Женщины не любят не уверенных в себе мужчин. Восемьдесят процентов успеха зависит от того, насколько ты нахален, насколько уверенно взял ее за руку и повел.
«Бросили артистов на войну, дух солдатам боевой поднимать. / По привычке я подстроил струну, но гитара отказалась воевать» — эти строчки родились после поездки на Афганскую войну: я работал тогда в ансамбле «Пламя» и несколько раз с концертами побывал в наших войсках. Помню, поем во дворе госпиталя, а санитары несут раненого, даже не на носилках, а прямо в простыне, и подвешивают ее между деревьями словно гамак, чтобы солдатик тоже нас послушал. Его отчаянный взгляд, как у кричащей птицы, я выдержать не смог, отвел глаза. Понял тогда, какое счастье, что мы можем подарить этим парням, рискующим собой, хоть немного радости. Впервые ощутил свою нужность как артиста.
Боль в ноге, мучившая меня всю поездку, казалась мелочью. Наверное, не заметил, как подвернул или ударился. Пройдет. На сцену выскакивал бодренько, но стоял будто цапля, поджав ногу.
В Москву летели через Ташкент, самолет в столицу отправлялся на следующий день. Ребята радовались, что вернулись из Афгана живыми, напились вусмерть. Я тоже глотнул водки, надеялся, это уменьшит боль. Не помогло, нога раздувалась на глазах. Всунуть ее в ботинок уже не смог, пришлось примотать его к ступне веревкой. Попросил нашего музыканта Валеру Белянина: «Позвони моей жене, попроси, чтобы забрала меня в аэропорту».
Валера успел сказать в трубку: «Таня, встречай Славу, у него нога...» — и связь прервалась. Снова прозвониться не получилось. И жена провела бессонную ночь в страхе, что мужа ранили, пришлось ампутировать ногу. Побелела, когда увидела, как меня выносят на носилках.
В «Склифе» врачи сделали снимок: «Мы не понимаем, что с вами, — надо понаблюдать». На другой день отказали пальцы рук, пошевелить ими не мог. Я совсем пал духом.
Татьяне доктора заявили: «Ни с чем подобным нам встречаться не доводилось, может, это СПИД, пока не знаем». Жена меня в подробности не посвящала, а я не особо вникал, почему она постоянно плачет: находился в полуобморочном состоянии. Ко всем моим несчастьям прибавилась горячка: температура вмиг подскакивала до сорока, потом так же необъяснимо падала до тридцати пяти и пяти. Вирусологи тоже разводили руками, не могли определить, что за зараза во мне поселилась. Я провел два месяца в больницах, сражаясь за свое здоровье, и вдруг загадочная болезнь исчезла. Видно, рано было мне еще подводить итоги.
...В детстве ничто не предвещало, что стану артистом, — мечтал о футболе. Жили мы с родителями неподалеку от Белорусского вокзала в полуподвальной комнате двухэтажного дома, из удобств — только рукомойник.
Мой отец Ефим Иванович приехал из украинского села Белоусовка в Москву в одной калоше (другую потерял по дороге), чтобы выучиться на шофера. Мама была учительницей в школе. От меня не скрывали, что мой отец у нее — второй муж. Первый работал инженером на авиационном заводе. Там во время испытаний произошел взрыв, Дмитрий Васильевич получил серьезные ранения, пролежал два года, мама его выхаживала, но он все-таки умер в 1942-м. Старшая сестра Нонна — его дочь. А мой отец работал до войны у Дмитрия Васильевича водителем. Вернувшись с фронта, зашел проведать жену бывшего начальника да так и остался в шестиметровой комнатке на «Белорусской». Думаю, он влюбился в маму еще раньше: она была эффектная, очень компанейская, прекрасно пела.
С сестрой у нас разница в семь лет — Нонна стала моей Ариной Родионовной, постоянно воспитывала, таскала в музеи, предпочитая компанию брата ухажерам, а еще дразнила, что останусь на всю жизнь маленьким, рыжим и конопатым, девки любить меня ни за что не станут. Я от такой перспективы сильно расстраивался и грозился: когда вырасту, обязательно отлуплю сестру.
Но этого, конечно, не произошло, у нас прекрасные отношения. Нонна окончила МАРХИ, стала членом Союза архитекторов.
Сестра замечательно играла на гармошке-двухрядке. Летом в деревне Занино Тульской области, где жила мамина мама, мы каждый вечер собирались у липки, росшей у нашего дома. Сестра играла, ребята пели. Но когда Нонна решила поступать в художественную школу, ей стало не до посиделок. Меня принялись подначивать: а слабо тебе, Рыжик, заменить сестру? Я поднапрягся, пошел в музыкальную школу и к следующему лету освоил инструмент. Играть меня учил изумительный баянист — Иван Дмитриевич Чухланцев. Он тоже был из деревенских, обладал практическим крестьянским умом, и по его настоянию я разучил популярные песни. «Подвернется халтурка, не оплошаешь», — объяснял выбор репертуара учитель. Он оказался прав. В деревне я чуть ли не каждый вечер играл на танцах, по свадьбам и юбилеям буквально затаскали. А еще я убедился, что хороший баянист неизбежно становится объектом пристального женского внимания, хотя ростом тогда еще не вышел, меня не было видно из-за баяна.
В конце пятидесятых в столице развернулось строительство новых домов. Чтобы получить квартиру, многие жильцы «старого сектора» вывозили вещи к родне и поджигали свои жилища. Мы с соседями пошли по другому пути. Ночью все долбили фундамент, заливали в дырку воду, которая, замерзая, разрывала кирпичную кладку. В итоге дом был признан аварийным и нам дали трехкомнатную квартиру на Юго-Западе, казавшуюся огромной. Она была на последнем этаже пятиэтажки без лифта, окрестности утопали в грязи и вишневых садах, и все это было, конечно, счастьем. Матушка еще полгода вскакивала по ночам, охваченная страхом, что сейчас кто-то явится и отберет у нас квартиру — ведь мы получили на два квадратных метра больше, чем было положено по санитарным нормам.
В новой школе я оказался лучшим по математике и после ее окончания поступил в МИИТ. В шестидесятые баян совсем вышел из моды, стал ассоциироваться с глухой деревенщиной. Хотелось чувствовать себя «белой костью». И это было легко сделать — взяв в руки гитару. Стал играть в институтской группе. Лето мы проводили в студенческом лагере «Буревестник», развлекали золотую молодежь из МГУ, МГИМО... Кстати, «Машина времени» тоже начинала на той площадке.
На танцы в «Буревестнике» приходили две фантастической красоты камбоджийки — студентки хореографического училища. Одна из них, как мне сказали, была племянницей принца Камбоджи Нородома Сианука. Звали ее Тана, но она просила называть Таней. Пару раз мы поболтали, и я благополучно о ней забыл. Однако в Москве девушка позвонила и предложила повидаться. Заехал к ней в училище, посидели на подоконнике. Русский язык Тана понимала с пятого на десятое. Пришло время прощаться. И она вдруг говорит: «Вы уже уходите? Давайте провожу вас до метро». Вышли на улицу. Поздняя осень, слякоть, а Тана в легких туфельках на шпильке. Промерзла жутко, но все оттягивала момент расставания. Спрашивает:
— Можно я буду вам звонить? Может, мы иногда станем встречаться?
— Конечно звони.
И мы начали видеться. Один раз пошли в кино на «Джентльменов удачи». Она, бедная, ничего не понимала, постоянно переспрашивала, что происходит, почему зал валяется от смеха. А еще задавала наивные вопросы: «А Брежнев хороший? А Сталин?»
Матушка моя никак не могла понять, кто звонит: акцент чувствовался, но чей, разобрать не получалось. Однажды подслушала, как я назначаю Тане свидание на Ленинских горах. Только встретились, вдруг из кустов вылетает мама, цепляет на нос очки и разглядывает нас в упор. Я, конечно, сделал вид, что впервые ее вижу.
— Что за странная женщина, почему она так смотрит? — удивилась Тана.
— Да просто мы с тобой привлекаем внимание!
А надо сказать, что я тогда носил длинные волосы и круглые очки, как у Джона Леннона. Да и у Таны внешность экзотическая.
Погуляли, попрощались, я поцеловал ее в щечку.
— Как мне расценивать этот поцелуй? У тебя серьезные намерения?
— Ничего это не значит, просто поцеловал на прощание. Я тоже хочу тебя спросить: почему ты не смотришь в глаза во время разговора?
— Когда восточная девушка смотрит в глаза мужчине, она признается ему в любви, — Тана покраснела. — Я бы хотела познакомиться с твоей семьей, мамой.
— Давай поедем к нам в гости.
— Не могу...
— Почему?
— По законам моего народа девушка имеет право появляться в доме мужчины только в сопровождении подруги, иначе будет считаться падшей женщиной.
— Хорошо, моя сестра тебе в подруги подойдет?
Согласилась. Через пару дней подходим втроем к нашему панельному дому, я спрашиваю:
— У вас такие есть?
— Да. Но знаешь, Слава, в Камбодже в них живут очень бедные люди.
Тана принесла родителям подарки — две консервные банки с национальными деликатесами. Открыли: в одной оказалась маринованная саранча, в другой — какие-то личинки, матушка моя изысков этих не оценила, сразу же отправила в помойное ведро.
Наверное, Тана строила планы, в которых я присутствовал как глава семейства. Но я к подобным подвигам был не готов. В одной моей песне есть слова: «Боюсь, что ты любишь. Не отвечай, не отвечай, молчи». Они хорошо описывают мое тогдашнее состояние.
Однажды Тана сказала: «Я получила письмо от родителей, пишут: родина для человека главное, главнее, чем чувства к мужчине». Я промолчал, и Тана, так и не дождавшись предложения руки и сердца, вскоре уехала в Пномпень. Успел получить от нее всего лишь одно письмо, так как отношения между нашими государствами резко испортились. В Камбодже к власти пришел Пол Пот, а Нородом Сианук отправился в эмиграцию.
Но история на этом не заканчивается. Прошло лет семь, я уже работал в ансамбле «Пламя», был женат, у нас с Татьяной родился старший сын. И вдруг звонит моя приятельница:
— Слава, ты стоишь или сидишь?
— Лежу.
— Ну это еще лучше. Сейчас зачитаю тебе «Советскую культуру», тут твоя подруга Тана дала интервью.
В статье рассказывалось, что при Пол Поте Тана сидела в тюрьме, ее отправили на тяжелые работы в болотах, где она чуть не лишилась рук и ног, заставили выйти замуж за нелюбимого мужчину, от которого она родила ребенка. Но политическая ситуация изменилась, Сианук вернулся из эмиграции, и Тана возглавила театр балета в Пномпене. На вопрос о самом светлом впечатлении от нашей страны она ответила: «Знакомство с сыном простого московского шофера Вячеславом Малежиком, — и попросила: — Помогите его найти».
В течение следующих трех часов мне позвонили человек пятнадцать, в том числе журналист, бравший у нее интервью. Он сообщил:
— Тана прилетает в составе делегации деятелей культуры. Понимаете, это же прямо «Варшавская мелодия», вы через годы встретитесь со своей любовью, а мы напишем про это!
— Какая любовь? Что вы несете? Я женат!
— А мы об этом умолчим.
— Нет, так дело не пойдет. С Таной я, конечно, повидаюсь, но ничего писать не надо.
Тем не менее назойливый газетчик на встрече присутствовал и чуть не довел меня до белого каления.
— Появилась возможность поехать учиться на балетмейстера в Москву или Париж, надо решить куда, — сообщила Тана. — Скажи откровенно, могу я рассчитывать на продолжение наших отношений?
— Знаешь, я женат, у меня маленький ребенок...
— Понимаю... Я хочу познакомиться с твоей женой.
Встретились втроем, мило побеседовали и расстались с Таной — теперь уже навсегда.
Но вернемся к моей истории. Несколько лет я играл на андерграундных сценах и перевести увлечение в профессию не стремился. Выбор между написанием диссертации и игрой на гитаре сделал в пользу диссертации. Во времена моей молодости стать кандидатом наук считалось престижным. По распределению попал в НИИ стандартизации, куда меня приняли на работу младшим научным сотрудником. Днем работал, по вечерам два раза в неделю играл, рок-н-ролл был той отдушиной, без которой я уже не представлял своей жизни.
В начале семидесятых музыканты из московского андерграунда стали переходить в профессиональные коллективы. Мне казалось, что Саша Градский, Юрий Валов, Сергей Дюжиков, Володя Полонский не правы. Да, они начали больше зарабатывать, но им приходится петь не ту музыку, к которой лежит душа. Я считал, что на официальной эстраде выступал полный отстой, а сам себе казался страшно крутым, неповторимым. Но когда все-таки начал играть в профессиональном коллективе, оценил уровень его музыкантов. Они фантастически владели инструментами, и мне пришлось долго карабкаться, чтобы соответствовать им.
В один прекрасный день мне позвонил известный московский тусовщик Валера Шаповалов по прозвищу Звездно-полосатый и спросил:
— Пойдешь к Паше Слободкину в ансамбль «Веселые ребята»?
— Не знаю...
— Он готов завтра тебя прослушать, — и назвал адрес.
На «кастинге» я пел целый час, Слободкин слушал и не прерывал. Потом меня попросили встать на стул. Паша, его жена Татьяна, которая была танцовщицей, и несколько доверенных лиц долго и пристально разглядывали меня со всех сторон. Оказывается, они искали фронтмена группы. Думаю, это жена подала Слободкину идею набрать в состав «Веселых ребят» не просто отличных музыкантов, но еще и непременно привлекательных юношей. В прослушивании участвовало человек пятьсот, и Павел Яковлевич в итоге создал первый отечественный бойз-бенд. Когда мы выступали, зрительницы в зале вопили от восторга и чуть не рвали на себе волосы.
«Самоцветы» в тот момент были более популярными, но красавец там был один — Валентин Дьяконов. А у «Веселых ребят» выходили на сцену Саша Буйнов, Толя Алешин, Саша Барыкин, Саша Лерман. Стройные, высокие парни пели по-русски, иногда по-английски, у нас было полное ощущение, что мы аристократы, а все остальные — плебеи. Мне это чувство потом, когда ушел из группы, очень мешало.
Ансамбль львиную долю времени проводил на гастролях, колесил по городам и весям, а после концертов мы погружались в бурную рок-н-ролльную жизнь. Об этом можно было бы написать роман похлеще «Декамерона», но поскольку большинство действующих лиц сегодня в полном здравии — воспитывают детей и живут со своими благоверными — имен называть не буду. Скажу просто: то, что случалось после концерта, мы называли «город взят».
К примеру: Одесса, гостиница «Красная», в номерах идет гульбище заезжих московских артистов с местными девчонками. Родители рыщут по городу в поисках дочек, а те и не думают оставлять приятное общество. Аморалка в полный рост! Время к рассвету. Один из музыкантов выходит на балкон, в руке бутылка вина. Он допивает ее и бросает вниз. Бутылка разбивается об асфальт, и в ту же секунду из-за угла выскакивают два милиционера. Артист в трусах моментально садится на корточки, но зоркие стражи порядка вычисляют балкон номера, где идет веселье. Они быстрым шагом движутся к входу в гостиницу, чувствуя, что здесь явно пахнет наживой.
Музыкант выскакивает с балкона с криком «Полундра, менты!» Все моментально трезвеют, прячут девчонок в душ, тащат в другие номера.
Наиболее одетого выдвигают вперед с заданием — любым способом задержать блюстителей закона. Тот несется вниз.
— Дед, вот тебе двадцать пять рублей, — говорит он дремавшему швейцару, — сейчас подойдут менты, задержи.
— Нет проблем, — радостно отвечает тот, засовывая в карман бешеные по тем временам деньги, и блокирует шваброй двери.
Наш товарищ, спрятавшись за креслом, наблюдает, как алчные стражи порядка безуспешно ломятся в гостиницу, а швейцар повторяет одну и ту же фразу: «Предъявите ваши визитки». Наконец менты понимают, что ловить им уже некого, и, плюнув с досады, уходят...
Сексуальная составляющая — часть нашей профессии. Унылый артист с потухшим взглядом никогда не заведет публику. Женщины в зале должны чувствовать в нем охотника, высматривающего дичь. В мимолетных романах, которые случались на гастролях, нравилось то, что у поклонниц не было долгосрочной стратегии. Такая женщина не кокетничает, она более открыта. Ей просто нравится мужик, ее не беспокоит, что он о ней подумает, женится или нет, как посмотрит на такие отношения его мама. Она просто отдается порыву и дарит счастье.
Женщины не любят не уверенных в себе мужчин. Восемьдесят процентов успеха зависит от того, насколько ты нахален, насколько уверенно взял ее за руку и повел или пообещал: все морально-этические проблемы беру на себя. Кто-то в итоге даже серьезно влюблялся и создавал семьи. Я один из таких.
В «Веселых ребятах» работал колоритный персонаж Коля Гаврилычев — техник, заведовавший нашей аппаратурой. Девчонки-поклонницы постоянно доставали его просьбами добыть телефончик кого-нибудь из группы. И однажды, когда в очередной раз пристали по поводу меня, Николай, не подумав, брякнул: «Да нету Малежика больше, погиб вчера в автомобильной катастрофе по дороге в Тверь». Девчонки все же надыбали где-то номер и позвонили моей матушке выразить соболезнования. Она хоть и помнила, что сын на гастролях в Барнауле, а не в Твери, сходила с ума от беспокойства, пока через два дня я наконец не объявился.
Девчонки-фанатки были не столь уж невинными и наивными, они договаривались — кто с кем проведет время, сами нас выбирали, вели свои донжуанские списки. Однажды девушка по доброй воле отправилась со мной в номер после концерта. А потом неожиданно заявила: «Думаешь, раз ты Малежик, все девчонки твои? Вот тебе!» — и продемонстрировала комбинацию из трех пальцев. Нет так нет, согласился я, но она вдруг подлетела и вцепилась мне в лицо, расцарапала так, что мама не горюй! А в другой раз девицы, не поделив меня, чуть не подрались на ножах. Если б не вмешался, точно порезали бы друг друга.
Случались и красивые романы. Нина жила в Иркутске, пришла на концерт и после дождалась меня у служебного входа. Можно сказать, что я влюбился. Мы ездили на Байкал, плавали на пароходе по Ангаре. Возвратившись в Москву, стал писать письма с романтическими признаниями, посвящал Нине стихи. Трижды ездил в аэропорт, собираясь лететь к ней в Иркутск. Не поверите, трижды рейсы по разным причинам отменяли. Окончив школу, Нина явилась в Москву сама. Отец, увидев ее, отозвал меня в сторонку: «Ты дурак? Она же ребенок. Тебе что, баб мало?»
Ничего серьезного между нами и в Иркутске не было, да и тут не случилось. Родители всю ночь провели начеку, громко кашляли за стенкой. А заявить: мол, я уже взрослый и закрыться в комнате наглости у меня не хватило. Так роман и закончился, толком не начавшись.
У читателей может сложиться впечатление, что артисты примитивные люди и ничего кроме секса им не нужно. Это неверно — все мои коллеги были интересными людьми. Саша Лерман еще до прихода в «Веселые ребята» знал двадцать иностранных языков. Щелкал их как орешки. Прилетаем утром, к примеру, в Йошкар-Олу, Саша идет в книжный магазин, покупает русско-марийский разговорник и через два дня уже говорит на марийском! Многие обращались к Лерману с просьбой позаниматься. Но однажды он заявил нашему барабанщику Полонскому: «Учу только за деньги, и не потому что жадный: если ты не будешь платить за уроки, то и стараться не станешь». Больше к Саше с такими просьбами не обращались.
Музыкальную школу Лерман окончил по классу виолончели, затем его педагогом был отец Павла Слободкина — Яков Павлович. Ростропович и он были лучшими виолончелистами в Союзе.
Музыкальное училище не спасало от армии, и Саша поступил в Вильнюсский университет, сдав экзамены на литовском. Лерман считал, что его таланты — лингвистический и музыкальный — не оценены на родине, и эмигрировал в США. Вместе с Юрой Валовым они организовали группу Sasha & Yuri, их крутили по «Голосу Америки». Лерман окончил еще и Йельский университет, получил докторскую степень. Создал кафедру русского языка в Делавэрском университете, преподавал там. Он автор множества статей, которые публиковались в ведущих американских журналах, написал роман.
В начале девяностых Лермана пригласили в Москву на какую-то конференцию, в тот момент музыкальный редактор Дина Берлин посвятила мне передачу, куда я позвал Сашу. Как только слушателям объявили: у нас в гостях Александр Лерман, начался обвал звонков. После эфира он стоял в коридоре и плакал — не ожидал, что его здесь помнят и обожают.
В эмиграции к Саше позже присоединились сын Илья и родители. С мамой они потрясающе исполняли русские песни. В конце жизни он стал последователем Первой научной церкви Христа. В последнюю нашу встречу мы разговаривали о здоровье. «Я занимаюсь христианским методом излечения, — сказал Саша, — живу по христианским заветам, не нарушаю их, это позволяет мне сохранять хорошую психофизическую форму». А три года назад он лег спать и не проснулся...
За несколько месяцев до него ушел Барыкин. Мы с Сашей год прожили на гастролях в одном гостиничном номере. Он был взбалмошным, непоследовательным, не побоюсь этого слова, по-женски нерациональным человеком. У Саши был сложный характер, он не хотел ходить в упряжке, и Слободкин постоянно пытался его воспитывать. Поскольку я считался приличным и, в отличие от Барыкина, был непьющим и некурящим, меня все время бросали на «трудный участок». Я проводил с Сашей профилактические беседы, объяснял, что не стоит так конфликтовать с худруком: Барыкин по любому поводу спорил со Слободкиным. Саша со мной соглашался, но как только видел Павла, обиды перекрывали его рационализм и он резал Слободкину правду-матку в глаза.
Барыкин бредил сольной карьерой, верил, что его ждет фантастический успех, такой как у Валерия Ободзинского, в коллективе которого он раньше играл. Помню наши длинные ночные разговоры о методах, подсмотренных у Валерия. Чтобы получить «бисовку», тот выходил на авансцену, стоял не кланяясь и пристально смотрел в зал, где публика начинала бесноваться. Правда, мне довелось стать свидетелем краха этого метода. Через много лет мы оба участвовали в концерте на стадионе в Новгороде. И вот Ободзинский спел, сделал шаг вперед и застыл. А публика хранит гробовое молчание. Валерий не учел, что возвратившись на сцену после большого перерыва, когда сильно пил, он утратил свой мужской магнетизм. Никогда не забуду, как Ободзинский спускался со сцены — опустив голову, словно побитая собака. Было неудобно, что присутствую при этом.
Барыкин был героем-любовником, его обожала вся женская половина страны. Жена Галя — осетинка по национальности — в силу кавказского менталитета была верной и трогательной, прощала мужу все. Их сын Гоша подавал большие надежды как музыкант, что не удивительно.
Сашу подкосил кризис среднего возраста. Правда, в последние годы мы мало общались, поэтому не знаю всех подробностей его нового брака, ставшего для Барыкина роковым. Старая песня: мужчине хочется в очередной раз доказать себе, что он еще орел, что еще может полетать и спикировать на свою добычу. А на самом деле силы уже не те... Думаю, разочарования и беды посылаются творческим людям, чтобы они могли о них рассказать не с чужих слов, а из личного опыта. Поскольку Саша написал множество приличных песен, которые цепляли слушателей, значит, в его трагическом уходе была своя жизненная логика.
Из-за рубежа до «Веселых ребят» постоянно долетали рассказы об экспериментах The Beatles, Led Zeppelin или Deep Purple с алкоголем и наркотиками. Многие отечественные музыканты, начитавшись высказываний Тимоти Лири, тоже пытались расширить свое сознание наркотиками. Я видел, как курят травку, но героином из моих знакомых на тот момент не баловался никто. Мы даже не представляли, где это берут.
Откуда-то Барыкин притащил известие, что у Роберта Планта из Led Zeppelin на три тона вверх расширяется диапазон, когда он уколется опиумом. Я спросил:
— А ты тоже хотел бы это попробовать?
— Не знаю, страшно.
— Сашок, не стоит, у тебя такой красивый голос.
— Ладно, уговорил.
Однажды после концерта в Николаеве ко мне через оркестровую яму пробрался местный парень.
— Мне так понравилось, как ты поешь! Хочу тебя угостить, — и протягивает что-то коричневое величиной с кулак.
Я спрашиваю:
— Это что, шоколад прессованный?
Парень посмотрел на меня как на идиота и ушел. Рассказал ребятам о странном посетителе, те покрутили пальцем у виска: «Ты что, дурак?! Это же «пластилин» — высший сорт гашиша. Раз сам не употребляешь, мог бы с нами поделиться».
Употребил я единственный раз, и то не по собственной воле. На прощальном ужине в Душанбе нас накормили пловом, начиненным коноплей. Все безудержно веселились, смеялись, травили анекдоты. Принимающая сторона постоянно интересовалась:
— Вам еда нравится?
— Ой как вкусно!
И только на регистрации в аэропорту устроители концерта признались, чем нас угостили, свалив все на таджикскую традицию.
Мы с Толей Алешиным и Лешей Пузыревым хотели стать такими же знаменитыми, как The Beatles. Леше может не понравиться мое сравнение, но я все-таки скажу: он был предстательной железой коллектива. Именно этот орган регулирует темперамент человека. Состояние эрекции песен «Веселых ребят» полностью зависело от Лешиного таланта. Он был блестящим аранжировщиком, мог сыграть на всех музыкальных инструментах, за исключением барабанов. При этом Пузырев был ранимым, хрупким парнем, напоминал чем-то Алешу Карамазова. Стилистику «Веселых ребят», а впоследствии и Славы Добрынина определял он.
Высокий красавец Толя Алешин был плейбоем. Когда я читал, как Гейне описывает Никколо Паганини, почему-то всегда перед глазами возникал образ Алешина с его худобой, нервозностью. Он тоже прекрасно играл на скрипке, обладал шикарным голосом. Толя слишком много умел, и это его главный недостаток. Наверное, поэтому он не сделал собственного мощного торгового знака, по которому его сразу бы отличали. Позже Толя перебрался на десяток лет в Америку, пел там в ресторане. Думаю, такая работа хороша для начала карьеры, когда молодой музыкант набирает багаж. А Алешину опыта было не занимать, поскольку он успел поработать еще и в «Араксе».
Я опять отклонился от хронологии событий, но хотелось объяснить, какие талантливые и продвинутые были музыканты «Веселых ребят». Читали мы все запоем. Как-то на гастролях нам на одну ночь дали самиздатовскую копию «Ракового корпуса» Солженицына. Мы затарились кофе и, сменяя друг друга, до утра вслух читали в номере гостиницы запрещенный роман. Никому и в голову не пришло, что если нас застанут за этим и донесут куда следует, всем грозит статья.
Кстати, именно на гастролях я познакомился с будущей женой. «Веселые ребята» прибыли в Донецк и были ошеломлены красотой артисток местного народного театра. Девчонки высыпали из зала после репетиции. При всей нашей наглости и боевитости в тот раз никто почему-то не отважился подойти к ним, заслали меня знакомиться. Я представился и пригласил их всех на концерт. А потом последовало «продолжение банкета», завязалось множество романов. В итоге мы с Татьяной живем вместе без малого сорок лет.
Мне тогда исполнилось двадцать девять. В голове бродила мысль: кто первой из моих подружек забеременеет, на той и женюсь. Пора. Какое счастье, что ею оказалась Татьяна! Она приехала в Москву и как-то сразу всех отшила, я понял: кроме нее мне больше никто не нужен. Слились как два магнита, нас невозможно было разодрать. Съездил в Донецк, познакомился с Таниными родителями. Перед отъездом будущий тесть произнес: «Об одном прошу — распишитесь». А теща — вообще-то правоверная коммуняга — неожиданно поставила нас на колени и заставила целовать неизвестно откуда взявшуюся икону. Меня этот их страх только веселил: уже решил, что женюсь на Тане.
А вот мой отец был недоволен, обижался, что не пришел посоветоваться, поставил их с матерью перед фактом. Но я уверен: ни одна невестка не смогла бы им угодить.
В день свадьбы у меня было три концерта, так что сходили пешком в ЗАГС, расписались, я забросил невесту домой, у подъезда уже ждало такси, чтобы ехать на выступление. Когда отыграл и вернулся к праздничному столу, все уже изрядно набрались, отец вел задушевные беседы с подругами Татьяны, выясняя ее моральный облик.
Дома я хронически отсутствовал, мотался по гастролям. Приезжал и вместо отдыха начинал восстанавливать мир в семье, поскольку пока меня не было, отец с Татьяной постоянно сшибались лбами по мелочам — в обоих играла хохляцкая кровь, никто не хотел уступать. Я достаточно зарабатывал, чтобы купить кооператив, но на это требовалось специальное разрешение, поскольку даже при том, что у нас уже родился сын Никита, семье по существовавшим нормам хватало квадратных метров. Разрешения не давали.
И тогда моя жена отважилась на авантюрный шаг, заявила: «Разводимся фиктивно!» Я протестовал как мог: плохая примета. Но Татьяна подала заявление. Нас развели, мы купили кооператив и съехали. Отношения с родителями тут же наладились, а через некоторое время мы вновь расписались.
Татьяна у меня человек талантливый, без какой бы то ни было протекции окончила Школу-студию МХАТ, ее пригласили сначала в Центральный детский театр, потом в «Современник». Я сильно переживал, когда Таня пробовалась в картину «Экипаж» на роль, которую сыграла Александра Яковлева. И очень радовался, что жену не взяли, к счастью, она оказалась значительно выше Леонида Филатова, который должен был играть ее любовника.
Решение уйти из профессии Татьяна приняла сама, я не оказывал никакого давления. Последней каплей стало то, что не дали сыграть главную роль в спектакле «Дни Турбиных», на которую ее сначала утвердил постановщик Игорь Кваша, а потом вдруг заменил Таню Ириной Метлицкой. Почему? Я не пытался допытываться. Может, она ему в чем-то отказала. Не знаю. Я вообще придерживаюсь принципа: возвращаешься с гастролей — позвони домой, предупреди, что едешь. Если ты узнаешь то, о чем тебе знать не положено, это ведь еще и расхлебывать придется! Жена переживала, но действовала, как всегда, решительно: «Театр отнимает меня у семьи, не принося ни денег, ни славы. Стоит ли подогревать остывшую воду? Уйду».
Недавно мы с Таней записали детскую пластинку. Жена спела мою песню под названием «Корова по имени Коза». Сделала это прекрасно. Когда-то в детском спектакле «Кошкин дом» она играла Козу. Я написал ей записку: «Таня, поздравляю с повышением, из Козы ты превратилась в Корову по имени Коза». Признаюсь, снова влюбился в свою жену. Такое происходило часто: возвратишься с гастролей и опять переживаешь бурный медовый месяц.
У нас выросли хорошие дети. В свое время нам показалось, что старший Никита обладает музыкальными способностями, и мы замучили его уроками игры на пианино, а еще французским, фигурным катанием, футболом и плаванием. Он взбунтовался и отказался от всего. После окончания школы посоветовали поступить на экологический факультет Университета дружбы народов — ему эта тема была близка. Выучился, но в итоге работает в «Газпроме», занимается связями с общественностью.
А младший Иван рос более балованным и вроде бы не проявлял музыкальных талантов. А потом неожиданно взял в руки гитару и стал фронтменом группы Weloveyouwinona. Сегодня он известный персонаж на альтернативной сцене, его знают, на него ходят. Но я опять забежал далеко вперед...
Случалась в нашей артистической жизни и ревность. Как без нее? Спутницы у музыкантов, как правило, с характером. Помню, особенно остро многие из жен среагировали, когда в «Веселые ребята» пришла работать Алла Пугачева. Мы с Сашей Буйновым и Толей Алешиным услышали ее в концерте и пришли в восторг, поделились со Слободкиным. Тот тоже послушал и решил перетащить Пугачеву в «Веселые ребята».
Поначалу публика принимала Аллу прохладно, на наши концерты ходили в основном девушки, поэтому главным номером программы оставался, как ни парадоксально звучит, барабанщик Богрычев, потом уж шли Барыкин, Алешин, я и только после нас Пугачева. Сегодня Мик Джаггер, чтобы выглядеть на сцене более сексуально, пользуется искусственным потом. А Боре Богрычеву этого не требовалось. У него был вставной номер в концерте — девятиминутное соло на барабанах. Где-то на шестой минуте пот лил с него ручьем, и когда он бил в барабаны, капли разлетались во все стороны. У Богрычева было два костюма, после такого соло костюмерша проглаживала насквозь промокший утюгом. Костюмы Боря менял раз в три месяца, они на нем спревали. Зато его игра производила неизгладимое впечатление на провинциальных красоток, и те после концерта выстраивались к нему в очередь. Богрычев женился на Галине Ненашевой, потом развелся, а в 2001 году умер от диабета.
Я проработал с Пугачевой три месяца. Она казалась мне открытой, сердечной. Алла умело управлялась с ножницами, перед концертами нередко стригла, причесывала нас. Лишь раз в месяц дня на четыре Пугачева становилась фурией. Почему — догадался много лет спустя. А тогда, в силу своей неинформированности, мы не понимали, откуда такие перемены. Старались с ней не сталкиваться, прятались по туалетам, не представляя, к чему она может прицепиться.
Не сомневаюсь, что в становлении Аллы как актрисы большую роль сыграл Павел Слободкин. Слухов о том, что их связывали близкие отношения, ни подтвердить, ни опровергнуть не могу: свечку, как говорится, не держал. У Аллы в тот период был гражданский муж — музыкант Виталик Кретюк. Его дальнейшая судьба сложилась трагически. Виталий отсидел срок, точно не знаю за что: писали, вроде за спекуляцию, но другие утверждали, что это неправда. А в 1991 году в день своего рождения Кретюк пропал. Он позвал гостей, с утра затарился продуктами для намечающегося праздника. А когда друзья приехали, Виталика не было, машина его, набитая пакетами деликатесов и выпивкой, стояла перед домом странно припаркованная, чуть ли не поперек тротуара. Милиция установила, что в день исчезновения он ездил в ювелирный магазин на Старом Арбате, где для него знакомые продавщицы специально оставили много золотых украшений. Кретюк их купил. Больше никто его не видел ни живым, ни мертвым… По версии следствия Виталия могли отследить от магазина до дома, а во дворе его вытащили из машины, пересадили в другую и увезли...
Когда Пугачева вернулась с международного конкурса «Золотой Орфей», где стала победительницей, ничего для нее не изменилось. Опять же не могу утверждать, но слышал, что попала она туда случайно. На конкурс должен был ехать певец Георгий Миносян, работавший в оркестре Константина Орбеляна, но буквально накануне его заподозрили в неправильных пристрастиях.
Тогда по этому поводу в Уголовном кодексе имелась статья. Вот и поехала вместо него Пугачева. Но все ее награды заслуженны: Алла была нацелена на успех и шла к нему твердой поступью. И только когда «Арлекино» прозвучал в популярной радиопрограмме Виктора Татарского «Запишите на ваши магнитофоны», на Аллу обрушилась слава. Все лето 1975 года она провела в студии, записала песни к «Иронии судьбы...», пластинку с Зацепиным. «Вишня» композитора Рудольфа Манукова прошла незамеченной в исполнении Роксаны Бабаян, но когда Алла спела ее с «Веселыми ребятами», песня стала хитом.
Конкуренция в артистической среде особенно уродлива. Интриги и заговоры процветают. Либо играй по волчьим правилам, либо тебя сожрут. Я не мог похвастаться звериной хваткой, не занимался подковерной возней. Там, где требовалось жестко поставить коллегу на место, дать отпор, а может, даже — и в морду, я разводил дипломатию. А тем временем другие товарищи не дремали. Человек, которого я сам привел в ансамбль, оказывается, постоянно ходил к Слободкину и капал ему на мозги: Малежик не так поет, он не способен быстро выучить новую песню. Действительно, я не был столь хваток как музыкант, в отличие от коллег с консерваторским дипломом или «Гнесинкой» мне требовалось больше времени, чтобы разучить партию.
Диплом о среднем специальном музыкальном образовании появился у меня позже, после того как Минкульт специальным постановлением обязал всех концертирующих музыкантов его получить. Юмор ситуации заключался в том, что в музучилище при поступлении требовали предъявить школьный аттестат, а он оставался в МИИТе. И я одарил девчонок из архива института шоколадными наборами, чтобы те выкрали нужный документ. На вступительных экзаменах мне пришлось писать изложение. Хорошо хоть не диктант!
Назвать учебой то, что происходило дальше, невозможно. Половина преподавателей были моими дружками, с которыми я немало поиграл на халтурах. Так что имел полное моральное право похлопать, скажем, преподавателя по бас-гитаре Толю Соболева по животу и спросить:
— Какую бутылку тебе подарить, чтобы ты принял у меня экзамен?
— Коньяк, — сообщал Толя.
«Веселые ребята» трудились как на производстве. Утром принесли песню, уже через пару часов надо было ее записывать, а я еще не успел все «ухватить». Слободкин говорил: «Из всех ребят ты обладаешь самым ярким творческим рисунком, ни на кого не похож, тебе надо петь сольно». Но я ему не верил. И когда отбирали песню, потому что я не успел ее разучить, конечно же, расстраивался. Считал, что Паша меня зажимает, и успешно жрал себя сам. После моего ухода песни, которые я пел в концертах, отдали завистникам и они с ними провалились, их просто выкинули из репертуара.
Скандал разразился, когда несколько жен наших ребят без предупреждения явились к нам на гастроли в Новгород и Псков. Девушки присутствовали на концерте, а по окончании напали на мужей: почему теперь на сцене солирует Пугачева? Как вы такое допустили? Кроме того, дамы закатили своим благоверным сцены ревности. Они не исключали, что у Аллы может завязаться роман с кем-то из коллег, поскольку собрали немалое количество сплетен о ее моральном облике. Это был еще и конец сезона: все друг другу успели осточертеть, были вздрючены и страшно переругались. Все написали заявления об уходе — коль Слободкин перестал нас ценить и видит Пугачеву суперсолисткой ансамбля, пусть с ней и работает. Обстановка была настолько нервной, что несколько человек напились и вышли на сцену в непотребном виде. Правда, никаких последствий сей поступок не повлек. Дело в том, что кто-то из администраторов филармонии ошибочно посадил настоятеля местного собора между секретарем горкома партии и председателем горисполкома. Эта «идеологическая» ошибка и стала предметом серьезного разбирательства партийного и советского начальства с директором филармонии. О нас просто забыли.
Незадолго до этого я чуть не расстался с жизнью. Во время концерта меня ударило током. Гитара была подключена к одному усилителю, микрофон — к другому. Взялся рукой за микрофон, вторая рука лежала на гитаре — и цепь замкнулась. Через меня прошло триста восемьдесят вольт. Теряя сознание, подумал: успеет ли кто-нибудь понять, что происходит, и выдернуть шнур из розетки? Успел Толя Алешин, я остался жив. Но месяца три пальцы отказывались слушаться.
Кстати, у Пугачевой произошло нечто подобное: она исполняла песню про воина, который бежал в атаку и упал, сраженный пулей.
«Как только я это пропела, — рассказывала Алла, — в язык ударил разряд тока от микрофона. От боли повалилась на колени, а публика решила, что я настолько сильно вошла в образ. Она не поняла, что произошло, даже когда меня унесли за кулисы на руках».
В свое время Пугачева звала меня под свое крыло в Театр песни. Но я ответил:
— У меня долгое время были начальники, хочу теперь подчиняться самому себе. Давай дружить.
— Ну звони, если что.
Однако Аллу окружало столько служек, оградивших звезду от внешнего мира, что мне ни разу так и не удалось к ней пробиться. Жалею, что не стал ее автором, с радостью дал бы Пугачевой какую-нибудь песню, но не случилось.
В общем, написав, как и все, заявление об уходе, без работы я не остался: Игорь Гранов давно приглашал в ансамбль «Голубые гитары». Он был мощным администратором, понимая, насколько сильно нравится публике западная музыка, включал ее в репертуар. А чтобы начальство не привязалось, разбавлял его нашими песням. Ребята пели частушки «Я свою Наталию узнаю по талии», а потом выдавали что-то из Джими Хендрикса. А еще Гранов сочинил мюзикл «Красная Шапочка, Серый Волк и «Голубые гитары», доверив мне главную мужскую роль. Я там пел, играл на гитаре, что-то рассказывал и даже танцевал. Но постановка не пользовалась успехом, и это попытались свалить на меня: мол, Серый Волк не тянет. Гранов несколько раз накричал, я не выдержал и ответил ему в достаточно резкой форме, причем публично, после чего ушел.
Но вскоре старинный товарищ бас-гитарист и барабанщик Виктор Дегтярев позвал в ансамбль «Пламя». Я проработал там почти девять лет. Мне дали репертуар Вали Дьяконова — спел «Алло, алло, Алена!» — кричу я в трубку телефона». Моей хрипотце в голосе не очень подходил такой репертуар, я плохо вписывался в образ ансамбля, долгое время меня не приглашали сниматься на общих фотографиях «Пламени», не взяли на фестиваль молодежи и студентов в Гавану, туда вместо меня поехал рабочий сцены. И я «дал обидку», решив всем доказать, что тоже чего-то стою.
Когда стукнуло тридцать пять, понял: вокально-инструментальный ансамбль — дело молодых, пора подумать о себе, о собственной карьере. Бросил все силы на то, чтобы записывать свои песни. Клип «200 лет» вышел и неожиданно взорвал чарты. Головокружение от успехов я испытал в полном объеме, начал шантажировать Березина: если не даст мне петь мои песни в концертах, уйду из ансамбля. А худруки рассматривали музыкантов как пушечное мясо, не зря ведь в советских ВИА выходили на сцену человек пятнадцать, хотя такую музыку могли сыграть четверо. Пятнадцатью музыкантами легче руководить: выгонишь одного — никто не заметит. Яркие индивидуальности не нужны были никому: вдруг такой артист зазвездится и станет требовать особых условий? А я и требовал. Но Березин не хотел отпускать меня и до поры до времени выполнял мои условия.
Меня стали приглашать в концерты одного, встречали на «Волге», селили в люксах. А когда я приезжал на гастроли в тот же город в составе ансамбля «Пламя», то садился со всеми в автобус и оказывался в номере с соседом. Естественно, мне это не нравилось. А мой успех вставал поперек горла коллегам. Если во время выступления я позволял себе сказать лишнее слово перед исполнением собственной песни, тут же получал втык от Березина: «Кто тебе это разрешил, что ты о себе возомнил?!» А еще начальство напрягало, что я мало пил. Меня трудно было подцепить на крючок.
Однажды пригласили одного выступить в Питере, концерт проходил в формате «Музыкального ринга», я не только пел, но и отвечал на вопросы.
— Почему вы, обладая таким репертуаром, продолжаете исполнять совковые песни в ансамбле «Пламя»?
— «Пламя» — место моей работы, а этот концерт — художественная самодеятельность, — пошутил я.
Корреспондент одной газеты описал все это в своей заметке, которая вскоре легла на стол Березину. Тот был возмущен, что я не стал спорить с журналистом, тем самым согласившись, что «Пламя» — совковый ансамбль. Состоялся неприятный разговор, после которого я написал заявление об уходе. Авторские приносили мне пятьсот — восемьсот рублей в месяц, так что было на что кормить семью. Но я за многие годы привык работать по три концерта в день и теперь чувствовал себя никому не нужным. Так и до депрессии недалеко. Попросился в коллектив Владимира Винокура, но тот не взял. Передали его слова: «Малежик будет тянуть одеяло на себя. Кому это надо?»
И тут пришло приглашение спеть на концерте во Дворце спорта в Уфе. Причем организаторы поставили мой номер не на престижное место в конце первого или второго отделения, а где-то посередине. Когда вышел на сцену, грянула такая овация, что я не мог начать петь в течение трех минут. Сказать, что был счастлив, — ничего не сказать, просто ошалел. Росконцертовские деятели тут же изменили ко мне отношение, переселили в люкс, прикрепили автомобиль и доверили закрывать концерт. Утвердилось мнение: Малежик способен собрать стадион.
Зарабатывал я очень прилично, хоть за это и пришлось побороться. Но в итоге высокую концертную ставку мне все же пробили. И этого не вынесли мои бывшие коллеги из «Пламени». Когда меня пригласили на гастроли в Западную Германию, кое-кто успел провести работу с руководством Росконцерта, секретарь парткома сказал:
— Малежика выпускать в капстрану нельзя, сбежит! Он однажды уже предал свой коллектив: уволился и четырнадцать человек из-за него чуть не остались без работы.
— Раз в «Пламени» так высоко меня ценили, почему же гнобили? — парировал я. — Два раза выступал в Афганистане, выполнял и свой интернациональный долг. Не мог же я за столь короткое время превратиться в подонка. И вообще, характеристика дается за то, что человек уже сделал, а вы пытаетесь судить меня за деяния, которые еще не совершил. Не выпустите за границу, уйду из Росконцерта.
Выпустили. Не держу зла на бывших коллег, наверное, у каждого из нас была своя правда. Только эта мудрость пришла ко мне с годами.
Когда времена изменились, предложил артистам, собиравшим стадионы и дворцы спорта, создать профсоюз, чтобы официально получать большие гонорары, наняв сильных адвокатов, вместе защищаться от тех, кто «кидает» музыкантов на гастролях.
Одним из тех, к кому я обратился, был Саша Серов. Познакомились с ним на концерте в Краснодаре, он пришел ко мне за кулисы, после чего мы подружились. Саша блестящий пианист, замечательный саксофонист, в голосе Серова есть мужицкая харизма, которой невозможно противостоять. Снимаю шляпу перед его талантом. Но тогда Серов сказал: «Я устал, разговаривать об этом неохота». Барыкин ответил «Меня это не интересует», а Володя Кузьмин заявил: «Старичок, я вообще не догоняю, чего ты от меня хочешь».
Ну что ж, мне и одному неплохо. С тех пор продолжаю выступать, ездить на гастроли, писать песни. Жизнь продолжается. Хотя у меня уже две внучки, дедушкой себя совсем не ощущаю. А дальше как получится. Но одно точно знаю — не пропаду.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон NATUZZI.
Подпишись на наш канал в Telegram