Уже девять лет, как с Колей случилась беда. И все это время одни люди благодарят меня за то, что он живет полноценной жизнью, а другие поливают грязью и говорят, что это мой пиар...
Я не обижаюсь, испытания даются человеку для возмужания души. Но иногда сталкиваюсь с проявлениями такой эмоциональной глухоты и жестокости, которые нельзя оставлять без ответа. Прошлым летом соседка по даче судилась с бывшим мужем и попросила меня выступить на заседании.
Дашу я знаю много лет. Она близкий и родной человек, практически член нашей семьи. Конечно, я обещала помочь. Если бы знала, чем это обернется!
Дача у нас в Валентиновке, недалеко от Москвы. Раньше, когда Коля был здоров и много работал, он там появлялся нечасто, раз в месяц, а то и реже. Приедет в перерыве между съемками или спектаклями, пообщается со мной и любимой тещей, переночует, утром сделает зарядку, пробежится, обольется холодной водой — и был таков. А теперь он проводит в Валентиновке больше времени, чем в городе.
Иногда ворчит, не хочет ехать. Я его понимаю. В Москве у нас прекрасная квартира, а дача — простенькая и маленькая, там тесновато. Строились давно, еще в советские времена. Потом подумывали о том, чтобы реконструировать дом, но как-то руки не дошли.
А сейчас, после девяти лет борьбы за Колину жизнь и здоровье, на это просто нет денег. Ну и бог с ней, с дачей. Пускай у нас не замок, зато всегда уютно и весело. Приезжает масса людей, и ничего, как-то умещаются. Однажды на Новый год собралось человек двадцать. Потом все в один голос говорили, что лучшего праздника у них еще не было.
Валентиновка — замечательное место. Рядом с нами — кооперативы артистов Малого театра и МХАТа, где живут Юрий Соломин, Александр Калягин и другие звезды. Но если их дачи располагаются в сосновом бору, то наше товарищество — на бывшем болоте. Как рассказывают старожилы, там, где стоит наш дом, когда-то корова утонула. Топь использовали вместо свалки. Чего только туда не выбрасывали — даже старые холодильники.
Я выгребла с участка несколько машин мусора и завезла десятки тонн плодородной земли. С садом помогала та самая соседка Даша, она занимается ландшафтным дизайном. Сейчас у меня просто райские кущи со множеством редких растений, и я свой участок не променяю ни на какой другой. Когда-то была возможность получить землю в более престижном месте. Олег Янковский предлагал:
— Люда, покупай, нам в Барвихе дают участки.
Я отказалась:
— Нет, Олежек, Валентиновку бросить не могу. Там все полито моими потом и кровью.
После посадки, прополки и прививки мы с Дашей всегда садились попить чайку и поговорить за жизнь.
Она у нее складывалась непросто. Муж любил выпить и совершенно не занимался детьми. У супругов их двое — дочь и сын. Мальчик был не очень здоровым. Сейчас ребята уже взрослые, учатся в вузах, но росли на моих глазах, и я стала невольной свидетельницей того, что пришлось пережить им и Даше. Много раз видела ее с синяками. Дочь сосед тоже обижал. Однажды ночью я вышла погулять с собакой. Тогда еще играла в «Ленкоме», возвращалась поздно. Приехала вечером после спектакля и вывела нашего лабрадора Милю. Смотрю, девочка идет в слезах. Оказалось, папа после ссоры выгнал ее на улицу.
Как-то Даша сказала:
— Вот взялись строить новый дом. У нас ведь такая развалюха! И тесно, и никаких удобств.
— Тяжело приходится?
— Не то слово. И денег нет. Мои родители отдали нам все свои сбережения.
Мы с подругами по даче старались помочь Даше: подкидывали работу и одалживали денег. Дом она построила, но как только закончилось строительство, муж подал на развод и раздел имущества, хотел отобрать его у бывшей жены и детей.
Суды шли два с половиной года. Прошлым летом Даша попросила ее поддержать — выступить на одном из заседаний. Моя подруга Ира тоже согласилась. На суде я рассказала, что дача построена на деньги Дашиных родителей и что ее муж детьми не занимался, она сама их поднимала.
Судья спросил: — А вы часто бываете на даче?
Сколько времени там проводите?
— Много. Мы с Колей подолгу гуляем.
— Да-да, — вдруг подал голос Дашин муж, — она все время шляется по Валентиновке со своим инвалидом, как с мусорным мешком.
По залу прошел тихий гул. По-моему, все были в шоке от этого заявления, даже судья, не сделавший замечания истцу. А мне кровь ударила в голову. Я начисто забыла, что без разрешения председательствующего нельзя ходить по залу. Подошла к мужу Даши:
— Что ты сказал? Повтори.
— Ты со своим инвалидом, как с мусорным мешком, шляешься по Валентиновке, — еще раз сказал он не моргнув глазом.
Я взяла его за плечи и посмотрела в лицо, надеясь увидеть хотя бы проблеск стыда.
— Ты хоть понимаешь, что это наказуемо?
Имела в виду Божью кару. Разве можно так говорить о человеке, да еще таком, как Николай Караченцов? Мужчина вскочил, оттолкнул меня, замахал руками и попал в глаз. Боль была ужасная. Глаза — мое слабое место. В детстве я перенесла туберкулез, который закончился повреждением роговицы — кератитом обоих глаз.
Я отступила, прикрыв руками лицо. Судья объявил перерыв на сорок минут. Меня вывели в коридор. Даша рыдала: «Боже мой, что я наделала! Зачем привела вас на этот суд?!» Подходили люди, чтобы выразить сочувствие, но я не понимала, что они говорят. Меня трясло.
На продолжение заседания не пошла. Глаз болел ужасно, хотя еще сильнее, мучительнее была боль от нанесенного оскорбления. Всю ночь проплакала. Но о том, что случилось, Коле не сказала. Не хотела его расстраивать.
В пять утра проснулась, посмотрела в зеркало и ужаснулась: весь глаз залило кровью. Испугавшись, что потеряю зрение, решила ехать к врачу. Первым делом спросила его:
— Не ослепну?
— Нет, роговица не пострадала. Это кровоизлияние. Должно пройти.
Вечером ко мне пришла Ира — поддержать. Ужас произошедшего заключался в том, что меня никогда в жизни никто не бил, тем более по лицу, — рядом всегда был Коля. А теперь он не может меня защитить и, получается, я его тоже.
Мысль, что оскорбивший нас останется безнаказанным, была непереносима. И внезапно пришло решение: «Нет, я должна защитить свою и Колину честь».
Посоветовалась с адвокатом. Он сказал, что этого человека прежде всего можно привлечь к уголовной ответственности за нанесение побоев. Утром поехала с Ирой в Москву, в областную прокуратуру — подавать заявление. Чтобы никто не увидел мой кровавый глаз, надела черные очки. В прокуратуре в ожидании своей очереди забилась в угол, постаралась стать как можно более незаметной. И все равно в какой-то момент из кабинета вышел человек и сказал:
— Людмила Андреевна, это вы? Проходите, прошу.
Я вошла, сняла очки. Он ахнул и пошутил неловко: — Мама родная, это вас Коля?
— Нет, не он.
Но случилось из-за Коли. Я хотела его защитить.
Все рассказала. Отдала заявление. Он посочувствовал:
— Нет, так обижать нашего любимого артиста нельзя.
Обещал передать бумагу куда следует, но предупредил, что все инстанции она пройдет нескоро. И действительно, в суд вызвали в октябре.
Ответчик пришел с адвокатом, которая заявила, что подает встречный иск за избиение ее клиента Людмилой Поргиной. Якобы я его обидела и он возмутился: «Что вы лезете в мою жизнь? Почему все время выставляете меня в неприглядном свете? Лучше бы своим мужем занимались». Так, по их версии, звучала оскорбительная фраза про мусорный мешок.
А я автоматически превратилась из обвинителя в подсудимую!
Следующее заседание состоялось в декабре. Мой противник привел свидетелей. С моей стороны выступили те, кто был на суде в июне: Даша, ее адвокат, Лариса, Ира и наша медсестра Надя, ухаживающая за Колей. Она видела, в каком состоянии я вернулась домой, делала мне компрессы. Надя не выдержала, сказала: «Я понять не могу, как можно оскорбить такого человека, как Николай Петрович? Вы хоть понимаете, что сделали? На кого подняли руку?» И заплакала.
В феврале мировой судья вынес приговор. Я была оправдана как подсудимая и признана потерпевшей, а мой обидчик — виновным в совершении преступления, предусмотренного статьей 116 части 1 Уголовного кодекса Российской Федерации.
Наказание ему назначили в виде штрафа в размере шести тысяч рублей в пользу государства.
Я была удовлетворена этим решением: наконец-то суд постановил, кто прав, кто виноват. Необходимость доказывать очевидное и терпеть незаслуженные оскорбления просто убивала. Но после вступления приговора в законную силу собираюсь рассмотреть вопрос о подаче уже гражданского иска — о защите чести и достоинства Николая Петровича Караченцова.
Дело нужно довести до конца. Не ради себя, ради Коли. Нельзя позволять обижать слабых. Меня поражает, как жестоко могут вести себя люди! Совершив подлость, они прикрывают ее ложью, не боясь Божьего суда!
— Часто вы с этим сталкиваетесь?
— Да не редко. Уже девять лет, как с Колей случилась беда. И все это время одни люди благодарят меня за то, что он живет полноценной жизнью, а другие поливают грязью и говорят, что это мой пиар. Видимо, им, как и нашему соседу по даче, кажется странным везде «таскаться» с немощным человеком, возить его на дачу и к морю, водить в театры, на концерты вместо того, чтобы запереть дома или сдать в интернат. Вот они и ищут в моих действиях корысть. Непонятно, правда, что я получила в результате многолетней «пиар-кампании». Любимую профессию потеряла, в театре не работаю и не могу уделять время сыну, невестке и внукам, поскольку у меня на руках Коля и я должна продумывать и организовывать его жизнь. Поживите как я, попробуйте так «попиариться»!
Денег тоже нет, я в долгах: одним отдаю, а у других занимаю. Если бы не помощь благотворительных фондов и просто добрых людей, многие наши поездки на лечение и отдых были бы невозможны. А Коля не любит подолгу сидеть дома, спрашивает: «Когда мы уже куда-нибудь поедем?» Он привык жить в бешеном ритме. Как только скажешь: «Все, едем!» — тут же начинает паковать чемоданы.
Вернулись осенью из Китая — прошли там уже два курса лечения, и вдруг звонят со студии «Беларусьфильм», предлагают Коле сняться в продолжении легендарной картины «Белые росы». Сыграть возвращение его героя Васьки. И он сразу соглашается: «Едем!» Собираемся, приезжаем на Белорусский вокзал. Подходит гаишник, начинает говорить, что здесь остановка запрещена, и вдруг видит Караченцова: — Петрович, это ты, что ли?
Куда едешь?
— Сниматься.
Тот позвал своих коллег:
— Так, ребята, надо помочь парню.
Они вытащили Колю из машины, посадили в нашу коляску и повезли на перрон. Там его сразу подхватили пассажиры, внесли в поезд. Спросили, не нужно ли чего. Коля ответил: «Спасибо, у нас все есть».
В Минске встретили как родных. Съемку назначили на следующий день. Коля держался молодцом, но ночью ужасно волновался. Не мог спать, ворочался и в конце концов упал с кровати. Он же девять лет ничего не играл.
Я кричу: «Надя!» Она спала в соседней комнате и тут же прибежала. Стали Колю поднимать, а он говорит: «Вот это нервы». Мы все вместе захохотали. Потом сидели втроем в гостиной, пили чай. Утром приехала машина, отправились на площадку. Появилась актриса, игравшая жену Васьки Марусю (в первом фильме ею была Галина Польских). Смотрю — ее трясет. Она очень переживала, как все получится.
Начали в десять, а закончили ближе к вечеру, хотя снимали всего две короткие сцены. Долго свет ставили, камеры передвигали туда-сюда. Задача была простая: Васька сидит за столом, а Маруся рассказывает, что случилось в ее жизни, пока он странствовал по свету. Актриса заговорила, Коля поднял на нее глаза, стал гладить по плечу, и она как заплачет! Так и прорыдала все пять дублей. Потом успокоилась: «Все, во второй сцене плакать не буду». Там она выходит из лифта и видит Ваську, сидящего на полу с гармошкой.
Все знали, что Караченцов плохо говорит, и вдруг он очень четко и ясно произнес: «Марусь, я вернулся». Актриса опять зарыдала. Мы с Надей тоже заплакали, оператор прослезился.
После съемки устроили небольшой банкет. Выпили шампанского со съемочной группой. Пришли все актеры, снимавшиеся в картине. Белорусы сказали, что были счастливы работать с Караченцовым. Надарили ему подарков. Он просто сиял, и у меня на душе было светло и радостно. Я была безумно благодарна этим замечательным людям за то, что они дали Коле возможность вернуться в профессию.
Раньше Коля, кстати, сиял всегда. У него никогда не бывало депрессии, плохого настроения, даже если что-то тревожило, болело.
И люди любили его за то, что он дарил радость, любовь и надежду. Караченцов был для них олицетворением самых лучших человеческих качеств. Он ведь не сыграл ни одной отрицательной роли! И в жизни был для всех солнышком. Поэтому его до сих пор любят и благодарят.
Мы часто ездим по России, останавливаемся в придорожных кафе и ресторанчиках, и к Коле обязательно кто-нибудь подходит. Жмет руку, целует или дарит конфеты, сигареты. Люди помнят, что Караченцов курит, а он уже три года как бросил. Однажды отошла на минутку. Прихожу — на столе букет цветов. Спрашиваю:
— Кто подарил?
Говорит: — Какая-то женщина.
Несколько лет назад отправились в Израиль лечиться в замечательную клинику, специализирующуюся на реабилитации больных после нейрохирургических операций.
Решили поехать к храму Гроба Господня, а там оказалась дикая очередь. Я в растерянности: Коля такого долгого ожидания не выдержит, даже сидя в коляске. Вдруг подходит мужчина из местных и что-то спрашивает по-арабски. Мне переводят:
— Матушка, это вы каждый год бываете здесь на богомолье, приходите раньше всех, в четыре утра?
Говорю:
— Да.
Оказывается, это смотритель храма.
Именно он открывает его каждое утро. Я несколько лет подряд ездила на неделю в Иерусалим и еще затемно приходила в храм. Ставила свечи, садилась у Гроба Господня, открывала молитвослов и читала в тишине и одиночестве. Народ начинал появляться только в половине восьмого.
Араб спрашивает:
— Матушка, а кто это с вами?
— Мой муж, он болен. О нем я и молюсь в первую очередь.
Тут смотритель что-то крикнул, обернувшись назад. Прибежали служители, подхватили Колю вместе с коляской и внесли в храм, прямо к Гробу Господню. Потом, когда он помолился, подняли его к чудотворной иконе Божией Матери, чтобы приложился к святыне.
Смотритель поцеловал Колю и сказал, что у него все будет хорошо. Чаще мы сталкиваемся именно с такими, добрыми и отзывчивыми людьми. Но к сожалению, находятся и те, кто отказывает Коле в праве на нормальную жизнь.
Осенью пригласили в программу Юлии Меньшовой. Обещали, что речь пойдет о том, как мы боремся с недугом. Но ведущая устроила настоящий «допрос с пристрастием». Было впечатление, что Юля хочет обвинить меня во всех несчастьях, случившихся с Караченцовым. Казалось, еще немного и она скажет, что это я подстроила аварию, чтобы потом пиариться за его счет.
Если бы знала, что меня ждет, никогда бы не пошла на съемку. С трудом вытерпела до конца. Коля смотрел потом эту программу и плакал.
Говорил про Юлю: «Зачем она так?» А про меня: «Молодец, девонька. Ты вела себя достойно». Видимо, Меньшова из тех, кто не верит, что если человек стал нездоров, его можно любить по-прежнему. А мы любим друг друга. Коля часто говорит:
— Девонька, любимая, скажи, что любишь.
И я отвечаю ему:
— Коля, я живу тобой.
Недавно спрашивает: «Где мой джинсовый костюм?» Караченцов любил спортивный стиль и часто ходил в джинсе. Но он поправился на два размера, вместо сорок восьмого стал носить пятьдесят второй, и я почти все вещи мужа отдала. Когда Коля спросил про костюм, я, конечно, не сказала, что его нет.
Поехала в магазин и купила новый, очень дорогой. Потом, правда, пришлось некоторое время экономить. Ничего, выкрутились. Зато Коля был счастлив.
Ему нравится красиво одеваться. Говорит как-то на отдыхе в Турции:
— Дай красную кепку.
— Зачем?
— У меня красные шорты.
— Ну и что? А футболка белая. Зачем столько красного? Может, наденешь синие шорты?
— Я что, российский флаг?
Коля любит пошутить.
— А как строится ваш обычный день в Москве?
— Я просыпаюсь рано, в пять утра. Встаю, молюсь, читаю, обдумываю план действий. Часов в восемь иду к Коле. Ему все дается с трудом. Тяжело мыться, надевать штаны, рубашку, и он часто хитрит. Бужу его:
— Коленька, вставай.
— Еще пять минут.
— Пять минут уже давно прошли. Если не встанешь, воду принесу, буду тебя поливать.
И правда, приношу кружку и поливаю его водой. Он вскакивает с криком, начинает ругаться. Мы оба смеемся.
Потом говорю:
— Коль, пора делать зарядку. Что ты на меня рукой машешь?
— А что, ногой махнуть?
— Никаких возражений, быстро пошел заниматься!
— Не кричи на меня!
— Это ты не кричи!
Надя говорит:
— Сумасшедший дом! Если бы кто-нибудь вас увидел, решил бы, что вы оба «того»!
Я объясняю:
— Надь, ты что, не понимаешь? Это игра. Мы же актеры. Покричали, поцеловались и живем дальше. И ты с ним больше шути, он это любит.
Конечно, ей спокойней, когда я дома. Если приходим втроем с прогулки, она Коле помогает переодеться, а я в это время готовлю еду.
Кормлю всех — у нас же все время народ, потом быстренько мою посуду.
Целый день кручусь как белка в колесе. И вот, наконец, вечер. Коля ложится спать. Тишина. «Так, — думаю, — можно расслабиться, телевизор, что ли, посмотреть?» Только включаю, раздается крик: «Девонька, иди сюда!» Если не сразу откликаюсь, а мы на даче, в этот момент приходит собака и смотрит укоризненно, будто хочет сказать: «В чем дело? Мужик зовет, а ты не идешь?!» Иногда еще и коты за ней припрутся. Я вздыхаю и иду в спальню. Ложусь рядом с Колей, зверье занимает свои позиции, и все засыпают. А я еще долго прокручиваю в голове, что нужно сделать завтра.
Каждый день мы с Колей читаем. Тренируемся по специальной книжке и читаем поэзию Тютчева, Фета, Пушкина, Северянина, Батюшкова.
В августе уже в десятый раз ездили в Латвию, в санаторий «Яункемери».
Раньше логопедом там работала русская женщина. А в это лето — молодая латышка, не очень хорошо говорящая по-русски. Первое время она общалась с Караченцовым в приказном тоне. Ему это, конечно, не понравилось, сказал:
— Говорите мне «вы» и «Николай Петрович».
— В латышском языке нет слова «вы».
— Но мы же говорим по-русски!
Латышка осеклась, стала извиняться. Коля в знак примирения поцеловал ей руку, и после этого они настолько подружились, что я даже уходила с занятий, чтобы не мешать.
Как-то заглянула в щелочку и увидела, что он читает стихи, а она сидит и плачет. Коля ведь не просто отрабатывает правильную артикуляцию и дыхание, а проживает каждый отрывок. И кто-то еще смеет говорить, что он ненормальный, ничего не соображает! Да Коля сейчас читает лучше, чем раньше, потому что тоньше чувствует поэзию. Особенно любит позднего Тютчева, ему близки стихи про ускользающую любовь и уходящую жизнь. И желание продлить очарование, остановить мгновение...
— Говорить как прежде Николай Петрович не может?
— Нет, но близкие его прекрасно понимают, хотя у Коли практически погибли связки, работает только нижняя треть. И дыхание не такое свободное и длинное, как раньше, — легкие тоже пострадали сильно.
Из-за них Коля чуть не умер, когда началось воспаление. Он очень долго был на аппарате искусственного дыхания. Сердце работало нормально, а легкие врачи не могли «запустить».
Выжить ему, наверное, помогла отличная спортивная форма. Врачи в «Склифе» звали Караченцова Атлантом. У него всегда была большая физическая нагрузка, занятия теннисом, вокалом. Но даже сейчас, когда он намного слабее и с трудом говорит, Коле хотелось бы вернуться в профессию. Недавно посмотрел фильм и сказал: «Я бы что-нибудь сыграл». Тяга к актерству, к творчеству в нем не умирает. Поэтому и ходит с удовольствием в театр, кино. Он сопереживает тому, что происходит на сцене или экране, и частично выплескивает нерастраченную творческую энергию.
Недавно побывали в театре Саши Калягина на спектакле «Ничего себе местечко для кормления собак». Думали: посмеемся — название-то смешное. А попали на драму о человеческом одиночестве. В финале все плакали. Мне кажется, эта пьеса — про нас с Колей. В ней показано, что для человека главное — любовь. Если она есть, можно все перетерпеть. Так и есть, хотя жизнь у меня нелегкая, иногда просто выть хочется.
— Но у вас ведь есть помощники — домработница, медсестра, даже садовник.
— Да, есть. И меня часто спрашивают, как у нас на это хватает денег. А я отвечаю, что на помощников уходят зарплаты, которые нам с Колей платит «Ленком». Но без них не обойтись. Домработница приходит не каждый день. Иногда я готовлю всем еду, а медсестра и садовник гуляют с Колей.
Его нельзя отпускать одного. Не дай бог, упадет или собьют животные. У нас ведь целый зверинец: лабрадор Циля, коты Цезарь и Клепа.
Домработница нужна, чтобы все убрать и перестирать. У нас бывает масса людей, и в доме должен быть порядок. Коля любит гостей, праздники. Мы часто собираем его однокурсников по Школе-студии МХАТ, они приходят целыми семьями: с женами, детьми, внуками. Один из Колиных соучеников, отец Константин (Смирнов), стал священником, настоятелем храма Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади в Петербурге. Там когда-то отпевали Пушкина. Коля часто говорит: «Что сидим? Пора в Ленинград. В Мариинский сходим, в БДТ, к отцу Константину, исповедаемся и причастимся».
Он любит путешествовать, но в основном приходится ехать не отдыхать, а лечиться. Когда первый раз отправились в Китай, жили в российском посольстве — в гостинице было дорого. Чтобы набрать нужную сумму, я обращалась за помощью к Никите Михалкову и в благотворительный фонд «Артист». Сами мы не осилили бы такую поездку. В авиакомпанию написала письмо с просьбой предоставить скидку на билеты. Позвонили буквально на следующий день, сказали, что для компании большая честь оказать помощь Николаю Караченцову: мы полетим бесплатно. Я просто онемела. Они спрашивают:
— Людмила Андреевна, вы слышите? Почему молчите?
— Плачу... Я очень вам благодарна.
Когда летали туда второй раз, нам тоже помогли. И на обратном пути не взяли денег за провоз немыслимого количества багажа. Коле надарили столько подарков!
В Пекине часто подходили русские (их там очень много): «Может, вам помощь какая-то нужна?» Я объясняла, что мы справляемся. Было ощущение, что Коля сделал что-то невероятное в этой жизни, за что ему все бесконечно благодарны. Проявления любви и заботы помогали в лечении. Оно было очень тяжелым и болезненным. Каждый день Коле на несколько часов ставили иголки и капельницы.
— А почему вам пришлось обратиться к китайским врачам?
— Посоветовали в московской клинике тибетской медицины, когда Колино состояние заметно ухудшилось. Два года назад у него случился страшный приступ, полтора часа били судороги.
До этого все было хорошо, он ходил, читал, и вдруг, по какой-то непонятной причине, произошла катастрофа. Я сделала ему укол реланиума, потом еще два, но это не помогло. Когда приехала «скорая», Коля был уже без сознания. Врачи боялись самого худшего, но он выжил. Неделю приходил в себя: не говорил, не шевелился, лежал пластом. Едва стало лучше, я повезла его в «Склиф». После МРТ мне сказали, что мозг не пострадал, но погибли двигательные нервные окончания, в результате чего произошел парез (частичный паралич) левой руки и ноги. Заверили, что постепенно все восстановится, Коля встанет, будет ходить. Однако достаточно долго у него двигалась лишь правая половина тела. Он не говорил, только тихонько постанывал. Потом вроде бы стало лучше, но сам даже повернуться не мог, я его переворачивала с одного бока на другой.
В то время медсестры у нас не было, я с ним сутками сидела. Это к вопросу о легкой жизни!
Однажды Коля решил встать и свалился с кровати. Я пыталась его поднять, но мне это оказалось не по силам. Обложила одеялами, подушками, чтобы не замерз, и позвонила сыну. Андрей приехал и говорит: «Знаешь, мама, хватит тебе биться одной. Надо взять медсестру». Надя у нас появилась далеко не сразу, до нее было еще несколько помощников и помощниц.
— А вы не боялись, что Николай Петрович уже не оправится?
— После того что мы с Колей прошли — всех этих операций, трубок, перевязок, — мне уже ничто не страшно. И он знает, что я не растеряюсь, не брошу.
Раньше всегда держал за руку, когда его везли в операционную, я с ним оставалась до самого последнего момента, пока не начинал действовать наркоз. Врачи сами просили, чтобы была рядом. И когда у Коли начинается приступ, он сразу ищет мою руку, как будто я могу ему передать свою энергию и веру в лучшее. Говорю в таких случаях: «Смотри на меня, не закрывай глаза, не отключайся, а то будет плохо». И он держится, хотя ему очень больно и тяжело. Сейчас, слава богу, приступы случаются редко.
— Вы не отпускаете мужа, не даете уйти?
— А вы спросите его: хочет ли он уйти? Знаете, как Коля хочет жить?! Может быть, даже больше, чем я! Когда после ужасного приступа стал возвращаться к прежнему состоянию, признался: — Я очень испугался, что умру.
— И чего ты боялся?
Я же тебе объясняла, что мы там встретимся...
Девять лет назад, когда он находился в коме после аварии, Коля видел покойных родителей, гулял с ними в каком-то сказочно прекрасном месте. Мы с ним потом говорили о смерти, и я объясняла, что верующий человек не должен ее бояться. Тем более такой, как он: «Ты никому не делал зла, наоборот — пытался всем помочь, да и актер замечательный и, я думаю, обязательно попадешь в рай. И меня — за то, что я тебя так люблю, — Господь простит и не лишит счастья быть рядом. День и ночь молюсь, чтобы мы с тобой там встретились».
И вот я напоминаю ему, что мы все это уже обсуждали, а он отвечает: «Я думал, если умру, кто же тебя защитит?»
Коля до сих пор считает себя моим защитником. И я спрашиваю у него совета, как спрашивала всегда. Он все прекрасно понимает и очень точно оценивает. Колин внешний вид, парез лицевых мышц, невнятная речь не соответствуют его интеллектуальному и эмоциональному состоянию. Муж, несмотря на все свои болячки, поддерживает меня, дает силы. Я сейчас в каком-то смысле подхватила у него эстафету. Раньше он всем помогал, куда-то устраивал, «пробивал» квартиры, телефоны. Теперь помогаю я. Да вы сами видели...
(Наша беседа в действительности текла не так плавно, как на бумаге. Ее постоянно прерывали телефонные звонки, визиты друзей и знакомых. Двери в этом доме просто не закрываются. При мне Людмилу Андреевну просили устроить кого-то на консультацию и лечение в «Склиф», достать билеты в Большой театр, подыскать иностранным благотворителям российских партнеров.
И это только малая часть просьб, с которыми к ней обращались в тот день. Она никому не отказала.)
Однажды я так устала, что не сдержалась, произнесла при Коле:
— Господи, ну почему я должна этим заниматься?
— Потому что ты человек, — сказал Коля.
— Ну и что? Многие люди прекрасно обходятся без этого.
— Ты духовный человек и должна помогать.
Он сам человек духовный и не боится смерти, но хочет жить.
Каждый год на пару недель езжу отдыхать — одна. Устаю не столько физически, сколько морально. Постоянное нервное напряжение дает о себе знать. Живу в бешеном ритме, фактически за двоих. Мы с Колей неразделимы. Я не только организую его быт, лечение, но и заряжаю энергией, желанием жить, бороться. В какой-то момент и у меня «садится батарея». Я это понимаю, когда начинаю раздражаться по пустякам. Говорю: «Так, ребятки, мне пора». Улетаю к морю. Плаваю, много хожу пешком, молюсь, читаю православные книги, и нервы успокаиваются. Можно опять заступать на вахту.
На отдыхе несколько раз в день созваниваюсь с Колей. Он скучает, зовет: «Любимая, домой!» Но они без меня справляются. На сыне Андрее — обеспечение продуктами и лекарствами. Животные — на садовнике.
Нам еще недавно попугайчиков подарили — две пары. А внук Петя присмотрел тюленя в цирке у братьев Запашных. Говорит:
— Бабушка, ты же любишь животных. Давай сделаем бассейн. У нас там тюлень будет жить. Надрессируем его на новые трюки!
— Прежде чем мы его надрессируем, сами ласты склеим, — вздыхаю я. — Только тюленя нам не хватало.
Я стараюсь, чтобы Коля больше времени проводил на даче. В Москве ему гулять негде, а зимой — просто опасно. В городе очень скользко, а в Валентиновке и воздух чистый, и есть где пройтись. Раньше Коля не мог долго ходить — задыхался, бледнел. После Китая одышка прошла, он заметно окреп, повеселел. Стал больше вопросов задавать. Звонит мне однажды Надя: — Людмила Андреевна, Николай Петрович спрашивает, что за певица пела в «Отелло» Дездемону.
— Где?
Когда?
— Ну, давно...
Я задумалась и вспомнила, что тридцать пять лет назад, я тогда была беременна Андрюшей, мы с Колей ходили в Большой театр. Он в тот день ужасно вымотался и заснул на спектакле. В какой-то момент я вдруг услышала его храп. Повернулась и увидела, что он привалился к дородной женщине с выдающимся бюстом, сидевшей справа от него. Хотела возмутиться, растолкать, но она приложила палец к губам: пусть спит.
Когда первый акт закончился, стала звать: — Коля, Коля!
Он:
— Что?
Ой, простите, мадам, я, кажется, спал на вашей груди...
— Что вы, что вы, мне так приятно. Я, кстати, преподаю сольфеджио, вам не нужны уроки?
Во втором акте я не дала ему спать и держала за руку, чтобы снова не припал к соседке.
В тот вечер Отелло пел Владимир Атлантов, а Дездемону — Маквала Касрашвили. Коле очень понравилась молитва в ее исполнении. И через тридцать пять лет он это вспомнил! Коля обожает оперу. Не так давно слушали «Богему» с Анной Нетребко и оба всплакнули в конце.
— Многие, кстати, считают, что Караченцов стал слишком чувствительным, видят в этом проявление болезни.
— Коля при всей своей мужественности всегда был очень ранимым и сентиментальным. А сейчас у него еще больше обострилось восприятие. Пришли мы на юбилейную программу к любимой Инночке Чуриковой, и он прослезился, потому что вспомнил счастливые мгновения их совместной работы. Раньше он мог сдержать эмоции или спрятать их под какой-то маской, а сейчас — нет. Нервы уже не те.
Однажды смотрел телевизор и вдруг заплакал. Внук Петя, увидев слезы деда, тоже заревел. Я воскликнула:
— Что случилось?
Коля отвечает:
— Собаку жалко.
Петька:
— А мне жалко Коку! — он так деда называет.
Оказывается, шел фильм «Белый Бим Черное ухо», на котором все зрители рыдают.
У Коли, кстати, всегда была потрясающая интуиция. И сейчас он меня часто поражает. Как-то пришел к нам один человек. Гладил Колю, обнимал, целовал, клялся в дружбе. Когда уехал, я сказала:
— Замечательный парень, и так тебя любит!
— Ты всегда ошибаешься.
— А зачем же он все это делал?
— Для чего-то я ему нужен, но он меня не любит.
Я по жизни действительно часто ошибаюсь в людях, считаю их лучше, чем они есть. Рвусь помочь. Вступаюсь за слабых. А потом получаю за это... — Людмила Андреевна прислушалась и предостерегающе подняла руку. — Тише! Коля идет. Я ему о своей судебной эпопее не рассказываю.
До этого у Николая Петровича была послеобеденная «сиеста». Теперь настало время полдника, и он вместе с верной Надей появился на кухне. Поприветствовал всех присутствующих и с легкостью согласился на интервью.
— Николай Петрович, многие вас жалеют! Говорят: «Зачем жена его таскает по разным мероприятиям, премьерам?
Не дает пожить спокойно?»
Н.К.: Спасибо ей большое. Мне это нужно.
— Вы любите бывать в театре, кино?
Н.К.: Да.
— А свои спектакли и фильмы смотрите по телевизору?
Н.К.: Иногда.
— Приятно вспомнить прошлое?
Н.К.: Нет, грустно.
— А когда смотрите любимую «Юнону» и «Авось»?
Н.К.: Я себя ругаю.
— За что?!
Н.К.: За ошибки.
— Какие ошибки? Резанов — одна из лучших ваших ролей!
Н.К. (смеется): Были, были ошибки...
— А какой из ваших фильмов вы считаете лучшим?
Н.К.: «Старший сын».
Л.П.: Да, фильм прекрасный. Помню, у Коли и Миши Боярского не получалась одна сцена и Леонов сказал: «Я вам сейчас дам урок актерского мастерства». Я при этом присутствовала. И представляете, он сыграл сцену за троих — за себя, Колю и Мишу — в десяти вариантах! Смешно, грустно, трагично. А когда закричал: «Нет, это неправда! Ты мой сын! Ты мой сын!», Коля заплакал и я зарыдала.
(Караченцов смахивает слезу.)
— По «Ленкому» скучаете?
Н.К.: Да. Я его люблю.
— Бываете в родном театре?
Н.К.: Бываю (вздыхает).
Л.П.: Осенью мы были на юбилеях Марка Захарова и нашей любимой Инночки Чуриковой. И на «Небесных странниках» — последней работе Марка Анатольевича. В «Ленком» ходим на все премьеры. В год обязательно бываем несколько раз.
— А к вам в гости ленкомовцы приходят? Вы же всегда собирали свою гримерку.
Н.К.: Да. Боря...
Л.П. (подсказывает): Борис Чунаев.
Н.К.: Стас...
Л.П.: ... Житарев.
Н.К.: Володя...
Л.П.: ...Кузнецов и Коля Шушарин. Они хохмят, играют на гитаре, поют и читают стихи, а Колька кайфует! Иногда плачет.
— А почему вы все время плачете?
Н.К.: От умиления.
Л.П.: Он так рад друзьям! Его очень трогает, когда они ему поют или читают стихи.
— Николай Петрович, а сами можете что-нибудь прочесть?
(Караченцов читает стихи Юлии Друниной — медленно, отрывисто, делая большие паузы. Некоторые слова трудно разобрать.)
Н.К.: Мы любовь. Свою. Схоронили. Крест. Поставили. На могиле. Слава богу. Сказали оба. Только встала. Любовь из гроба. Укоризненно нам кивая. Что ж вы сделали? Я живая! (Плачет.)
— Спасибо. Вы так сильно это прочитали. Профессия не забывается. Людмила Андреевна рассказала, как вы снимались в продолжении фильма «Белые росы». Волновались?
Н.К.: Средне.
Л.П.: А кто не мог уснуть, ворочался и свалился с кровати?
(Караченцов машет рукой — мол, ерунда, бывает.)
Н.К.: Это моя работа.
— Говорят, вы любите ездить?
Н.К.: Люблю. Очень.
— И чего вам дома не сидится? У вас так хорошо, уютно.
Н.К.: Я дом люблю. Но смена обстановки нужна.
— Не тяжело путешествовать? В тот же Китай лететь девять часов. Помучили вас там местные целители?
Н.К.: Нормально.
— Процедуры были болезненные?
Н.К.: Да. Я терпел. Понимал — это надо.
Л.П.: Первое время мы держали Колю впятером — я, Надя и три китаянки. Просто лежали на нем, пока врач ставил иголки. А однажды Коле удалось высвободить до этого почти не двигавшуюся левую руку, и он как врежет одной из китаянок! «Ага, — сказали мы с Надей, — больной пошел на поправку».
— Китаянка не возмущалась?
Л.П.: Да нет, она же медсестра и понимала, что Коле больно.
— Улучшение после Китая почувствовали?
Н.К.: Да. Движения лучше.
Л.П.: Коля помимо процедур принял огромное количество препаратов. И сейчас пьет их горстями. Но это только часть того, что нам предстоит принять.
Скоро поедем в Тибет.
— Да, Людмила Андреевна не даст расслабиться. По-моему, она диктатор по натуре.
Н.К.: Она мой друг.
Л.П.: Мне приходится проявлять строгость, чтобы был порядок. Правда, Коля? Нам ведь надо жить? Ты любишь жизнь?
Н.К.: Очень.
Л.П.: И мы должны с тобой жить долго.
Н.К.: И счастливо.
Л.П.: А для этого нужно здоровье.
— Вот и сидели бы на даче, набирались сил...
Л.П.: Конечно, сложить руки, сдаться — гораздо проще, чем бороться. Коля, будучи совершенно здоровым, с восторгом смотрел на паралимпийцев. Но у него самого сила духа не меньше. И я должна запереть его в четырех стенах? С годами все больше начинаешь ценить радость человеческого общения. Друзья потихоньку уходят, с каждым годом их становится все меньше. Недавно хоронили Колиного однокурсника по Школе-студии МХАТ Мишу Рогова.
— Может быть, Николаю Петровичу не следовало ходить на такое печальное мероприятие? Поберечь нервы?
Л.П.: Почему? Для верующего человека смерть не страшна.
— О чем вы молитесь, Николай Петрович?
Н.К.: Чтобы Люда была рядом.
— Жена — ваша опора?
Н.К.: Люда — моя любовь.
Л.П.: А говорят, я тебя замучила. Ты меня ругаешь?
Н.К.: Нет. Спасибо тебе.
— Николай Петрович, простите, если мой вопрос покажется бестактным, вы стесняетесь своего нынешнего состояния?
Н.К.: Нет... Мне себя жалко.
— Почему?
Н.К.: Потому что я болен.
Л.П.: Да, он иногда жалуется, что устал быть больным. Хотя на днях забыл о болячках, сказал, что хочет поиграть в теннис: «Поеду с сыном».
— «Куда ты поедешь? — удивилась я. — Как будешь стоять на корте?» Два года назад он играл. Раз в неделю приезжал друг, Игорь Нагорянский, и вез его на корт на Петровку, и Коля не просто стоял и отбивал мячи, которые ему бросали, но и делал несколько шагов вправо и влево. Уставал, но был счастлив. А сейчас ему сложно долго стоять.
— Николай Петрович сказал, что сожалеет о своей болезни.
Л.П.: Коля, ты жалеешь, что жив?
Н.К.: Тяжело.
Л.П.: Да, бывает тяжело. Но если Бог даровал тебе жизнь, значит, миссия твоя на земле не окончена. Ты должен еще что-то сделать, что-то понять. Я верю, что мой муж поправится, и молюсь за него.
А мнение не очень доброжелательных людей о том, как должны вести себя мы с Колей, если честно, меня не особенно волнует. Все равно тех, кто нас поддерживает, больше. Правда, Коля?
Николай Петрович берет лист бумаги, ручку и пишет: «Ребята! Я — живой! Я хочу жить! Радоваться жизни! Не обижайте мою любимую девоньку!» Расписывается и рисует смешную рожицу. Это его «фирменный знак».
Подпишись на наш канал в Telegram