Неопределенность моего происхождения дает пищу для всевозможных домыслов: кто же отец сына Маргариты Тереховой? Называют даже имена Андрея Тарковского и Игоря Талькова.
То, что моя мама Маргарита Терехова — Актриса с большой буквы и наделенная магической притягательностью женщина, я стал понимать, лишь когда повзрослел. Не так давно, в канун выхода ее автобиографической книги, пришла идея: сделать музыкальное видео, где были бы собраны кадры с устремленными на маму взглядами партнеров-мужчин.
Взглядами, полными любви и восхищения. Собирая материал для ролика, пересмотрел приличное количество фильмов, телеспектаклей и заново открыл для себя великую актрису Маргариту Терехову. У нее богатейшая фильмография, а какие были партнеры на съемочной площадке: Игорь Костолевский, Валентин Гафт, Александр Кайдановский, Владимир Высоцкий, Станислав Любшин, Армен Джигарханян, Эммануил Виторган, Олег Даль, Михаил Боярский, Николай Караченцов, Лев Дуров, Александр Калягин!
Ребенком, понятно, я не вполне осознавал масштаб. Мама была для меня просто мамой. Хотя почему «просто» — не бывает просто мам, они для нас самые важные и любимые люди на свете. В памяти осталось смутное детское воспоминание: огромные сосны, земля, уютно устланная сухими иголками, и проглядывающее сквозь ветви море, играющее на солнце...
Мы в каком-то пансионате. Помню белку, приходившую за орешками на балкон нашего номера... А вот мы уже гуляем в сосновом бору. Не жарко. Мама находит солнечную полянку среди деревьев и ложится загорать. Следующая сцена: мы на берегу, дует ветер, волны шумят. Мама ставит меня на песок, отходит на пару метров, протягивает руки: «Иди, иди сюда». Мне трудно, страшно, но мама зовет, и я делаю шаг, второй, третий, чувствуя тянущую боль в ногах. Только недавно понял, что тогда, видимо, учился ходить. С ранних лет мама нередко брала меня в поездки — не только на отдых, но и на съемки.
Другое воспоминание: мы дома — мама купает меня в ванной. Берет под спину и, раскачивая в воде, поет: «Плыла, качалась лодочка по Яузе-реке...»
А я смотрю на нее во все глаза и млею от счастья. Еще одна любимая песня, из более позднего репертуара: «Скок-поскок, молодой дроздок по водичку пошел, молодичку нашел. Молодиченька-невеличенька, сама с вершок, голова с горшок, зацепилась за пенек — простояла весь денек».
В детстве меня иногда мучили ночные кошмары. И только мама могла успокоить. Два из них помню отчетливо. Ночной город. Я сижу, свесив ноги, на огромной арке высотой с десятиэтажный дом и смотрю на движущиеся внизу машины. Время как будто ускоряется: автомобили едут все быстрее и вот уже огни фар не мелькают, а сливаются в световые полосы, как на фотографии с длинной выдержкой. Внутри нарастает паника — я кричу и просыпаюсь в слезах, с бешено колотящимся сердцем...
Анализируя образы из второго кошмара, кажется, понимаю, что его породило.
В комнате мамы стояла ростовая икона архангела Михаила, лик которого был написан так, что казалось: куда бы ты ни пошел, в какой бы угол ни забился, он следит за тобой. Я боялся этого вездесущего взгляда, не хотел заходить в комнату, даже когда там кто-то был: мама, сестра Аня. Не слушал уговоров, плакал... Икону, кстати, в свое время принес Гера Гаврилов. Мама поначалу была против, так как архангел был явно не домашний, но потом все как-то свыклись. Все, кроме меня. Семейное предание гласит: когда взрослые вернулись домой с похорон одного из друзей семьи, увидели маленького Сашу стоящим перед этой иконой и со слезами на глазах отчитывающим святого за то, что людям приходится умирать. Мама утверждала, что я не мог знать о случившемся несчастье, но, подозреваю, все же немного приукрасила.
Скорее всего, утрату и предстоящие похороны взрослые обсуждали при мне. Не последнюю роль в рождении кошмара сыграл и фильм Алана Паркера «Сердце ангела», который я имел несчастье посмотреть в малосознательном — скажем так — возрасте. Кажется, сестра с подружками решили пойти «на Микки Рурка» и прихватили меня с собой. Видимо, не с кем было оставить. В памяти отпечаталась конкретная сцена: смуглый ребенок поднимает руку и его глаза загораются потусторонним огнем. Во время просмотра я сидел у Ани на коленях, застыв от ужаса. Ничего не понял, но страшно было до чертиков.
В кошмаре, основанном на этих впечатлениях, всегда была поздняя осень и какие-то угрюмые люди рылись в прелой листве. Я наблюдал за ними как зритель в театре, с каждым мгновением все острее чувствуя надвигающуюся опасность.
На пике тревоги небо разрезал ослепительный луч и возникала грозная небесная женщина, представляющая собой некий симбиоз сурового архангела Михаила и смуглого демонического ребенка с горящим взглядом. Она показывала на меня пальцем и громогласно произносила одно слово: «Ты!» После такого я, разумеется, просыпался с криком и в слезах. Прибегала мама, обнимала, успокаивала. И сразу приходило чувство покоя, защищенности.
Не могу сказать, хорошо это или плохо, но даже в раннем детстве мама не пыталась контролировать, какие книги читаю, какие фильмы смотрю. Из огромной домашней библиотеки доставал любой том — и глотал за несколько дней. Помню, однажды мы были в гостях и разговор зашел о литературе.
— Саша, скажи, что ты сейчас читаешь?
— как бы между прочим поинтересовалась мама.
— «Мелкого беса» Сологуба.
— Вот это да! Надо же! — загомонили взрослые.
На лице у мамы было написано: «Так-то! Знай наших!»
Конечно, многие книги были не по возрасту, понять их было трудно, но они рождали в голове образы, которые складывались в своеобразную копилку. У меня всегда было живое воображение — часто придумывал фантастические истории, рассказывал сверстникам сюжеты несуществующих фильмов, убеждая, что они просто еще не вышли на кассетах.
Другой страстью было рисование, поскольку воображаемое требовало воплощения. И мама эту страсть всячески поддерживала: во времена тотального дефицита доставала где-то альбомы, краски, никогда не ругала за разрисованные вдоль и поперек тетрадки и учебники.
После книг и рисования я заболел кино. Поначалу это были видеосалоны, где зрители могли простоять весь сеанс — сидячих мест на всех не хватало. А потом в доме появился видеомагнитофон, который, кстати, до сих пор работает. Помню, как мы с мамой ходили в магазинчик на Тверской, возле мэрии, в котором продавали кассеты с белыми бумажными наклейками, где ручкой было написано название фильма. Предвкушение: вот сейчас вернемся домой и будем смотреть кино — затмевало все.
Мы чаще именно ходили. Мама никогда не водила машину и передвигалась по городу пешком или на метро. Она вообще любит пешие прогулки. Сестра, напротив, очень рано начала водить. Как только в семье случилось пополнение — жигуленок, почему-то прозванный Дусей, — Аня с ним быстро подружилась.
Долгие совместные прогулки по московским улицам и переулкам я еще как-то переносил, а вот поездки в подземке были страшным испытанием. Люди выворачивали шеи, перешептывались, просто прилипали к маме глазами. Она старалась держаться невозмутимо, не замечать назойливого внимания, но порой не выдерживала — перехватывала буравящий взгляд и вскидывала брови, будто спрашивая: «Ну, что уставился?» Я в такие минуты от страха и неловкости буквально каменел.
Чувствовать себя диковинным зверем в толпе зевак — кому это понравится? Сам за собой не раз замечал: встретив известного человека, тоже невольно засматриваюсь. Правда, тут же себя одергиваю: «Саша, не пялься! Это неприлично».
Сопровождать маму в ее прогулках и поездках в метро я в какой-то момент просто перестал. Заявил твердо: «Извини, но больше не могу». Объяснять почему не пришлось — она и так все понимала.
Пика безумной популярности, накрывшей Терехову после выхода «Собаки на сене» и особенно «Д’Артаньяна и трех мушкетеров», я, к счастью, не застал. Боюсь представить, каким атакам поклонников она и наш дом подвергались в конце семидесятых, если даже спустя десяток лет на лестничной площадке круглосуточно несли караул преданные поклонницы.
Мама их подкармливала — выносила ватрушки, бутерброды. Из-за приоткрытой двери доносились ее увещевания: «Девочки, идите домой. Родители волнуются... Я ценю эти внимание и любовь, но у вас должна быть своя жизнь».
Но девочки все равно приходили — с цветами, мягкими игрушками и прочими сувенирами. К чести большинства фанаток, вели они себя тихо и деликатно. В отличие от одного сумасшедшего дядьки, который стоял за нашей дверью и смотрел в глазок немигающим взглядом. Было страшно. Я забивался в угол и плакал. Мама долго пыталась воззвать к разуму поклонника, просила оставить нас в покое, а когда поняла, что слова не оказывают должного эффекта, налила в ведро холодной воды, распахнула дверь и окатила мужика с головы до ног.
Водная процедура подействовала — больше на площадке он не появлялся.
В детстве мама часто брала меня в Театр Моссовета на репетиции, и пока была на сцене, я с детьми других актеров обследовал подвалы, декораторские, костюмерные, реквизиторские цехи. Последний казался нам настоящей сокровищницей, где было все: оружие, драгоценности, всякие диковинные приспособления. Помню особую, почти сакральную атмосферу театра — черные стены, запах пыли и горячих осветительных приборов, механизмы, стальные тросы... Скрип половиц, шепот за кулисами во время спектакля, осторожные шаги актеров, их загримированные лица с каплями пота, сосредоточенные взгляды и губы, беззвучно повторяющие текст.
Однажды мама решила поставить спектакль по пьесе Федерико Гарсии Лорки «Когда пройдет пять лет» на камерной сцене «Под крышей».
Отрывки из нее она уже читала в концертных программах коллектива «Балаганчик», который в начале восьмидесятых создала вместе с Игорем Тальковым. Дома до сих пор хранится большеголовая, с огромными глазами кукла, которую она держала в руке, произнося диалог между умершим мальчиком и котенком. Недавно я перечитал пьесу и еще раз убедился: это одна из самых сильных и пронзительных сцен. В мамином спектакле мне, двенадцатилетнему, досталась роль мальчика, а котенка играла моя подруга детства Женя Панфилова — дочка директора театра Валентины Тихоновны. Сейчас Женя — востребованный театральный художник.
Когда мама предложила сыграть в постановке, согласился сразу.
Если бы только знал, на что себя обрекаю! Перед выходом на сцену трясся как осиновый лист: ноги ватные, ладони мокрые, хочется есть, пить, в туалет, а потом отключиться и очнуться только когда все закончится. Но звучала реплика, служившая для меня сигналом, — и я шагал в пропасть. Была надежда, что страх когда-нибудь исчезнет, но, к сожалению, это повторялось раз от раза.
Маме о своих переживаниях я ничего не говорил. Видел, что ей и так тяжело — ведь она была постановщиком спектакля и исполнительницей одной из главных ролей. Не хотел нагружать еще и своими проблемами. Да и просто нравилось, что для режиссера Маргариты Тереховой сын — такой же исполнитель роли, как остальные.
Я вообще старался не распространяться о том, что моя мама известная актриса, не стремился вызвать особое отношение там, где это неуместно.
Чаще попросту скрывал. Например, отправившись как-то в детский лагерь, попросил руководство не говорить ребятам, что я сын «той самой Маргариты Тереховой». Не хотелось быть «не таким, как все» только за счет фамилии.
Да, фамилия у меня мамина. Как и у Ани. И это неплохо. Люблю слово «династия» — звучит мощно, основательно. Наверное, недостаточно круты были мужчины, раз их фамилии мамину не перевесили.
В 2005 году состоялась премьера фильма «Чайка», который мама сняла как режиссер. Я сыграл роль Треплева и в титрах шел под фамилией Тураев, хотя по паспорту — Терехов. Так решила мама, а я согласился. Не знаю, был ли это тонкий стратегический ход, эхо которого до сих пор не отзвучало, или просто нежелание, чтобы у зрителя от Тереховых рябило в глазах.
Конечно, журналисты за это уцепились, стали задавать вопросы о происхождении фамилии, об отце. Знал я немного: имя — Сайфиддин Тураев, в конце семидесятых — начале восьмидесятых возглавлял в Таджикистане одну из крупных трикотажных фабрик; познакомились, когда мама снималась на студии «Таджикфильм» в картине «Кто поедет в Трускавец?», во время приема в честь московских артистов, где присутствовали многие известные люди республики. В истории их отношений по-прежнему есть белые пятна. Раньше меня это мало волновало, но с годами захотелось выслушать вторую сторону, заполнить пробелы.
Через несколько дней после премьеры «Чайки» в одной из газет появилось взятое по телефону мини-интервью с Тураевым, который сделал большую карьеру и даже баллотировался в президенты Таджикистана.
Он признался, что знаком с актрисой Маргаритой Тереховой, в последний раз встречался с ней в начале восьмидесятых и с тех пор видел только на экране. Вопрос «А вы знаете, что в Москве у вас есть сын?» привел его в замешательство и заставил спешно закончить разговор. В комментарии к интервью значилось, что Тураев — уважаемый человек, женат, у него шестеро детей.
По словам мамы, Сайфиддин во времена их общения был очень артистичной натурой, несмотря на далекий от искусства род занятий. В одной из бесед с журналистами она обмолвилась: «Отец моего первого ребенка был прекрасным актером в кино, а отец второго — актером в жизни».
Первый — Савва Хашимов, звезда болгарского кинематографа, а второй, соответственно, Тураев.
Несколько лет назад я предпринял попытку отыскать Сайфиддина. Отнесся к вопросу серьезно: связался с Культурным центром Таджикистана, где мне дали телефон человека, через которого вроде как можно было выйти на Тураева. Я позвонил, поговорил, оставил свой номер. Ответного звонка не дождался. А вскоре случайно увидел запись в комментариях на сайте, посвященном кино, — некто Сухроб Тураев хотел узнать контакты Александра Терехова. Я написал на указанный адрес, Сухроб ответил. Оказалось, он сын Сайфиддина. Наша переписка была недолгой — Тураев-младший просто удалил свой имейл, оставив мне полстраницы скупых сведений и пару фотографий. Вопрос: братья мы с Сухробом или нет — остается открытым.
Что касается Тураева-старшего, то тут я испытываю двойственное чувство: с одной стороны, хочется пообщаться с человеком, которого мама называет моим отцом, а с другой — при желании он давно нашел бы возможность встретиться.
Я не хочу навязываться, и в то же время было бы очень жаль так и не увидеть родного отца.
Если Тураеву, судя по всему, я не слишком интересен, то режиссер Георгий Гаврилов, напротив, считает меня своим сыном, несмотря на заявления мамы. Они жили вместе, а потом разошлись. Так бывает. Из детства в памяти осталось всего два воспоминания, связанных с Герой. Он пришел к нам домой, а мама не пустила и из огромного пакета игрушек позволила отдать мне только черную иностранную машинку, очень красивую.
В пакете, кроме прочего, был замечен вертолетик, но его заполучить не удалось. Я помню взгляд из-за приоткрытой двери — Гера так на меня смотрел, что было понятно: этот человек меня любит. Тогда у меня случился своего рода «когнитивный диссонанс» — навязанные мамой представления вступили в конфликт с реальностью. Я будто спрашивал себя: «Почему он плохой?» Хочу, чтобы меня поняли правильно: «навязанные» — не в смысле методично вдалбливаемые. Просто дети до определенного возраста не способны критически оценивать информацию, которая исходит от непререкаемых авторитетов в лице родителей. Их отношение к чему-либо неизбежно формирует и мнение ребенка.
Влияние мамы было сильнее. Она решила, что мы не должны общаться, и это не подвергалось сомнению.
Так что когда я увидел Геру во второй раз, попросту сбежал. Он пришел в школу, стоял в дверях, высматривая меня в шумной толпе детей. Я с приятелем двигался к выходу, но, заметив Геру, застыл на месте. Потом шепнул другу: «Это очень плохой человек. Бежим!» Уходили мы из школы «тайными тропами».
Наша третья встреча состоялась два года назад. Мне позвонили и позвали на кастинг в сериал «Петрович». Особого желания сниматься я в ту пору не испытывал, а когда узнал, что мне предлагают сыграть сурового парня, служившего в Чечне, и вовсе растерялся:
— Я похож на человека, который служил в Чечне? Вы, наверное, что-то перепутали.
— У нас цейтнот, больше никого найти не сможем.
— Неужели все настолько плохо?
— Да-да! Выручайте!
Ну, думаю, раз такое дело, может, заплатят прилично. Приехал на кастинг, выучил текст, сижу перед камерой. Открывается дверь, и входит Гера. Я сразу его узнал, несмотря на то, что прошло много лет. Внутри что-то екнуло — те самые навязанные представления — но, скомандовав себе: «Спокойно!», я шагнул навстречу и пожал протянутую руку.
Поговорили мы хорошо — по делу, без лишних эмоций. Гера вспоминал, с каким нетерпением они с мамой ждали моего появления на свет, как он забирал меня из роддома, как купал, пеленал, укачивал. С тех пор мы по- дружески общаемся.
Наверное, я мог бы назвать Геру «папой», но слово не идет с языка. Все эти годы у меня не было настоящего отца и уже не будет, даже если он существует номинально. С другой стороны, у меня их два, что тоже по-своему интересно.
Примерно за год до нашей встречи, находясь в Америке, Гера дал интервью одному из российских телеканалов, в котором заявил: да, я его сын и других вариантов быть не может. Сказал, что так и не понял, почему Маргарита решила с ним расстаться: уехала с полуторагодовалым сыном в отпуск, а вернувшись, указала на дверь. Видимо, речь шла о той самой поездке, когда я учился ходить на берегу моря.
В личном разговоре Гера поведал мне подробности разрыва, но пересказывать их не стану. Во-первых, потому что не получал от него на это разрешения, во- вторых, потому что не могу привести здесь точку зрения мамы.
Она никогда не вдавалась в детали этой истории: ни в разговоре с близкими, ни в интервью, ни в своей автобиографической книге «Из первых уст...».
Во время общения в студии Гера никого не обвинял: ни себя, ни маму. Лишь сожалел, что так долго со мной не общался. Причину, почему раньше не искал встречи, напрямую не называл, но полагаю, он опасался, что я по-прежнему нахожусь под сильным влиянием мамы. А я между тем давно стал мыслить независимо.
Неопределенность моего происхождения дает пищу для всевозможных домыслов: кто же отец сына Маргариты Тереховой? Называют даже имена Андрея Тарковского и Игоря Талькова. Но думаю, мама вряд ли стала скрывать, если бы моим отцом был Тарковский или Тальков.
Сын легендарного певца и композитора Игорь Тальков-младший участвовал в концерте, посвященном маминому юбилею, который организовали Аня и ее друг, режиссер Слава Стародубцев, почитатель маминого таланта.
Надо отдать должное — концерт прошел без сучка без задоринки, хотя технически все было непросто. Маму пришли поздравить и Боярский, и Смехов, и Виктюк, и еще много замечательных людей. Я очень горжусь сестрой. Это потрясающий подарок маме и всем, кто ее любит.
Во время показа сцены из телеспектакля Виктюка «История кавалера де Грие и Манон Леско» мамина игра просто вдавила меня в кресло. А по окончании эпизода из телеспектакля «Мне от любви покоя не найти» сам Роман Григорьевич встал и обратился к залу: «Так Офелию не играл никто!
Браво!»
Когда на сцену вышел Игорь Тальков-младший, я был поражен: одно лицо с отцом! Та же фигура, жесты. Сев за рояль, он сказал: «Насколько знаю, эту песню мой отец посвятил вам, Маргарита Борисовна». Тембр голоса у парня оказался так похож на отцовский, что у меня по спине побежали мурашки.
< ...> Ах, если б знать в ту пору,
Что где-то ты одна...
Мне нравится смотреть на город
Из твоего окна.
Вот потому, родная,
Немногословен я, Когда плывут под нами
И небо и земля.
Я вспомнил, как эту песню пел на нашей кухне Тальков-старший, пока я ползал по нему точно обезьянка.
Он был другом нашей семьи. Учась в ГИТИСе, Аня как-то попросила его помочь отрепетировать музыкальный отрывок из «Сестры Керри», который Игорь с мамой в свое время играли в «Балаганчике», и уже ставший знаменитым певцом Тальков с радостью согласился. На показе он аккомпанировал Ане на рояле, что произвело на сокурсников неизгладимое впечатление.
Когда Тальков ушел из коллектива, они с мамой стали меньше общаться, сохранив тем не менее прекрасное друг к другу отношение. После его трагической смерти мама долго не могла оправиться от шока.
Она очень сожалела о том, что у нее не было возможности посетить один из последних концертов Игоря, на который была им приглашена.
Допев, Игорь-младший спустился в зал, подошел к маме, преподнес цветы, поцеловал. А я, глядя на ее лицо, пытался понять: что она сейчас чувствует? Ведь это было как возвращение в прошлое, на четверть века назад: перед ней стоял Тальков — живой, молодой, сильный...
Об актрисе Маргарите Тереховой я читал и слышал всякое: сложная, взрывная, несговорчивая. Наверное, это правда: бывало, что режиссерам и партнерам — и в театре, и на съемочной площадке — от нее доставалось. Ну а как иначе? Мама — стихия, неукротимая, своенравная. И актерская манера у нее такая же — яркая, особенная, в чем-то даже дерзкая.
Пересматривая фильмы и телеспектакли с участием мамы, каждый раз поражаюсь ее таланту. Я не умаляю заслуг режиссеров, но без маминой интуиции, без богатства ее актерской палитры ничего бы не сложилось. Представить Маргариту Терехову безвольной марионеткой в режиссерских руках невозможно, но это не мешало мэтрам отечественного кино и театра брать ее на самые сложные роли. Значит, было что-то, что заставляло их мириться и со своенравностью, и с импульсивностью. Такое, за что Андрей Тарковский называл Терехову «обыкновенной гениальной актрисой».
Что касается импульсивности, то «зажечь» мама могла и дома. Причиной вспышки порой становилась сущая ерунда — например не вынесенный мусор, тогда как более серьезные проступки зачастую не вызывали ни гнева, ни даже осуждения.
В подростковом возрасте меня практически не дергали: мог прийти в легком подпитии — мама только усмехнется, а потом еще и спать уложит, позаботится. Несмотря на такую демократичность, сумел избежать и плохих компаний, и наркотиков, и прочих бед, угрожающих «свободному» подростку. Видимо, мамино уважительное воспитание — терпимое, без деспотизма, без вторжения на личную территорию — все же оказалось эффективным. Я по сей день чувствую это влияние: не могу бросить мусор на газон, пройти мимо, когда издеваются над беспомощным существом. Вот вам другая сторона «навязанных представлений».
Рассказывая, как мама занималась даже обычными домашними делами, нарисовать безмятежную, идиллическую картинку довольно сложно.
Вот она мечет продукты из холодильника на стол — все подряд, потому что придут гости, которых нужно вкусно накормить. Потом быстро-быстро режет, взбивает в миске соус — все с такой скоростью, что у меня рябит в глазах, — заливает, ставит в духовку. Блюдо, которое сегодня отнесли бы к модному стилю фьюжн, мама называет «мешана скара», говорит — из болгарской кухни, правда, рецептура там иная.
Совсем не помню ее за готовкой по рецепту. Уравниловка претила ей и в творчестве, и в кулинарии. Она была и остается самодостаточным человеком, доверяющим своей интуиции. И не зря, потому что та же «мешана скара» всякий раз имела другой, но неизменно обалденный вкус. Еще мама всегда любила готовить рыбу, которую я в детстве почему-то на дух не переносил.
Однажды они с подругой сговорились и пожарили рыбные оладьи, а потом попытались меня ими обманом накормить. Надкусив один, я тут же выплюнул: «Там рыба!» В ответ мама только тяжело вздохнула. В этот раз обман был раскрыт, но я знал, что попыток она не оставит. Когда был ребенком, мама очень серьезно относилась к моему питанию: перепелиные яйца, козье молоко, свежевыжатые соки. До сих пор помню надсадное рычание советской соковыжималки. Недавно купил маме новую — оказалось, эти агрегаты практически не изменились: и конструкция, и уровень издаваемого шума остались прежними, разве что выглядит симпатичнее.
Еще дошкольником — говорят, это было забавно и даже немного похоже — я изображал, как мама собирается на гастроли. Она носилась по комнате ураганом, из шкафов на кровать летели юбки, блузки, платья, ремни, туфли.
В конце концов вырастала огромная гора, которая потом волшебным образом умещалась в небольшом чемодане.
Мама всегда жила просто, не грезила шикарной жизнью, дорогими побрякушками — ни один мужчина не мог купить подобной ерундой ее внимание. Не люблю громкие слова, но она действительно посвятила жизнь служению искусству и всегда тянулась только к интересным людям — умным, творческим, талантливым. Ей свойственна некая возвышенность с легким пренебрежением к материальному. Сколько себя помню, в маминой комнате царил «творческий» беспорядок, но в этом кажущемся хаосе была своя система — каждая вещь там, где положено, в обоих смыслах. А для меня самым интересным местом в доме была «ниша» — небольшая гардеробная, где хранилась такая огромная и плотная куча вещей, что можно было рыть ходы и пещеры, чем я иногда и занимался с большим удовольствием.
Конечно, мама любила красиво одеваться — она же актриса.
Но без лишнего шика и охоты за брендами. При этом неизменно демонстрировала безупречный вкус в одежде. Помню одну старую фотографию, сделанную то ли в Америке, то ли в Японии: молоденькая Рита в джинсах, белоснежной рубашке и стильном кожаном пиджаке — мне очень нравится этот образ. Фотография вообще уникальная — она сделана на полароид, о котором в те времена у нас даже не слышали.
Из бижутерии мама предпочитает крупные кольца с большими полудрагоценными камнями — со старинным духом, необычные, смелые.
Такие далеко не каждой подходят, но на маминых выразительных руках смотрятся изысканно. Украшения она покупала нечасто, в основном дарили. Крест любой знаменитости — подарки, подарки, подарки. Не всегда полезные и не всегда красивые. Но ведь это проявление любви, которая, как известно, дорогого стоит. Однажды, вернувшись с гастролей из Заполярья, мама привезла чудовищную доху из оленьих шкур. Огромную и такую жесткую, что поставишь на пол — будет стоять, как чум. Носить шубу было невозможно и, полагаю, небезопасно, но мама приняла подарок и тащила его через всю страну. Сложно поверить, но доха линяла по сезону! Она долго хранилась в нише, где я ее навещал. Наши «свидания» были похожи на сцену из любимого фильма «Бесконечная история», где Атрейо разговаривает с сидящим в пещере волком.
Маленьким я часто болел, и мама всегда была рядом, наверняка перенося концерты и договариваясь о замене в театре. Тут уже, помимо обычных лекарств, шел в ход полный набор народных рецептов: редька с медом, горчица в носки на ночь, вкуснейший отвар из грецких орехов, неприятное для кожи «ожерелье» из кусочков сырой картошки и зубчиков чеснока — считалось, они вытягивают из организма всякую дрянь. Сейчас я понимаю, что процедура в большей степени была ритуальной, нежели лечебной, но тогда возражать и не думал — маме-то виднее.
Вообще, иногда нравилось болеть — все начинали любить меня гораздо интенсивнее. Однажды Аня и ее муж Коля Добрынин, вернувшись с гастролей по Америке, куда ездили с коллективом Аллы Сигаловой, узнали, что я болею, и примчались к нам чуть ли не из аэропорта.
Входят в комнату, в руках у Коли — большой пакет. Он садится ко мне на кровать и спрашивает: «Саш, что тебе сначала подарить: тапочки ниндзя, меч ниндзя или трансформер?» А я только молчу и улыбаюсь как идиот — от радости дар речи потерял и почти выздоровел.
Коля — удивительный человек: мягкий, добрый, отзывчивый. И Аня такая же. Они очень любили друг друга, их совместной любви хватало и мне, и маме, и сыну Анюты, которого Коля усыновил. Помню, как мы с Мишкой, который младше меня всего на семь лет (первый раз Аня вышла замуж в девятнадцать, и дядей я стал еще до школы), гостили у мамы Добрынина в Таганроге. Каждое утро просыпались от запаха пирожков или оладушек, лазали по растущей во дворе шелковице, приходили домой все измазанные ягодным соком. Хорошее было время.
Прожив вместе восемь лет, Аня и Коля разошлись. Ничто не вечно под луной...
Анюту я называю суперсестрой. Она добрая, рассудительная, невероятно работящая. Не понимаю: как она все успевает? В детстве, когда мама уезжала на гастроли или была занята в театре, Аня со мной нянчилась. Что интересно, мама платила ей за это зарплату! Конечно, она и без того давала бы карманные деньги, но дело в том, что Ане, не поступившей в институт сразу после школы, приходилось официально трудиться — этого требовал закон. Сестра числилась в штате комбината бытовых услуг «Заря», и эта работа нянькой шла первой строкой в ее трудовой книжке (позже, в мамином коллективе, Аня значилась «артисткой разговорного жанра»). Приходилось ей со мной, прямо скажем, несладко, поскольку рос я довольно капризным и непослушным ребенком.
Мог остановиться посреди улицы и заявить, что дальше не пойду. Сестра не тащила за руку, не поддавала по одному месту, даже голос не повышала — присаживалась рядом на корточки и начинала уговаривать. До тех пор, пока не кивал головой: «Ладно, пошли».
Помню, однажды мы гуляли втроем — я, Миша и Аня. Приметив клетку из арматуры, внутри которой стояли ящики, мы с Мишей принялись по ней лазать. Чуть поодаль, на скамейке, сидели бабки с видом стражников. Одна из них заверещала:
— Куда полезли, хулиганы?!
Мы с Мишей, осознав всю глубину своей вины, стали спускаться, но в этот момент услышали голос Ани, в котором звучал металл: — Это не ваше дело.
Не смейте кричать на моих детей!
Я был поражен, потому что не ожидал от сестры столь жесткого отпора, заставившего злобную бабку осечься и стушеваться. Тогда я понял: за такой сестрой как за каменной стеной!
Невозможность обидеть, унизить и уж тем более причинить боль ребенку — это у Ани от мамы. Ни та ни другая не переносят детских слез и обязательно вмешаются, если увидят плачущего малыша. Недавно сестра рассказала такую историю: они с мамой шли по улице, а на другой стороне какая-то женщина тащила за руку рыдающую девочку, крича на нее благим матом. Тащила так, что казалось: еще немного — и вывихнет ребенку плечо. Мама перебежала дорогу, подхватила малышку на руки, стала гладить, говорить ласковые слова. Девочка успокоилась, обняла ее за шею.
Тетка стояла, в изумлении открыв рот и вытаращив глаза: неужели это Терехова? Потом протянула к дочери руки:
— Иди ко мне.
Та замотала головой и прижалась еще крепче.
— Я отдам вам дочь, — сказала мама, — если поклянетесь никогда на нее не кричать и не делать больно.
Тетка кивнула:
— Обещаю. Больше никогда.
Взяла девочку на руки и пошла быстрым шагом, то и дело оглядываясь, — видимо хотела убедиться, что минуту назад действительно разговаривала с Маргаритой Тереховой.
У нас в доме постоянно обитали какие-то животные — кошки, собаки, лягушки, по большей части выброшенные прежними хозяевами и подобранные мамой или ее знакомыми на улице. Ершистая дворняга, с которой мы намаялись, — она даже гладить себя не позволяла, черепаха, которая никак не хотела есть капусту. Помню, как, сидя перед ней на корточках, мама умоляла: «Ну поешь. Ты же умрешь с голоду». К счастью, через пару дней к нам зашел один компетентный знакомый — увидев «найденыша», он воскликнул: «Ребята, какая капуста?! Эта черепаха не сухопутная, а водная. Ей нужен пруд или озеро, и питается она головастиками, рыбой, насекомыми».
Мы отнесли черепашку в зоопарк, где иногда потом навещали. В пруду она чувствовала себя прекрасно и ела с аппетитом. Возможно, наша «крестница» обитает там по сей день — даже в неволе при правильном уходе черепахи живут очень долго.
Не помню, чтобы мама просто прошла мимо нищего.
Обязательно остановится, подаст деньги, в ответ на «Храни вас Господь» скажет: «И вас тоже». Никогда не роется в кошельке, выбирая мелочь. Сам не раз видел, как она вкладывает в руку нищего тысячную купюру. Иногда последнюю. Бывало, кто-то из ее подруг вмешивался:
— Рита, так нельзя. На что сама жить будешь?
Ответ был один:
— Этому человеку нужнее, а я заработаю.
К вере мама пришла еще до моего рождения. В восьмидесятые годы, когда религия не была в чести у власти и посещение храма грозило серьезными неприятностями, она стояла на службах, держала посты, отмечала православные праздники.
И меня часто брала с собой в храм, где все казалось волшебным, завораживающим: запахи, песнопения, огни сотен свечей. Мне нравился вкус просфорок и кагора на причастии, слова «Отче наш» я повторял за мамой с трепетом. Кстати, помню эту молитву до сих пор. Так что мой нынешний атеизм вырос вовсе не из протеста. После школы я по-обывательски заинтересовался эволюцией, научным воззрением на происхождение жизни, найдя в нем безупречную логику и ясность, которых не давала религия. Появились вопросы, религиозные ответы на которые представлялись какими-то совсем уж сказочными. Я не против сказок, если их не преподносят как истину. Из этой потребности в логичной, непротиворечивой картине мира и вырос мой нынешний материализм.
В изголовье моей кровати с детства стояло несколько икон.
Однажды я их собрал и отнес маме: «Возьми. Мне это не нужно». Было психологически сложно, даже пару ночей спал плохо, но какое-то интуитивное желание освободиться от этого влияния пересилило. Мама расстроилась, однако настаивать не стала. Она и здесь осталась верной своему правилу: не вмешиваться в жизнь другого человека, не навязывать ему своих взглядов. С тех пор мы не говорим с ней о вере, но она знает, что я уважаю ее выбор, ее позицию, ее внутренний мир.
Мама всегда была склонна к мистицизму. Я уже учился во ВГИКе, когда она стала рассказывать журналистам о своих вещих снах, духах умерших людей, которые ее посещают, привидениях.
Если сокурсники начинали допытываться, правда ли это, отсылал к «первоисточнику»: «Спросите у Маргариты Борисовны сами. Мистика — не по моей части». Одна из давних ее знакомых как-то поведала мне, что еще в молодости Рита умела руками снимать головную боль и что у нее «уже тогда были ярко выраженные экстрасенсорные способности». Не увидев на моем лице заинтересованности, дама рассердилась: «Ты в это не веришь?» Конечно верю, но не в сверхъестественные способности, а в то, что у мамы самые нежные, самые ласковые руки и доброе, любящее сердце. Как не верить, если сам мальчишкой мгновенно успокаивался в ее объятиях после ночных кошмаров.
Я был поздним ребенком, которому хочется успеть дать как можно больше.
Когда начал писать стихи и песни, понадобился диктофон — чтобы не забыть родившиеся в голове строчки, если под рукой не окажется бумаги. И он был мне вскоре подарен, правда бэушный, что счастья не омрачило. А затем пришла страсть, которая, видимо, станет главным делом моей жизни, — кино. Мама, посоветовавшись со знакомым режиссером, купила мне камеру Super VHS — большую, тоже не новую, но для меня просто бесценную. Кстати, у нее была вполне приличного качества картинка в отличие от других, приобретенных позже кассетных камер, совсем уж любительских. Сколько ерунды было на них снято! Комедии, триллеры, разве что не фантастические боевики — надеюсь, это еще впереди. Постановщиком был я, а роли исполняли мои дворовые друзья. Без сценария, все придумывалось на ходу. Сейчас, когда собираемся вместе, кто-нибудь из ребят обязательно вспомнит, как я доставал всех своими творческими идеями: «Бросайте свои дела, хватит пить!
Давайте снимать!» Монтировал поначалу на видаке — было захватывающе, но очень неудобно. А когда впоследствии узнал о существовании монтажных программ, так загорелся, так всех замучил расспросами: где достать, можно ли установить на ваш компьютер и посидеть-помонтировать — что некоторые стали меня сторониться.
Маме я показывал только свои первые сценарии и фильмы. А потом перестал. Не потому что слышал критику — напротив, ей все нравилось. Просто со временем наши фильмы стали довольно хулиганскими, и я не был уверен, что мама поймет такой «киноязык». Кроме того, самодостаточность — наша наследственная черта. Мне, как и маме, по большому счету было все равно, кто и что скажет о фильмах.
Главное — творческий процесс.
Несмотря на страсть к кино, в старших классах я готовил себя в архитекторы. Даже перевелся в школу при МАРХИ. Но окончив ее, не стал подавать документы в архитектурный, понял, что черчение — не мое. И отправился во ВГИК. Поступать на режиссуру не рискнул, не чувствовал себя готовым. Решил пойти в профессию окольным путем — через актерский факультет. Ведь актер — это главный «инструмент» режиссера, и для того, чтобы им владеть, надо понимать, как он устроен. Тем более что это у меня в крови. Взял с мамы слово никому не звонить, не хлопотать, объяснив, что поступить самому — дело принципа. Выучил и отрепетировал перед зеркалом пушкинскую «Сцену из Фауста» и басню Крылова.
Господи, как я волновался на приемных экзаменах!
Перед глазами стояла пелена, голос дрожал и срывался. Мне казалось, со стороны это выглядит отвратительно, и был искренне удивлен, найдя свою фамилию в списке поступивших. Когда принималось решение о зачислении, заведующий кафедрой Алексей Владимирович Баталов обратился к сидевшим за столом коллегам: «Терехов, Терехов... Он имеет отношение к Маргарите Тереховой?» Выходит, мама сдержала слово.
Из ВГИКа ушел со второго курса, несмотря на прекрасные отношения с мастером — Иосифом Леонидовичем Райхельгаузом, который хотел ввести меня на роль Треплева в спектакль «Чайка» на сцене театра «Школа современной пьесы». Учиться на актерском факультете трудно, если нет мощной мотивации, жажды стать артистом. Их у меня было недостаточно.
Я не понимал, во имя чего, встав ни свет ни заря, должен тащиться на занятия хореографией и, натянув лосины, битый час задирать ноги у станка. И прогуливал, конечно. Причем не только танцы. К середине второго года обучения надо мной, как и над многими другими однокурсниками, нависла угроза отчисления. Народ в большинстве своем стал договариваться с преподавателями о сдаче «хвостов», а я написал заявление и забрал документы. Мама узнала об этом постфактум. Конечно, расстроилась, но устраивать скандала не стала. Сказала лишь: «Это твоя жизнь, и ты достаточно взрослый, чтобы ею распоряжаться».
Вскоре после моего ухода из ВГИКа мама нашла возможность экранизировать «Чайку» Чехова. С этой идеей она обивала пороги несколько лет. На предложение сыграть Треплева согласился не раздумывая.
Текст роли, выученной во ВГИКе, еще не был забыт, да и компания подбиралась интересная: Аня, Андрей Соколов, сын Анатолия Солоницына Алексей, Юрий Соломин. Съемки проходили в Музее-заповеднике Чехова в Мелихово и в Переславле-Залесском, на берегу Плещеева озера. Мы базировались на территории дома отдыха, где были отстроены впечатляющие декорации — копия дома в Мелихово, небольшой лодочный причал и, конечно, та самая сцена, на которой Заречная сыграла мировую душу. Было хорошо — мы там жили и купались, там же делали кино, пройдя пару десятков метров до съемочной площадки. Фильм получился таким, каким получился. Мамина «Чайка» нашла своего зрителя.
Мне же работа в картине помимо опыта и общения с прекрасными людьми и замечательными актерами принесла неплохой гонорар.
Получив деньги, я первым делом купил маме телевизор — самый большой. Вместе с Аней мы привезли его домой, втащили наверх, подключили. Сидим, ждем прихода мамы, чтобы увидеть ее реакцию. Вот открылась и захлопнулась дверь, звякнули ключи. Встречаем маму на пороге, проходим в комнату. Она начинает искать в шкафу какую-то книгу, делать какие-то дела. Так проходит минут пять... Наконец я не выдерживаю и, показывая на телевизор, говорю:
— Мам, это тебе.
Она всплескивает руками:
— О-о-о! Вот это да! Спасибо!
После «Чайки» я некоторое время занимался всякой ерундой, пока мой друг Арсен, бывший однокурсник, не затеял большое кино под названием «Майонез».
Предложил вместе доработать имеющийся сценарий и разделить на двоих режиссерское кресло. Естественно, отказаться от такого было невозможно. Арсен и я принимали участие в каждом этапе работы — от реквизита до саундтрека. К сожалению, мы были тогда излишне самоуверенными, «непугаными» и совершили несколько фундаментальных ошибок. Тем не менее результат, как мне кажется, получился по-своему интересным. В общем, судьба у «Майонеза» сложная, он так и не вышел на киноэкраны. Сейчас, по прошествии (страшно сказать!) семи лет, мы возвращаемся к картине, чтобы переосмыслить, внести кое-какие правки и, возможно, дать ей новую жизнь. Помимо этого я решил в некотором смысле вернуться к истокам и снял короткометражку, которую сейчас отправляю на фестивали.
Посмотрим, что из этого выйдет.
Я долго жил с мамой, но потом снял отдельное жилье. Никакого глобального конфликта, на который намекали газеты, между нами не было. Любому ребенку рано или поздно хочется начать самостоятельную жизнь... Когда мама была дома, а ко мне заходили друзья, чаще всего я с ними общался на лестничной клетке. Конечно, мама была с ними знакома и порой укоряла меня в том, что я негостеприимный, но никогда не настаивала, не давила. Мне же казалось неправильным приглашать друзей в мамин дом, а уж тем более — приводить туда девушек. В отсутствие хозяйки случалось, но при ней — ни разу. Не понимаю молодых людей, которые селят в родительской квартире своих возлюбленных. По-моему, личная жизнь и отношения с родственниками должны быть разделены. Это вовсе не значит, что меня не волнует, как мама и Аня воспримут мою девушку.
Но их мнение точно не будет решающим. Я не из тех, кому перед вступлением в серьезные отношения нужно заручиться благословением всего клана, включая грудных детей и домашних животных. Тем не менее было приятно, когда, посмотрев видеозапись с девушкой, с которой мы сейчас близки, мама сказала: «Красивая. И глаза — умные, добрые. Сашенька, у тебя хороший вкус».
Повторюсь: никакого глобального конфликта и осложнения ситуации, после чего я переселился в съемную квартиру, не было. Журналисты привязывают к этому «событию» одно из маминых интервью, где она сожалела о том, что сын, «подававший большие надежды как актер», бросил ВГИК и теперь находится в подвешенном состоянии, что мы в последнее время отдалились друг от друга, почти не общаемся.
Эти слова были сказаны в момент, когда я и мама, слегка повздорив, день или два сердились друг на друга. Такое бывает у всех. Потом объяснились, помирились, но интервью уже гуляло по печатным изданиям и Интернету. Гуляет по сей день, хотя нынешняя мама и та, какой она была даже пару лет назад, — разные люди. С сегодняшней просто невозможно поссориться. Она стала очень спокойной, умиротворенной, у нее не бывает перепадов настроения. Меня встречает всегда с улыбкой: «Сашенька пришел!» и тут же тащит на кухню, чтобы накормить, напоить чаем.
Да, у нее есть проблемы с памятью, но не такие серьезные, как пишут газеты и рассказывает сосед-алкоголик, которого журналисты одного из центральных каналов поймали в подъезде и подробно опросили.
Он нес полную чушь, которую даже повторять не хочу. Я решил поговорить с новоявленной звездой экрана — попросить если уж не молчать, то хотя бы не врать. Соседа не оказалось дома. Дверь открыла его жена — замечательная женщина: умная, интеллигентная, талантливая художница. Пригласила войти. Узнав о причине визита, извинилась за мужа и призналась: «К сожалению, не могу обещать, что это не повторится. Повлиять на него не смогу. Муж дошел до такой стадии, что им руководит только водка. Он тысячу раз пообещает не открывать рот перед камерой, но через минуту все забудет. В последнее время совсем опустился. Неужели журналисты не видят? Как можно на полном серьезе брать у него интервью? Простите нас...» Я пожалел о своем визите: насыпал соль на рану, заставил хорошего человека чувствовать себя без вины виноватым.
Да, однажды, гуляя по Москве, мама заблудилась, но это вовсе не свидетельствует о ее полной беспомощности.
Ну забрел пожилой человек на улицу, где давно не был, растерялся среди вновь разбитых скверов и покрашенных в другой цвет домов, попросил прохожих проводить до дома — что тут такого? Но какой же шум поднялся вокруг этого случая, сколько домыслов он породил! И что «всенародно любимая актриса Маргарита Терехова страдает старческим слабоумием в последней стадии», и что дети ее совсем забыли, бросили. Вранье. Мы к маме регулярно приезжаем, все праздники отмечаем вместе. В адрес сестры такие обвинения вообще звучат кощунственно — она навещает маму чаще меня, отдает ей практически все свое свободное время, всю себя.
По словам врачей, мамины проблемы действительно связаны с возрастом. Но наверняка играет роль и генетика, иначе почему некоторые без труда умудряются дожить до ста лет, сохраняя ясность ума, а других «накрывает» уже в среднем возрасте? Мама регулярно проходит обследования, ей назначают курсы лечения. Спасибо Театру Моссовета, который серьезно помогает деньгами. Я думаю, это заслуженно, ведь мама, без преувеличения, посвятила жизнь этому театру. И за то, что всякий раз, когда Маргарита Терехова решает навестить коллег, ее встречают самым радушным образом — низкий поклон. Кстати, одна из газет даже из пирожка, съеденного мамой в театральном буфете, и выпитого ею бокала вина умудрилась сделать сенсацию: «Звезда отечественного кинематографа одинока и брошена, она приходит в родной театр, чтобы поесть и выпить!» Журналисты под обманным предлогом проникали в мамину квартиру, снимали ее исподтишка на камеру, читали, а потом публиковали тексты оставленных мной или Аней записок.
Я понимаю — каждый зарабатывает на жизнь как может, но хочу поинтересоваться: что если бы кто-то пробрался в дом их родителей и стал снимать туалет, содержимое бельевой корзины? Наверное, тут же вспомнили бы и про неприкосновенность жилища, и про вторжение в личную жизнь.
Чтобы уберечь маму от любителей интимных подробностей, а также более опасных личностей, мы с Аней наняли помощницу. Не через агентство, а хорошую знакомую, близкого нашей семье человека. Она делает покупки, убирает квартиру, замечательно готовит — подчеркиваю специально для журналистов, писавших, что Маргарита Терехова голодает. Они вместе подолгу гуляют, смотрят телевизор, обсуждают прочитанные книжки.
Я маму часто навещаю.
Мы любим пересматривать фильмы с ее участием. Кстати, в некоторых можно увидеть и мою детскую физиономию. Например в картине «Оно» Сергея Овчарова я дразню какого-то мужика на коне. А в интересном фильме «Сломанный свет» Веры Глаголевой у меня даже есть парочка реплик. В этой истории об актерах Маргарита Терехова играет, по сути, саму себя, а я — ее сына. Мама там очень красивая, хотя ей в фильме почти пятьдесят.
Она остается красивой и сейчас. Может потому, что всегда жила и продолжает жить в полной гармонии с собой, а возрастные изменения во внешности приняла с легким сердцем? Многие актрисы, не желая мириться с уходящей красотой, ложатся под нож хирурга, накачивают губы — и становятся похожими на чудовищных рыб.
Смотреть на такое и страшно, и неловко. А мама не делала омолаживающих пластических операций. Красота никогда не была ее главным аргументом, козырем, скорее — рабочим инструментом, с помощью которого она доносила до зрителя свои чувства.
Не могу вспомнить маму с ярким, нарочитым макияжем, кроме как в театре перед спектаклем. В жизни же — всегда минимум косметики, все просто и естественно, разве что щеки иногда свеклой подкрашивала, ну и губы — помадой. Конечно, сейчас в Маргарите Тереховой трудно узнать блистательную Миледи, но когда я смотрю на нее, всегда думаю: «Мамочка, ты прекрасна!»
Подпишись на наш канал в Telegram