Недавно народные артисты Василий Лановой и Ирина Купченко потеряли младшего сына Сергея. Везде стали писать, что он страдал зависимостями и даже состоял в секте. Все это ложь! Сережа близкий для меня человек, и мне очень не хочется, чтобы о нем осталась дурная память, поэтому и решилась на этот рассказ.
Моя память о нем светлая. Сергей, конечно, не был праведником, но он не был и великим грешником.
Обычный человек, как и все мы: жил, совершал ошибки, страдал, искал себя. То, что о нем писали после смерти, совсем не соответствует образу того Сережи Ланового, которого я знала и с которым была вместе четыре года. Например вспомнили, как пять лет назад его шантажировала любовница — то ли деньги вымогала, то ли требовала жениться, известный отец даже вынужден был написать заявление в полицию, защитить сына. Сережа мне об этом ничего не говорил, между нами с самого начала установилось негласное, но мудрое правило: о прошлом только то, что хочется рассказать.
При мне он всегда был джентльменом, как и Василий Семенович, который галантно относится ко всем женщинам: подаст пальто, предложит руку, сделает комплимент, и каждая в его присутствии чувствует себя королевой.
Неудивительно, что в Сергея влюблялись — красавец, да еще из звездной семьи. Вешались гроздьями. И он, как нормальный мужчина, пользовался тем, что само плывет в руки, не особенно задумываясь о последствиях.
— Немного странно, что ты предпочел меня: все же мы из разных кругов. Мне казалось, рядом с тобой должна быть женщина из такой же звездной семьи, может быть, модель, — как-то заметила я Сереже в самом начале наших отношений.
— Ты даже представить не можешь, сколько у меня было этих моделей, — усмехнулся он. — Пустышки! Я всю жизнь искал женщину, рядом с которой могу быть самим собой.
Жениться Сережа успел два раза. Первый брак — с однокурсницей по институту. О ней он вспоминал с теплотой: первая любовь. Хотя и прожили чуть больше года, студенческие союзы чаще всего недолговечны.
О втором браке как-то мимоходом заметил, что сам не понимает, зачем женился.
Знаю, что у него есть внебрачная дочка лет тринадцати. Там сложная история, в подробности меня не посвящали, знаю лишь, что Сережа с девочкой общался очень редко, а с ее мамой не встречался вовсе, видимо, на то были причины.
Про временных подруг говорил, что все они видели в нем мальчика-мажора из знаменитой семьи. Требовали шубы, бриллианты: «А если денег нет, так у папы возьми». Похожим образом вели себя и некоторые друзья — «Ты же Лановой, что тебе стоит помочь?» И он помогал. Потом понял, что его просто используют. Замкнулся — отсюда этот взгляд, отстраненный и холодный, который в первые минуты общения можно принять за высокомерие, московский снобизм.
Словно стену выстроил между собой и окружающими.
С Сергеем мы встретились, когда ему исполнилось тридцать три года. Не буду искать в этой цифре высокий смысл. Но священнослужители, например, определяют ее как важную веху в жизни человека — время глобального переосмысления. В психологии, которой я всю жизнь занимаюсь, считается, что к этому возрасту человек должен найти себя. Но не бывает правил без исключений. У Сережи период взросления затянулся. Он не знал той жизни, которую знают дети из других, менее благополучных семей. Не то чтобы оранжерейный ребенок, но все же: в доме был достаток, родители его обожали, оберегали. Так же, как и старшего брата Александра. А разве это плохо — помогать и поддерживать своих детей, направлять их?
Сыновья появились на свет, когда Василию Семеновичу было около сорока, в этом возрасте мужчины с особым трепетом относятся к наследникам.
Мальчишки совершенно разные. Старший — Саша — очень серьезный, погруженный в себя, сейчас ему сорок, историк, занимается наукой. А Сережка — шебутной, шустрый, в детстве и хулиганил, и дрался. Шутил по этому поводу: «Родителям за меня, конечно, приходилось краснеть, но сами виноваты — зачем назвали в честь Есенина? Поэт был, как известно, хулиганом, вот и меня груз имени обязывает».
А вот учился Сережа на «четверки» и «пятерки», еще ребенком начал писать потрясающие стихи и прозу. Свои сочинения любовно хранил в отдельной папочке, и когда перебрался ко мне, с другими личными вещами перевез и их.
Любил перечитывать, просил: «Ольчик, пожалуйста, послушай». Что и говорить, к себе он относился не то чтобы с большой любовью (не был самовлюбленным эгоистом), скорее с почтением и трепетом.
Сейчас, когда его нет, я перелистываю и перечитываю Сережины тетрадочки и легче становится, словно с ним самим поговорила. Вот одно из моих любимых стихотворений, написанное им в седьмом классе. Сережа говорил, что это перевод из Роберта Фроста, но я считаю автором его, поскольку произведение великого американца совершенно иное по смыслу.
Был желтый лес и пара
дорог.
Как жаль, что нельзя идти сразу по двум.
А я путешественник,
я продрог,
Но как ни старался,
понять не мог,
К какой тяготеет ум.
За первой взгляд убегает
в тень,
Там меньше зеленой и сочной
травы.
А вот вторая, не видно
совсем,
Но я выбираю ее.
Затем, Чтоб стали они равны.
— Зачем-то же я живу, для чего-то Бог меня создал, — говорил Сережа и тут же сам себе отвечал: — Может быть для того, чтобы я нашел свой путь, свою дорогу.
— А ты никогда не хотел продолжить династию, стать актером?
— спрашивала я.
Сережа пожимал плечами. Он и сам не знал, к чему у него «тяготеет ум», — все же чувствовалась некоторая подростковая инфантильность. Сергей очень доверял родителям и привык жить так, как они ему советовали.
Окончил элитную языковую московскую школу. В середине девяностых учился в США по студенческому обмену, чего в те годы немногие могли себе позволить. Однажды с чертиками в глазах признался, что в Америке, как и почти все тамошние студенты, пробовал курить «травку».
После его смерти поползли слухи о наркозависимости.
Источником сплетен были так называемые бывшие друзья, с удовольствием дававшие интервью «желтой» прессе. Но с этими «друзьями», я точно знаю, Сергей не общался со школьной скамьи. И судили они о нем весьма своеобразно: один что-то сказал, второй додумал, третий передал...
Например узнали, что Сережка состоял в благотворительной организации «Центр здоровой молодежи», помогающей наркозависимым и алкоголикам. Был тут же сделан вывод: он там, конечно, лечился!
Человек любит позлорадствовать: и на Солнце есть пятна, вот и у звездной четы Ланового и Купченко нашлось уязвимое место — наркозависимый сын.
Думаю, если бы Сереже нужно было серьезно лечиться, родители отправили бы его за границу — в Германию, Англию, во Францию. И никто бы ничего знать не знал!
Я, профессиональный психолог, работала с «реабилитантами» — наркозависимыми, мечтающими расстаться со смертельной привычкой. И могу сказать, что Сережа не был похож на человека, имевшего проблемы с наркотиками в прошлом или настоящем. Я, успешный взрослый человек, не стала бы связывать свою судьбу с наркоманом. Вряд ли способна на такой душевный подвиг — бросив все, посвятить себя исцелению спутника жизни от наркомании. Нет, это не мой выбор.
Никому даже в голову не пришло, что в «Центре здоровой молодежи» Сережа не лечился, а работал волонтером, читал лекции по православной культуре.
«Я всегда хотел быть полезным!» — со спокойной уверенностью говорил он. Но думаю, дело не только в этом, была у него и другая причина, о которой скажу ниже.
Интерес к православию Сереже привила мама — Ирина Петровна Купченко, глубоко верующий человек. К маме и ее вере Сергей относился с большим почтением. И в той самой дорогой сердцу папочке со своими сочинениями бережно хранил подарки Ирины Петровны — серебряный крестик и иконку, подолгу держал их в ладонях.
Он часто цитировал Евангелие, весьма любопытно его трактовал. Не могу сейчас передать какие-то конкретные рассуждения — для этого нужно быть Сережей, обладать его энергетикой, харизмой, словарным запасом, — но слушать было чрезвычайно интересно.
А размышлять вслух на увлекательные для себя темы он мог часами.
К вере Сергей пришел, конечно, не сразу, это был долгий и непростой путь. И порочная привычка у него в прошлом была. Но не та, в которой после смерти Сережу обвиняли, а иного рода, хоть и не менее горькая.
«У меня были проблемы с алкоголем, — признавался Сергей. — Выпивали в компании с приятелями дорогие элитные напитки. Позже научился с помощью алкоголя глушить дурные мысли, оказалось, это отличное лекарство: только что переживал, нервничал, а выпил — и вроде бы все хорошо, никаких проблем. Когда понял, что все чаще хочется «подлечиться», стало страшно. Я дал себе слово не увлекаться и держу его».
«Шестой заповедью Господь запрещает убийство, то есть отнятие жизни у других или у самого себя. А употребление алкоголя, так же как и наркотиков, — это медленное самоубийство. А значит, тяжелый грех», — записал он в тетрадке, куда заносил приходившие на ум мысли.
Рискну предположить, что начав сотрудничать с «Центром здоровой молодежи», он, в том числе, искал душевную опору, чтобы снова не появилось желания снимать стресс алкоголем. За те четыре года, что мы были вместе, под «допингом» я его не видела ни разу. Лишь однажды прозвенел тревожный звоночек.
Мы поехали в Германию — я давала мастер-классы, а Сергей, который блестяще знал язык, выступал в качестве переводчика. У нас выдалось несколько свободных часов, и мы остались в отеле, включили телевизор и наткнулись на русскоязычный канал.
Показывали фильм «Есенин» с Безруковым в главной роли. Сережа буквально приклеился к экрану. Я уже видела эту картину и вышла прогуляться.
Когда вернулась, он мрачно изрек:
— Я вдруг подумал, что повторю судьбу поэта. У меня все, как у него: и женщин менял, и пил — теперь все наладилось, нельзя сорваться, нельзя, чтобы алкоголь вернулся в мою жизнь. Я просто обязан справиться.
Взгляд нервный, тревожный.
— Послушай, на свете много Сергеев, и далеко не все пьют. К тому же Есенин — великий русский поэт, достойный человек. У имени хорошая, светлая энергетика, — как могла, успокаивала я.
Он молчал, но по скулам ходили желваки.
Я уже знала, что это случается у Сережи в минуты особенного напряжения.
Когда мы познакомились летом 2009 года в Сочи на выездном семинаре «Центра здоровой молодежи», я и подумать не могла, что у этого московского сноба бывают такие минуты слабости. Давно сотрудничаю с Центром, организую выездные семинары для участников реабилитационных программ и их близких, вот и тут меня пригласили как профессионального психолога.
Основная моя работа — частные консультации бизнесменов и спортсменов, то есть успешных людей, целеустремленных, занимающихся личным развитием. Они ставят для себя высокие цели, которые сложно достичь без знаний по психологии, специальной подготовки.
Однако если у меня появляется возможность помочь тем, кто потерял себя, опустил руки, никогда не отказываю.
В Сочи я не сразу обратила внимание на почти двухметрового красавца с широкими плечами и белозубой улыбкой. У Сережи отличная фигура, папина — Василий Семенович, хоть недавно ему и исполнилось восемьдесят, в прекрасной форме. Сергей, надевая строгий костюм, тоже выглядел настоящим лондонским денди.
Но и тогда в Сочи в спортивных трусах, сланцах и майке он смотрелся не менее шикарно. Почти коричневый от загара и с безупречно прямой спиной. «Наверное, спортсмен», — отметила мимоходом, не упав в обморок от его неземной внешности. Я взрослый человек, замужем была, вырастила дочь (у нее уже своя семья), да и среди моих клиентов (особенно спортсменов, занимающихся бальными танцами) много по-настоящему эффектных людей.
Потому поразить меня, мягко говоря, непросто. Сережину красоту я открывала постепенно, лишь поняв, что за яркой внешностью скрывается и достойная душа.
Как-то случайно оказалась на занятии, которое он проводил для участников программы. Рассказывал о смирении. «Это библейское понятие не означает, что нужно спрятать голову в песок, как страус, и жить ни на что не реагируя. Смирение — это умение ко всему, что происходит, относиться с миром». Слова лились плавно и спокойно, словно Сергей разговаривал сам с собой.
В другой день я уже специально зашла на его лекцию послушать — зацепило с профессиональной точки зрения.
С участниками группы он обсуждал отношения отцов и детей. И одна девушка, рассказывая о своих проблемах, буквально забилась в рыданиях. «Ты считала, раз он — отец, то должен любить и оберегать тебя, — стал очень просто объяснять ей Сережа, — но твой папа был алкоголиком, а значит, больным человеком. Вот представь, если ты не ела неделю, ведь даже думать не сможешь ни о чем, кроме еды. Так и алкоголик мечтает только о спиртном. Что тут поделаешь? Ты в этом не виновата. От тебя требуется одно — не повторять ошибок отца».
Другой вроде бы то же самое скажет, и никакой реакции: банальности, по большому счету. Но у Сережи слова шли от сердца, а искренность всегда ценнее любых, даже самых умных и крутых речей.
Отметила про себя: интересный парень. Фамилии не знала, их не используют ни педагоги, ни ученики. Только имена, написанные на бейджах. Надпись на его бейдже умилила — «Сергуня». Такой двухметровый дяденька и вдруг Сергуня! Позже узнала, что так его с детства называл отец. И этот вариант имени был ему дорог.
По вечерам участники групп, волонтеры и психологи собирались вместе за столом, чаевничали. Сергей подошел ко мне и неожиданно спросил:
— Скажи, а зачем тебе все это нужно?
— В смысле? — не поняла я.
— Эти занятия. Ты же здесь не просто так. А зачем? Объясни.
Вопрос показался странным.
— Объясни, — повторил Сережа. — Таково твое жизненное предназначение?
— Послушай, тебе-то какая разница? У каждого своя дорога, — ответила я, не то чтобы раздраженно, скорее, просто отмахнулась.
— Мне интересно, почему люди занимаются тем или иным делом, — продолжал невозмутимо настаивать Сережа.
— Ну что ты привязался? Пойди спроси слесаря или сантехника, почему они выбрали такую интересную профессию!
Я на самом деле не знала ответа, разве что сказать общие слова: у меня есть профессия и я ею занимаюсь.
Через два дня мне пора было возвращаться в Питер. Сергей подошел попрощаться.
Заметил вскользь:
— Знаешь, а между прочим, ты прикоснулась к великому.
— К православию? — не поняла я.
— Нет.
Сергей меня заинтриговал.
— И к чему же тогда?
— Хочу, чтобы ты знала, моя фамилия — Лановой.
— Ага, — я скептически усмехнулась, — еще скажи, что ты — сын.
— Нет, больше ничего говорить не стану, — с некоторым даже удивлением — как это ему не поверили?! — приподнял брови Сережа. И тут же не попросил, а словно приказал: — Диктуй номер своего телефона.
Буду тебе звонить.
Тон был такой, как у героя фильма «Военно-полевой роман» в сцене, где он говорит Наталье Андрейченко: «Сядь!» Вроде бы тихо и спокойно, но и мысли не возникает ослушаться. Да и я уже поняла, что мне хочется продолжить общение. Конечно, номер дала.
Позже, когда жили вместе, мы с Сережей как-то вернулись к тому разговору. Спросила его: «Почему ты подчеркнул, что Лановой? Думал, просто Сергуне я могу и не дать свой номер? Ты ценен сам по себе — интересный человек и яркий мужчина, а не как сын великих артистов, просто тебе повезло, что ты еще и их сын!»
Сережа что-то пробормотал, но по его взгляду я поняла, что попала в самую точку, уязвимое место.
Для меня-то никакой разницы не было, носи он другую фамилию — ничего бы не поменялось.
Это мой типаж мужчины, сходное мировосприятие, словом, родственная душа. Но Сережа нервничал. Позже, когда мы стали много ездить по работе вместе, я поняла причину. За границей еще ничего — там не так много знатоков и поклонников советского кино, а вот в российских гостиницах, конечно же, начиналось: Сережка достает паспорт, а там — «Лановой Сергей Васильевич. Москва. Арбат...» «Ой, а вы — сын?! — тут же обступали его сотрудники гостиницы, для которых Василий Лановой и Ирина Купченко — кумиры. Обсматривали с головы до пят, шептались. — Передавайте привет папе и маме. А сами вы чем занимаетесь, где работаете, что привело к нам?» Сережа напрягался и, схватив чемодан, почти бежал в номер.
Родительская слава висела на его душе словно тяжелый груз. Он понимал, что не достигнет таких высот, как мама и папа. Нет, ему не славы хотелось, а внутреннего понимания, что занимается чем-то полезным и важным. И признания его заслуг людьми, чье мнение для Сережи было дорого.
Как-то рассказал, что одно время даже думал фамилию сменить, взять мамину — Купченко. Все же более распространенная. Купченко Сергей Васильевич — посторонние и не догадаются. Но он обожал отца и очень боялся обидеть.
— Папа не поймет, считает, что я с гордостью должен носить его фамилию.
— И это правильно, твои родители — достойнейшие люди, которых любит вся страна.
Их жизнь, поведение — образец для подражания, — начала объяснять я.
— Да понимаю. Только вот сам ничего не сделал такого, чтобы они могли мною гордиться так же, как я горжусь ими, — горько вздохнул Сережа. Эта мысль его постоянно мучила.
Но вернусь в тот последний для меня день в Сочи. Телефон я продиктовала, новый знакомый стал позванивать. Спрашивал:
— Ну как, все работаешь?
— Да. А ты еще в Сочи?
— Ага, тренинги продолжаются. Тут тепло. А у вас в Питере, наверное, дожди зарядили?
Незаметно разговоры становились все более значимыми, серьезными.
— Ты часто задумываешься, для чего человек рождается, зачем живет? Куда уходит душа после смерти? — пытал меня Сережа.
— Конечно. Любой нормальный человек об этом задумывается.
— Нет. Большинство людей, по крайней мере те, с кем раньше общался, не привыкли заморачиваться. Живут да радуются. Я тоже был таким. А потом понял, что бездумная мажорная жизнь — это дорога в никуда. Прав Николай Заболоцкий: «Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь!»
Спрашивал, что для меня любовь. Сам считал так: «Любовь — это когда любимый человек с тобой, даже если физически его рядом нет».
Однажды в минуту слабости пожаловалась Сереже на свою профессию:
— Столько судеб, чужих проблем проходит через меня, я устала.
— Если ты помогаешь, не спрашивай себя зачем.
Просто делай, — так Сережа сам ответил на вопрос, который задал мне в Сочи.
Вот такие у нас были темы, совершенно не похожие на разговоры конфетно-букетного периода в отношениях мужчины и женщины. «Раньше я ни с кем не мог об этом поговорить, — рассказывал Сережа. — Когда пытался, друзья крутили у виска: с жиру бесишься, чего тебе не хватает?»
Уже через месяц он приехал в Питер. Стал проводить занятия в местном отделении Центра, поселился в офисе — там есть отдельная комната для иногородних сотрудников. А еще через месяц мы уже были вместе.
Все произошло словно само собой. Забежал в гости. У меня на тумбочке лежал том «Войны и мира». Увидев книгу, удивился:
— Толстой?
— Это мой любимый писатель и любимый роман, — ответила я абсолютную правду.
Сережка неопределенно хмыкнул. Позже признался: решил, я нарочно Толстого подложила, узнав, что он его обожает. Видимо, не раз и не два женщины пытались подловить Ланового на «общности интересов».
Потом пили чай. И вдруг Сережа говорит:
— Слушай, у тебя так уютно, и чай вкусный, я, пожалуй, останусь.
— Да?
— Да.
— Ну, оставайся.
Сама себе удивлялась: ладно бы страдала от недостатка мужского внимания, а тут вдруг мужчина на горизонте нарисовался, да еще красавец, из хорошей семьи. Так нет же, воздыхателей всегда хватало, в том числе и с самыми серьезными намерениями. Более того — в тот период у меня были отношения с интересным человеком, юристом по профессии. Он уже заводил разговоры об общем будущем. Я относилась к нему с уважением, хотя порой и задавала себе вопрос: любовь ли это?
О том, чтобы связать жизнь с Сергеем, до его стремительного переезда в Петербург даже не думала. Да, телефонные разговоры, да, интересно.
Но он моложе на одиннадцать лет, мальчик-мажор, как ветер в поле — сегодня здесь, завтра там.
А он взял и увел меня от поклонника-юриста в одну минуту. Позвонил ему, предложил вместе пообедать. Понятия не имею, как строился разговор, но с того дня юрист не позвонил мне ни разу. И не брал трубку, когда сама пыталась поговорить. Словно испарился.
— Что ты ему сказал? — допрашивала я Сережку.
А он только улыбался:
— Какая разница? Исчез, значит, так должно быть.
И я подумала: выходит, он не был по-настоящему ко мне привязан, если столь легко сдался. Сейчас уже могу сказать: я никогда не пожалела, что Сережа появился в моей жизни.
Хотя, безусловно, с ним было непросто.
В Лановом словно уживались два разных человека. Первый — подвижный, активный. Настоящий мужчина. Я впервые чувствовала себя как за каменной стеной. Но вместе с тем такой ребенок! Бывало, кричит из кухни:
— Душа моя, иди сюда!
Захожу. А он в сосиску несколько штук спагетти просунул, отварил, понатыкал с одной стороны горошинки черного перца.
— Это, — говорит, — новое экзотическое блюдо: тараканчики.
— Надо же, какой изыск! И не лень было засовывать?
— Не лень. Это же креатив. А у меня творческий подход ко всему, и к сосискам тоже.
На холодильнике написал: «Я тебя люблю, очень-очень-очень-очень» двумя фломастерами, а вокруг много сердечек. Полдня рисовал, старался.
— Спасибо, очень приятно, а какое цветовое решение!
— Тебе правда понравилось? — радовался Сережа.
Как-то прибиралась в книжном шкафу, нашла книги о Гарри Поттере. Решила отвезти в детский дом, пусть ребятишки почитают. Ушла на работу, вечером возвращаюсь — Сережка лежит со вторым томом в руках: «Фильмы смотрел, а вот книги не читал, так оказалось интересно, даже поесть забыл». За два дня он проглотил все шесть томов.
Потом пробежался по квартире со шваброй: «А-а-а, у-у-у, я лечу!» — вроде он Гарри Поттер.
В другой раз были дома, обычный вечер — я читала, Сережа смотрел телевизор. Вдруг оделся, ушел куда-то. Вернулся минут через сорок с шикарной розой винного цвета, крупной, на высоченном стебле. Сказал, вручая цветок:
— Захотелось тебе подарить. Именно одну. А потом ты ее засушишь и она будет стоять в вазе.
— Сереж, эта роза символ тебя: высоченный, шикарный, так же гордо взираешь на всех сверху, — улыбнулась я.
— Не умеешь ты читать язык цветов! — засмеялся Сергей. — Если бы я хотел вручить символ себя, купил бы нарцисс.
Однажды забежал на минуту ко мне на работу, принес воздушный шарик в виде медвежонка: «Тебе». Кому-то эти эпизоды покажутся несерьезными, ничего не значащими, но если бы вы знали, как мне дорог каждый. А было их много. Помню, заявляет важно:
— Поеду-ка твою машину помою.
— Не беспокойся, я сама, — привыкла в одиночку бытовые проблемы решать.
Он уселся к телевизору, демонстративно повернувшись спиной. Я что-то спрашиваю — в ответ тишина. Потом поняла, в чем дело: Сережа хотел позаботиться обо мне, а я отмахнулась. Нужно было согласиться, сказать: «Спасибо тебе большое за заботу».
Но он быстро отходил, хотя и был вспыльчивым. Заметив эту его особенность, советовала: «Перед тем как что-то сказать или сделать, мысленно выпей стакан холодной воды.
То есть дай себе время подумать — чтобы не наделать глупостей. Это древняя китайская мудрость».
И вот спорим по какому-то ерундовому поводу (всерьез мы не ссорились), Сережка вдруг замолкает.
— Что, — спрашиваю торжествующе, — крыть нечем?
— Нет, я воду мысленно пью. Только медленно, ты же не сказала, что надо залпом.
Конечно же, Сережа представил меня родителям. Это произошло опять словно само собой через три месяца знакомства и спустя всего пару недель с начала наших близких отношений. Я поехала в Москву по работе, он со мной.
Вечером предложил сходить в театр. И повел на постановку, где блистали Ирина Петровна и Василий Семенович.
Я догадывалась, что после спектакля нас познакомят. И пребывала в напряжении, не очень понимала, зачем эта встреча. Еще непонятно, надолго ли мы с Сережей, а знакомство с родителями — серьезный шаг. К тому же я все-таки выросла на «Алых парусах», «Офицерах», «Звезде пленительного счастья», «Обыкновенном чуде» и других фильмах, где играли Лановой и Купченко, для меня эти люди — эталон.
В «Офицерах» у Василия Семеновича была роль Ивана Вараввы. Сразу вспоминается, как он бежал по крыше поезда с охапкой полевых цветов. Актер может гениально сыграть, но все равно внимательный взгляд уловит фальшь, если она есть в нем самом.
Василий Семенович, как мне кажется, и в жизни такой же, как Варавва, — человек широкой души, способный на поступки.
«Как они воспримут мое появление в жизни сына, не сочтут ли очередной вертихвосткой, мечтающей проникнуть в знаменитую семью? Да еще я старше», — крутилось в голове, пока я напряженно смотрела на сцену, пытаясь вникнуть в суть. Но переживала напрасно.
— Это Ольга, — представил меня родителям Сережа, когда после спектакля мы прошли за кулисы.
— Мне-то не нужно представлять Ирину Петровну и Василия Семеновича, я их, конечно же, знаю, — все еще нервничая, сказала я.
— Очень приятно, — пожал мне руку Лановой.
А Ирина Петровна доброжелательно улыбнулась. Предложила:
— Ольга, Сергуня, а пойдемте где-нибудь поужинаем.
И мы отправились в небольшой ресторанчик.
— Как тебе, Сергунь, в городе на Неве? — спрашивал Василий Семенович. — Ты же солнце любишь, а там Северная столица, не мерзнешь?
— Стараюсь теплее одеваться, куртку на меху купил, — смеялся Сережка.
Запомнилось, как Ирина Петровна с любовью поправляла сыну рубашку — ведь для родителей мы всегда остаемся детьми. Не всем, правда, по душе такая забота, выражают недовольство: я не маленький!
А Сережа, наоборот, буквально млел от маминых прикосновений. Казалось, сам готов себе рубашку помять, только бы мама еще раз его приласкала.
Есть фотография, которую уже после ухода Сережи напечатали многие газеты: Ирина Петровна в театре с обоими сыновьями. Фото подписано, будто Сергей сидит в центре — с недовольным лицом, почти спит. На самом деле это его старший брат Саша, который в театр пришел прямо от стоматолога: заморозка отходила и, понятное дело, ему было не до улыбок. А Сережка — с другой стороны, на маму смотрит с нежностью, видно, что любит и гордится. В тот вечер в ресторане он так же смотрел на Ирину Петровну.
Говорили мы о многом — и о кино, и о театре. Я могла бы передать подробности наших бесед — этой и последующих, — но как передать эмоции?
Тут никаких слов не хватит. Такие люди рядом. Словно свет изнутри озарил, и хочется быть красивее, умнее, ярче, чтобы хоть немного дотянуться до их уровня.
Мы уезжали ночным поездом. «Новая куртка хорошо, но ты, Сергунь, не забывай и про шапку. Я тебя знаю, любишь пофорсить, а голову надо держать в тепле», — нежно напутствовал Василий Семенович сына.
Ирина Петровна улыбалась, но в глазах ее читалась тревога. Все-таки раньше Сережа был рядышком, в Москве. Даже когда женился и жил отдельно, чуть не каждый день ездил к маме на обед или ужин. А теперь решил строить жизнь вдали от родных. «Сереж, ты подумай хорошо. Если решишь вернуться — мы всегда тебя ждем», — сказала Ирина Петровна.
А мне тепло улыбнулась, дав понять, что и моему присутствию в их доме будут рады.
Наш с Сережей общий друг Дима Кириллов, чемпион мира по боксу, с которым Сергей здорово сдружился в Питере и стал ходить в его секцию бокса, не раз говорил ему:
— Забирай Ольгу, поезжайте в Москву, все же столица, туда все рвутся.
— Дим, нет, — отвечал Сережа, — тут, в Питере, все наше-наше.
Не могу сказать, что мы с Сережиными родителями встречались очень часто. Все-таки жизнь суматошная, много работы и у них, и у нас. Кроме того, Ирина Петровна и Василий Семенович придерживаются европейского стиля в отношениях: детей надо любить, а вмешиваться в их жизнь не стоит. Они и не вмешивались, хотя, конечно, переживали за сына.
В связи с этим хочу рассказать одну историю.
Мы отправились на частную конюшню в окрестностях Санкт-Петербурга. Хотели использовать верховую езду для лечения в кризисных ситуациях — иппотерапия вытаскивает людей из сложных состояний. Причем это была идея Сережи.
Увидев лошадей, он загорелся как ребенок: «Ольчик, я никогда не сидел в седле, так хочется попробовать!»
И бесполезно отговаривать, ужасно упрямый. Взгромоздился на лошадь, но попалась норовистая, скинула его, да еще так неудачно — Сережа разбил голову, пришлось ехать в травмпункт зашивать раны. На обратном пути попросил меня: — Только давай родителям не скажем, а то станут волноваться.
— Как же мы не скажем, если шрамики будет видно?
И действительно, сказать пришлось — при первой же встрече.
— Как ты мог?!
— гремел Василий Семенович, узнав о происшествии — но беззлобно, уже почти в шутку, все же обошлось и сын жив-здоров. — Опозорил, можно сказать! Отец в седле безупречен — в кино в конных сценах сам всегда снимался, без дублера. А сын своим «нижним этажом»...
— Упитанным, — вставила я.
Василий Семенович, у которого замечательное чувство юмора, протестующе взмахнул рукой, поправил с улыбкой: — Величественным!
Как мы все хохотали!
С родителями Сережа созванивался ежедневно.
Долгих разговоров не припомню. Он говорил, что ему неудобно их отвлекать, — им некогда, много работают. Но обязательно кратко отчитывался: у меня все хорошо. И конечно, спрашивал: как дела, здоровье, настроение, что в театре, где побывали?
После этих разговоров по его лицу было видно, что у родителей все хорошо и он доволен. Сережа, как и Ирина Петровна, умел одним движением губ показать отношение к ситуации. И так же был закрыт для посторонних, как мама.
Старшего брата Сашу Сережа тоже любил, их связывали теплые отношения.
Не раз вспоминал, как в детстве ездил на море с отцом и Сашей — мама не смогла, в кино снималась. Они купались в море, фрукты ели. Сережка на солнце обгорел, больно было, отец его сметаной мазал. «Саша-то у нас хитрый, бегал на пляж лишь в неопасные часы, когда не очень жарко», — смеялся Сережа.
С братом он меня тоже познакомил. Александр талантливый человек, очень образованный, аристократичный, как и Сережа, прекрасно знает языки. Не женат, и не был. Ростом еще выше Сережи. Братья совсем разные, при этом каждый по-своему интересен.
Рассказывал Сергей мне и про своего брата-близнеца Андрея, умершего в младенчестве. Причин его гибели не знаю, не считала возможным расспрашивать. «Интересно, каким бы сейчас он был — моя полная копия? — часто размышлял Сережа.
— Думаю, вместе мы стали бы такими сильными... Дело бы какое-нибудь организовали, бизнес. Было бы нас три брата!»
Жалел родителей: «Даже представить не могу, что им пришлось пережить — хоронить ребенка!» Часто ездил на могилку к Андрюше. Хотя, казалось бы, почти сорок лет прошло со дня гибели малыша, но он чувствовал свою связь с ним.
Мне Сережка говорил:
— Буду с тобой до конца.
— Считай, что поверила, — переводила я разговор в шутку. — Будешь, пока не уйдешь.
— Я не уйду. У нас настолько все по-настоящему!
Иллюзий я не питала, но и трагизма никакого не ощущала. Жизнь штука непростая — всякое может случиться. Полюбит другую, значит, так должно быть. Это и есть зрелая любовь — когда живешь здесь и сейчас.
Но других женщин у Сережи не появлялось, а наши отношения становились все крепче. О том, чтобы расписаться, я и не думала — формальность, а Сережка не раз предлагал обвенчаться. Это серьезнее, чем штамп.
— Давай позже, — оттягивала я из суеверия, боялась почему-то, что официальное вмешательство разрушит нашу красивую сказку.
— Хорошо, подождем, — соглашался он.
На жизнь Сережа зарабатывал переводами — блестяще знал и немецкий, и английский.
Из Москвы регулярно поступали заказы, и в Питере тоже были — ночами он корпел над ними. Когда я куда-то ездила, его оформляла как переводчика.
Денег хватало. Тем более что запросы у нас — по возможностям. Базовые вещи есть: квартира, машина и дача, вилл и яхт нам не нужно, а на жизнь заработаем. В общем, не жаловались.
А ведь Сережа получил высшее экономическое образование и даже два года работал в команде министра финансов Алексея Кудрина. Согласитесь, попасть на теплое место с помощью связей можно, но продержаться там будучи бестолковым или ленивым — вряд ли. Сережа удержался, а потом ушел сам. Сказал, стало неинтересно заниматься цифрами, хотелось работать с людьми.
Я частенько ездила на психологические тренинги за границу: в Германию, Англию, другие страны, Сережка с удовольствием присоединялся.
Ему очень нравился английский язык. И он так умело на нем общался, что я отдавала ему все переговоры, хотя сама тоже говорю — не столь блестяще, как он, но объясниться могу.
Шутила:
— Ты мой личный гид и переводчик, вот обо всем и договаривайся.
— А ты, — парировал Сережка, — мой личный психолог, который обязан находиться со мной в минуты тяжелых внутренних переживаний!
Шутки шутками, а переживал Сережа много, по поводу и без. На него словно накатывало временами. В психологии есть такое понятие — «дистимическое расстройство».
Это снижение настроения. Могло появляться ощущение полного внутреннего краха: все плохо, жизнь не мила, отстаньте от меня все. Часто это состояние сопровождается «самокопанием». Такая вот русская национальная черта. Американец, например, живет легко и просто — «ноу проблем». А «человеку Достоевского и Толстого» (есть основания полагать, что оба писателя также страдали дистимией) нужно довести себя до исступления, бездны.
Сережа, когда накатывало, запирался в комнате на три-четыре дня. Лежал и смотрел в потолок. Это одно из его любимых выражений — «я лежал и смотрел в потолок».
Мог даже плакать. Но не как нытик или хлюпик, а сдержанно, красиво и по-мужски: слеза течет, при этом ни один мускул на лице не дрогнет.
— Может, поговорим?
Станет легче, — предлагала я.
— Не станет, — глухо отвечал Сережа. — Тебе лучше не знать, о чем я думаю. Как будто острые иголки под ногти загоняешь. Только в душу.
Бывало, и раскрывался:
— Зачем нужна жизнь? Одно и то же каждый день. Мы ищем какие-то радости — работаем, путешествуем, влюбляемся. А еще с комплексами боремся, близких теряем. И отчаянно пытаемся отогнать мысли о смерти, которая ближе и ближе с каждым днем. Для чего все это?
Словно его какие-то внутренние бесы мучили, не давали идти вперед.
— А кто говорил мне про библейские заповеди — неси свой крест и ни о чем не спрашивай? — напоминала я.
Сережа мрачно замолкал и снова уходил в себя.
Некоторые — опять же, русская натура — такое состояние алкоголем душат. Тоска накатила — выпил граммов сто-двести, и вроде бы жизнь наладилась. А Сергей не позволял себе мыслей по этому поводу, ведь решил, что алкоголь — разрушение. И уже не расслабишься привычным прежде способом, надо бороться с бесами на трезвую голову.
Поводов для переживаний его ранимой душе хватало с избытком. Гуляем по Невскому. Мимо прошел старик благородного вида, с палочкой и авоськой, в которой хлеб и пара сосисок. Щемящее душу зрелище — старики в России. «И это финал для каждого из нас!
— долго не мог успокоиться Сергей. — А ведь когда ты молодой, кажется, что и все вокруг молодые, красивые, здоровые».
Как-то меня попросили проконсультировать на дому одного наркозависимого. Речь шла о близких знакомых, поэтому отказать не смогла, хотя обычно на дом не езжу. Взяла с собой Сережку — мало ли что может случиться. Приехали. Парень, с которым должны были пообщаться, отлучился куда-то по делам, попросив нас немного подождать. Мы остались, начали осматриваться. «Однушка», скудная обстановка — мебели почти нет, обшарпанные обои. На продавленном диване лежал дедушка. Юноша, который только что ушел, — его внук. Родители уехали за границу в длительную командировку, сыну велели присматривать за больным дедом. Но паренек связался с дурной компанией, подсел на наркотики и вывез из дедовской квартиры все, что можно было продать, — наркоманы не ведают, что творят.
На столе рядом с кроватью старика лежали странные круглые шарики.
— Давайте я выброшу, протру пыль, — предложил Сережа.
— Не нужно, — воспротивился дед. — Это хлебушко, смоченный слюной. Когда внук забывает обо мне и не приходит по нескольку дней, я эти шарики в воде размачиваю и ем.
Сережа ничего не сказал, ушел на кухню. Когда я зашла туда через пару минут, он сидел за столом, уронив голову на руки, его плечи вздрагивали — плакал: «Как они могли?! Оставили старого отца на попечение такого внука! Нет, это уже слишком!» Коронная Сережина фраза — «нет, это уже слишком».
Когда ну совсем через край, ни в какие ворота. Дома забрался под одеяло, и его трясло. Недели три после той истории в себя не мог прийти.
В 2009 году я как психолог работала с пострадавшими в печально известном пермском клубе «Хромая Лошадь». Помню, как заходила в реанимацию, а там люди с обожженными телами, и все трясутся — следствие болевого шока. Десятки трясущихся простыней. Единицы тогда выжили. Позже я общалась с ними. Они не могли говорить ни о чем, кроме страшного вечера в клубе, по десять-двадцать раз в сутки пересказывали. И их как от болевого шока колотило теперь уже от воспоминаний. Но не вспоминать об этом они не могли. Вот и Сережку временами трясло внутри, в душе, почти так же. Это была его особенность, есть в народе такое понятие — «человек без кожи».
Страшно переживал, что Василию Семеновичу почти восемьдесят: «Не представляю, что будет со мной, если однажды отца не станет, — а ведь когда-то это случится, такова жизнь.
Я так ничего и не сделал, чтобы он мною гордился! Оля, давай побыстрее сделаем что-нибудь хорошее, чтобы отец мог испытать гордость за меня».
Я несколько лет хочу создать в Питере кризисный центр для людей, попавших в беду. Подобные учреждения десятки лет действуют в Германии, Франции, Финляндии... Туда может прийти любой. Подросток, если дома плохо, женщина, которую бьет муж, старики, потерявшие смысл жизни... И им помогают словом и делом — есть неравнодушные люди, волонтеры, спонсоры. Мы с Сережкой ездили в такие заграничные центры — изучали, прикидывали.
Ему понравилось, говорил: «Надо обязательно в Питере такой центр устроить!» — и даже смотрел помещения под него.
Стали оформлять организацию. Но бюрократия же — нас гоняли за бумажками то в санэпидемстанцию, то в пожарную инспекцию, то куда-то еще. «Только никому не говори, что я — Лановой, хочу сам все сделать», — просил Сережа.
Увы, благотворительную организацию, как оказалось, оформить не менее сложно, чем бизнес, ощущение было, будто перед нами непробиваемая стена.
Знакомые недоумевали: «Вам что, заняться больше нечем? Сереж, ладно Оля — психолог, ну а тебе это зачем? Открой пивной ларек — прибыльное дело!» Сережка молчал.
И только когда мы оставались наедине, возмущался: «Почему если хорошее хочешь сделать, это считается лоховством?!» У него было столько интересных идей и планов! Если бы смог их воплотить, был бы по-настоящему счастлив. Но пока он их не реализовал, чувствовал себя неуспешным, и это сильно его угнетало.
На боли в сердце Сережа впервые пожаловался где-то за год до смерти: тянет, жжет. И я устроила его в питерскую больницу на обследование. Он влюбил в себя медсестер и врачей. Все говорили:
— Какой очаровательный, классный!
— И что же Сережа у вас тут классного делает? — интересовалась я.
Оказалось, ходил в палаты — со стариками разговаривал, памперсы им менял.
На руках в душ отнесет, помоет. Утки выносил. Все это совсем не вязалось с его образом московского мажора, который любит, чтобы стол был аккуратно сервирован и скатерть белоснежная. А тут — фекалии.
— И не брезгуешь? — спрашивала я.
— Нет. Нужна помощь, и я помогаю.
Побежал через дорогу в булочную, накупил плюшек медсестрам. Принес: «Это вам!» — и с довольным видом пошел обратно в палату. К санитаркам подходил: «Давайте полы помою — а то лежу тут, скучно, я ведь здоров. Сердце уже совсем не болит». Ему по-прежнему хотелось быть полезным!
Кардиограммы показали проблемы. Врачи сказали, что такое бывает, если в юности неправильно заниматься спортом — самостоятельно или под наблюдением недостаточно грамотных тренеров — можно перетренироваться.
Сережа когда-то увлекался борьбой.
— Тебе нужно себя беречь, — говорила я. — Впереди критический для мужчин возраст — сорок лет и здоровье не богатырское.
— Да ладно, — скептически махал он рукой, — я молодой, крепкий и красивый, а ты нагоняешь жути. Поболит да перестанет.
Правда, как-то попросил:
— Давай Толстого все-таки со столика уберем.
— Чем тебе Лев Николаевич помешал?
— Да как-то слишком мрачно все у него. А мне жить хочется.
Хотя вдруг начал курить, причем покупал крепкие кубинские сигары и сигареты. А ведь это нагрузка на сердце. Но Сергей говорил, что сигареты помогают ему расслабиться.
Месяца за три до смерти он решил написать и отправить теплые эсэмэски всем девушкам, с которыми когда-то у него были отношения. Рассказал мне о своей идее. Я спросила, зачем ему это нужно. Сережа с задумчивостью ответил, что хотел бы попросить прощения, если в чем-то виноват, и сохранить о себе хорошую память. Кажется, эсэмэски он все же разослал.
Когда мы в последний раз были в Германии, Сережка купил костюм от «Диора» — дорогой, шикарный. Как раз накануне поездки получил гонорар за переводы. Сказал, что это другу юности Косте, почему-то захотелось сделать ему подарок. Костюм так и висит в шкафу, Сережа не успел его передать, а у меня нет никаких контактов этого Кости.
...Вечером девятого октября мы долго разговаривали.
О том, что любовь — это когда ты счастлив просто от того, что любимому человеку хорошо. Сережа вспомнил спектакль «Последние луны», где играли родители, и на него нахлынули размышления о старости, смысле жизни.
— Опять становится грустно. А это как-то не очень... — сказал Сережа. И добавил: — Не бросишь меня, когда стану стареньким?
— Да я раньше, чем ты, стану старенькой. Тебе пора учиться видеть и позитивные стороны жизни. А серая питерская осень закончится, без вариантов, — заметила я, зная, что он тяжело переносит хмурую погоду Северной столицы.
Сережа включил на компьютере старые советские мультфильмы, они поднимали ему настроение.
А я решила не мешать и вышла погулять с собаками. На прощание он меня поцеловал.
Через час набрала его номер, Сережа не отвечал. «Наверное, хочет побыть один, — подумала я. Такое уже бывало. — Не желает показывать мне свое настроение, потому и не берет трубку. Или уснул». Я написала эсэмэску, что пойду на другую нашу квартиру, полью цветы, а потом зайду к приятельнице. Ответа не было.
Утром позвонила еще раз. Опять молчание. Заволновалась, поехала домой. И не смогла открыть дверь, ключ не поворачивался в замке. Сердце замерло: «Что-то случилось!» Позвонила общему другу, он тут же приехал и помог взломать дверь.
Когда мы вошли в комнату, Сережа сидел в кресле перед компьютером, его голова была наклонена набок, на рубашке кровь. Как нам позже объяснили врачи — гипертонический криз, внезапная остановка сердца, а кровь — от резкого скачка давления.
На столе лежала раскрытая тетрадь с последним переводом с русского на английский — предстояла очередная служебная поездка за рубеж. Но внизу была приписка его рукой, совсем не по работе: «Для спасения души при истинной вере необходимы добрые дела, человек всегда ищет правду... вот так, Олечка».
В крови Сергея не было обнаружено ни грамма алкоголя, ни тем более наркотических препаратов, есть официальное медицинское заключение.
Все банально: критический возраст плюс внутренние переживания.
Он словно сжег себя изнутри, изгрыз. Господи, ну почему ушла, вдруг я могла спасти его?! Поделилась этими мыслями со знакомым врачом. Но он сказал: «Знаешь, у нас тут в реанимации месяц назад умер невропатолог. Тоже молодой. Шел по коридору, упал, секунда — и нет человека. В соседнем кабинете находилась бригада реаниматологов, и все равно не спасли. Не успели». Верю ему — и не верю.
Писали, будто Сережа в секту попал, — чушь! Обвинили «Центр здоровой молодежи», якобы там манипулируют участниками групп. Но я сотрудничаю с этой организацией семь лет и вижу, как они работают, помогают людям, все сотрудники Центра беззаветно и с открытым сердцем служат делу. И квартиры ни у кого не отнимают.
Какая секта? То, что руководитель использовал духовные практики протестантизма, — так в Америке давно исцеляют от наркозависимости с помощью протестантской программы «Двенадцать шагов». К тому же Сережа по определению не мог состоять в секте, хотя бы в силу своего интеллекта.
...Я забирала Сергея из питерского морга. Перед глазами плыло. Мимо на каталках провозили умерших. Бабушка — механически отмечала я. Мужчина лет сорока. Девочка, почти ребенок. Еще вчера были живы, и вот их нет.
— Гримировать будем? Все тело или только мордочку? — вывел меня из ступора голос сотрудника морга. Он был весь какой-то дерганый, словно на шарнирах. И беспрерывно улыбался.
А у меня такая внутренняя опустошенность и отчаяние! От того, что завишу от этого «шарнирного человечка», который выглядит словно олицетворение системы: маленький, но такой весь из себя важный. Уверенный, что как он сейчас решит, так и будет. И невольно ответила ему по-Сережкиному:
— Нет, это уже слишком.
Я сама позвонила Василию Семеновичу и Ирине Петровне. Это были страшные минуты, которые невозможно описать. Как сказать родителям, которые обожают сына, что его больше нет? Когда мне самой поверить в то, что случилось, невозможно! Но я сказала...
«Ты только не вздумай себя винить, — подошел ко мне на кладбище в день похорон Василий Семенович. Он говорил, что понимает, с Сережкой было и просто, и непросто.
— Но вы помогали друг другу, были вместе. И ты ни в чем не виновата».
Я сквозь пелену слез смотрела на его посеревшее лицо, бьющуюся у виска синюю жилку. Какой же силой духа и внутренней мощью надо обладать, чтобы самому держаться да еще найти слова утешения для меня. С Ириной Петровной мы стояли рядом, но говорить она не могла, пропал голос.
Я хотела бы оставить без комментариев нынешнее самочувствие Сережиных родителей. Это очень личное, интимное переживание, не для широкой публики. Мне прискорбно, что их беспокоили в те горькие минуты и в прессе было так много лжи. Могу только сказать, что наше общение продолжается.
В моей жизни после ухода Сережи случилось странное. Я часто снимала его на мобильный телефон: вот читает свои стихи и рассказы, вот просто сидит в кресле и улыбается, а вот он на лекции.
До девятидневного срока не включала эти записи. На девять дней съездила в Москву, сходила на кладбище, во всех мужских монастырях заказала сорокоусты, панихиду.
Вернулась в Питер, и так нестерпимо захотелось увидеть Сережу. Взяла телефон, пересматривала записи, плакала, разговаривала с ним: «Сереженька, мы все — и родители, и Саша, и я — тебя помним, любим». Вдруг позвонила приятельница. Я сбросила ее номер — не могла никого видеть и слышать. Неожиданно телефон завис. Когда перезагрузила, все видеозаписи, Сережкины фотографии, эсэмэски исчезли. Он как будто сказал мне из другого мира: «Не терзай себя, это... уже слишком».
Сережа, бывало, уходил по делам и задерживался, я звонила:
— Уже поздно, ты где?
— Все в порядке, скоро буду. И пожалуйста, не волнуйся — терпеть не могу, когда за меня переживают.
Вот и тут словно знак дал, чтобы я не убивалась, а продолжала жить дальше, может быть, все же открыла кризисный центр — в память о нем.
Незадолго до сороковин со дня его ухода одна из двух наших собак, чихуахуашек, погибла. Я уезжала на несколько дней, оставила знакомому ключи — просила выгуливать собак и поливать цветы на шкафу. Он поставил стул, но поскользнулся и упал на пса, а собачки этой породы крошечные. «Это Сережа ее забрал, чтобы одному не было там скучно», — сказала приятельница.
Я верю, что другой мир существует, Сережа у Бога и ему там хорошо.
Ну не может душа уйти просто в никуда. Иначе зачем все это: переживания, поиски себя и счастье от того, что нашел?! Никогда не поверю, что без смысла.
Вспоминаю, как за границей я часто терялась — отвлекусь на секунду, засмотрюсь: то вид красивый, то здание историческое, памятник, музей, храм... Все мне интересно. А Сережка уже вперед ушел, и я одна среди оживленной улицы. Приходилось ехать в гостиницу. Потом он мягко ворчал: «Опять отстала... А я тебя искал, ждал». В какой-то момент, устав волноваться, Сережа стал водить меня за руку, как маленькую девочку. Теперь на улице я мысленно говорю, словно он рядом: «Ну что, пошли» — и чувствую тепло его ладони.
Раньше думала: какая она, настоящая любовь?
И вот судьба дала мне узнать, что это такое и каково ее потерять. Всего четыре года мы были вместе. Небольшой срок. Не десять лет, не пятнадцать. Но была в нашем чувстве глубина. Жили без истерик, разбирательств, без быта, который, как говорят, «заел», — мы его не замечали. Так мало мне этих ощущений, еще бы хоть немного. Но, видимо, сколько отпущено, столько и получишь.
Сережка говорил: «У каждого свои бесы. И в те минуты, когда ты думаешь, что живешь зря, ты проиграл, а они победили. Если же отчетливо понимаешь, для чего живешь, победа твоя».
Сергей, я убеждена, победил. Он нашел себя, любил, строил планы,
Подпишись на наш канал в Telegram