«Я не люблю подсчитывать годы. Возможно, слишком легкомысленна или, напротив, поднакопила за жизнь мудрости. Но если начать считать, то ой-ей-ей. Фильму «Девушка без адреса», где сыграла главную роль, через два года стукнет шестьдесят! — рассказывает актриса Светлана Карпинская. — Можно шикарный юбилей устроить. Жаль, что режиссер Эльдар Рязанов картину не любит. А на мой взгляд, есть в ней какое-то истинное изящество и настоящий юмор. И артисты снимались чудные.
Свои юбилеи я не праздную. Мне уже много лет, а играю пятидесятилетних. Дочка ругается: «Ты потому и болеешь, что забываешь о возрасте». Я, и правда, всегда — каблуки, шляпки, перчатки — крем-брюле! Буря и натиск! Вышло так, что мужчины не становились моей опорой: привыкла полагаться только на себя, ни у кого ничего не просила. Это придало сил, отшлифовало характер, воспитало резкость суждений. Такая бываю взрывная, что будьте покойны. Недавно выяснилось, что у меня в Америке есть троюродный брат. Он написал книгу о старинном шляхетском роде Карпинских, меня, народную артистку, поместил на почетное место. Вот эта четвертинка польской крови во мне и бурлит.
Карпинской была моя бабушка по папе. Сам он родился под фамилией Благовещенский. Отец возил меня на свою родину — в Ветлугу. Показывал храм, где когда-то служил дед, а в советское время хранили картошку, дом, который принадлежал семье, мельницу. Красота изумительная! Отец посещал духовную школу, его путь был предопределен. Но грянула революция, священники начали подвергаться гонениям. До сих пор неизвестно, где похоронен дед. Только десять лет назад выяснила, как погиб старший брат отца — священник Александр Иванович Благовещенский. Сделала запрос в Патриархию, и спустя время мне сообщили, что он расстрелян по решению «тройки» в 1937 году в городе Горьком. Место захоронения неизвестно. Но теперь могу хотя бы ставить в церкви свечки за упокой невинно убиенного Александра.
Папа тоже пострадал. Он уехал в Ленинград, поступил на исторический факультет. Хотел заниматься наукой, но из университета его выгнали. Папа признавался, что ему тяжело даже заходить в университетское здание Двенадцати коллегий. Он хорошо пел, аккомпанируя себе на гитаре. Как-то с приятелем-дворянином, игравшим на фортепиано, они устроили в одной из аудиторий импровизированный концерт. Его услышали двое в черных кожанках и с криком «Недобитки! Поповско-дворянское отродье!» погнали друзей по коридору, потрясая револьверами.
Кстати, еще учась в университете, папа снялся в кино. Он подрабатывал сторожем в Елисеевском магазине, там его и нашли люди с киностудии: Сергей Эйзенштейн как раз набирал актеров для фильма «Октябрь». Папе досталась роль юнкера, который защищает Зимний дворец. Но на съемочной площадке он быстро заскучал и решил улизнуть. Это заметил Эйзенштейн:
— Молодой человек, у вас такой типаж! Что нужно сделать, чтобы вы остались?
— Я есть хочу.
И Сергей Михайлович принес отцу молоко и булку! И папа остался. Я видела отца крупным планом, когда ему было двадцать лет!
Вылетев из университета, папа уехал на Урал, где занимался ликбезом с неграмотными рабочими. Получив справку о том, что «Алексей Иванович Благовещенский помогал строительству коммунизма», добился приема у Калинина. «Всесоюзный староста» посоветовал ему поменять фамилию, и папа стал Карпинским — по матери. Поступил в Педагогический институт имени Герцена, где встретил маму, они полюбили друг друга и вскоре поженились.
Сталина папа ненавидел, называл не иначе как «узколобый бандит». Мама таких разговоров боялась, махала руками: «Алексей, тише!» Она была уверена, что и у стен есть уши, тем более что жили мы среди чужих людей — в коммуналке на 14-й линии Васильевского острова. Хотя мама не побоялась разыскивать своего брата Петра Анисимовича. Он был кадровым военным, во время войны командовал понтонным батальоном и пропал без вести где-то в Белоруссии. Дядина жена тетя Галя опасалась, что он мог попасть в плен и его поиски навлекут на семью беду. А мы с мамой много лет писали запросы в различные ведомства. К сожалению, безрезультатно.
Первенец родителей прожил всего год, и папа, кажется, переживал, что единственный ребенок в семье — девочка: мечтал о наследнике. Думаю, поначалу шахматы интересовали моего интеллигентного отца больше, чем я. Однажды он услышал, как я пою, и страшно удивился: «У тебя, оказывается, слух лучше, чем у меня! Ну-ка, спой еще разок».
После ранения, полученного на фронте, папа хромал. Старшеклассники, которых он учил истории, его любили и называли Гефестом — как известно, у бога огня были покалечены ноги. Мама тоже преподавала историю, но в младшей школе. Она так уставала, что, придя домой, просила: «Не разговаривайте со мной. Хочу помолчать». Мама была противоположностью веселого и шумного отца. Часто с пафосом произносила: «Алексей, ты — паяц!» Сама она редко смеялась, никогда никуда не спешила. Меня отчитывала: «Света, ты спишь голая — это неприлично!» Мама была щеголихой, любила туфельки, шляпки, красивые блузки. Умерла в восемьдесят восемь лет, в конце жизни, как и все старушки, проводила время на лавочке у подъезда: бабушки — в платочках, мама — в нарядной шляпке.
Родители на меня не давили, может, потому и выросла такой свободолюбивой. Впрочем, я представляла собой во всех отношениях положительную девочку. Чаще слышала не упреки, а призыв: «Перестань корпеть над уроками, иди лучше покатайся на коньках!» Я была толстенькой, с косой, носила очочки и очень много читала. Хорошо училась и никому не рассказывала о своей мечте — стать актрисой. Хотела поступать на журфак, но меня не приняли: не было печатных работ. Тогда отправилась на филологический факультет, хотя еще в шестнадцать лет решила идти в театральную студию. Перед конкурсом папа поинтересовался:
— Куда собираешься?
— В драматическую студию.
Он снял очки, потер переносицу:
— Хочешь стать актрисой? Ну-ну. В нашей семье артистов за общий стол не сажали.
Запомнила эти слова на всю жизнь, но они меня не остановили. Студией руководил Лев Владимирович Шостак. После экзамена он спросил:
— Вы знаете, что очень талантливы?
— Не знаю...
Ой, я соврала. На самом деле была уверена в своих способностях. Никогда и никого не боялась, на показах даже волнения не испытывала. Мне сразу дали главную роль в спектакле «Фабричная девчонка». Но, по-моему, сыграла так себе. Автор пьесы драматург Александр Володин отвел меня в Театр Ленинского комсомола, где ту же роль играла Татьяна Доронина. Она мне так понравилась! В отличие от меня Доронина была безумно сексуальной. Слова такого в свои семнадцать лет я еще не знала, просто почувствовала это!
А вот в спектакле «Поддубенские частушки» я занята не была. Но когда Герберт Раппапорт — впоследствии он поставил «Два билета на дневной сеанс» — решил снимать по нему фильм, пригласил на главную роль меня. Как же я рыдала, впервые увидев себя на экране! Режиссер забеспокоился:
— Светка, ты чего ревешь?
— Я такая стра-а-а-ашная!..
— Любишь Грету Гарбо?
— Обожа-а-а-аю!
«Даму с камелиями» с этой неописуемой красоты актрисой я пересматривала несколько раз. И даже подкашливала, как ее чахоточная героиня: настолько мечтала быть похожей. Раппапорт сказал:
— Когда я работал в Голливуде, она как раз сыграла свою легендарную роль в фильме «Дама с камелиями». И точно так же, как ты, плакала!
И я успокоилась. Еврей по происхождению и житель Берлина, Герберт Морицевич сбежал из Германии, когда к власти пришли нацисты, и несколько лет работал в Америке.
Летом после третьего курса мы с родителями поехали в Гору-Валдай, там жила моя тетка. Туда и пришла телеграмма — меня вызывали на «Мосфильм», где снималась картина «Девушка без адреса». Папе было все равно, а мама сразу загорелась — ей хотелось, чтобы дочь стала артисткой. Я вначале заартачилась: куда-то тащиться, нравилось отдыхать. Но мама настояла, даже проводила меня на вокзал. Была страшная гроза, и она все время повторяла, что уезжать в дождь — хорошая примета...
Съемки «Девушки без адреса» продлились полгода. Пришлось брать академический отпуск в университете. На «Мосфильме» со мной не церемонились, держали в черном теле: платили копейки, не выделяли машины, даже разместили в жуткой съемной квартире с какой-то теткой, только позже переселили в гостиницу «Бухарест». А вот артисты — и Рина Зеленая, и Эраст Гарин, и Юра Белов — относились как к малому дитяти: заботились и опекали. Мой «возлюбленный» Николай Рыбников казался мне тогда старым, пресным, к тому же носил на голове какую-то накладку, а я всегда ценила красоту. Но когда костюмеры одели меня в жуткую кофту и юбку, замотали платком, Рыбников вдруг заорал на Рязанова: «Ты что делаешь? Девка красивая, смотри, какие волосы роскошные! Зачем ты ее уродуешь?»
После он спросил:
— У тебя жених есть?
— Нет.
— Будет. А я свою Аллочку так люблю! Жду не дождусь, когда поеду в Минск, где она снимается.
Бедный Рыбников, он не знал, что именно на съемках «Полесской легенды» Алла Ларионова влюбится в актера Ивана Переверзева, да так, что решит родить от него ребенка. Николай о ней говорил с таким обожанием! Я даже подумала: «Ничего себе, оказывается, любовь, о которой пишут в книжках, существует!»
Гарин часто приходил на площадку пьяненьким. Ко мне он почему-то относился с уважением. В одной из сцен, которую снимали в декабре, меня обливали холодной водой. Чтобы не простудилась, вручили бутылку коньяка. Но я же не пью. И заболела жуткой фолликулярной ангиной. А меня вызывают на съемки. Жалуюсь на горло — ничего не знаем, приезжайте. Я села в троллейбус и притащилась на студию. Встречаю Гарина. Он приложил руку к моему раскаленному лбу и как закричит: «Сволочи! Девчонку совсем погубите!» Меня отпустили болеть, можно сказать, Эраст Павлович меня спас. Я поняла, что кино — жестокая вещь, на съемках тебя выжимают без остатка, а потом с легкостью выкидывают.
С Рязановым у нас сложились ровные отношения. Потом он даже звал в другую свою картину, но проба вышла неважной. Успех питерской премьеры фильма наконец окончательно протер очки папе, теперь он смотрел на меня с уважением: вот она, оказывается, какая! Директор «Мосфильма» советовал перебраться в столицу: сулил квартиру, обещал, что на меня будут писать сценарии. Но я ему отчего-то не поверила. К тому же понимала, что с моим славянским лицом придется и дальше играть девочек-припевочек в ситцевых платьицах. А я видела себя артисткой классического репертуара! Возможно, я просто ленивая. Отыграв первый дубль, устаю и начинаю скучать. А в кино постоянные накладки, бесконечные пересъемки, бессмысленные простои. Мне ближе театр, где за три часа спектакля получаешь наслаждение от профессии и небывалую отдачу от публики. А потом идешь домой, чувствуя себя свободным человеком.
Я вернулась в Ленинград. Получила предложение от Театра Ленинского комсомола, но решила все же поучиться. Шостак познакомил меня с легендарным педагогом Борисом Зоном, который признался, что видел «Девушку без адреса» и ему нравится моя работа. Сказал: «Хотите, наверное, играть Джульетту? Посмотрим-посмотрим. Главное — как вас примут ребята!»
Его студенты уже оканчивали первый курс Ленинградского театрального института, но меня приняли. Мальчишки сразу хорошо ко мне отнеслись. Девочки, конечно, завидовали киноуспеху. Со мной учились мягкий и воспитанный Эмма Виторган, Леня Дьячков, который спустя годы сошел с ума и выбросился из окна. Очень талантливый, непредсказуемый, он всегда был со странностями, часто уходил в себя, легко взрывался. Лежал в психиатрической клинике. Болезненно переживал развод с первой женой Леной Маркиной, сейчас народной артисткой, актрисой Театра имени Ленсовета и моей подругой. У них был прекрасный сын, одаренный, красивый, окончил театральный институт с красным дипломом. К сожалению, он рано погиб. Боже мой, как я сочувствую Лене! А потом умерла от рака вторая жена Лени — актриса БДТ Инна Варшавская. К тому же Дьячков долго сидел без работы, впал в депрессию.
В институте я познакомилась с первым мужем — Дмитрием Ивановичем Зинченко. Я была девицей, Дима меня соблазнил и, как честный человек, решил жениться. Совсем не хотела замуж, но отказываться было вроде как глупо. Зинченко был старше меня, до театрального успел окончить институт иностранных языков, объездил пол-Европы. Голубоглазый, с прямой спиной — мне казалось, он похож на настоящего лорда. Человек честный, умный, ядовитый. Но, к сожалению, как артист — слабый.
Уже на четвертом курсе мы устроились в Театр имени Комиссаржевской. Но у Димы, бедного, прямо на сцене случилось нехорошо с животом, и он самовольно ушел за кулисы. Его тут же уволили, я последовала за мужем и тоже получила расчет. Следующие несколько лет мы без конца показывались в разные театры. Зинченко не брали нигде, меня, напротив, всюду принимали. Но я, дурочка, старалась быть хорошей женой, ни в чем не перечить мужу. Дима все повторял, что хочет перебраться в Москву. Пыталась сопротивляться:
— Но я так люблю Ленинград! Не смогу выжить в столице.
— Мы навеки связаны, должны быть вместе и в горе и в радости! А я знаю, что только в столице смогу найти достойную работу.
И мы ехали показываться в очередной столичный театр: меня принимали везде, его — нигде. В конце концов с грехом пополам устроились в Ленинградский областной театр. А потом я согласилась подыграть знакомому, пытавшемуся устроиться в Театр комедии, главным режиссером которого был великий Николай Акимов. Я Николаю Павловичу настолько понравилась, что он даже звонил мне домой, вернее родителям, где была прописана. Трубку взяла мама. Акимов сказал: «Спешу сообщить, что ваша дочь уложила худсовет на обе лопатки».
На следующий день прихожу в «Комедию» — как сейчас помню, в голубой велюровой шляпке, Акимов встречает в фойе, ведет в свой кабинет, где полно каких-то театральных критиков, и объявляет: «У нас появилась новая актриса. У нее изумительное чувство юмора». Я об этом и не подозревала! Дима остался в Областном театре, я перешла в «Комедию»: от предложений самого Акимова не отказываются даже ради покоя в семье!
Сегодня нас, акимовцев, осталось в театре совсем мало: Валерий Никитенко, Вера Карпова, Боря Улитин, Ирочка Григорьева. Николай Павлович относился к артистам замечательно. Не помню даже, чтобы когда-нибудь повышал голос. Он сумел сделать так, чтобы актеры чувствовали себя в театре как дома. А какие мы устраивали капустники! За них отвечал Лева Милиндер — когда-то он был женат на Нине Ургант. У Левы был очень острый язычок. Одна наша артистка, Марина Мальцева — она играла противную дочку в фильме «Двенадцать месяцев» — славилась своим выдающимся бюстом и огромными глазами. Милиндер называл Марину «глазунья с грудинкой».
Жили мы с Димой бедно. Вначале поселились у его родителей под Питером, в Бернгардовке. Но дом был такой холодный, что пришлось снять комнату в городе. Мы часто бывали полуголодными, питались в каких-то пирожковых и столовках. Кошмар!
Денег Дима не зарабатывал, я старалась крутиться. Скажем, снималась на телевидении. Например, сыграла фабричную девчонку по имени Галя Сазонова. Сегодня этот фильм не найти, а ведь моим партнером был сам Смоктуновский! Так хотелось ему понравиться, что перед началом репетиций заняла денег в бухгалтерии и купила в Пассаже роскошные итальянские туфли цвета бордо. При знакомстве Смоктуновский сказал:
— Ой, вы совсем молоденькая! Наверное, с мамой живете?
— Я замужем.
— Не может быть!
Мы как раз жили за городом, и Иннокентий Михайлович провожал меня до вокзала. Можно сказать, ухаживал. Рассказывал, что готовятся съемки «Гамлета» и выбирают актрису на роль Офелии. Я завидовала. Спустя время мы встретились на «Ленфильме», где из-за безденежья пришлось пару раз участвовать в массовке. Смоктуновский подошел: «Правду говорят, что известная артистка Карпинская снимается в массовке?» Думаю: неужели кого-то интересует, где я снимаюсь? Постаралась уйти от ответа. Наконец в третий раз мы столкнулись на улице. Иннокентий Михайлович спросил:
— Светочка, почему вы меня не поздравляете?
— С чем?
— Ну как? Я же в «Гамлете» снялся.
Я возьми и ляпни:
— Мне не понравилось!
Считала его принца датского чересчур манерным, лишенным темперамента и мужественности. Смоктуновский не обиделся — изумился. Наверное, подумал: «Какая дурища!»
С Димой мы прожили пять лет, хотя в глубине души я приняла решение уйти еще в двадцать два года, после того как Дима, заядлый альпинист, потащил меня на Эльбрус. Именно в той поездке, когда уже спустились в долину, я поняла, что беременна. Сообщила мужу, а в ответ услышала: «Приедешь в Ленинград, сделаешь аборт». И это слова законного мужа! Я послушалась — мой грех. Но про себя подумала: я тебя брошу.
Последней каплей стал случай, когда он отказался идти со мной на праздничный вечер, который устраивали в театре. Тогда в «Комедии» еще был оркестр, музыкантам я нравилась. Но они понятия не имели о том, что мой организм совсем не принимает алкоголя, и напоили меня коньяком. Левочка Милиндер, увидев мое состояние, отвел в свою гримерную. Потом рассказывал: «Светка, тебе было так плохо! Одно только повторяла: «Хочу к Диме!» Наутро, протрезвев, я почувствовала себя такой несчастной и неприкаянной! Как Дима мог отпустить меня одну, не пойти на вечер с молодой женой?
Я вернулась к родителям. Помню, как раз сломала ногу на сцене, лежала в гипсе дома, туда Дима и принес необходимые бумаги: нужна была моя подпись. Может, рассчитывал, что мама с папой выйдут из комнаты и он уговорит меня помириться. Но родители не вышли. И нас развели. Он женился на москвичке и, как мечтал, переехал в столицу. Недавно наша однокурсница побывала у него в гостях. Говорит, работал на радио, на английском иновещании. И продолжает рассказывать, как страшно любил Карпинскую, а она, гадина, его бросила.
Любимцем Акимова был артист Геннадий Воропаев. Красавец, всегда на главных ролях, поклонницы в обморок падали! Увидев его впервые, сразу подумала: «Он будет моим мужем, — и через секунду: — Нет-нет, не надо!» Потому что Воропаев был известным бабником, сильно пьющим, да еще и женатым — на знаменитой балерине Кировского театра Алле Осипенко. Она постоянно ездила по гастролям, одевала мужа в заграничные шмотки, подарила ему невиданную зеленую «Волгу». Что не мешало Геннадию Ивановичу заводить бесконечные романы.
Мы еще не были любовниками, когда однажды поздно вечером в нашей коммуналке раздался звонок в дверь. Открываю — уже в ночной рубашке и халате. Стоит Алла Осипенко:
— Он все время стремится к вам.
— Кто?
— Геннадий Иванович. Но у нас растет сын, вы не можете разрушать семью.
Ничего себе! Пришла со мной объясняться! Я ответила:
— Никого к себе не привязывала! Вы его жена — сами и разбирайтесь! — и бабахнула дверью.
А минут через десять опять звонок. На этот раз пожаловал сам Воропаев, кажется, подшофе. И заявил:
— Просто хотел сказать вам спокойной ночи!
Я снова — бац дверью. Но успела заметить, что Осипенко стоит на лестнице на пролет ниже. Поверить не могла, что она сама привезла мужа к моему дому, до сих пор не знаю зачем. Бедная, ей наверняка пришлось настрадаться. Забегая вперед, скажу: когда я Воропаева бросила и он пустился во все тяжкие, на каких-то гастролях объявил мне:
— Я наконец развелся. Выходи за меня. Устроим свадьбу.
— Поздно. Я уже ничего не хочу. Уходи!
— Первую бабу вижу, которая не хотела бы за меня замуж.
А потом выяснилось, что слова о разводе были ложью. Многие думают, что мы с Воропаевым были расписаны, но это не так, хотя и жили вместе. Насколько мне известно, союз Геннадия Ивановича с Осипенко сохранялся до последних его дней, хотя и свободный: оба устраивали личную жизнь на стороне. Она, например, много лет была вместе со своим партнером Джоном Марковским.
Пока была замужем, Геннадий Иванович за мной не ухаживал. Но только вновь стала свободной, влюбился крепко. Когда рассказала о нем маме, она ужаснулась:
— Женатый? Да ты что!
А я твердила:
— Он такой красивый, такой ласковый.
В отличие от бывшего мужа Воропаев никогда не завидовал моему успеху. Дима однажды чуть не отхлестал меня моим букетом, который подарили еще в Театре Комиссаржевской. Я этого не забыла: ненавижу актеров-мужиков, которые завидуют. А Геннадий Иванович и сам был любимцем публики, особенно после выхода фильмов «Вертикаль» и «Олеся». Даже когда мы расстались, мог подойти за кулисами с комплиментом: «Ну, я бы так не смог! Как ты это делаешь? Горжусь тобой!»
О нашем романе говорил весь Ленинград. Естественно, знали о нем и в театре. На гастролях меня, еще никакую не заслуженную, всегда селили одну в номере.
Вот только когда я сообщила Воропаеву, что беременна, он отреагировал совсем как бывший муж. Выступил категорически против того, чтобы я рожала. Но у него не было права мне указывать. К тому же я стала старше: было уже за тридцать, хотелось ребенка. Решила рожать несмотря ни на что. Геннадий Иванович рвал и метал, тут же завел себе очередную любовницу. Уже с большим пузом столкнулась с ней в театре. Девица стала мне что-то говорить, я немедленно хлестнула ей по башке авоськой с яйцами, которые только что купила, и гордо удалилась, оставив ее облитую с головы до ног.
В роддом меня провожала мама. Театр как раз был на гастролях в Алма-Ате. Дочь родилась двадцать седьмого мая, в день рождения Воропаева. Из театра пришел ворох поздравительных телеграмм, от Геннадия Ивановича — ни слова. Я так плакала, что врачи возмутились: «Отберите у нее эти чертовы телеграммы, молоко пропадет!»
Дочку назвала Катей, в честь мамы. Отчество у нее Геннадиевна. Зачем врать? Всегда говорю правду, так жить легче. Помню, Катя только родилась, я пошла покупать чепчики-распашонки и прямо на улице впервые в жизни почувствовала, что такое счастье. Не любовное томление, которое может подарить только мгновения, а абсолютное, стопроцентное, переливающееся через край счастье.
На дочь Геннадий Иванович не давал ни копейки. Когда умерла мамина сестра, ее не на что было хоронить. Я тогда поехала на завод, где тетя Нюрочка проработала всю жизнь в литейном цехе. Она уже давно была на пенсии, но, к счастью, в администрации вспомнили, что Салмина висела на Доске почета, и выделили деньги на похороны. До сих пор жалею, что пришлось распродать многое из ее имущества, например фарфор и даже медали. После смерти тети на мне остался ее сын Петя. Рожденный в блокаду, он был очень болезненным, даже аутичным, и хотя работал в какой-то мастерской, нуждался в постоянной опеке. Я подкидывала ему денег, возила приготовленную еду. Он рано умер. Годы спустя опустевшую квартиру удалось обменять в мой район. Там поселилась Катя, которая с тех пор живет рядом.
Жить в одной комнате вчетвером оказалось мучительно. Достаточно сказать, что когда Катю купали, ванночку ставили прямо на тахту — больше не было места. Я со своим решительным характером взяла лист линованной бумаги и написала: «Уважаемая министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева! Я, такая-то и такая-то, снималась в фильме «Девушка без адреса», а сейчас играю в Театре комедии. Родила дочку, а живу с родителями в одной комнате... Не могли бы посодействовать?» И все! Письмо помогло: мне дали небольшую, но уютную двухкомнатную квартирку в яблоневом саду в Купчино, где живу по сей день.
С Воропаевым мы встречались много лет. Можно сказать, я поддавалась его сумасшедшим порывам. Страсти кипели нешуточные: мы то сходились, то расходились. Помню, как он стоял под снегом на коленях, пытаясь в очередной раз вымолить прощение. Геннадий был страшно, болезненно ревнив и вел себя как собака на сене. Обрывал телефон, особенно когда был под градусом, чтобы рассказать, как меня любит. Устраивал пьяные скандалы. Помню, за мной ухаживал один молодой артист, Воропаев нас выследил, преследовал. Я его боялась! С той поры я не люблю телефонные звонки.
Работать в одном театре и каждый день встречаться было так мучительно, что в какой-то момент — Кате уже исполнилось четыре года — я из «Комедии» уволилась. Уходила в никуда, но бог уберег: меня позвал к себе в Большой драматический сам Товстоногов! И тут же ввел в спектакль «Тоот, другие и майор» по пьесе венгерского классика Иштвана Эркеня. Он не делал мне никаких замечаний. Единственное, что сказал: «Когда делаете книксен, присаживайтесь пониже». Я даже получила за эту роль какой-то приз, познакомилась с Эркенем. Венгр оказался любителем женщин, подарил мне какую-то бархатную штучку со стразами. Куда я ее подевала? Не помню. Легкомысленная! Не умею хранить ни реликвии, ни письма. А вот в профессии я жесткая, никогда никому не подражала и других оценивала по гамбургскому счету. Не люблю режиссеров, которые командуют актерами как дрессированными мышами, обожаю моцартианское начало.
Оттого так высоко ценила партнеров по сцене — Николая Трофимова, Стржельчика моего любименького. Он был такой славный! Всегда ко мне расположен, хотя и не ухаживал: его жена, женщина очень сильная, постоянно стояла на страже и тоже работала в театре. Позже, когда я уже вернулась из БДТ в «Комедию», в мою гримерную постучали. Это были Стржельчик и Кирилл Лавров: специально пришли в театр посмотреть на меня в спектакле «Синее небо, а в нем облака». Лавров остался в коридоре — я училась с его сестрой по матери Наташей Клесовой и как-то ляпнула: «Твой брат больше партиец, чем артист», наверное, она ему передала. А Стржельчик зашел и наговорил кучу комплиментов. Услышать их от такого прелестного, полного юмора и очарования актера было очень приятно.
Еще одного партнера — Евгения Лебедева — я не любила. Он работал грубыми красками, постоянно строил рожи. К тому же на сцене был все время мокрым — сильно потел. После репетиций я неслась на телевидение, где много снималась. Лебедев несколько раз предлагал меня подвезти. Я благодарила: он считался бабником, но казался мне таким старым и страшным, что ни о каком романе и мысли не возникало. Как-то на Восьмое марта Лебедев зазывал к себе в гримерку:
— Светочка, давайте после спектакля выпьем шампанского?
— Позовите девочек-гримеров, только тогда приду.
Он еще несколько раз меня провожал. Пока однажды, подавая пальто, не попытался обнять. Я жестко отстранилась. На этом наши отношения закончились. Я всегда была избирательна и холодновата. Я не ханжа, но иногда очень резка.
Товстоногов установил в театре железную дисциплину. Не пикнешь! В одном из спектаклей в пару со Стржельчиком играл Володя Татосов. Однажды он не явился на спектакль. Срочно послали за Владиславом Игнатьевичем, а Татосову мало не показалось. Акимов был куда мягче. Геннадия Ивановича, например, терпел, ограничиваясь пятьсот восемьдесят шестым китайским предупреждением. Единственным, кого уволил Николай Павлович, стал чудный артист Сергей Филиппов. Я была на том «Ревизоре», сидела на балконе, откуда было прекрасно слышно, как он, уйдя за кулисы, начал материться. Выяснилось, что Акимов тоже это слышал.
В БДТ я так и не стала своей, чувствовала себя неуютно. Помню, когда только пришла, тогдашняя звезда Нина Ольхина сказала мне в глаза: «Боже, у меня от этих молодых актрис просто в глазах рябит!» Наверху в театре были корифеи, любимцы Товстоногова, звезды, внизу — балласт, массовка. А я болталась где-то посередине, летала в полном одиночестве по своей личной орбите. Даже в гримерке одна сидела. Спустя три года Георгий Александрович вызвал меня в свой кабинет: «Играете вы хорошо. Но должен сказать, что следующий сезон будет для вас абсолютно пустым: ролей нет».
Через несколько лет Жора Штиль, с которым мы дружим, предположил: «Ты не прижилась в БДТ по вине Лебедева». (Лебедев был женат на родной сестре Товстоногова Нателе.) Когда в театре заметили, что он ухаживает за Карпинской, тут же, наверное, доложили его жене и, может быть, самому Георгию Александровичу.
«Ах нет ролей, — подумала я. — Ну и хорошо». Ушла молча. Вернулась в Театр комедии. Воропаев продолжал там работать, но наши отношения постепенно сошли на нет. Сегодня я ему все простила. Но как странно: с каждым годом отношусь к Геннадию Ивановичу все хуже — ведь Кате по его вине пришлось расти без отца. Он объявился, только когда дочери исполнилось двадцать и она вышла замуж. Какое-то время они общались, но под конец жизни Воропаев сошелся с молодой девицей, которая работала у нас в администрации, — он не гнушался даже уборщицами! — и бывать у нас перестал. Старший внук Алешечка спрашивал: «Где дедушка? Почему не приходит?» Сердце кровью обливалось!
Однако Геннадию Ивановичу выпало пережить большое горе: их с Осипенко сын Иван умер совсем молодым. Но в конце концов Воропаев поступил благородно: оформил дарственную на Катю на свою шикарную квартиру напротив «Александринки», полученную им от нашего театра. Они долго ходили по инстанциям, всюду удивлялись: «Надо же, Катя, как отец тебя, оказывается, любит. Сделал такой роскошный подарок!» Не знаю, как Геннадий Иванович договорился с Осипенко. Его последняя сожительница рассчитывала, что после смерти Геннадия Ивановича жилплощадь достанется ей. Даже призналась Кате: «Твой отец меня все время гнал, а я не уходила». Съезжая, она вывезла все до последней поварешки. Отомстила, что ли?
...Катя была красивой девочкой, ее даже звали сниматься в фильме «Синяя птица». Но я решила не мучить ребенка, которому и так не хватало материнской заботы, ведь приходилось много работать.
Акимов умер еще в год Катиного рождения. Это случилось на гастролях в Москве, сразу после оглушительного успеха его любимого спектакля «Тень», в котором я играла Принцессу. Впоследствии главным режиссером Театра комедии стал Петр Фоменко, работать с ним тоже было счастье. Могу похвастать, что однажды, когда меня вводили в уже готовый спектакль «Этот милый старый дом», Петр Наумович закричал на весь зал: «Карпинской не мешать! Она делает роль сама!» Потом я сыграла одну из главных ролей в его картине «На всю оставшуюся жизнь». В первый же съемочный день Петр Наумович командует:
— Расстегните гимнастерку, распустите волосы и катайтесь по земле.
— Я что — кошка, которая напилась валерьянки? Не буду.
Фоменко оторопел:
— Как это не будете?
— Да вот так. Не буду и все.
Вела я себя, конечно, ужасно. Заявила:
— Мы еще не подписали договор. Так что я иду домой, а вы возьмите другую артистку, она и будет кататься, — и ушла в вагончик.
На следующий день съемки продолжились, будто и не случилось никакого скандала. Но на земле я не валялась.
Конечно, жаль, что меня так редко снимали в кино. Первый — официальный — муж был категорически против: хотел, чтобы все время была рядом. Вот и растеряла связи в кинематографе. А я просить за жизнь так и не научилась и пороги студий не обивала. То ли слишком ленива, то ли родилась фаталисткой. Однажды только меня пригласил на пробы Александр Сокуров, которого считают гением. Роль была — сейчас упадете — сестры Ленина! Прихожу на студию, гримерши ахнули: «Вы совсем на нее не похожи!» Намазали лицо чем-то зеленым, сузили глаза, подняли вверх волосы цвета соли с перцем, нацепили пенсне. Сокуров меня увидел — и к гримерам:
— Что вы сотворили? Это же какая-то герцогиня из фильмов Бергмана!
Тут я заявляю царственно:
— Откровенно говоря, просто хотела с вами познакомиться.
Сокуров — заинтересованно:
— Знаете, вы мне все равно нравитесь.
Вызвали фотографа. Начали обсуждать:
— Сюда мы засунем вату, туда еще что-то.
Я не выдержала:
— Ничего никуда засовывать не будем. И потом, почему вы всех женщин России хотите сделать уродками?
Сокуров не обиделся. Рассказал, что один из его актеров снимается в резиновой маске. Добавил:
— Но вы женщина, вам будет тяжеловато, — и удалился.
А вокруг только и слышалось «Гений, гений!» Но я отказалась.
В театре в ерунде я никогда не играла. Решила, что лучше буду воспитывать дочку, а потом и внуков. Мне очень важно быть занятой. Неработающий артист, как правило, печальное зрелище. Сколько из них спиваются или детей своих бросают! Помню, однажды приехала в Москву, остановилась у однокурсницы Саши Назаровой. А там дым коромыслом! Я знала, что у нее сын. Спрашиваю: «Где твой мальчик?» Оказалось, отдала в интернат, забирает только на выходные.
Мы уезжали в субботу, в квартире — шаром покати. Думаю: «Саша сегодня сыночка приведет, что он будет есть?» Купили с приятельницей курицу, оставили ее прямо на столе — с цветочками и благодарственной запиской. Спустя много лет встретились с Сашей, она рассказала, что соглашается на все предложения, играет старух. Постоянно нужны деньги: у нее была серьезная проблема с сыном — к сожалению, сейчас много таких трагедий. Теперь он уже умер, Назарова одна воспитывает внучку. Жаль Сашеньку!
Я выучила множество романсов, устраиваю творческие встречи. У меня есть поклонницы, одна даже прилетает на спектакли из Архангельска. Помню — я была совсем молоденькой — на гастролях в Москве после спектакля меня обступила группа женщин. Дарят цветы, еще что-то, приглашают в кафе. Я отнекиваюсь:
— Девочки, извините, но я устала.
Вдруг предводительница заявляет:
— Да ты кто такая? Мы за Улановой ходили, а она кочевряжется! Вот придем на «Тень» и во время твоего монолога заведем будильники. Тогда попрыгаешь!
Я, конечно, растерялась. К счастью, стоявший рядом Леонид Леонидов — отец музыканта и актера Максима Леонидова — помог мне от них убежать. Вот какие бывают поклонницы!
...Конечно, я многого не сыграла. Жаль. Но семья и благополучие близких были для меня важнее ролей. Дочь оказалась куда разумнее: у нее уже третий муж. Первым был одноклассник, ставший отцом Алешеньки. Он бизнесмен, сейчас вроде прогорел. Потом она вышла замуж за армянина по имени Захар. Они очень хотели детей, но не вышло. Развелись. Захар уехал в Армению, до сих пор звонит: «Светлана Алексеевна, приезжайте в гости!» Сегодня Катя замужем за Виктором Николаевичем, который на семнадцать лет ее старше. Говорит, что ей с ним комфортно и тепло. Теща я не просто хорошая — золотая. Не хочу повторять маму, демонстрировавшую свою нелюбовь к моим мужчинам. Она могла по сто раз подряд звонить в квартиру, где мы жили с Воропаевым: «Света, возвращайся домой!» Имея этот опыт, вообще не лезу в дела молодых. Не в курсе, какие у них происходят разборки. Если долетают отголоски ссоры, обязательно посылаю зятю что-нибудь вкусненькое, будто ничего не произошло.
Катя выучилась на инженера, но по специальности не работала ни дня. Окончила государственные курсы английского языка. Сегодня преподает в школе, на курсах, дает частные уроки. Младшему внуку Мише уже десять лет. На моем последнем дне рождения он произнес тост: «Дорогая бабушка! Желаю, чтобы тебе реже звонили по телефону. Ты больше любишь читать». Однажды Катя меня осадила:
— Мам, помолчи, пожалуйста.
Миша вступился:
— Что значит «помолчи»? Бабушка сидела дома одна, ей хочется поговорить!
Сейчас я живу со старшим внуком. Он врач, хирург-гинеколог, учится в интернатуре. Веду себя с двадцатипятилетним Алешей как одесская мама. Едва он появляется на пороге, у меня готов вопрос: «Кушать хочешь?» Я его очень люблю.
Катя недоумевает: «Не понимаю, почему ты одинока? Ведь по-прежнему нравишься мужчинам!»
Конечно, у меня случались романы. Например, с художником много старше меня, в прошлом красавцем. Он возил меня по заграницам. Кажется, просто нуждался в достойной спутнице. Потом тоже были поклонники... А несколько лет назад, в больнице, обаяла одного генерал-майора, который сейчас дослужился до генерал-лейтенанта. Высоченный, наверняка моложе меня! Он предложил купить газет. Несмотря на полумертвое состояние и страшную рожу, тут же включила кокетство:
— Если вы такой добрый, зайдите в книжный магазин и купите мне томик Пушкина, в котором есть стихотворение «Пророк».
— Так точно.
Думала, пока лежу — выучу, чтобы потом читать со сцены. Назавтра у меня был день рождения. Пришла Катя с внуками. И тут входит генерал, в руках корзина цветов, а еще — икра, шампанское, фрукты! Подарил дивного Пушкина. Потом меня перевели в другую клинику, так он и туда приезжал! Все тетки восхищались: «О, какой у вас поклонник!» Да! Дай бог ему здоровья.
Наверное, я была влюблена только раз — в Геннадия Ивановича. И этих отношений хватило на всю жизнь. Всегда мечтала, чтобы герой моего романа был умнее меня, талантливее, сильнее. Рядом с таким я с удовольствием стала бы покладистой и податливой. Но я должна признавать его превосходство. А так я и сама молодец — как соленый огурец. Но встретить такого человека, к сожалению, не случилось».
Редакция благодарит за помощь в организации съемки Санкт-Петербургский театр комедии имени Н.П. Акимова.
Подпишись на наш канал в Telegram