Я очень виноват перед женой. Никогда не говорил ей об этом, не каялся и даже не признавался в любви, думал: зачем? А ведь Гитана пожертвовала для меня всем...
Если что меня и держит на этом свете, то это дочь. Я живу ради Машки. Все, что у меня есть, принадлежит ей... Очень горько, что судьба ее так сложилась. А ведь ничто беды не предвещало. Моя жена Гитана наблюдалась в главной «рожаловке» при Центральной клинической больнице — ну прямо лучше не бывает. Обо всем договорились заранее, и я со спокойной душой уехал в Ленинград — сниматься в роли Федора Протасова в «Живом трупе». В самый важный момент надо было принять решение: делать ли кесарево, а акушерка почему-то подумала, что жена сама прекрасно родит.
Но не получилось, и дочка чуть не задохнулась. Это было двадцать седьмого января 1968 года.
Нашу беду доктора заметили не сразу. Сначала Машенька, как все малыши, болтала ручками, сучила ножками, но спустя полгода стало ясно, что с ней что-то не так. Ставлю на ножки — не встает, не чувствует опоры, даю игрушку — не хватает, ручки не слушаются. Пошли по врачам. Выяснилось, что из-за кислородного голодания во время родов у нашей девочки оказалась нарушена координация движений. Диагноз — три страшные буквы ДЦП — «детский церебральный паралич». В мозгу у дочки отказал центр, отвечающий за активность конечностей и речь.
Искалечили ребенка...
Из-за нелепой родовой травмы не может Маша управлять ни ногами, ни руками. Но при этом не сдается: день и ночь сидит за компьютером и пишет — одним средним пальчиком. Только он ее слушается. Друг семьи, наш верный помощник Зураб Джапаридзе сделал для дочки специальное приспособление на клавиатуре, чтобы ей было удобнее нажимать буквы.
Смотрю на Машку — такая складная и цельная девочка могла бы быть, если бы не преступная оплошность какой-то идиотки в белом халате. Но при этом Машка обошла нас всех вместе взятых, она в семье — самая образованная. Столько книг прочитала, что мне до нее далеко. Если не читает, то пишет: медленно, но уверенно жмет своим пальчиком, плетет кружево слов.
Я ни одного иностранного языка не знаю, зато Машка самостоятельно французский выучила. Зураб и Гитана не дадут соврать.
Мы очень надеялись на чудо, и Машка не унывала, верила, что сможет ходить самостоятельно. Она и сейчас каждый день до изнеможения шагает по беговой дорожке. Мы ее держим, а она идет, ножки заплетаются, но не сдается. Каждый шаг — поступок. Есть у нее специальная перекладина. Дочка подъезжает на коляске, хватается за нее и поднимается. Так тренируется по нескольку раз в день. Вся уже мокрая от пота, но занимается.
Мы ее показывали разным врачам и в Москве, и в Канаде, и в Израиле, но никто не дал надежды на чудо. Хотя на самом деле Машка сама творит чудеса.
С отличием окончила сценарный факультет ВГИКа. У нас в стране, вы сами знаете, учебные заведения не особо приспособлены для людей с ограниченными возможностями, да и нам было бы трудно возить ее каждый день на лекции, поэтому училась она заочно. Но дочка очень старалась, была хорошей студенткой. Ее поддерживал Юрий Норштейн, который преподавал на курсе. Диплом Маши он назвал лучшим.
Дочка выпустила книгу сказок «И быль, и небыль», а мне доверила сделать к ней иллюстрации: я ведь учился у прекрасных мастеров — сначала у моего первого тестя Константина Ротова, затем с подачи Анны Ахматовой у великого Роберта Фалька. А еще у Маши вышли два сборника рассказов: «Сирень верности» и «Поющая палочка».
Ее приняли в Союз писателей, так что теперь ходим с ней в ресторан при Доме литераторов на законных основаниях.
Мы с Гитаной никогда не объясняем незнакомым людям, что у нас больная дочь. Она не нуждается в сочувствии, об этом говорят и ее работы. Сценарий Маши «Дом на Лиговке» понравился Михаилу Богину, и он в 2007 году снял по нему фильм «Дом на Английской набережной». Маша посмотрела, расстроилась: режиссер немного испортил ее работу, ушли какие-то вкусные, смешные моменты. История была такая нежная — о трех женщинах из цирка, которые делали один номер, называли себя сестрами. Маша записала сюжет сценария со слов бывших артисток цирка — Гитаны-мамы и Гитаны-бабушки, он весь основан на реальных событиях.
Наверное, снять как следует не хватило денег. Да и Машка не могла присутствовать на съемочной площадке, контролировать процесс.
Я был так горд за мою девочку, когда на кинофестивале «Московская премьера» прозвучало ее имя: «Гитана-Мария Баталова!» — и она поехала по красной дорожке на своей колясочке, ужасно стесняясь внимания стольких глаз...
А потом был показ, зрители тепло приняли фильм, хлопали, а Машка скромно улыбалась, прижавшись к маме. Дочке вручили диплом с мудреной формулировкой «За поэтическое отражение истории семьи в контексте истории страны». Меня переполняли чувства, слезы навернулись, так и не смог начать говорить — от счастья, что мою Машку признали, оценили ее титанический труд.
Спасибо, Эльдар Рязанов спас меня и что-то хорошее сказал о Маше, о ее фильме, обо мне... В тот момент я подумал: как повезло, что дожил до старости, смог понять, насколько все вокруг взаимосвязано и что порой так мало нужно, чтобы свершилось чудо.
Мы много путешествовали с дочкой по разным странам Европы, для этого я работал в Доме дружбы — без зарплаты, на общественных началах. Маша повидала мир, набралась впечатлений, ей это нужно, она ведь творческий человек! Очень хочется, чтобы сняли фильм по Машиным сказкам, она уже столько написала, но все упирается в деньги.
Жаль, я не в силах помочь ей в этом — ни возраст, ни физическое состояние не позволяют. От меня и во ВГИКе-то мало проку, но все еще числюсь художественным руководителем актерского факультета, хотя по сути дурака там валяю. Зато есть возможность общаться с Владимиром Меньшовым, которого я уговорил вести курс. Какой же Володя потрясающий и живой человек!
В свое время он пригласил меня сниматься в фильме «Москва слезам не верит». Я уже заведовал актерской кафедрой ВГИКа. Даже не подозревал, что так полюблю преподавательскую деятельность. А тут съемки. Как уеду, брошу своих студентов? И тогда Меньшов пообещал, что снимать будут исключительно в Москве и график выстроят исходя из моей занятости во ВГИКе.
Сценарий мне понравился сразу, он был непохож на то, что снимали в те годы, но Володя не успокаивался: постоянно что-то переделывал.
С моей подачи вставил смелую по тем временам «эротическую» сцену, где мы с Верой Алентовой лежим в постели, ее дочка должна вернуться из школы и я выскакиваю из-под одеяла раздетым. Получили мы потом за эту вольность по самое не балуй. Когда фильм принимали в Госкино, комиссия была возмущена. Потребовали, чтобы советский человек как-нибудь прикрылся. Выглядело комично: Гоша кутался в одеяло, чтобы женщина, с которой он только что занимался любовью, не дай бог чего-нибудь не разглядела!
Вера и Вова — необыкновенно талантливые люди — очень хорошо ладили на съемках, я даже забывал, что они муж и жена. В прошлом году побывал на моноспектакле Алентовой, где она одна на сцене чуть ли не три часа держит полный зал. Мне обидно за Вову и Веру, что их в 1981 году не пустили в Америку получать «Оскар», который дали нашей картине. Многие режиссеры всегда завидовали Меньшову, просто как-то по-женски ревновали к успеху.
Гитана посмотрела «Москву слезам не верит» и насмешила меня фразой:
— Ты в этом фильме ведешь себя точно как дома, даже ходишь так же.
— Вот поэтому так все хорошо и вышло.
Получается, я и Гоша действительно чем-то похожи.
С Гитаной мы в браке более пятидесяти лет, а знакомы все шестьдесят, с 1953 года, когда впервые увидел ее в питерском цирке. Я тогда снимался на «Ленфильме» в картине Иосифа Хейфица «Большая семья». Мне кто-то рассказал об удивительной девочке, выполняющей опасные трюки без страховки, стоя на коне, который мчится с огромной скоростью... Захотелось посмотреть. Как только она появилась на арене — хрупкая, с огромными глазами, взлетела над лошадью, мое сердце остановилось. С того момента я не мог думать ни о ком другом — молоденькая цыганочка заняла все мои мысли. Ей было всего восемнадцать, мне двадцать пять, я был женат, у меня только что родилась дочь Надя.
Разве мог предположить, что эта недосягаемая красавица, лихая наездница через десять лет станет моей женой?!
Она была словно из сказки, ни на кого не похожая, особенная... И я стал ходить на все представления этой девочки. Гитана, несмотря на юный возраст, была уже знаменитой цирковой артисткой, первый раз вышла на арену в четыре года! В восемь лет ее официально зачислили в труппу. То, чем она занималась, называется французским словом «вольтиж» (порхание). Гитана действительно порхала над лошадью, идущей галопом, выполняя сложные акробатические трюки, стуча ножкой в бубен. А я сидел и замирал от страха и восхищения.
Имя Гитана и свой уникальный номер жене передала мама Гитана Георгиевна — так принято в цирковых династиях.
(И мы свою дочку тоже назвали двойным именем Гитана-Мария. Но ей было не суждено продолжить ни цирковую династию Леонтенко, ни актерскую Баталовых.)
С детства моя будущая жена Гитана кочевала по циркам и вокзалам и другой жизни себе не представляла. Отца своего Аркадия Леонтенко она не знала, тема эта у ее матери была под запретом.
Артисты цирка жили в Ленинграде в одной гостинице со мной — «Европейской», только у них был большой номер в бельэтаже, а у меня под крышей. В ресторане гостиницы я впервые подошел к Гитане, представился. Цирковым не очень понравилось, что я приударил за их юной красавицей.
Согласно традициям цыганка может встречаться только с цыганом. Дошло даже до угроз. Гитану не выпускали из номера, чтобы помешать видеться со мной. И однажды она вылезла в окно и спустилась вниз по трубе — все-таки акробатка!
Цирк выступал в Ленинграде десять дней. И мы провели их вместе. Конечно, это был никакой не роман, а просто чудесное знакомство. А потом гастроли закончились, и они уехали в другой город. Я не знал, встретимся ли мы когда-нибудь снова. Даже переписываться не могли: у Гитаны не было постоянного адреса, а у меня дома — жена и маленькая дочка. Я не понимал, что делать с этим чувством, — все так вдруг, неожиданно...
И тут Марк Донской утвердил меня на роль Павла Власова в фильме «Мать». Съемки проходили в Киеве. Марк Семенович не отпускал от себя ни на шаг, я даже ночевал на диванчике в его кабинете на территории Киевской киностудии — практически на листах исчерканного режиссерского сценария. Утром только глаза откроешь — свежевыбритое лицо Донского: «Так, голубчик, подъем! Репетиция!» или «А что вы думаете, Алексей, по поводу декораций?» — как будто я в этом хоть что-то понимал! Затем — съемки, после них — репетиция завтрашних сцен. Поскольку в главной роли сама Вера Марецкая, нужно быть готовым.
Павел Власов — совершенно новое для меня амплуа. Я в себе ничего похожего на этого героя не ощущал. Больше всего беспокоился о сцене, где Павел плачет.
Пока ставили свет, с ужасом думал, что через несколько минут нужно будет сползти с табурета и, глядя на Марецкую, изображать рыдания. В первый же перекур подошел к Донскому и нагло заявил:
— Никаких слез на моем лице не ждите! Пусть лучше в этот момент на экране будет не Павел, а Ниловна.
Донской рассмеялся и несколько раз повторил:
— Ты же с Марецкой играешь! С Марецкой!
Я был зол, что он меня не слушает.
«Мотор!» Сцена пошла. Хотел прервать съемку и отказаться от роли, пусть хоть стреляют. И тут увидел глаза Веры Петровны, полные слез, она повторяла: «Па...
Па-а», не в силах выговорить «Паша». Не отрываясь смотрел на нее, как вдруг дрожащая рука Марецкой коснулась моей головы и я почувствовал, что у меня по лицу покатились слезы. А ведь в этот момент Вера Петровна стояла спиной к киноаппарату и ее игры никто, кроме меня, не видел. Великая актриса.
Пока я снимался, мама моей первой жены Ирочки, Екатерина Борисовна, сочиняла обо мне всякие легенды: якобы я в Киеве закрутил роман и вообще веду себя вольно и развратно. Как сказал Молчалин в «Горе от ума»: «Ах, злые языки страшнее пистолета!» Тот же случай. Бывшая теща была железной леди, не случайно ее девичья фамилия — Долбежева. Стыдно признаться, но Екатерину Борисовну я боялся до ужаса. Командирша: шаг в сторону — расстрел.
Она сделала все, чтобы нас с Ирочкой развести. Обвинения выглядели смешно, но ярлык развратника ко мне прилепили накрепко. Мог возопить: «Что вы несете, Екатерина Борисовна? Я даже Киева не видел, так как режиссер не выпускал меня из своего кабинета!» Но это было бы бесполезно: поклонниц полно, значит, небезгрешен.
После съемок фильма Михаила Калатозова «Летят журавли» началось просто сумасшествие какое-то. Хотя в кадре я был от силы пятнадцать минут. Но картина завоевала Гран-при в Каннах — «Золотую пальмовую ветвь». Грандиозный успех! Иногда казалось, что мне симпатизируют девушки всего Советского Союза. Развязка не заставила себя ждать.
Однажды вернулся с очередных съемок домой на Ордынку и не обнаружил Иры с Надей. Сели обедать, и когда я допил свой чай, мой отчим писатель Виктор Ардов сообщил, что я больше не муж: Ира полюбила другого и у нее новые отношения. Она даже не пришла на премьеру «Летят журавли» в Дом кино, хотя обещала. И я был как будто виноват, что своими постоянными съемками, долгим отсутствием довел семью до краха... Но тогда было не принято брать близких на съемки, в экспедиции.
Когда Ира родила, я, как всегда, снимался, дал телеграмму: «На грехе себя ловлю: девок сызмальства люблю. Будь то Нина, Маша, Даша, назови ее хоть Капа — счастлив будет грешник папа. Сочиняя этот стих, я уже люблю двоих. «Ленфильм». Баталов».
Будучи молодым папашей, вел себя с ребенком безответственно: однажды трехлетнюю дочку посадил за руль автомобиля. Мама и Ира, увидев эту сцену в окно, чуть дар речи не потеряли. Купили Наде старенькое пианино, решили музыке учить. Оно было ужасно расстроенным и издавало страшные звуки. И я разобрал инструмент на кучу деталей. Ира обомлела: «Что ты наделал?!» — но я так же скрупулезно пианино собрал и даже настроил.
Я был по молодости чудак. Ирка как-то приехала ко мне в Ленинград, ждала в гостиничном номере, голодная и грустная. Захотелось ее развеселить:
— Погоди, сейчас покажу тебе фокус!
Взмахнул руками, и по комнате разлетелись сторублевки.
Жена ахнула:
— Что ты делаешь? Прекрати немедленно!
Потом с ней долго лазали на четвереньках, собирали деньги. Одной бумажки так и не досчитались — куда-то запропастилась.
Мы с Иркой знали друг друга с детства, наши дачи на берегу Клязьмы были на соседних улицах. Я с удовольствием шил вместе с девчонками платья для кукол, водил их в укромное место, где учил правильно затягиваться махоркой, пока нас не застукали взрослые. Курить начал в тринадцать лет, чтобы как-то заглушить чувство голода, с тех пор более семидесяти лет не вынимаю сигарету изо рта.
Когда началась война, моя семья уехала в эвакуацию в Бугульму, а Ира — в Ташкент, но я всегда помнил о ней и наших детских приключениях. Встретились мы уже после войны, в доме у Пети, сына писателя Евгения Петрова. Нам было по шестнадцать лет, и я вдруг увидел в бывшей угловатой худой девчонке красивую барышню. Петя поставил пластинку с «Серенадой солнечной долины», и мы с Ирой танцевали несколько часов подряд. Пластинки менялись сами собой — Евгений Петров привез из Америки музыкальный комбайн. Натанцевавшись, играли в бутылочку и с удовольствием целовались. Мы тотчас хотели расписаться, но было нельзя. И тогда я попросил взаймы у домработницы Николая Погодина и купил золотое колечко — одно на двоих, внутри сделал гравировку: «Алеша+Ира=Любовь».
Потом мы расписались официально.
Жили у нас на Ордынке. Моя мама, актриса Нина Ольшевская, была близкой подругой Анны Ахматовой, и та часто останавливалась в нашей с Иркой шестиметровой комнатке. А мы тогда перебирались к родителям жены или размещались в комнате моих младших братьев Бори и Миши, если их отправляли в пионерлагерь.
Я учился в Школе-студии МХАТ, а Ира — в Пушно-меховом институте. Пришлось пойти туда по необходимости: Ротов был осужден за карикатуру и Ирочку как дочь репрессированного не допустили до экзаменов в Библиотечном институте. Однажды в сессию я сдавал экзамен по актерскому мастерству, играя роль в «Двух веронцах», а у Иры в этот же день был экзамен по животноводству.
Ей нужно было выгнать коров на пастбище, через какое-то время стадо должны были подоить, и по количеству полученного молока ставилась оценка. Ира, конечно, намучилась, но экзамен сдала. Теща Екатерина Борисовна вечером как всегда умело шутила: «Хорошее начало семейной жизни — муж играет Шекспира, а жена в Балашихе пасет коров».
Затем меня призвали, и я служил в Театре Советской армии. Там вместе с мамой сыграл свою первую главную роль в спектакле «Замужняя невеста» по пьесе Александра Шаховского. Я тогда заменял нашего легендарного Зельдина, он сам вводил меня в спектакль. Владимир Михайлович уезжал на гастроли за границу и свою роль Любима доверил мне.
Благодарен ему за это по сей день. Зельдин — исключение из всех правил, самый великий актер и человек! Ему идет сотый год, а он поет и пляшет, как кузнечик, гастролирует по всему миру, и везде его принимают тепло и восторженно.
Свой первый эпизод в фильме режиссера Лео Арнштама «Зоя» я сыграл еще школьником в 1944 году, хотя шансов получить роль у меня не было никаких. Учился плохо, уроки прогуливал, но когда в школу пришел человек с «Мосфильма», чтобы отобрать ребят для съемок, я зажегся. Арнштаму показывали только хорошистов и отличников, и я взялся за учебу со страшной силой и попал-таки на пробы! А затем и в картину «Зоя», где сыграл одноклассника Космодемьянской.
Правда, пробы эти чуть не закончились позором. При слове «Мотор!» я терял дар речи, даже пошевелиться не мог. Только с четвертого дубля сумел открыть рот. В итоге эпизод получился вполне убедительным, хотя я с ужасом ждал выхода фильма. Думал, одноклассники засмеют, но меня поздравили и дали прозвище Артист.
Настоящее кино пришло в мою жизнь спустя десять лет — после знакомства с Иосифом Ефимовичем Хейфицем. Он забрал меня в Ленинград, началась карьера киноартиста и совершенно отошла на задний план роль мужа. Так что была моя вина в разводе, конечно была.
Расставшись с Ириной, сразу начал искать Гитану — она продолжала жить в моем сердце.
Но в те годы было невозможно разыскать девушку без адреса. Я поднял на уши все цирки страны и вдруг узнаю, что вскоре Гитана приезжает в Москву. Пришел на представление, а после ждал ее у выхода. Это был волнующий момент: мы не виделись пять лет — вдруг она меня забыла? Но нет, любимая моя все эти годы думала обо мне.
Гитана стала еще красивее, я понял, что не хочу ее никуда отпускать, и сразу повез на Ордынку знакомить с родственниками. У нас гостила Анна Ахматова. Она очень тепло приняла мою возлюбленную. Когда кто-то из знакомых сказал ей:
— Вразумите Алешу! Только вы можете это сделать. Связался с циркачкой, да еще цыганкой! — Ахматова ответила: — Простите, но я партии Гитаны.
Мы стали неразлучны, и мне было безразлично, кто и что говорит за нашими спинами.
Гитана влилась в мою семью. На Пасху вместе с мамой пекла куличи, все вместе красили яйца, ходили их освящать в церковь. Зажили прекрасно, и как-то сразу поняли, что это — навсегда. Но официально жениться было некогда: у Гитаны гастроли, у меня съемки фильма «Дорогой мой человек» в Ленинграде. Мы не скоро дошли до ЗАГСа, наверное, это не представлялось нам таким уж важным.
Однажды совпало, что Гитана выступала в Ялте и я там как раз снимался в «Даме с собачкой» по Чехову. Это было такое счастье! Нам выпало несколько прекрасных дней на море.
Хотя дался мне этот фильм сложно. Его вообще не хотели запускать, поскольку главный герой никак не соответствовал советским стандартам. У Дмитрия Гурова трое детей, жена, на деньги которой семья живет, а он ходит к какой-то дуре с собачкой. Конечно, ему не следует подражать... А еще на съемках беда приключилась: лопнул софит, осколки попали мне в глаза и я оказался в симферопольской больнице. Сначала врачи сказали, что через месяц можно будет вернуться к съемкам. Потом продлили до трех месяцев. В конце концов Хейфиц ждал целых полгода. И для меня, и для студии это был тяжелый удар: страдали другие актеры, рушились планы.
С тех пор у меня начались проблемы со зрением, сейчас один глаз практически не видит, да и второй — так себе.
Это одна из причин, по которой уже давно не снимаюсь в кино. Не хочу подводить коллег.
Так получалось, что каждая важная роль наносила мне физический урон. На съемках «Дамы с собачкой» лопнул софит, на «Летят журавли» я упал в воду, напоролся на ветку, и она проткнула мне нос. Шрам остался на всю жизнь. В фильме «Звезда пленительного счастья», где я играл князя Трубецкого, на моей голове сломали саблю — еще одна отметина. На картине «Москва слезам не верит» каскадер не рассчитал силу и я получил мощный удар по гортани.
После спорного Гурова из «Дамы с собачкой» моя карьера висела на волоске... Как раз в это время Даниил Храбровицкий закончил сценарий «Девять дней одного года».
Роль молодого ученого Дмитрия Гусева он писал на меня, был впечатлен моими работами в «Деле Румянцева» и «Летят журавли». Говорил: «Я писал и видел перед собой именно твои глаза...»
Снимать картину взялся Михаил Ромм, а он представлял себе Гусева совсем другим — горячим, с чертом внутри. Во мне он не чувствовал этого потенциала. Но сценарий в Крым, где я еще лечил глаза, все-таки послали.
С первой страницы я понял, что должен это играть. Еще больше хотел сниматься у Ромма. Не думая ни минуты, прыгнул в верную «Аннушку» — москвичонок, купленный на деньги, подаренные Анной Ахматовой, и рванул из Симферополя в Москву. По дороге попал в аварию — не разъехался с одной машиной и погнул крыло.
Прямиком на «Мосфильм», забегаю в кабинет Ромма со словами: «Я хочу сниматься! Здравствуйте, Михаил Ильич!»
Ромм был замечательным человеком, совершенно не подходящим советской власти, и она была бессильна что-то ему запретить. Знаю один его секрет. Когда Михаил Ильич умер, в ящичке его секретера нашли записку: «Я решил начать свою жизнь сначала, что в моем возрасте не так-то просто!» Он написал ее для себя самого, принимаясь за съемки «Девяти дней одного года». И не прогадал. Эта работа стала лучшим фильмом 1962 года, а меня назвали лучшим актером СССР.
Да, за мою долгую творческую жизнь меня немало хвалили и награждали, и все это приятно, но вот особенный трепет вызывает одна вещица, которая хранится в нашем доме много лет.
Это подарок самого Станиславского. Кольцо с дарственной надписью Константин Сергеевич вручил, разумеется, не мне, а моему дяде, актеру Николаю Баталову. Его жена, тетя Леля Андровская, хранила этот подарок как зеницу ока и передала мне, когда я учился в Школе-студии МХАТ. Это больше, чем семейная реликвия, это духовная память!
Жизнь сводила меня с такими людьми, для которых главным счастьем было — умереть на сцене. Мой дядя Николай Баталов, известный по классике — фильмам «Мать» и «Путевка в жизнь», умирая от туберкулеза, играл на сцене МХТ неунывающего Фигаро. В какой-то картине ему нужно было в одном эпизоде выходить из воды, и он торчал по полдня в холодной реке, несмотря на свою болезнь...
Сумасшедший! И Станиславский относился к нему по-особенному. Дядя среди нас самый настоящий Баталов. Другие родственники вынуждены были брать псевдонимы, иначе в программке спектакля фигурировала бы одна и та же фамилия.
Жена его, Ольга, назвалась Андровской в память о погибшем любимом брате Андрее. Она тоже великая актриса! Никто не знает, что мою любимую тетю Лелю привозили в театр из больницы забинтованной от пояса до плеч, ей вообще нельзя было вставать с постели. Но она как-то сумела договориться с врачами: приезжала, одевалась, гримировалась и порхала по сцене в роли пани Конти в гениальном спектакле «Соло для часов с боем».
Уходила, махая ручкой зрителям, а ее уже ждала «неотложка», чтобы везти назад в больницу, где тетя Леля и умерла. Для нее, для дяди Коли жизнь казалась менее важной, чем сцена.
Помню, однажды в эвакуации в Бугульме моя мама потеряла сознание прямо во время спектакля. Неожиданно рухнула на стол. У меня внутри что-то оборвалось, но я не мог сразу к ней кинуться, нужно было закрыть занавес. А потом к ней: «Мамочка, очнись!» Перепугался ужасно. Отчим Виктор Ардов был на фронте, а она одна с нами, тремя детьми. Возможно, обморок был из-за голода. К счастью, мама вскоре поправилась.
То, что выделывала моя жена Гитана на арене, — тоже храбрость, за которую нельзя не уважать.
Это был очень опасный трюк. Во время гастролей во Франции Гитану увидел сам Марсель Марсо, после представления он дождался ее за кулисами, чтобы познакомиться и выразить свой восторг. Она была у него в гостях и хранит всю жизнь подарок великого мима — серебряную подкову. Позже и я подружился с Марселем, когда он посмотрел в Париже мой фильм «Шинель». Марсо хотел, чтобы я поставил гоголевский «Нос», мечтал сыграть в нем. Но мне запретили...
Я, к сожалению, очень мало успел... Не дали сделать, например, программу по бунинским рассказам. А теперь вдруг выяснилось, что Бунин — наше все, и Никита Михалков снял фильм «Солнечный удар», он скоро выйдет.
Мне не разрешили читать на радио «Казаков» Льва Толстого, где так точно выражено ощущение человеком божественного. В 1957 году я ушел из МХАТа, где знал с детства каждый гвоздик. Но Хейфиц позвал сниматься в кино. На семейном совете мы долго решали, что делать — отказаться от предложения Иосифа Ефимовича и остаться в театре или все-таки выбрать кино. Я выбрал кино...
За свою долгую жизнь не раз принимал большие решения. Однажды иду по коридору «Ленфильма», ко мне подбегает помощник режиссера и говорит:
— Вы утверждены на роль Ленина!
Я резко: — Никогда в жизни!
Что тут началось!
Какой-то салага посмел отказаться от роли вождя мирового пролетариата! Хейфиц потребовал, чтобы я безвылазно сидел у него на даче. За меня заступился Юрий Герман: «Да какой из Баталова Владимир Ильич? Долговязый, курносый, да еще и не член партии!» В результате роль Ленина в фильме «На одной планете» получил Кеша Смоктуновский.
«Шинель» я снял чудом — на «Ленфильме» не нашли другого проекта, чтобы быстро запустить к юбилею Гоголя. Зато долго пришлось бороться, чтобы главного героя сыграл Ролан Быков. Это был мой диплом. А после «Трех толстяков» вежливо посоветовали: «О классике забудь навсегда».
Тогда написал сценарий по роману замечательного писателя Георгия Владимова «Три минуты молчания», а он взял и эмигрировал в Германию, проект был похоронен.
Я женился на Гитане спустя десять лет после знакомства, в 1963 году.
Мы сняли комнатку на улице Горького, неподалеку от метро, там и отмечали нашу скромную свадьбу, на которой собралось много народу: актеры из «Современника», художники, артисты цирка. После свадьбы Гитана снова отправилась на гастроли со своим вольтижированием, а я — в Ленинград, сниматься в «Дне счастья» Иосифа Хейфица. Там, в Ленинграде, я получил свою первую в жизни квартиру с отдельными кухней и ванной. Это было настоящее счастье.
Тогда я задумался о том, чтобы экранизировать сказку «Три толстяка» Юрия Олеши, которого знал лично — он часто гостил в нашем доме.
Гитана меня поддержала и очень помогла — ровно год и два месяца учила ходить по проволоке, и я сам прошел между домами без страховки на огромной высоте. Аппарата для комбинированных съемок у нас не было, а канатоходцев с похожей фигурой и лицом найти не смогли. Гитана постоянно стояла у кинокамеры и, не сводя с меня глаз, шептала молитвы. После съемок сцены, где я иду по проволоке на высоте чердака, у нее появилась первая седина.
«Три толстяка» можно назвать семейной лентой. Сценарий написал мой брат Михаил Ардов, он значится под фамилией нашей мамы — Ольшевский.
Роль капитана Бонавентуры сыграл другой брат — Борис Ардов. А Гитана еще обучала цирковому мастерству Лину Бракните, сыгравшую Суок.
Чем дальше, тем с большим удивлением смотрю на свою жену. Даже не предполагал, что мои дела, моя судьба всегда будут для нее на первом месте. Она отказывалась от выгодных предложений, поездок, путевок, лишь бы оставаться рядом. Со дня нашего знакомства в 1953 году я задолжал Гитане, и долг этот все растет.
Я очень виноват перед женой. Никогда не говорил ей об этом, не каялся и даже не признавался в любви, думал: зачем?
А ведь Гитана пожертвовала для меня всем...
Жили мы удивительно дружно. И теща Гитана Георгиевна во всем меня поддерживала, в спорах неизменно принимала мою сторону. До смешного доходило. Как-то теща заходит в ванную, где жена поливает мне голову из кувшина. «Ну кто так поливает! Дай покажу, как надо», — восклицает Гитана-старшая и давай мне голову мыть! Вот так! И конечно, в отличие от моей первой семьи, никто не был против, что я вечно пропадаю на съемках.
Не возражала жена и против второй моей страсти — автомобилей. Страсть эта гнала меня в гараж, где я с маниакальным упорством их разбирал. Ездить начал еще мальчишкой, в семнадцать лет — на машине моего отчима Виктора Ардова, ему как ветерану войны вручили трофейную.
Она была разбитая, я с ней возился, практически собрал своими руками.
Автомобили у меня со временем менялись. Сначала был «москвич», на нем ездил из Москвы в Ленинград и даже на юг. На нем возил Анну Ахматову передавать посылки в тюрьму сыну Льву Гумилеву, на нем же вез огромный православный крест на могилу Анны Андреевны. Меня остановили на первом же посту ГАИ, и я соврал, что везу реквизит на киностудию, — гаишники поверили. Потом были «жигули», но самая моя любимая — «Волга». На ней я ездил как царь! Такие машины тогда не продавались, я получил ее через Союз кинематографистов.
Гитана однажды сказала: «Знаешь, мы так долго прожили с тобой потому, что ты половину этого времени провел под своей машиной». Шутка, конечно.
Почему мы так долго вместе? Рецепта нет, просто чем-то мы друг другу очень подошли. А для кого-то я совсем не гожусь. Есть тайна бесконечного разнообразия, и никто не знает, кому с кем будет лучше. А нас друг в друге всегда все устраивало. Бывало, что Гитана зарабатывала значительно больше меня. Я снимался пару раз в год, у нее же представления — каждый день, а на Новый год — так сразу три. Мы снимали квартиру на деньги жены. Или вот — у меня долгое время не было выходного костюма. И когда пришлось ехать во Францию с фильмом «Летят журавли», мне дали костюм под расписку, что из моей зарплаты с очередных съемок вычтут его стоимость.
Так этот костюм до сих пор жив-здоров. Ну и что? Переживали мы по таким поводам, расстраивались? Нет.
Гитана ни разу не устраивала мне сцен ни по поводу денег, ни по поводу ревности, ультиматумов не предъявляла, хотя злые языки никогда не уставали. Например, однажды жене позвонили и сообщили, что в Италии подрастают два мальчика-близнеца — мои сыновья. Гитана поблагодарила и повесила трубку, а мне ничего не сказала. Потом появились и другие «внебрачные дети». Поэтому хочу еще раз напомнить, что дочек у меня две: Надежда от первого брака и Мария — от последнего. Есть внучка и правнучка, но о них нечего рассказать — с первой семьей у нас как-то разошлись пути. Я вечно торчал в Ленинграде, они тут...
Они все уже очень взрослые люди, у них свои дела, а я — старый человек, которому остается жить своими воспоминаниями.
Если у нас с Гитаной когда-то и намечались какие-то ссоры, то дочка Маша быстро их пресекала. Она этого не выносит. Гитана хоть и выросла в цирке, мире, казалось бы, жестком, ругани тоже не приемлет. Я же мог «высказаться» — прошел «хорошую» школу во время службы и общения с офицерами в Театре Советской армии. Но благодаря домашним вытеснил всю брань из лексикона.
В моем возрасте многие актеры живут на дачах, но у меня при упоминании этого слова портится настроение. Никогда не думал, что на старости лет попаду в такую переделку.
Эта неприятная история длится уже восемь лет, с того момента, как подписал «акт размежевания земель». Мой сосед ювелир Вадим Эльгарт приехал ко мне в московскую квартиру, но внутрь не зашел, спешил куда-то сильно. «Подпиши, тут уже все соседи автографы поставили... Нужно недоделки устранить», — подсунул он мне какую-то бумагу. А я, как уже говорил, плохо вижу, прочитать документ не мог. Да и в голову не пришло, что сосед, которого знаю давно, может как-то не так со мной поступить! И я черкнул.
А оказалось, что с помощью этой бумажки Эльгарт получил две сотки моей земли. Ранее он предложил на краю моего участка построить баньку на двоих. Я согласился. Может, и кто-то из наших гостей захочет попариться...
В итоге сосед именно эту землю каким-то образом оформил на себя, а затем подарил своей дочери, которая давно живет в Америке.
Но ведь я уже не являюсь владельцем дачи. Еще в 1992 году оформил собственность на Машу, она и есть полноправная хозяйка всего участка в Переделкино со всеми скромными строениями и яблоневым садом. Вот как бывает: в жизни повторилась история моего героя — шофера из фильма «Дело Румянцева», которого тоже обманывают. Правда, там в финале справедливость торжествует. Вот и я надеюсь на положительный исход этой истории.
У Эльгарта на участке огромный каменный дом с крепким забором вокруг, и, видимо, наш скромный деревянный домик с двумя окошками, который я получил вместе с участком от Тимирязевской академии, его раздражал, он решил «навести порядок».
У нас на даче до сих пор нет ни отопления, ни водопровода. Зато есть настоящий английский камин, который я сложил сам, и подвал, и гараж — роскошный!
С кем он решил сражаться? С моей Машей — она же законная наследница? Я буду защищать дочь, покуда жив. Точка в этой истории еще не поставлена, жду последнего заседания суда. Верю, что решение примут все же в нашу пользу и дело завершится. Как же меня вымотала эта война!
Мне уже восемьдесят шестой год идет, силы не те. Никто не знает, как достает порой бесконечная «лечиловка».
Я, может, и живу долго благодаря не самому лучшему здоровью: в детстве переболел желтухой, с тех пор слабая печень. Стоило чуть принять на грудь, все — боль страшная, куда уж тут пить. Четыре года назад перенес сильное воспаление легких, врачи настаивали, чтобы я отказался от табака, но не смог бросить эту скверную привычку, живу с ней уже столько лет. Можно сказать — остаюсь верен себе.
Не раз приходилось слышать, что зрителю меня было мало — на экране, на сцене. Мол, мог бы играть больше, дольше. Но я так устроен, что способен работать только с очень близкими людьми. Для меня принять участие в картине — это как в разведку или в море выйти. И когда ушли люди, с которыми чувствовал себя в своей тарелке, ушел и я...
Сейчас такое время, когда главным стало завлечь публику в театр: неважно какими средствами — лишь бы приходили.
Любая пошлость приветствуется, даже мат в кино и со сцены... Телевидение все подмяло под себя. Зачем ходить в театр или на хороший фильм, если можно дома чай пить, сидеть в обнимку и смотреть сериал?
Я никогда не комплексовал из-за упущенных ролей, неиспользованных возможностей. Делал то, что нравится, и никуда не торопился. Мое самочувствие, самоощущение мало зависело от профессиональной востребованности. Я такой, какой есть. Я просто Баталов.
Подпишись на наш канал в Telegram