Убеждала Диму, что в любой момент могу влюбиться и сказать: «До свиданья. Будем дружить!» Он отвечал: «Ладно, подожду, пока вернешься».
Интервью получилось двухсерийным. Начался разговор в ресторане на Чистых прудах, ближайшем к театру «Современник», где много лет кряду служит Ольга. Продолжился в Петербурге, в гримерке Театра музыкальной комедии, на сцене которого Дроздова не так давно дебютировала в неожиданном качестве.
Но по порядку...
— Как говорил Карабас-Барабас, у вас, Ольга, 2014-й — не год, а «просто праздник какой-то»!
— Типа того. Четверть века — страшно вслух произносить! — службы на театре «Современник».
— И двадцать лет замужества с Дмитрием Певцовым. Тоже неплохая цифра.
— Да ладно вам! Уже двадцать три. Мы вместе с 1991 года.
— Но официально-то брак зарегистрирован тридцатого декабря 1994-го.
— Правда? Не помню, если честно. Спасибо, что подсказали. Будет повод отметить под Новый год.
— Первого апреля 2015 года еще одна дата, которую вам не дадут ни забыть, ни пропустить.
— Та, что девочкам обычно не нравится?
— Девочкам обычно не нравится любая дата, имеющая отношение к их возрасту. Если, конечно, речь не о восемнадцати годах.
— Я о других, а не о себе. Мне даже прикольно. Оказывается, в пятьдесят лет жизнь только начинается.
— Наверное, орден дадут.
— У меня уже есть. Дружбы. Тоже на юбилей наградили. Правда, не мой, а «Современника». Поздравить театр тогда приезжал Владимир Путин. Я с коллегами сидела в зале и до последнего момента ни о чем не догадывалась. Иначе оделась бы как-нибудь иначе, не столь вызывающе. А то пришла в кофточке на одной пуговичке, да и та все время норовила расстегнуться из-за растянувшейся петли. Я даже просила у соседей булавку. Не успела найти — вызвали на сцену. Иду в легком недоумении и вижу: президенту подают орден. А я еще из зала обратила внимание, что все скашивают голову вниз, когда Владимир Владимирович прикалывает награду. Чтобы, значит, самим не пропустить исторический момент. Думаю: «Э нет, не буду показывать вам свои подбородки, приму все с истинным женским достоинством» — и решила гордо закинуть голову вверх. Так меня и сфотографировали. Комично получилось. Поза, взгляд... Но все от зажима. Снимок много раз перепечатывали, даже включили в посвященный Путину фотоальбом. Так что некоторый опыт получения государственных наград у меня уже есть. Хорошо хоть пуговица не подвела, а то было бы совсем...
— Вас ведь когда-то даже звали в шутку Голенькой Дроздовой? За демонстрацию обнаженной натуры на экране и сцене.
— Многие молодые артистки вынуждены проходить через это.
Режиссерам всякий раз удается отыскать повод, чтобы раздеть актрис. Публично. Правда, раньше ню было больше. В финале спектакля «Предупреждение малым кораблям» моя героиня мылась под душем. Абсолютно голая. Спиной к залу. И вполоборота к кулисам, где другие исполнители уже собирались на поклоны. Некоторые приходили пораньше... А мне ни спрятаться, ни прикрыться! Стояла зажмурившись. На театре служил старый пожарный, он всегда так нахваливал мою игру именно в этом спектакле, так нахваливал! По наивности долго верила, пока однажды не приоткрыла глаза и не заметила почитателя своего таланта в числе прочих сочувствующих за кулисами...
В кино я впервые разделась из-за Димы. На съемках фильма «Прогулка по эшафоту» Певцов неожиданно повел себя как Брут: встал на сторону режиссера картины Исаака Фридберга. В сценарии не было сцены с изнасилованием. В итоге все закончилось вызовом бригады «скорой помощи» и отпаиванием валерьянкой.
— А что произошло-то?
— Уже позже разобралась: не переношу грубого тона и громкого крика, болезненно реагирую даже на неожиданный вопль радости — может случиться истерика, которую потом не остановить. И некоторые этим пользовались. В частности Фридберг. Я предложила: «Давайте сыграю эпизод, изображу нервный срыв». Но режиссер для большей убедительности решил довести меня до нужного ему состояния и стал оскорблять, говорить что-то резкое. Мне мало надо, я разрыдалась, почувствовала себя реально плохо, начала задыхаться. Пришлось вызывать врачей... Но Фридберга я все равно люблю, это он соединил меня с Димой, благодаря ему мы встретились. Храним дома подаренную Исааком видеокассету с записью первой совместной кинопробы, седьмого мая уже много лет празднуем день нашего знакомства. Вот почему, собственно, не помню, когда нас официально расписали. Сентиментально? На таких мелочах, наверное, и держится семья...
— Как-то в интервью вы сказали: мол, в моей жизни было много мужчин, но что теперь их вспоминать?
— Говорила такое? Это от легкомысленности. Разве забудешь, если они сами периодически напоминают о себе?
— Не призываю оглашать весь список, предлагаю ограничиться призовой тройкой.
— И кто же, по-вашему, достоин занять эти почетные места?
— Думаю, правильнее начать с отца — Бориса Федоровича Дроздова. Что-то подсказывает: вы папина дочка...
— Комплекс вины — традиционная забава, свойственная русским как никому другому. Вины родителей перед детьми, детей перед родителями. Первые недодали вторым, вторые — первым... Так и мечемся до скончания века. Классическая история недосказанности и недолюбленности.
Папа ушел из жизни, когда мне было пятнадцать. Мы едва-едва начали говорить по душам, он только-только заметил, что я существую на свете. Мама отправлялась спать, я потихоньку выползала из своей комнаты, нарушая строгий запрет ложиться в постель не позже девяти вечера, и пробиралась на кухню. Мы с папой пили чай, ели картошку, варенную в мундире (до сих пор ее обожаю!), болтали за жизнь, обсуждая серьезные, взрослые темы. Могли даже вполголоса попеть песни. А затем все вдруг рухнуло. Не успела понять, почувствовать, папина ли я дочка. Хотела бы ею быть... Но фактически я всегда больше общалась с мамой. Папа был капитаном торгового флота, подолгу отсутствовал дома, ходил по морям-океанам. Когда, наконец, возвращался в Находку, начинался праздник. По крайней мере — для меня. Хотя, если честно, не слишком хорошо помню то время, лишь отдельные эпизоды, какие-то мазки. Не люблю ворошить прошлое. Даже старые фото не рассматриваю. И когда Дима перегоняет видеозаписи с наших посиделок, встреч с друзьями, убегаю из комнаты. Не могу это видеть. Такая вот странность.
Про свое детство и историю рода тоже не хочу ничего уточнять, хотя мама наверняка рассказала бы, если бы я попросила. Поэтому иногда путаюсь, где правда, а где мои фантазии. Мы же все стараемся казаться лучше, чище, загадочнее, чем в действительности...
— Но то, что ваш отец похитил маму и увез с Кубани на другой конец страны, не легенда?
— Так и было. Как в кино. На улице Бувина в Темрюке жили две семьи — цыганская и русская. Они исторически враждовали между собой. И угораздило же моего будущего папу влюбиться в мою будущую маму! Ортодоксальные цыгане из знатного рода никогда не благословили бы брак с женихом другой крови и с иной — менее высокой — ступени иерархической лестницы, хотя папа происходил из дворянской семьи. Все равно это восприняли бы как мезальянс! Оставалось одно: похитить. Маме было семнадцать, папа, понятно, постарше. При этом он успел уже раз жениться. Как потом оказалось...
Словом, посадил невесту в поезд и махнул с ней на Дальний Восток. Куда именно они уехали, знал лишь один из отцовских братьев и молчал долгие годы. Если бы цыганская родня разнюхала, папе мало не показалось бы, это точно.
— Значит, чтобы не нашли, спрятались в Находке? Чувство юмора у Бориса Федоровича, похоже, было хорошее.
— Папа поехал туда, где нашел работу. Как показало будущее, остались они в тех краях навсегда.
— Так и не забрали маму к себе в Москву, Ольга? А ведь хотели.
— Как же! Разве выдернешь ее из Находки? Ставший родным город, морячки, которые на нее молятся... Мама по-прежнему служит коком. Маленькая команда, замечательный уютный кораблик. Мама кормит экипаж, и все счастливы. Сейчас вот гостила у нас и истосковалась: «Как там мои?» Мы с Димой отправили с ней два чемодана вещей для детей матросов. Там есть многодетные семьи, а что за зарплата нынче на флоте, наверное, догадываетесь. Да и ту платят через раз, с задержками.
— Вы давно выбирались на малую родину?
— Уже и не припомню. Одно время мучила ностальгия, а потом пропала. Хотя море по-прежнему люблю. Только ищу его теперь где-нибудь поближе...
Забавные истории порой происходят. Как-то врач посоветовал маме принимать ванночки с морской солью. Я полгода рыскала по столичным аптекам и пересылала пачки в Находку, пока не сообразила, что соль эта буквально растворена в океанской воде. Зачерпывай за бортом и хоть бассейн наполняй! Так относятся к морю, когда оно под боком. Иногда спрашиваю:
— Мама, купалась в этом сезоне?
Отвечает:
— Да некогда мне!
Сейчас мы общаемся совершенно иначе, чем раньше. Наконец поняла, до чего же люблю мамулечку! И недоумеваю: как могла в детстве думать, будто она меня ненавидит? А тогда была уверена в этом. Даже мысли посещали, что я не родная дочка, подкидыш. Теперь же кажется, что передо мной другой человек. Хотя мама наверняка осталась прежней, а я не так ее воспринимала и боялась в детстве. Очень! Однажды у нас зашел разговор, что называется, по чесноку, и я спросила:
— Мама, объясни, почему ты всегда держала меня в страхе, почему я с ужасом ждала, что сейчас придешь с работы и обязательно обнаружишь какую-то мою ошибку? Не так сделала, не то сказала...
Она ответила очень просто:
— А что мне оставалось?
Мама родила меня в девятнадцать лет. В чужом городе. Без родственников и друзей. С мужем, который вроде бы есть, но только по большим праздникам.
Да, я была трудным ребенком, никогда не отличалась примерным поведением. Ненавидела зубрежку. Любую. Самый страшный сон в моей жизни — про школу: вызывают к доске и что-то надо отвечать, рассказывать. Кошмар! Просыпалась в холодном поту. Периодически у меня возникали конфликты с учителями, я принималась спорить с ними, доказывать. В итоге ситуации разруливала мама, и давалось ей это совсем не просто.
Теперь, когда у меня есть Елисей, понимаю: с рождением ребенка в каждой женщине навечно поселяется перманентный ужас. Это сейчас мне все ясно, а тогда, помню, сидела и перебирала обиды: как мама отшлепала меня, как запретила ходить с подружками на танцы... Ничего не забыла, каждое лыко в строку вставила!
— Отцу таких счетов не предъявляли?
— Как можно?! Мы слишком редко виделись, чтобы тратить время на выяснение отношений. Папа умер внезапно. Сердце подкачало. Ему до этого сделали три полостные операции, а раньше ведь как говорили: один общий наркоз — двадцать лет жизни долой... Это и на фото заметно. Папы не стало в сорок два года, а на снимках он выглядит гораздо старше, на все семьдесят. Хотя спиртного не пил. Вероятно, организм выработал отпущенный ресурс — и все.
О том, что папы больше нет, я узнала первой. Позвонили из милиции и сообщили. Его нашли на улице. В капитанской форме, с документами. От сердечного приступа папа потерял сознание. В принципе, можно было спасти, если бы сразу вызвали «скорую». Но прохожий вместо этого обшарил карманы, снял с руки часы и оставил умирать... Это стало известно позже, а тогда, после звонка, у меня мелькнула мысль о маме: как ей сообщить? От первых же слов она застыла, словно изваяние, и я решила взять удар на себя — закатила показательную истерику, кричала, рыдала, — мама очнулась и стала успокаивать, боясь за мою психику. А я внутри ничего не чувствовала и делала все абсолютно осмысленно...
Долго потом в случайных мужчинах на улице я узнавала папу. Он везде мерещился, в каждой спине его видела. В переломном возрасте смерть близкого человека не укладывается в сознание. Мозг включает блокировку и не пропускает информацию. Меня накрыло примерно через год. Было очень плохо, случился чудовищный слом в психике, который привел к обострению отношений с мамой. Нет, я ни в чем ее прямо не обвиняла, но дети должны найти, назвать конкретную причину трагедии. В такие моменты больнее всего достается самым близким. Конфликты возникали на бытовом уровне, по совершенно пустячным поводам.
— Тогда вы вены резали?
— Из-за полной глупости! В этом смысле я русский человек: как и подавляющему большинству соплеменников, мне свойственна внезапность поступков. Вот вступило, в голову ударило! Читала где-то, как китайцы зашифровали в иероглифы названия всех стран. Немцы у них ассоциируются с порядком и трудолюбием, англичане — с героизмом, когда же дошли до России, остановились на непредсказуемости. Да, такие мы загадочные и непоследовательные! Мои действия тоже порой не связаны с конкретной мотивацией.
Случилась очередная ссора с мамой. Плюс подхлестывало подростковое любопытство: а что будет? Взяла лезвие бритвы, села на подоконник и стала кромсать вену на левой руке. Вот они, шрамы — первый, второй и третий... Сейчас вена спряталась поглубже, а тогда проступала под кожей, добраться до нее труда не составляло. Я не резала, а именно пилила — медленно и упорно. Боли не чувствовала, видимо, из-за стресса. Иначе наверняка остановилась бы. Смотрела на текущую кровь и думала: «Вот тебе, мама!» А потом испугалась за нее: увидит раны и ей станет плохо. Поэтому я решила, что хватит, пора притормозить. Кое-как перебинтовала руку, натянула сверху кофту, чтобы не бросалось в глаза. Мама узнала о случившемся значительно позже, через годы.
И о том, как я летела вперед носом из машины, тоже рассказала ей сравнительно недавно. История случилась вскоре после смерти папы и была, что называется, на грани фола. Тогда со мной всякие странности происходили... Поздно вечером возвращалась от подружки, боялась, что мама отругает, и проголосовала на улице, попросила подвезти домой. Был страшный гололед, машину на спуске понесло, закрутило, и мы со всего маху вписались в стоявший на обочине бетонный столб. Автомобиль буквально обнял его. Ремень безопасности я, разумеется, не пристегнула и вылетела через лобовое стекло. На лице не было ни царапины! Представляете? Только от сотрясения из носа брызнула кровь и он сильно распух. Отлично помню последние мгновения перед столкновением: все происходило словно в замедленной съемке, я понимала, что сейчас мы врежемся, в голове пронеслось: «Этого не может быть!» Казалось, все длится вечность.
Маме я потом наплела, что поскользнулась и неудачно упала, ударилась. На следующий день к нам приходил следователь, снимал показания. Хорошо, мама уже ушла на работу... Водитель-то, который меня вез, погиб. Выяснилось, что машина не его, а угнанная, вот милицию и интересовало, знакомы ли мы. А я даже рассмотреть не успела, к кому подсела. Бедняга после аварии тоже вывалился из салона, отполз куда-то в сторонку, там его и нашли, бездыханного...
— Долго приходили в себя от пережитого?
— В первый момент был шок, но я быстро смогла взять себя в руки и скрыть внутреннее состояние, раз мама ничего не заметила. Если бы она узнала, в какую переделку я попала, наверное, прибила бы в секунду! У меня, кстати, схожая реакция: когда с родными и близкими что-то происходит, хочу отшлепать их по попе. Вместо того, чтобы сразу кидаться с рыданиями или поцелуями...
Да, после той аварии мне следовало обратиться к врачу. Наверняка и сотрясение мозга имело место, и носовую перегородку я именно тогда повредила. Она, как выяснилось, кривая по сей день. Но в любом случае мне крупно повезло, все могло закончиться куда печальнее.
Нежелание огорчать маму спасало от тяжелых последствий. Она не ругалась со мной, не скандалила. Самым страшным было ее молчание. Дня три могла не разговаривать, не проронить ни слова и лишь ходить по квартире с трагическим лицом. Лучше бы била!
— Мама унаследовала цыганский дар предсказательницы будущего?
— Возможно. Хотя я не проверяла это на практике, возможности не было. Сколько раз просила:
— Ну погадай, расскажи, что со мною дальше будет.
Нет! Отшучивалась:
— Все про тебя знаю — и хватит. Тебе это слушать необязательно.
Мама категорически запретила мне прикасаться к картам и еще об одном предупредила: «Не смей сильно сердиться на людей». Могу лишь строить гипотезы, что стоит за этими словами, но профилактически всегда сдерживаю гнев, не выпускаю наружу. С детства приучена не пачкать окружающих собственными эмоциональными испражнениями.
Я уже и не лезу. Пусть остается как есть, всему свое время.
Какой-то особенной интуицией похвастать не могу. Очень часто ошибаюсь в людях, разочаровываюсь в них. Увы, обманывали, обманывают и будут делать это впредь. Как говорил поэт: «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!»
— С Певцовым сразу почувствовали: судьба? Так ненавязчиво я перехожу ко второму вашему мужчине...
— Резкий скачок совершаем, с большими пропусками.
— Хотите — можем сделать остановки по требованию.
— Нет необходимости. Я всех своих мужчин помню, и этого достаточно...
С Димой не было особенного озарения или — наоборот — ослепления. Это Фридберг потом красиво рассказывал, что заметил, будто с первой секунды между мной и Певцовым пробежал электрический заряд, сверкнула молния. Но он фантазер, писатель, сценарист, так увидел. Я этого не заметила.
— У вас тогда вообще-то были иные планы, вы собирались замуж за гражданина Швейцарии.
— Как-то так, да. Поэтому и к «Прогулке по эшафоту» отнеслась как к эпизоду творческой биографии. Мало ли с кем приходилось целоваться на съемочной площадке. Не каждый же раз свадьбу играть, правда? Работа над картиной завершилась, я сказала Диме, что расстаюсь с ним, поскольку не простила предательства. Именно так расценила то, что он поддержал Фридберга и давил на меня, убеждая сниматься голой. Певцов ответил: мол, наша встреча не была случайной и так просто меня он не отпустит. Тем не менее я улетела в Париж на съемки фильма «Ваш выход, девочки...». Честно говоря, получилось не кино, а стыдобина с колдобиной. Но дело даже не в этом. В Москве произошел путч, и вместо запланированной недели мы зависли во Франции почти на месяц. Голодные, холодные, без копейки в кармане... Нам не выплатили ни суточные, ни гонорары, владельцы отеля сжалились над нищими русскими артистами и позволили жить бесплатно... Веселые выдались деньки! Но почему-то я ни разу не позвонила в Швейцарию Станиславу, своему жениху. Если бы он узнал, в каком я положении, сразу прилетел бы и решил все проблемы... Уже потом, годы спустя, я специально заезжала в маленькую гостиницу на авеню Георга V, в которой мы жили, хотела поблагодарить хозяев за гостеприимство и отзывчивость, но там работали другие люди...
А тогда, в 1991-м, мы кое-как вернулись в Москву, где меня ждал Дмитрий. И — понеслось...
— Обязан спросить: а Станислав?
— Он искал. Долго. Но безрезультатно. Мы встретились лишь спустя пятнадцать лет на «Кинотавре».
— Узнали друг друга?
— Я — не сразу. Не ожидала увидеть. Станислав привез в Сочи картину. Он кинорежиссер, однокурсник Эмира Кустурицы. Потом познакомила его с Димкой и Ноэми Семеновной, моей свекровью. Сейчас общаемся, Станислава любит вся наша семья. Он очень хороший человек.
— А Дмитрий?
— Тоже неплохой.
— Ну да, по прозвищу Зверь.
— Это образ. Вам же, мальчишкам, надо нагнать страху на других, чтобы боялись и уважали.
— Известна история, как Певцов запретил вам сниматься в продолжении «Бандитского Петербурга», закатив грандиозный скандал съемочной группе.
— Он еще гуманно себя повел. Мог бы и покруче выступить. Извините, мне кололи уколы от бешенства!
Дело происходило тридцатого декабря, в последний рабочий день перед каникулами. Все торопились к уже накрытому праздничному столу, хотели поскорее закончить смену. В кадр усадили огромного черного пса, подобранного чуть ли не на улице. Когда раздалась команда «Мотор!», волкодав без объявления войны вдруг сделал движение челюстями и моя нога оказалась у него в пасти. В первый миг я даже боли не почувствовала, с перепугу стала щелкать этому страшному монстру по носу и приговаривать: «Эй, собачка, отпусти!» Мне потом рассказали, что сомкнутые челюсти иногда приходится чуть ли не домкратом раздвигать... Видимо, мое фамильярное поведение шокировало пса, и он разжал зубы. Я отыграла сцену до конца и лишь потом, вернувшись в гримерку, рассмотрела рану. Выглядела она жутко, нога была прокушена до кости...
Диму сильнее всего взбесило, что никто не стал мною заниматься. «Скорую» не вызвали, в больницу не отвезли, даже не попытались выяснить, чья собака, не больна ли она. А вдруг началось бы заражение или — хуже! — бешенство? Кое-как залепили ногу ватой, запихнули в самолет и — привет. Лети, Дроздова! Не хотела ничего рассказывать мужу, планировала утром сама съездить к врачу, но на борту поднялась температура, начался болевой шок, мне стало дурно. Увидев мое состояние, Дима сразу позвонил в Питер режиссеру, сказал все, что о нем думает, потом отобрал мои телефоны и категорически запретил отвечать на любые звонки членов съемочной группы. Думаю, так поступил бы любой нормальный мужчина.
Дима впадает в праведный гнев исключительно из-за обостренного чувства справедливости. А в семье он мягкий и пушистый. Настоящий мамин сын. Дома мы никогда не повышаем голоса друг на друга. На протяжении двадцати трех лет. Так договорились с самого начала. Врать не стану, я могу вспылить из-за какой-то проблемы, шумно высказаться на сей счет, но не в адрес мужа. Нет, на личности мы не переходим. Даже попыток не совершаем. Я убегаю в ванную, пускаю воду из всех кранов сразу, разбрасываю по углам свои баночки с кремами и тюбики с шампунями, а потом возвращаюсь в комнату умиротворенная. Если сразу успокоиться не удается, ухожу из дома на прогулку. Знаю, что самое страшное говорится сгоряча. Потом не разгребешь завалы. Помню и то, что обещала маме ни на кого сильно не гневаться.
— Как Дмитрий выпускает пар?
— Когда только познакомились, бил ногами машины. Свои. Я объяснила, что автомобиль жалко, он ведь живой. Потом Дима в гонках участвовал, на трассах адреналин выплескивал. А теперь... песни орет. Все сублимирует в творчество. По-моему, отличный вариант!
— Едва ли можно расценить как комплимент, когда пятидесятилетнего мужчину называют маменькиным сынком.
— Я же в хорошем смысле, в положительном. Из Елисея хочу вырастить такого же сына. Дима очень любит Ноэми Семеновну, очень! Кстати, это важно: как мальчик относится к своей маме, так и к жене будет потом относиться.
— Легко ли вам было выстраивать отношения с родителями мужа?
— Они влюбились в меня с первого взгляда. Видимо, в семье всегда мечтали о девочке и вот получили готовенькую.
— Нашлась, Находка.
— Именно! До сих пор купаюсь в добром к себе отношении... Видите, у нас все настолько мажорно, сплошные «сопли в сахаре», что неловко рассказывать. Люди не поверят, что так бывает... Нет, поймите правильно: и у меня, и у Димы до фига скелетов в шкафу. Но они пересчитанные, вычищенные и высушенные. Мы не стремились демонстрировать их широкой общественности, вопреки нашему желанию косточки вытащили на свет божий, перемыли и рассмотрели в деталях. Более предъявить заинтересованной публике нам пока нечего. Если же что-то обнаружится, скрывать не станем. Жизнь впереди длинная.
...Извините, можно на секунду прервем интервью, я на звонок отвечу?..
— К слову, раз уж тема возникла... Обратил внимание, Ольга, телефон у вас раритетный, кнопочный, сейчас такие, наверное, уже и не выпускают?
— Особенно эффектно смотрится, когда я в вечернем платье и бриллиантах достаю из сумочки эту старенькую «Нокиа». Все впадают в ступор. Сознательно отказалась от гаджетов. Дома где-то валяется подаренный айфон, но не пользуюсь им. Мне это не нужно. Отвлекает. Считаю, книги надо читать на бумаге, а не в планшете.
— Не погорячились?
— Наоборот! Остудила излишний запал, когда поняла, что я азартный Парамоша и много времени трачу на то, без чего можно обойтись. Почувствовала, как затягивает в черную дыру. Я же первой в семье купила компьютер, освоила его методом тыка, до пяти утра просиживала с красными глазами перед экраном, рядом стояла пепельница с горой бычков... Вовремя остановилась. Категорически и бесповоротно закрыла для себя тему.
— Но это не связано с преследованием вас по телефону какими-то маньяками?
— Нет-нет, совсем разные вещи! Хотя испугалась я тогда нешуточно. Меня даже прятали в чужой квартире. Димка месяц отсутствовал в Москве, уехал на съемки. Пожалуй, и к лучшему — он мог резким движением спровоцировать тех, кто не давал мне проходу. Как потом оказалось, это были наркоманы. Они с утра до вечера слали СМС с требованиями и угрозами, которые к ночи переходили в мат-перемат. Караулили у театра, ездили за мной на машине.
— На Петровку вы не обращались?
— Попыталась, но из этого ничего не получилось. Помогли ребята из службы охраны наших друзей. Они поселили меня в другом месте, забрали мой телефон и быстро вычислили шантажистов. Оказалось, совсем молодые парни, но успели кого-то порезать, находились в розыске. Они так развлекались...
Я сильно перенервничала, очень похудела из-за стресса. Все совпало с репетициями спектакля «Бесы», работа над которым шла крайне сложно. Меня и батюшка в церкви предупреждал, что не стоит браться за роль. Я тогда впервые сходила на исповедь... Словом, непростой тогда выдался период, непростой.
— Два с лишним года назад, когда трагически погиб старший сын вашего мужа, вряд ли было проще.
— Да, я очень боялась за Диму. У вас же, мальчиков, не просечешь, когда можете вдруг сломаться. Вы и сами порой не чувствуете, поскольку под ноги не смотрите, с космосом дружите. А мы, девочки, должны и ребенка одеть, и мужа накормить, и мир попутно спасти. Больше всего опасалась, что не замечу критический миг, за которым наступают катастрофические последствия. По собственному горестному опыту знала: волна накрывает не сразу, иногда догоняет значительно позже. Мне было важно уберечь Диму от внутреннего слома.
— Вы ведь знали Даниила с его детства?
— С годика. И всегда настаивала, чтобы Дима чаще встречался, общался с Даней. Как иначе? Это же сын! У мужа, правда, поначалу были сомнения, его ли ребенок. Я сразу сказала, что отказываться нельзя, неправильно это. Еще не видя Дани, почувствовала: певцовская порода. К тому же четко понимала, что со временем Дима начнет корить себя за упущенный шанс. Вот и старалась, устранив повод, не допустить запоздалого раскаяния.
Мы с Даней замечательно ладили, я искренне его любила, относилась как к собственному сыну. Ведь я не знала, что смогу родить, практически уже не мечтала.
Комично получилось на съемках фильма «Чемпионы из подворотни», где мы снялись втроем. По сюжету нам с Даней, который играл Диму в молодости, предстояло целоваться на съемочной площадке. Это был кошмар!
— Практически инцест.
— Даня дико смущался. Он привык видеть во мне вторую маму, а тут такое... Уже не знала, какие аргументы в ход пустить, говорила: «Представь, что мы впервые встретились, я тебе не родственница». Десять раз репетировали, пока записали пригодный дубль...
— Как вы узнали о случившейся беде?
— С Ноэми Семеновной и Елисеем мы отдыхали в Одессе, где давно облюбовали местечко в Черноморке. Район скромный, непафосный, утром надо бежать на пляж, убирать пустые бутылки, разбросанные после вечерних гулянок, раскладывать полотенца, чтобы потом было куда прилечь. Зато люди в Черноморке живут замечательные. И море рядом, никаких ступенек, что для Ноэми Семеновны особенно важно.
Так вот. Двадцать пятого августа позвонил Дима и сказал, что Даня упал с балкона, находится в коме. Мне предстояло сообщить новость Ноэми Семеновне. Выдавала информацию дозированно, частями. Думая о ее здоровье. Отдыхать дальше мы уже не могли, потихоньку стали паковать вещи и вернулись в Москву.
На время я увезла Димку во Францию. Остановились в первом попавшемся отеле в Каннах. Впрочем, куда ехать, не имело принципиального значения, важно было вырвать мужа отсюда. Чувствовала опасность, боялась, что может произойти нехорошее. То, от чего я так старательно отбрыкивалась в начале нашего разговора, наверное, во мне все-таки есть — интуиция, замешанная на цыганской крови. Логика тут простая: когда не понимаешь, что делать, — беги. Мы так и поступили: сбежали. Попросили отложить съемки фильма «Точка взрыва», в котором играл Дима, задержать премьеру мюзикла «Я — Эдмон Дантес» с его участием... Люди пошли нам навстречу. Но мы и во Франции учили тексты, что-то репетировали.
— Елисея брали с собой?
— Нет-нет, нам надо было побыть вдвоем. Елисей долго не знал о смерти Дани. Не сказали ему, чтобы он случайно не проговорился Анатолию Ивановичу, папе Димы. Он перед этим болел, перенес инфаркт, и мы боялись, что страшная весть спровоцирует рецидив. Поэтому о гибели брата Елисею сообщили уже на похоронах дедушки... Для него это стало потрясением.
— Думаю, Ольга, пора нам плавно переходить к вашему третьему мужчине. К сыну.
— Опять, значит, прыжок во времени?..
— С рождением Елисея новая жизнь началась?
— Не сказала бы. Мне девчонки говорили: вот станешь мамой и иной смысл откроется. А я вот не могу утверждать, будто сын — единственный свет в оконце. Наоборот, его появление помогло понять, как отношусь к мужу. И разобраться, кто такие мужчины, что это за вид человеческий. Когда наблюдаешь за маленьким мальчиком, потом по-другому начинаешь воспринимать и мальчиков больших. На любого мужчину смотришь материнскими глазами.
— Это ужасно?
— Скорее забавно. Вы другие. И всё. Точка.
— Сына вы хотели назвать в честь наместника Сретенского монастыря, с которым, знаю, поддерживаете хорошие отношения?
— Нет, тогда мы еще не познакомились с отцом Тихоном. Сначала прочли его книгу «Несвятые святые», а потом осмелились подойти и пообщаться. С именем было так. Во время беременности сын вел себя тихо-тихо, я даже беспокоилась, все ли с ним в порядке. Родился седьмого августа, а именины Елисея приходились на двадцатое. Если бы рожала самостоятельно, как и хотела, возможно, выходила бы эти две недели, но врачи не разрешили, сделали кесарево сечение. Ну, а мы с Димой подумали и все-таки остановились на Елисее.
Но отец Тихон очень вовремя попался на нашем пути. Он порекомендовал нам батюшку, духовника.
— Читал, что Дмитрий крестился по вашему настоянию.
— Заставить верить нельзя. Я предложила мужу, а решение принимал он самостоятельно. Давить на Диму бесполезно, можно лишь дать тему для размышления. Да и глупо принуждать. Хочу, чтобы рядом со мной был герой. Решительный, способный на поступки. Пусть он даже не туда идет, не в ту степь. Пойду за ним и испорчу ему всю каторгу...
Но это шутка, а наши отношения в какой-то момент действительно зашли в тупик. Вдруг почувствовала, что одна хочу ребенка. Так мне показалось... Моя подруга Таня Цыплакова посоветовала сходить в храм Тихвинской иконы Божией Матери. Я подошла к образу, а бабушка, стоявшая рядом, и спрашивает:
— О чем просишь, дочка?
Отвечаю:
— Да вот ребеночка бы родить.
Она продолжает:
— А муж крещеный? Вы обвенчаны?
Я честно сказала, что нет. Бабушка лишь рукой махнула, мол, бесполезно.
Вернулась я домой и говорю:
— Дим, как-то не так мы с тобой живем.
Он уперся:
— Креститься пока не готов. Венчаться тоже.
Я и подумала: зачем тогда нам вместе быть, раз такое дело? У меня своеобразный взгляд на институт брака. Я и замуж-то за Певцова не рвалась, хватило первой попытки, случившейся в молодости. Все эти скрепленные печатями и подписями акты гражданского состояния не спасают семью.
Словом, ощутила в себе пустоту. Видимо, и Дима это уловил. Нет, никакого шантажа с моей стороны не было. Он долго размышлял и принял решение не ради того, чтобы мне угодить. По крайней мере, хочу так думать. Таня Цыплакова очень помогла. Стала Диминой крестной. Потом мы повенчались. Рыдала я тогда страшно! Почему-то пожалела свободу, которую теряю. Это ведь я на протяжении многих лет убеждала Диму, что в любой момент могу влюбиться в кого-нибудь, повернуться, сказать:
— Спасибо. До свиданья. Будем дружить! — и шагнуть за порог.
Он всегда отвечал:
— Ладно, подожду, пока вернешься.
Когда говорят, что будут покорно ждать, уже не хочется никуда идти. Евреи — они же такие, хитренькие, знают, что сказать и чем обезоружить.
И вдруг — венчание. Это не ЗАГС. Это перед Богом...
А через какое-то время родился Елисей. Такая вот история.
— Красивая.
— И правдивая, что важнее...
— А почему, Ольга, вы предложили продолжить разговор в Питере?
— Объясню. Но сначала хочу договорить о том, о чем в прошлый раз не успела. Понимаете, я не могу существовать на территории конфликтов. Сразу запутываюсь, становлюсь соглашателем, льстецом и подхалимом в одном лице. На все пойду, лишь бы погасить очаг возгорания, любой ценой вернуть мир. Иначе могу сильно заболеть. Меня это с детства преследует. Вот три дня назад возникла неприятная ситуация — не буду рассказывать детали, и с того момента я задыхаюсь, говорю с трудом. А мне ведь вечером выходить на сцену и петь...
Если не знаю, как выбраться из тупика, позорно и трусливо сваливаю. Димка понимает: не буду спорить, выяснять отношения, бросаться тарелками со сковородками, чтобы потом радостно душить друг друга в объятиях. Лучше не ссориться, чтобы не возникала необходимость мириться.
— Слышал, вы даже комаров не убиваете по принципиальным соображениям?
— Да, в этом смысле я — стопроцентный Гринпис. Конечно, нельзя исключить вариант, при котором комары знают, что не трону их, поэтому они меня и не кусают. Но я и мух не бью. Зачем? Пусть летают. Они ведь живые. Чем мухобойкой хлопать, проще поймать и отпустить. У меня реакция отличная: перехватываю в полете. Мышей тоже ловлю. С первой попытки. Голыми руками. Помню, держала так в узде соседок по общежитию на 3-й Тверской-Ямской. Сколько нас там было? Много! Студенток Щепкинского училища, съехавшихся со всех концов Советского Союза. Жили мы в непредназначенном для этого огромном холле, отгораживались друг от друга занавесочками. Время от времени девчата начинали бузить, и мыши, которыми кишело старое здание, отлично помогали укреплению дисциплины. Я сажала их в пустую трехлитровую банку и предупреждала товарок, что запущу под одеяло к тем, кто будет шуметь по ночам и мешать спать.
— На Певцова мыши не действуют?
— Не проверяла. Дима всегда так тревожится за меня, стараясь в любой ситуации помочь и защитить, что иногда даже неловко становится. Не такая уж я беспомощная, белая и пушистая...
Сегодня утро выдалось свободным, и я побежала во Владимирский собор на исповедь. Хотела покаяться в грехах, рассказать батюшке, кого обидела, кому ненароком сделала плохое. А он говорит: «Не пробовали позвонить и извиниться? Это посложнее, чем исповедаться». Я стою и думаю: о-па! Сколько же это звонков мне придется сделать? Всю службу потом размышляла: сумею ли пересилить себя, хватит ли духа? Потом все же глубоко вдохнула и парочку раз позвонила. Тяжело! Казалось бы, обычные слова «Прости, больше не буду», а выговорить их вслух необычайно сложно. Зато сколько радости на другом конце телефонной линии! Только ради этого стоило рискнуть.
Вопрос лишь в том, как удержаться в таком состоянии? Вроде бы из храма идешь, настроение отличное, вся из себя благостная, но кто-нибудь на ногу ненароком наступит, и все умиротворение вмиг слетает.
— Это не мух ловить.
— Тоже правда. Тем не менее держу себя в руках. И на публике, и дома. Не несу негатив в семью. Мои мальчики этого не заслуживают. Они замечательные. Уже говорила вам, что Елисей помог мне понять, как хорошо, оказывается, я отношусь к мужу.
— Сын одеяло на себя не перетянул?
— Старается. Чувствует конкуренцию, видит: за маму надо побороться. И у него бывают успешные попытки. Надо признать, талантливый манипулятор растет. Да и внешность располагающая. На голубом-то глазу.
Сейчас вот в храме купила ему колечко. Самого маленького размера. Типа обручального. Жениться, понимаешь, собрался!
— В семь-то лет? Самое время!
— На неделю, правда, отложил. Я провела с ним беседу.
— Отговаривали?
— Нет, сказала: женись, пожалуйста! Понимаете, Елисею неловко отказывать одноклассницам, которые хотят за него замуж. Они даже рубашку порвали, тянули в разные стороны. Сын посчитал: до десятого класса каждый год придется жениться на новой избраннице, чтобы никого не обидеть. Я не возражала, лишь честно предупредила Елисея, что ему теперь предстоит не только носить портфель жены, но и делить с ней игрушки. Он уточнил: «Включая машинки?» Я не стала обнадеживать понапрасну, кивнула утвердительно. Это обстоятельство, подозреваю, сыграло ключевую роль в решении отложить женитьбу. Сын пока не готов отдать половину автопарка невесте. Но колечко у нас уже есть, если что.
— Школа специальная?
— Обычная. Недалеко от дома. Говорят, педагоги в ней хорошие. Решили с Димой не заморачиваться раньше времени. Первый класс — куда спешить? Почувствуем в Елисее тягу к чему-нибудь, переведем.
Пока нам нравится профессия пожарного. Потом, правда, мы увидели на улице мусоровозку, и я долго рассказывала сыну, чем занимаются мусорщики. Так что планы на будущее у нас обширные и открытые.
— При этом мальчик наверняка растет за кулисами?
— Нет, не таскаю без нужды Елисея за собой в театр. И Дима тоже. Одно дело — сходить на спектакль, и другое — толкаться где-то за сценой. Зачем? Я не могу сосредоточиться, когда сын рядом. Даже если гримируюсь, а он побежал в буфет, мои мысли с ним. Это физиология, с которой бороться бесполезно.
Чем дышать пылью театральных декораций, пусть лучше Елисей погуляет на улице или разучит гаммы. Он ведь у нас и в музыкальную школу ходит, пальчики разрабатывает.
— Реализуете в сыне собственную несбывшуюся мечту?
— Да, вы знаете, мы с мамой так и не разобрались, кто повинен, что в детстве я не занималась музыкой. Хотя очень хотела. Выклянчила маленькое детское пианино красного цвета, сама переписывала ноты из песенника, пыталась играть... Дома у нас были пластинки с записями оперетт, купленные в Находке в магазине «Мелодия». Видимо, стоили дешевле и не пользовались таким спросом, как эстрада. Я наизусть знала Кальмана. До сих пор помню все женские партии. Мама уходила на работу, я включала проигрыватель и орала от души.
Теперь, когда выступаю на сцене Санкт-Петербургского театра музыкальной комедии, круг, можно сказать, замкнулся. Зато в маме поселился комплекс вины. Она специально прилетала в Питер на премьеру «Голливудской дивы», чтобы посмотреть, как играю главную роль.
— Правильнее сказать: поете.
— Пока только учусь. В спектакле приходится исполнять сложнейшие партии под оркестр, но прекрасно понимаю: стать певицей за три месяца нельзя. И за полгода тоже не получится. Начинать-то мне пришлось фактически с нуля. Хотя в свое время участвовала в художественной самодеятельности и даже выступала с одноклассницами в Доме культуры моряков в Находке. Помню, мы исполняли песенки на английском языке, а слушали нас иностранные матросы с зашедших в порт судов. Четыре девчушки в нарядных школьных передниках и сотня развалившихся в креслах полупьяных мужиков, так и норовивших заглянуть под юбку «артисткам»... Строго говоря, это нельзя было назвать пением.
А потом случился психологический надлом. Походя, как бы между делом я заработала комплекс, с которым прожила несколько десятков лет и лишь сейчас от него избавляюсь. Почему Елисею я чаще всего говорю «да»? Потому что сама в детстве почти всегда слышала «нет». Понимаю мамин страх: портовый город со всеми вытекающими — она очень боялась за меня. Но я-то постоянно была в зажиме! Вот мне и хватило неосторожно сказанной педагогом фразы: мол, без музыкального слуха и с такими ногами нелепо мечтать о карьере артистки...
— А ноги-то здесь при чем?
— В детстве я выглядела эдаким одуванчиком со щеками на тоненьком стебельке, хотя и отличалась отменным аппетитом, была страшной обжорой. Накормить, тем более как-то утолщить меня не удавалось никому. Худенькие, тощенькие девочки тогда еще не вошли в моду, поэтому за один присест я услышала приговор и внешнему виду, и музыкальным данным. Сказано было без злого умысла, но я на всю жизнь перестала носить короткие юбки и решила, что никогда более не стану травмировать своим пением окружающих.
— Хотя на сцене вам ведь приходилось петь.
— Режиссеры всякий раз говорили: «Оль, у твоей героини нет слуха, поэтому пой как хочешь, хоть мимо нот. Главное, чтобы с воодушевлением». Я и голосила, ни о чем особенно не задумываясь. Однажды мы с мужем записали 102-й сонет Шекспира «Люблю, — но реже говорю об этом...» на музыку Таривердиева. Дима очень хотел, чтобы мы сделали это вместе. Не смогла ему отказать, хотя понимала, что получилось ужасно, далось мне большим трудом. Тогда еще раз повторила себе, что не стану испытывать терпение слушателей. По-хорошему, мне давно следовало бы сходить к психологу и снять блок, но я даже не догадывалась о проблеме, поскольку сама поверила в отсутствие музыкального слуха.
И вдруг вот эта история, из-за которой вы и приехали в Питер. На мой мобильный начинает бесконечно звонить какая-то сумасшедшая: «Мы хотим прислать вам ноты». Сначала я говорила, что пою только в душе (с ударением на первом слоге) или в пьяной компании. Упорная дама не отставала, продолжала ежедневно бомбардировать. Тогда я сказала, что получила пуанты из Большого театра и скоро начну репетировать «Жизель», которую мечтала станцевать всю жизнь. Вот премьера пройдет, после нее, наверное, попробую петь. Но звонки не прекращались. Месяца три продолжалась осада, я уже зверела, но человек настаивал. Дескать, режиссер спектакля согласен на все, вы только встретьтесь с ним.
В итоге я сдалась. В «Современник» приехали автор пьесы и режиссер-постановщик Корнелиус Балтус из Голландии вместе с композитором Адрианом Верумом из Германии. Ну, думаю, попала ты, Дроздова! Хорошо, что в качестве группы поддержки со мной пришел Димка. Говорят мне: «Спойте». Объясняю, что у меня нет слуха. Ничего, говорят, пойте как умеете. Ладно, раз так настаиваете, немцы-голландцы, то получайте! И дала дрозда. Режиссер заявляет: отлично, меня все устраивает. Берите, мол, учителя по вокалу и начинайте готовиться к репетициям. Как потом оказалось, Корнелиус специально искал актрису, которая прежде не пела. Для него это было принципиально.
Первый урок с педагогом вспоминаю с трепетом. Не сомневалась, что с порога услышу окончательный диагноз и на этом мои мучения закончатся. Но Алла Михайловна Тарасова оказалась гением. Сначала с ее помощью я поверила, что у меня есть слух, а теперь учусь и петь. Страх еще не прошел, голос не до конца раскрылся, но резерв имеется, и диапазон, говорят, широкий.
Так бывает в жизни. Извините, и в пятьдесят лет можно совершать удивительные открытия. Не вовне, а внутри.
— Женщина, которая хочет петь.
— Пытается... Не мечтаю удивить зрителей вокалом. Для меня подвиг уже тот факт, что выхожу на сцену и пою. За случившееся чудо надо благодарить гендиректора Театра музкомедии Юрия Шварцкопфа и его зама Лену Лебедеву. Это она звонила мне в Москву, пытаясь заинтересовать проектом. И ведь добилась своего! «Голливудская дива», главная партия... Как говорится, могла ли лишенная музыкального слуха артистка Дроздова мечтать о подобном несколько месяцев назад?
Это к вопросу, как слово наше отзовется. Ляпнем что-то не подумав, а потом кому-то расхлебывать... Я ведь понимаю, педагог, много лет назад прошедшийся по моему слуху и тощим ногам, не желал плохого, фраза сама с языка сорвалась... Права реклама: иногда лучше жевать, чем говорить. Постоянно думаю об этом. Особенно применительно к Елисею. Категорически запретила няне употреблять выражения «у тебя не выйдет», «ты этого не умеешь». Все получится, всему научится! Только так. Стараюсь добавить позитива. Не забыла ужасы собственного детства, панический страх перед плохой отметкой... Четверку воспринимала как конец света. Да уж, изрядную дозу перфекционизма закачали мне в кровь! Теперь муж мой борется, пытаясь заразить нормальным, здоровым пофигизмом. Кстати, это работает. Когда становится немного все равно, дело спорится. Не надо долго мучиться, ничего хорошего в итоге не получится!
— А как в «Современнике» восприняли поход Дроздовой налево?
— Это не налево и не направо. Я же летом репетировала, в отпуске. Родному театру была и остаюсь верной женой. Галина Борисовна Волчек это помнит и знает. Звоню ей периодически, она сразу хватает трубку:
— Да, Оля! Что случилось?
Успокаиваю:
— Все в порядке. Голос хотела услышать, о здоровье справиться...
С дурными вестями никогда к ней не иду. Наверное, это тоже с детства осталось: самым страшным всегда было — маму огорчить. А в последние четверть века еще и Галину Борисовну...
— Кто-нибудь из московских коллег уже посмотрел «Диву»?
— Мои любимые гримеры. Купили билеты на поезд, приехали в Питер и пришли на спектакль. Больше пока никого не зову. Боюсь. Вдруг человек опять скажет неосторожное слово, и мне понадобится новая длительная реабилитация... Это же актеры! Я тут купила платье, стою перед зеркалом, говорю подружке:
— Какой фасон удачный, Иришка. Да, и цвет. Мне нравится.
Она отвечает:
— Я бы сделала вырез поменьше, рукав подлиннее и цвет выбрала менее яркий. Да и вообще — мне вряд ли это подойдет.
Начинаю хохотать:
— Дорогая, платье мое! Ты ничего не перепутала?
Нормальная история у артистов...
— А дружить с ними можно?
— Я пробовала. И продолжаю пытаться. Трудно... Как говорится, наша дружба и опасна и трудна.
— И на первый взгляд как будто не видна?
— И на второй, и на третий... Даже на десятый. Не будем о грустном.
У меня сейчас очень интересный период. Все в жизни поменялось! В лучшую сторону. Из-за занятий вокалом перестала пить вино, бросила курить, жестко слежу за весом, чтобы влезать в платья, пошитые для «Голливудской дивы». Правда, пришлось оставить кикбоксинг, вот об этом жалею.
— А когда вы им занялись?
— Попробовала с тренером в Эмиратах, где мы отдыхали с Димой. Йога не по моему темпераменту, скучно тянуть резину из собственного тела. Да и не по-христиански как-то, а вот в морду дать — это классно, по-нашенски! Нашла инструктора в Москве, в фитнес-центре рядом с театром. Когда рассказала Хаматовой про новое увлечение, Чулпашка рассмеялась. Не поверила, мол, где Дроздова, а где — бокс. Пришлось показывать видео с тренировки. Увы, пока завязала с занятиями: быстро набираю мышечную массу. Это не для голливудской дивы тридцатых годов прошлого века... Перчатки, правда, лежат. Новые, клевые.
Ради музыки готова ими пожертвовать. Для меня люди, умеющие играть на различных инструментах, почти боги. До сих пор не понимаю, почему оркестр запихнули в яму куда-то под сцену, я бы посадила музыкантов так, чтобы все зрители их видели, а не только слышали.
— Может, вам пора пианино покупать, Ольга?
— Поняла, что в жизни нет ничего невозможного! Кто знает, а вдруг и моя шутка про пуанты окажется не совсем анекдотом? Вот встретимся через десять лет перед очередной круглой датой, обсудим...
Редакция благодарит за помощь в организации съемки шоу-рум ТРИО.
Подпишись на наш канал в Telegram