Мама сказала: «Оля, сядь и послушай. На похоронах отца была женщина по имени Татьяна, у нее есть десятилетняя дочь Таня — твоя сестра».
Когда отца не стало, мы с мамой решили не давать никаких интервью. Сдержались и после публикации воспоминаний Татьяны Масленниковой, заявившей, что она двадцать лет была гражданской женой Николая Еременко. Родила ему дочь — мою единокровную сестру Таню, которую тот признал, дал свою фамилию. Она утверждала, что известный актер любил только ее, а жену, Веру Титову, уважал, ценил, но не более.
Ну что тут скажешь... Мы с мамой посочувствовали Татьяне, хорошо понимая, что в ней говорит обида, ведь отец даже после развода не женился на Масленниковой. Отнеслись к откровениям спокойно: папы нет, пусть рассказывает все, что хочет, ее право.
Но когда недавно объявилась с воспоминаниями о неземной любви с Еременко еще одна его гражданская жена — Люся, работавшая помощником режиссера на съемках папиной картины «Сын за отца», мое терпение лопнуло. Решила рассказать о папе с мамой, их отношениях все, чему сама была свидетелем на протяжении двадцати пяти лет (именно столько продлился брак родителей) или слышала от родных.
Отец родился в актерской семье. Мой дед Николай Николаевич Еременко — народный артист СССР, зрители хорошо помнят его по фильму «Люди и звери», сериалу «Вечный зов»... Бабушка Галина Александровна Орлова — народная артистка Белоруссии, всю жизнь играла в Национальном академическом театре имени Янки Купалы. Детство папы проходило за кулисами, на съемочных площадках, неудивительно, что он решил продолжить актерскую династию. Поступать поехал в Москву в Институт кинематографии, где его способности оценили Сергей Герасимов и Тамара Макарова.
Масленникова впервые увидела и запомнила Николая Еременко пьяным и небритым. А маме в институте встретился симпатичный молодой человек с милой открытой улыбкой, непослушными кудрями и зеленоватыми глазами.
К слову, у меня такие же. Жил отец в общежитии, въехал туда с одним чемоданчиком. Он пользовался популярностью у студенток ВГИКа. Маме тоже понравился, но она решила: все добиваются внимания Еременко, а я не буду. И совсем на него не заглядывалась. Она была старше папы на год, успела побывать замужем, но ее первый брак был скоротечным, продлился месяца три. Вспоминать о нем мама не любит.
Ей было двадцать четыре года, она щеголяла в мини-юбках по последней моде, причем таких экстремально коротких, какие я даже сегодня не надену. Уже тогда носила очки, так что вид у нее был, несмотря на юбки, скорее строгий и неприступный. Мама окончила исторический факультет МГУ, какое-то время преподавала историю в школе. Признавалась, что мечтала стать врачом, но в медицинский надо сдавать химию, а она была с ней не в ладах.
Врачом в итоге стал мамин младший брат Саша, он у нас профессор, доктор медицинских наук, известный на всю Москву проктолог. Поработав в школе, мама поняла, что это не ее история, и устроилась во ВГИК — сотрудником в кабинет советского кино.
Так вот, разве мог папа вынести, что кто-то им совсем не интересуется? Стал, как рассказывала мама, ходить за ней хвостиком, хотя всегда бегали за ним. В конце концов общие знакомые однажды затащили ее в актерскую компанию, где они и познакомились поближе. Папин курс, на котором учились его подружки, прекрасные актрисы Наташа Белохвостикова и Наташа Бондарчук, тусил часто, мама легко влилась в эту теплую компанию. Завязались романтические отношения, и дело быстро пришло к свадьбе.
Знакомство с мамиными родителями состоялось на даче в Одинцово. Юрий Григорьевич Титов был советским чиновником-управленцем высокого ранга. Уникальный человек — умный, интеллигентный, порядочный, он был настоящим главой нашей семьи. На деда можно было положиться в любой ситуации. Бабушка Лилия Николаевна всю жизнь занималась домом, семьей — она вышла замуж в восемнадцать лет. Деда не стало через год после папы, он очень сильно болел, уходил тяжело. Мы волновались за бабушку: как она это перенесет. Но женщины в нашей семье сильные. Бабушке сегодня за восемьдесят, она ведет хозяйство, готовит, может часами играть с моей маленькой дочкой.
У мамы всегда были очень близкие отношения с родителями, и для нее было важно, чтобы они одобрили жениха. Перед поездкой на смотрины папа очень волновался, не знал, что надеть.
Остановился на модных по тем временам брюках-клеш. Еле пригладил пышные кудряшки, чтобы выглядеть повзрослее. Но как только переступил порог дачи, понял, что нервничал напрасно. Его встретили доброжелательные открытые люди. Рассказывал потом: «Я как будто попал домой». Бабушка накрыла на террасе роскошный стол, стала угощать, папа с голодухи объелся и потом уже сидел спокойный и сытый, солидно отвечал на вопросы.
В этот день он и стал членом дружной семьи, мамины родители приняли его как родного сына. Папа их просто обожал. Бывало, сгребет бабулю в охапку и целует. А дедуля иногда даже спрашивал у зятя совета. Они ни разу не поссорились, папа вообще был человеком неконфликтным. Если родители выясняли отношения, то старались не посвящать в свои проблемы дедушку с бабушкой.
К ним в гости мы всегда являлись с полным позитивом.
Знакомство маминых и папиных родителей тоже состоялось на даче в Одинцово. Дедушки тут же нашли общие темы для разговоров: обнаружилось, что у них похожие взгляды на жизнь, политику. Дед Коля любил солировать, у него был красивый, громкий, поставленный голос, а еще неподражаемое чувство юмора, он часто подкалывал моего отца. Дедушка Юра тоже любил подшутить над дочкой и зятем. А баба Галя всегда была молчаливой, больше слушала, чем говорила. В течение жизни старшие Еременко и Титовы общались не часто, все-таки жили в разных городах, а потом и странах. Но когда собирались на праздники, проводили их очень весело.
Маму папины родители полюбили сразу. В спорных ситуациях всегда принимали ее сторону: запросто могли пожурить сына, так скажем — призвать его к порядку.
Пышной свадьбы родители решили не устраивать, сходили в ЗАГС, расписались, потом посидели с друзьями в ресторане. Смотрю на их свадебные фотографии: мама в длинном строгом платье, никакой фаты, папа — в скромном костюме. Рядом свидетели: со стороны жениха — Георгий Николаенко, со стороны невесты — мамина однокурсница по МГУ.
Квартирный вопрос помог решить дедушка Юра: купил малогабаритную двухкомнатную кооперативную квартиру на Большой Марьинской улице в районе метро «Алексеевская». Ничего особенного, ванна сидячая, зато свое отдельное жилье и от Киностудии Горького, куда после института папу приняли в штат, совсем недалеко.
Мою кроватку поставили в спальне, отгородив ее от родительской шкафом.
Позже, когда пошла в школу, туда же втиснули письменный стол. Дедушка Коля очень надеялся, что родится мальчик. Тогда по семейной традиции он стал бы Николаем. Маме это имя не слишком нравилось, но с папой она не спорила. А родилась девочка. Колей не назовешь, родители предложили назвать Олей, убрав букву «к». Дедушки по этому поводу посовещались, вспомнили княгиню Ольгу — сильную, властную женщину, и пришли к консенсусу.
Я родилась в 1975 году сразу после майских праздников. Должна была появиться на свет в конце месяца, но мама на даче наигралась в пинг-понг, напрыгалась, и схватки начались дней на десять раньше.
Она рассказывала, что я была маленькой, весила меньше трех килограммов, но крепенькой и смуглой. Врачи констатировали с удовлетворением: хороший ребенок. Папа какое-то время боялся брать меня на руки. Как родители потом вспоминали, он вообще не сразу осознал, какое это счастье — стать отцом. Но когда проникся, обожание его было безмерно.
С фильмом «Красное и черное» папа впервые поехал во Францию — на премьеру. Поскольку в Советском Союзе магазины не ломились от товаров, мама написала список, что привезти. И вот, вернувшись, отец входит в дом с огромным чемоданом. Мама обрадовалась: навез ей нарядов! Открыли, а он доверху набит детскими вещами — изумительной красоты платьицами, юбочками, кофточками и даже какими-то супернепромокаемыми трусиками.
— А мне?
— спросила мама.
— Извини, Вер, зашел в детский магазин и не смог остановиться. Так и грохнул там все суточные, а их было мало, сама знаешь, сколько денег нам меняют.
Но мама не обиделась: это же здорово, когда отец без ума от своего ребенка. В детстве я была копией папы, такая же темненькая, кудрявая. Он любил со мной играть, дурачиться. У папы, как и у деда Коли, был роскошный голос. Я обожаю его закадровый текст в фильме «В поисках капитана Гранта». Не всегда смотрю на экран, могу прикрыть глаза и вслушиваться в знакомые бархатные переливы... Естественно, в детстве папа читал мне книжки. Особенно часто я просила «Незнайку в Солнечном городе», садилась рядом и с упоением слушала.
А он улучит момент и вдруг вставит в текст какой-то прикол: то расскажет, что Незнайка женился, то еще что-нибудь в этом роде.
— Пап, но в прошлый раз в книге такого не было.
— Как не было? Не может быть!
Родители собрали большую библиотеку, папа постоянно пополнял ее новыми сборниками стихов. Он любил посидеть полистать книги, почитать, подумать. И меня приобщил к чтению.
Я называла папу Кляпой, а он меня — Козой. Совсем не потому, что проявляла упрямство или хулиганила, — я росла беспроблемным ребенком, прилично училась. Просто ему почему-то так нравилось.
Почти каждое лето мы отдыхали в Пицунде в Доме творчества кинематографистов. Жариться на пляже папа не любил, сидел в тенечке с журналом или вглядывался в горизонт. Зато мы с ним обожали заплывать на много километров за буйки. Мама в это время с ума сходила — так волновалась.
Казалось бы, отец попадал в свою киношную среду, где каждый вечер товарищи собирались веселой компанией, засиживались за полночь, шумно выпивали. Но он оставался в стороне от коллег. Однажды я поинтересовалась почему. Папа ответил: «В моей профессии друзей быть не может». Не хочу сказать, что он был замкнутым. Вокруг всегда крутилось много знакомых, приятелей, с которыми папа сталкивался на фестивалях, в концертах, но близкими друзьями он считал лишь однокурсников Талгата Нигматулина и Вадима Спиридонова.
К несчастью, оба ушли очень рано.
Когда мы переехали в трехкомнатную квартиру на Васильевской, в дом, построенный для кинематографистов, к нам стал захаживать Владимир Носик, он жил в соседнем подъезде. Но больших компаний, застолий не припоминаю. Видно, отец настолько уставал от публичности, что дома хотел отгородиться от мира, закрыться и сидеть в своем гнездышке.
Бывало, хочу одноклассников пригласить потусить, прошу его:
— Сходи куда-нибудь, погуляй.
— А я не буду вам мешать, в спальне закроюсь, сценарий почитаю.
Ребята собираются — шум, гам, смех.
Если кричали громко, папа просовывал голову в дверь:
— Все хорошо? Все в порядке?
— Нормально, не волнуйся, — успокаивала я.
Когда дамы, именующие себя его гражданскими женами, утверждают, что Еременко постоянно устраивал пьяные посиделки с друзьями, не верю ни одному слову. Он был домоседом и трудоголиком — постоянные съемки или гастроли с концертными программами.
Мама перешла работать в Гильдию сценаристов Союза кинематографистов. Его здание было по соседству с нами. Обедать прибегала домой.
В еде папа был совершенно неприхотливым. Просил: — Вер, наготовь побольше моих любимых голубцов.
Я их неделю буду есть.
— Неделю как-то многовато. Давай приготовлю на три дня.
— Вер, а у нас супа нет?
— Не успела сварить.
— Ничего, заварю пакетик растворимого.
Если папа шел в магазин, обязательно тащил оттуда полную сумку молочных продуктов, жить не мог без кефира, сметаны, творога. Иногда под настроение сам становился к плите, готовил два коронных блюда — белорусские драники и жаренную с репчатым луком картошку. Мне всегда доставался лучший кусочек. Наложит полную тарелку драников: — Давай ешь.
— Пап, я столько не съем, это много.
— Ладно, маме оставим.
Мама придет, увидит в раковине гору посуды после его готовки, начинает отмывать кухню, заляпанную маслом.
Но никогда не сердилась: драники и картошка получались отменными, можно было язык проглотить. Мы пробовали повторить папин рецепт, но у нас ни разу не вышло так вкусно. Видно, он знал особый секрет. А вот гвоздя вбить не мог — вешаем с ним картину, нахимичим, изуродуем стенку, мама придет, покачает головой и в момент все переделает.
В седьмом классе я решила сменить имидж, подошла к зеркалу, взмахнула ножницами и отстригла себе челку. Получилось кошмарно. Папа бросился к маме: — Вер, скажи Оле: как-то не очень смотрится.
Тебе не кажется?
— Кажется. Но вот увидишь — через неделю она сама поймет, что челка ей не идет.
Так и случилось. Родители никогда на меня не давили, не контролировали каждый шаг, не стояли надо мной с палкой: делай уроки! Мне с папой и мамой было очень легко. Да и между ними отношения были хорошими. Не помню, чтобы они орали друг на друга, ссорились. Запрутся на кухне, что-то обсудят, но без скандала. Папа вообще был человеком спокойным, ругани в доме не терпел.
Дни рождения мы отмечали по-семейному, в кругу родных. Папа с большим вкусом подбирал букеты, а вот что подарить, всегда сомневался. Обычно просил меня поехать с ним, выбрать кольцо или ожерелье для мамы.
Кстати, обручальное кольцо мама до недавнего времени еще носила. А я и сейчас ношу на щиколотке папин подарок — золотой браслет-цепочку.
Наш дом был, как принято говорить, полной чашей, телевизоров целых три штуки — роскошь для тех лет. Папа смотрел новостные программы, политические ток-шоу, хорошее советское и зарубежное кино. Если попадал на бандитский сериал, переключал канал. Часто пересматривал любимые фильмы на дисках — у него их была целая коллекция.
Когда я просила денег на карманные расходы, он никогда не отказывал.
— Пап, что ты так много даешь?
— Бери, пока есть.
На съемочную площадку папа меня никогда не звал, позже поняла почему. Они с мамой посовещались и решили, что дочке не стоит идти в актрисы. Я, правда, и не рвалась, увлекалась иностранными языками, в итоге поступила в Институт иностранных языков имени Мориса Тореза, выучила английский и французский. Но мне, конечно же, всегда было интересно — куда папа поехал, в каком кино снимается. А он с удовольствием об этом рассказывал.
Однажды мое знание английского пригодилось отцу. Ему предложили сыграть советского разведчика Наума Эйтингона, организатора убийства Троцкого. Слова роли были написаны по-английски русскими буквами. Папа помучился, ее разучивая, потом сдался: — Коза, помогай, ставь мне произношение.
И я два дня гоняла его по тексту:
— Папа, не может интеллектуал, который знал английский как родной русский, говорить «о’кэй».
Скажи «о’кей».
Но это слово ему так и не далось. Правда, моя преподавательница английского, которую я пригласила на премьеру фильма «Троцкий» в Дом кино, ничего такого не заметила, была в полном восторге. Да и папа на экране не сплоховал, эмоциональный серьезный монолог, который он произносил в кадре на английском, производил впечатление.
Мама редко ходила с ним на премьеры. Работая в Союзе кинематографистов, она смотрела все новые фильмы заранее.
«Нику» тогда вручали в Доме кино, и все сотрудники Союза помогали ее проводить, так что мамина деятельность разворачивалась за кулисами. А мы с папой сидели в зале. Дома он носил спортивные штаны с вытянутыми коленками, но к выходу всегда готовился тщательно: нарядится и ходит по квартире или в сотый раз стоит у зеркала. Он был такой красавец, когда надевал костюм! «Пап, сколько можно? У тебя все идеально. Дай и мне посмотреться!» — возмущалась я.
Он любил ходить со мной на презентации, церемонии, премьеры. Брал меня, юную, под ручку и вел в светское общество. А окружающие порой недоумевали: что за девица виснет на Еременко? Папу это страшно забавляло. Мало кто догадывался, что народный артист пришел со взрослой дочерью, — так молодо он выглядел.
Я и сегодня пересматриваю папины картины, правда, делать это становится все тяжелее. С возрастом острее ощущаю, как мне его не хватает, слезы наворачиваются на глаза. Если показывают «Пиратов ХХ века», всегда смотрю от начала до конца, хотя знаю наизусть. В нашей первой квартире на стене висела афиша этой картины, сделавшей папу суперзнаменитым. А еще помню коробку из-под телевизора, доверху наполненную письмами поклонниц. Когда я еще не умела читать, играла в эти послания — они были игрушечными деньгами, которыми мои куклы расплачивались в магазине за покупки. Позже я их прочитала, там дамы признавались отцу в любви, многие рисовали на полях цветы, зверушек.
Особо восторженные присылали подарки. Открываем очередную бандероль, а там кольцо с бриллиантом или золотые запонки.
Мама все это собирала, мы шли на почту и отсылали обратно влюбленным в папу зрительницам, которые порой тратили последние деньги, чтобы одарить своего кумира. А еще у отца был поклонник по фамилии Стеклов, который слал ему редкие книги. Их отец оставлял себе, не забывая каждый раз отблагодарить фаната теплым письмом.
Папа рассказывал, как одна сумасшедшая поклонница забралась через балкон к нам в квартиру, которая находилась, между прочим, на третьем этаже. Девушка вдруг возникла в комнате из-за занавески, и папа чуть не лишился дара речи от неожиданности, но, опомнившись, сразу же ее выдворил. Я тогда еще совсем маленькая была.
Многие актерские дети говорят, что ненавидели выходить с родителями на улицу, потому что там их сразу же обступали люди.
Меня это совсем не напрягало. Когда прохожие останавливали отца, просили дать автограф, он никому не отказывал. А я в такие моменты страшно им гордилась. Мне нисколько не досаждало повышенное к нему внимание.
Пересматриваю под настроение «Красное и черное», папина латынь — он играл студента-богослова — производит на меня неизгладимое впечатление. Как лингвист знаю, насколько сложен этот язык. Папа усердно занимался с преподавателем, чтобы говорить так легко и непринужденно. Обожаю его Жюльена Сореля!
Думаю, что ему особенно удалась эта роль, потому что постановщик фильма, его учитель Сергей Аполлинариевич Герасимов, относился к любимому студенту как к сыну.
Отец, когда приехал в Москву, даже одно время жил у него и Тамары Федоровны Макаровой. Своих мастеров он обожал. Смерть Герасимова стала для папы ударом. Помню, как он переживал, потеряв родного ему человека. У папы в библиотеке было много книг о Герасимове, он часто их перечитывал, так же как и работы своего учителя. Они до конца жизни помогали ему правильно расставлять ориентиры в профессии.
Несколько месяцев назад я в очередной раз смотрела фильм «Подари мне лунный свет», где папа и Наталья Андрейченко сыграли супругов в сложный момент их жизни. Вот дошло до эпизода, в котором герой спрашивает жену: «Что же мы делаем? Что же мы мучаем друг друга?» Она отвечает: «Это ты меня мучаешь».
— «Потому что я тебя люблю». Я разрыдалась, ведь это о моих родителях...
Решение расстаться они принимали без меня. В двадцать один год я вышла замуж и переехала. Мой первый муж Сергей был родом из Бишкека, когда мы познакомились, он оканчивал факультет кибернетики Московского института радиоэлектроники и автоматики. Роман был бурным, мы сразу же решили пожениться. Мои родители помогли нам снять квартиру в Химках, на первых порах ее оплачивали.
Знакомство с женихом проходило на Васильевской. Папа сидел во главе стола и — невероятная вещь — стеснялся, не знал, с чего начать разговор. Тем более что вместе с нами приехала будущая свекровь — женщина весьма своеобразная, закалившая меня за десять лет нашего с ее сыном брака.
Мама пришла отцу на помощь, разговор завязался, потек, он расспрашивал Сергея о планах на будущее, тот подробно отвечал. В финале папа изрек: «Что ж, я не против».
Свадьба была веселой, народу съехалось много. Пришли все Сережкины друзья, каждый хотел сфотографироваться с Николаем Еременко. Папа позировал весь вечер, никому не отказывал. Потом произнес тост, завершив его словами:
— Знаете, я первый раз в жизни вижу, как моя дочь целуется.
— Пап, мы сейчас повторим на бис, — быстро откликнулась я.
Из Минска приехали дедушка Коля с бабушкой Галей. Дед тоже сказал тост своим неподражаемым, хорошо поставленным голосом: «Муж должен вести за собой жену, как командир вел во время войны отряд, — только вперед!
Муж должен все отдать за свою семью, даже жизнь!»
Монолог был долгим, гости притихли и заслушались. Мы тогда и подумать не могли, что дед вскоре уйдет. Он был таким сильным, статным, красивым, с прической, уложенной волосок к волоску. В нем чувствовалась порода, которая передалась папе. Отец и дед были очень близки, любили друг друга. Папа — единственный сын у своих родителей. Перезванивались они через день, были в курсе, что происходит у каждого в творчестве, советовались. Папа часто ездил в Минск, вез столичные гостинцы — их собирала мама. Если дело было под праздник, я писала поздравительные открытки.
В ответ дед Коля и баба Галя передавали мне свои сувениры — куколок в национальных белорусских костюмах. Маме присылали вышитые скатерти, полотенца. Они ее очень любили. И мама относилась к ним с огромным уважением и теплом. Когда дед тяжело заболел, папа расшибся в лепешку, чтобы достать дефицитные лекарства. Но спасти его не удалось. У деда была непростая жизнь: во время Великой Отечественной он побывал в немецком плену, в концлагере его здоровье было подорвано. Похоронили дедушку в Минске. Никогда не забуду папино лицо во время похорон, оно было черным. Незадолго до смерти дед снялся в его фильме «Сын за отца», на экране, по общему мнению, они сыграли самих себя.
Деду Коле принадлежит замечательная фраза, сказанная им моему отцу: «Еременки не бросают своих жен».
Если бы в жизни все было так просто! Когда мама объявила «Мы с отцом решили развестись», а тот, в свою очередь, подтвердил: «Это правда, так лучше для нас обоих», я испытала... нет, не шок, скорее удивление. Родители настолько дополняли друг друга, что представить себе их порознь было невозможно. Конечно же, я замечала, что не все между ними ладно. Приезжала в гости и видела: отец хмурый, подавленный, мама какая-то грустная. Но и предположить не могла, что дело идет к разводу.
Мама отказывалась это обсуждать: решение принято, значит, так тому и быть. Она не посвящала меня в подробности, а я особо не докапывалась до причин разрыва, в нашей семье не принято вести себя бестактно. Хорошо понимала, что им обоим и так больно.
Знаю, что многие маме завидовали. А поскольку она все время варилась в киношной среде, доброжелатели не упускали возможности донести: «Вер, а твой-то поехал на съемки (кинофестиваль, с концертами...) и там с артисткой такой-то закрутил роман. Надо же, опять! Тебе нужно что-то с этим делать!»
Оградить себя от подобного рода информации было нереально, ее преподносили буквально на блюдечке. Конечно, мама расстраивалась, но будучи человеком гордым, не опускалась до скандалов, бурного выяснения отношений, не пыталась подстеречь мужа и застукать его с очередной пассией. Переживала глубоко внутри. Когда требовала от отца объяснений, тот на голубом глазу клялся: «Все вранье! Ты что, веришь сплетням?!» Предполагаю, что последней каплей, переполнившей чашу ее терпения, стало известие о том, что у отца интрижка с той самой Люсей, помощником режиссера.
...Нашу квартиру на Васильевской после развода продали.
Мама переехала к бабушке, помогала ей ухаживать за дедом, который уже тяжело болел. А папа купил себе двухкомнатную на «Войковской» — в старом доме с эркерами. Себе, а не Людмиле, которая утверждает сегодня, что все это было сделано ради нее одной.
Помню момент, когда мы с мужем приехали на Васильевскую, откуда уже была вывезена вся мебель, — договорились повидаться с папой, который ждал там покупателей, чтобы передать ключи от квартиры. Мы зашли в пустую гостиную, он был один, стоял у окна. Я посмотрела на отца и подумала: каким усталым он выглядит, какие у него несчастные глаза.
Взгляд словно говорил: не хочу покидать этот дом, ну почему так получилось? Папа пытался улыбаться, но я-то знала и чувствовала его как никто другой.
На неделе позвонила маме:
— Что делаешь?
— Обедаем с папой.
На следующий день — та же картина.
— Ребята, — шутила я, — вы до развода так часто вместе не обедали. У вас что, улучшились отношения?
Отец не мог без мамы: без того, чтобы не встретиться, не поговорить. Мама всю жизнь была для него больше чем женой, — она была его лучшим другом, советчиком, палочкой-выручалочкой. Присылают папе сценарий, мама спрашивает: «Кто режиссер?»
Она всех хорошо знала, говорила: у такого-то непременно снимись. Отец был человеком крайне нерешительным. Прежде чем ответить на какое-то предложение, выслушивал маму и испытывал облегчение, когда выбор делали за него. Так он принял и решение о разводе. Да, очевидно, он запутался, а когда мама разрубила узел, просто не сопротивлялся. Хотя в правильности такого поступка он до конца уверен не был, я это знаю.
Мы с папой часто встречались в любимом ресторанчике «Гагра» на Васильевской. Уже после развода как-то договорились там пообедать. Сидели, что-то обсуждали, папа рассказывал смешную историю про какого-то актера. Темы развода и причин, которые к нему привели, старательно избегали. Вдруг папа замолчал, посмотрел мне в глаза и сказал: «Знаешь, Коза, я очень люблю нашу маму.
Наверное, мне не стоило ничего менять в жизни».
Он явно хотел, чтобы я его поддержала, но дело зашло слишком далеко, казалось, все мосты между родителями уже сожжены и прошлого не вернуть. И я промолчала, за что буду корить себя до самого конца. Ведь он тогда ждал от меня слов: «Пап, хорошо, что ты это понял. Немедленно поезжай к маме, сделай все, чтобы ее вернуть! Я поеду с тобой, помогу». Но он не услышал этих слов, а самому ему, как всегда, не хватило решимости. Боялся получить от мамы отказ.
Последний раз мы столкнулись с ним в супермаркете на Тишинке тринадцатого мая 2001 года, за две недели до его смерти. Я и Сергей переезжали на очередную съемную квартиру, поэтому загрузила в тележку посуду, разные мелочи, необходимые в хозяйстве.
Вывернула из прохода между полками и чуть не врезалась в папу. Он обрадовался:
— Коза, что-то ты много набрала.
— Да вот, снова переезжаем. А у тебя, как всегда, кефир, ряженка, сметана?
Ему очень хотелось поговорить, но я спешила на день рождения к двоюродной сестре, быстро распрощалась и ушла. Как сейчас помню, папа был в прекрасной физической форме. У меня и мыслей возникнуть не могло, что с ним что-то случится.
Мы с мамой и мужем были на даче, когда позвонил знакомый: «Николай лежит в Боткинской, у него инсульт».
Тут же подхватились и помчались в больницу.
Отец был в отделении реанимации.
— Мам, в реанимацию никого не пускают.
— Меня пустят.
Мама была последним человеком, кто видел отца живым. Она рассказывала, как подошла к больничной койке — отец был подключен к аппарату искусственного дыхания, лежал худой, небритый — посмотрела в его лицо и поняла: чуда не произойдет. Я сидела на лестнице в невменяемом состоянии, ждала ее. Мама вышла, она пыталась держаться, мне ничего тогда не сказала — не хотела пугать. Мы вернулись на дачу. Звонили в больницу каждый час, узнавали, как папино состояние, получая один и тот же ответ: без изменений.
Утром двадцать седьмого мая мама услышала в трубке: «Николай Еременко умер...» Со мной случилась истерика — рыдала и не могла остановиться. Дядя Саша приехал, вкатил успокоительный укол, и я отключилась. На похороны меня не взяли, опасаясь, что упаду в обморок. Мой муж сопровождал маму в Дом кино, где проходила гражданская панихида. Считаю, хорошо, что я не увидела отца в гробу, помню его живым.
Когда мама с Сережей вернулись, она сказала: «Оля, сядь и послушай. На похоронах отца была женщина по имени Татьяна, у нее есть десятилетняя дочь Таня — твоя сестра». С Масленниковой и Людмилой мама столкнулась у гроба... Известие о том, что у Еременко есть еще одна дочь, стало для нее ударом.
Зная отца, уверена: он не просил Татьяну родить ему ребенка. Это было ее решение. Но когда младшая Таня появилась на свет, повел себя по-мужски, дал девочке свою фамилию, заботился о ней. Думаю, папа любил младшую дочь, наверное, отцовство давало ему ощущение продленной молодости. Таня знала о старшей сестре, рвалась со мной познакомиться, хотела общаться. Но отец запретил. Он очень боялся, что мы с мамой узнаем о ребенке, тщательно все от нас скрывал. Татьяну-старшую, как позже выяснилось, предупредил: «Я вас не брошу. Помогу растить Таню, наша дочь не будет ни в чем нуждаться. Но если ты только посмеешь позвонить Вере или Оле, все закончится. Это мое условие».
И мы действительно ни о чем не знали вплоть до его смерти, даже не догадывались. А узнав, решили, что не опустимся до выяснения отношений.
И раз уж так распорядилась судьба, так сложились обстоятельства, в память об отце познакомимся с моей сестрой. Встреча состоялась во время поминок на сороковой день.
— Кем хочешь стать? — спросила я Татьяну-младшую.
— Телеведущей.
— Для этого надо сильно постараться, не у всех получается.
Может, я бы и общалась с сестрой, ребенок ни в чем не виноват. Но она тогда была еще маленькой, а приезжать к ним домой и каждый раз видеться с ее матерью мне совсем не хотелось.
Масленникова утверждает, что мама на поминках ей сказала: «Все эти годы Николай любил тебя» — это полная неправда.
Такого не могло быть по определению: еще раз напомню, что ни я, ни мама понятия не имели о ее существовании. И глядя на папу, предположить не могли, что он чем-то ужасно угнетен и подавлен.
Баба Галя тогда не признала Масленникову и Таню: «У моего сына была одна жена — Вера и одна дочь — Оля. А вы мне никто. Я вас не знаю». Мама исполнила ее желание: папу похоронили в Минске, на одном кладбище с дедушкой Колей. Когда мама подошла к гробу, чтобы в последний раз поцеловать отца, обратила внимание: на нем нет нательного креста. Папа при крещении надел серебряный крестик и никогда его не снимал.
— Где крест?! — спросила мама.
— Он у меня, — проблеяла Людмила, уверенная сегодня в том, что была женой Еременко.
— Дай сюда!
Людмила приблизилась к гробу, протянула крест, хотела помочь маме.
— Не трогай, отойди!
И мама сама подняла папину голову и надела на него крестик.
Вспоминала потом: «Коля показался мне таким тяжелым». Людмила стояла, изображая вселенскую скорбь. Очевидно, крестик она хотела оставить себе на память. А мама подумала о главном — отправила мужа в последний путь по-христиански.
Как прошли последние часы отца перед тем, как он впал в кому, история мутная. Людмила утверждает, что у него был чуть ли не запой, который закончился инсультом. Даже если это и правда, любящая женщина не стала бы трубить о таком во всеуслышание.
Зачем? Ведь человека уже нет в живых.
Отец не был трезвенником, мог выпить, иногда много, особенно от переживаний — если что-то выбивало его из колеи. Но никаких тяжелых проблем с алкоголем у него, по крайней мере при нас с мамой, мы не помним. Я ни разу не видела его в свинском состоянии, матерящимся, агрессивным. Мама изучила отца досконально. Если он перебрал, всегда знала, какое лекарство дать, чтобы голова не трещала. Если у папы прихватывало сердце, поднималось давление, тут же несла нужную таблетку. Она искренне считает: «Если бы я была рядом, когда ему стало плохо, Коля бы не умер».
Но рядом оказалась Люся. Она больше суток не вызывала «скорую помощь».
Отец неподвижно лежал на диване, ей казалось, что спит, а он уже был без сознания. Людмила рассказывает историю, что возле папы находился некий целитель, который вроде бы не впервые выводил его из запоя. Не верю! Отец всю жизнь боялся таких «докторов» как огня, да и в запои не уходил.
Папа не собирался умирать в пятьдесят два года, завещания, естественно, не оставил. Все его имущество (самым ценным была квартира) по закону поделили на три части — между мной, сестрой Таней и бабушкой Галиной Александровной. Ключи от папиной квартиры нам через неделю передал знакомый. Вошли туда с мамой и испытали шок. Не хочу никого обвинять, поскольку не была свидетелем, как и что произошло. Но то, что мы увидели, просто изумило — жилище было словно после бомбежки.
Кто там поживился, не знаю, но исчезла мебель, стиральная машина, с пола был содран ковролин, с окон — занавески. Вселенское горе не помешало собрать и вывезти это немудреное имущество. «Бог не Тимошка, видит немножко», — сказала тогда мама.
Мы обнаружили гору коробок, в них вещи, которые так и не были разобраны за восемь месяцев, что папа жил в этой квартире. В одной оказалась посуда, стали ее вынимать и на дне обнаружили его награды. Они были завернуты в бумагу, упакованы и, к счастью, никому не попались на глаза. Эти награды мы и забрали. Папина любимая — Хрустальный ангел и приз за лучшую мужскую роль в «Пиратах...» стоят у меня дома на полке.
В спальне на полу валялся матрас, в гостиной стоял только зеленый диван, который был куплен еще в нашу квартиру на «Алексеевской».
Папа его любил, хотя он уже был обшарпанным. На этом диване он и потерял сознание.
Людмила утверждает, что они с отцом хотели, но просто не успели пожениться. Взяла даже через суд фамилию Еременко. Удивляюсь, почему она не стала Анджелиной Джоли. А я более чем уверена: отец никогда бы не связал с Люсей свою жизнь. Она — одна из череды случайных женщин, встретившихся ему на пути. Да, таковы наши мужчины — идут за капризом, прихотью. Или за иллюзией вечной молодости, надеются, что юная девушка спасет от старости. Нет, они не спасают.
Когда рядом не стало мамы, отец просто не смог жить. Это все равно что ему ампутировали бы очень важный орган, без которого сердце не выдержало, голова взорвалась.
Если бы я видела папу после развода не то что счастливым, а хотя бы просто довольным, все бы поняла и приняла. Но в чужой квартире, рядом с чужой женщиной он выглядел таким несчастным. Никакой роли в жизни отца эта Люся не играла. Мама была его половинкой, лишившись которой, он вскоре умер. Наверное, отец понимал, что повернул не туда, и до конца ел себя поедом. Без своей Веры он не выдержал и года.
Мама человек сильный, умный, говорит так: «Не хочу рассказывать о нашей с Колей жизни, публично вступать в полемику с его дамами, обливать их грязью. Мне осталась память о твоем отце, память о годах, наполненных хорошим и плохим, прекрасным и тяжелым. Мы прожили большую жизнь. И эта память навсегда со мной».
Отцу было что прощать, и мы ему все простили. Каждый год мама ездит на кладбище в Минск, обязательно заглядывает к бабе Гале, та накрывает стол, они сидят и поминают своего Колю.
После раздела наследства бабушка передала Людмиле, которая жила в Минске, большую сумму денег. Хотела помочь — та плакалась, лила в уши какие-то обещания, а пожилого человека легко ввести в заблуждение. Тем более что бабуля осталась одна, мы далеко, в другом городе. А потом Людмила отдалилась, и бабушка призналась маме: «Вера, я совершила большую ошибку». Насколько знаю, с Людмилой они сегодня не общаются.
Папа часто приходит ко мне во сне. Приходит с хорошим, в очень добрых снах. Он словно стал моим ангелом-хранителем. Может быть чувствует, что при жизни не додал из-за своей профессии внимания, времени, и пытается это восполнить?
В тяжелый период, когда я расставалась с первым мужем, спросила у него во сне:
— Пап, все будет хорошо?
И он ответил:
— Даже не сомневайся, ведь я всегда рядом.
«А ко мне он ни разу не приходил», — расстраивается мама.
Сегодня я живу за МКАДом в Куркино, перевезла туда из центра и маму с бабушкой. Преподаю английский детям в школе и взрослым — на курсах, папа был бы мною доволен. Счастлива в браке. Мой второй муж Дмитрий — хирург.
В тридцать четыре года Господь сделал мне подарок, на который я уже и не надеялась: у нас с Димой родилась дочка Анюта. Сейчас ей четыре с половиной года, и она полная противоположность мне. Я была спокойным, флегматичным, замкнутым ребенком, а Анюта абсолютный энерджайзер. Актерские способности проявляются в ней каждую минуту. Дочка постоянно в образе: то старушку изображает, то принцессу. Если раскапризничается, заплачет, тут же бежит смотреться в зеркало: «Как я выгляжу в слезах?» Мама говорит: «Дедушка был бы от нее в полном восторге. Внучка стопроцентно продолжит еременковскую династию». Правда, Аня носит фамилию Димы. Но мы с мужем договорились: если у нас еще родится мальчик, обязательно дадим ему мою фамилию — Еременко.
Верю, папа сейчас смотрит на нас откуда-то сверху и радуется.
А мы с мамой вспоминаем его светло, с большой любовью. И знаете — нам хорошо от этого.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон мебели ROSBRI ENGLISH HOUSE.
Подпишись на наш канал в Telegram