Мне кажется, чувство к Вертинской осталось с ним на всю жизнь. Даша была уже взрослой, когда я спросила Борю: «Признайся, ты по-прежнему любишь Марианну?» Он улыбнулся: «Да нет». Однако по его тону поняла, что это не так…
Борю отпевали в храме подворья Троице-Сергиевой лавры. Во время панихиды кто-то взял меня за руку. Повернула голову: отец Алексей (Кузнецов) из церкви на Таганке. Приехал проститься, хотя виделся с Борей всего один раз — десять лет назад...
Никогда не забуду, как тогда в час ночи раздался телефонный звонок: — Луиза, это отец Алексей.
Простите, что тревожу в столь позднее время, но других вариантов у меня нет. У машины заглох двигатель, а я с маленьким ребенком. Сказать точно, где нахожусь, не могу — предполагаю, до Москвы километров семьдесят — восемьдесят.
— Я вас найти не смогу, но сейчас позвоню Бобику. На каком вы шоссе?
Набрала Боре, он даже не дал договорить: «Лузочка, не волнуйся — все понял. Уже выезжаю!»
Отыскав машину отца Алексея на темной дороге, он на буксире доставил батюшку с малышом до подъезда. Из сотен прихожан отец Алексей выбрал нас, уверенный, что мы поможем. Помогать, защищать, постоянно делать что-то для других было у брата в крови.
Тем больнее вспоминать наш разговор, случившийся за год до его ухода.
Обнаружив в одном из журналов тест, ответила на вопросы и за себя, и за Борю. Сделать это было нетрудно: нам всегда нравились одни и те же музыка, живопись, книги, еда. Знакомые поражались: «Даже у близнецов такого единодушия не бывает!»
Когда Боря, как обычно, приехал вечером, протянула ему журнал:
— Посмотри: я правильно ответила?
— «Три деятеля русской культуры, которые сформировали вас как личность... Есенин, Рахманинов, Высоцкий», — прочел Боря и поднял на меня изумленные глаза: — Ты что, читала интервью, которое я дал неделю назад?
Оно уже опубликовано?
— Даже не видела его.
— Но я назвал именно эти фамилии! Да... Верно... Так и есть... — читая дальше, Боря кивал головой. Но неожиданно помрачнел: — Все правильно, кроме одного...
Заглянув через его плечо, увидела, что Боря зачеркивает мое «Да» рядом с вопросом «Верите ли вы в дружбу?» и крупно пишет: «Дружбы нет».
— Как?!
— Если бы ты знала, какие удары я получаю чуть ли не каждый день. Дружбы в мире нет. Есть только любовь.
Стало больно за брата до слез, и у Бори увлажнились глаза.
Мы с ним и плакали всегда об одном и том же.
...Когда Бобик родился, мне было чуть больше двух лет, но я на удивление четко помню, как с каким-то чужим дяденькой-шофером на грузовой машине забирала брата и маму из роддома. Наш папа Алексей лежал в больнице с брюшным тифом, поэтому навещать ее было некому. Только однажды пришла Леля, соседка по коммунальной квартире. И мама запомнила это на всю жизнь. Когда в 1945 году папа привез из Манчжурии в числе других трофеев шикарную шубу, Зина Хмельницкая разыскала Лелю в Уссурийске (тогда Ворошилов), хотя наша семья в то время уже жила в Спасске, и подарила ей шубу в знак благодарности. На подарок — произведение искусства — ходил смотреть весь город.
Спустя несколько лет мы с братом одни (родители уходили на работу очень рано) каждое утро отправлялись в детский сад, который находился по другую сторону железной дороги.
Крепко держа Бобика за руку, я следила, чтобы он не споткнулся, перешагивая через рельсы.
Мы все делали вместе: играли в футбол, бегали босиком на речку купаться, прыгали со скалы. И секретов друг от друга не держали. Мне единственной семилетний Бобик поведал о своей первой любви — к соседке Свете Свистуновой.
Заикание появилось у Бори в четыре года. Папа тогда служил начальником гарнизонного Дома офицеров в Спасске.
Однажды он привез петуха. Было поздно, и мы уже спали. Ночью братик проснулся и, не включая света, вошел на кухню. Сидевший на буфете петух истошно закукарекал и спикировал прямо на него, хлопая крыльями. Ну кто бы не испугался?! Боря побежал к родителям в спальню, но не смог выговорить ни слова. Начались хождения по врачам и знахаркам — ничего не помогало.
Новый 1950 год встречали в поезде — папу с Дальнего Востока перевели служить на Украину, в Житомир. Там родители узнали, что в Киеве работает замечательный логопед Деражне, который лечит заикание с помощью изобретенного им корректофона. Действие аппарата заключалось в том, что на пациента надевали наушники, в которые подавались различные шумы, и, не слыша себя, он начинал говорить легко и свободно.
На консультации профессор объявил, что берется работать с Борей, однако лечение будет длительным — на протяжении нескольких месяцев. Представляю, что чувствовала мама, принимая решение оставить десятилетнего Борю в Киеве! Но другого выхода просто не было.
Записав его в третий класс расположенной неподалеку от клиники школы, мама отправилась искать комнату. К счастью, хозяйкой одной из них оказалась милая добрая женщина, которая согласилась присматривать за Борей: стирать одежду, готовить. Со всем остальным брат справлялся самостоятельно: встав утром по будильнику, одевался, завтракал, собирал сумку — и отправлялся в школу. После занятий шел в клинику Деражне, потом домой — обедать и учить уроки.
Наверняка он очень тосковал по мне и родителям, но ни разу не пожаловался, не попросил забрать назад.
Однажды, отвечая на вопрос учительницы, Боря стал сильно заикаться, а сидевший за ним мальчишка принялся передразнивать. Брат не выдержал и запустил в него чернильницей-непроливайкой. Учительница выставила Борю за дверь и послала записку доктору Деражне, сообщая о плохом поведении Хмельницкого. Однако профессор решил иначе. «Боря, ты совершенно прав — никогда не давай в обиду ни себя, ни других», — сказал он и написал ответное письмо. Прочтя его, учительница согласилась: — Ты действительно поступил правильно, защитив себя, но это нужно было сделать на перемене.
— Но у м-м-меня т-т-тогда п-п-пропала бы вся з-злость!
— произнес Боря.
Метод профессора дал результаты — к концу учебного года брат стал заикаться гораздо меньше. Главными камнями преткновения оставались согласные «к» и «т» в начале слов.
После восьмого класса родителями было принято решение, что Боря будет поступать в музыкальное училище. Вообще-то наша с братом судьба была предопределена. Мама — талантливая русская женщина — рассказывала, что нося под сердцем детей, всегда пела, уверенная в том, что они чувствуют мелодию и когда-нибудь встретившись с ней, с удивлением подумают: «Где-то я такое уже слышал!»
Как она была права!
Думаю, что мы родились уже немного музыкально образованными. Я в десять месяцев, стоя в деревянной кроватке, пела «Три танкиста». Музыка жила в каждой нашей клеточке и определила судьбу: мы стали музыкантами. Я окончила консерваторию как пианистка, а Боря — музыкальное училище как дирижер оркестра народных инструментов и баянист.
Каждый раз, когда мы переезжали на новое место службы папы, мама утром уходила. Как вы думаете, куда? Шла искать учителя музыки. Она верила, что «выше музыки ничего нет!»
Судьба у мамы была непростая. Ее папа, наш дедушка Иван Илларионович Мичурин служил агентом по распространению машинок «Зингер».
Бабушка Ирина Васильевна занималась домом, семьей, где росли четверо детей. Дед был красив и пользовался успехом у женщин. Бабушка знала о его изменах, очень страдала, отчего у нее началась бессонница. Чтобы вылечиться, она обратилась к сельскому лекарю, который посоветовал выпивать перед едой полрюмочки самогонки. Эту дозу бабушка постепенно увеличивала и в результате спилась. Дети любили ее и, стоя на коленях, умоляли не пить. Однажды заперли в подполе, надеясь, что так мать прочувствует свалившуюся на семью беду. Утром она очнулась и клятвенно пообещала, что больше такого не повторится. Но у нее не получилось... Кончина бабушки была страшной — она замерзла в сугробе.
Нашей маме тогда только семь лет исполнилось, но она очень хорошо все помнила и часто со слезами на глазах рассказывала эту печальную историю. Вскоре судьбу бабушки разделил мамин старший брат Василий — тоже замерз в снегу.
Через несколько лет старшие сестры Анна и Наталья вышли замуж и уехали, а Зина продолжала жить с отцом. Ей было четырнадцать, когда Иван Илларионович скоропостижно скончался. Мама осталась совсем одна. Она рассказывала нам, как хоронила отца, идя со священником за санями с гробом, как чуть не упала в могилу.
Окончив школу колхозной молодежи (ШКМ) и насушив мешок сухарей, мама села в товарный поезд, идущий на Дальний Восток.
Три недели ехала она к старшей сестре в город Ворошилов. Встретилась там с нашим папой, который служил комиссаром ансамбля песни и пляски. Через три года они поженились и прожили в великой любви полвека. Судьба!
Если родителей мамы мы, к великому сожалению, никогда не видели, то родителей папы — дедушку Гришу и бабушку Ульяну — знали. Дед, совершенно неграмотный, даже букв не знал, был очень мудрым. Я часто убеждалась в том, что образование, даже самое «высшее», — не синоним мудрости. Видимо, это дар Божий. Григорий Кириллович был статен, остроумен, профессионально владел мастерством столяра, плотника, каменщика. Помню, как мы с Бобиком часами наблюдали за его работой. Он никогда не пил, не курил, что передалось, к счастью, нашему папе.
Бабушка Ульяна была маленького роста, внешне невзрачная, молчаливая. Все время занятая работой в доме и на огороде, она постоянно — тихо-тихо — напевала грустные мелодии. Может, вспоминала историю их с дедом женитьбы?
Однажды Гриша пришел с сенокоса и увидел, как его мама Епифанья с родней накрывают праздничный стол. Спросил:
— К чему готовимся?
— К свадьбе!
— А кто женится?
— Ты!
— На ком?!
— На Ульяне.
Гриша был потрясен. Он убежал в поле, лег в стог и три дня плакал. Но противиться воле отца не мог.
Бабушка родила двенадцать сыновей. Муж заявил: «Пока не родишь дочек — будешь рожать». Так на свет появились Тася и Аня.
Однажды, когда наш папа был уже полковником, они с мамой приехали во Владивосток. И тетя Аня сказала:
— Хорошо тебе, Зина, с таким-то мужем!
Папа сестру оборвал:
— Желаю вам с Тасей выйти замуж за солдат и сделать из них полковников!
Что такое воспитание?
По-моему, это то, что дети видят и слышат в своей семье. Родители никогда не говорили нам даже таких безобидных слов, как «врешь», «ревешь», «дура», «дурак», мы ни разу не были свидетелями разговора на повышенных тонах и не представляли, что бывает иначе. Я хорошо помню, как однажды в Спасске папа вернулся с работы с известием, что его вызвал командующий и предложил поехать на учебу в Ленинградскую военную академию. Отец отказался, сославшись на семью, которую нельзя бросить. Мама настояла, чтобы он немедленно вернулся к командующему с другим ответом. Убедила, что справится. Помню, как родители сидели ночами за столом, читали-читали, писали-писали (у папы даже отнималась рука от непривычной работы), но возвращаясь каждый раз из Ленинграда после сдачи сессии, он показывал оценки — там были только пятерки!
Это все — наша мама.
Раньше военным каждый год давали бесплатные путевки в санатории. Однажды, это было уже во Львове, где папа служил начальником окружного Дома офицеров, ему предложили поехать в Сочи. Мама неважно себя чувствовала и попросила: «Леня, можно я не поеду?» Думаю, любой мужчина обрадовался бы, но папа разорвал путевки. Ему без жены было неинтересно.
Когда в Доме офицеров выступали артисты, папа после каждого концерта приводил маму за кулисы знакомиться с ними.
В 1944 году в Спасск приехал Вольф Григорьевич Мессинг. Мы с Борей тоже смотрели его выступление — детям было запрещено посещать вечерние представления, но контролеры пропускали нас тайком на балкон. Наутро играем с братом на крыльце и видим на тропинке Вольфа Григорьевича. Я забегаю в домик:
— Мама, Мессинг идет!
— Скажи, что меня нет дома.
Выхожу на крылечко, около которого уже стоит он:
— Лузочка, Боренька, здравствуйте!
Откуда узнал наши имена, если видел впервые?
— Простите, но мамы нет дома!
Мессинг улыбается:
— Лузочка, ты, наверное, не заметила, но мама лежит в дальней комнате на софе, на подушечке, вышитой крестиком.
Я очень смутилась и, посторонившись, пропустила Мессинга в дом. Почему мама попросила меня сказать неправду, могу только догадываться. Вероятно, при знакомстве за кулисами она почувствовала, что понравилась ему.
Назавтра Вольф Григорьевич опять пришел к нам, и мы гуляли по парку, где цвела сирень. Мессинг сказал: «Вот на следующий год, когда сирень начнет цвести, закончится война». Да, он это сказал!
Впоследствии Мессинг не раз бывал у нас в гостях — в Житомире, во Львове.
Мы всегда лепили его любимые пельмени, мама варила борщ. Прошло больше семидесяти лет, но я хорошо помню, с какой нежностью Мессинг смотрел на нас. Однажды сказал:
— Счастье, что вы у меня есть. Я ведь больше ни с кем не поддерживаю отношений.
Меня это удивило:
— Почему?
— Я, Лузочка, вижу, что люди думают.
Летом 1961 года, когда брат оканчивал музыкальное училище, во Львов на каникулы приехал его школьный приятель Валера Сомов.
— Ты где сейчас? — спросил Боря.
— В Москве. Во ВГИКе.
— П-п-переведи, — отчего-то сильно разволновавшись, попросил Бобик.
— Всероссийский государственный институт кинематографии. Учусь на актера, — «расшифровал» Валера.
Я присутствовала при этой встрече и видела, как загорелись глаза брата. Когда, распрощавшись с Валерой, шли домой, Боря сказал: «Я тоже хочу быть актером».
Бобик хочет стать артистом — значит, нужно ехать в Москву! Деньги на поездку у меня были: я давала уроки музыки, кроме того в консерватории получала повышенную стипендию. Во ВГИКе, где в приемной комиссии был Сергей Бондарчук, Бориса срезали на первом же туре — волнуясь, он сильно заикался на пресловутых «к» и «т» в начале слов.
Неудача брата очень расстроила, но я была рядом: «Ничего страшного. Будем готовиться — и в следующем году ты обязательно поступишь!»
Вернувшись во Львов, села перечитывать классику — выискивала отрывки, в которых отсутствовали трудные для Бобика слова. Через год решили подавать документы в училище имени Щукина. Накануне первого тура, когда не знали, куда себя деть от волнения, вдруг вспомнили о маминой просьбе — навестить Мессинга, который жил в генеральском доме в районе «Сокола». Звоним в дверь и слышим откуда-то издалека: «Лузочка, Боря, сейчас открою!» «Значит, Боря, ты решил стать актером, — проведя нас в комнату, сказал Мессинг.
Приложил ладонь Бобика к большой шишке у себя на шее и улыбнулся: — Ведь вы с Лузочкой в детстве считали, что здесь секретное устройство, благодаря которому я все знаю наперед? — И уже серьезным тоном добавил: — Не бойся — Вольф Григорьевич всегда с тобой».
Первый и второй тур Боря выдержал блестяще, но впереди был третий — экзамен по технике речи. Приходим, а нужная аудитория пуста. В коридоре встречаем секретаря приемной комиссии: «Ребята, вы число перепутали — технику речи вчера сдавали». Стоим потерянные. Тут открывается дверь одной из аудиторий, выходит статный седой красавец и обращается к нам: «Чем вы так расстроены, молодые люди?»
Секретарь Ирочка объясняет: перепутали день. «Помню-помню, видел его на первых турах — классный парень, — седой повернулся к секретарю: — Поставьте ему в ведомости пятерку».
Ошарашенные, выходим из училища молча. У меня в голове вертится: «Это Мессинг помог!»
Оставался последний экзамен — сочинение. Все дело в том, что в одном мы с братом отличались: я от природы человек грамотный, а у Бобика с этим была полная беда.
Пересмотрела кучу газет и нашла огромную статью о Писемском (ну о каком Писемском мы знали в школе?!). Подчеркнула в ней десяток абстрактных абзацев: «Положишь газету рядом с собой.
Наверняка одной из тем будет творчество Пушкина. Напишешь первое предложение: «Александр Сергеевич Пушкин был великим русским поэтом и писателем», а потом — то, что я пометила. Только умоляю: перепиши без ошибок!»
Пока Боря сидел на сочинении, пять часов ходила вокруг училища, повторяя про себя: «Хоть бы не отняли газету!»
Увидев брата на крыльце, подбежала:
— Ну как?
— Сделал как договаривались.
Через два дня приходим к секретарю Ирочке. Она берет Борину тетрадь и читает отзыв: «Сочинение написано очень грамотным литературным языком, но, к сожалению, совершенно не по теме.
Тройка».
А нам больше и не надо! Ура, ура! Мы поступили! Тут же помчались на главпочтамт — делиться новостью. Первым позвонили Мессингу. «Знаю, знаю, Боря, тебя приняли, — сказал Вольф Григорьевич. — Поздравляю». А мама в ответ на мое радостное:
— Мы поступили! — начала рыдать:
— Как можно быть артистом с таким недугом?!
Очень скоро папу перевели в столицу — заместителем начальника Центрального дома Советской армии — и дали квартиру. Я, окончив консерваторию, стала солисткой-пианисткой Казахконцерта: в составе его джазового коллектива ездила с гастролями по стране, раз в месяц, а то и чаще бывая в Москве.
А спустя два года, отработав как молодой специалист положенный срок, была принята в Москонцерт. Мы снова были все вместе.
Рассказывая о фиаско при поступлении Бори во ВГИК, я недаром упомянула имя Бондарчука. Эта история имела продолжение, когда брат был уже известным актером. Вот как рассказывал об этом сам Бобик: «На банкете по поводу открытия кинофестиваля в Белграде мы с Сергеем Федоровичем оказались за одним столом. Мое внимание было полностью сосредоточено на Монике Витти, потому не сразу сообразил, о ком пытает соседей Бондарчук:
— Это что за актер? Югослав? Итальянец?
Но когда кто-то ответил:
— Да это же Борис Хмельницкий! — на свое имя, само собой, среагировал.
— Боря! — радостно воскликнул Бондарчук. — Я видел спектакль у Любимова с вашим участием — прекрасно играете. Не обижайтесь, что сегодня вас не узнал.
— Да что вы, Сергей Федорович, какие обиды! Я даже за то на вас сердца не держу, что с первого тура во ВГИКе меня выгнали.
Бондарчук аж с места привстал:
— Не может быть!
А я продолжил:
— Но первый фильм, где снялся, — ваша эпопея «Война и мир».
— И реплика была?
— Конечно.
Бондарчук замахал руками:
— Не может быть!
Я всех актеров помню! Готов поспорить на бутылку виски!»
Они поспорили, и Бондарчук проиграл. Бобик играл адъютанта отца Пьера Безухова, а его единственная реплика звучала так: «Ах, какой свежий был мужчина!»
После поступления в «Щуку» Борино заикание никуда не делось, и многие экзамены ему приходилось сдавать письменно. В конце первого курса студенты предстают перед всем преподавательским составом — играют отрывки из пьес, произносят монологи.
Для Бобика это был экзамен на профпригодность. Собравшись, он выдал длинный монолог без единой запинки. И был так убедителен в образе, что присутствовавший на показе Любимов сказал: «Из него получится прекрасный актер. А в жизни пусть себе заикается сколько хочет».
Уже в Театре на Таганке во время спектакля «Три сестры» на Борю вдруг посреди важной сцены напал ступор. «Заело, и все, — рассказывал мне брат. — Ни слова сказать не могу. Опустили занавес. Готов был умереть от стыда — сорвал спектакль! Подходит Любимов: «Бемби, я вот что подумал: тут нужна немножко другая мизансцена. Ты должен встать чуть подальше, а то партнерам приходится выворачивать шеи.
Ну все, иди — сейчас откроют занавес. Ну что ты на меня так смотришь? Да боже мой — Вершинин вполне мог заикаться!»
Открыли занавес — и до конца спектакля Боря ни разу не запнулся. Похожие истории случались, когда брат играл Маяковского и Галилео Галилея, но всякий раз Юрий Петрович находил нужные слова, чтобы вывести Бемби из ступора, подбодрить, заставить поверить в себя. Имя олененка из мультфильма, которым звал Борю весь театр, приклеилось к брату с подачи худрука. Сам Любимов часто повторял: «Он Бемби и есть. Наивный, как ребенок. Всем верит, всех любит».
После заступничества Юрия Петровича на показе никто о Борином заикании до конца учебы — простите за каламбур — даже не заикнулся.
Со второго курса брата чуть не выгнали совсем за другое. Алла Демидова была старше Бори на четыре года — до поступления в Щукинское она успела окончить экономический факультет МГУ. Но ни разница в возрасте, ни то, что у Аллы был муж, не остановило их — случился роман. Делать долго из этого тайну было невозможно, и брата вызвали в комитет комсомола училища.
— Ты что, не знаешь, что Демидова замужем?! — гремел секретарь. — Или даешь слово, что прерываешь всякие отношения с Аллой, или мы тебя выгоним из комсомола и из училища!
— Выгоняйте! — ответил Боря.
К счастью, дальше угроз дело не пошло. А спустя год или полтора любовь стала потихоньку затухать — перешла в нежную дружбу.
Потом у Бобика был роман с Анастасией Вертинской — совсем недолгий.
Первой женой Бори должна была стать Люся Шляхтур, сыгравшая Верку-модистку в фильме «Место встречи изменить нельзя» и Наталью в сериале «Тени исчезают в полдень». Помолвка была приурочена к двадцатипятилетию брата, который пригласил на двойное торжество всю «Таганку» во главе с Любимовым. Невеста опоздала на три часа. Помню, как неловко чувствовал себя перед гостями Боря. И надо было видеть лицо Юрия Петровича, когда Люся Шляхтур наконец появилась на пороге. Внесла себя как приз. На лице Любимова читалось: «Ничего себе! Ну и девку наш Бемби выбрал!» После ухода гостей между Борей и Люсей состоялось объяснение.
В комнате брата, за закрытыми дверьми. Суть их разговора осталась тайной. Спустя полчаса Люся вошла в гостиную, где мы с мамой убирали посуду со стола, и, молча забрав подарки, гордо удалилась. Так все и закончилось.
Судьба любит каверзы. Когда в конце шестидесятых я в третий раз собралась замуж, выяснилось: у моего будущего супруга Бориса Маклярского тоже был роман со Шляхтур. Спустя три года после того, как была разорвана ее помолвка с Борисом. В Азербайджане снимали «Следствие продолжается», очередной фильм по сценарию Михаила Маклярского — разведчика, соавтора знаменитых картин «Подвиг разведчика», «Секретная миссия», «Ночной патруль». Сын Борис приехал к отцу на площадку, где и познакомился с симпатичной актрисой, игравшей одну из главных ролей.
Наверное, Люся надеялась, что сможет повести завидного холостяка под венец, но не получилось. Услышав, что Маклярский-младший решил-таки обзавестись семьей, Люся не поверила. Позвонила Борису:
— Это правда, что ты женишься?
— Считай, уже женился.
— И на ком?
— На Луизе, сестре Бори Хмельницкого.
— Надо же, — хмыкнула Люся. — Поздравляю. Но, небось, сердечко-то по мне ноет?
— Нет, не ноет.
Судьба у Людмилы сложилась трагически. Она несколько раз выходила замуж, но все браки оказывались скоротечными. Первым ее супругом был сын знаменитых Ивана Пырьева и Марины Ладыниной Андрей, вторым — режиссер Валерий Усков, третьим — какой-то ученый... В начале семидесятых она, то ли в очередной раз выйдя замуж, то ли по какой другой причине, сменила фамилию Шляхтур на Давыдову. Детей у Люси не было. Известие о ее кончине в конце девяностых для многих стало шоком: ведь совсем молодая, всего пятьдесят семь. А уж когда выяснилось, что она сама наложила на себя руки... Писали, что в последние годы Людмила мучилась сильными головными болями, часто впадала в депрессию. Лечение в психиатрической клинике не помогло — выписавшись оттуда, она едва ли не на следующий день покончила с собой.
Замуж за Маклярского я выходила с открытыми глазами: мне было известно, что к своим тридцати пяти годам он перебрал весь ансамбль «Березка» и весь балет Большого театра.
И иллюзий, что со штампом в паспорте Борис перестанет обращать внимание на красивых девиц, не питала. Достаточно было знать, что я для своего мужа — главная и что в качестве жены он ни на кого меня не променяет. Его легкие увлечения воспринимала с юмором. Мы и сейчас с дочкой Катей, вспоминая папины походы «налево», хохочем.
Вот кандидат экономических наук Борис Маклярский, задержавшись — по официальной версии — на работе, возвращается домой ближе к полуночи.
Спрашиваю:
— Ужинать будешь?
— Нет, она хорошо готовит, — думая о чем-то своем, роняет муж и тут же спохватывается. Лицо становится растерянным. Пытаюсь напустить на себя суровость:
— Значит, хорошо готовит, говоришь? — но не выдержав, начинаю хохотать. Ко мне присоединяется и дорогой супруг.
Спустя неделю ситуация повторяется.
— Ужинать ты, конечно, не будешь?
— Буду. Очень хочу есть!
— И что же случилось?
— Она себя плохо чувствует.
— Бедная девочка! Ну иди на кухню — я накрою.
Однажды решила Маклярского разыграть. Изобразив озабоченность, усадила напротив:
— Боря, я сегодня была в женской консультации, где у меня обнаружили инфекцию. Вариант только один — это ты ее принес.
— Что?! — воскликнул потрясенный Борис. — Не может быть! Она доктор наук!
— Ну, раз доктор наук — значит, инфекция не оттуда.
Как же мы смеялись! До слез.
Примером идеальной жены для нас с братом была мама. Все ее интересы сосредотачивались на детях и муже.
Когда тот увлекся бильярдом, она тоже научилась играть, чтобы составлять ему компанию. Заинтересовался преферансом — и его освоила, стала играть лучше папы. Родители вместе ездили на охоту и рыбалку. Папы не стало в 1983 году, и мама как-то сразу сникла, постарела, почти перестала улыбаться. Однажды сказала:
— Без Леши мне стало совершенно неинтересно жить.
— Мамочка, ну что ты! — всполошилась я. — У тебя такие дети, внуки!
— Это совсем другое...
В том, что Боря долго не женился, «виновата» мама — он искал себе такую же, как она. Спутницу жизни. Конечно, за десяток лет, разделявшие прерванную помолвку с Люсей Шляхтур и свадьбу с Марианной Вертинской, у него были романы.
С некоторыми из возлюбленных брат даже знакомил меня и родителей. Помню, как Рита Терехова сбегала к Боре на свидания из больницы: приезжала к нам домой на такси в халате, в тапочках — и оставалась до утра. Кстати, именно от нее, а не от Бори мы узнали о телефонном звонке, положившем начало их близким отношениям.
Бобик был влюблен в Маргариту, но она не отвечала взаимностью. В киноэкспедицию в Арктику, где снимался фильм «Красная палатка», поехал с разбитым сердцем. Группа жила на корабле, и однажды, проходя мимо радиорубки, брат услышал, как режиссер Михаил Калатозов разговаривает с Москвой.
Только тот за порог, Боря — к радисту:
— С любым номером в столице можешь соединить?
— В общем, да. Но это спецсвязь — за посторонние разговоры меня уволят!
— Всего десять секунд! — взмолился Боря.
Радист сдался. Услышав в трубке голос Риты, Бобик сказал: «Я стою на самом краешке земли, на самой северной точке, и думаю о тебе». Редкая женщина смогла бы остаться равнодушной к такому романтическому признанию. Когда Боря вернулся со съемок, у них с Ритой начался бурный роман. Впрочем, длился он недолго — всего несколько месяцев.
Случилась на съемках «Красной палатки» и еще одна история, которую Боря как-то нам рассказал: «Снимали эпизод, в котором мой герой летчик Вильери и герой Юрия Визбора чешский писатель Бегоунек, сидя в палатке на берегу Северного Ледовитого океана, ждут спасения. Сделали один дубль, второй, и Калатозов говорит:
— Скучновато получается. Пусть Вильери, не выдержав напряжения, решит покончить с собой — выползет из палатки, приставит к виску пистолет. А бросившийся за ним следом Бегоунек попытается оружие отнять. Они начнут бороться и упадут в Ледовитый океан!
Мы с Визбором оторопели:
— Куда упадут?!
— В океан, — повторил Михаил Константинович. — Не бойтесь, мы вас вытащим. Фильм у нас совместный с итальянцами — давайте покажем коллегам класс!
Делать нечего: намазались жиром, надели теплое белье, сверху обмотались ватой, потом кое-как натянули костюмы. И маханули в полынью. Заорали разом. Такой боли я не испытывал никогда. Особенно сильной она была в интимных местах. Выбравшись на льдину, доиграли сцену, после чего нас напоили спиртом и отправили в баню. Наутро спрашиваю Визбора:
— Ты о чем первым делом подумал, когда оказался в полынье?
— Что двое детей у меня, слава богу, уже есть.
А ты?
— О том, что у меня их пока нет».
Советские зрители этот эпизод не увидели: при монтаже он почему-то был включен только в итальянскую версию. К счастью, купание в полынье на Боре не отразилось: спустя девять лет после премьеры «Красной палатки» у него родилась дочь Даша, а еще через четыре года — сын Алеша.
С Марианной Вертинской Боря учился на одном курсе. Они общались, дружили. Бобик бывал у Вертинских, где удостаивался внимания хозяйки дома. А благосклонностью Лидии Владимировны могли похвастаться очень немногие. Позже, когда Боря и Маша поженятся, я стану бывать на семейных торжествах у Вертинских и увижу, с какой любовью относятся друг к другу теща и зять.
Аристократка до кончиков ногтей, Лидия Владимировна не могла не оценить благородство Бориса. Они были одной породы.
Мне сейчас вспомнился давний разговор с Машей.
— Твоя мама овдовела в тридцать четыре. И что, после Александра Николаевича у нее никого не было? — спросила я.
— Нет.
— Но жизнь берет свое...
— Однажды мама сказала: «Не представляю себе, чтобы в кресле Александра Николаевича сидел кто-то другой».
После смерти супруга Лидия Владимировна прожила пятьдесят шесть лет. Ее не стало тридцать первого декабря прошлого года. О последних минутах бабушки мне рассказала Дашенька. Вместе с Машей и Настей они приехали в больницу, взяв с собой записи песен Александра Вертинского. Лидия Владимировна уже несколько дней лежала без сознания, врачи уверяли, что она ничего не слышит и не чувствует, но девочки все равно поставили диск. И когда зазвучала песня «Ваши пальцы пахнут ладаном», на строчке «Сам Господь по белой лестнице поведет вас в светлый рай» Лидия Владимировна перестала дышать. Мистический финал. И прекрасный.
Был ли Бобик влюблен в Марианну, как утверждает она, «еще со студенческих времен» или его чувство родилось позже?
На этот вопрос у меня нет ответа, но женился он на Маше по огромной любви. И какое-то — правда, очень короткое — время был с ней безмерно счастлив. Боря мог стать Марианне замечательным мужем: заботливым, нежным, верным. Вскоре после свадьбы Бобик поделился со мной: «Лузочка, представляешь: женщины в театре и на съемках продолжают оказывать мне знаки внимания, кокетничают, ухаживают. Знают, что я женился, — и все равно... Странно».
А спустя несколько месяцев позвонил ночью: «Можно я сейчас приеду?»
Прошли на кухню, сели друг против друга. После недолгого молчания Боря спросил: — Ты можешь мне объяснить, как папа с мамой прожили вместе столько лет?
— Не получается?
— Нет, — помотал головой Бобик, и мы оба заплакали.
Боря ожидал, что его собственная семья будет такой же, как семья родителей, — с заботой друг о друге, жертвенностью.
Наверное, надеялся, что после замужества Марианна изменится: разлюбит шумные компании, походы в рестораны, богемные посиделки до утра в мастерских у художников.
— Маша не виновата, что не оправдала твоих ожиданий, — объясняла я брату в ту ночь. — Ты рассчитывал, что для нее, как для нашей мамы, в приоритете будет семья.
Но Маша другая, и тебе об этом было хорошо известно.
— Я ее и не виню — только себя.
Официально они развелись лет через пять после свадьбы, но разъехались намного раньше. Когда стало очевидно, что семьи больше нет, Боря оставил Маше квартиру (которую, кстати, выхлопотал молодым наш папа) и попросил об одном — отдать ему Дашу. Марианна согласилась.
Под моей и нашей мамы опекой (Боря был плотно занят в театре, много снимался) девочка оказалась, когда ей не было и года. Помню, как однажды на дачу приехала Маша, не видевшая Дашу несколько месяцев.
— Ой, как вы быстро ползаете! — изумилась она.
— Это что!
— с гордостью ответила мама. — Мы уже и ходить научились!
Не могу и не хочу осуждать Машу, к которой по-прежнему отношусь с большой нежностью, но иногда она месяцами не могла встретиться с дочкой. Как-то я везла четырехлетнюю Дашу из родительского дома к себе. Девочка вообще в ту пору по большей части жила у меня — маме с ней, егозой, было нелегко справляться. Проезжаем мимо дома на Масловке, квартиру в котором Боря оставил жене, Дашенька смотрит на окна и тихонько говорит, будто про себя: «Я знаю, что мама меня бросила, но все равно ее люблю». Как не выпустила руль и не врезалась во что-нибудь, ума не приложу. Съехала на обочину, обняла Дашулю и разрыдалась.
Теперь у матери и Даши нормальные отношения, но я уверена: той близости, какая была у дочки с отцом, между ними нет и быть не может.
Хотя вижу, что семья Вертинских сейчас у Даши на первом месте.
Мы, близкие, понимали: Боря очень тяжело переживает разрыв. Мне кажется, чувство к Маше осталось с ним на всю жизнь. Даша была уже взрослой, когда однажды я спросила брата:
— Признайся, ты по-прежнему любишь Марианну?
Он улыбнулся:
— Да нет.
Однако по его тону поняла, что это не так. Два года после разрыва с Машей у Бори не было серьезных романов, хотя женщин он, конечно, не чурался. С одной из них брат решил меня познакомить. Ужинаем в ресторане, и вдруг дама говорит:
— Я тут недавно слышала, что Маша Вертинская...
По тону и поджатым губам ясно: дальше последует что-то неприятное. Боря резко встал:
— Так, а вот этого не будет! — и, взяв меня за руку, сказал: — Пойдем отсюда!
Он был рыцарем не только по отношению к Марианне. Ни об одной из своих женщин он не сказал дурного слова и не позволил бы этого никому другому.
Бобик часто повторял: «Мужчина не должен говорить: «Я ее бросил». Он должен убеждать всех вокруг, что решение о разрыве приняла она. Пусть это и неправда».
Еще одно доказательство, что Боря очень любил Машу, — его отношение к дочери. Дашу он боготворил. Ему ничего не стоило, вернувшись накануне со съемок в два часа ночи, встать утром в шесть, приготовить завтрак и прогреть машину, чтобы дочке было тепло по дороге в школу. А еще для папы Даша была права всегда и во всем. Если я или мама пытались пожаловаться на ее совсем небезобидные шалости, Бобик не слушал: «Все, все!» Годы учебы Даши в школе были сложными для всей семьи. Очень способная, обладающая острым умом, она не хотела заниматься, да еще и дерзила.
Когда я просила:
— Борь, поговори с Дашей. Разве можно на уроке обрывать преподавателя? — он отвечал:
— Даша права. Учительница сама виновата.
Сумасшедшая, слепая любовь. Такая может быть только к ребенку, рожденному женщиной, возможно единственной, которую любил по-настоящему. К сожалению, с сыном близких отношений у Бори не получилось...
Ирина была младше Бобика на двадцать лет и училась в институте иностранных языков. Милая девушка из семьи ученых, поклонница Театра на Таганке. Папа и мама Иры любили Борю и были бы рады видеть его своим зятем, но...
Был тонкий момент, о котором мы с братом никогда не говорили, но мне почему-то кажется, что в качестве жены он Ирину не видел. Изменение в ситуацию не внесла даже ее беременность.
Театр на Таганке гастролировал в Средней Азии, когда мне позвонила мама Иры: «У нас родился мальчик, но он очень болен. Врачи говорят: состояние критическое. Дочка с ним сейчас в инфекционном отделении детской больницы». Тут же набрала номер ташкентской гостиницы, где жили актеры, попросила позвать Хмельницкого. Услышав о тяжелом состоянии новорожденного сына, Боря заплакал: «Если с ним что-то случится, я не буду жить».
Он прилетел в Москву первым же рейсом, и мы поехали в больницу. Входим в бокс на две комнаты: одна — для мамы, другая — для малыша, нас встречает Ира. Обняв и поцеловав ее, Боря спрашивает:
— А где сын?
Ирина показывает на стеклянную дверь:
— Вова там.
Боря меняется в лице:
— Как «Вова»? Мы же договаривались, что он будет Алешей — как мой отец.
— А я решила назвать Володей — в честь Высоцкого.
С полминуты Боря стоял молча, потом — так же не говоря ни слова — пошел в детскую.
Сквозь стекло мне было видно, как Борис взял ребенка на руки и стал ему что-то рассказывать. Вышел к нам со словами:
— Это мой сын, — и после паузы: — Алеша.
Слава богу, мальчик выздоровел, и мы несколько раз навещали его у мамы и бабушки с дедушкой. Я чувствовала: эти визиты брата тяготят. У него, так любившего Дашу и мою дочку Катю, по отношению к сыну был внутри какой-то тормоз. Ирина все-таки назвала мальчика Алексеем, в графе «Отчество» поставила Борисович, но поскольку они с Бобиком не были зарегистрированы, фамилия у него была мамина. Когда Алеша немного подрос, Боря пару раз возил сына на премьеры детских фильмов в Дом кино, но усадив в зале, уходил до окончания сеанса в буфет пить кофе.
Он будто совершал над собой усилие. Почему? Это так и осталось тайной, которую Боря унес с собой.
Примерно за год до его ухода мы навещали могилы родителей. По дороге обратно я спросила:
— Бобик, почему у тебя нет связи с Алешей? Почему вы не общаетесь? Чья в этом вина?
— Моя.
Ответ был таким скорым и коротким, что я не стала продолжать тему. Помолчав, Боря произнес:
— Возможно, со временем мы с Алешей и стали бы ближе, подружились, если бы, выйдя замуж, Ира не поменяла сыну отчество.
Перед этим она, правда, мне позвонила — спросила разрешения. Ответить отказом было бы глупо, но ее просьба сильно резанула...
К счастью, замуж Ирина вышла за хорошего человека. Боря и сам всегда это признавал, называя отчима Алеши «классным мужиком». Талантливый предприниматель, автор десятка книг на разные темы, он дал пасынку прекрасное образование за границей, а потом ввел в свой бизнес.
Долгие годы Боря узнавал об Алеше через третьих лиц, но их встреча все-таки состоялась. Бобик уже не поднимался с постели, когда однажды в трубке я услышала его счастливый голос: «Лузочка, ты стоишь? Сядь! У меня только что были Ира с Алешей, и мы друг перед другом покаялись».
Положив трубку, я разрыдалась. Выходит, он испытывал вину перед Алешей все эти годы...
Театр на Таганке Боря покинул в год рождения сына — в восемьдесят втором. Решение было осознанным и окончательным. Роль Воланда в легендарном спектакле «Мастер и Маргарита» Хмельницкий играл в очередь со Смеховым. В тот вечер на сцену должен был выйти Веня. И вдруг Любимов отдает распоряжение:
— Будет играть Бемби. Придут очень важные люди. Боря, переодевайся!
— Нет, так нельзя, — отказался брат. — Это нехорошо по отношению к Вене.
— Значит, не будешь играть?
— Сегодня — нет.
— Ну, ладно, — не предвещавшим ничего хорошего тоном завершил разговор худрук.
Спектакль играл Смехов, а вскоре Любимов Борю с роли Воланда снял. Без всяких объяснений. За три дня брат стал совершенно седым. Какое-то время он еще оставался в театре, а потом написал заявление об уходе. И Юрий Петрович, прежде так ценивший и любивший Хмельницкого, легко это заявление подмахнул.
Помню, мы с братом, Филатовым и Смеховым поехали в Омск с концертом. Сидим все за ужином, разговариваем, и я решаю узнать у Вени, что же произошло за кулисами, когда Боря отказался выходить на сцену. Сам-то Бобик никогда бы об этом не спросил. Смехов начинает излагать — спокойным, эпическим тоном:
— Петрович подошел к нам и, пожав плечами, сказал: «Значит, Бемби все равно.
Такие роли артист должен зубами выгрызать, по трупам идти!»
Борис вскакивает из-за стола и набрасывается на Смехова как разъяренный тигр:
— Это неправда! Любимов не мог так сказать!
Мне и Лене едва удалось их разнять. Проходит год, и Театр на Таганке приглашают на гастроли в Белград. С одним условием: Воланда должен играть Хмельницкий, которого в Югославии очень любят. Когда позвонили из театра, брат согласился. Предать зрителя ради своих амбиций — нет, это не про Борю.
Спектакли имели огромный успех, белградская пресса восторженно писала о его Воланде, поклонники заваливали цветами. В Москву труппа возвращалась поездом. Любимов позвал Борю к себе в купе:
— Бемби, зайди — поговорим.
Выпили по рюмке коньяку.
— Значит, так: приедем домой, будешь играть Воланда, — заявил Юрий Петрович.
— Никогда! — ответил Боря и спросил: — То, что я услышал от Смехова, — правда? Вы действительно сказали, что ради таких ролей, как Воланд, актер должен идти по трупам?
Любимов подтвердил.
«Я не имею права ни обижаться, ни осуждать Юрия Петровича, — говорил мне Боря. — У него такая позиция. Но нет ролей, которые стал бы выгрызать зубами, и по трупам тоже не хожу. Выполни я тогда распоряжение Любимова — унизил бы Веню: смотри, какой я гениальный, а ты — ничто...»
Бобик часто повторял: «Что бы ни случилось, на родителей и учителей не обижаются!» Любимова брат считал своим главным учителем в профессии и уважал до конца дней. А Смехов, мне кажется, поступок Бори даже не оценил.
В конце девяностых, в канун тридцатипятилетия «Таганки», Борис, уже давно покинувший театр, обратился с просьбой к управляющему делами Президента РФ Павлу Бородину: — А что если власти в связи с таким праздником подарят ведущим актерам «Таганки» машины?
Не обеднеет государство?
Павел Павлович, относившийся к Хмельницкому с любовью, рассмеялся:
— Думаю, нет.
Тридцать актеров получили автомобили, но ни один не сказал Борису спасибо. Когда я попыталась с братом это обсудить, он запротестовал:
— Лузочка, я же не для благодарностей это делал! — и после паузы, совсем тихо: — Но и не для того, чтобы в спину бросали камни.
— Что?! — вскинулась я.
— Ничего. Это я так, про себя...
В 2001 году Борю представили к званию «Заслуженный артист Российской Федерации». Рассказывали, что когда указ лег на стол президента, Владимир Путин очень удивился: «Борис Хмельницкий до сих пор не имеет звания?» — и велел внести его в список «народных». За спиной брата стали шептаться: «Ну конечно, с его-то связями!» — будто любимый всей страной актер этого не заслужил.
Как-то к нему обратился Валентин Смирнитский: «Борька, а слабо и для меня выбить «народного»?» Музыкально одаренные люди умеют слышать обертоны в чужой речи. И Боря наверняка их уловил, но ...
Через пару месяцев сидим в ресторане Дома кино на банкете по случаю присвоения Вале звания, и Смирнитский произносит тост: «Ну, Борька еще раз подтвердил, что для него нет ничего невозможного...»
И все это с многозначительной ухмылочкой, с подтекстом.
Помню и еще один эпизод, который меня потряс. Боря три месяца готовил гастрольный концерт памяти Высоцкого в Минске. Все было на Хмельницком: составление программы, переговоры с артистами, аренда театра, поиски аппаратуры. Успех был огромный — зал аплодировал стоя. А за кулисами к Борису подошел родственник Высоцкого — самый что ни на есть близкий: «Борь, мне мало того, что ты уже заплатил». Брат отдал свои деньги — все, что причитались ему как главному организатору, участнику и ведущему концерта. Когда родственник удалился, я только и смогла произнести: — Господи, как не стыдно!
— Лузочка, не надо, — остановил брат.
— Не стоит. Там, — он показал пальцем наверх, — разберутся.
Когда умер Высоцкий, на «Таганке» приняли решение: поставить Володе памятник и два раза в год, двадцать пятого января и двадцать пятого июля, устраивать вечера. Памятник был поставлен исключительно стараниями Бори и бывшего главного администратора театра Валеры Янкловича. Организацией вечеров тоже занимался Хмельницкий — даже после того, как ушел из театра.
В начале девяностых брат снимался в приключенческой картине «Месть пророка». В июле группа была в Сирии, но двадцать пятого Бобик прилетел в Москву.
Всего на один день. За свой счет. Всю дорогу из аэропорта торопил таксиста, боясь опоздать на концерт. А возле центрального входа «Таганки» прочел объявление: «Театр на гастролях в Чехословакии». Спросил у вахтера, когда коллеги отбыли в Прагу, и услышал: «Вчера». Ко мне брат приехал просто убитым: «Как они могли? Ведь мы же слово дали — друг другу и Володе...»
После смерти Бобика не было дня, чтобы я не вспомнила о его признании: «Дружбы нет». Наверняка ведь не только мне, но и ему приходилось слышать гадкие разговорчики: «Чего Хмельницкому не стараться — он на концертах памяти Высоцкого неплохо зарабатывает». Да не зарабатывал он на этом ничего! Бывали в жизни брата периоды, когда он вообще оставался без копейки.
Слава богу, у меня, имевшей высокую концертную ставку и получавшей авторские за музыку к песням, была возможность ему помогать. Любимый всей страной актер Борис Хмельницкий не должен был чувствовать себя униженным из-за отсутствия каких-то жалких денег!
В августе 2007 года мы хоронили Бориса Маклярского. Перед смертью муж тяжело болел, и я была занята только им. А на кладбище вдруг заметила, как сдал за последнее время брат: не в силах стоять, он присел на валун у соседней могилы. Дома стала расспрашивать:
— Бобик, как ты себя чувствуешь? Что болит?
Он успокаивал: — Ничего страшного, Лузочка!
На съемках «Тараса Бульбы» подвернул ногу.
Боря уже знал, что у него рак, но скрывал — он никогда и никого не отягощал своими проблемами. Надо отдать Даше должное: она сделала все, чтобы спасти отца. Нашла телефон и договорилась о консультации с известным на весь мир урологом, доктором наук, профессором Дмитрием Пушкарем. В тот день я с трудом дождалась их звонка из клиники:
— Бобик, ну как? Что сказал доктор?
— Лузочка, ты только не волнуйся. Есть небольшие проблемы, но все поправимо.
По голосу поняла, что опять меня щадит.
Через знакомых узнала номер Пушкаря:
— Дмитрий Юрьевич, это Луиза Хмельницкая, сестра Бориса. Скажите правду, что с ним?
— Положение очень сложное. Я хочу использовать последний шанс — ввести женские гормоны. Они могут подавить развитие больных клеток.
— Дай Бог, чтобы помогло, но мне кажется, мужские клетки Бори, пусть и больные, победят самые сильные женские гормоны.
К сожалению, я оказалась права. В середине ноября Боря перестал выходить на улицу и даже по дому передвигался с трудом. И все-таки продолжал, ведя бесконечные телефонные переговоры, готовить вечер в Доме кино, посвященный семидесятилетию Высоцкого, «Я, конечно, вернусь...»
Двадцать пятого января мы несколько раз разговаривали. По голосу было понятно, как он слаб. И вдруг в шесть вечера — звонок от билетеров Дома кино:
— Луиза, только что здесь был Борис Алексеевич.
— Как? Он же почти не встает!
— Пришел, стал подниматься по лестнице, но справился только с несколькими ступеньками. Постоял немного и ушел. Но мы успели сказать, что с концертом все в порядке. Чтобы не волновался...
Пятнадцатого февраля я, Катя, Даша, Маша и Настя Вертинские собрались возле Бори. Он был в полной памяти, но говорить уже не мог. По глазам прочла — брат хочет о чем-то попросить. «Бобик, что? — Борис чуть пошевелил рукой с разведенными указательным и средним пальцами. — Сигарету?» — догадалась я. Он благодарно прикрыл глаза. Зажав губами прикуренную Машей сигарету, затянулся, выпустил струйку дыма. И такое в этот момент на его лице царило блаженство!
Когда на следующее утро Даша вошла в комнату отца, он уже не дышал.
На гражданской панихиде в Доме кино среди сотен пришедших проститься с Борисом Хмельницким я увидела группу бомжей. Они держались в стороне. Подошла: — Боря — мой брат.
Спасибо, что пришли.
— А как иначе? — ответил один. — Он же к нам как к людям относился. Идет гулять с собакой — в руках для нас пакет с едой. Остановится, поговорит. Лекарства приносил, одежду. Второго такого нет и не будет.
Со дня смерти брата прошло больше шести лет, но я по-прежнему не могу смириться с потерей. Разговариваю с его портретами, пересматриваю фильмы и в тысячный раз слушаю диск, где мы поем дуэтом. Я, к сожалению ценой потери Бобика, могу сформулировать, что такое любовь. Это если утрата близкого человека делает твою жизнь почти невыносимой. Возникает душевная пустота, которую в моем случае может заполнить только музыка. Наша мама была права: «Выше музыки ничего нет!»
Подпишись на наш канал в Telegram