В мае мне исполнится девяносто. Праздновать юбилей вряд ли стану. Почти четыре года назад в день моего рождения внук Сережа, сын Жени, ушел в монахи. Самый любимый человек, которого, думаю, я больше не увижу...
Все было как всегда: Сережа принес продукты, помог приготовить праздничный ужин, накрыл стол, а когда гости разошлись, вымыл посуду. Уходя, обнял меня и долго не отпускал. Помню, подумала: «Будто навсегда прощается...» Ближе к ночи раздался звонок, в трубке — голос Сережи: — Бабуленька, пожалуйста, скажи папе, что я забыл передать ему письмо.
Оно лежит в его комнате.
— Конечно скажу, но что ж ты сам ему не позвонишь?
— Я тороплюсь, бабуленька.
Набрала Жене, рассказала про письмо. Вскоре сын перезвонил:
— Мама, ты знаешь, что он написал?
— Нет.
— Сережа ушел в монастырь!
Пока Женя читал письмо, я плакала. Хотя никогда не была плаксивой и даже в самые тяжелые моменты предпочитала действовать. Но что я могла теперь? Только верить, что в монастыре Сереже лучше, и уважать выбор близкого человека, как всегда было принято в нашей семье.
...С папой Жени, моим единственным, бесконечно любимым мужем, я познакомилась в школе рабочей молодежи в 1943 году.
Юра был близоруким, поэтому занял первую парту, а я села на последней. На перемене вокруг нас с подругой — общительных, заводных — мгновенно собралась веселая компания: шутки, смех... Юра обернулся, встретился со мной взглядом — и, как сам потом признался, «пропал».
Он провожал меня из школы в течение всего учебного года. В Москве действовал комендантский час, и возвращавшегося домой затемно Юру часто задерживали милицейские патрули — доставляли в отделение, проверяли документы и отпускали только утром. А следующим вечером он опять шел меня провожать...
Во время прогулок Юра больше молчал. Задаст вопрос — и слушает мои рассуждения. Никаких поцелуев, объятий, признаний между нами не было. Он даже под ручку не решался меня взять. Потому его слова:
— Мы должны быть вместе. Ты переедешь ко мне, — стали полной неожиданностью.
— Почему ты решил, что я соглашусь?
— Потому что ты меня любишь. А я люблю тебя.
И это было правдой.
Вскоре Юра познакомил меня со своей мамой. Мария Семеновна мне очень понравилась. Красивая, обаятельная, веселая. К тому же в отличие от моих родителей, считавших, что прежде чем жениться, следует получить высшее образование, она всячески поддерживала наше желание создать семью: «Любовь — это главное!
Все остальное — потом». Был в ее позиции и корыстный интерес. Как ответственного сотрудника Военторга Марию Семеновну отправляли в побежденный Берлин налаживать работу магазинов и ресторанов для советских офицеров. А на кого оставить мужа, который старше на двадцать пять лет и совершенно беспомощен в быту? Я, несмотря на юный возраст, была девушкой серьезной, домовитой — отличный вариант, при котором можно ни о чем не беспокоиться.
Свадьбы как таковой не было. Открыли бутылку шампанского, которая осталась с довоенных времен, закусили конфетами-ландринами. Даже хлеба достать не удалось...
Вскоре после того как я поселилась в коммуналке, где у Стебловых было две комнаты, Мария Семеновна отбыла на два года в Берлин. А мы с Юрой поступили в институты. Он — в энергетический, я — в медицинский. Жили втроем на две стипендии по четыреста рублей «старыми» и пособие на хлеб в сто пятьдесят рублей, которые платили Виктору Павловичу. Свекор был из семьи дворян — серьезный, строгий, немногословный. Соседи звали его «антиллегентом» за то, что никогда не повышал голоса и даже в коридор не выходил без пиджака. Долгие годы Виктор Павлович возглавлял ремонтные мастерские подвижного состава всех железных дорог Союза, но пенсия в ту пору не полагалась даже таким заслуженным людям.
От помощи мамы, которой нужно было поднимать моего младшего брата, я сразу отказалась: «Мы поженились — значит, считаем себя взрослыми».
Хорошо, что перед отъездом Мария Семеновна сделала для нас запас из круп. По выходным я и Юра шли на рынок и выменивали на стакан пшена или перловки пару килограммов картошки, немного моркови, лук. Я варила из них большую кастрюлю супа, которого хватало на несколько дней. Не бог весть что, но все же не голодали...
Женя родился восьмого декабря 1945 года. Академический отпуск молодым мамам тогда не полагался, и я продолжала учиться, разрываясь между институтом и домом. В мое отсутствие с сыном оставалась соседка — баба Катя. В Москву она приехала из глухой деревни, всю жизнь проработала на кондитерской фабрике Эйнема («Красный Октябрь»), но грамоте так и не научилась. Одинокая, добрейшей души, Екатерина Васильевна просто обожала Женю.
И однажды — опять же из лучших побуждений — дала ему, четырехмесячному, целую бутылку морковного сока. У Жени началась жесточайшая диспепсия. Спустя два дня от слабости он не мог даже плакать. К счастью, круг общения моей мамы состоял из передовых представителей отечественной медицины, и она попросила приехать к внуку двух самых именитых в ту пору профессоров-педиатров: Лангового и Виленкина. Первый сказал: «Строжайшая диета, никакого молока, даже материнского. Лекарство, которое выпишу, строго по часам...»
Ближе к вечеру приехал Виленкин. Одобрив курс лечения, назначенный коллегой, настоятельно рекомендовал вывезти сына из Москвы.
— Снимите дачу в Подмосковье, пусть дышит свежим воздухом.
Я растерялась:
— Но как же мы переедем за город, если у меня институт, занятия?
Виленкин показал рукой на Женечку:
— Вот теперь ваш институт!
Наших более чем скромных средств хватило только на комнату в пригороде Истры — в деревянном доме, где обитали многодетная семья и... полчища клопов. Первую ночь я не заснула ни на минуту, держа сына на руках и следя за тем, чтобы они к нему не подобрались. На другой день Юра привез из Москвы какой-то раствор, разлил его по консервным банкам, поставил в них ножки кроватей, стола, стульев. И больше кровососы нас не беспокоили.
В течение полугода муж ездил из Истры в Москву на учебу, а вечером возвращался обратно.
Не помню, чтобы он хоть раз пожаловался на усталость. Весной Женю показали Виленкину. Профессор одобрительно похлопал меня по руке: «Вы молодец — обеспечили ребенку замечательный уход. Диспепсию мы с вами победили, но ее последствия будут давать о себе знать всю жизнь. Малейшая инфекция, даже какая-то грубая пища — и все старания полетят в тартарары!»
Сами мы могли питаться картошкой с квашеной капустой и черным хлебом, но Жене нужно было покупать на рынке деревенские продукты, фрукты. Поэтому после окончания второго курса Юре пришлось перевестись на заочное отделение и поступить электромонтером на завод. Меня, пропустившую из-за болезни сына год учебы, готовы были восстановить в медицинском, ждали там. Но институт переводили из Москвы в Рязань.
Пришлось поступать в педагогический на биофак, где зачли предметы, которые я уже сдала в медицинском. Уходя на занятия, оставляла Женю на бабу Катю — да-да, ту самую... Сделала это не колеблясь. Во-первых потому, что из-за своей невольной вины и страха за жизнь Жени бедная Екатерина Васильевна сама едва не слегла, во-вторых, теперь по любому, даже самому пустячному, касавшемуся ребенка поводу она советовалась со мной, и наконец, ни одна нянька не могла бы полюбить моего сына так, как баба Катя.
Я проводила по несколько часов у плиты, чтобы приготовить сыну завтрак, обед и ужин, а он, негодник, ничего не ел. Каждый вечер между мной и Екатериной Васильевной происходил такой диалог: — Ну как?
— Опять все цело.
Раз десять подогревала. Где уговорами, где строгостью заставлю еду в рот положить, так он ее за щеку закатит — и сидит полчаса, не глотает.
Спасали только соки, которые я выжимала из свежих фруктов. Их Женя пил с удовольствием.
Пока сын рос, я жила как на пороховой бочке. Не было года, чтобы он чем-то серьезно не болел. Дизентерия, корь, коклюш, скарлатина, даже дифтерия! Диагноз я поставила сама, районный врач считала, что это ангина. Позвонила Виленкину, он приехал, вызвал медсестру. Жене сделали вливание — и сразу стало легче. Прощаясь, профессор сказал: «Опять должен вас похвалить. Промедли вы несколько часов — спасти мальчика уже бы не удалось».
Я вернулась к учебе, а с выздоравливающим сыном оставались баба Катя и дедушка Витя — единственный в нашей семье пенсионер.
Виктор Павлович рассаживал на диване игрушки и сочинял истории об их путешествиях и приключениях. Рассказы были настолько яркими и увлекательными, что Женя, не шелохнувшись, слушал часами.
С дедушкиных представлений и началось увлечение сына кукольным театром. Лет с пяти он лепил из пластилина миниатюрные головы сказочных героев и зверей, а потом, надев их на пальцы, разыгрывал перед нами и соседскими детьми целые спектакли. Со временем к «пальчиковым» добавились куклы-«петрушки» на руку, тростевые. Их Женя тоже мастерил сам: головы делал из папье-маше, рисовал акварельными красками лица, из обрезков ткани шил костюмы.
Как-то в Москву на гастроли приехал чехословацкий театр, там Женя увидел кукол с головами из мягкой резины. Сын несколько дней ходил под впечатлением: «У них лица живые! Куклы и смеются, и плачут, и сердятся!» А спустя неделю притащил из аптеки несколько круглых клизм. Приклеил к ним пуговицы-глаза, носы сделал из винных пробок, бритвой вырезал рты. «Труппа» получилась на загляденье. С ней Женя выступал и в школе, и у шефов — в Министерстве легкой промышленности.
В шестом классе он написал письмо Образцову. Рассказал, что сам сочиняет сюжеты и делает кукол. В ответ получил от Сергея Владимировича приглашение побывать за кулисами театра. В интервью сын говорит, что ходил к Образцову с другом, а на самом деле — со мной.
И в других историях я нахожу ту же «подмену». Нисколько не обижаюсь, потому что знаю причину, по которой его память хранит именно эти версии. В детстве Женя боялся выглядеть в глазах друзей маменькиным сынком, и это при том, что на самом деле был очень ко мне привязан.
Вот я веду сына в первый класс. В ту школу, куда, получив диплом пединститута, устроилась сама. На Жене — сшитый на заказ пиджак-френч со стоячим воротничком, «золотыми» пуговицами — как у дореволюционного гимназиста. У двери он мертвой хваткой цепляется за мою руку:
— Пойдем со мной.
— Нет, — отвечаю, — ты пойдешь один, а мне нужно в другой класс, к другим деткам.
Подумав немного, Женя кивает головой:
— Ладно.
Но когда будет звонок, ты уже здесь стой. Меня встречай, я к тебе выйду.
Летом после первого класса я взяла его с собой в лагерь, куда райком комсомола направил меня старшей пионервожатой. И вот во время тихого часа прибегает одна из воспитательниц: «Марта Борисовна, пойдемте со мной!» И прямиком к корпусу, в котором размещался самый неугомонный отряд — одиннадцати-двенадцатилетние мальчишки. Тихонько приоткрывает мне дверь. Посреди комнаты на табуретке сидит Женя и что-то рассказывает, а тридцать подростков лежат в кроватях и, подперев головы руками, слушают, боясь пропустить хоть слово.
«Вот это Женька! — шепчет воспитательница. — Семилетний клоп, а как держит аудиторию! Быть ему артистом!»
Умение увлечь публику у сына в крови. Мой папа в юности пел на сцене «Ла Скала», но потом Первая мировая, революция... Музыкально одаренными были оба моих родителя. Папу природа наделила уникальным тенором, а мама прекрасно играла на рояле. В Рижскую консерваторию она поступила еще гимназисткой и одновременно занималась в двух учебных заведениях. Сегодня ее назвали бы вундеркиндом. Я тоже играю на фортепиано — правда, не так хорошо, как она, а голоса, в отличие от папы, у меня нет. Но музыка всегда была моей большой любовью. Если на душе грустно — сажусь за пианино. Это помогает обрести гармонию.
...Когда начинаю вспоминать детство Жени, на кадрах из прошлого сын чаще всего предстает читающим книгу или мастерящим новую куклу. Между тем этот «пай-мальчик» мог и пошкодничать. Однажды возвращаюсь с работы и вижу: свекор, с головы до ног осыпанный мукой, дремлет в кресле. А вокруг него, почти глухого, скачут два Женьки — наш и соседский. Прыгают, хохочут: «Снег идет! Деда снегом завалило!» Отправила обоих на кухню, а сама взяла щетку и принялась осторожно сметать муку с костюма Виктора Павловича. Все боялась: проснется и обидится. Собрав муку в лоток, пошла на кухню. Усадила «разбойников» напротив себя и серьезно поговорила о том, что нехорошо так шутить над дедушкой и что старость нужно уважать. Но вообще к подобным лекциям прибегала нечасто.
Женя учился в младших классах, когда в комнату через открытое окно влетел сокол. И сын уговорил нас с Юрой оставить птицу. Согласились с условием, что Женя будет чистить клетку, менять воду, давать корм. Первые дни так и было, а потом у него появились более важные дела. Ухаживать за птицей пришлось мне и мужу. Вскоре между моими мужчинами состоялся разговор:
— Ты знаешь, что данное слово нужно держать?
— Да.
— Обещал ухаживать за птицей, но не выполняешь. Я выпускаю сокола на волю.
Как же Женя плакал, как умолял! Но Юра был непреклонен: — Ты знаешь, я никогда не меняю своих решений.
Открыл окно — и выпустил.
Женя так переживал, что я стала опасаться: не заболел бы. К счастью, обошлось.
Других конфликтов у нас с сыном, кажется, и не было. На родительских собраниях на его одноклассников жаловались: одного застукали с сигаретой, второй дерется, третий разбил стекло из рогатки. А Женю всегда ставили в пример: «Вот что значит — мальчик находится под постоянным контролем родителей!» На самом деле это было так и в то же время не так. Мы, например, никогда не диктовали сыну: с этими мальчиками дружи, а с этими нет. Пытаться оградить ребенка от дурного влияния — дело безнадежное. Особенно если он растет в коммуналке, где в одной комнате живет бывшая проститутка, в другой — пьяница, который гоняется за женой с топором...
Про мат я уже не говорю — многие соседи, в том числе и ровесники сына, на нем не ругались, а разговаривали. И что прикажете делать? Запирать мальчишку в комнате и никуда не выпускать? Сейчас скажу банальную, но верную вещь: если в семье все относятся друг к другу с уважением, не позволяют себе повышать голос, не пьют, не курят, то за ребенка можно не опасаться — никакая грязь к нему не пристанет. Недавно мы с Женей вспоминали наше житье-бытье в коммуналке, и он признался: «Я ведь знал мат лет с пяти. И мне было так стыдно перед вами, что я его знаю».
Для тех, кто пожил в коммуналках, не секрет: сохранять со всеми обитателями ровные, дружеские отношения непросто. У нас получалось. Может потому, что никогда не кичились ни высшим образованием, ни престижной работой.
А уж когда Юра своими руками собрал телевизор, к «антиллегентам» Стебловым и вовсе стали относиться с большим почтением. Телевизоры в магазинах еще не продавали, а мы в просьбах посмотреть фильм или передачу никому не отказывали — по вечерам наша комната напоминала кинозал. Мой муж был очень талантливым человеком, я до сих пор храню его патенты на изобретения, свидетельства о рацпредложениях. Он многие годы работал в НИИ радио: сначала лаборантом, потом рядовым инженером, потом начальником лаборатории, где создавали приборы для управления ракетами. Дома Юра тоже постоянно собирал радиоаппаратуру.
А у Жени к технике и к тому, что можно сделать руками, душа не лежала. Кукол сын забросил еще в восьмом классе.
Ему на глаза попалось объявление о наборе в кружок юных кинематографистов в Сокольниках. Позанимался немного, а потом пришел и с порога заявил:
— Ничему там не учат — только со столов и стульев прыгать! Зря время трачу!
Я тут как тут — с идеей, которую давно вынашивала:
— Может, тебе лучше заняться журналистикой или филологией?
— Нет, мама, буду поступать только в театральный!
Отличные знания по гуманитарным предметам нужны были и для поступления в театральный. Русским языком и литературой я попросила позаниматься с Женей своего одноклассника, одного из лучших преподавателей этих дисциплин Бориса Наумовича Лондона.
Он, помимо прочего, читал курс искусствоведения в юношеской студии при Драматическом театре имени Станиславского и как-то предложил Жене показаться педагогам, преподававшим там актерское мастерство. Учебный год был в разгаре, но Женю согласились прослушать. Для экзамена сын сам написал монолог старухи, подобрал парик, грим, попросил у бабы Кати широкую юбку, кофту навыпуск, платок, тапочки-чувяки. Номер произвел такое впечатление, что Женю не только зачислили в студию, но еще и предложили выступить на сцене театра — там как раз готовился концерт к юбилею одного из актеров. Зал над его старухой и плакал, и смеялся, а дожидавшийся за кулисами своего выхода Михаил Иванович Жаров пожал дебютанту руку: «Ну, ты, парень, молодец!
Давай-давай, не бросай это дело». Домой сын прилетел как на крыльях.
Вскоре начались летние каникулы. Мы снимали домик в поселке, где не было магазина, а хлеб продавали с машины. Еще до приезда фургончика на площади выстраивалась длинная очередь, но Женя нашел способ ее обходить. Нарядившись древней бабушкой и опираясь на клюку, тащился к машине с причитаниями: и ноги-то не держат, и солнце-то палит, и головушка-то кружится. Люди тут же расступались: «Идите вперед!» Однажды в хлебной очереди он познакомился с милой старушкой, которая тут же зазвала «новую подругу» в гости. За чаем они проговорили больше часа — и хозяйка ничего не заподозрила! Спустя пару дней Женя со своим товарищем по театральной студии Никитой Михалковым уехали кататься на велосипедах.
Вдруг слышу, стучат в калитку. Какая-то незнакомая старушка.
— Вам кого, бабушка?
— Наверное, маму вашу — мы с ней намедни познакомились, она в гостях у меня была. Обещала еще заглянуть, да куда-то пропала.
Я растерялась: мама в это время была в Москве и уже несколько лет передвигалась на инвалидной коляске.
Старушка заметила мое замешательство.
— Неужто ошиблась? Да нет — Варвара Степановна, когда с хлебом шли, на ваш дом показала: мол, вот эту избу мы с дочкой и снимаем...
Тут до меня дошло, что это Женины проделки.
Услышав, что «Варваре Степановне пришлось пораньше вернуться в Москву», бабушка огорчилась:
— Жалко! Мы так подружились...
В Москве Женя продолжил свои опыты: загримировавшись, садился рядом с другими нищими на паперти Трифоновской церкви и просил подаяние. И опять его никто не разоблачил!
Первым театральным вузом, куда сын отправился на прослушивание, была Школа-студия МХАТ. Вернулся расстроенным:
— Сказали, в этом году не возьмут, потому что голос ломается.
Я стала утешать: — Тебе же только шестнадцать — армия пока не грозит.
Позанимаешься, а через год поступишь.
— Не хочу терять столько времени!
Когда я пересказала наш разговор маме, она попросила принести записную книжку и телефон. Я и не знала, что мама давно и близко дружит с самой Цецилией Мансуровой, профессором Щукинского училища. Оказывается, они были однокашницами в рижской гимназии.
Набрав номер, мама начала без предисловий: «Циля, здравствуй! Мой внук поступает в театральные институты, возможно, появится и в твоем. У меня просьба: если поймешь, что у парня нет таланта, скажи ему об этом прямо. Чтобы переключился на другие профессии». Через пару недель — ответный звонок от Мансуровой: «Мнение приемной комиссии — единогласное: у твоего внука большие способности, мы его берем!»
Так Женя стал студентом «Щуки» — единственного театрального вуза, где младшекурсникам не запрещали сниматься в кино.
Многие почему-то считают, что на пробы к Данелии, который готовился снимать картину «Я шагаю по Москве», Женю привел Никита Михалков. Вовсе нет. На «Мосфильм» сын отправился с одним из однокурсников — кто-то сказал, что для массовки нужны молодые лица. Приятеля режиссер отправил на фотопробы, а на Женю даже внимания не обратил. Пока того снимали в разных ракурсах, сын топтался рядом. И вдруг к нему обратилась ассистент режиссера: «Давай и тебе на всякий случай фотопробы сделаем». Спустя какое-то время пришло приглашение на кинопробы, а следом — известие, что Женю утвердили на одну из главных ролей.
Когда сын подошел к тому ассистенту с благодарностями, она сказала: «У тебя был такой жалостный вид, что я подумала: надо и его сфотографировать».
Что касается Никиты, то он, если мне не изменяет память, был утвержден даже позже Жени — его порекомендовал Данелии автор сценария Геннадий Шпаликов.
На премьеру фильма мы отправились всей семьей. Нам с Юрой очень понравилось. А Женя вышел из зала расстроенным: «Какой же я на экране угловатый и нескладный... Может, мне больше не стоит сниматься?» Поднять самооценку ему помог Михаил Ильич Ромм. Посмотрев фильм, знаменитый режиссер отметил и замечательный сценарий, и блестящую постановку, и прекрасный актерский ансамбль. А про Женю сказал, что он должен играть Достоевского...
Я могу чего-то не знать, но мне кажется, в школе девочки Женю не очень интересовали.
А вот поступив на первый курс, он сразу влюбился в Машу Вертинскую. Носил за ней портфель, писал стихи и даже, как сам признался в одном из интервью, посвятил ей свою вторую работу в кино — роль Володи Белова в картине «До свидания, мальчики!» Что касается Марианны, то она отдавала предпочтение другому однокурснику — Боре Хмельницкому, за которого и вышла замуж. Женя был самым юным на курсе, и к нему Вертинская относилась как к другу или младшему брату. О чем, кстати, свидетельствует надпись на подаренной Жене фотографии: «Моему милому чудному дружку на добрую память. Маша».
Из-за своих страданий по Марианне Женя, видимо, не замечал внимания со стороны двух других прекрасных девушек — Наташи Селезневой и Риты Тереховой. Первая регулярно звонила по телефону. Если не заставала Женю, подолгу беседовала со мной. Когда сын начал сниматься в картине «Я шагаю по Москве», Наталья несколько раз заводила разговор о том, что ему следует отказаться от роли:
— Фильм пустой, там нет никакой идеи!
Ответ у меня был один:
— Я в дела Жени не вмешиваюсь — ни в творческие, ни в личные. У нас это не принято, он все решает сам.
А Терехова иногда заглядывала в гости. Как-то мы разговорились, я начала рассказывать Рите о том, как лечила маленького Женю, восстанавливала его медом, отваром шиповника, свежими соками.
Та стала горячо меня поддерживать: мол, она тоже обеими руками за мед и здоровый образ жизни! Хотя мне кажется, юная девушка просто старалась понравиться... Женя в наших разговорах участия не принимал — сидел и молчал, погрузившись в свои мысли.
В нашем доме редкий вечер обходился без того, чтобы сын не привел в гости кого-нибудь из однокурсников или партнеров по фильмам. Не раз принимали у себя Витю Зозулина, Толю Васильева, Сашу Пороховщикова, Никиту Михалкова. От последнего Женя однажды передал комплимент: «Никита сказал: «Какая у тебя мама красивая!»
Безответная любовь к Марианне или какое-то другое событие стало причиной, только однажды — кажется, это был четвертый курс — сын заявил: — Никогда не женюсь на актрисе!
— Как решишь, так и будет, — ответила я.
— Мы примем любую твою девушку.
Есть матери, которые считают своим долгом знать все о личной жизни детей. Я к ним не отношусь. Никогда не лезла к Жене с расспросами, ничего не выпытывала — мне это казалось неделикатным.
Жене было двадцать семь, когда на дне рождения у Саши Пороховщикова он познакомился с Таней. Вечеринки сын не любил и идти туда не хотел категорически. Пороховщиков несколько раз звонил, уговаривал. В конце концов подключились мы с Юрой: «Иди, что ты сидишь у маминой юбки?!»
Из гостей сын вернулся, сияя как медный самовар. Мы с мужем многозначительно переглянулись: «Влюбился!»
А спустя несколько недель услышали: «Мама, папа, хочу познакомить вас с Танечкой. Ей тоже двадцать семь, она экономист, умная, серьезная девушка — должна вам понравиться».
Я приготовила праздничный обед, достала из буфета столовый сервиз, хрустальные бокалы. Таня потом часто вспоминала, как была потрясена этим приемом.
Вечером Женя проводил ее, а вернувшись, принялся пытать:
— Мама, ну как тебе Танечка? А если я женюсь?
— Сынок, тут я тебе не советчик. Спутника для жизни человек выбирает сам, и мы с отцом уже не раз говорили, что будем уважать твой выбор.
В отдельную квартиру из коммуналки семья переехала, еще когда Женя заканчивал Щукинское училище. А спустя несколько лет мы с Юрой, подкопив денег, купили для сына однокомнатную квартиру в кооперативном доме. На этом настояла я: «Пока Женя не женился, пусть живет с нами. Но как только обзаведется семьей... Ни с какой невесткой, даже самой золотой, я жить не стану. Двадцать лет делила кухню с соседками, больше не хочу».
Свадьбу Женя с Таней решили не устраивать. Расписались в ЗАГСе, потом посидели у нас за столом — вот и все торжество. Через пару месяцев молодые обрадовали новостью: Таня ждет ребенка! А спустя еще несколько дней позвонил перепуганный Женя: «У Тани — сердечный приступ. «Скорая» увезла ее в кардиологию».
Утром следующего дня я разговаривала с лечащим врачом. От него и узнала, что у невестки врожденный порок сердца. Причем в такой тяжелой форме, что рожать ей категорически запрещено. Принялась обзванивать знакомых врачей, чтобы выяснить: кто считается лучшим специалистом по ведению беременности у женщин с заболеваниями сердца. Мне порекомендовали обратиться к директору кардиологической клиники 2-го Московского мединститута профессору Мурашко. На другой день он уже консультировал Таню. Проведя необходимые обследования, Мурашко сказал: «Будем рожать! Беру вас под свое наблюдение». Надо было в этот момент видеть лица невестки и сына — они светились от счастья! О том, что беременность протекает нелегко, я узнавала от профессора и Жени. Таня, когда интересовалась ее самочувствием, начинала сердиться: «Почему вы спрашиваете?
Все нормально!»
Надо отдать невестке должное: она была очень сильной. Другая бы спекулировала своим недугом, а Таня, напротив, требовала, чтобы окружающие относились к ней как к абсолютно здоровому человеку. Ни о какой помощи по дому и слышать не хотела: сама убирала квартиру, стояла у плиты, стирала, гладила. А я каждое воскресенье ехала на рынок, где покупала необходимые для беременных продукты: телячью печень, яблоки, гранаты, курагу — и везла Тане. Невестка набитые доверху сумки принимала с неохотой: «Ну зачем все это? Мы нормально питаемся!» А Женя обязательно благодарил. Позвонит вечером: «Мама, спасибо огромное! Все так вкусно!»
Сын был с театром на гастролях, когда однажды среди ночи раздался телефонный звонок: «Марта Борисовна, я, кажется, рожаю!»
Мы с Юрой тут же вскочили — и к ней. Помогли собраться, поехали в ближайший роддом. Там нас не приняли:
— Заболевание сердца? Езжайте в специализированную больницу.
— Но она на другом конце Москвы! А у Тани уже воды отошли, схватки начались!
— А если ваша невестка умрет? Нет, нам портить статистику ни к чему!
В специализированную клинику добрались, когда Сережа уже был готов появиться на свет. Домой я и Юра вернулись счастливые: у нас внук и Таня чувствует себя хорошо! А утром звонит моя приятельница Алиса Григорьевна Лебедева, близкий друг которой заведовал кафедрой акушерства и гинекологии в 3-м мединституте: «Марта, вашего внука увезли в педиатрию с диагнозом «Поликистоз легких».
Одного, без матери».
Помчались с Юрой в детскую больницу, и первой, кого там встретили, оказалась Роза Гофштейн — соседка по прежнему, коммунальному дому, хирург-педиатр. Я со слезами бросилась ей на шею:
— Роза, помоги!
Она тут же организовала повторный рентген и вышла со снимками:
— Это не кисты, а комочки слизи. Такие образуются, когда ребенку при прохождении родовых путей не хватает кислорода. Нужен дефицитный антибиотик, которого нигде нет.
— Я достану!
Подняла на ноги всех знакомых, и одной из приятельниц, работавшей врачом в инфекционной больнице, удалось уговорить главврача отдать последнюю упаковку. На следующий день лекарство было в больнице, и оно спасло внуку жизнь. Таню выписали, когда Сережа уже шел на поправку, но еще месяц она выхаживала сына, проводя рядом с ним в больнице целый день — с раннего утра и до позднего вечера.
Не успели отойти от страха за жизнь Сережи, как случилась новая беда — Женя попал в жуткую аварию. Мы с Юрой тогда отдыхали в Сочи. Возвращаемся с экскурсии, а нам навстречу выбегает директор санатория: «Вас разыскивают из Министерства кинематографии! Идите в мой кабинет — сейчас должны перезвонить!»
Через пару минут — звонок из Москвы:
— Ваш сын попал в катастрофу.
У меня внутри все оборвалось.
— Он жив?
— Пока неизвестно. Евгений должен был сегодня прилететь из Праги в Москву, но не прилетел. Стали его разыскивать, и нам сказали про катастрофу.
— Какая хоть катастрофа, знаете?! Авиа или автомобильная?
— Не знаем.
В глазах у меня потемнело. Из полуобморочного состояния вывел новый междугородний звонок: — Здравствуйте, это актер Владимир Зельдин.
У вас отдыхают супруги Стебловы, вы бы не могли кого-то из них пригласить к телефону?
Стараясь унять дрожь, представилась:
— Это мама Жени, Марта Борисовна. Я вас слушаю.
Наверное, Зельдин по голосу понял, в каком я нахожусь состоянии, потому что почти закричал в трубку:
— Не волнуйтесь — Женечка жив! Сильно пострадала только рука, но сейчас ему делают операцию, прогноз хороший!
— Где и как это случилось?
— По дороге в аэропорт. Мы вместе снимаемся в фильме «Принцесса на горошине». Закончили работу над эпизодами с участием Жени, и он должен был лететь в Москву, на съемки к Никите Михалкову.
— А в какой больнице он сейчас находится?
Как туда позвонить?
Владимир Михайлович продиктовал номер. Я тут же его набрала, поговорила с врачом. И с тех пор была на связи с пражской клиникой каждый день, а в Москве искала лучших хирургов, которые вели бы сына после его возвращения.
В Чехословакии Жене пришлось перенести две операции. Первая была неудачной — десять сантиметров нерва оказались зажаты пластиной, руку полностью парализовало. Помню, с какой беспечностью отнесся к этому доктор, сказавший мне во время очередного телефонного разговора: «Ничего страшного, правая-то рука не повреждена.
Он у вас талантливый — станет писать книги, необязательно же быть артистом».
Моя давняя приятельница работала секретарем министра здравоохранения СССР Бориса Петровского. И я попросила ее рассказать Борису Васильевичу о сложившейся ситуации. Петровский заверил, что возьмет все под свой контроль. Не могу утверждать, но мне кажется, что именно после звонка министра или кого-то из его заместителей в Праге было принято решение о повторной операции. Ее проводил личный хирург президента ЧССР Людвига Свободы. Защемленный и уже начавший отмирать нерв обложили вырезанными с бедер пластинками жира. Операция чрезвычайно сложная, можно сказать ювелирная, а для пациента — очень тяжелая. Но она давала шанс на восстановление. В Государственном комитете по кинематографии мне организовали поездку в Чехословакию.
Я мечтала увидеть сына, быть с ним рядом в послеоперационный период, но в последний момент решила, что должна поехать его жена. Когда сказала: «По тебе он больше соскучился, а потому и на поправку пойдет быстрее», прочла в глазах невестки огромную благодарность. Женя нисколько не кривит душой, когда говорит, что они с Таней очень любили друг друга...
После возвращения в Москву сыну снова пришлось лечь на операционный стол. После того как из руки вынули едва ли не килограмм железа: пластины, болты, спицы — Женя начал ее разрабатывать. Поначалу упражнения с разными эспандерами причиняли дикую боль, но он поставил себе задачу восстановиться быстро. У меня сердце кровью обливалось, когда видела огромный безобразный шрам через всю руку.
Утешало только то, что врачи, наблюдая, какими темпами идет восстановление, не уставали повторять: «В нашей практике такое впервые!»
Женя очень жалел, что из-за травмы не смог сыграть у Михалкова в «Неоконченной пьесе для механического пианино». Никита откладывал съемки несколько раз, постоянно звонил в Прагу. Когда стало ясно, что потребуется вторая операция, Женя сказал: «Не жди меня — запускайся». Михалков в срочном порядке стал пробовать на роль Николая Трилецкого других актеров, но ни один из них его не устраивал. Во время очередного телефонного разговора сын посоветовал ему: «Играй сам. Все равно это будет точнее, чем у кого бы то ни было». И Никита сыграл в «Неоконченной пьесе...» одну из лучших своих ролей.
Вскоре после аварии Женя и Таня приняли крещение, а потом и обвенчались. Сделали это тайно, уговорив священника не вносить запись об обрядах в церковные книги. Сын в ту пору был заместителем секретаря парткома по идеологии Театра имени Моссовета, и новость о крещении повлекла бы за собой и исключение из партии, и увольнение из театра.
В своих интервью Женя говорит, что именно автокатастрофа и связанные с ней испытания подтолкнули его к Богу. Возможно, так и было — с ним мы этой темы стараемся не касаться. Поначалу сын пытался вовлекать меня в дискуссии, но каждый раз слышал: «Все равно ты не убедишь меня в существовании Бога. Три курса медицинского и биологический факультет окончательно сформировали мое материалистическое мировоззрение».
А Женя погрузился в религию с головой — регулярно ходил в церковь, соблюдал все обряды, посты, вскипал, если кто-то в его присутствии осмеливался критиковать служителей церкви. Сережа тоже глубоко верующий человек, но в нем нет нетерпимости, стремления во что бы то ни стало доказать свою правоту. Он может подсказать, деликатно к чему-то подвести, но настаивать не будет. Года за два до ухода в монастырь внук принес мне книгу, в которой были собраны жизнеописания святых: «Бабуль, прочти — и ты поймешь, что надо верить».
Когда выполнила эту просьбу, Сережа спросил:
— Ну, теперь ты изменила точку зрения?
— Извини, но я осталась на прежней позиции.
Он сказал с горечью и нежностью:
— Эх, бабуля, пропащий ты человек...
Начало Сережиной дороги к Богу я пропустила. Как так случилось, понять не могу — ведь внук постоянно был у нас с Юрой на глазах. Прибегал сразу после школы, обедал и садился с дедом за уроки, оставался на ночь в выходные, а однажды вообще прожил с нами полгода.
В девять лет Сережа заболел скарлатиной. Температура под сорок держалась целый месяц, участковый педиатр лишь руками разводила: «Ничего не могу понять — курс лечения полностью проведен». Внук слабел с каждым днем, и я решила взять инициативу в свои руки. Нашла прекрасного врача. Оказалось, скарлатина дала осложнение — воспалилась сердечная мышца.
«Главное, что сейчас требуется, — строгий постельный режим, — сказала доктор. — Даже в ванную и туалет мальчика нужно носить на руках. Второе — диета: отвар шиповника, свежевыжатые соки давать в обязательном порядке».
Женя, как всегда, был загружен работой: снимался в кино, репетировал спектакль. Тане тоже нужно возвращаться на службу — начальство то и дело намекало, что больничный по уходу за ребенком затянулся. И мы с Юрой решили взять внука к себе.
— А как же работа? — спросила невестка.
— Ничего, мы как-нибудь договоримся, перестроим свои рабочие графики, Сережу даже на минуту нельзя одного оставлять.
Сначала выхаживали внука в Москве. Два раза в неделю я ездила на рынок: покупала апельсины, яблоки, груши, выжимала из них сок и давала Сереже. Перед каждой едой, за двадцать минут. Утром и на ночь — отвар шиповника. Спустя два месяца во время очередного осмотра доктор сказала: «Бабушке нужно вручить медаль — никаких следов воспаления. Теперь мальчик может активно двигаться. Да, и хорошо бы вывезти его за город».
Женя тут же купил путевки в дом отдыха «Братцево», в окрестностях которого было много холмов. Сережа так виртуозно катался с них на лыжах, что полюбоваться на него собиралась вся округа. В отличие от сына внук рос «вождем краснокожих». Удержать его на месте стоило большого труда. То он, сшибая стулья, носится по квартире, представляя себя аэропланом, то заставляет деда играть в войну. На прогулке только отвернулся — Сережка уже лезет на дерево или сидит на заборе.
Коленки, локти вечно в ссадинах. Сердиться, отчитывать его за провинности не было никакой возможности. Лет в семь он как-то прямо в одежде искупался в огромной луже. Пришел домой, вода со штанов и рубашки — ручьями. Всплеснула руками:
— Что ты наделал? А если простудишься? Хоть и лето, но холодно! Немедленно снимай все с себя и больше на улицу сегодня не пойдешь!
Другой бы ребенок рассердился или начал канючить, а мой шкодник сделал боксерскую стойку и состроил зверскую гримасу:
— Бабушка, защищайся!
Я расхохоталась, он — вслед за мной.
Отсмеявшись, отправились в комнату переодеваться.
Как-то ко мне в гости пришла приятельница — серьезная дама, доктор экономических наук. Пьем с ней чай, ведем умные разговоры. Светскую обстановку нарушает вернувшийся с прогулки Сережка, который начинает бегать туда-сюда по спинке дивана, прыгать с кресла на журнальный столик и обратно. Строго спрашиваю:
— Может, и нам к тебе присоединиться? Будем бегать втроем.
Он приосанивается и изрекает серьезным тоном:
— Мне кажется, достаточно того, что я бегаю.
С чувством юмора у него всегда был полный порядок. Как, впрочем, и с умением сострадать.
В тот период, когда Сережа жил у нас, он как-то с прогулки принес болонку. Грязную, со свалявшейся шерстью, исхудавшую. Я ее накормила, вымыла, расчесала, но оставить в квартире не решилась: а вдруг она больна и занесет инфекцию? Поселили собаку на коврике за дверью. Три дня Сережа за ней ухаживал: кормил, выгуливал. А на четвертый ее украли. Как же внук рыдал! Ругая себя за то, что не пустила болонку в дом, я позвонила в общество собаководов, там дали адрес питомника, в котором разводили эту породу.
Приезжаем, нам показывают щенков, Сережа за ними молча наблюдает, а потом с глубокомысленным видом говорит: «Бабушка, я подумал и пришел к выводу: не будем брать собаку. Когда мы решили приютить бродячую болонку — мы ее спасали от гибели. А у этих собак все хорошо, они в спасении не нуждаются».
И мы вернулись домой вдвоем.
Чтобы направить неуемную энергию в полезное русло, Сережу еще до школы научили стоять на коньках и лыжах, отдали на плавание и в секцию спортивной гимнастики. Благодаря этому уже к пятнадцати годам он стал обладателем прекрасной атлетической фигуры. Выразительные глаза, густая шевелюра, острый ум, начитанность, веселый нрав — все это привлекало к нему внимание девочек. Вот только самому Сереже романы были неинтересны — точно так же, как Жене в его возрасте.
Зато со вкусом табака он, в отличие от папы, был знаком. Над ними жил заядлый курильщик, который имел обыкновение швырять окурки с балкона, а те падали к соседям. Сережа их собирал, набивал остатками табака «козью ножку» и пускал красивые колечки.
Однажды за этим занятием его застукал Женя. Взял ремень и врезал по попе. Один-единственный раз. Но этого хватило, чтобы с курением Сережа завязал навсегда.
Спиртное внук попробовал только на выпускном вечере в школе. Сколько и чего выпил — не знаю, но классный руководитель приволок его на себе. Причем доставил не домой, а к нам. Об этом попросил сам Сережа. Ночью ему было очень плохо. Отоспавшись, внук появился на кухне таким пристыженным, что мы с Юрой сделали вид, будто ничего не произошло. Спустя несколько лет Сергей сам прокомментировал ЧП на выпускном: «Наверное, надо было один раз смертельно напиться, чтобы больше никогда не брать в рот эту гадость».
Вскоре после получения аттестата внук объявил родителям, что собирается поступать в семинарию.
Таня с Женей были категорически против. Когда поняли, что своих аргументов не хватает, позвали на помощь знаменитого поэта и философа Кедрова, который подолгу беседовал с Сергеем.
В разговорах со мной Женя сетовал: «У Сережки актерский дар, а он решил пойти в священники!» И мне приходилось собирать всю свою выдержку, чтобы не ответить: «А вы чего хотели? Если родители слепо уверовали в Бога — чего можно ждать от ребенка?» Сейчас часто думаю: может, отцу и матери не стоило Сережу тогда отговаривать? Окончил бы семинарию, женился на скромной девушке, нарожал детишек. Служил бы в каком-нибудь небольшом приходе, жил в миру, приезжал в гости — то ко мне, то к Жене — со всей большой семьей.
Впрочем, что теперь рассуждать: человеческая жизнь, как и история, не имеет сослагательного наклонения...
Поступал Сережа в Школу-студию МХАТ и в Щукинское училище. Был принят в оба вуза. Собрался семейный совет, на котором решался вопрос: куда сыну и внуку идти учиться? Женя сказал, что несколько раз звонил Табаков, ректор Школы-студии: «Олег очень хочет, чтобы Сережа был его студентом. Говорит: «Ваш парень напоминает меня в молодости». А актер нашего театра Виктор Гордеев, который по моей просьбе готовил Сережу к поступлению, выдал: «Евгений Юрьевич, не обижайтесь, но ваш сын в профессии вас переплюнет. У парня — огромный талант, он будет великим актером!»
Слово оставалось за Сережей, и он выбрал Щукинское. Не могу сказать, что внук учился с упоением.
Но привычка доводить до конца все, за что взялся, осталась при нем. На первом курсе получил «неуд» по танцам. На полмесяца наша с Юрой квартира превратилась в репетиционный зал. Сережа бил чечетку, отрабатывал коленца «Камаринской», пируэты полонезов с раннего утра до поздней ночи. И получил оценку «хорошо»! Педагог по хореографии заверила, что поставила бы «отлично», но за пересдачу должна снять один балл.
В кино, как и отец, Сережа пришел еще студентом. И тоже на главную роль. Мелодрама «Глаза» не была в широком прокате, но вот что удивительно: и сам фильм, и то, как сыграл в нем Сережа, помнят очень многие.
После окончания Щукинского училища внук недолго поработал в студии «ТРИТЭ» Никиты Михалкова, потом поступил на Высшие режиссерские курсы.
Одновременно с учебой Сережа снимался в небольших ролях в кино и сериалах, работал на полнометражных лентах вторым режиссером. А еще успевал помогать мне ухаживать за Юрой, у которого врачи обнаружили онкологию и отмерили несколько месяцев жизни. Мы продержали его на этом свете полтора года. Последние восемь месяцев Юра уже не поднимался с постели и мучился страшными болями. Ночью я не отходила от него ни на шаг, а днем меня на несколько часов подменяли внук и племянник Юлиан. Сережа носил дедушку на руках в ванную, купал, потом укладывал на чистую постель, а мне командовал: «Бабуля, иди поспи! На тебя смотреть больно!»
Я готовилась к уходу Юры, но его смерть все равно оказалась ударом. Бессонные ночи и боль утраты стали причиной инфаркта.
И снова Сережа был рядом — утешал, заботился. Если не мог остаться на ночь, утром первым делом мчался ко мне. Заметив, что не очень хорошо выгляжу, начинал ругаться:
— Ночью опять плохо было? Почему мне не позвонила?
— Не хотела беспокоить.
— А если бы с тобой что-то случилось? Ты не имела права меня не беспокоить!
Нет, никто его не заменит — самого чуткого, любящего и любимого, такого родного...
После окончания Высших режиссерских курсов Сереже удалось снять только две ленты — короткометражку «Оборотень», для которой он написал сценарий, и комедию «Я знаю, как стать счастливым!»
С первым фильмом внук поехал на «Кинотавр», где и познакомился со своей будущей женой.
Мать Лены занимала ответственный пост в администрации одного из московских округов, в тот год она решила съездить на фестиваль и захватила с собой в Сочи девятнадцатилетнюю дочь — студентку консерватории. По словам Лены, на одном из мероприятий мама шепнула ей: «Здесь много достойных молодых людей, но лучше всех — Сережа Стеблов. Присмотрись к нему». Дочка послушалась совета — и влюбилась. Сережа держался с девушкой приветливо, но не более того. Уезжая, даже номера телефона не попросил.
Их знакомство возобновилось в Москве спустя несколько месяцев. Дважды Лена видела Сережу в машине, когда он стоял на светофоре, а она переходила дорогу.
«Во второй раз я даже помахала ему рукой, — рассказывала Лена, когда Сережа привел ее к нам с дедом знакомиться. — Но он, видимо, думал о чем-то — и не заметил. А в третий я чуть не попала к Сереже под колеса. Когда он вышел из машины, сказала: «Ты видишь, нас с тобой сталкивает судьба, давай обменяемся телефонами».
Слушала я тогда Леночку и думала: «Не удивлюсь, красавица, если ты намеренно бросилась под Сережину машину». Для подобных подозрений у меня были основания — за несколько дней до их визита мне позвонил Женя: «Представляешь, мама, иду утром в ванную, а оттуда выпархивает юное существо и, нисколько не смутившись, щебечет: «Здрасьте, Евгений Юрьевич! Меня зовут Лена». Я не ханжа, но считаю: прежде чем остаться на ночь, следует хотя бы познакомиться с родителями кавалера!
Очень шустрая, раскованная и изобретательная девушка. Вот увидишь: скоро она затащит Сережку в ЗАГС».
Женя оказался прав: в следующий свой визит Сергей и Лена объявили нам с Юрой, что намерены пожениться. В середине вечера внук позвал меня на кухню:
— Бабуль, что делать? Мама категорически против. Говорит, Лена — не та женщина, с которой можно связать жизнь.
— А папа?
— Он тоже сначала принял мамину сторону, но потом сказал, что я сам вправе решать.
— Папа повторил слова, которые сам когда-то услышал от меня и деда: «Спутника жизни человек выбирает сам, а мы будем уважать этот выбор».
Если любите друг друга, конечно, женитесь. Со свадьбой поможем.
Торжество было пышным, даже роскошным. В ресторане ВТО накрыли столы для сотни гостей. Моя подруга — художественный руководитель ансамбля скрипачей Большого театра — привела своих музыкантов, которые играли классику. Молодые и гости веселились, а вот Женя довольным не выглядел. Подсела к нему:
— Сынок, что-то не так?
— Зачем, зачем он обвенчался?!
— Но вы же с Таней тоже венчаны.
— Мы — другое дело. Прежде чем пойти под венец, прожили десять лет, узнали друг друга и в горе, и в радости, были уверены, что останемся вместе до гробовой доски.
А Лена с Сережей знакомы несколько недель. К тому же у них большая разница в возрасте: ей девятнадцать, ему — двадцать девять. И вообще они очень разные.
— У твоих бабушки и дедушки разница — в четверть века, по характеру они были друг другу полной противоположностью, но ведь прожили вместе всю жизнь. Может, и у Сережи с Леной сложится...
— Дай-то бог.
Не сложилось. Первые трещины в отношениях появились уже через несколько месяцев после свадьбы.
— Представляешь, бабуль, вокруг Лены все время крутятся какие-то парни, и ей это нравится, — делился внук. — Вчера были на концерте в консерватории.
Спускаемся в гардероб, а за нами — с десяток красавцев. И каждый норовит ей пальто подать, папку с нотами подержать, шарфик поправить. Лена смеется, кокетничает напропалую. Мне это страшно неприятно. Начинаю выговаривать, а она плечиком дергает: «Что тут такого?»
Я постаралась успокоить Сережу:
— Молодая еще, легкомысленная, пройдет пара лет — остепенится. Леночка — очень талантливая пианистка. За то, как она играет Рахманинова, ей можно многое простить. Даже кокетство.
Внук рассмеялся над моей шуткой, но глаза остались грустными.
Вместе они прожили два года, а потом Сережа ушел. Как все было, знаю от него.
В тот день внук был на съемках и обещал вернуться поздно вечером. Но внезапно пошел дождь, работу пришлось свернуть — и Сережа оказался дома на три часа раньше. Жена встретила его в халате, а на кухне сидел ее однокурсник. Без рубашки. Поздоровавшись, Сергей прошел в комнату и стал складывать в сумку свои вещи. Лена начала оправдываться: мол, он заехал на минуту по дороге в аэропорт, чтобы выпить кофе, но опрокинул чашку — рубашку пришлось застирать... Сережа не слушал. Собрав сумку, молча прошел на кухню и протянул гостю руку: «Всего хорошего».
Лена еще долго пыталась его вернуть. Уверяла, что между ней и тем молодым человеком ничего не было, плакала. Но Сережа подал на развод. В душу я внуку не лезла, но видела, что он очень страдает из-за предательства. На серванте стояли две фотографии Лены, которые она подарила мне еще до замужества.
И вдруг они исчезли. Спрашиваю:
— Сережа, не ты ликвидировал?
— Я.
Поначалу еще надеялась: Сережа встретит хорошую девушку, женится, подарит мне правнуков. Поделилась этой мечтой с Женей и услышала: «Перед Богом они с Леной остаются мужем и женой. Супружеская измена — достаточное основание для расторжения церковного брака, но Сережа вряд ли подаст прошение в епархию».
Когда не выпадало работы в кино, внук брался за любое дело. Был грузчиком в магазине, пекарем на хлебозаводе. А вечерами отвечал на письма верующих, мешками приходившие на адрес храма Космы и Дамиана, где служит настоятелем близкий друг Александра Меня — протоиерей Александр Борисов.
Если я начинала выговаривать, что он совсем не отдыхает, Сережа улыбался: «Какой отдых, бабушка?! Я молодой, здоровый. Иметь возможность чему-то научиться: печь хлеб, класть кирпичи — и не воспользоваться этим непростительно. Что касается писем, я рад помочь людям, которые ищут ответы на сложные вопросы или просят совета».
2010-й стал для Сережи годом испытаний. Сначала закрыли фильм, замысел которого он долго вынашивал. Картина была полностью снята, смонтирована, осталось только озвучить, когда продюсеры заявили: «Деньги закончились, проект придется свернуть». Не успел Сережа пережить этот удар, как последовал новый — смерть мамы.
К шестидесяти четырем годам ее сердце оказалось совершенно изношенным. Можно было, конечно, утешаться тем, что еще в детстве врачи отмерили Тане «сорок, максимум — пятьдесят лет», но какое может быть утешение, если уходит самый родной и близкий человек. На Женю в те дни было больно смотреть — он почернел от горя. Сережа тоже очень переживал, но держался. И постоянно был погружен в какие-то мысли. Видимо, решение уйти в монастырь было принято в те дни.
В газетах писали, что мы больше года не знали о местонахождении Сережи, искали его по разным обителям. Это не так. Уже через неделю после письма внука, где он сообщал о своем решении, Женя разговаривал по телефону с настоятелем Соловецкого монастыря, справлялся о здоровье сына. Поначалу общаться с внешним миром Сереже запрещалось, а потом он получил возможность — изредка и недолго — беседовать с отцом по телефону.
Во время одного из разговоров Женя спросил:
— Что делать с твоими вещами? Их полный шкаф.
И услышал:
— Отнеси в церковь. Они мне больше не понадобятся. Я не вернусь.
Два года назад настоятель обители попросил моего сына вести торжество, посвященное Дням Соловков в Санкт-Петербурге. Женя, конечно, согласился, хотя ему стоило большого труда выкроить время. На торжество вместе с другими братьями приехал и Сережа. Но с отцом ему удалось поговорить лишь несколько минут, в антракте. Женя весь вечер был на сцене, а после концерта соловецкая братия тут же отправилась на вокзал.
Вскоре пришло благодарственное письмо от настоятеля Соловецкого монастыря.
В нем же содержалось приглашение провести в обители несколько дней. Женя поехал, но и на Соловках у него не было возможности подолгу общаться с сыном. Двадцать часов в сутки монахи и иноки проводят в трудах и молитвах, время расписано у них по минутам.
В прошлом сентябре я получила от внука подарок. Одна из моих соседок поехала на Соловки, чтобы принять участие в крестном ходе. Вернувшись, рассказала:
— Мне хотелось приложиться к мощам основателей обители, но подход был закрыт. Стала просить братьев, а они: «Мы разрешить не можем, попробуйте поговорить со старшим — вон он, перед иконой Богородицы молится».
Подхожу ближе, а это Сергей! Спрашиваю:
— Вы ведь Сережа Стеблов?
— Да, — отвечает.
— А я с вашей бабушкой в одном доме живу.
Тут уж и он меня признал. Взял за руку, отвел к мощам. Потом говорит:
— У вас есть пять минут? Хочу бабушке подарок передать.
Убежал куда-то и вернулся вот с этой фотографией монастыря. Сказал, что снимок висел у него в келье над кроватью. И окошечко своей кельи на фотографии показал — вот оно, третье справа.
— А как Сережа выглядит? — спросила я у соседки.
— Замечательно!
Лицо благостное, просветленное — будто солнечные лучи от него исходят. Не волнуйтесь, Марта Борисовна, ему там хорошо!
— Если так, я очень рада, но как мне его не хватает!
Грех жаловаться — я не одинока и не заброшена. Женя звонит каждый день, иногда — несколько раз. Спрашивает о здоровье, рассказывает о ролях, которые ему предлагают, просит посмотреть телепередачу со своим участием, чтобы потом мы могли ее обсудить. Приезжает нечасто, но я не обижаюсь, потому что понимаю: сын очень занят. Работая в кино и театре, он еще состоит в правлении Гильдии актеров кино России, является первым заместителем председателя Союза театральных деятелей РФ, президентом фестиваля имени Фаины Раневской «Великая провинция» — наверняка я что-то еще забыла, не перечислила.
К тому же два года назад он женился — на очень энергичной, трудолюбивой женщине, с которой его познакомили давние друзья-актеры. Люба тоже верующая, это сыграло роль в том, что сын выбрал ее в спутницы.
Близкие отношения со второй супругой Жени у меня пока не сложились. У Любы свой бизнес, который отнимает много времени, к тому же ей приходится заботиться о семье дочери. А я хоть и свободный человек, навязывать свое общество никогда не стану. Проявит Люба инициативу, захочет заглянуть на чай — привечу как дорогую гостью, но требовать внимания — не в моих правилах. Вообще не понимаю пожилых людей, которые целиком зависят от близких. Не принесли им продукты, лекарства — и все, трагедия!
Я сумела организовать свою жизнь так, что ни от кого и ни от чего не завишу. Разве что от своей памяти, которая постоянно возвращает в те времена, когда рядом со мной были два самых родных, самых близких человека — муж и внук.
Подаренную Сережей фотографию вешать на стену не спешу — она лежит на столе. Я часто рассматриваю снимок и ловлю себя на том, что пальцы невольно гладят крошечное окошко — третье справа...
Подпишись на наш канал в Telegram