Прожив у барышни неделю-две, Саня приходил домой как побитая собака: «Люсечка, прими обратно! Меня околдовали, я там сдохну. Неужели тебе не жалко?»
Двадцать первого января позвонил Димка Харатьян: «Люсь, даже не знаю, как сказать... Из милиции сообщили, в морге «Склифа» лежит мужчина, очень похожий на Красавчика.
Если его сегодня не опознают, похоронят с неизвестными в общей могиле».
До встречи с Сашей Соловьевым я десять лет была замужем и ничего в своей жизни менять не собиралась. Дочке Кате шел седьмой год, отношения с мужем Колей Кашириным — на зависть окружающим. Хотя не обходилось и без дивертисментов: иногда Коляша выпивал. Мог за полночь приехать на пожарной машине (с такси в конце шестидесятых было непросто), прокричать снизу: «Люся, брось трешку!» Бросала, зная, что увижу мужа только под утро и изрядно подшофе. Случались у Коли и увлечения на стороне — несерьезные, скоротечные, однако едва ли не о каждом коллеги успевали мне доложить. Разбирательств, скандалов не устраивала. Знала: все скоро закончится и Коляша будет мучиться раскаянием...
В тот день в нашем театре готовились к выпуску очередного спектакля. Играю сцену и вдруг чувствую, будто кипятком с головы до ног ошпарило. Кидаю взгляд за кулисы: там стоит некто с огненными ярко-синими — цвета пламени газовой горелки — глазами и смотрит в упор. После репетиции спросила у одной из коллег, кто это.
— Нового артиста взяли.
— Хорошенький.
Теперь знала: если вдруг ожог по всему телу, значит, где-то за кулисами «стоят» синие глаза. Никогда прежде ничего подобного я не испытывала.
Через пару недель режиссер Сережа Яшин, ставивший в нашем ЦДТ (ныне — РАМТ) спектакль о шестиклассниках, попросил: «Люсь, приди посмотри. Не клеится у меня». Вхожу в зал и вижу на сцене обладателя синих глаз, который играет главную роль.
Усилием воли заставляю себя сосредоточиться на словах режиссера:
— Ты мне очень нужна в этом спектакле. Какую роль хочешь?
— Маленькую, незаметную. Жутко устала, мечтаю хоть немного отдохнуть.
И мы с Сережей придумали новый персонаж — тихую девочку, которая влюблена в героя: ходит за ним тенью, носит портфель и за весь спектакль произносит десяток фраз.
На второй репетиции актриса, игравшая главную роль, устроила мне скандал:
— Между прочим, по пьесе Соловьев любит мою героиню! А он все время на тебя сумасшедшими глазами пялится!
— Я-то тут при чем? Любите друг друга на здоровье — хоть на сцене, хоть где.
Отбрить отбрила, а у самой в голове: «Он сумасшедшими глазами смотрит, а я на него какими? Мне-то куда глаза девать?» Уже знала, что у Александра есть жена — актриса Театра Маяковского Людмила Соловьева (Радченко) — и маленький сын. И прекрасно понимала: чувства, которые испытываем друг к другу — совсем некстати...
А Саша каждый день стал караулить меня возле дома. Шла к метро и постоянно оглядывалась: из-за какого куста сейчас выскочит?
— Привет! На репетицию?
— Да.
— Поехали вместе.
Из театра тоже провожал и всю дорогу твердил: «Люблю, люблю». Однажды встречаю на лестнице соседку.
— Ты бы своему хоть тюфячок какой дала — чего он на камне-то сидит.
— Какому «своему»? — изумилась я. — На каком камне?
— Так этот синеглазый твой у нас между восьмым и девятым этажами на подоконнике обретается — не знала, что ли? Я ему вынесла половичок, который потолще, но все равно ж холодно.
Бегу вверх по лестнице — и вправду сидит.
— Ты с ума сошел! Представляешь, что обо мне будут говорить в доме?!
Соскакивает с окна, улыбка от уха до уха: — А что я такого делаю?
Просто сижу.
С мужем о Соловьеве мы не говорили — как-то само собой получилось, что на эту тему было наложено табу. Вряд ли ситуация казалась Каширину забавной, наверняка поначалу он злился, но потом открыл для себя положительные моменты. Ухаживания Соловьева обеспечили Коле свободу, моральное право пойти куда хочет, задержаться до утра. И уверенность, что я не потребую объяснений. Потому как в ответ могу услышать: «А про тебя знаешь, что говорят?» Понимая, что еще немного — и семья рухнет, позвонила свекрови:
— Сама с мужем не справляюсь, помогите — надо принимать меры.
В ответ услышала:
— А чего ты хочешь? Он артист, к тому же — красавец, ему полагается так себя вести.
Помню, подумала с обидой: «Я тоже артистка и тоже, слава богу, не уродина. Почему мне надо все это терпеть?»
Спустя пару дней решилась на разговор с мужем: «Коля, давай Соловьева с женой в гости позовем. Я с Людой поговорю, ты — с Сашей. Надо как-то разрешить ситуацию. Мне все это очень не нравится. У Соловьевых растет сын, у нас — Катюша. Нельзя, чтобы семьи распались и дети страдали.
Они пришли. Я наготовила всякого-разного, пирогов напекла. Посидели, выпили, вкусно поели. Потом мужчины, захватив с собой бутылочку, пошли на балкон покурить, а мы с Людой остались на кухне.
— Во-первых, хочу, чтобы ты знала: между мной и Сашей ничего не было и нет.
Гостья усмехнулась:
— Это ты так считаешь. А он для себя давно все решил. Знаешь, что Саша сказал, когда пришел домой после премьеры? «Я тебе изменил». Серьезно так, без тени улыбки. Хотя вы всего лишь чмокнули друг друга в щеку, поздравляя с премьерой. А он это посчитал изменой, которая подводит черту под нашей семейной жизнью!
— Может, не я лично ему нужна, а дом, налаженный быт? Чтобы было убрано, вымыто, выстирано, еда приготовлена. Если Саша тебе дорог, обеспечь ему уют, тепло — и все у вас наладится.
Говорили мы долго, но в результате гостья дала понять: наши отношения — не твое, Люся, собачье дело.
А суть разговора, который происходил на балконе, мне передал Коля: — Сашка говорит, что все равно ты будешь с ним.
Пусть не сейчас, а через какое-то время, но вы станете жить вместе.
Пьяненький Коля был настроен благодушно, и все же я поинтересовалась с осторожностью:
— А ты что ответил?
— «Посмотрим». Слушай, такой мужик хороший, ты правильно делаешь, что с ним дружишь!
Три года я не могла решиться развязать этот узел: развестись с Колей, который все с большим удовольствием пользовался предоставленной самому себе свободой, и дать волю собственным чувствам. Соловьев по-прежнему ходил за мной как привязанный, дневал и ночевал на подоконнике. Кое-кому это было как кость в горле.
Дамы в театре взывали к рассудку:
— Неужели не смущает разница в возрасте? Соловьев на восемь лет моложе! Зачем тебе сдался сопляк?
Отшучивалась:
— У меня такие рост и внешность, что пионеры заигрывают, думают — ровесница.
Потом стали говорить, будто Саша поспорил, заключил пари, что разобьет «такую роскошную семью». На подобные измышления были способны только те, кто совсем не знал Соловьева — самого искреннего из людей. Апогеем стало предложение известного артиста, умело совмещавшего семью и любовницу, тоже игравшую в нашем театре:
— Люсь, а давай придумаем Соловьеву какую-нибудь провинность и посадим лет на пять.
Пока он зону топчет, у тебя с Колей, глядишь, все наладится.
— А давай мы лучше тебя посадим. Танька за это время наконец нормального мужика найдет, замуж выйдет, детей нарожает. Как тебе такой вариант? Смотрю, не нравится?
Между тем для Соловьева и придумывать ничего не надо было — со своим обостренным чувством справедливости он постоянно влипал в истории. Как-то, проводив до дома, Саша долго меня не отпускал. Держал за руку, твердил: «Люблю, люблю». А метрах в пяти от нас стояли трое мужчин — хорошо одетые, при шляпах — и матерились как сапожники. Соловьев сделал замечание:
— Ребята, здесь женщина. Я вас очень прошу не выражаться.
Один, не оборачиваясь, процедил:
— Да пошел ты со своей ...!
Зря он это сказал, ох зря! Саша взлетел как мотылек, раскрутился... Большой батман — и у хама челюсть на сторону, следующий пируэт — второй на тротуаре отдыхает. Третьему тоже мало не показалось.
...Ситуация с любовным треугольником разрешилась, когда выяснилось: у геометрической фигуры есть еще один, четвертый угол. Однажды раздается телефонный звонок, беру трубку.
— Людмила Владимировна? Беспокоит такая-то. Хочу открыть вам глаза и задать только один вопрос: как вы можете жить с Колей?
— Хм-м... Вероятно, так же, как и вы — старым казачьим способом.
— Я от него в положении, плохо себя почувствовала, позвонила Коле, а он, представляете, даже не пришел!
— Непременно ему за это попеняю.
Когда стала рассказывать о звонке, муж растерялся, побагровел. Но скоро справился с собой: «Да, нам нужно наконец поговорить на эту тему».
Сели, поговорили. Прошло немного времени, и Николай заявил, что собирается жениться и нам нужно разменять квартиру. Так под моим первым браком была подведена черта.
В середине девяностых жена и дочка Коли отбыли в Израиль. Он уезжать отказался: «Куда я, русский артист, поеду? Да и на кого мать оставлю?»
Коли не стало весной 2005 года. За день до смерти, будто предчувствуя свой уход, он позвонил и мы долго разговаривали.
Прощаясь, сказал: «Гнилова, хочу, чтобы ты знала: я тебя люблю. И всегда любил только тебя».
С Кашириным мы познакомились на репетиции детских новогодних утренников в Колонном зале. Он уже окончил Щукинское училище и работал в «Ленкоме», а я была студенткой театральной студии при ЦДТ. Репетиции шли полным ходом, а мне все никак не удавалось на них вырваться: то озвучка мультфильма, то генеральный прогон спектакля в ЦДТ. А потом и вовсе заболела. Простыла так, что на губах выскочили четыре лихорадки, на глазах — по огромному ячменю. Лежу с температурой под одеялом — звонок: «Если завтра не придете на репетицию, будем искать другую актрису!» На следующий день шагаю по коридору с длинными рядами стульев, на которых сидят коллеги из разных театров, и слышу за спиной шепот:
— Ужас какой!
Кто это?
— Актриса из детского театра Гнилова.
— Боже, она еще и Гнилова!
Прошествовала мимо не дрогнув: «Подождите, дорогие! Вот лихорадки пройдут, посмотрим, кто ужас, а кто — нет».
Уже отыграли с десяток елок, все успели подружиться, когда одна из актрис спросила:
— Люся, ты где встречаешь Новый год?
— Дома. Меня родители никуда не пускают.
— Хочешь, я с ними поговорю? — вдруг предложил Коля.
— Со мной точно отпустят. У нас в «Ленкоме» всю ночь празднование будет.
Знакомство Каширина с моими родителями состоялось в тот же вечер, и папа, как-то сразу проникшись доверием, легко меня отпустил.
Когда мы решили пожениться, никто не возражал. Да и с чего бы? Обе семьи из одной артистической среды. Мама Коли танцевала в кордебалете Театра оперетты, отец состоял в труппе Театра Вахтангова. Иногда снимался в кино, где ему чаще всего доставались роли машинистов. Свекор и в картине «Коммунист» паровоз водил, и в «Неуловимых мстителях».
Что касается моих родителей, то и они познакомились благодаря искусству. Отец воевал в кавалерии у Буденного, но в одном из боев был серьезно ранен.
Его комиссовали, и папа, у которого был красивый баритон, записался во фронтовую концертную бригаду. Мама, многие годы занимавшаяся хореографией, танцевала в другой. На общем большом концерте родители познакомились, полюбили друг друга. Поженившись, стали выступать вместе. Я появилась на свет в феврале 1944 года. В голодной, холодной Москве. Вырываясь на побывку, папа по ночам воровал дрова, чтобы мы не замерзли.
Танцевать я начала, еще толком не научившись ходить. А в четыре с половиной года мама отвела меня в ансамбль, который впоследствии получил имя Локтева. Росточка я была, мягко говоря, невеликого, и руководитель коллектива Елена Романовна Россе схватилась за голову: «Скоро в пеленках будут приносить!» Но все-таки, поставив к станку, попросила показать, что умею.
Я хотела быть только артисткой. В театральную студию при ЦДТ поступила, что называется, с лету, а на третий день уже получила предложение озвучить персонаж на «Союзмультфильме». Меня часто спрашивают: «А сколько всего мультиков вы озвучили?» Много, но точно не знаю — не считала. Кому-то важен строгий учет, а мне слова дочки Кати, которая давно выросла и уже сама стала бабушкой: «Мамочка, как же я маленькой ненавидела твою работу! Мечтала, чтобы ты оставалась дома. Зато теперь каждое утро провожу с тобой: включаю телевизор, а там мультик, где герой говорит твоим голосом!»
Работа на «Союзмультфильме» подарила мне встречи с гениальными актерами: Риной Зеленой, Милляром, Раневской... С Фаиной Георгиевной мы встретились на студии, когда я была беременна Катюшей.
Раневская изумленно подняла брови: «А что, пионэрам уже разрешается рожать?» Смена затянулась, и, опаздывая к началу спектакля, я пыталась поймать такси. Не тут-то было. Вышедшая следом Фаина Георгиевна покачала головой: «Деточка, подожди, это не так делается». Встала посреди дороги, развела руки в стороны: «Шеф, стой!» Одна за другой затормозили пять машин. Открыв дверцу первой, Фаина Георгиевна сказала: «Я поеду с вами в следующий раз, а сейчас отвезите ребенка туда, куда скажет».
На выпускном вечере студии ЦДТ, проходившем в ВТО, собрался полный зал. Мы играли отрывки из спектаклей, читали монологи. Под занавес сценического действа ко мне за кулисами подошла какая-то дама: — Вас хотят видеть почтенные люди.
Давайте спустимся в зал.
Спускаемся. Сидят два дяденьки: один — длинный с прямой спиной, второй — маленький, скрюченный. Дама их представляет:
— Знакомьтесь. Это Сергей Владимирович Михалков и Михаил Аркадьевич Светлов.
Я в ответ с негодованием:
— Не врите. Они давно умерли.
— Почему вы в этом уверены? — рассмеялся маленький.
— Потому что они классики.
Длинный, ухмыльнувшись в усы, промолчал, а маленький, вытерев выступившие от смеха слезы, заметил: — Большое спасибо, но мы действительно — Михалков и Светлов, и оба пока живы...
Вас пригласили по моей просьбе: хочу, чтобы вы снялись в моем фильме.
И тут я снова засомневалась:
— Вы же поэт. Теперь еще и режиссером заделались?
— Нет, просто картину по моей пьесе будут ставить.
Так я попала в фильм «Двадцать лет спустя», одновременно с которой сыграла еще и в комедии «Дайте жалобную книгу». Эти съемки вспоминаются постоянным хохотом. Веселую атмосферу на площадке создавал режиссер Эльдар Рязанов. Для меня у него было коронное приветствие: — Люся, кого сегодня ты изображала в своем детском театре?
Отвечала пискляво:
— Кустик.
Впрочем, именно «кустиков» в моем репертуаре никогда не было.
Ежики, белочки, птички, мальчишки-сорванцы, принцессы, Мертвая царевна, Золотая рыбка... Кого я только не переиграла почти за сорок лет! В большинстве спектаклей это были главные роли, и когда несколько лет назад заявила руководству, что ухожу на пенсию: мол, неловко играть детей младшего школьного возраста, в зале мои внуки сидят! — директор с худруком разве что на колени не упали: «Люся, не делай этого! Для большинства зрителей наш театр начинается с Гниловой!» Сговорились на том, что доиграю спектакли, где нет замены, — и отпустят.
Когда это наконец случилось, было ощущение, что, отсидев долгий срок, вышла на свободу.
Как-то очень легко я перескочила через полвека — пора возвращаться в шестидесятые... Решив пожениться, мы с Колей никак не могли выбраться в ЗАГС. То он на гастролях с «Ленкомом», то я — на съемках. Зарегистрировались, выкроив полчаса между моим дневным спектаклем и его вечерним. Примчалась в ЗАГС с коричневыми ушами — играла негритянку и не успела как следует смыть грим.
В первые два года семейной жизни ездила с «Ленкомом» и любимым мужем на гастроли. И чем больше наблюдала свободную атмосферу, которая царила в труппе, тем чаще приходила к мысли: Колю нужно переводить в ЦДТ. Муж был не против, директор моего театра Шах-Азизов — тем более.
Так мы стали играть на одной сцене, вместе ездить на гастроли и проводить отпуск. В 1967 году у нас родилась Катя, а в 1975-м в ЦДТ пришел Саша Соловьев...
Уже нашелся вариант размена нашей с Колей квартиры, а я все никак не могла сказать родителям, что мы разводимся. Только они, видимо, догадывались, что «не все ладно в датском королевстве», потому что когда однажды нас с Катюшей на дачу привез Соловьев, ничуть не удивились. И буквально с первой минуты приняли Сашу как родного, близкого человека — его обаяние покоряло сразу и навсегда.
В театре, слава богу, страсти тоже улеглись. Едва ли не на следующий день после того как мы с Соловьевым решили пожениться, он встал на собрании коллектива и сказал: «Чтобы прекратить всякие кривотолки, объявляю: я люблю Люсю, она, видимо, тоже, потому что согласилась выйти за меня замуж».
После размена Коля получил комнату в Измайлово, а нам досталась «однушка» в районе Савеловского вокзала, который мы называли «Соловьевским».
Такая крошечная, что прежде чем войти в кухню, нужно было закрыть дверь в комнату. На трехметровой кухне помещались плита, стиральная машина, мойка и топчанчик для Катюши — его мне разрешили взять из театральной гримерки. На нем дочка спала и сидела, когда делала уроки. Письменным столом ей служил пылесос в коробке, который вечером, после возвращения мужа из театра, перемещался в туалет. На нем я накрывала ужин, Саша садился на крышку унитаза и ел.
Сетовать на тесноту и неудобства нам и в голову не приходило.
По сей день не устаю повторять: «В квартирке на «Соловьевском» вокзале было очень мало метров и очень много счастья...» А с рождением Миши его стало еще больше.
Саша и до моей беременности постоянно твердил, что нужно расписаться, а уж когда стало ясно, что у нас будет ребенок, каждое утро начинал с разговора о ЗАГСе. И неизменно добавлял:
— А потом мы обязательно обвенчаемся.
— Конечно, — поддерживал его мой папа. — В Москве этого делать не стоит, потому что вас могут выгнать из театра, а Сашу — еще и из комсомола. Но почему бы вам не поехать в Новороссийск, где мой фронтовой друг служит благочинным?
И мы поехали венчаться. Все было по правилам: спать нас положили в разных комнатах, наутро отправили в баню и попросили до обряда ничего не есть. Какое торжественное, взволнованное лицо было у Саши, когда нас водили вокруг аналоя! А я, косясь на суженого, едва сдерживалась, чтобы не прыснуть: он так смешно смотрелся в съехавшем на одно ухо венце!
На протяжении всей беременности Саша надо мной буквально трясся. Вечером на кухне потягиваю кефир. Входит Соловьев, смотрит на стакан и белеет от ужаса: «Что ты делаешь?! В кефире два градуса алкоголя — это вредно для ребенка!» Не дай бог поднять что-то тяжелее буханки хлеба — тут же: «Поставь немедленно! Тебе нельзя!»
В роддом Соловьев приезжал несколько раз на дню, но все никак не мог попасть на время кормления.
Выгляну из окна палаты на третьем этаже, а он стоит внизу, умоляюще сложив ладони: «Покажи сыночка! Ну пожалуйста!» Зрение у Саши было не очень хорошим — в детстве приятель запулил ему в глаз снежком, внутри которого оказался обломок кирпича. И я решилась пойти на подлог: сложила вдвое подушку, завернула в пеленку и поднесла к окну. Надо было видеть, каким счастьем озарилось Сашино лицо! По губам прочитала: «Какой хорошенький!» — и чуть не расплакалась от умиления...
Первая Мишина зима — 1978 года — выдалась очень холодной. Морозы в Москве зашкаливали за минус пятьдесят. Лопались трубы, температура в квартирах не поднималась выше десяти градусов. Окна пришлось завесить ватными одеялами, спать — в валенках и шубах.
А новорожденного Мишку я укладывала в духовку. Прогрею ее немного, газ выключу — и он спит себе в тепле.
Из того же времени вспоминается один забавный случай. В прихожую прежние хозяева квартиры умудрились встроить-втиснуть крошечный шкаф. И Саша решил сделать в нем полки. Час провозился, заколачивая в стену гвозди, а потом стал собираться на вечерний спектакль. Уходя, сказал: «Ты дверцы не открывай — там цементная пыль. Вернусь — доделаю и подмету». Сижу, кормлю Мишеньку грудью. Вдруг дверцы шкафа распахиваются и через огромную дыру в стене просовывается голова соседки-татарки: «Тэбэ спички ест?» Как у меня от испуга молоко не пропало, диву даюсь.
Вернувшись домой, Саша заделал дырку дранкой, замазал цементом, а соседке, чтобы прикрыла заплатку, подарил афишу со своим портретом — только-только вышел фильм «По данным уголовного розыска», где Соловьев сыграл главную роль.
Та была безмерно счастлива: знаменитый артист проявил уважение!
Сила в руках у Саши была такая, что любой удар молотком оборачивался солидной дыркой. Как-то к нам заглянула моя крестная:
— Хочу попросить Саню, чтобы помог повесить ковер.
— О, это он запросто! Ты только сначала с образцом работы ознакомься.
Веду в комнату, приподнимаю висящий на стене ковер. Под ним — шесть огромных чурок, в которые вбиты маленькие гвоздики: — Хочешь такое же?
Только скажи — завтра же будет!
Но что касается других домашних дел, он был очень умелым. Однажды вечером сидели с ним на кухне. Катюша, укладывая Мишеньку, задремала рядом с братишкой в комнате. «Что-то ты неважно выглядишь сегодня. Устала? — озабоченно спросил Саша. — Иди приляг, а я еще немножко тут побуду». Понимая, что готовится какой-то сюрприз, заснула со счастливой улыбкой. Утром вхожу на кухню, а на потолке и стенах — новые обои! Очень красивые, под малахит. Рисунок идеально подогнан, нигде ни морщинки. Не кухня, а шкатулка! От восторга перехватило горло:
— О-о-о!!! Саня! Ну ты даешь...
— Все для тебя, любимая! Ты меня любишь?
— Да.
— А я тебя — страшно!
В другой раз спрашивает:
— У тебя плохое настроение? Вижу: плохое. Оставь дела буквально на секундочку — идем со мной.
Ведет в ювелирный неподалеку от дома:
— Что тебе нравится?
— Саня, у нас денег — три копейки, а тут цены как телефонные номера.
— Пусть тебя это не волнует. Говори, что нравится.
— Вот этот перстенек.
— Девушка, — обращается муж к продавщице, — я оставляю тут свою жену.
Поговорите с ней четверть часика, только, умоляю, никуда не отпускайте!
Вскоре опять влетает в магазин:
— Все в порядке! Берем!
За это время Саша успел съездить в парфюмерный магазин, где из-под прилавка ему продали французские духи, с заветным флаконом домчался до состоятельных друзей, преподнес презент, взял в долг деньги — и вернулся в ювелирный.
Почти двадцать лет я прожила в счастливом изумлении. Без восторженных «А-а-а!» и «О-о-о!» не проходило и дня. Премьера спектакля «Шишок», где у меня — очередная главная роль. Перед началом Саня преподносит французские духи: «Чтобы лучше игралось».
В антракте — еще одни: «Спасибо за первый акт!» После поклонов, за кулисами — третьи: «Ты так гениально играла!» Из каждой поездки подарки — чемоданами, цветы — охапками... Принести один цветочек или скромный букет — не из Сашиного репертуара.
Мы уже расстались с Колей, но еще не разменяли квартиру, когда однажды вечером раздался звонок в дверь. Открываю, а на площадке стоит огромный куст цветущего шиповника. Накрыли его с дочкой пододеяльниками, чтобы не кололся, втащили в ванную. И тут же звонит няня Кати, жившая на первом этаже: «Люся, представляешь, какая-то сволочь выдрала шиповник у меня под окном!» Прекрасно зная, кто эта «сволочь», и боясь навлечь на себя нянькин гнев, кое-как распилили куст и под покровом ночи перетаскали частями на помойку подальше от дома.
Другой эпизод произошел, когда мы уже переехали в район ВДНХ — в большую квартиру, где живу по сей день. Саша должен был вернуться из киноэкспедиции. Я наготовила разных вкусностей, накрыла стол. Жду-пожду, а мужа все нет. Решила прилечь и не заметила, как задремала. Проснулась от шороха. Открываю глаза: батюшки-светы, лежу вся в цветах и в земле! Первая мысль: «Может, я умерла?» Но тут же слышу счастливый смех — возле кровати стоит Саня, сверкая синими глазами и белоснежной улыбкой. Там, где он снимался, цветы не продавали, а московские киоски были закрыты. И чтобы не приходить к любимой с пустыми руками, Соловьев опустошил огромную клумбу на улице Королева. Какие-то цветочки выдирались только с корнями, а стряхнуть с них землю Саня не догадался.
Его широкая натура проявлялась во всем.
Он даже холодильник купил не просто большой, а гигантский — такие делали для кафе и ресторанов. Однажды прихожу с работы — все продукты выставлены на стол. «Неужели, — думаю, — такой агрегат — и сломался?» Открываю дверцу, морозилка и все другие отсеки забиты целлофановыми пакетами. Внутри — что-то серое. Не успеваю развернуть и посмотреть, что именно, раздается телефонный звонок. Звонит Саша. Из театра. В голосе — восторг:
— Ну, ты видела?!
— А что это?
— Я рыбу купил. Карпов! Живых!
— И сколько килограммов?
— А я почем знаю! Тетка тележку вывезла, народ стал рыбин из нее хватать, а я второй дождался — и полную к кассе покатил!
— Зачем так много-то?
Восторженный тон сменяется обиженным:
— Я целых два часа в очереди стоял — ждал, когда завоз будет!
Неделю мы ели карпов.
Я и уху из них варила, и жарила, и котлеты вертела, и пироги пекла, а залежи в холодильнике не убавлялись. Пошла по соседям: «Возьмите карпа, пожалуйста! Просто так, без денег...»
Накануне новогодних праздников маме удалось раздобыть свиную ногу. Прикинули с ней: и на буженину, и на фарш для пельменей, и на холодец хватит. Тридцатого декабря сунулась в холодильник — мяса нет.
— Саш, а куда свиная нога делась?
— Да я плов сделал и бомжам отнес. Возвращаюсь вчера с телевидения, а они сидят прямо возле забора «Останкино». Целая семья. Замерзшие, голодные. Решил их накормить. Ничего, что я так, тебя не спросив?
— Конечно «чего»! Казан хоть забери обратно.
Плов был его коронным блюдом — вкуснее я не ела даже в Средней Азии. Еще Саня изумительно готовил мясо, жарил хворост и пек блины, которые переворачивал не лопаточкой, а подбрасывая на сковородке. Однажды в отсутствие мужа я попробовала повторить этот трюк и получила ожог — горячее тесто плюхнулось на руку.
Единственное, что не то чтобы омрачало, а, скажем так, немного осложняло нашу жизнь, — Санина ревность.
Садимся в троллейбус, тот, трогаясь, дергается, и какой-то мальчик на меня натыкается. Соловьев стоит с каменным лицом, а когда подъезжаем к следующей остановке, командует:
— Выходим!
Семеню следом:
— Саш, что случилось?
— Почему он именно на тебя наткнулся?
— Потому что рядом стояла. Саня, не дури! Это же ребенок.
— Знаю я таких — молодых да ранних.
На вечеринке отводит в сторону:
— Заметила, какими глазами на тебя вон тот хмырь пялился?
— Нет.
Я на тебя смотрела и больше никого не видела.
На репетиции главный режиссер, приобняв, делает замечание: «Понимаешь, Люсечка, вот эту фразу нужно произносить несколько иначе...» Мгновенно рядом возникает Соловьев и разъяренно шипит мне на ухо: «Если этот старый козел сейчас же не уберет руку с твоего плеча, я ему в морду дам!»
Иногда не выдерживала:
— Саша, ты меня обижаешь! Неужели я недостойна твоего доверия?
— Достойна, конечно, но если вижу рядом с тобой кого-то в штанах, кровь кипеть начинает!
Ревнивцем Саня был в своего папу. Однажды, уже после кончины мужа, свекровь призналась: «Я ведь только когда Ивана схоронила, начала ходить глядя перед собой, а не под ноги. При нем не дай бог было с кем-то глазами встретиться...»
Свекра не стало в 1979 году. Он умер один, в Норильске. Сашина мама в это время была в Москве. Сане позвонили соседи: «Отца давно никто не видел. Звоним в дверь — не открывает. И запах из квартиры нехороший. Вызвали милицию, слесаря. Готовься к худшему, Санек, и первым же рейсом вылетайте с матерью сюда...»
Я ехать в Норильск не могла — Мишка был еще совсем маленьким. При воспоминании, каким Саня вернулся после похорон, у меня до сих пор холодеет внутри. Лицо серое, вокруг глаз — черные круги. Что ему довелось пережить, я уже знала из телефонного разговора со свекровью.
Тело Ивана Николаевича пролежало в жарко натопленной квартире несколько дней, мужчины, которые несли гроб, заматывали лица шарфами и полотенцами — такой из-под крышки исходил запах.
Целыми днями Саша сидел, уставившись в одну точку. Никого не видя и ничего не слыша. Казалось, дотронься — и полетят искры. Забываясь сном, начинал метаться и страшно кричать. Я мучилась вопросом: как помочь? Ответ пришел сам собой. На третий день после возвращения Саши меня попросили подменить заболевшую актрису в спектакле на выезде, и я предложила: «Сань, поехали в Подольск вместе. И Мишку с собой возьмем. Мне тогда не придется молоко сцеживать — покормлю за кулисами во время антракта».
Саша согласно кивнул. Стоим в прихожей, и я, косясь на крючок, где обычно висят мои ключи, спрашиваю: «Саня, а где твои ключи? Свои куда-то засунула, не могу найти». Он протягивает связку, я кладу ее на галошницу и захлопываю дверь. На площадке разыгрываю испуг: «Что же я наделала! Как мы теперь в дом попадем? Придется слесаря вызывать, когда вернемся, замок вскрывать». Знала, что приедем за полночь: никакого слесаря с огнем не сыщем. Поэтому после спектакля позвонили в дверь соседу и попросили топор.
Надо было видеть, с каким остервенением и яростью Саня рубил дверь. В мелкие щепки, в труху. Держа на руках Мишку, я стояла пролетом выше и кожей чувствовала, как с каждым ударом из Сани уходит наполнявшая его доверху чернота. Через много лет он скажет: «Не знаю, что со мной было бы, если б не разнес тогда дверь.
Точно пришиб бы кого на улице или с собой что-нибудь сделал». Кто дал мне тогда подсказку, не знаю. Говорят, у любящих женщин особенно развита интуиция. А я Сашу очень любила...
Соловьева невозможно было не любить. Мы первый раз поехали отдыхать втроем: Саша, дочка и я. На пляже Катюша, подсев ко мне на лежак, спросила:
— Мам, ты не обидишься, если я буду звать Сашу папой?
— Нет. Но и у него нужно согласия попросить.
— Так с ним по этому поводу мы уже давно договорились.
Так родной отец стал для Кати Колей, а Саша — папой.
Порой дочка забывает, что в ее детях нет соловьевской крови. Говоря о сыне, не устает повторять: «Мишка такой симпатичный! На дедушку Сашу похож — просто копия!» Удивительно, но это правда. Похож не только внешне, но и чувством юмора, и сумасшедшим темпераментом.
В три года наш парень разговаривал развернутыми фразами и имел богатый словарный запас. Только буква «р» никак не давалась — он ее не выговаривал, а рычал. Однажды я была у них и Мишаня вызвался помочь вымыть посуду. В качестве поощрения решила побаловать его сладким: «Миша, пойдем в магазин. Ты выберешь там любое пирожное». С криком «Ур-р-ра! Пир-р-рожное!» внук помчался одеваться. Приходим в магазин, и Мишка — прямиком к витрине с выпечкой. А возле нее стоит пышнотелая дама. Мишка с одной стороны к витрине сунулся — ничего не видно, с другой — то же самое.
И тут он как хлопнет даму по заднице: «Гр-р-ражданка, я за вами пр-р-рактически ничего не вижу. Вам ср-р-рочно надо худеть». Та поначалу лишилась дара речи, потом начала хохотать. А вытерев слезы, обратилась ко мне: «Можно я куплю ему пирожное? Мне еще никто не давал советов в такой элегантной манере!»
Сейчас Мишке четырнадцать, и педагоги от его острого языка просто стонут. Еще когда учился в первом классе, учительница заявила директору: «Или я, или Забродин! Этот ребенок дискредитирует меня перед классом. Сегодня на уроке читаю задачу:
— В густом бору росли два дерева...
А он: — Что, всего два?
И весь класс хохочет, до конца урока привести детей в чувство не могла!»
Сейчас подумала: как жалко, что Саша не услышал, не узнал всех этих историй.
Как бы он с нами над ними смеялся, с какой гордостью смотрел бы на Мишку-младшего!
Саня ушел, когда внуку было всего несколько месяцев, зато сыну Мише, Кате и ее дочке Светочке соловьевской любви и заботы досталось сполна. И еще с каждым из троих у Сани были общие интересы. С Катей они ездили на Птичий рынок за экзотическими рыбками и водорослями, с Мишей копались в автомобильных моторах, со Светой — рыбачили.
Сейчас пытаюсь понять: когда же водка стала брать над ним верх? Муж не был трезвенником: мог выпить дома за праздничным столом, в компании с друзьями.
После выхода «Зеленого фургона» они с Димкой Харатьяном регулярно закатывались в рестораны и к приятелям на дачи, но чтобы наутро Соловьев хотел опохмелиться, а потом добавить еще и еще — нет, такого не было. И даже связанные с водкой ЧП поначалу не воспринимались мной как катастрофа и сигнал тревоги.
В начале восьмидесятых Саню пригласили в картину «К своим!..» на роль детдомовца, который приехал в колхоз и стал работать трактористом. Когда выяснилось, что нужно отправляться на месяц в киноэкспедицию, Соловьев заявил: «Я столько времени без тебя не смогу. Отпрашивайся из театра, бери отпуск за свой счет».
Приезжаем, селимся в гостинице — и Саня отправляется в народ.
В деревне, куда прибыли, чуть ли не в каждой избе для любимого актера — знаменитого Красавчика из «Зеленого фургона» — накрыт стол. В три часа ночи слышу шепот над ухом:
— Люсяш, проснись! Я трактор в болоте утопил.
Всматриваюсь в лицо мужа — вроде не очень пьяный. Или разом протрезвел от испуга и купания в холодной жиже?
Строго спрашиваю:
— Ну, и что теперь делать?
— Надо водки достать. За нее деревенские мужики обещали трактор вытащить.
Скребусь в дверь к гримерам: — У вас водка или спирт есть?
А они уже в курсе, что Соловьев трактор утопил, поэтому с расспросами не пристают, а с ходу докладывают:
— Только «Тройной» одеколон.
Стоящий неподалеку Соловьев кивает:
— Пусть хоть «Тройной».
Наутро стук в дверь.
Открываю — на пороге все руководство съемочной группы:
— Где Соловьев? Что он сделал с трактором? Ваш муж помнит, что сегодня начинаются съемки? Он вообще в состоянии работать?
В эту минуту к гостинице подъезжает мой Сашечка — на чисто вымытом тракторе, в ослепительно белой рубашке, сверкая ясными глазами.
— А с чего вы вообще взяли, будто что-то произошло?
— мигом сориентировавшись, атакую я. — Откуда подобный тон?
Директор и вся свита стоят как описавшиеся пудели, мямлят что-то вроде: мы же ночью слышали, что он трактор утопил и как вы водку искали.
Отвечаю на голубом глазу:
— Так это мы репетировали! В театре готовим новую пьесу.
Случалось, после очередного фортеля я указывала Соловьеву на дверь:
— Все, устала! Развожусь с тобой!
Он уходил с гордо поднятой головой: — Ну и пожалуйста!
Я не пропаду, а ты, Люсечка, пожалеешь, что такого мужика потеряла!
Через пару дней звонок: «Возьмешь обратно?» Если отвечала отказом, в операцию по возвращению вступали дети. Прихожу как-то домой — в квартире идеальный порядок, а Катюша с Мишей стоят в прихожей на коленях и тянут ко мне руки: «Мама, прости папу! Мы без него жить не можем». Ни дать ни взять библейская картина!
Возвращался Саня тем, кем мы его всегда знали, — принцем на белом коне. Любое желание — мое или детей — предугадывалось, мы буквально купались в любви, внимании и заботе.
Настоящие, серьезные проблемы начались в девяностые. Чтобы снять фильм «По Таганке ходят танки», Сане пришлось взять большую ссуду.
Премьера картины-притчи с элементами фантастики и комедии состоялась накануне его дня рождения. Был большой успех. Картине дали высокую категорию, Саше вручили премию, на которую он тут же купил семнадцать телевизоров и подарил членам съемочной группы. После премьеры счастливый ехал по МКАДу на «бэтээре», засыпанном цветами, водители, приветствуя любимого актера, давили на клаксоны, гаишники отдавали честь. Ни он сам, ни коллеги не сомневались, что картину ждет хороший прокат. Однако девятнадцатого августа, в день рождения Соловьева, грянул ГКЧП. Саня будто напророчил: по московским улицам пошли танки. О прокате фильма пришлось забыть раз и навсегда.
Нужно было отдавать ссуду. А с каких барышей? Весь отечественный кинематограф покатился в пропасть: фильмы не запускались, павильоны «Мосфильма» были отданы под автомобильные и мебельные салоны.
Уволившийся из ЦДТ несколькими годами раньше Саня не знал, куда себя деть. Впадал то в депрессию, то в ярость:
— Я актер, которого знает вся страна! И что, прикажете идти на рынок селедкой торговать?!
Или:
— Я ведь хочу и могу снимать гениальное кино! И не делаю этого только из-за отсутствия проклятых денег! Да они все должны бегать за мной и в ноги кланяться: «Возьми сколько нужно — только снимай!»
Отвечала как можно спокойнее:
— Да, ты популярный актер и режиссер — и это дает тебе право гордиться собой.
Но посмотри на академика Амосова, который собирает людей по частям и возвращает к жизни. Ему в таком случае с каким восторгом нужно к себе относиться? Только ничего подобного за ним еще не замечали.
Саня затихал. Потом приходил с повинной:
— Прости. Завтра же начну искать работу — неважно какую, лишь бы ссуду отдать и на жизнь хватало.
Но завтра на него снова наваливалась депрессия, от которой Саша скоро нашел надежное лекарство — водку. Пьяным ни я, ни дети его не видели — уходя в запой, он звонил от приятелей: «Буду через пару дней». Возвращался домой и просил: «Люсь, возьми сковородку и вдарь мне по башке. Может, мозги встанут на место. Не могу я сам справиться — помоги!»
И я помогала: оплачивала клинику, где Сане очищали кровь, после реабилитации уговаривала режиссеров картин, которые дублировала, взять мужа на работу.
Мои усилия ценились Саней до тех пор, пока в клинике Довженко он не встретил Печерникову. Ирина там тоже тогда лечилась от алкоголизма.
После этого знакомства в нашей жизни начался период, который я не могу вспоминать без содрогания. Прожив у барышни неделю-две, Саня приходил домой как побитая собака: «Люсечка, прими обратно! Меня околдовали, я там сдохну. Неужели тебе не жалко?»
Принимала, оставляла. Несколько дней жили прежней счастливой жизнью. А потом Саню снова начинало тянуть туда, где наливали. На меня сыпались упреки: — Почему ты никогда не скажешь «Тебе плохо, Сашенька, — выпей»?
Почему там это говорят?
— Наверное, заинтересованы в том, чтобы ты все время был пьян. Ведь если будешь трезвым хотя бы день, сразу пойдешь сюда — домой, к семье.
— Там меня готовы принять любого.
— Возможно. Но здесь — не там. Не хочу, чтобы дети видели отца в невменяемом состоянии и стыдились его.
Как-то барышня улетела лечиться в Америку. Саня тут же приехал домой — снова просил прощения, клялся, что вернулся навсегда, что больше капли в рот не возьмет. Помню, подумала тогда: «А вдруг это вправду наш шанс? Саня по-прежнему любит меня и детей, мы любим его. Вдруг все наладится?» За месяц Соловьев даже к пиву не прикоснулся.
С утра до ночи драил квартиру, что-то ремонтировал, готовил обеды и ужины. А потом раздался телефонный звонок и по выражению лица мужа поняла: «труба» вернулась и зовет в дорогу.
— Саня, если ты сейчас уйдешь, то навсегда. Забирай все, что сочтешь нужным, — и больше даже не звони.
— Я книги свои заберу.
— Пожалуйста. Квартиру делить будем?
— Нет. Я только БМВ себе оставлю — ты же все равно не водишь.
Книги Саня перевез в тот же день. На последнюю стопку я положила пакет с гречкой:
— Это тебе в приданое. Ты любишь, а крупу сейчас в Москве не достать.
В два часа ночи — звонок в дверь.
Смотрю в глазок: Соловьев. В длинном кожаном пальто и ковбойской шляпе — обновках, которые привезла барышня. Стоит, репетирует эффектную позу. Открываю:
— В чем дело?
— Люсь, это я.
— Вижу.
После паузы:
— Я все книги забрал?
— Остались какие-то брошюры.
— Дай что-нибудь почитать, — и с этими словами прямиком в комнату. Там падает на колени: — Люсечка, я только тебя люблю!
Не хочу туда возвращаться — разреши остаться!
— Что ж ты так — тебе барышня вон какие подарки привезла...
— Не нужно от нее ничего! Если бы ты знала, как мне там...
— Не знаю и главное — знать не хочу.
— Ты вычеркнула меня из жизни!
— Неправда. Мы живем так, будто ты уехал на гастроли.
— Так мы по-прежнему вместе? Я вам не чужой?
— Как ты можешь быть чужим, если в прошлом у нас было столько хорошего? Мы по-прежнему вместе, но не рядом.
Ушел, а через несколько дней явился в таком состоянии, что я испугалась: лицо серое и глаза не синие, а какие-то белесые, будто выцвели. И огромные черные зрачки.
— Саш, что случилось?!
— Сейчас был у Лужкова, и он мне подписал бумагу, по которой я могу у себя на крыше вертолет держать.
Смотрю на него и понимаю, что он не шутит, — у человека поехала крыша. А Саня продолжает:
— Мишке скажи, что я нам корабль купил. Может пользоваться, только ему надо одну бумагу подписать. А еще в Англии у него теперь есть двухкомнатная квартира — хоть завтра заселяйся.
В голове проносится: «Все, кранты! С этим сделать уже ничего не смогу...
У Сани или белая горячка, или вдобавок к спиртному он стал принимать еще кое-что».
Следующие полгода мы с Мишкой ходили по комнатам со свечкой. Стоило зажечь свет — тут же звонок в дверь. Видимо, Саня караулил где-то неподалеку. А так — съехали мы, нет нас.
Как-то позвонила Сашина мама:
— Люся, я сейчас была у них в гостях. Кажется, приготовилась ко всему, что могу увидеть, — ведь когда оба пьют... Но там... Ты даже не представляешь...
— Очень прошу — не рассказывай. Меня это не касается. Ни хуже, ни лучше к этой барышне относиться не стану.
Спустя какое-то время звонит Саня: — Хочешь, повеселю?
Мы вчера пришли с Иркой венчаться, а батюшка спрашивает: «Когда пили в последний раз?» Я говорю: «Пятнадцать минут назад». — «Ну, идите, продолжайте». И выгнал нас, представляешь?
— А как ты можешь с другой под венец идти, если мы с тобой не развенчаны? Это грех, и церковь такого не позволяет.
— Думаешь, они справки наводить будут? У друга знакомый батюшка есть, к нему пойдем — обещал обвенчать без проволочек.
Санины запои теперь длились месяцами, но накануне домашних праздников — моих именин, дней рождения Кати, Миши, Светы, моих родителей — он брал себя в руки и приезжал поздравить. Выбритым, причесанным, более или менее прилично одетым.
Когда умерла моя мама и кто-то из детей ему об этом сообщил, Саша тут же приехал в больницу.
Вбежал в палату, откуда ее уже увезли, целовал кровать и так рыдал, что двум стареньким пациенткам стало плохо. Из опасения, что Саня и во время похорон устроит нечто подобное, на кладбище его не взяли. Он отправился туда сам — с огромным венком из живых цветов и оркестром. Только названия перепутал: мы хоронили маму на Калитниковском, а Саня приехал на Котляковское.
В последние два года — и в телефонных разговорах, и при редких встречах — Саша жаловался, что теряет память:
— Не знаю, что со мной творится. Стал забывать, как называются элементарные вещи. Или иду куда-то и вдруг понимаю, что забыл куда. Может, на меня порчу наслали?
— Если так, ее нужно снимать.
Сходи в церковь, поговори с батюшкой.
— Я постоянно там бываю, но понимаешь, в чем дело: выхожу из храма с ясной головой, радостью на душе, а попадаю к ней — и все по новой. Люсь, может, примешь меня в последний раз?
— Только при условии, что ты в корне поменяешь свою нынешнюю жизнь. Ляжешь в клинику, основательно полечишься, очистишь кровь, поставишь мозги на место.
— А Мишка тоже согласен принять, если вылечусь?
— Конечно. Он же очень тебя любит.
— Как у него дела в «Щуке»?
— Хорошо. Преподаватели хвалят.
— Есть в кого — и папа, и мама талантливые.
— А то!
— У Кати как в семье, на работе?
— Отлично. Только Светка по тебе очень скучает. Ты помнишь, я говорила, что Катюша ждет маленького? Врачи сказали: «Мальчик». Решили Мишей назвать. Так что скоро в нашей семье будет два Михаила: большой и маленький.
— Это здорово! Я страшно рад.
В последний раз мы разговаривали двадцать пятого декабря 1999 года. Саня позвонил рано утром:
— Я сегодня вечерком к вам загляну, а Новый год, если ты не против, мы будем встречать вместе.
Я хочу вернуться. Навсегда.
— Саша, ты прекрасно знаешь мои условия.
— Знаю. За эти несколько дней вылечиться, конечно, не смогу, но обещаю: сразу после Нового года лягу в клинику и буду там сколько потребуется: полгода, год — до полного выздоровления.
— Хорошо. Ждем тебя с Мишкой вечером.
Саша не появился ни вечером двадцать пятого, ни в новогоднюю ночь, ни на Рождество. Восьмого января набрала номер свекрови:
— Ольга Борисовна, с Сашей что-то случилось. Еще не было такого, чтобы он не поздравил нас с Новым годом и Рождеством.
Очень прошу, позвони барышне, узнай, где Саша. Если и она не в курсе, уговори срочно написать заявление в милицию.
Через минуту звонок:
— Ира не знает. А когда я сказала про милицию, взорвалась: «Уверена, с ним все в порядке! А ваша Люся просто хочет опорочить Сашеньку, опозорить на всю Москву!»
Две с половиной недели я провела в нервном напряжении: несмотря ни на что, Саня оставался для меня родным и близким человеком. А двадцать первого января Димка Харатьян сообщил о звонке из милиции, о том, что нужно опознать труп.
В морг поехали мама Саши и его младший брат. И застали там в канцелярии барышню — видимо, Димка позвонил и ей.
Печерникова встретила родственников словами: «Я его уже опознала и дала согласие на кремацию».
— То есть вы его даже не видели? — спросила я, выслушав рассказ Ольги Борисовны о поездке в морг.
— Нет.
— А теперь представь: мы похороним этого человека, а назавтра открывается дверь, и на пороге — Саня! Настаивай, чтобы перед кремацией было отпевание.
— Я Ирине говорила, но она против.
— Стой на своем. Мы должны убедиться, что это он... Ты поняла?
Не узнать Саню было невозможно. За месяц в холодильнике тело высохло наполовину, но черты лица ничуть не изменились.
На отпевании все родные и друзья стояли по одну сторону гроба, а барышня — по другую. Она то и дело подносила ладони к лицу и повторяла: «Не надо... Зачем это действо? Саша не любит...» В ритуальном зале было тепло, заморозка стала отходить, и по Сашиной щеке поползла водяная капля. Будто слеза. Увидев ее, я едва не потеряла сознание.
Батюшка сказал, что можно прощаться. Идем друг за другом: Люда, Саша-младший, я, Катя, Миша... Одним из последних подходит Боря Галкин. Кладет в ноги большой букет бордовых роз и говорит: «Старик, я тебя предупреждал... Ведь это я мог быть сейчас на твоем месте».
Как Саша погиб, осталось тайной. Двадцать пятого декабря вечером его подобрал на улице милицейский патруль — без сознания, с огромной раной на затылке.
В состоянии комы он пролежал в реанимации «Склифа» почти неделю и умер в первый день нового 2000 года.
Спустя месяц после похорон барышня преподнесла нам всем сюрприз, заявив с телеэкрана, что не намерена помещать урну с прахом в колумбарий. Видимо, хотела поставить ее на тумбочке рядом с кроватью. Я тут же позвонила Люде Соловьевой:
— Ты слышала? Наши сыновья должны будут приходить к ней и спрашивать: «Можно мы навестим прах отца?»
— Этого еще не хватало! — возмутилась Люда.
Накануне дня, когда барышне должны были выдать урну, Саша Соловьев- младший поехал в крематорий, забрал прах отца, и мы захоронили его в колумбарии на Ваганьковском кладбище.
Уход Сани, печальные хлопоты сблизили и его сыновей, и нас с Людой.
Александр Соловьев-младший очень одарен: он актер, каскадер, двукратный чемпион Европы по ушу. А когда Людмила была на выпускном спектакле моего Миши в Щукинском училище, то искренне восхищалась его игрой, а потом прислала открытку: «Миша, ты очень талантливый. Впрочем, у такого отца не мог родиться другой сын».
Сниматься в кино Мишка начал с трехлетнего возраста. Сыграл главного героя в картине «Детство Никиты», большую роль в одном из фильмов сериала «Следствие ведут ЗнаТоКи». После школы поступил в Щукинское училище, окончив которое, отыграл несколько сезонов в Театре Российской армии, а потом ушел в режиссуру.
Снял несколько документальных лент, две художественные. Недавно сын дал мне сценарий, который сам написал. Читала всю ночь — не могла оторваться. Сейчас Миша ищет спонсора, чтобы снять свое кино.
Катей я тоже горжусь. Она замечательная хирургическая сестра. Несколько лет назад меня прямо из студии, где озвучивала мультфильм, увезли на «скорой» в больницу — гипертонический криз. Надо ставить капельницу, а вены при виде белых халатов спрятались. Есть у них такое обыкновение. Промучившись со мной черт знает сколько времени, процедурная сестра взмолилась:
— Вы потерпите до завтра, хорошо? Утром мы позовем медсестру из другого отделения. Катя просто кудесница — с любыми венами справляется.
Я улыбнулась:
— А фамилия у этой кудесницы случайно не Забродина?
— Да! Так вы ее знаете?
— Я ее родила. Только до утра дочке, пожалуйста, не сообщайте, что я в больнице. Ведь сейчас же из дома сорвется и сюда прилетит. А мне уже и без капельницы лучше.
За следующие несколько дней в моей палате побывал, кажется, весь персонал больницы: «Это правда, что вы мама Кати Забродиной?» Отвечая «да», чувствовала: быть мамой Кати для меня гораздо ценнее, чем актрисой Людмилой Гниловой.
После смерти Саши я долго не могла прийти в себя. Не спала ночами, мучаясь предчувствием грядущей беды.
Ведь венчавшись с Печерниковой, Саня совершил грех, вина за который падала и на меня, и на Мишку, и на его сына Никитку. Стою однажды в храме на проповеди, а слезы по щекам — рекой. Подходит монах: «Матушка, у тебя что-то случилось?» Рассказала ему и о последних годах жизни Саши, и о двойном венчании. Монах покачал головой: «Да, на этом человеке большой грех... Но еще страшнее, что из-за манипуляций, которые с ним проводили при жизни, из-за ворожбы он вряд ли скоро упокоится. Так и будет неприкаянным обретаться между небом и землей и душевными силами близких людей подпитываться. Езжай-ка ты, матушка, в Елоховский храм, там старинная икона Николая Угодника. Помолись перед всеми ликами, а потом подойди к Чудотворцу. И его, и других святых проси упокоить душу раба Александра, уберечь тебя и близких от беды».
Поехала в церковь, помолилась перед всеми иконами, а подойти близко к Николаю Угоднику не могу — будто не пускает кто. Стою рядом с подсвечником, шепчу: «Отче Николае! Чудотворец, Спаситель, помоги...», плачу, и вдруг словно кусок черной кисеи промелькнул в воздухе — и уплыл в открытое окно. И так сразу стало легко на душе! Так радостно! Ночью я впервые после похорон Саши спала как младенец. По словам домашних, за всю ночь даже не шевельнулась — лежала неподвижно, сложив ноги и руки крестом.
Проснувшись, подошла к зеркалу и увидела, что улыбаюсь. Счастливой улыбкой, которая не сходила с моего лица в первые семнадцать лет жизни с Сашей. И откуда-то сразу пришла уверенность: «Теперь у него все хорошо. Наш любимый Саня наконец обрел покой».
Судьбу мне упрекнуть не в чем. Несмотря на то, что в нынешнем феврале стукнуло семьдесят, я по-прежнему востребована в профессии: снимаюсь в кино и сериалах, дублирую фильмы, озвучиваю мультики и компьютерные игры. Горжусь талантливыми детьми, радуюсь внукам. Два с половиной года назад Света родила сына, а потом — дочку Марусю. Так что я теперь дважды прабабушка. Когда маленький Матюша прижимается теплой щечкой и говорит: «Йюся, я тебя юбью», мое сердце тает от нежности.
А еще у меня много счастливых воспоминаний. Если любовь и радость, подаренные Саней, поделить на сорок женщин или даже на сто, счастья хватило бы каждой. До самого последнего вздоха.
Подпишись на наш канал в Telegram