Утром звонок Лиозновой: «Слава не может сниматься без тебя. Говорит: «Везите эти глаза». Меня доставили на студию, я села у камеры, и мы с Тихоновым снова смотрели и смотрели друг на друга...
Уже висели по Москве постеры с красавцем Тихоновым-Штирлицем в немецкой форме, когда у меня дома на Полянке раздался звонок. Мужчина на том конце провода представился:
— Здравствуй, Элла, это Зина.
Я не удивилась, поскольку сразу поняла, что звонит Зиновий Гензер — правая рука режиссера Татьяны Лиозновой.
— Слышала, что мы снимаем «Семнадцать мгновений весны»?
— Конечно!
— А Юлиана Семенова читала?
— Читала.
— Приезжай на студию побеседовать с Татьяной Михайловной. Я рассказал о тебе, она хочет познакомиться. Если справишься со сценой, которую Лиознова собирается предложить, Эллу Шашкову будет знать вся страна.
— Приеду.
С Зиной я познакомилась еще в 1961 году.
Мы с Людочкой Чурсиной после окончания первого курса бродили по Киностудии имени Горького в поисках какой-нибудь подработки. Заглядываем во все кабинеты подряд:
— Массовка не нужна?
И тут сзади громогласный бас:
— Девушки, а ну-ка, подойдите ко мне!
Обернулись — а это Леонид Луков. Он снимал картину «Две жизни» с Николаем Рыбниковым и Вячеславом Тихоновым. На наше счастье, Луков предложил нам поработать «в окружении». Съемки в Питере, жить в «Астории», зарплата тысяча триста рублей. Сказка! Вторым режиссером был Зиновий Гензер, которого мы вслед за всей группой стали звать Зиной.
Там же я впервые увидела «живьем» Вячеслава Тихонова.
Было это так. Снимаем натурную сцену, я и Чурсина играем прачек. И тут на площадку выходит Тихонов в белогвардейской форме, которая сидит на нем как влитая. Идеально прямая спина, скульптурный профиль... Зажглись прожектора, режиссер крикнул: «Мотор!» Синие подсветы брызнули Тихонову в лицо. Я так и замерла на месте, забыв обо всем на свете. Не могла отвести взгляда от его прекрасных серо-голубых глаз. Люда, толкнув меня локтем в бок, прошептала:
— Что, влюбилась?
— Нет, мне не нравятся красивые мужчины. Но он так хорош...
И вот теперь, спустя двенадцать лет, я приехала на студию, где шли съемки «Семнадцати мгновений весны».
Татьяна Лиознова взглянула на меня внимательно:
— Молода... Нужно «повзрослить» и сделать фото.
Надо сказать, в свои тридцать пять я выглядела лет на двадцать пять. Играть, как оказалось, предстояло женщину за сорок.
— А что за роль?
— Жены полковника Исаева... Отрежем волосы? — вдруг спросила Лиознова.
В то время я еще снималась в фильме «Тени исчезают в полдень», к моим волосам приплетали Стешкину косу. Но, не задумываясь, кивнула:
— Отрежем!
— Смотри-ка, я ей еще ничего не предложила, а она уже согласна!
— Татьяна Михайловна, для вас — согласна.
Мне сделали возрастной грим.
Сфотографировали. Лиознова осталась довольна, но я себя на снимке не узнала. Натуральная тетка! Татьяна Михайловна побеседовала со мной еще немного:
— Завтра в девять утра съемка.
— А слова у меня какие будут?
— Слов нет.
Я заволновалась.
— Татьяна Михайловна, ну хоть что-нибудь расскажите, чтобы я ночью подготовилась, настроилась.
— Ночью сладко спи.
И вот утро. Сцена встречи Штирлица с женой. Режиссер объявляет:
— Сегодня снимаем только тебя. Без Тихонова.
— А в какие глаза мне глядеть?
— В уголок камеры.
— Вот с этой железякой играть?!
— А что ты хочешь? Ну, давай Зину поставим.
Тут я заупрямилась:
— Мне нужен Вячеслав Васильевич. Татьяна Михайловна, вы же сами сказали — она его любит! Любит, страдает, волнуется! Может, это последняя встреча, может, они больше никогда не увидятся...
Мне нужны ЕГО глаза!
— Элла! У него первый за полгода выходной! Снимался без перерывов, он уже вообще не Вячеслав Васильевич, а просто Штирлиц.
И вдруг — о, Провидение Божье! — открылась дверь кафе «Элефант» и вошел Тихонов. Приехал посмотреть «жену». Мы познакомились. Он сказал: «Запомни самое главное — кругом фашисты. Тебе нельзя себя выдать: ни заплакать, ни улыбнуться — можно только смотреть на меня». Взял стул, сел у камеры. Сцену сняли меньше чем за час. Мне выписали гонорар за три съемочных дня, чему я была безгранично рада. Приехала домой, накупив домашним вкусненького.
Утром звонок Лиозновой: «Слава не может сниматься без тебя... Говорит: «Везите эти глаза».
Меня доставили на студию, я села у камеры, и мы с Тихоновым снова смотрели и смотрели друг на друга.
«Если справишься, тебя будет знать вся страна». Зина оказался провидцем...
Кто бы мог подумать, что после этих съемок я стану «любимой женой» Вячеслава Тихонова! Много лет спустя в Доме кино после какой-то премьеры Вячеслав Васильевич с гвоздикой в руке, улыбаясь, бросился мне навстречу: «Вот идет моя самая любимая жена!»
Я очень смутилась, впрочем, конечно же, слова его относились не ко мне, Элле Шашковой, а к тому образу, что мне удалось создать в «Мгновениях».
Между прочим, еще в юности я имела отношение к разведке, пусть и косвенное.
Лично присутствовала при допросе известного японского шпиона! Мой отец, Петр Никитич Шашков, тогда служил в погранвойсках на Курилах, на острове Кунашир. Мама со мной и моей младшей сестренкой Мариной поехала с ним, оставив квартиру в Симферополе на свою подругу. Надо сказать, из-за папиной работы мы часто переезжали: до Крыма были Кишинев, Баку, Тбилиси, Батуми, где я родилась...
Чтобы не болталась без дела, отец пристроил меня к себе, в штаб погранвойск. Работала делопроизводителем в отделении разведки, заочно окончила курсы стенографии, и поэтому меня иногда вызывали на допросы. Наш переводчик-японист капитан Середкин (которого мы называли Селедкин) переводил, я печатала.
Однажды за мной пришли в пять утра: поймали японского разведчика Тани Акира.
С ним был напарник-радист, но в момент задержания Акира его застрелил. Мы поехали куда-то за сопки. Вошли в избушку, где должен был состояться допрос. Акиру усадили на скамейку, но он, увидев меня, встал, галантно предложив:
— Мадам, садитесь, позаруста!
— Это вы сядьте, а мое место за столом.
И он действительно сел. Надолго. Оказалось, Тани Акира неоднократно нарушал нашу границу. Поймали его только на двенадцатый раз! Агенты собирали сведения о личном составе войсковых подразделений на Кунашире, о наличии вооружений и техники.
Мой приезд на остров стал своего рода событием. Семнадцатилетняя барышня в глуши, вокруг молоденькие солдаты — кровь кипит!
Не хочу приписывать себе много, но... Застава, где обучали на сержантов, просто перестала писать своим девушкам. Когда шла мимо казарм, парни, срывая занятия, гроздьями высовывались из окон.
Наше поколение было тогда инфантильным. Вымуштрованная отцом, я с раннего детства, как штык, всегда появлялась дома не позже двадцати одного ноль-ноль. Это было нерушимое правило, иначе — ночуй на улице, то бишь у соседей. Впервые поцеловалась в девятом классе, тогда мы еще жили в Кишиневе. Смешная история... Я дружила с сыном папиного подчиненного, Николаем Клименко, и когда у него вдруг случился прилив нежности — он просто приткнулся губами к моим губам, — я очень испугалась. Дождалась родителей из кино, подошла к маме, сама пунцового цвета.
Мама забеспокоилась:
— Что такое?
— Я, наверное, забеременела...
Она встревожилась не на шутку:
— Элла, что случилось?!
— Меня Коля поцеловал...
Мама выдохнула, а «роковой» поцелуй с Колей так и не перерос в нечто большее. В детстве эталоном мужчины для меня был преподаватель музыки Изяслав Бирбрайер — в Кишиневе я брала у него частные уроки игры на аккордеоне. От учителя приятно пахло «Шипром» и табаком с медовым ароматом. Я почему-то решила, что так должен «благоухать» настоящий мужчина, и потом искала этот запах в своих первых увлечениях.
Актрисой мечтала стать с детства. Беспрерывно смотрела кино в нашем кинотеатре «Бируинца» — и трофейное, и голливудское. Из актрис боготворила Марлен Дитрих, даже тайком выщипывала брови «под Марлен», надевала мамины туфли, красила губы красной помадой. Однажды доигралась — мама застукала меня в таком виде перед зеркалом. Внимательно осмотрела «боевой раскрас»: «Ну, а теперь — на панель. Нора, немедленно сотри эту помаду! Тебе будут идти только пастельные тона».
Она оказалась права — мне подходят исключительно нежные цвета.
Папе нравились мои домашние концерты перед гостями, но когда я впервые заговорила об актерстве серьезно, устроил настоящий скандал.
— Я все решила, ты меня не отговоришь.
Уезжаю поступать в театральное.
Тогда он отобрал мои туфли и порвал билет на поезд:
— Никуда не едешь! Разговор окончен!
Немного остыв, посоветовал выбрать педагогический: я непроизвольно всегда поправляла, когда кто-то коверкал слово или неправильно ставил ударение. Мой второй муж даже называл меня «Учительница первая моя». Мама настаивала на медицинском: «Ты сердобольная, вон как за маленькой сестричкой ухаживаешь!»
Но я всем назло поступила в Крымский сельскохозяйственный на факультет виноградарства и виноделия. Правда, проучилась лишь полгода — с потолка аварийного здания института на меня упали два куска ракушечника, которым он был облицован, месяц провалялась в больнице с сотрясением мозга, а потом вернулась на Кунашир.
Все из-за того, что снова попыталась заикнуться папе о Москве, и вместе с лаконичной телеграммой: «Нет!» мне были высланы четыреста рублей на билет до Курил.
Навигация на острове была всего три месяца в году — и смотрели мы только те фильмы, которые завезли с материка. «Карнавальную ночь» видела раз двадцать. Потом от безысходности, чтобы как-то провести вечер, ее начали крутить задом наперед. В клубе была библиотека, которую я перечитала всю, да еще по два раза. Питались мы ужасно. Картошка, лук и морковь были сушеными. В бочках привозили ржавую селедку. С грустью вспоминала там молдавские яблочки. После войны отцу дали в Кишиневе особняк сбежавшего богатого румына. Красивый, с верандой, увитой диким виноградом, со всеми удобствами.
И папа устроил мне сюрприз: до отказа набил шифоньер яблоками. До сих пор перед глазами эта картина: открывается дверца шкафа и они сыплются на пол — красные, желтые, зеленые. Я съела их за месяц.
Все деньги (а платили мне на Кунашире двойной оклад) мы с мамой тайком от отца откладывали на мою поездку в Москву. Мечту свою я так и не бросила. Ощущала себя крепостной актрисой, которой не дают вырваться на волю. Ни одной подруги, никого, кому можно было бы открыться. Когда на острове бушевала непогода — дул сильный ветер, шел дождь или снег, я надевала отцовскую плащ-палатку и шла на берег Тихого океана. Стояла там, смотрела в даль и мечтала, как уеду и стану актрисой.
Мое терпение лопнуло весной 1959 года.
Отца осенью должны были демобилизовать. Прямо заявила ему, что уезжаю и забираю с собой маму и Марину: «Ребенок растет без витаминов, мама себя плохо чувствует! Заканчивай тут службу один, ведь уже недолго осталось». Скандал возник большой, но мы уехали. Папа все равно нас проводил.
В Москве нас приютила на «Смоленской» мамина давняя приятельница, еще с Баку. Я не знала, какие есть театральные институты, что нужно для поступления: вообще ничего не знала! Рядом было Щукинское училище — туда и пошла. В сшитом мамой синем платье. Я была девушкой «в теле», весила восемьдесят семь килограммов.
В то время в училище на месте сегодняшней сцены располагалась оперная студия, которой руководил Сергей Яковлевич Лемешев.
Туда я по ошибке и заявилась. Зашла в зал во время репетиции оперы «Богема». Лемешев меня заметил:
— Что вы хотели?
— Пришла на прослушивание.
— Ну, идите на сцену. Послушаем.
И я, натурально как Фрося Бурлакова, спела «Вдоль по Питерской» таким открытым народным голосом.
— А музыкальное образование у вас есть?
— А как же! Семь классов аккордеона.
Лемешев покачал головой:
— Как вас зовут?
— Элла.
— Эллочка, из вас может получиться неплохая драматическая актриса. Так что лучше вам, наверное, подняться на второй этаж, в Щукинское училище.
— А я где?!
— В оперной студии.
— Ой, извините, пожалуйста, я ошиблась!
Прослушивал меня Анатолий Иванович Борисов. Прочла легенду о Данко из «Старухи Изергиль» Горького, песню из «Медвежьей охоты» Некрасова, басню Крылова «Ворона и Курица». Борисов сказал, что проза мужская:
— Вы вот что сделайте, голубушка, посмотрите-ка «Поднятую целину».
— Так все Лушку читают...
— А вы подготовьте монолог Марины Поярковой.
На третьем туре присутствовал ректор училища Борис Евгеньевич Захава. Был даже Юрий Васильевич Яковлев с женой (он в девяностые, в тяжелый для нас с моим мужем Валентином период, предложил участвовать в его концертах — тем самым поддержав материально). Очень ответственно. Вызвали. Читаю отрывок из «Поднятой целины»: «Марина прыгнула, как от укола, и, наступая на Любишкина могучей грудью, шевеля разгонистыми плечами, начала по-мужски, по-бойцовски подсучивать рукава». Я тоже прыгнула и как грохну кулаком по столу с зеленым сукном, где сидела комиссия. Борис Евгеньевич аж подскочил от неожиданности, начал причесывать рукой лысину (он всегда так делал, когда волновался): «Так, достаточно, достаточно...»
Сдала все экзамены, и Захава говорит:
— Элеонора Петровна, вы поздно поступаете.
Вам двадцать с половиной лет. В театр придете уже в двадцать пять... Девушек играть не сможете.
— Я девушек не играла даже в художественной самодеятельности. Мое амплуа — belle femme – прекрасные женщины. И потом, я всегда буду молодой!
Борис Евгеньевич удовлетворенно кивнул:
— Ну, тогда берем!
Мама с Мариной вернулись в Симферополь, осенью к ним присоединился папа. А у меня началась новая жизнь.
Еще во время экзаменов я обратила внимание на статную девушку, необыкновенную красавицу, и решила, что ее-то непременно примут. Оказывается, Люда Чурсина то же самое подумала про меня. А поступили обе. И очень подружились. Поначалу на двоих снимали угол. Чтобы оплачивать свое скромное жилье, вставали в шесть утра и мыли полы в аудиториях (общежитие получили только на втором курсе). Никто из студентов об этом не знал. Мы с Людой сидели только на бубликах и чае. Она, как и я, тоже была плотненькой. Иногда ходили в шашлычную «Риони», покупали по бокальчику сухого вина, по шашлычку. Шеф-повар Арсентьич, который обожал нас, всегда делал скидку и брал только половину цены.
Денег вечно не хватало. Сидим однажды в коридоре «Щуки», подшиваем какую-то занавеску для этюда и обсуждаем, как заплатить хозяйке за угол, — стипендия всего двадцать четыре рубля, а за жилье нужно пятьдесят отдать.
И вдруг за спиной раздается голос нашего художественного руководителя Леонида Моисеевича Шихматова: «Сколько вам нужно? — достает деньги. — Вернете, когда сможете».
Мы, конечно, отдали — и в тот раз, и во все последующие. О такой доброте Шихматова узнали старшекурсники. И как-то к нему подскочили Николай Волков, Михаил Воронцов и Андрюша Миронов.
— Леонид Моисеевич, одолжите, пожалуйста, десятку.
— Пожалуйста, — по привычке отвечает Леонид Моисеевич, вынимая портмоне. И вдруг задумывается: — А кто у вас художественный руководитель?
— Рапопорт!
— Ну, вот пусть он вам и одалживает.
Шихматов спокойно закрывает портмоне и прячет обратно в карман.
Я не особенно выделялась среди студентов, была «хорошисткой».
А на третьем курсе на распределении ролей в «Вишневом саде», который ставил Евгений Симонов, — о радость и о ужас! — вдруг получила Раневскую. Начали репетировать, но Евгению Рубеновичу постоянно что-то не нравилось: «Элла, нужно «взять» возраст. Вам двадцать четыре, Раневской — пятьдесят!»
Перед «генералкой» принесли костюм из Театра имени Вахтангова — платье со стоечкой и накидкой. Мне наложили на лицо тон, надели парик.
Посмотрела в зеркало, сказала себе: «Я — Раневская» и наконец в это поверила. Сыграла на «отлично». Обо мне заговорили в училище, и Симонов вроде был доволен. Но когда я показывалась с отрывком из «Вишневого сада» в Театре Вахтангова, Рубен Николаевич на худсовете неожиданно сказал:
— Что мы ей предложим играть? Лицо детское, полноватая к тому же...
На что финансовый директор театра Исай Исаакович Спектр парировал:
— Но и мимо такого явления проходить нельзя.
И меня взяли!
Счастью не было предела, и вдруг — известие из дома: мама перенесла операцию.
Рак... Бросив все, я уехала ее спасать. Папе одному, да еще с маленьким ребенком, сестре Маринке только исполнилось девять, было просто не справиться. Мне удалось достать лекарства, которые продлили маме жизнь на год. Она ушла из жизни, не узнав, что я беременна...
Мы жили в гражданском браке с актером Эрнстом Зориным. Он тоже оканчивал курс Шихматова, только на четыре года раньше, был принят в Театр Вахтангова. Вместе участвовали в спектакле «Стряпуха замужем», но на сцене ни разу не встречались: я была задействована во втором акте, он — в первом. Когда пришла в театр, Эрнст как-то сразу обратил на меня внимание. Стал настойчиво добиваться и поначалу очень мне не нравился. Мы сошлись на гастролях, на целинных землях...
Антонина, которую назвала в память о маме, родилась восьмимесячной.
Два последних месяца я лежала «на сохранении». Девочка была очень слабенькой. Мне не давали кормить ее грудью. В отчаянии бегала около бокса для новорожденных, пока одна сердобольная медсестра не сжалилась. Меня впустили, и я наконец увидела свою дочку. Гемолитическая желтуха. Врач открытым текстом сказала, что не дает никаких гарантий: «Поймите, все зависит от девочки. Она должна бороться! И вы — вместе с ней». И мы боролись и победили.
С Эрнстом поженились только через два года после рождения Тоши. Расписались, когда Зорин развелся с первой супругой. До этого дочка была Шашковой, а потом получила фамилию отца.
Жили в общежитии, никакой няни не было. Тошеньку до трех с половиной лет по очереди брали с собой в театр — то я, то Эрнст.
Иногда оставляли на соседей, особенно когда были вечерние спектакли. Частенько я подкидывала дочку тете Вячеслава Шалевича бабе Клаве: «Посмотрите за ребеночком...» И сестра Славы, Танечка, тоже помогала с дочкой. Жили мы в жутких условиях — коммуналка на девять семей. Здание аварийное: один туалет, один кран с холодной водой на кухне. И сам Шалевич там жил. Потом администрация театра переселила нас в коммуналку рядом со «Щукой». В этой квартире был проходной двор в прямом смысле — друзья из театра после спектаклей и репетиций заворачивали к нам на огонек, дверца холодильника не закрывалась. Тошенька знала всех актеров, называла их по имени и фамилии, подставляя «тетю» или «дядю»: тетя Инна Алабина, дядя Юра Яковлев. Она принимала участие во всех наших дружеских посиделках.
Устраивали вечеринки, читали стихи, пели. Дочке все это очень нравилось.
Однажды кто-то подарил ей неваляшку.
— Смотри, мама, какой у меня Виноляжка.
— Тош, почему же Виноляжка?
— Ну как, Вино — в папу, Ляжка — в маму.
Антонина росла очень прилежной, когда я учила ее переходить дорогу, она повторяла мои инструкции вслух, чтобы все запомнить:
— Сначала смотрим налево, потом доходим до дяденьки милинционера, потом смотрим направо и снова идем.
— Милинционера?
— Ну чей-то же он должен быть! Значит, Милин.
Наконец нам дали от театра квартиру на Большой Полянке. Тоша пошла в школу, а мы с мужем пропадали в Вахтанговском, в отпуске работали на творческих встречах, чтобы обеспечить семью. И конечно, не могли уделять ребенку достаточно внимания. Я вообще никогда не отличалась чрезмерной эмоциональностью. Любила дочь безумно, но уходя в театр, только и говорила: «Тош, мама идет на работу».
И вот однажды муж привел ее на спектакль «Конармия». Я со Славой Шалевичем была занята в первом акте, Эрнст — во втором. Отыграла свою сцену и за кулисы, в предбанничек, где уже ждали мои. Дочка впервые увидела меня на сцене в образе казачки Насти, восхищенно развела руками: «Мамочка, какая у тебя длинная коса!
Какие прекрасные кофточка и юбочка. Дядя Слава Шалевич тебя так крепко обнимал, а ты работала, работала...»
В театре ролей поначалу не давали. А потом я сыграла Фею в «Золушке», Машеньку в «Живом трупе» (заболела Людмила Максакова, и я вышла в последнем спектакле в сезоне). Рубен Николаевич Симонов тогда написал мне на программке: «Дай Бог вам такого же успеха в будущих ваших ролях». И добавил уже устно: «Но надо похудеть». За то лето я сбросила двадцать килограммов.
После каникул пришла в театр обновленная. Да еще и волосы сильно отросли. Рубен Николаевич меня не узнает, спрашивает у актрисы Дарьи Максимовны Пешковой:
— А кто это у нас на сцене?
— Эллочка Шашкова.
— Да?!
Я очень много играла, были потрясающие главные роли. Но когда у руля театра встал Михаил Александрович Ульянов, спектаклей для меня не нашлось. Приносила несколько пьес, в которых видела «своих» героинь, но не везло. Знаю подводные камни этого водоворота, в котором я застряла надолго... Поступило одно непристойное предложение, а потом, в ответ на мой отказ, последовало наказание. В любимой профессии, к сожалению, есть много всякого — зависть, предательство, непонимание. Актер не может жить без работы. А я никогда ничего не требовала, никого локтями не отталкивала, разгребая себе путь к звездам.
В тот отчаянный момент меня в буквальном смысле спасло кино, и так уж случилось, что попала я в действительно знаковые фильмы.
Поначалу снимали мало, но как только похудела, получила приглашение от Вениамина Давыдовича Дормана. Он позвал на пробы в «Ошибку резидента». Главная женская роль: Мария, жена Тульева. Пробоваться — с самим Георгием Степановичем Жженовым!
В павильоне выстроили маленькое подобие диспетчерской, вручили текст. Волнуюсь жутко. На реплики Жженова отвечаю по-театральному громогласно. Георгий Степанович машет Дорману: «Так, Веня, стоп. Дай мне ее на пятнадцать минут». И повел в кафе при студии.
Сидим, пьем кофе.
— Ну, Элеонора, рассказывай о себе.
Стала рассказывать, что да как.
— Ты себя слышишь?
— Слышу.
— А меня слышишь?
— Слышу.
— А чего тогда на площадке орешь? Это тебе не театр! Тут над головой микрофон висит. Он все улавливает, даже шепот. Поняла?
— Да...
— Ну все, пошли на пробы.
Вернулись, сняли дубль. После команды «Стоп» Жженов полусерьезно-полушутя сказал Дорману: «Веня, если ты ее не утвердишь, сниматься не буду».
И меня утвердили. Георгия Степановича я стала про себя называть своим крестным отцом в кино. На съемках была зажата не столько перед камерой, сколько перед самим Жженовым, но пыталась дотягивать до его уровня. У нас сложились очень теплые отношения.
Много лет спустя, на его девяностолетии в Доме кино, куда я пришла с внуком Давидом, показали третью серию фильма «Георгий Жженов. Русский крест». И вот съемка встречи Георгия Степановича с писателем Виктором Астафьевым, во время которой они, не стесняясь в выражениях, кроют нашу власть, нашу жизнь, нашу демократию... А у меня рядом шестилетний ребенок. Поглядываю на Давида, не зная, что делать. Он сидит завороженный тем, что видит. После просмотра спросил: — Бабушка, а у тебя есть фотография этого человека?
— Есть.
— Подари мне.
— Зачем?
— Я хочу помнить его всю жизнь.
Оказалось, он даже не замечал мата с экрана — так был потрясен личностью Жженова.
А потом мы с Давидом подошли к юбиляру и внук вручил ему собственноручно вылепленного петушка.
Сыграла я и в двух последующих сериях — «Судьба резидента» и «Возвращение резидента». Предстояла развязка, четвертый фильм «Конец операции «Резидент», где Тульев должен встретиться с женой. Я была готова, костюм сшили, но «что-то» помешало.
Зритель так и не дождался этой встречи. Меня потом часто спрашивали почему. Отвечала всегда одно и то же: «Не встретилась по замыслу режиссера». Настоящая причина совсем другая. Я в тот период тяжело расходилась с Эрнстом, и событие это вызвало целую волну последствий на студии Горького. В частности и то, что меня не сняли в последнем фильме.
После «Ошибки резидента» режиссеры Владимир Краснопольский и Валерий Усков предложили мне роль Стешки в фильме «Тени исчезают в полдень». Съемки проходили в уральской деревне Саргая. Должна была сниматься сцена сенокоса, с партнером своим я знакома не была. И вот идет навстречу Петр Вельяминов, он же Захар Большаков — невзрачный какой-то, невысокий. Но поднял на меня глаза — необыкновенные, сине-голубые — и с хитринкой так посмотрел.
По сценарию я люблю героя Валеры Гатаева — Фрола, а Захара бросаю ради этой любви.
В жизни все сложилось иначе. Петя, Петечка, Петюха — мы с ним очень подружились. Научились косить, жать — в кадре все это делали сами. Правда, из-за той сцены сенокоса меня чуть не сняли с роли. Худсовет «Мосфильма» решил, что моя колхозница получилась «какая-то перламутровая, бело-розовая». Владимир Краснопольский вступился: «Она же дочь лесника! Только пришла в колхоз».
В экспедиции Петя с актером Анатолием Соловьевым все время приглашали меня на ужин: они повсюду таскали с собой маленькую плитку и жарили на ней мясо. Вечерами мы втроем отдыхали на природе, травили анекдоты, говорили о жизни, даже стихи декламировали и песни пели.
Замечательное было время... Потом стали дружить семьями. Никогда не была героиней его романа, да и он моего, но я его просто обожала. Так же, как обожала Вячеслава Тихонова и Георгия Жженова. Эти трое были для меня эталоном настоящих мужчин. И как же повезло, что я их встретила на своем жизненном пути!
Несколько лет спустя, когда я уже была замужем за режиссером и сценаристом Валентином Селивановым, Петя с женой Еленой позвали нас к себе на Фрунзенскую набережную. Оказалось, что Лена была дочкой Иосифа Маневича, у которого мой Валя учился во ВГИКе. Однажды мне довелось побывать и в отцовском доме Петечки на Ленинском проспекте. Его родители долгое время работали в Институте нефти и газа имени Губкина. На тот момент мама уже ушла из жизни, отец, Сергей Петрович, был на пенсии.
Помню, как увидела этого сухопарого пожилого человека, который сидел в высоком кресле. Мы долго разговаривали. Это был настоящий интеллигент, дворянин, интеллектуал. И я поняла, почему Петя такой. Он очень многое взял от своего отца, всегда пытался на него походить.
Петя прожил с Леной десять лет, потом развелся. Если он влюблялся, то сразу женился. У него никогда не было любовниц. Когда чувства перестают в тебе пылать, действительно нужно расставаться. Что Петя и делал. Иначе жить не мог. За это его многие осуждали. Конечно, развод — всегда удар для женщины. Здесь и переживания, и обиды. Но Вельяминов сумел со всеми своими бывшими женами сохранить нормальные отношения.
Когда Петя c последней своей супругой Танечкой Танаковой уехал жить в Ленинград, мы продолжали поддерживать связь. Они очень любили друг друга. Таня была его лучиком, солнышком. Петя уже тяжело болел, она ухаживала за ним, продлила ему жизнь.
Я бывала в их скромной ленинградской квартирке на Миллионной улице. У Пети жили кошки, и кто-нибудь из хвостатых любимцев всегда сидел у него на руках. Они помогали ему выздоравливать. Вельяминов очень любил животных, но кошек особенно. Часто давал деньги кошачьим приютам.
Но вернусь к съемкам «Теней...» Работа над эпизодом cвадьбы Стешки и Большакова и дальнейшего ее побега к Фролу пришлась на зиму. Мороз стоял жуткий — градусов двадцать, не меньше! А мне предстояло выскочить из избы в одном сатиновом платье и фате, пролезть через забор и забраться в телегу, которая понесет к Фролу.
Снимаем дубль: пролезаю, забираюсь. Но Борис Новиков, сидевший на облучке, трогает так внезапно, что я валюсь лицом в сугроб. Снимаем второй дубль, третий.... На пятой попытке зуб на зуб уже не попадает, ног не чувствую. Наконец сняли. Владимир Аркадьевич втолкнул меня в автобус, кричит реквизитору Вале Ивлеву, чтобы принес на площадку водку «для сугреву», — на съемках всегда имелась бутылочка для экстренных случаев. Валя, сидевший в углу, с трудом поднял голову и пробормотал: «Оч-чень долго сымали...» Не оставил ни капли и закуску всю съел. Меня повели в избушку, дали чаю, не помогает: дрожу как цуцик. На помощь пришел паренек из группы, раздобыл где-то портвейн. Я выпила залпом полстакана и заснула.
Утром была здорова!
Зрители невзлюбили мою Стешку, а отражалось это на мне. После серии, в которой она сбегает со свадьбы к Фролу, меня в коридоре театра демонстративно проигнорировала рабочая сцены.
— Настя, ты что?
— Видеть тебя не хочу, от такого парня ушла!
А потом наша съемочная группа приехала с концертом на часовой завод (работали там одни женщины). Со всех сторон недовольный шепот: «Смотрите, Стешка пошла — вот стерва!» Чуть не плача от обиды, подошла к Краснопольскому:
— Они меня ненавидят!
— Элла, ты что? Это же признание!
Но настоящая известность пришла после «Семнадцати мгновений весны». Иной раз даже курьезы случались. Однажды забежала в магазин за шампанским. Передо мной в очереди стоял нетрезвый гражданин. Ему не хватало на «чекушку», и он принялся ругаться с продавщицей, просил продать в долг. После препираний повернулся ко мне:
— Мамаша, дай трешку!
Дала десятку. И он, вдруг изменившись в лице, с трудом произнес:
— О! «Семн-цыть... гноений... исны»!..
И смех и грех!
Но были и приятные истории. На семидесятипятилетии Вельяминова я поздравляла Петю от всех актеров Москвы.
Спела романс, сказала какие-то теплые слова. Спускаюсь со сцены, а в зале толпа его поклонников, в основном морские офицеры (после картины «Командир счастливой «Щуки», где Петя сыграл моряка-подводника, его очень полюбили военные). Пытаюсь пробиться к своему месту, но меня окликает адмирал в летах. Зовет кого-то через плечо: «Полиночка, иди сюда!»
Подошла его супруга, а адмирал опустился передо мной на колено и поцеловал руку: «Полина, помнишь встречу Штирлица с женой, ты тогда плакала? Это та самая актриса».
Забегая вперед, скажу, что с очередным юбилеем меня поздравила Служба внешней разведки. Приехали домой с фотографом, вручили грамоту с благодарностью от жен разведчиков за то, что правдиво рассказала об их тяжелой судьбе.
Цветы подарили, свою эксклюзивную чашку и позвали отметить Новый год в их компании. И я согласилась — из актерской братии была на том вечере одна.
Два года спустя после премьеры «Семнадцати мгновений» меня пригласили на пробы. Знакомый ассистент по актерам настойчиво звал на студию Горького: «Элла, это очень интересный проект — режиссер Валентин Селиванов снимает «Дневник Карлоса Эспинолы».
Тема и правда была актуальной. К тому времени в Чили победила оппозиция, в Москве тайно жил Луис Корвалан, генеральный секретарь Компартии Чили. Я согласилась приехать, узнала, что Селиванов не только режиссер, но и сам написал сценарий. Ему прочили прекрасное будущее. Посмотрев Валин диплом во ВГИКе, Василий Макарович Шукшин сказал: «Его все студии должны оторвать с руками!»
Наша встреча все никак не складывалась: то я не могу, то он.
На третий раз все же встретились. Пожали друг другу руки. Уже потом Валя признался: «Коснулся твоей ладони — и меня словно обожгло».
Я же ничего не почувствовала. Селиванов был женат, у него росла маленькая дочка. А мы с Зориным, прожив двенадцать лет, расставались. Любовь себя изжила, и быть рядом с человеком, которого больше не люблю, я не могла. Обманывать его и себя — да ни за что! Лучше уйти. И я ушла, забрав с собой Тошу. Через несколько лет Зорин эмигрировал в США. Несмотря на то, что мы расставались очень тяжело, я никогда не запрещала Эрнсту видеть дочь. И она обожает отца, ездит к нему в гости.
В общем, ни о каком романе с Селивановым я и не помышляла: женатый мужчина для меня — табу.
Пробы были в Иваново, в интернате, где планировались съемки.
Однажды задержались, а у меня поезд. Валя и второй режиссер Миша вызвались проводить. Наспех прощались на перроне — поезд уже тронулся. Михаил чмокнул по-дружески, а Валентин вдруг на секунду прижал к себе и поцеловал в губы: крепко, по-настоящему, по-мужски. Я, ошарашенная, вошла в вагон. Из головы не выходил этот поцелуй. Утром спектакль «Каменный гость», нужно поскорее заснуть, чтобы быть в форме, а я пролежала на своей полке не сомкнув глаз до самой Москвы. Все пыталась разобраться, что со мной происходит. Поняла, когда через несколько дней пришла на репетицию на студию Горького и встретилась с Валей глазами.
Стало ясно — я влюбилась.
Нас захватило очень сильное чувство. Не можешь есть, спать, мысли в голове путаются и отчаянно хочется одного — быть рядом... А рядом быть нельзя, ведь у него семья, ребенок...
Валя признался первым. В ответ смогла лишь вымолвить:
— Ты женат... Я так не могу, прости.
— А я не могу без тебя жить!
Это была мука. Долго не сдавалась, но в конце концов сказала себе: «Но ведь и ты без него не можешь...»
С той стороны разрыв был очень болезненным — жена не хотела Селиванова отпускать, их дочке Анечке исполнилось всего два года.
Но мы с Валей сошлись и больше не расставались. То, что это судьба, я поняла после одного случая.
Мы еще не встречались, даже были на «вы». Возвращались как-то со студии, и Валя попросил шофера остановиться на проспекте Мира (там жила его мама). Повернулся ко мне и говорит: «Элла, я хотел вам кое-что показать».
Он выскочил из машины, через пару минут вернулся и протянул мне фотоколлаж: «Я сделал его давно, до нашей встречи. Это мой идеал женщины». Не знала, что ответить. С листка бумаги смотрела почти точная моя копия...
Валя развелся. Стали жить вместе. Сначала снимали жилье, потом разменяли с Зориным квартиру, он получил «однушку» на Дорогомиловской, мы с Валей и Антониной остались в том же доме на Полянке.
Тоше только десять исполнилось, конечно, ситуация была непростая. Но мы с Валей уже не могли расстаться. Он посвящал мне стихи. А я чувствовала, когда он входит в подъезд. Знала — вот сейчас повернется ключ и зайдет Валена. Вот как это объяснить? Только одним словом — любовь.
Валя очень привязался к Тоше. Дочь решила поступать на сценарный во ВГИК, и он помогал ей готовиться к экзаменам. Тошка выбегала в коридор во время сочинения и звонила Селиванову по телефону. По общим баллам дочь не прошла, но ту ее вступительную работу частенько зачитывали на курсах сценаристов как пример удачного текста. Кстати, сегодня она работает исполнительным продюсером, окончила институт искусств в Филадельфии.
Мы с Валей расписались спустя четыре года после того, как съехались.
И на то была банальная причина: из-за отсутствия штампа в паспорте нас не селили вместе в гостиницах. Никакой свадебной мишуры и лимузинов — расписались, выпили шампанского и я побежала на спектакль.
Жили мы счастливо, но меня очень мучило, что я разбила семью. Чувствовала: этот грех надо отмолить. И я крестилась. Крестную мать нашла, а вот отца — нет. При советской власти посещение церкви не приветствовалось, и люди побаивались: вдруг узнают на работе? И тогда муж предложил: «А давай твоим крестным стану я?» Мы плохо разбирались в религии, не подозревали даже, что так нельзя. Спустя годы мой духовник отец Георгий, узнав об этом, сказал лишь: «Грех совершен по незнанию, буду отмаливать».
Во время обряда стояла в белой рубашке, рядом муж и подруга.
Батюшка спросил:
— Имена крестных?
— Валентин и Валентина.
Он обратился ко мне:
— Вашего имени нет в святцах, оно не православное. Нужно взять другое.
— Хорошо, я тоже буду Валентиной.
Батюшка улыбнулся. Так я, Элеонора в миру, стала Валентиной.
Казалось, впереди долгая счастливая жизнь. Но на взлете карьеры Валентин был подбит, крылья его — подрезаны. С горечью говорил мне: «Никогда не высовывайся, не забирайся высоко.
Очень тяжело и больно падать. Мудро поступает тот, кто держится золотой середины».
За плечами у Селиванова был успешный фильм «Большое космическое путешествие» по сценарию Сергея Михалкова. Но «Дневник Карлоса Эспинолы», еще даже не смонтированный, разгромили в пух и прах. Хотя многим нашим друзьям, видевшим картину, она нравилась. Целых двенадцать лет Валя ничего не снимал. Он написал массу сценариев, но ни один не был принят... Вернее, какие-то принимались, но их сразу откладывали в долгий ящик. Был очень сильный клан ненавидящих Валю завистников, чиновников, облеченных властью, которым я в свое время отказала. И они отыгрались на муже: «Выбрала другого? Вот теперь расплачивайся».
В начале девяностых Селиванов встал на ноги: продал свою квартиру и на вырученные деньги (плюс кое-что удалось скопить) организовал киностудию «Спас».
Муж начал сотрудничать с режиссерами из Голландии, Франции, Италии, Германии. Они снимали полудокументальные-полухудожественные картины о событиях в нашей стране по его сценариям. Студия стала приносить доход. Валя обожал собирать у нас друзей. Бар ломился от разных напитков — он коллекционировал водку, коньяк, виски, сам уже не пил (выпивал одно время, но сумел взять себя в руки), только угощал. Потрясающе готовил плов и шашлык. Если было некогда, спускался в «Чебуречную», покупал чебуреки и разжаривал их перед приходом гостей, шутил: «Вот, сам готовил!»
Так получилось, что роковую роль в нашей жизни сыграл человек по имени Александр, приглашенный режиссер, поставивший в Театре имени Вахтангова три спектакля.
В то время они с Валей дружили. Муж всегда был отзывчивым — ни в чем не мог отказать близким, старался помочь. Александр одолжил у него огромные деньги, отложенные на студийные проекты. Сказал — на покупку квартиры для матери. И не отдал. Вначале все кормил обещаниями, потом вовсе перестал брать телефонную трубку, исчез. Мы остались нищими.
Валентин не смог этого пережить... Снова в яме, снова без денег. Как обеспечить семью?! Сердце его не выдержало. Тот день — первое апреля 1998 года — один из самых страшных в моей жизни.
...На дворе уже темнеет, а Валены все нет. Вышел в магазин и не вернулся. Всю ночь, не сомкнув глаз, умирая от страха за него, обзваниваю больницы, милицию, морги:
— Пропал мой муж, Валентин Селиванов. Он у вас?
Все оборвалось в один миг, когда девушка на том конце провода буднично бросила:
— В морге на улице Россолимо.
Непонимающе переспрашиваю:
— В... морге? А что он там делает?
— А что в морге делают?!
Я закричала... Трубка выпала из рук. Короткие гудки били в самое сердце, заставляя признать страшную правду — моего Валены больше нет.
Спустя год после смерти мужа состоялся суд.
Перед уходом из жизни он успел подготовить необходимые бумаги, все говорил, словно предчувствуя: «Если со мной что-то случится, судись». Я так и сделала. Но считаю решение суда необъективным. Ответчику по причине якобы финансовой несостоятельности назначили выплатить лишь половину суммы, которую он был должен. Эту злополучную половину Александр отдавал целых десять лет. И сколько стоит человеческая жизнь? Я человек верующий, обязана простить, но забыть не смогу...
Очень жалею, что не родила Вале ребенка. Однажды сделала глупость, совершила большой грех и каюсь до сих пор. Все из-за безденежья и пресловутого квартирного вопроса — в тот непростой год нам фактически негде было жить.
Мы были опьянены друг другом, проросли друг в друга... Любили до потери пульса, настолько сильно, что не могли надышаться, — амок, как в романе Цвейга. Господи, если бы знать заранее, сколько в этом мире отмерено тебе счастья!
Совсем недавно, разбирая вещи после переезда в новую квартиру, наткнулась на сумку с Валиными документами. Нашла трудовую книжку. Оказалось, после потери денег он работал грузчиком, чтобы нас прокормить. И скрывал это от меня! Просто-напросто надорвал свое сердце. Вспомнила, как Валена приносил смятые трешки, пятерки, я спрашивала:
— Откуда?
— Да я на бирже подсказываю выигрышные номера.
Он приходил домой мокрый, пот лил градом. В пятьдесят пять лет разгружал ящики в булочной, а я верила, что это он так перенервничал на бирже. Как слепая была...
Без Валены стала жить по инерции. Не могла найти опору, понять, для чего вообще нужно просыпаться утром. Оставаться в нашей квартире, где все хранило память о муже, было невыносимо. Чтобы не сойти с ума, занялась разменом и вскоре переехала на «Коломенскую». Странное совпадение — мы с Валей очень любили заповедник в Коломенском, осенью и зимой подолгу бродили по его аллеям. Воспоминания преследовали меня...
Я никогда не выбралась бы из этого состояния без поддержки дочери и внуков — Давида и Георгия. Тоша позвонила моим старинным друзьям Танечке и Сержу, они живут во Франции, рассказала о случившемся и попросила пригласить меня в гости.
Та поездка помогла прийти в себя. От страшных мыслей отвлекала и работа — актриса Лидия Константинова предложила сыграть в антрепризе «Ночные встречи». Виталий Альшанский, участвовавший в спектакле, в тот момент много снимался в кино. Он стал брать на съемки мои фотографии. Показывал портфолио режиссерам, его спрашивали: «Она еще жива?»
Меня снова спасло кино. Режиссер Оксана Харламова пригласила сыграть отрицательную роль в полнометражном фильме «Грехи наши». Очень удивилась:
— Почему я?!
— У вас благородная внешность, никто не догадается, что вы убийца.
Я пошла на это с благословения батюшки. Но были и другие картины: «Возвращение Мухтара», «Знаки любви», «Закон и порядок», сериалы «Мачеха», «Я лечу», «Гламур»... У меня есть силы для работы — за плечами большая жизнь, много опыта. В прошлом году на малой сцене Театра Вахтангова по предложению и задумке заведующей труппой Галины Львовны Коноваловой и поддержке худрука Римаса Туминаса я отметила семидесятипятилетний юбилей. Спасибо всем без исключения, особенно директору театра Кириллу Игоревичу Кроку — до сих пор не могу прийти в себя! Я очень жду открытия второй сцены: Римас Владимирович обещал «старожилам» роли. Надеюсь, что снова буду играть.
А еще грандиозный подарок судьбы — мою «хрущевку» собрались сносить и я получила двухкомнатную квартиру на «Профсоюзной».
В этом мне помогли очень многие, а Василий Лановой личным звонком в департамент довел всю историю до успешного финала.
Двадцать два года я прожила с любимым человеком. Далеко не всем так везет! А мне повезло — я любила и была любимой... Была счастлива. Я потеряла в этой жизни многих — отца, маму, сестру, Валентина... Но для чего-то все еще здесь. И нужно ценить каждое отпущенное тебе мгновение. Каждую новую весну...
Редакция благодарит за помощь в организации съемки мебельный бутик HOTEL RICHESSE.
Подпишись на наш канал в Telegram