В практике спецслужб нередки случаи, когда к проведению секретных операций привлекают людей со стороны. Их используют втемную, не посвящая в замысел, но иногда спустя годы они сами неожиданно находят разгадку тайн разведок и контрразведок. Нечто подобное произошло и со мной...
Это старая история. Возможно, я бы о ней и не вспомнил, если бы не книга Вячеслава Кеворкова «Виктор Луи: человек с легендой», точнее та ее часть, которая посвящена Хрущеву. Стал читать, и в памяти невольно всплыли события более чем сорокалетней давности. Я ведь тоже был задействован в сложной политической интриге, в которую вылилась публикация мемуаров бывшего генсека.
Как оказалось, руководил «операцией» некий полковник Главного управления контрразведки КГБ СССР. В узких чекистских кругах его называли Супером. Со встречи с Супером все и началось. В августе 1970 года через моего друга Вадима Бирюкова он вдруг выразил желание побеседовать. О чем — не уточнил.
Супер был непосредственным руководителем Вадима, служившего в звании капитана в том же главке. С Бирюковым мы вместе учились в московском инязе. После окончания вуза он оказался в «конторе», а я — в объединенном московском бюро американских журналов «Тайм» и «Лайф».
Должность моя называлась «переводчик-референт», но большую часть времени я был занят не переводами, а сбором и передачей информации для своего шефа-американца и его коллег из «Тайм Инк.», которую можно было добыть из официальных источников. Сорок с лишним лет назад это отнимало немало времени и сил: Интернета не существовало, основными средствами связи были телефон, телеграф и почта. Я застал еще время (в самом начале шестидесятых), когда корреспондент иностранной газеты сначала был вынужден приносить текст своей будущей статьи цензору, сидевшему в здании Центрального телеграфа на улице Горького (ныне Тверской), и только потом отдавать его телеграфисткам.
Позднее, в конце шестидесятых, в корпунктах иностранных СМИ появились телетайпы.
Сбоку у них крепилась бобина с узкой лентой и приемным устройством, в которое эта лента вставлялась. Пользуясь клавиатурой, машинистка набирала текст сообщения на ленте, на которой буквы превращались в комбинацию маленьких отверстий — перфораций. Другой конец ленты вставлялся в передающее устройство. Опытные телетайпистки, вроде нашей «таймовской» Шуры, умели считывать текст прямо с перфоленты. Чтобы она не запуталась, Шура очень ловко сворачивала десятки метров в плотный моток в виде восьмерки. При необходимости его можно было легко распустить.
Каждое утро, приходя в помещение бюро на первом этаже многоэтажного дома на Кутузовском проспекте, я первым делом направлялся в комнату, где был установлен телетайп. Со страшным грохотом из него выползала лента ТАСС, которая в зависимости от размера текста либо свободно свисала с аппарата, либо, плавно изгибаясь, накапливалась в корзине.
Я отрывал ленту и сворачивал в рулон.
Найти интересную информацию в подцензурных советских СМИ было непросто. Все они походили одно на другое. В народе в те годы ходила присказка: «В «Правде» нет правды, а в «Известиях» — известий». Но иностранных корреспондентов меньше всего интересовали рапорты о трудовых успехах, от переводчиков-референтов, работавших на западные издания, требовалось особое умение читать между строк. А чтобы добыть какие-то базовые сведения, получить историческую, географическую или иную справку, им нужно было перелопатить уйму всевозможных энциклопедий. В кабинете у меня все стены были заставлены полками с советской и зарубежной справочной литературой.
В общем, я вносил заметный вклад в деятельность корпункта, что не оставалось незамеченным начальством, но пост занимал небольшой и поэтому очень удивился и встревожился, когда моей скромной персоной заинтересовался сам Супер.
Встреча наша была обставлена в лучших традициях шпионских романов. Адреса явки я не знал, на тайную квартиру КГБ меня вел Вадим. Бирюков заметно нервничал, и мне было не по себе. Сначала шли молча, но вскоре я не выдержал:
— Ты действительно не знаешь, зачем нас вызвали?
— Теряюсь в догадках, — ответил Вадим. — Возможно, речь пойдет о чем-то, имеющем отношение к американским СМИ.
Ты ведь сотрудник их корпункта. Но это только предположение.
Из широких окон явочной квартиры открывался прекрасный вид на Кремль. Но нам было не до красот. Супер появился точно в назначенное время, коротко представился:
— Владимир Петрович, — и сразу приступил к делу. — Знаете ли вы что-нибудь о мемуарах Хрущева?
Наши лица вытянулись, и он сообщил:
— Ясно. Не знаете. Дело в том, что пенсионер союзного значения не только надиктовал воспоминания, но и переправил их в США. Права на издание приобрела ваша, Феликс, — он бросил суровый взгляд в мою сторону, — компания. Поэтому я вас и пригласил.
Полковник сделал короткую паузу, потер привычным жестом переносицу, как бы собираясь с мыслями, и продолжил:
— Наше посольство в Вашингтоне прислало шифровку. В ней говорится, что издательство «Литтл, Браун энд Ко.», входящее в корпорацию «Тайм Инк.», готовит к публикации мемуары Хрущева, в которых содержатся резко отрицательные характеристики видных деятелей партии и правительства. Дипломаты утверждают, что их источникам можно верить. Посольство требует применить к корпорации серьезные санкции и лишить ее журнал «Тайм» аккредитации, разрешающей работать в СССР.
Тут Супер опять посмотрел на меня так, будто я в чем-то виноват.
— Их источники называют конкретные имена тех, против кого якобы направлена критика автора.
Речь идет о действующих партийных и государственных деятелях, включая Брежнева. Но нам достоверно известно, что в оригинальном тексте мемуаров ничего подобного нет! И мы считаем, что эти слухи запущены конкурентами «Тайм», пытающимися обратить на журнал наш гнев и устранить его с такого важного информационного поля, каким является СССР. Но что если «Тайм Инк.» в самом деле готова совершить подлог — включить в текст мемуаров то, чего Хрущев не писал? Вы представляете, какой поднимется кипеж? Советско-американским отношениям это не пойдет на пользу. Да и нам с вами достанется за то, что не помешали такой публикации.
Супер перевел взгляд на Вадима и, немного помолчав, произнес: — Перед нами, а вернее перед вами, стоит задача: узнать, как все обстоит на самом деле.
Какую версию мемуаров готовит к публикации издательство «Литтл, Браун энд Ко.». Что вы думаете по этому поводу? — обратился ко мне Супер. — Может ли «Тайм Инк.» подложить нам такую свинью и оклеветать наших лидеров?
— Трудно сказать, — ответил я, с трудом сдерживая волнение и стараясь сосредоточиться. — Но с тех пор как отошел от дел основатель корпорации Генри Люс, ярый антикоммунист и антисоветчик, руководство компании стало занимать более сбалансированную позицию в отношении СССР. Сейчас вопросы редакционной политики решаются более или менее коллегиально. А журналы «Тайм» и «Лайф» везде и всегда подчеркивают свою независимость от внешнего влияния.
Другими словами, при Генри Люсе то, чего вы опасаетесь, могло бы иметь место. Сейчас — сомневаюсь. Тем более что публикация воспоминаний такого автора, как Хрущев, в их оригинальном варианте, без всяких вставок, уже сама по себе сенсация. Вряд ли хозяева корпорации ради того, чтобы куснуть лидеров СССР, поставят на карту судьбу своего корпункта в Москве. Напротив, я знаю, что «Тайм» намерен активизировать здесь свою деятельность, в частности, нам предписано добиваться эксклюзивных интервью у высших руководителей страны, включая генсека. Есть и другие проекты, осуществить которые без содействия советских властей будет просто невозможно. Поэтому мой вывод — скорее нет, чем да.
— А что вы думаете по этому поводу? — обратился Супер к моему другу.
Вадим в целом согласился со мной, но заметил:
— Раз Феликс так считает, пусть найдет подтверждение своим словам. Разузнает у своего шефа Джерри Шектера все, что нужно.
— Его нет в Москве. Джерри предупредил, что улетает в командировку, сначала в Лондон, потом в Нью-Йорк, но не сказал, когда вернется, — заволновался я.
— А вот нам известно, — не без ехидства вставил Супер, — что Шектер входит в группу, занимающуюся редактурой воспоминаний. Вы считаете, что пользуетесь доверием шефа, а он элементарно кинул вас — ни слова не сказал о мемуарах, хотя является одним из главных участников этой затеи. — Увидев, как вытянулось мое лицо, Владимир Петрович произнес примирительно: — Ну ладно, шучу.
Позже, когда я узнал его ближе, заметил такую особенность: Супер всегда подчеркнуто вежливо разговаривал со своим собеседником, но если находился повод, не упускал случая поддеть.
Посмотрев на нас с добродушной иронией, он сказал:
— И приятель у вас, Феликс, тоже хорош, хочет, чтобы вы все сделали в одиночку.
Не выйдет. Вам обоим поручается подготовить оперативный план и доложить свои соображения, ну, скажем, через сутки. Необходимо выяснить не только что будет опубликовано, но и когда.
Мы с Вадимом озадаченно переглянулись.
— Ладно, даю двое суток, — смилостивился Супер, — но не больше.
Поставленная перед нами задача была не столько сложной, сколько деликатной. Для начала предстояло узнать, к кому обращаться по такому щекотливому вопросу, как публикация мемуаров Хрущева, ведь о самом факте их существования «Тайм Инк.» пока публично не высказывалась.
Я мог только догадываться, кто из моих коллег кроме Джерри Шектера, который, увы, был недоступен для общения, в курсе дела. И кто из них вообще принимает решения по политическим материалам такого сенсационного характера. Коль скоро речь идет о книге, то это, конечно, директор корпоративного издательства «Литтл, Браун энд Ко.», но я даже не знал его имени. Из тех, с кем довелось быть знакомым, о воспоминаниях мог знать непосредственный начальник Шектера, руководитель международной корсети «Тайм» Мюррей Гарт и его главный редактор Генри Грюнвальд, поскольку журнал обязательно будет анонсировать выход книги.
С Гартом я общался лично, а с Грюнвальдом состоял в переписке. Еще я подумал, что информация о предстоящей публикации могла дойти и до Джейсона МакМануса — шефа крупнейшего зарубежного бюро «Тайм» в Париже. С Джейсоном я не раз беседовал по телефону, он явно мне симпатизировал.
Обсудив все варианты, мы с Вадимом решили остановиться на фигурах, с которыми я был более близко знаком: МакМанусе и Гарте. Но каким образом получить ответ на интересующие нас вопросы? Конечно, такие вещи лучше выяснять при личной беседе с глазу на глаз, а для этого надо оказаться в Нью-Йорке или Париже. С поездкой могли возникнуть проблемы.
В те годы получить разрешение на путешествие в капстрану было очень непросто, я еще ни разу не выезжал за пределы стран так называемого соцлагеря. Поэтому мы с Вадимом подумали, что намного проще организовать звонок из Москвы в нью-йоркскую редакцию или в крайнем случае в парижское бюро «Тайм». И если на том конце провода спросят, откуда мне известно о готовящейся публикации мемуаров Хрущева, я в качестве источника информации назову Агентство печати «Новости» (АПН).
Оба варианта «Операции Х», так мы нарекли для себя это задание, Вадим доложил Суперу. К моему удивлению, был выбран более сложный с нашей точки зрения вариант: в самом скором времени мы с Бирюковым должны были вылететь в Париж. «Проблемы с паспортами не будет, пусть это вас не волнует», — заверил Владимир Петрович.
Кроме того, были утверждены два варианта разговора.
Первый со ссылкой на АПН, предложенный нами. Второй — более жесткий: в случае необходимости я должен был дать понять, что выступаю от лица людей осведомленных и облеченных властью. Текст был согласован с Супером до запятой.
Звонок из Москвы был запрещен категорически. Поразмыслив, мы с Вадимом пришли к выводу, что Владимир Петрович по какой-то причине хочет сохранить нашу «операцию» в тайне не только от стратегических противников, но и от коллег. Это было странно и тревожно.
В том случае, если МакМанус окажется не в теме, надлежало позвонить в Нью-Йорк, но только из телефона-автомата.
В Париж мы отправились по так называемым «синим» служебным паспортам под видом сотрудников АПН.
Все это время я находился в состоянии постоянного стресса, если не сказать шока. Было уже ясно, что предстоит участие в очень серьезном деле, истинные масштабы которого я смог оценить только много лет спустя, когда стало известно, кто, как и зачем убедил Хрущева написать воспоминания.
«А если не удастся выполнить задание?» — постоянно крутилось в голове. Учтите, ведь я не был специально обученным агентом. Оказался втянутым в круговорот высокой политики совершенно неожиданно для себя и ничего не понимал. Я терзался от мысли, что не сумею во время разговора держаться естественно, быть убедительным и скрыть свою неосведомленность от американцев.
Представлял себя чуть ли не Константином Ладейниковым — разведчиком из популярного тогда фильма «Мертвый сезон». Мне очень нравился этот герой. Правда, его раскрыли...
В тревожном ожидании прошло несколько дней. Накануне отъезда заглянули в ресторан Дома журналиста: подвести некоторые итоги и немного расслабиться. Вадим тоже нервничал и, чтобы поднять настроение, поведал о комичном эпизоде, связанном с отставкой Хрущева. После назначения в отдел Супера он был отправлен на курсы подготовки оперативного состава при Высшей школе КГБ. Во время одного из занятий в учебный зал без стука вошли двое, молча сняли со стены портрет генсека и вынесли вон. «А теперь представь себе состояние молодых людей, только что принятых на работу в КГБ! — рассказывал он. — Это было настоящее потрясение, но никто не проронил не то что слова — звука.
Вечером стало известно о решении Пленума ЦК...»
Мы оба, хоть и по разным причинам, с нетерпением ждали встречи с Парижем. Вадим ребенком жил там с родителями и хотел вспомнить детство. А я давно мечтал увидеть город, которым так восхищался Хемингуэй. В начале шестидесятых вместе с Михаилом Бруком и Львом Петровым — мужем приемной дочери Хрущева Юлии — мне довелось переводить на русский язык его «Праздник, который всегда с тобой». На этой книге и основывались мои представления о французской столице. Мы с Вадимом решили, что она будет нашим путеводителем. Кроме «Праздника» прихватили «сувениры»: солидный запас водки, армянского коньяка и черной икры, на вывоз которых получили специальное разрешение.
Надо же было установить контакт с американскими коллегами!
Беспокойство не покидало нас до самого Орли. В самолете оба, не сговариваясь, решительно отказались от предложенного стюардессой вина. Не время было расслабляться.
Французские пограничники встретили «советских журналистов» любезными улыбками и пожелали хорошо провести время в Париже. Через полчаса мы уже были в уютной гостинице на Марсовом поле рядом с Эйфелевой башней. Ее рекомендовал давний приятель Вадима заведующий парижским бюро АПН Олег Ш. Портье вручил нам конверт с запиской, в которой Олег сообщал адрес своего бюро и советовал обязательно сходить в Пти Пале на выставку импрессиониста Альбера Марке и сюрреалиста Сальвадора Дали.
Пообедав в гостиничном ресторане, мы взяли карту Парижа и отправились в музей пешком. Перешли на левый берег Сены, миновали мост Йена, Триумфальную арку и двинулись по Елисейским Полям. В путеводителях писали, что эта улица поражает воображение красочными витринами и огнями рекламы. Но нас ее великолепие оставило совершенно равнодушными. Наверное, это объяснялось чудовищным нервным напряжением, которое мы испытывали в связи с предстоящей миссией.
Вадим достаточно уверенно вел меня по городу, лишь изредка сверяясь с картой. И вот перед нами вход в знаменитый музей. Познакомившись с картинами Марке, мы перешли в зал, где были выставлены рисунки Сальвадора Дали, и неожиданно столкнулись с Хуаном Родригесом — нашим бывшим преподавателем испанского в московском инязе.
Теперь Хуан работал обозревателем отдела культуры одного барселонского еженедельника, а сюда приехал для освещения выставки великого земляка.
Родригес, как и бывший декан нашего переводческого факультета Хосе Мария Фернандо Наварро Браво (студенты звали его Хосе Фернандыч), попал в СССР в конце тридцатых годов в числе бывших бойцов республиканской армии. Через двадцать лет они были амнистированы генералиссимусом Франко и смогли вернуться на родину. Хуан нам очень обрадовался и пригласил в крохотный офис своего журнала, где угостил хамоном и прекрасным вином «Кампо Вьехо». Прощаясь, Хуан пригласил нас на завтра к себе на ужин. Мы еще немного побродили по Парижу и вернулись в гостиницу. Предстоял трудный день, и разумно было лечь спать пораньше.
После завтрака я отправился на авеню Матиньон в представительство «Тайм». А мой друг решил использовать свободное время, чтобы разыскать дом, в котором жила их семья в середине тридцатых годов: отец руководил советским торговым представительством во Франции, где и родились Вадим и его старший брат. Обострение международной напряженности после победы франкистов в Испании, усиление пронацистских настроений в Европе и предчувствие неизбежного военного столкновения с фашистской Германией — все это заставило Осипа Бирюкова отправить жену с сыновьями в Москву. Сам он по работе должен был оставаться в Париже. Там его и застала война. На родину Осип вернулся лишь во второй половине сороковых и вскоре из-за тяжелой болезни ушел из жизни.
По плану города Вадим отыскал Восточный вокзал, рядом — родную улицу Паради и отправился туда.
Вечером он рассказал, что их дом совсем не изменился, но Бирюков не смог найти никого, кто помнил бы отца.
Пока мой друг совершал путешествие в прошлое, я прокручивал в голове предстоящий разговор с американским коллегой. Адреналин зашкаливал, но откуда-то взялось чувство, что все пройдет прекрасно. Однако на авеню Матиньон меня ждало разочарование: Джейсона МакМануса только что перевели на работу в Нью-Йорк, назначив редактором международного отдела журнала «Тайм»!
С новым шефом парижского бюро я не был знаком, да это оказалось и неважно, поскольку про публикацию мемуаров Хрущева он явно не знал ничего конкретного. Убедившись в неосведомленности собеседника, я перевел разговор на более безопасную и перспективную тему — «сувениров» из Москвы.
Хозяин нескрываемо обрадовался гостинцам, тем более что их вручение я сопроводил подробным рассказом о русской водке, армянском коньяке и каспийской икре. Американец размяк. И пригласил меня на коктейль по случаю приезда в Париж мистера МакМануса и его нового назначения, который должен был состояться в бюро завтра вечером. Я сказал, что хотел бы привести с собой коллегу из АПН. И получил разрешение.
Вернувшись в гостиницу, обо всем рассказал Бирюкову. Он, как и я, был уверен, что теперь МакМанус в силу своего нового статуса точно в курсе публикации мемуаров. Мы оба были уставшими, и чтобы взбодриться, я предложил выпить по бокалу «Риохи», подаренной Хуаном, но Вадим устало отмахнулся: — Сейчас бы коньячку.
— Почему нет?
Я плеснул в стаканы привезенного нами благородного напитка.
На презенты американцам ушла лишь часть «стратегических запасов».
Проснулись поздно и не в самом лучшем настроении. Неопределенность ситуации давала о себе знать: шел уже третий день, а мы нисколько не приблизились к цели. Что если и МакМанус окажется «пустышкой»?
Чтобы убить время и привести в порядок мысли и чувства, в бюро отправились по замысловатому маршруту: Дом инвалидов — Люксембургский сад — остров Сите — собор Парижской Богоматери — сад Тюильри — площадь Согласия — авеню Матиньон. В итоге на коктейль прибыли в прекрасном расположении духа, нам удалось внутренне собраться.
Вадим сразу включился в работу, обратив на себя внимание коллег-журналистов не только прекрасным владением английским и французским, но и нестандартным подходом к обсуждаемым проблемам.
Круг тем был достаточно широк: от ввода войск Варшавского договора в Чехословакию до предстоящего визита президента Франции Помпиду в Москву. Активность моего друга поражала. Он говорил не переставая, с необыкновенным воодушевлением.
Я был занят только МакМанусом. Держался он со всеми запросто и с видимым удовольствием потреблял крепкие напитки, в особенности нашу «Столичную». В отличие от других американцев МакМанус, как и мы с Вадимом, предпочитал пить ее неразбавленной, по-английски это называется straight.
После пары рюмок водки мы с ним разговорились.
Я не знал, как подступиться к интересующей меня теме, но, к счастью, МакМанус сам на нее вывел — стал расспрашивать о работе московского бюро и атмосфере в стране после прихода Брежнева.
— Как вы считаете, — поинтересовался он, — что означает уход с политической арены послевоенных лидеров: Сталина, Эйзенхауэра, Де Голля, Аденауэра, Хрущева? Наступление новой эры в международных отношениях или просто смену поколений?
— Мне трудно судить, — осторожно заметил я. — Вы наверняка осведомлены гораздо лучше, ведь лично общались с большинством из этих людей. Кстати, ходят слухи, будто Хрущев написал мемуары, права на которые якобы купил какой-то американский издатель...
— Да, слышал кое-что, — ответил МакМанус, — но не очень доверяю источнику этих слухов.
«Оба-на!
— подумал я. — Получается, редактор международного отдела журнала «Тайм» не в курсе издательских планов руководства концерна?!»
Реакция МакМануса была настолько быстрой и естественной, что у меня не возникло сомнений в его искренности. Таким образом, один из двух возможных источников не сработал, оставалась надежда только на звонок в нью-йоркскую редакцию Мюррею Гарту — руководителю международной корсети «Тайм». Но возникал вопрос: откуда звонить? Гостиничный телефон отпадал, его могли прослушивать.
Надо было найти надежное место.
После коктейля мы с Вадимом отправились к Хуану. Увидев нас, он объявил: «Друзья мои, приглашаю вас в чудесное заведение с настоящей испанской кухней!»
«Вряд ли телефон в обычном ресторане прослушивается, — тут же подумал я, — да и откладывать звонок нельзя. На следующий день мы возвращаемся в Москву...»
Родригес, видимо, частенько бывал в этом симпатичном месте. Нас посадили за столик, где стоял каталонский флажок, на котором ручкой было написано «Хуан». Только расселись, он заговорил об организации выставки испанских художников в Москве: «В ближайший уик-энд сюда приезжает один из главных спонсоров грядущего мероприятия — Рамон Мендоса.
Крупный бизнесмен со связями в правительственных кругах. Жаль, что вас здесь уже не будет».
Вадим заверил, что мы в любом случае постараемся ему посодействовать в Москве, и автоматически сделал пометку в записной книжке — Рамон Мендоса. Он и представить не мог, насколько близко сойдется с этим человеком, который станет президентом знаменитого футбольного клуба «Реал Мадрид», и какие последствия будет иметь их знакомство. Но это уже совсем другая история. Может быть, когда-нибудь и до нее дойдет очередь...
Почти полчаса мы не могли решить, что выбрать из меню, состоявшего в основном из даров моря. Затянувшуюся дискуссию прекратил метрдотель, дипломатично предложивший специальное блюдо, в котором были представлены все виды морских «гадов».
В ожидании его мы выпили по бокалу вина.
«Пора!» — решил я и почувствовал, как сильно бьется сердце. Стараясь не выдать своего волнения, посмотрел на часы и сказал, что должен срочно позвонить в Нью-Йорк в редакцию «Тайм», где рабочий день был уже в разгаре. Не задавая лишних вопросов, Хуан провел меня к телефонной будке и объяснил, как пользоваться автоматом.
Пока я говорил по телефону, они с Вадимом обсуждали будущее сотрудничество. «Я бы советовал тебе познакомиться с моим давним приятелем Олегом — заведующим парижским бюро АПН, — сказал Бирюков. — Он опытный журналист и занимается не только Францией, но и Испанией, так как в вашей стране не представлены советские СМИ.
Мы с Фелом как раз собираемся к нему сегодня. Если хочешь, поедем с нами». Хуан был не прочь присоединиться. Тут я снова появился в зале ресторана и молча показал Вадиму кулак правой руки с поднятым вверх большим пальцем — победа!
Бирюков просиял. Стал шутить, смеяться. Я тоже готов был обнять весь мир. Родригес не понял, что произошло, решил — мы радуемся появлению нашего заказа. Его как раз поставили на стол. Кроме огромного блюда с омарами, креветками и другими неведомыми нам обитателями глубин, разнообразных соусов и обычных приборов, официанты подали какие-то странные приспособления. Сами с ними ни за что бы не справились, но Хуан все разъяснил. Мы пытались запомнить названия необычных деликатесов, чтобы потом поразить своей эрудицией друзей и близких.
Как ни старались, съесть все не удалось. Но попросить официанта завернуть еду с собой постеснялись. Каково же было наше изумление, когда на выходе нам вручили большой пакет с оставшимися яствами!
К Олегу отправились втроем на такси. Пока он знакомился с Хуаном, я успел шепнуть Вадиму: «Все о’кей. Задание выполнено — можно сообщать в Москву».
Сотрудники корпункта открыли бутылки с отличным французским вином, и пакет с дарами моря пришелся как нельзя кстати. На прощание Олег сказал: «Завтра наш шофер Нико отвезет вас в Орли».
В гостинице я подробно отчитался о беседе с Гартом. Поначалу она не клеилась.
На вопрос о возможной публикации воспоминаний оппонент вяло поинтересовался:
— А что такое?
Ничего не оставалось, кроме как пойти в наступление:
— По информации, полученной из советского посольства в США, воспоминания Хрущева попали в корпорацию «Тайм Инк.» и их собираются использовать в провокационных целях.
Гарт и не думал перебивать, внимательно вслушиваясь в каждое слово.
— В этих мемуарах якобы даются уничижительные характеристики руководителей компартии и правительства, включая самого Брежнева.
Посольство считает необходимым предотвратить публикацию пасквиля, а также применить жесткие санкции к московскому бюро журнала «Тайм». Но людям, поручение которых я выполняю, известно истинное содержание пленок, на которых записаны воспоминания: никакого компромата там нет. Их интересует не факт приобретения мемуаров, а то, какой их вариант будет опубликован и когда. То есть оригинальный, принадлежащий Хрущеву, или другой — с добавлениями, сделанными врагами нашей страны.
В трубке по-прежнему висело молчание. Наконец Гарт произнес:
— Не знаю, о каких вариантах вы говорите. В нашем распоряжении единственный, истинный экземпляр воспоминаний Никиты Хрущева, и никакой крамолы в них действительно нет.
Первые два отрывка появятся в журнале «Лайф» в конце года. Журнал «Тайм» сообщит о публикации и даст комментарий по этому поводу. Похоже, я знаю, откуда дует ветер, — продолжил он. — Ваше посольство, видимо, процитировало статью одной вашингтонской газеты, недружественной скорее к нам, чем к вам.
— Хочется верить. В Москве прекрасно понимают, какое конкурентное преимущество дают мемуары Хрущева. И надеются, что редакция проявит здравый смысл и не включит в текст эпизоды, которых там нет и которые могли бы скомпрометировать советское руководство. В этом случае, как мне дали понять, против журнала «Тайм» санкции не будут применены вообще, а если и будут — под давлением МИДа, — то чисто символические, — я буквально отбарабанил заученные фразы.
В ответ Гарт сказал:
— Повторяю, у нас нет иного текста, кроме переданного нам оригинала.
Что касается публикации отрывков, то сейчас я не уверен, какой именно эпизод выйдет в «Лайф». Кажется, редакторы остановили свой выбор на... А откуда вы со мной говорите? — вдруг спросил он после паузы.
— В это трудно поверить, но я стою в телефонной будке в Париже.
— Правильное решение, — сдержанно заметил Гарт. — Прошу вас пока воздержаться от общения на тему мемуаров с коллегами-журналистами, хотя, как понимаю, вы и не собираетесь этого делать. Наилучшие пожелания, и держите меня в курсе, если что...
На этом мы распрощались.
«Ты молодец, — похвалил Вадим, — сделал все как надо, ничего не упустил. И теперь с чувством выполненного долга можешь лечь спать, — произнес он с наигранным пафосом. — А я поеду в посольство. Надо отправить шифровку в Москву».
Встали рано. Только собрались, как за нами приехал водитель с гостинцами от Олега и повез в Орли. В самолете мы тут же отключились — сказывалось напряжение последних трех дней. Проснулись уже перед самой Москвой. Соседка, элегантная брюнетка, не удержалась от ироничной реплики:
— Вам, видимо, будет что рассказать друзьям о ночной жизни Парижа. Признайтесь, что это было — «Мулен Руж» или «Крэйзи Хорс»?
Я, смутившись, собрался сказать, что во французской столице мы не отдыхали, а работали, но Вадим опередил:
— Жаль, что вчера вас не было с нами.
Наградой ему была очаровательная улыбка.
Оказавшись в зале прилетов и увидев встречавших нас коллег, он, то ли с облегчением, то ли с сожалением, выдохнул: «Ну, вот мы и дома!»
«Да, — подумал я. — Осталось только дождаться выхода воспоминаний. Но можно ли быть в полной уверенности, что американцы сдержат слово? Если, не дай бог, подтвердится информация посольства, многим не поздоровится, в том числе и нам».
В Москве мы вернулись к привычным делам.
Шеф бюро Джерри Шектер все еще отсутствовал. Я каждый день приходил на работу, просматривал газеты, следил за развитием событий, отвечал на вопросы нью-йоркской редакции и ждал сообщения о предстоящей публикации мемуаров. Немногочисленный технический персонал бюро — секретарь, телетайпистка, шофер — и не подозревал, что наша судьба напрямую зависит от того, что появится на страницах «Лайф».
Так прошли сентябрь, октябрь, наступил ноябрь, но новостей не было. Я с трудом сохранял спокойствие. Вадим тоже волновался, хоть и делал вид, что все идет по плану.
Наконец семнадцатого ноября 1970 года, в день моего рождения, из штаб-квартиры корпорации в бюро пришел анонс. Там говорилось, что двадцать седьмого ноября в журнале «Лайф», а также в девятнадцати других зарубежных изданиях, которым «Лайф» продал право публикации этого же текста, появятся несколько эпизодов из воспоминаний Хрущева.
Автор в них повествует о знакомстве и встречах со Сталиным и высказывает свое мнение о вожде народов как о личности и руководителе. Все как и обещал Гарт. Можно было перевести дух. Неплохой подарок на день рождения!
В тот вечер я с особым удовольствием обмывал у себя дома с друзьями оба события — свое появление на свет и долгожданный анонс. Как «опытный» разведчик, поднимал с Вадимом бокалы «за успехи в работе», многозначительно переглядывался с ним и важно надувал щеки.
После публикации в «Лайф» вышла статья в другом журнале корпорации — «Тайм».
В ней, в частности, говорилось: «Несколько дней назад впервые за шесть лет ТАСС упомянуло имя Хрущева в одном из своих сообщений, процитировав его заявление, в котором тот отрицает, что когда-либо передавал свои воспоминания какому-либо изданию. «Это все сфабриковано, и я возмущен этим», — сказал Хрущев».
Материалы в «Лайф», несмотря на всю их сенсационность, неприятных сюрпризов для советского руководства не содержали. Седьмого декабря, в связи с выходом в свет следующего номера «Лайф» с новой порцией воспоминаний Хрущева, «Тайм» выступил со второй статьей. В ней рассказывалось, что Хрущев наговаривал воспоминания на магнитофон. Подлинность записей подтверждали известные советологи, хорошо знавшие голос и разговорный стиль автора.
Они же высказывали предположение, что материал был собран кем-то из ближайших родственников Никиты Сергеевича — Алексеем Аджубеем, Львом Петровым, Радой или Сергеем Хрущевыми. А может, и всеми вместе.
Журнал не называл имени человека, переправившего мемуары на Запад и заключившего сделку с издательством «Литтл, Браун энд Ко.», но характеризовал историю переговоров и передачи пленок как «почти детективную, с тайными встречами в отеле, зашифрованными сообщениями по телексу, переправленными через границу пленками, подковерной политической борьбой и счетами в швейцарских банках». А до этого одна из датских газет прямо называла участников таинственных встреч в Копенгагене: Мюррей Гарт, Джерри Шектер и Виктор Луи. «О чем могли вести переговоры ответственные сотрудники «Тайм Инк.»
с этим человеком сомнительной репутации?» — задавался вопросом автор статьи. Редакция же «Тайм» не делала никаких выводов, но они напрашивались сами собой.
Книга воспоминаний опального генсека вышла в свет в самом конце 1970 года, перед католическим Рождеством. Она называлась «Хрущев вспоминает» — Khruschev remembers. Но еще до этого события, как рассказывал мне Вадим, поток реляций из советского посольства в Вашингтоне в Москву, связанных с предстоящей публикацией книги, заметно уменьшился, а потом и вовсе иссяк. В негласном соревновании между МИДом и КГБ победила «контора», возглавляемая Юрием Андроповым.
Первые отклики на мемуары свидетельствовали, что они стали разочарованием для тех, кто рассчитывал на сенсационные разоблачения советских руководителей.
Зато те, кто в бывшем советском лидере видел обычного человека со всеми его достоинствами и недостатками, восприняли их как настоящее откровение.
В сентябре 1971-го умер Хрущев. Через три года в США вышло второе издание его мемуаров, в которое были включены некоторые материалы, не вошедшие в первое. Третий, наиболее полный вариант — «Хрущев вспоминает. Пленки гласности» — появился в начале девяностых годов, когда все политические запреты были сняты. Приехавший тогда в Москву главный редактор «Тайм» Генри Малер заверил членов семьи Хрущева, что в случае обращения они получат копии всех интересующих их записей в любом количестве и формате.
Но у родственников, насколько я понял, не возникло претензий и каких-либо вопросов.
А вот я очень долго не мог взять в толк: как вообще появились на свет эти мемуары?! Ведь Хрущев наговаривал их на магнитофон в течение многих месяцев и не где-нибудь, а на госдаче в Петрово-Дальнем, то есть на глазах охраны и сотрудников КГБ, замаскированных под поваров, садовников и другую обслугу. Они наверняка докладывали, чем занимается бывший руководитель партии и правительства, но начальство отчего-то не реагировало. У Никиты Сергеевича не только не изъяли надиктованный материал, но и позволили вывезти пленки на Запад! Значит, кто-то из советских руководителей, причем самого высокого ранга, был заинтересован в том, чтобы признания Хрущева увидели свет?
Но кто? И зачем это понадобилось?
Определенные догадки у меня были всегда, для того чтобы «картинка» сложилась, не хватало буквально нескольких деталей. Их и дала мне книга генерала Кеворкова. Хочу сразу оговориться: то, о чем пойдет речь дальше, — исключительно моя версия давних событий. Имеет ли она право на существование — решать вам.
Итак, кто же был автором хитроумной комбинации с мемуарами? Кто дергал за ниточки самых разных людей? Для меня ответ однозначен — Андропов. Чтобы понять его замысел, надо вспомнить ситуацию, в которой находились тогда Юрий Владимирович и его ведомство.
Андропов пришел в органы в 1967 году и стал четвертым по счету председателем КГБ — после Ивана Серова, Александра Шелепина и Владимира Семичастного.
До этого занимался партийной и дипломатической работой и в системе госбезопасности был чужим. Чужим он был и для Брежнева, в отличие от того же Семена Цвигуна, первого заместителя Юрия Владимировича, который имел прямой выход на генсека. Что неудивительно, поскольку они были знакомы еще со времен совместной работы в Молдавии в начале пятидесятых годов. И в органах Цвигун был своим. Начинал еще в НКВД в 1939-м, потом руководил КГБ Молдавии, Таджикистана и Азербайджана. У Цвигуна был мощный тыл и в «комитете», и за его пределами, а Андропову не на кого было опереться. К началу эпопеи с мемуарами Хрущева он еще не успел подстроить под себя систему госбезопасности, переживавшую глубочайший кризис после многочисленных сокращений и чисток эпохи «оттепели».
При Хрущеве КГБ потерял былое влияние и был придан Совету министров СССР.
Андропов не мог смириться с этой политической ссылкой. Для того чтобы попасть на советский политический олимп, Юрию Владимировичу необходимо было завоевать расположение генсека, сблизиться с ним. Насколько я понимаю, сделать это можно было, только решив три задачи:
— проявив личную преданность Брежневу;
— продемонстрировав более высокий уровень информированности по сравнению с конкурентами, например из МИДа; — и наконец, доказав свою уникальную способность практически в одиночку решать любые проблемы в стране и за рубежом.
«Операция Хрущев» идеально для этого подходила.
Объясню почему. Андропов знал главную проблему Брежнева: его головной болью был свергнутый им лидер страны. Несмотря на его самодурство и бескультурье, Никиту Сергеевича многие любили. Посмеивались, но вспоминали добрым словом и сравнивали с тем, кто пришел на смену. Леонид Ильич побаивался влияния Хрущева, устранение которого очень укрепило бы его положение. Речь, разумеется, идет не о ликвидации — к тому времени сталинские методы борьбы за власть пришлось забыть, а о дискредитации. Решение этой задачи могло стать прекрасным трамплином для взлета Андропова на недосягаемую политическую высоту. Вот тогда Ю.В.
(так называли его в узком кругу), похоже, и придумал эту историю с мемуарами.
Никита Сергеевич не отличался дальновидностью и осторожностью, к тому же был обижен на бывших соратников и хотел свести с ними счеты. С большой долей вероятности можно было предположить, что он вряд ли станет сдерживаться, если ударится в воспоминания. Таким образом, появлялась возможность не только подставить бывшего генсека, но и собрать компромат на руководителей партии и правительства, который всегда может пригодиться. Естественно, весь он был изъят из пленок еще до их передачи за рубеж.
Технология дискредитации общественно значимых фигур была хорошо отработана КГБ. Достаточно вспомнить историю публикации романа «Доктор Живаго» Бориса Пастернака.
Или более позднюю — издания очерков литературной жизни «Бодался теленок с дубом» Александра Солженицына. Схема использовалась такая: произведение неугодного власти лица переправлялось на Запад и становилось причиной громкого скандала, от которого автор долго не мог отмыться. Точно так же Андропов хотел поступить с мемуарами Хрущева. Но провести операцию силами штатных сотрудников не представлялось возможным — был слишком велик риск утечки информации. Поэтому Ю.В. и сформировал специальную группу. Возможно, руководил ею Владимир Петрович, то есть Супер, но замыкалась она, конечно, на самого Андропова.
Хрущев недолюбливал иностранцев и вряд ли подпустил бы их к себе. Значит, внедрить в его сознание идею создания мемуаров и то, что их можно будет издать только за границей, а также обеспечить техническую сторону дела должен был кто-то из родственников.
Этим человеком, как явствует из книги Кеворкова, стал Лев Петров — муж Юлии, приемной дочери Никиты Сергеевича. Когда Льва не стало, «эстафету» подхватил сын Хрущева Сергей. Посредником между родственниками бывшего генсека и иностранцами был выбран Виктор Луи. И понятно почему: будучи гражданином СССР, он работал на западное издание, состоял в браке с англичанкой и свободно разъезжал по миру, благодаря чему мог легко организовать на Западе публикацию мемуаров. Кроме того, Виктор близко дружил с Супером и не раз помогал ему, выполняя особые поручения. Что особенно важно, если допустить, что именно Супер руководил операцией.
Луи выполнил свою миссию, а потом пытался сделать вид, что действовал самостоятельно, не смущаясь тем, что некоторые эпизоды «хрущевской истории» в его изложении превращаются в анекдот.
Взять хотя бы сцену вывоза магнитофонных записей воспоминаний Никиты Сергеевича на Запад, подробно описанную у Кеворкова. Таможенники почему-то не досматривают внушительных размеров сумки, которые Виктор с женой-англичанкой тащат на борт самолета, улетающего в Лондон, удовлетворившись сомнительным объяснением, что там находятся пленки, на которые Луи якобы надиктовал текст своих будущих очерков. А пограничники ставят печать и без лишних вопросов пропускают.
Такая их лояльность объясняется в книге тем, что на рубеже шестидесятых-семидесятых годов прошлого века к людям, пересекающим границу, относились «более доверчиво и гуманно, чем сейчас».
Я жил в то время, и поверьте: никто и никогда не разрешил бы вывезти из страны пленки, на которых неизвестно что записано. А если это высказывания диссидентов, компрометирующие прекрасную жизнь в Советском Союзе? Виктору с женой не дали бы «добро» на вылет до тех пор, пока не прослушали бы каждую (подчеркиваю: каждую!) бобину. Протащить через таможню пленки, да еще в таком количестве, Луи мог только в одном случае — если сверху дали команду не «трясти» журналиста: задать для проформы пару вопросов и отпустить с миром к зарубежным издателям.
Кстати, выбор издательства «Литтл, Браун энд Ко.» еще раз доказывает «несамостоятельность» Луи. Сам он, безусловно, не стал бы с ним сотрудничать. Дело в том, что «Литтл, Браун энд Ко.»
входило в состав гигантской корпорации «Тайм Инк.», занимавшей лидирующие позиции на рынке СМИ. Она была «избалована» эксклюзивными материалами и не стала бы платить много даже за книгу Хрущева. Надо учитывать еще, что журналы «Тайм» и «Лайф», принадлежавшие корпорации, имели аккредитацию на работу в СССР, которую было не просто получить, и руководство могло не захотеть рисковать достигнутым положением в закрытой для многих иностранных корреспондентов стране.
Луи гораздо выгоднее было обратиться к тем, для кого публикация мемуаров советского генсека являлась возможностью разом обрести международный статус, который у «Тайм Инк.» и так уже был. Издательства, мечтающие встать в один ряд с гигантами рынка, заплатили бы за такую книгу любые деньги.
Но Луи идет не к ним, а в «Тайм Инк.» и, стало быть, теряет деньги. Так почему?
Ответ заключается в том, что эта корпорация занималась синдикацией, то есть продавала другим СМИ по всему миру права на перепечатку своих материалов. Главы из воспоминаний и статьи из журналов «Тайм Инк.» прочел весь мир. Андропов верно рассчитал: чем больше будет у всей этой истории общественного и политического резонанса, тем сильнее будет скомпрометирован Хрущев на родине.
Книга Кеворкова помогла мне разобраться и с мучившим меня вопросом: зачем понадобилось отправлять нас с Вадимом в Париж? Прочитав ее и сопоставив все даты, я понял: процесс подготовки мемуаров к печати слишком затянулся. Прекрасно спланированная операция застопорилась.
Андропов находил этой паузе два возможных объяснения.
Первое — естественные сомнения издателей: а вдруг мы что-то не так поняли, тогда публикация ударит по нашим журналам и мы лишимся аккредитации в Советском Союзе. У Луи, доставившего пленки, была слишком неоднозначная репутация, чтобы полностью ему доверять. Что если он все-таки действовал в одиночку? Стоит ли идти на такой риск?
И второе — то, что человек, занимающийся разведкой, исключить не мог: не понадобилось ли это время американцам для того, чтобы хорошенько «поработать» над мемуарами?
Надо было каким-то образом срочно дать понять издателям, что воспоминания пора выпускать, гонений не будет, если в книге не появится неожиданных «дополнений» вроде выпадов в адрес Брежнева.
«Вестником» должен был стать человек, которого не только знали бы в корпорации, но и были уверены, что он связан с Комитетом госбезопасности.
Именно поэтому выбор пал на меня. Я являлся сотрудником «Тайм Инк.», а практически всех советских граждан, работавших на западные издания, иностранцы считали агентами КГБ. Да еще друг Вадим положительно охарактеризовал меня начальству: сказал, что я пользуюсь доверием американцев.
Но поскольку у меня не было опыта выполнения подобных поручений, в Париж отправили еще и профессионала — Бирюкова. Он должен был подстраховать в случае возникновения непредвиденной ситуации.
В этой сложной и запутанной истории мой звонок сыграл роль спускового крючка. Американцы тоже нервничали, потому что не могли напрямую связаться с вдохновителями и организаторами «Операции Хрущев». И тут появился я с конкретным посланием: печатайте, ничего не меняя в тексте, и вам ничего не будет.
Наши «партнеры» восприняли это как сигнал к действию. Они показали себя на высоте и получили неплохие дивиденды. Ни одно американское издание не получало потом столько интервью с Генеральным секретарем ЦК КПСС Леонидом Брежневым, сколько журнал «Тайм». Да и во многих других случаях его сотрудники не раз убеждались в особой благосклонности советского руководства.
Интересная деталь: карьера всех американцев, принимавших участие в публикации мемуаров Хрущева, впоследствии очень хорошо сложилась.
Строуб Тэлботт, который переводил мемуары, стал обозревателем «Тайм», а позже заместителем государственного секретаря США (при президенте Клинтоне). С 2002 года он — президент Брукингского института в Вашингтоне.
Главный редактор журнала «Тайм» Генри Грюнвальд спустя несколько лет после выхода книги Никиты Сергеевича стал главой всей гигантской журнально-издательской корпорации «Тайм Инк.». Во времена президентства Рональда Рейгана Грюнвальда назначили послом США в Австрии, откуда давным-давно в Америку эмигрировали его предки.
Но вернемся к «Операции Х». Когда осенью 1970 года американская сторона подтвердила, что в печать пойдет только то, что было в исходниках, Андропов доложил Брежневу, что разрулил ситуацию, вызвавшую панику в МИДе.
И Леонид Ильич сделал естественный вывод, что лучше опираться на него, чем на старых друзей, не владеющих полной информацией.
Книга «Хрущев вспоминает» имела большой резонанс. Авторитет автора в России был подорван, как и его здоровье. Хрущев каялся, очень переживал и умер через девять месяцев после выхода злополучных мемуаров.
Ю.В. доказал свою незаменимость и вышел на качественно новый уровень отношений с генсеком. В апреле 1973-го Андропов стал членом Политбюро ЦК КПСС, еще через год — Героем Социалистического Труда. В 1976-м Брежнев сделал его генералом армии.
В 1978 году Андропову наконец удалось избавить руководимое им ведомство от унизительной привязки к Совмину.
КГБ он возглавлял пятнадцать лет, и в эти годы Комитет существенно укрепил и расширил свое влияние на жизнь государства и общества. Политическое влияние самого Андропова было поистине безграничным. Единственный из всех председателей КГБ он стал следующим генсеком — преемником Леонида Брежнева.
Подпишись на наш канал в Telegram