Максимилиан привык, что вся моя жизнь принадлежит ему. Вчера еще наивная девочка из далекой страны вдруг топнула ножкой! Подвиньтесь, дяденька: в конце концов вы из Швейцарии, где живут восемь миллионов человек, а меня знают и любят двести восемьдесят миллионов!
Она совсем не изменилась. Та же стройная фигура, доброжелательный взгляд и улыбка. Для нескольких поколений зрителей Наталья Андрейченко остается не только Настей в «Сибириаде», Любой в «Военно-полевом романе» или лучшей Мэри Поппинс, но и настоящей леди Совершенство и в жизни и в творчестве. Она всегда умела удивлять: вышла замуж за мировую звезду — актера и режиссера Максимилиана Шелла, снималась в Голливуде, жила на несколько стран, наконец поселилась в Мексике. В прошлом году Максимилиана не стало, и сегодня Андрейченко решила рассказать о своей любви, вынужденном разводе и делах с наследством.
— Наташа, почему именно Мексика?
— Я человек вдохновения. Влюбилась в Ривьера-Майя: в природу, в энергию местных жителей. Они очень открыты, добры и духовны. Как я говорю: в отличие от русских топора за пазухой не носят. Для меня это важно. Но случайностей в жизни не бывает. Как однажды сформулировала Наталья Андрейченко: случайность — это неопознанная необходимость. В июле прошлого года меня пригласили на украинское шоу «Битва экстрасенсов». Участница из Австралии, ничего обо мне не зная, описала место, где живу, сказала, что это мой истинный дом. Она увидела меня как принцессу майя на вершине пирамиды и даже услышала стук скатывающихся по ней отрубленных голов. Экстрасенс нарисовала фигурку, которую надо обязательно купить и носить как амулет. Вернувшись в Мексику, я обнаружила, что такое же изображение украшает грамоту, врученную мне мэром Канкуна за культурные проекты, которые сделала для этой земли. Можете себе представить? Я была просто потрясена!
Уже много лет назад, заинтересовавшись жизнью души, я начала читать книги о духовных практиках, медитации. Никогда не забуду первое занятие йогой: физически почувствовала очищение — это стало началом нового пути, погружением в неизведанный мир, где можно ничего не бояться.
— Максимилиан Шелл разделял ваши интересы?
— Нисколько, и это для меня было удивительно. К сожалению, люди часто испытывают ревность к чужому духовному росту. Макс всегда утверждал, что совсем не ревнует, и я, наивная, верила. Как человек искренний и открытый, почему-то ожидаю, что и остальные люди такие. Теперь думаю, что Максимилиан ревновал смертельно. Другие мужчины и плотские вожделения тут ни при чем. Он чувствовал, что я отдаляюсь.
В 1998 году я уехала в Нью-Мексико с лидером мастеров духа толтеков доном Мигелем Руисом, сыном и внуком великих шаманов и целителей. Все шесть дней путешествия мы занимались духовными практиками, а в последний надели белые одежды и устроили танцы. Семнадцатилетний сын дона Мигеля, безумной красоты молодой человек, вдруг, не в силах сдержать чувство восторга, которое всех обуяло, упал передо мной на колени и втянул в танец души, истинной любви и свободы. А когда музыка смолкла — поцеловал. Я совершенно искренне ему ответила, и мысли не возникло о чем-то греховном: этот поцелуй был завершающим аккордом потрясающего опыта. Но с нами была далекая от духовных практик дама-журналист. И в крупнейшем глянцевом журнале «Бунте» написали, что жена Шелла связалась с мексиканской сектой. Максимилиан ненавидел прессу до паранойи. Как бы мне ни хотелось появиться на красной дорожке под руку с красавцем-мужем, на любую церемонию, будь то «Оскар» или «Золотой глобус», мы пробирались огородами. И он устроил нечеловеческий скандал! К тому же мое путешествие выпало на Пасху, а я увезла с собой нашу няню. Дети были уже большими и не доставили Максимилиану ни малейшего беспокойства. Да и не был Шелл хорошим католиком, даже написал антиклерикальную книгу. Но он мне не простил этого путешествия.
До сих пор не могу понять, как Макс, человек такого ума и невероятного интеллекта, не понимал моего желания совершенствоваться. Я далеко не святая, пережила множество романов, и все мои избранники были замечательными, талантливыми людьми. Но всегда знала: мужчина моей жизни — Макс. Однажды подарила ему настоящую кинохлопушку, на которой написала мелом: «Жизнь Наташи. Режиссер Максимилиан Шелл».
— Газеты не раз вас разводили. Писали, вы прожили вместе всего несколько лет.
— Это вранье. Мы прожили в браке двадцать один год. Познакомились в сентябре 1984 года на съемках американского телефильма «Петр Великий», где Шелл играл заглавную роль, а я — первую жену царя Евдокию Лопухину.
Не так давно мне устраивали экскурсию по отремонтированному отелю «Националь». Совершенно случайно завели в тот самый номер, где мы с Максом впервые остались наедине. Съемки проходили в Суздале, а в декабре актеры вернулись в Москву, откуда разъезжались на рождественские каникулы. Я решила навестить Шелла в гостинице. Захожу в номер, как вдруг меня хватают под руки, тащат, бросают на постель... Признаюсь, мужской напор Макса меня потряс и ошеломил. До встречи с ним привыкла сама проявлять инициативу. Когда кто-нибудь нравился, я была Наталья Андрейченко — мужик в юбке. А тут сдалась как инфузория-туфелька.
Роман развивался очень быстро. Немецкого языка — Максимилиан родился в Австрии, гражданство имел швейцарское — я не знала, английский только учила, это приводило к недопониманию, а иногда и к ссорам. Как-то Макс прислал телеграмму: «Не говори слишком много по телефону, кроме как со мной». Я прочитала «даже со мной» и вообще перестала отвечать на звонки. Для него это был шок!
Шелл сразу признался: у него есть женщина по имени Дагмар, работает в его кинокомпании MFG Film, их роман продолжается почти двадцать лет. А на обложке англо-русского словаря, с которым мы не расставались, написал: «Семнадцать лет не был влюблен, а теперь люблю тебя».
Но строить свое счастье на чужой беде я не хотела, о чем заявила сразу. Тогда Максимилиан привез мне от Дагмар письмо, в котором она просила не переживать: в последние годы они друг к другу охладели и их связывают только профессиональные отношения.
— Но ведь и вы были несвободны: замужем за композитором Максимом Дунаевским, и сыну Дмитрию не исполнилось еще и двух лет.
— С той самой ночи в «Национале» у нас с Дунаевским близких отношений не было. Мы переживали не самый легкий период. Спустя девять месяцев и одиннадцать дней после рождения сына «доброжелатели» донесли, что у Максима появился ребенок на стороне, девочка Алина. Ее мать Нина Спада — переводчица и известная московская красавица.
Я ушла из дома — в двадцать семь лет женщина не умеет прощать. Со временем накапливается опыт, приходит мудрость и ты понимаешь: если хочешь сохранить своего мужчину, необходимо предоставить ему свободу. А тогда, в очередную попытку Максима меня вернуть, потребовала невозможного:
— Поклянись жизнью Мити, что у тебя «там» ничего не было!
Конечно, я услышала, что хотела:
— Никогда, ничего, клянусь, — но не поверила.
Осознание, что муж сказал неправду, поставив под удар жизнь сына, освободило меня от внутренних обязательств. Речь не о том, что позволила себе изменять. Уже успела перебеситься, до двадцати пяти лет хулиганила по полной, это всем известно. И при этом работала на износ! Такой образ жизни вели многие — у нас была благословенная страна. Скажем, если ты хотел, мог научиться всему. Сколько я читала, сколько знала — просто передать не могу! Наше образование не сравнить с западным: вырастив за границей двоих детей, знаю, о чем говорю. А наши святые кухни! Никто не платил психологу двести евро в час за то, что он ваньку валяет, якобы тебя слушая. Ты изливал душу друзьям и получал от них дельный совет.
Мне хотелось нормальной семьи, хотелось чувствовать себя женой и матерью. Я не мстила Максиму, просто влюбилась в Максимилиана. И какое-то время любила обоих одновременно.
В советские времена связь с иностранцем могла стоить не только карьеры, но и свободы. Несколько раз меня вызывали на «беседу»: «Вас каждая собака знает, а вы, заслуженная артистка РСФСР и замужняя женщина, шляетесь по гостиницам!» Пугали, что могут подбросить валюту или наркотики и отправить за решетку лет на пятнадцать, если не одумаюсь. Максимилиан ужасно за меня боялся.
Дунаевский — интеллигентный, умный, образованный человек с большим сердцем, он, конечно, чувствовал, что происходит. Не случайно очень не хотел, чтобы я снималась в «Петре Великом». Уже в апреле я сказала ему, что хочу развестись. По сей день благодарна, что Максим воспринял это с пониманием. А ведь мог оказаться мелочным человеком и устроить мне неприятности, как я говорю, «зачикопаторить». Развода надо было ждать два месяца, но я договорилась и нас развели за сорок восемь часов. От претензий на совместно нажитое имущество — а у нас были машины, дача — отказалась. В том, что мне отошла квартира в Дегтярном переулке, со стороны Максима не было никакого особенного благородства. Мы эту квартиру выменяли. Дунаевский, растерявший свои квадратные метры при расставании с бывшими женами — я была у него четвертой, вложил в нее лишь свою «однушку» на выселках, а мою долю составили шикарный кооператив «Мосфильма» и квартира бабушки. К тому же у нас рос сын, который жил со мной.
С Максимилианом мы зарегистрировались только одиннадцатого июня 1986 года. Он был заядлым холостяком. Думаю даже: не вмешайся в нашу историю политика, так бы на мне и не женился. Но Макс понимал, что без официальной регистрации нам будет сложно видеться. Не хотел подставлять меня под дамоклов меч советских спецслужб. После официальной регистрации власти потребовали моего немедленного отбытия по месту жительства супруга.
Но мне и в СССР было неплохо, тем более что всегда дружила с мозгами и не имела иллюзий, что сейчас, понимаешь, поеду в тридцать лет покорять Голливуд. Знала, что нигде больше не сыграть таких божественных ролей, как Настя в «Сибириаде» или Люба в «Военно-полевом романе». Когда мне приказали «Уезжай!», стукнула кулаком по столу по-настоящему. И ответила, что ни за что и никуда не уеду, я русская и горжусь этим. К счастью, удалось отбиться, даже получила многократную визу во все три страны, где жил Максимилиан, — Германию, Австрию и Швейцарию.
— Вы сразу уехали к мужу?
— Я никогда не уезжала из России! Устала уже это повторять, но меня никто не слышит. Я всегда была дома, всегда возвращалась, постоянно работала. После свадьбы Макс улетел, а я осталась в Москве, где за следующие несколько лет снялась в пяти фильмах, достаточно вспомнить «Марицу», «Прости», «Под знаком Красного Креста», «Леди Макбет Мценского уезда». С мужем виделись урывками: он прилетал в Москву, я выезжала в Европу со спектаклем Анатолия Васильева «Серсо». Шелл усыновил Димитрия. Меня все устраивало: никогда не мечтала выскочить за иностранца, чтобы уехать, главным всегда была работа. В Германию к мужу улетела, лишь отыграв последнюю сцену в фильме Романа Балаяна «Леди Макбет Мценского уезда» и по самой что ни на есть уважительной причине — за три недели до рождения дочери Насти. Мите уже исполнилось шесть лет.
Только оказавшись в доме Максимилиана в Мюнхене, я поняла, отчего он долго оставался холостым. Его жизнь и так была прекрасно отлажена! За быт вот уже тридцать пять лет отвечала домоправительница фрау Хорд, на Макса работали две-три секретарши и несколько агентов. Любимец всего немецкоязычного мира, аристократ, он был красив, талантлив, и ему не могла отказать ни одна женщина. Зачем жениться? Помню, как приставал с расспросами Андрей Кончаловский: «Скажи, Шелл — настоящий миллионер или не настоящий?» Это было унизительно. Конечно, Джек Николсон или Аль Пачино зарабатывали в кино куда больше, чем Максимилиан. Но он имел превосходные мозги, был блестяще образован, в частности получил степень по истории изобразительного искусства, и всю жизнь собирал коллекцию картин, которые год от года росли в цене.
— Рассказывали, что у Максимилиана Шелла был нервный недуг. Это правда?
— Он еще до женитьбы предупредил, что страдает депрессиями. Я только посмеялась: «Ты просто никогда не жил в Советском Союзе. Постоишь за колбасой часа полтора, и когда очередь наконец подойдет, хандру как рукой снимет! Почувствуешь себя самым счастливым человеком на свете».
Как же я ошибалась! Настроение у Макса постоянно скакало то вверх, то вниз — от эйфории до апатии. Сегодня ангел небесный, а завтра кричит как раненый зверь, с ума можно сойти! Все годы нашего брака сердце обрывалось при виде алой таблички, украденной им из какого-то отеля: Do not disturb! — «Не беспокоить!» Максимилиан нередко вешал ее на дверь своей комнаты или домашнего офиса. Он неделями просиживал взаперти, еду надо было ставить под дверь. Войти никто не решался: кому охота нарваться на скандал?
Я так и не смогла к этому привыкнуть, жила как на вулкане. Однажды мы с уже подросшими детьми ждали папу к ужину, накрывали на стол. Но Максимилиан с порога так разгневался, что стены задрожали. В чем дело, что случилось? Не получилось даже вставить свой вопрос, муж ушел, хлопнув дверью. Дочка постаралась утешить: «Мамочка, не переживай. Вы просто две отдельные планеты — из разных галактик. И когда встречаетесь, происходит неминуемый взрыв».
Беда в том, что я к этому относилась всерьез, всякий раз переживала. Причину поняла только через несколько лет после нашего разрыва, познакомившись с мудростью толтеков. Их главное правило: никогда не принимай ничего на свой счет. Как только Максимилиан начинал кричать, я искала причины в себе, а это в корне неверно. Он просто подпитывался моей энергией.
...Первое время в Мюнхене мне было очень страшно. Неожиданно для себя я оказалась абсолютно зависимым человеком. Прежде всего в финансовом смысле. Привыкла к самодостаточности: раньше не зависела от мужчин. Всегда хорошо зарабатывала, снимаясь порой в двух картинах одновременно. Хотя со стороны моя жизнь в Германии была прекрасна: роскошный дом, домработницы, важные люди, вплоть до канцлера Коля, приходят в гости. Мама Макса — все звали ее Мутти — с первого дня окружила любовью Димитрия, а это было для меня самым важным. Я могла сравнивать: мама Максима Дунаевского Зоя Ивановна даже слово «внук» не произносила, это было для нее слишком. Говорила: «Зачем буду привыкать к чужому ребенку? Вы все равно разведетесь, а мне потом страдать».
Мутти помогала всем своим детям, сидела с внуками, ангел небесный была, а не женщина, настоящая аристократка. Ее дочь, великая актриса Мария Шелл, называла меня своей «сестрой по душе». Она играла в «Братьях Карамазовых», в «Белых ночах» и любила повторять, что чувствует себя русской. Мария была выдающимся человеком, я тоже не из помойки, мы друг друга уважали. Нормальные отношения сложились и со старшим братом Максимилиана Карлом. Единственная, с кем мы так и не нашли общего языка, — младшая Имми. Она тоже была актрисой, но несостоявшейся, одинокой и завистливой, жила за счет брата и сестры: оба считали, что забота о «младшенькой» — их святой долг, и ни в чем ей не отказывали. Все свое время Имми проводила у нас и вела себя так, будто это она — полноправная хозяйка и жена Макса. Я не понимала их швейцарского немецкого и чувствовала себя лишней. Старалась помалкивать. Скандалы начались, когда она полюбила катать Димитрия по городу на машине. Я, зная, что Имми неравнодушна к спиртному, боялась, что они разобьются. Забегая вперед, скажу: она погибла в 1992 году в аварии. Шелл сказал, что сестра остановилась на перекрестке и в нее врезался другой водитель. Но думаю, сама куда-то влетела, а муж просто не хотел это признавать.
Когда Насте было три месяца, я погрузила ее в корзинку и улетела в Москву играть спектакль у Олега Табакова. А вот предложений сниматься в кино поступало все меньше: кинематограф переживал не самый простой период. Но мне так хотелось работать! В 1990 году, впервые оказавшись в Америке, я буквально влюбилась в Лос-Анджелес. Сказала: «Макс, ты делай что хочешь! А я отсюда никуда не уеду!» Понимая, что русскоязычной артистке вряд ли найдется место в Голливуде, следующие полтора года пахала как проклятая, осваивая новую профессию — американской актрисы. Работала с коучем, тренировавшим в мастерстве, убирала акцент, занималась джазовыми танцами. Дважды за это время меня утверждали на Эйч-би-о — лучшем телевизионном канале, который производит не сериалы, а настоящее кино: в спортивную драму «Летние товарищи», где в итоге сыграла Наталья Негода, и телефильм «Сталин», за который Макс в роли Ленина получил очередной «Золотой глобус». Я должна была играть Светлану Аллилуеву, но, что называется, «не срослось»: несколькими часами ранее (вот совпадение!) подписала контракт со своим мастером во ВГИКе Сергеем Бондарчуком, запускавшимся с экранизацией «Тихого Дона».
Сергей Федорович собирался снимать пятичасовую версию с русскими артистами, но Госкино отказалось выделить жалкие для начала девяностых пятнадцать миллионов рублей, и возник проект итальянской постановки. Это была чистая авантюра, ворюги итальянцы безбожно разворовали огромный бюджет в сорок миллионов долларов. Всем командовали продюсеры: они назначили меня на роль Дарьи — а Бондарчук хотел, чтобы я играла Аксинью, — и настояли, чтобы Григорием Мелиховым стал Руперт Эверетт. С последним вышел конфуз. Как-то меня подозвал Бондарчук:
— У нас проблема. Мелихов должен быть настоящим мужиком, а Руперт категорически отказывается целовать женщин. Прошу, помоги.
— Как?!
— Этого нет в сценарии, но подойди к нему в танце, возьми за загривок да поцелуй.
Я расхохоталась:
— Взасос в гланды?
Но просьбу Сергея Федоровича выполнила: вроде бы шутливо подплыла в кадре к Эверетту и неожиданно его поцеловала. Никогда не поверите, что было дальше. Бондарчук кричит: «Стоп! Снято!», а поцелуй продолжается, и уже совсем не по моей инициативе! Бондарчук опять кричит... Вот тебе и гей! Я потом оправдывалась:
— Что заказывали — то и получили!
Сергей Федорович смеялся:
— Какая же ты хулиганка!
После съемок я купила дом в Лос-Анджелесе. Следующие несколько лет беспрерывно снималась в американских фильмах.
— Максимилиан тоже переехал в Америку?
— Мы с Максом и детьми всегда были вместе. Он ненавидел Голливуд, но впоследствии был благодарен, что перетащила его через океан. В Лос-Анджелесе все слишком дорого стоит, но близость крупнейших киностудий помогла Максимилиану наладить пошатнувшиеся отношения с американскими продюсерами.
Еще на картине «Петр Великий» Шелл, со своим художественным воспалением мозгов, сильно нахулиганил. На съемках у Макса якобы случился инфаркт.
Он объявил, что нуждается в отдыхе, улетел в Германию и на площадку вернулся только через месяц. Как и следует — в кресле-каталке, с подтверждающими диагноз бумажками. Я, охая, часами просиживала у его постели, не в силах понять: как может человек с надорванным сердцем так страстно заниматься любовью? Уже потом выяснилось, что за время отсутствия Макс умудрился поставить оперу в Берлине. Видимо, этот проект показался ему важнее и интереснее, чем сериал, но и контракт с американцами разрывать не хотелось, вот и родилась история с «инфарктом». Только продюсеры Макса обхитрили: на время его отсутствия взяли дублера и Шеллу пришлось своим божественным голосом озвучивать чью-то спину. Он даже судиться хотел!
Дом в Лос-Анджелесе я покупала сама. Когда Максимилиан впервые его увидел, все одобрил. Особенно — огромные сосны на нашем участке, которые напоминали ему любимые Альпы.
Ферма в Каринтии, между Грацем и Вольфсбергом, принадлежала семейству Шеллов с незапамятных времен. Когда-то эти сто двадцать гектаров были охотничьими угодьями, подаренными императором Францем Иосифом главному жандарму Вены, прадеду Мутти — Карлу Густаву Адольфу Ноэ фон Нордбергу. С тех пор сохранился малепусенький охотничий домик, в котором и обитал Макс. Спать приходилось на железных кроватях с тоненькими матрасиками. Шелл наотрез отказывался их заменить: «Если мои предки и сам император Франц Иосиф спали на этих постелях, то и я не развалюсь!» Его даже не смущало отсутствие в сторожке элементарных удобств. Как-то на «Оскаре» ко мне подошла актриса и певица Шер:
— Вы жена Максимилиана Шелла? Можете с ним познакомить?
— Конечно. Пошли.
— Он бог для всех артистов! Боюсь, что упаду, потеряю сознание. Вы меня поддержите?
Знала бы она, что ее кумир живет в доме без ванны, а чтобы пописать, бегает на мороз! Лет двадцать назад Максимилиан затеял на ферме строительство нормального семейного гнезда, но воз и ныне там. А вот Мария Шелл отстроила себе по соседству двухэтажный особняк.
— Известно, что в жизни сестры Максимилиана произошла трагедия...
— Мы познакомились, когда Марии было уже под шестьдесят. Зрители ее боготворили. Она оставалась единственной женщиной, чья фотография дважды украшала обложку престижного журнала TIME. Маша всю жизнь пахала, зарабатывала хорошие деньги и славилась широтой натуры. Она была гостеприимна, у нее часто бывала лучшая подруга Элизабет Тейлор. К слову, именно благодаря Тейлор я первой в нашей стране создала Русский благотворительный фонд исследования СПИДа. Главная заводила семейных праздников, Мария следила, чтобы все держались вместе, иногда даже с перехлестом. Но порой вдруг пропадала, и казалось, из семьи вынимали душу — настолько мы привыкли к ее опеке. Все знали, что скрывается за такими исчезновениями: к Марии в очередной раз приехал ее русский возлюбленный, известный музыкант, назовем его Р.
Мы познакомились с Машей еще до свадьбы, она задаривала меня подарками, часто бывая в Москве проездом. Как я потом узнала — по пути в Литву, где Р. жил со своей законной женой, великой русской Артисткой. Артистка и Мария дружили. Не знаю как, но на Западе умеют общаться даже те, кто заключен в оковы любовного треугольника, причем общаться довольно искренне.
Я тоже знакома с этой великой актрисой, не перестаю любить ее по сей день. Для меня много значит вся ее семья. Я не вылезала из дома ее легендарной мамы, снимавшейся еще в немом кино, приятельствовала с братом, с которым мы работали на одном из фильмов. Над братом Артистки, любителем поесть, подшучивали, что у него в глазах одна колбаса стоит. Он соглашался: мать была репрессирована и родила его в лагере, они голодали... Кстати, после выхода «Мэри Поппинс, до свидания» Артистка наговорила комплиментов моим рукам. По ее словам, такие редко увидишь даже у балерин.
С мужьями Марии не везло — оба в свое время закрутили романы с няньками детей, и многолетняя любовь к Р., который был младше ее на шесть лет, стала самым сильным чувством в жизни. Маша откликнулась на это чувство со всей щедростью своей души: выправила любимому необходимые документы через доброго знакомого, федерального канцлера Германии Гельмута Коля, составила протекцию его оркестру, отстроила звукозаписывающую студию. Макса передергивало даже от одного имени музыканта. Мой муж был слишком мудр, чтобы кого-то всерьез ненавидеть, — это удел дураков, но для Р. он делал исключение. Когда я еще встречалась с Максимилианом в отелях, в холле одного из них столкнулась с музыкантом. Он меня предостерег: «Девочка, если хочешь нормально жить в СССР, никогда здесь не появляйся, а главное — не «свети» паспорт на регистрации». Удивилась, что он сам делает в гостинице, а позднее поняла: тоже заходил к Максу. После того как мы поженились, в Дегтярном шел перманентный ремонт, и Шелл попросил Р. помочь подыскать нам съемное жилье. Тот ответил жестко: «Я не бюро по аренде квартир». Максимилиан обалдел, ведь музыкант был почти членом семьи! Шелл говорил: «Я попросил Р. о помощи, зная, что он влиятельный человек. Хотел тебя защитить. А он повел себя так, как недопустимо между людьми».
И больше не хотел о музыканте слышать. А Мария верила, что они с любимым будут вместе.
— Это она сама вам рассказывала?
— Уже перед смертью. До того я никогда не расспрашивала ее об этом романе. Елки-палки, не могла лезть в душу к такой выдающейся женщине, тем более на тридцать лет старше! Но у нас были близкие отношения, честно говоря, я была в шоке, что она никогда не советовалась со мной. Поделись Маша раньше, сказала бы ей правду: «Даже не надейся, лучше сама отойди. Любовь тут ни при чем: брак музыканта и Артистки — из тех кармических союзов, на которых держится мир. Эта женщина во многом сделала этого мужчину, и их отношения надо уважать. Какие бы романы на стороне у обоих ни случались, он никогда жену не оставит». Но Р. обещал развестись и клялся в любви до гроба. В какой-то момент он уехал для окончательного разговора с женой, которая тогда жила в их доме в Испании. Обещал вернуться через пять дней, уже навсегда. И пропал — тоже навсегда. Спустя несколько лет, когда Максимилиан будет снимать документальный фильм «Моя сестра Мария», я спрошу у нее в кадре:
— Вы больше не виделись?
— Никогда. Он даже не позвонил.
Но Мария ждала. Ежедневные, написанные как под копирку строки ее дневника похожи на заклинания: «Все будет хорошо — он вернется. Оставайся позитивной. Нельзя терять надежду». Но надежда Машу оставила. Она отправила домработниц и секретарш на отдых, подготовила записку о том, что просит никого не винить, и выпила шестьдесят таблеток, которые применяют при бессоннице и анестезии. Вскоре этот препарат назовут «наркотиком изнасилования»: принявшие его жертвы ничего не помнят. Не знаю, где Мария эти таблетки раздобыла: выпить она могла, и жахнуть крепко, но без тени мрачного алкоголизма, а наркотиками и вовсе не увлекалась.
Маша хорошо подготовилась, не приняла в расчет только свою подругу Натали. Она была экстрасенсом и увидела Шелл лежащей в постели. А поняв, что уже два дня никто не отвечает на звонки, подняла тревогу. Когда мы с Максом и Имми попали в ее мюнхенский особняк, Мария была жива. Десять дней она пролежала в коме, но выкарабкалась. Все были счастливы, дни пошли прежней чередой, и первое время никто не подозревал, как сильно эта история повредила Машин рассудок.
Когда в середине девяностых мы приехали в Альпы встречать Рождество, совершенно случайно выяснилось, что поместье... выставлено на аукцион. Мутти была женщиной разумной и еще при жизни распределила наследство поровну между тремя детьми: Имми к тому времени уже не было в живых. Не знаю, что разладилось в Машиной голове, но всегдашняя ее щедрость выродилась в маниакальное транжирство. Она уговорила Карла отписать ей свою долю, пообещав, что заплатит позднее. А когда разобралась со своей частью наследства и заложила построенный ею двухэтажный особняк, принялась швыряться деньгами. Поняв, что все, чем семья владела двести с лишним лет, уйдет с молотка, Максимилиан кинулся спасать положение. Расплатился с Карлом, с архитектором, которому, как выяснилось, не заплатили, попытался отсудить особняк. Каждый день появлялись новые кредиторы, очередные иски — долги нарастали как снежный ком.
Мы, конечно, и до этого замечали, что ведет себя Маша довольно странно. Если я по глупости жаловалась, что Насте нечего носить, уже на следующий день Мария присылала грузовик (!) одежды. Но никто и представить не мог масштаба катастрофы. Авторитет Марии Шелл во всем мире был столь велик, что стоило ей взять трубку, как любой банк без вопросов переводил миллионный кредит. Только пообещав: «Чек я отправлю позже», Маша получала муранские люстры за двести тысяч долларов, а также какие-то сумасшедшие домашние кинотеатры и навороченное оборудование, которые дарила знакомым крестьянам. Никому и в голову не приходило проверять ее кредитоспособность. Возможно, так проявлялся бунт против всего мира: ах, меня предали? Так вот вам, скуплю все, что хочется!
Уже в первых кадрах фильма «Моя сестра Мария» личный врач семьи демонстрирует снимки Машиного мозга и появившиеся там черные точки — отмершие клетки. Я как один из авторов сценария была категорически против этой сцены. Но Максимилиан настоял на «правде жизни». Конечно, отправить Марию в сумасшедший дом никто не решился. Она просто... слегла и больше не вставала. При строительстве дома жилой этаж она спроектировала по принципу свободного пространства: комнаты перетекали одна в другую. Свет, портьеры, бытовая техника управлялись при помощи пульта. Теперь хозяйка лежала в самой глубине, под вывезенными из Венеции потолками XVI века, а все вокруг приходило в движение по одному щелчку ее пульта. Зрелище было жутким и завораживающим. Будто сама себе напророчила такой финал.
Я ее навещала. Макс был страшно зол, что мы общаемся, обзывал «предательницей». Понимаю его, ведь за транжирство Марии расплачивалась вся семья.
Максимилиан бесконечно судился, и не всегда удачно, выплачивал неимоверные суммы, продавал недвижимость, расставался с раритетами из своей коллекции. Но я жалела одинокую старуху. Она была умнейшей женщиной и нуждалась в интеллектуальном общении, иначе свихнулась бы окончательно. Иногда по ночам мы выходили гулять, хотя все думали, что Мария не может подняться, и мне никто не верил. Маша говорила: «Если Наташа сказала, что сегодня красивая луна, значит, Мария встанет и пойдет с Наташей». Она пролежала почти десять лет. Умерла в семьдесят девять от пневмонии.
Сегодня я думаю, что Максимилиану не стоило влезать в эту историю. Благородство, которое он проявил, кинувшись выплачивать Машины долги, вышло боком. Мы потеряли три дома только в Лос-Анджелесе. Семейное состояние оскудело, и страдают в результате наши дети. Но в то время я была всецело на стороне мужа. Надо спасать Альпы? О’кей! Я брала под козырек и подписывала все необходимые бумаги. Искренне считала Макса рыцарем на белом коне и всегда, при любых обстоятельствах была с ним заодно.
— Даже когда Максимилиана обвинили в сексуальных домогательствах?
— Это очень смешная история. Дело было в 1993-м, Макс снимал в Эстонии для американского телевидения фильм «Свечи в темноте». В работе Шелл был настоящим перфекционистом. Он же не просто так поставил девять лент как режиссер и получил три «Золотых глобуса». А сколько раз ему присуждали приз нью-йоркских критиков — высшую награду в профессии! Максимилиан хотел, чтобы в картине звучала Пятая симфония Малера: для него это произведение олицетворяло ужас социалистического лагеря. Но один из продюсеров, Дайана Ботсфорт, выступила категорически против. Дескать, американская публика не готова к серьезной музыке и лучше выбрать совсем другую — примитивную, как мы говорили «куриную»... Скандал разгорелся в гостиничном номере Максимилиана: я играла в фильме главную роль, на съемках мы оба так уставали, что жили порознь. Когда страсти накалились до предела, Дайана прокричала:
— Все! С меня хватит! Я устала!
— Так сходи охолонись — прими ванну, — предложил Максимилиан.
Я не слышала, возможно, Макс добавил еще пару резких слов, на язык он был остер. Так или иначе Дайана взвилась:
— Эта ванна тебе дорого встанет. Засужу! — и выскочила из номера. Я при этом присутствовала. Кажется, даже закричала ей в спину:
— Мы победим!
Семейные люди, как солдаты, в случае беды должны подниматься плечом к плечу. Дамочка подала иск за сексуальные домогательства на двести семьдесят тысяч долларов. Адвокатом истца была Глория Оллред, та самая, что пыталась засудить Майкла Джексона за совращение несовершеннолетних. Кстати, в свое время Макс выступал в его защиту. Даже публиковал в журнале «Голливуд Репортер» за свой счет открытые письма Майклу, где были слова: «Мне стыдно за прессу, за медиа, за весь мир». На пресс-конференции, посвященной уже его разбирательству, Шелл настаивал, что Дайана просто хочет отсудить ни за что кучу денег. А потом встал и сказал:
— Я всегда говорил: не надо разбрасывать жемчуг перед свиньями.
Оллред взвилась:
— Вы называете мою клиентку свиньей?
Максимилиан невозмутимо ответил:
— Ну что вы? Я всего лишь цитирую Библию!
Боже мой, с каким благородством он ее сделал! Суд Максимилиан, разумеется, выиграл.
— С годами характер вашего мужа, очевидно, не делался легче...
— Максимилиан становился все более нетерпимым, иногда даже деспотичным. Скажем, он всегда был против, чтобы наши дети пробовали себя в актерской профессии. Твердил про неминуемые наркотики, уверял, что ранняя слава ломает детскую психику. Как-то мы вдвоем с Настей обедали в ресторанчике напротив крупного рекламного агентства.
Вдруг подходит женщина, представляется заместителем главы рекламной компании:
— Сегодня заканчивается кастинг на съемки в ролике пепси-колы. Я наблюдала за вашей девочкой, думаю, у нее есть шанс получить контракт.
Маленькая Настя сразу призналась:
— Мама, хочу.
Я говорю:
— Настюш, ну ты же знаешь — папа против.
Мы все-таки согласились пройти кастинг: Настя выиграла все семь туров, оказалась впереди двух тысяч претендентов. Что я пережила дома, даже передать не могу! Ведь мы отсутствовали целых четыре часа, к тому же чтобы не вызвать гнев мужа, пришлось врать ему по телефону. Макс обвинил меня чуть ли не в предательстве. Вроде как он звезда, все в Голливуде понимает, а мы с Настей — никто. Разумеется, ни о каких съемках уже не было и речи. Этим летом дочка призналась, что перед смертью Максимилиан попросил за ту историю прощения.
А я вспомнила другую. Когда Насте не было и двух месяцев, режиссер Фред Скеписи, влюбившись в фильм «Леди Макбет Мценского уезда», пригласил меня на главную роль в свой блокбастер «Русский дом». Звезда фильма Шон Коннери был в таком статусе, что мог «держать кассу» в одиночку, и продюсеры позволили задействовать никому не известных русских артистов. Контракт был уже подписан, когда меня попросили приехать на кинопробу. Потом выяснилось, что на роль претендовала и звезда Голливуда Мишель Пфайффер, но режиссер продолжал настаивать на моей кандидатуре: проба была чистой формальностью. Однако Макс, едва о ней услышав, затопал ногами: «Это унизительно! Ты себя не на помойке нашла! Либо они тебя берут, либо нет!» Я послушалась, хотя внутренне не была с ним согласна, чувствовала, что фильм станет трамплином моей карьеры на Западе. Никуда не полетела, и виноват в этом Максимилиан. Он оказался слишком ревнив к профессии. К сожалению, делал все возможное, чтобы я не состоялась.
С годами мы ссорились все чаще. Я патологически чистоплотна, Макс обожал хаос. Порядок в доме еще удавалось поддерживать, но в своих офисах Шелл был полноправным хозяином. Как-то к нам в гости пришел Никита Михалков. Макс Никиту обожал и тут же повел на экскурсию по своим владениям. Как же хохотал Михалков, рассказывая о ней московским приятелям! Пробираться по огромной комнате можно было только бочком, лавируя между небоскребами из книг и рукописей. При этом всклокоченный, возбужденный Шелл периодически вытягивал из-под глыб своей макулатуры бесценные раритеты: «Смотри, это письмо Моцарта друзьям. А тут у меня где-то письмо Ленина, за которое я заплатил на аукционе сто двадцать семь тысяч долларов». Это было чистым безумием!
От моих попыток хоть как-то упорядочить нашу жизнь муж только отмахивался. Говорил неодобрительно: «Ты мой коммунистический пятилетний план». Сам Максимилиан действовал исходя из настроения. В Мюнхене мы жили в старинном особняке, принадлежавшем Максу, в какой-то момент его поставили на реконструкцию. Но когда она завершилась, Шелл вдруг заявил: «Зачем нам опять туда въезжать? Столько времени потратили на выезд. Не хочу, не буду. Что-нибудь придумаем». Уникальные ковры ручной работы, доставшиеся Максимилиану от иранской принцессы Сорайи, с которой у него был трехлетний роман, так и сгнили на складе. Было страшно жаль, но у меня на спасение этого просто не хватило рук. Макс считал, что достаточно нанять помощников и все будет в порядке. Но как говорится: «Хочешь что-то сделать хорошо — делай сам». Я не вязала носки, сидя на вершине альпийской горы, а крутилась как белка в колесе: занималась детьми, тащила на себе поместье в Австрии, дом в Лос-Анджелесе, который никогда не стоял без гостей, постоянно была на звонке с Москвой, начала писать музыку, создала уникальный проект «Страна Пушкина».
— В Америке вы больше не снимались?
— Я постоянно моталась туда-сюда, нигде не останавливалась надолго, а в Голливуде есть пословица: если тебя тут нет, то ты уже умер. Кстати, сегодня это можно сказать и о Москве. Максимилиан стал все больше времени проводить в австрийском поместье.
Где папа — там и мы, только жили не в сторожке, а в благоустроенном доме Марии. Жизнь на две страны была мучительна для детей. Димитрий остался учиться в Штатах, а маленькая Настя с сентября по декабрь ходила в школу в солнечном Лос-Анджелесе, следующие полгода — в заснеженных Альпах. Дочка плакала: только найдет друзей и наладит отношения, как приходится перелетать через океан. Я как человек, который не раз, достигнув успеха, все бросал и начинал сначала, прекрасно ее понимала.
Поверьте, более красивого места на планете, чем Каринтия, не существует. Но это летом! Зимой там темнеет уже в четыре часа — и можно застрелиться. Настя вставала в полпятого утра, чтобы попасть в гимназию вовремя. Она находилась в низовье, с нашей горы высотой в тысячу триста метров Настя и еще одна крестьянская девочка спускались на обыкновенных санках. Потом они час ехали на автобусе, еще тридцать минут шли пешком: дорога до школы занимала два с половиной часа. Я умоляла Максимилиана купить трактор, способный расчищать снег, или хотя бы машину, на которую не нужно было полчаса надевать специальные цепи. Кто ездит на «мерседесе» по заснеженным горам? Но его швейцарское упрямство не поддавалось никакой логике.
Скажем, Макс всегда следил, как я выгляжу. Никогда не шла вслед за модой, сама ее создавала и диктовала. И носила только то, что хотела и в чем удобно. Максимилиану нравилось, хотя, бывало, и тут протестовал. Вот, например, я всю жизнь занимаюсь танцами и обожаю лосины. А Шелл меня стеснялся:
— С ума сошла! Какие лосины?! Еще и шорты сверху! Тебе уже тридцать пять!
— Максинька, но они не стесняют движений! Это удобно!
При этом на собственный внешний вид ему было совершенно наплевать. Спокойно тратил деньги на шикарные гостиницы и перелеты в первом классе, но вытащить его в магазин было мучением. Помню, при нашем знакомстве страшно удивилась, что такой красивый и знаменитый мужчина ходит в расклешенных брюках. О том, что они вышли из моды, знали даже живущие за железным занавесом советские артисты. В шкафу Максимилиана висело тридцать пять джемперов на трех пуговках, которые он носил по тридцать пять лет — его не смущало, что многие из них были заштопанными. И еще висели бесконечные черные шарфы. Впрочем, все это Макс носил с врожденной элегантностью.
Мы могли сколько угодно ссориться, но я знала: именно Шелл научил меня всему. Как любить, иметь семью, ощущать себя матерью. Макс стал отцом моему сыну Димитрию и уделял ему столько любви и заботы, что мне иногда даже было обидно за Настю. Он показал мне мир. Искренне считаю Макса гениальным режиссером и всегда мирилась с особенностями его психики и несовершенством характера. Не могла понять одного: почему человеку столь высокого интеллекта не нравится, что я развиваюсь?
— Что пробудило интерес к духовным исканиям?
— В какой-то момент я поняла, что заблудилась. Макс знал меня одним человеком, сын, с которым единственным говорила по-русски, — другим, у дочери в голове — третий образ. А вокруг — секретари, бизнес-менеджеры, агенты, домработницы, кухарки — и под каждого надо подстраиваться. Куда подевалась настоящая Наташа, прямая, искренняя? Захотелось прислушаться к себе, нащупать ту матрицу, на которой записана главная программа человеческой жизни.
Максу не нравились мои искания. Со временем недоверие между нами только усилилось. Но я больше не хотела ни под кого подстраиваться. Я такая, какая есть. Максимилиан не был готов к подобным заявлениям. Привык, что вся моя жизнь принадлежит ему без остатка. Вчера еще наивная девочка из далекой страны вдруг топнула ножкой! Подвиньтесь, дяденька: в конце концов вы из Швейцарии, где живут восемь миллионов человек, а меня знают и любят двести восемьдесят миллионов! Конечно, осознание произошло в глубине души, вслух я этих слов не произносила. А вот Шелл поддеть умел, причем жестко. Как-то мой менеджер не остановился на одном из обязательных в Лос-Анджелесе знаков «стоп», и Максу как владельцу автомобиля пришлось заплатить штраф в двести семьдесят долларов. С тех пор к месту и не к месту он отпускал свои «черные» шуточки: «Вы, русские, все такие. Не останавливаетесь, где положено». Казалось бы — ерунда. Но когда слышишь такое по семь раз на дню, начинаешь раздражаться.
В 2000 году Макса пригласили в Ригу на фестиваль «Балтийская жемчужина»: ему собирались вручать приз как лучшему артисту миллениума. Чувствовала, что случится беда, и умоляла не ехать, но он полетел: всегда был тщеславным, шутил, что на его надгробном камне надо будет написать «Он умер за престиж».
Перед началом церемонии Макс упал в туалете с острым приступом панкреатита. И впал в кому. Я перевезла мужа в Мюнхен и два месяца от него не отходила.
Врачи требовали, чтобы Макса отключили от аппарата: «Он никогда не придет в себя! А если это и случится, очнется овощем!» Но я, сама пройдя через две клинические смерти, прекрасно знала, что Максимилиан все слышит и чувствует. Дома в Мюнхене уже не было, пришлось жить в офисе кинокомпании Шелла — абсолютно пустом и почему-то неотапливаемом. Сражалась в одиночку, не с кем было даже поделиться своей верой: агент мужа, с которой у него были прекрасные отношения, твердила «Не могу его таким видеть!» и не заходила в клинику. Но спустя два месяца Макс очнулся. Я его вытащила!
Еще через несколько месяцев Шелл согласился участвовать в бродвейской постановке «Нюрнбергского процесса». Добром эта затея кончиться не могла: он еще не до конца восстановился после болезни. Я сразу сказала: «Шоу будет закрыто!» Но до невозможности упрямый Максимилиан не стал ничего слушать и полетел в Америку. Спектакль быстро сняли, как я и предполагала. И именно той весной в Нью-Йорке он встретил Элизабет Михич.
— До этого он не давал повода для ревности?
— Ни одного. Человек болезненно честный, уже при нашей встрече он предупредил: «Я — мужчина. А значит — охотник и очень люблю женщин. Либо ты это принимаешь, либо нет».
Я приняла. Дунаевский даже будучи за рулем поворачивался за каждой красивой попкой. Это было так оскорбительно! Случалось, из-за этого я из машины на полном ходу выбрасывалась. А Максимилиан никогда не давал видимого (!) повода к ревности.
И вот теперь он требовал развода. Это случилось восемнадцатого ноября 2001 года. При этом Макс сказал: «Я встретил женщину. Она простая, примитивная, некрасивая и неумная. И я останусь с ней». Вначале не поверила! Подумала: решил устроить какую-то дурацкую проверку. А когда увидела фотографию Элизабет в «Бунте», мне стало страшно. Максимилиан опять меня не обманул! Сразу было понятно, что эта женщина простая, примитивная, некрасивая и неумная.
Я с ума сходила. Чувствовала, что нам нельзя расставаться, просто не имеем права. Миллионы людей воспринимают такие пары как образец для подражания, связывают с ними все свои чаяния. Мировая знаменитость Максимилиан Шелл и советская кинозвезда Наталья Андрейченко вслед за Владимиром Высоцким и Мариной Влади дали надежду, что диалог между СССР и Западом возможен. Простите за пафос, но в каком-то смысле наш союз был символом времени. Какие бы трения между нами ни происходили, я бы никогда не посмела разрушить брак, знала, что это принесет только несчастья. Именно об этом я бы хотела предупредить Марию Шелл: музыкант Р. и Артистка тоже навеки связаны.
Я понимала, что имею дело с серьезным злом. Так уж сложилось, что я всегда дружила с ясновидящими. Они говорили, что чувствуют черную энергию Элизабет, но она собрала вокруг себя такую дьявольскую армию, что они не могут встать на мою защиту. На увещевания Максимилиан не реагировал, и тогда я стала писать ему письма. Бумага всегда имела на Шелла магическое воздействие. Я надеялась так сохранить семью, защитить детей, воскресить того Макса, которого любила. Я обращалась к нему «мой Любимушка». Максимилиан не говорил, что их читает. Но после каждого письма становился немножко другим, прежним.
Я не скандалила. Когда Макс отправился к Элизабет на свидание, даже передала для нее букет с запиской «Добро пожаловать в семью». Подумала: если оттянуть ситуацию и заставить время работать на себя, Макс успокоится и поймет, что семья для него важнее и дороже. Помню, как Шелл взял цветы, положил в багажник и долго смотрел на них, не понимая, что делать. Я уверена: он не подарил их от меня, может быть, привез как свой подарок? Но это мои домыслы.
Максимилиан заявил, что Элизабет нужно «рекогнишн» — признание ее статуса единственной подруги Шелла. Тогда я произнесла главную мудрость Натальи Андрейченко: «Любовь — это не обладание, а свобода. Там, где присутствует «рекогнишн», любви нет места. Эта женщина тебя не любит, и закончится все очень грустно. Запомни мои слова, она тебя обязательно отхлещет по твоему аристократическому личику».
Макс меня не услышал. По его словам, Элизабет занималась искусством, владела галереей. Но это все неправда: у нее был салон, а вернее лавка, где якобы продавался антиквариат. Димитрий туда заходил и рассказывал, что Элизабет продает каких-то бронзовых чертей с копытами. Но Шелл, конечно, начал ее раскручивать. Беда в том, что Михич влияла на Макса куда сильнее, чем он на нее. Он перестал принадлежать самому себе: это был уже не тот человек, с которым я связывала судьбу. Убеждена, что Элизабет польстилась на славу и богатство, она это и не скрывала, постоянно что-то требовала, предъявляла претензии. Воспоминания о нашем браке превратились в табу, Элизабет делала все, чтобы свести мое общение с Максом к минимуму. Шелл откровенно ее побаивался. Еще вчера гордый аристократ, он все чаще напоминал суетящегося старика. Однажды Макс поделился очередным обвинением Михич. Она ему заявила: «Ты воняешь, как разлагающийся олень!» Он как будто даже смаковал это оскорбление. Все произошло при детях, при работающих на ферме крестьянах. Для аристократа Шелла такое унижение было немыслимо. Как легко он отказался от титула!
— Вы были знакомы с Элизабет?
— Я увидела ее только в 2005 году, на похоронах Марии Шелл.
Не собиралась к ней подходить, но мы столкнулись у кладбищенской калитки. И тут, признаюсь, я не удержалась. Глядя Элизабет прямо в глаза, произнесла: «Вам бы в дальнейшем очень помогло, если бы вы не делали вид, что меня не существует. Почему, ворвавшись в мою жизнь, вы даже не извинились?»
Она, конечно, ничего не ответила. Развернулась, убежала, схватив Макса под ручку. Элизабет была уверена, что, игнорируя меня, она ведет себя по-королевски. Думаю, больше всего Михич бесило, что я ни разу не сорвалась на Шелла. Странная у ее любовника оказалась жена — вместо того чтобы закатывать истерики и выдвигать условия, говорит: «Пожалуйста, дорогой, живи со своей тетей. Надеюсь, ты одумаешься». Примитивное сознание Элизабет не могло этого переварить. Можно вытащить девушку из деревни, но деревню из девушки вытащить нельзя.
Я по-прежнему прилетала в Альпы, останавливалась в доме Марии. На стенах всегда были развешаны фотографии моей семьи, но всякий раз, когда я приезжала, обнаруживала, что они исчезли. Не имея на это никакого права, Элизабет их снимала, действовала по принципу: с глаз долой — из сердца вон. Однако пусть наш союз не был обычным, но он оставался семейным. Пока в один прекрасный день мне не привезли бумаги о разводе. Да еще в сопровождении полиции! Макс организовал все очень хитро. В те годы главным нашим местом жительства считалась Америка. Но в Штатах, где закон на стороне женщин, особенно после стольких лет брака, Максимилиан остался бы ни с чем. И он умудрился оформить развод в Австрии, где был царь и бог. Судов не понадобилось: Макс обвинил меня в неисполнении супружеских обязанностей. Господи боже мой! Он приводит в дом женщину, а потом предъявляет претензии, что я с ним не сплю! Нормально? Так или иначе, я все подписала: хотелось завершить эту историю по-хорошему. Мы договорились о моем содержании. Макс даже не возместил ту часть гонорара за «Тихий Дон», которую я вложила в дом в Лос-Анджелесе, а это было ни много ни мало треть его стоимости.
Но и развод не превратил нас во врагов. Тем же вечером, двадцатого декабря 2007 года, грустные-прегрустные, погрузились в машину и поехали в Альпы к детям. Отмечать Рождество Макс уехал к Элизабет в Вену. Но несколько дней спустя вновь вернулся: на Новый год в поместье принято запускать фейерверк, крестьяне очень ждут этого праздника, никому не хотелось нарушать традицию.
А ровно через две недели после развода сбылось мое предсказание: Макс и Элизабет расстались. Она нашла у Шелла письмо от опереточной артистки Ивы Миханович, игравшей в одном из его спектаклей. Ива писала, что собиралась выйти замуж и вдруг поняла, что любит совсем другого человека — Максимилиана, это несправедливо, она несчастна, бла-бла-бла. Обыкновенное признание молоденькой девочки. Думаю, она была искренна: работая под началом Шелла, в него невозможно было не влюбиться. Уверена, что Макс даже не помнил, как она выглядит. Но Элизабет впала в бешенство и надавала Шеллу пощечин, причем на публике, в доме австрийского аристократа и владельца телекомпании Карла Шписа: Макс снимался у него за очень большие деньги в очень плохих фильмах.
Смешно и грустно: опять не подвела меня моя интуиция! Ведь все семь лет, что длилась эта история, я предвидела ее финал. Макс признался: «Я тебя боюсь. Все твои предсказания сбываются». Но это было не ясновидение, а логичное предположение, основанное на поведении Элизабет. Она так страстно ждала нашего развода, что когда он произошел, расслабилась и потеряла чувство самосохранения.
Шелл тут же разорвал с Элизабет всякие отношения. Но продолжал оплачивать ей шикарный пентхаус в Вене! Даже когда, начав-таки встречаться с Ивой, сам поселился с ней в крошечной съемной квартирке. Такие женщины, как Элизабет, — не Наташи, которые уходят в никуда.
Узнав о романе, она пришла в такую ярость, что несколько раз прокалывала шины Ивиной машины. Даже не подумала, что этот автомобиль был для Максимилиана единственным средством передвижения: сам за руль он уже не садился, его возила молодая подруга. Ива часто приходила ко мне плакаться: «Элизабет — монстр! Почему он за нее платит? Чем она его шантажирует?» Мне кажется, Шелл до конца своих дней опасался Михич, возможно, она знала про него какую-то тайну.
Могу сказать, что Ива была моей ставленницей. Потому что Элизабет оставалась рядом с Максом только для того, чтобы его ограбить и лишить жизни. Совсем не то с Ивой. За версту было видно, что девочка действительно влюблена: смотрела Максу в рот, сдувала с него пылинки, беспрекословно выполняла любое его желание и чуть ли не боготворила.
— Как вы познакомились с Ивой?
— Это случилось в Турции на кинофестивале, где Максимилиан проводил мастер-класс. Дверь номера, в котором остановился Макс, открыла Ива. Помню ее затравленный взгляд. Наверное, она меня боялась. Но я ее просто обняла. Номер оказался крошечным и грязным: Миханович еще не знала, что условия проживания такой звезды, как Максимилиан, надо оговаривать загодя. Забегая вперед, скажу — уже после смерти Макса Ива, дурочка, впустила телевизионщиков в его жалкую сторожку. Сама я всегда была против такого: нельзя разрушать легенду. Но это мелочи. Главное, я сказала девушке, что она — наш ангел-хранитель и продлит ему жизнь.
В тот же день на пресс-конференции у Макса спросили о жене. Он с гордостью представил... меня. И это в присутствии своей подруги! Ива не обиделась, поняла: он просто забыл, что мы уже в разводе. Двадцать один год брака нельзя стереть из памяти легким движением ластика. А вечером, перед церемонией открытия фестиваля, Шелл попросил: «Умоляю, пройди со мной по красной дорожке».
Видимо, он боялся Элизабет, не хотел выводить на публику новую спутницу. А у меня с собой даже вечернего платья не было, но Макс не желал ничего слушать: «Кого это волнует?» И в миллионный раз рассказал, как его мать-баронесса в аналогичной ситуации появилась на светском рауте в ночной рубашке, но с такой прямой спиной, что никто не усомнился, что это вечернее платье. Я вышла под вспышки фотокамер вместе с Максом. В том, в чем была, — джинсовом костюме со стразами.
Через несколько лет мы с Шеллом ехали на машине к моему приятелю и его потянуло на откровенность:
— Что мне делать? Я не влюблен в Иву совершенно. Но я был влюблен в Элизабет.
Слышать такое было больно. Сюсюканья Максимилиан не терпел, и я была откровенна:
— Будь благодарен. Человек согласен подарить тебе свою жизнь. Какое имеет значение: влюблен — не влюблен?
— Ты права, ты права. Я благодарен... Она мне будто медицинская сестра.
Миханович действительно за ним ухаживала. Макс страдал от нешуточного диабета, а она, дочь врача, могла и уколоть так, чтобы не почувствовал, и таблетки подложить незаметно. Но когда мы встречались, всякий раз тяжело вздыхала: «Наташа, это нелегко». Хотя Иве в отличие от меня удавалось не реагировать на настроения Шелла. Он перестал подпитываться чужой энергией в ответ на свои выпады и тут же присмирел.
Наши человеческие, дружеские отношения никогда не прерывались. Последний раз виделись в июне: я прожила в Альпах три месяца. Самая преданная секретарша Макса тогда сказала:
— Максимилиан поговаривает о женитьбе. Как ты к этому относишься?
— Я не верю. Макс — заядлый холостяк. Он и на мне женился только по политическим причинам.
— Ты не права. Ива поставила условие: либо регистрация брака, либо она уходит.
Шелл был уже очень болен, не мог ходить. Он страшился одиночества. Не раз говорил, что больше всего на свете боится, что перед смертью некому будет поднести ему бесплатный стакан воды. Но все же я была уверена, что Макс доживет холостяком. Хотя глаза на Иву у меня открылись. Прожив вместе пять лет, они с Шеллом все-таки поженились — за пять месяцев до его смерти.
Первого февраля в девять вечера мне в Мексику позвонила Настя. В Европе было четыре утра, и едва увидев на мобильном ее номер, я сразу все поняла. Но испугалась и задала совершенно идиотский вопрос:
— Ты живая?
— Мам, ты в себе? Если звоню, значит, живая. Но папа...
Это был шок. Первое время Максимилиан всюду мерещился, и днем и ночью видела его тень, бродящую вокруг дома. Я и гнала Макса, и кричала, и плакала, но он приходил снова и снова. А потом узнала, что Шелл так и не выполнил данной мне клятвы: не оставил завещания, не распорядился своим наследством. Как он мог? Когда виделись последний раз, я на коленях просила, чтобы защитил нашу дочь Настю.
Видимо, наш брак и впрямь был заключен в высших сферах: меня не было рядом, когда Максимилиан умер, но вышло так, что я его дважды хоронила. Вначале — в феврале, когда состоялось торжественное прощание. А прошлым летом я приехала в Альпы на премьеру дочери. В последние годы Настя постоянно живет на ферме. Она — актриса, участвовала в самодеятельном спектакле. Как раз в это время было решено захоронить урну с прахом Максимилиана на семейном кладбище, рядом с его любимой сторожкой. На церемонии присутствовало всего несколько человек: Ива, Настя, ее бойфренд Михаэль, их дочь — моя внучка Леа-Магдалена и я.
Только после ухода Макса я впервые за много лет почувствовала себя свободной. Смешно и странно, но это так. Сегодня мое сердце более чем открыто. Мечтаю о таких отношениях, которые связывали Пола Маккартни с его женой Линдой: они не разлучались ни на минуту. Представляете, на каком уровне у них было взаимопонимание, уважение и любовь? Обрести рядом такого человека — мое чистое и четкое намерение.
— Сегодня все «пилят» миллиардное наследство Шелла.
— Пусть судачат. Не хочу обсуждать деньги, особенно чужие, это противно и унизительно. Тем более до сих пор никто достоверно не знает, о каких суммах идет речь. По закону наследство следует разделить между вдовой и двумя детьми. Ива вообще не ожидала, что ей что-то перепадет. Летом, когда была в Австрии, она ко мне прибегала, оправдывалась. Но сегодня ее адвокат роет носом землю.
Пока остаются одни вопросы. Прежде всего речь идет об альпийском поместье. Как разделить его на троих? Кто возьмет на себя ответственность за эту землю, ведь у нее должен быть один хозяин? Еще во времена разбирательств с долгами сестры Макс мне объяснил: главное достоинство этой земли — в ее самоокупаемости. Если начнешь отрезать по чуть-чуть лес, уничтожать его, поля останутся голыми, содержать землю окажется не на что и придется резать дальше и дальше.
В Швейцарии, в Базеле, остался дом, в котором Максимилиан всю жизнь сдавал апартаменты. В Германии — легендарная коллекция картин. Они будут выставлены на аукционе Christie’s. А еще существуют вложения средств, авторские отчисления, ну и так далее.
Сколько еще будет тянуться волокита по вступлению в права наследования? Не окажется ли Настя обманутой? Останутся ли у нее какие-либо деньги после оплаты адвокатов?
На эти вопросы тоже нет ответа. У австрийцев в ходу пословица: когда кто-то умер, уже никто никуда не спешит. Я очень тревожусь, ведь дети продолжают вести тот образ жизни, к которому привыкли, и о будущем не задумываются. Они слишком избалованы: папа все всегда разрешал, отчего оставался белым и пушистым. Если мама и няни пытались проявлять строгость, их тут же записывали в деспоты. Как мы скандалили по поводу правильного питания! У Насти с детства были нелады с весом, пыталась пересадить ее на салаты, но Макс командовал: «Мы не зайцы!» — и они дружно шли есть дорогие гамбургеры.
Я всегда уважала Димитрия и Настю как отдельных личностей: не заглядывала в их ящики, не подсовывала тесты на наркотики, не влезала в домашние задания. А они, когда выросли, обвинили меня в равнодушии. Наши отношения складывались непросто, и в этом моя настоящая трагедия. Сколько себя помню, семья была для меня свята. Все делала для папы и бабушки, которая меня воспитала. И маму, которая живет в Долгопрудном, дай бог ей здоровья, буду содержать до последней секунды. Это необходимость, не зависящая от сиюминутных обид, ведь на свете нет никого ближе родных. Но вышло так, что мои дети выросли западными людьми и умеют выставлять флажки, за которые никого не пускают.
Они живут в разных странах. Димитрий окончил лучший швейцарский колледж, университет и осел в Лозанне, работает в банке. Наши отношения заморожены. Скажу лишь, что сына давно простила, теперь выбор за ним.
Наша Настя росла сложным подростком, случалось, и из дома убегала. Признавалась: «Непросто иметь такую маму, как ты, идеальную Мэри Поппинс. И терпеть, если леди Совершенство начинает тебя воспитывать!» Сегодня, когда дочка сама стала матерью, мы вновь сблизились. С отцом своего ребенка Настя познакомилась на Фестивале оперетты в Мёрбише, где она играла в спектакле Шелла, а он возглавлял бригаду реквизиторов. Моя внучка Леа-Магдалена — копия Макса. Ей уже исполнилось шесть.
Я продолжаю свой духовный путь. Давно вернулась к себе, стала той Наташей, с которой мне не скучно. Я живу в уединении. В отличие от христиан для толтеков существует тридцать семь грехов, в том числе одиночество. Люди часто путают два понятия. Одиночество — это рок, знак судьбы. Если оно наступает, надо резко что-то менять. А уединение — личный выбор человека. И я сама его выбрала. Вот только очень хочется поделиться своими знаниями, передать людям мудрость, которой напитана древняя земля.
Почему у здорового духа и тело здоровое? Почему необходимо совершить выбор: жить, чтобы есть, или есть, чтобы жить? А главное — как сделать так, чтобы радоваться, радоваться, радоваться и быть самыми счастливыми людьми? Надо вспомнить, что прошлое уже не вернуть, а будущее может и не наступить. Толтеки называют ум «паразитом», оттуда приходят страхи. Настоящая жизнь начинается лишь тогда, когда ты отключаешь голову и прислушиваешься к душе. Абсолютно счастливым можно быть только здесь и сейчас. Этому учили святые всех религий.
После долгих исканий я поняла, что человеку ничего не принадлежит. Даже тело он берет напрокат. Действительно нашим является только то, что мы отдаем. Только это остается в сердцах, а значит, навсегда записано на тонкую пластиночку души, где хранится вся информация, которая и путешествует с тобой из одной жизни в другую, как вечная память космоса. Поэтому я спешу поделиться своими знаниями и начиная с мая этого года открываю в своей резиденции в Мексике мастер-классы. Лично буду проводить сеансы йоги и медитации. Я планирую заниматься с каждым индивидуально, весь курс пока будет составлять пять дней. Добро пожаловать в духовный центр Натальи Андрейченко и Мэри Поппинс.
Подпишись на наш канал в Telegram