Если бы Ефремов поманил, пошла бы за ним словно завороженная. Я наравне со многими другими женщинами попала под обаяние Олега Николаевича. У него была невероятная мужская харизма...
— Вы работали с актерами-легендами: Олегом Ефремовым, Иннокентием Смоктуновским, Юрием Богатыревым... Похожи они были на нынешних звезд?
— Нет, раньше звезды были другими, высокомерия и закидонов себе не позволяли. Я всегда ужасно волновалась и даже боялась перед первой встречей, а потом, когда знакомилась, понимала, что мои страхи совершенно необоснованны. Кому-то Ефремов, Смоктуновский, Богатырев, возможно, казались капризными, но я не видела ничего такого, о чем не хотелось бы вспоминать. Рассказы об их тяжелых характерах — выдумки.
Мне действительно везло на режиссеров и партнеров. И конечно, посчастливилось попасть в «Современник» — сразу после окончания ГИТИСа и без московской прописки. Поступать я приехала из Харькова и за четыре года обучения не успела выйти замуж за местного жителя, хотя бы фиктивно, как советовали знающие люди. А «немосквичей» при отборе в театры даже не смотрели. И на показе в «Современник» я была самой спокойной из наших ребят. Чего волноваться, когда все упирается в пресловутый штамп в паспорте? Моих однокурсников просто трясло от волнения и страха. Перед нами за длинным столом в небольшой аудитории сидели Галина Волчек, Валентин Гафт, Лия Ахеджакова, Игорь Кваша, Лилия Толмачева... Возможно, именно потому, что ни на что не рассчитывала, я сыграла неплохо. Худрук Галина Борисовна Волчек даже не спросила о прописке, ее это не интересовало!
Я не верила своему счастью. Когда уже работала в театре, довольно долго казалось, что это сон. Поначалу ничего не играла, только кричала за сценой в одном из эпизодов спектакля «Дни Турбиных», изображая девушку, изнасилованную белогвардейцами. Месяцев шесть ролей не давали, но я считала, что это нормально. Надо осмотреться, поставить «крышу» на место, а потом уже мечтать о серьезных работах. И однажды получила роль, и какую! Гитель в легендарном спектакле «Двое на качелях».
«Современник» в те годы был не просто театром — домом, семьей. Мы вместе отмечали праздники, устраивали капустники. Актер мог подготовить роль из текущего репертуара, показать ее худсовету и в случае положительного решения «ввестись» в спектакль. Ему были готовы помочь старшие коллеги. В театре часто бывали экстренные вводы, и они будоражили не только тех, кто постоянно играл, но и молодых. Я ходила на все спектакли, смотрела репертуар еще и еще. Это могло пригодиться.
— А как вас приняли корифеи?
— Возможно, я кого-то разочарую, все наслышаны о страшных театральных интригах, но со старшим поколением не было проблем. Взять хотя бы Валентина Иосифовича Гафта. В «Пигмалионе» мы с ним играли, по-моему, лет восемнадцать: я — Элизу Дулиттл, он — профессора Хиггинса. И все в «Современнике» ждали, когда же наконец Гафт наедет на Яковлеву. По-моему, не было ни одного партнера по спектаклю, с которым у него не возникло бы конфликта. Такие срывы случались постоянно, причину никто не мог понять. Что-то не понравилось в партнере — и все, надулся. Валентин Иосифович не позволял себе ругаться, кричать, но если ты чувствовал, что бог «Современника» недоволен, находиться рядом и что-то делать было тяжело. Я этого избежала. У нас с Гафтом была самая нежная любовь. До сих пор общаемся, созваниваемся, как и с Ниной Михайловной Дорошиной. Она была моей партнершей в «Мурлин Мурло», и каждый раз за гримом, с шести до семи часов вечера, мы ухитрялись столько всего обсудить! Нина Михайловна всегда поздравляет меня с днем рождения и дарит постельное белье. Это ее традиционный подарок.
Достаточно теплые отношения сложились и с Лилией Михайловной Толмачевой. Мы с моим мужем Валерием Шальных часто подвозили ее домой после совместных спектаклей. Однажды у нас с ней произошла такая история. «Современник» поехал на гастроли в Питер. Я очень устала на съемках, а буквально на следующий день надо было мчаться обратно в Москву. Чтобы никто не мешал отоспаться в вагоне СВ «Красной стрелы», я полностью выкупила купе — туда и обратно. И вот сажусь в поезд на Ленинградском вокзале и думаю: «Только бы не узнали, что я одна, а то обязательно кого-нибудь подселят. Кто-то из актеров не сойдется характерами, не захочет вместе ехать и попросится ко мне». Тут стучится проводница:
— Елена, с вами хочет поговорить Евтушенко.
Я вздыхаю:
— Хорошо, пусть заходит.
На пороге появляется Евгений Александрович. Думаю: он хочет пообщаться с артисткой, но Евтушенко меня не узнает. Ему надо посадить на поезд в Питер свою подругу, у которой нет билета, и он просит, чтобы я ее приютила. Со всей возможной любезностью объясняю, что ужасно устала после съемок и хочу отдохнуть. Он говорит: «О боже! А я смотрю — знакомое лицо и не пойму, где вас видел? Сейчас подарю вам свои стихи!» Уходит и возвращается с книжкой и девушкой. Я понимаю, что это серьезно, одна не справлюсь. Зову нашего актера Рогволда Суховерко, он едет в соседнем купе: «Спасите, ради бога!» Рогволд Васильевич не очень любил Евтушенко, предпочитал поэзию Вознесенского, но не смог отказать. Мужчины быстро разговорились, стали читать стихи. Вместо одной попутчицы я получила трех. Поэтический вечер растянулся до утра. Отдохнуть не вышло, сквозь дрему все слышала их нескончаемое бу-бу-бу.
Отыграла в Питере спектакль. Приехала на Московский вокзал. Ну, думаю, теперь высплюсь. Подхожу к купе и вижу Лилию Михайловну Толмачеву.
— Лена, ты с кем едешь?
— Одна.
— Правда? Ну, тогда я с тобой. Не возражаешь? Я тоже возвращаюсь в Москву.
В ту ночь вообще не сомкнула глаз, но ничуть об этом не пожалела. Толмачева рассказывала об истории «Современника», жизни с Олегом Ефремовым (она была его первой женой), работе с Марией Бабановой и много чего еще. Наверное, нуждалась в собеседнике. Лилия Михайловна была очень одинока после смерти второго мужа Виктора Фогельсона. Он возглавлял отдел поэзии издательства «Советский писатель» и был достаточно известен в литературных кругах. Супруги прожили вместе тридцать лет. Виктор Сергеевич очень любил свою Лилечку и полностью освободил ее от бытовых забот. Она занималась только театром. Но к сожалению, в последнее время играла мало, хотя была одной из ведущих актрис. Несколько лет назад у нее случился инсульт, после которого Лилия Михайловна так и не оправилась...
— Когда-то театралы сплетничали, что у Галины Волчек четыре любимых актрисы: Марина Неелова, Елена Яковлева, Ольга Дроздова и Чулпан Хаматова. Вас с Нееловой многие считали соперницами.
— Я никакого соперничества не ощущала. У нас с Мариной Мстиславовной есть определенная разница в возрасте, и роли мы играли разные. За исключением одного спектакля — «Крутой маршрут». В Москве он шел примерно раз в месяц, а на гастролях значительно чаще, как и другие постановки, в которых была занята Неелова. Для того чтобы ее разгрузить, меня и ввели на «ее» роль в «Крутом маршруте», а Олю Дроздову — в еще один спектакль. Играли в очередь.
Однажды попросила Марину Мстиславовну меня подменить. В Минске шли съемки «Каменской», я моталась в Москву на спектакли по шестнадцать-восемнадцать раз в месяц и никогда не просила о замене. Но тогда стало невмоготу, захотелось чуть-чуть уменьшить количество поездок хотя бы за счет «Крутого маршрута». Неелова помочь отказалась, объяснив это определенными причинами, которые озвучивать не стану. Мне было не то что обидно — странно. Возможно, я сама виновата, не сумела найти нужные слова. Пожаловалась, что устала от бесконечных съемок. В театральных коллективах достаточно ревностно относятся к работе коллег в кино и на такие просьбы реагируют болезненно. Ну действительно: устала? Так не снимайся!
— Очень хорошо помню фильм «Полет птицы», где вашими партнерами стали Юрий Богатырев, Родион Нахапетов, Автандил Махарадзе, Олег Ефремов. В картине с каждым из них у вас была любовь, а в жизни?
— Отношения складывались по-разному. Но я не настолько влюбчивая, как эта героиня, и головы не теряла. Ефремова поначалу побаивалась, потому что была наслышана о нем в «Современнике» — от «бывших» Олега Николаевича. Он казался мне монстром, Казановой, который мог совратить любую женщину. Другое дело, что «совращенные» сами этого хотели, летели на его призыв словно мотыльки на огонь. Но это я поняла уже позднее.
Должна признаться: если бы Ефремов поманил, пошла бы за ним словно завороженная. Фильмы тогда снимались долго, и я наравне со многими другими женщинами тоже попала под обаяние Олега Николаевича. У него были невероятная мужская харизма и необузданный талант, это сочетание обладало огромной убойной силой. А на первый взгляд ничего особенного в Ефремове не было. Невзрачный немолодой мужчина, но посмотрит на тебя своими глазищами, скажет что-нибудь с таким глубоким смыслом, что дух захватывает. Сама не замечаешь, что уже оказалась в плену его чар. Я была начинающей артисткой, но чувствовала такое внимание и уважение со стороны Олега Николаевича! С ним было безумно интересно.
Сейчас принято рассказывать о «русской болезни» Ефремова и Богатырева. Не знаю. На съемках я не видела их подшофе. Мы ни разу ничего не отменяли. Возможно, они выпивали вечером, в гостинице, но на работе это не отражалось. А вне работы каждый волен расслабляться по-своему.
С Автандилом Махарадзе были исключительно рабочие отношения, а с Юрочкой Богатыревым мы подружились, потому что ездили вместе в «Красной стреле» из Москвы в Питер и обратно — картина снималась на «Ленфильме». Покупали копченую корюшку и пару бутылок пива на двоих. Юра быстро пьянел, и я не могла понять, почему на здорового мужика так действует совсем легкий напиток. Молодая была, наивная: он ведь мог еще выпить и перед отъездом. Под пиво с корюшкой Богатырев полночи рассказывал о работе в кино и своих отношениях с Михалковым. Насколько помню, Никита Сергеевич вдруг перестал «видеть» Юру в своих фильмах. Не хотел снимать в «Родне». Считал, что Богатырев потерял форму, и достаточно жестко заявил: «Будешь сниматься, только если похудеешь». После этого Юра сел на полуголодную диету, бросил пить и получил роль. Больше ничего рассказать не могу, не имею права. Это не мои тайны. Почему Богатырев исповедовался мне, не знаю. Видимо, ему было необходимо выговориться. Он был очень тонким и ранимым человеком. Поскольку я была никто, никому не известная молодая актриса, Юра, наверное, чувствовал себя в безопасности.
С Нахапетовым совсем другая история, он пытался ухаживать. Я его сразу тормознула. И потом интересовалась на голубом глазу: «Как ваша жена Верочка Глаголева? Как дочки?» Когда Родион стучал в номер: «Лен, у тебя есть кипятильник?» — отвечала, что кипятильника нет. И остаться у меня, чтобы попить чайку, не представлялось возможности. При этом по сюжету у нас было несколько любовных сцен — достаточно страстных. Я их честно отработала. Видимо, на экране любовь получилась. На премьере фильма мой муж не смог это пережить. Сначала ворчал и возмущался вполголоса, но я отмахнулась: «Дай картину спокойно посмотреть!» И он в сердцах выбежал из зала.
— Знал бы Валерий, что ждет его дальше! Через год вышла «Интердевочка»! Кто вас сосватал Тодоровскому?
— Точно не знаю. Несколько человек уверяли меня, что это именно они «продали» Петру Ефимовичу Елену Яковлеву. И я всем благодарна — значит, тогда у меня было много доброжелателей. Тодоровский долго мучился, перепробовал множество артисток. Никто не подходил. Меня он тоже не сразу принял, даже после утверждения. В представлении Петра Ефимовича проститутка должна была быть фигуристой, с формами, а не «селедка» вроде меня. В первые дни я не могла отделаться от ощущения, что он странно на меня смотрит, словно постоянно задавая себе вопрос: «Правильно ли я сделал, что взял ее? Не ошибся ли?»
Вскоре в одну из ночных смен поехали снимать знаменитый проход Тани по набережной — в блестящем платье с бахромой. Не знаю, может, звезды встали особенным образом или белая ночь помогла, но у всех было необыкновенное приподнятое настроение. И Петр Ефимович вдруг перестал присматриваться, сомнения рассеялись. Технических возможностей завести фонограмму на площадке не было, и Тодоровский насвистывал мелодию, которая потом звучала в фильме: та-та-та, та-та. Под его свист я и прошла. Все очень хорошо и быстро получилось, у Петра Ефимовича весь фильм уже был в голове. Отсняв сцену, мы все, счастливые, поехали кататься по Питеру — любоваться белой ночью.
После этого на съемках воцарилась замечательная атмосфера. Тодоровский сыпал бесконечными анекдотами и афоризмами. Он был очень веселым и добрым, и мы быстро сдружились. Когда после премьеры поехали с нашим фильмом на международный кинофестиваль в Токио, везде ходили вдвоем — просто шерочка с машерочкой.
В советское время в таких поездках к деятелям искусства обязательно приставляли соглядатая из компетентных органов. Был он и у нас. Не исключено, что из-за этого человека нам с Петром Ефимовичем выдали нищенские суточные — слишком много денег ушло на кагэбэшника. Из Японии все везли технику — телевизоры, аудио- и видеомагнитофоны. Мы с Тодоровским подсчитали: если не есть, не пить, питаться только на фуршетах, на наши деньги можно купить небольшой телевизор и недорогой видеопроигрыватель. Пошли в ближайший магазин — прицениться. Человек из органов, узнав, куда мы направляемся, ехидно заметил: «С вашими суточными там делать нечего». Мы не послушались. Может, он нарочно обманывает!
И вот стоим перед витриной и понимаем, что ситуация плачевная. «Смотрящий» не соврал. Единственный выход — купить комплект в складчину. Мне, например, телевизор, Петру Ефимовичу — видак, и в Москве устраивать совместные просмотры. Если честно, я не очень расстроилась: раз технику купить не удастся, потрачу деньги на что-нибудь другое. А Тодоровский загрустил. И тут откуда ни возьмись... Никита Сергеевич Михалков: «О, Петр Ефимович, здравствуйте! Что вы здесь делаете?» Я с Михалковым была едва знакома и после нескольких дежурных фраз отошла в сторону, поэтому не слышала, о чем вполголоса говорили мужчины. Прощаясь, Никита Сергеевич что-то сунул Тодоровскому в руку. Тот вздрогнул и заметно напрягся. Едва Михалков ушел, Петр Ефимович потащил меня к выходу:
— Пойдем отсюда! Скорей!
На улице огляделся по сторонам и тихо сказал:
— Никита дал нам денег, когда узнал, что не хватает. Сейчас мы их поделим.
— Валюту? А как потом будем ее отдавать?
— Отдавать ничего не будем.
Так мы с Тодоровским купили японскую технику. Много лет скрывали, кто нам помог, но, думаю, Михалкова уже не посадят, можно рассказать. Хватило не только на вожделенные комплекты обоим, но еще и осталось. И мы шиковали: ходили по ресторанам, пробовали суши и другие диковинные блюда. Кагэбэшник смотрел с подозрением, но молчал. Если бы подольше там оставались, отправились бы по злачным местам Токио. Было любопытно. Тодоровскому вообще все было интересно, и он как будто никогда не уставал. Говорил: «Хорошо, что у меня бессонница, а ты молодая. Можно и по ночам гулять». В Токио мы чувствовали себя как на другой планете. Помню, наблюдали за японскими дорожниками, проводившими ночью ремонт, и поражались: крошечный краник поднимал плиточки, крошечный пылесосик удалял грязь. Все светилось разноцветными огоньками, и казалось, что это какой-то аттракцион, а не дорожные работы.
Петр Ефимович собрал целую коллекцию картинок из телефонных будок. Там были наклеены фотографии хорошеньких японок. Что под ними написано, мы, конечно, не знали, но девушки выглядели вполне прилично. И фотки были очень красивые, на клейкой основе, их было легко снять. Тодоровского это безумно увлекало. Правда, он не мог понять, откуда в такой крошечной стране столько красавиц. Тысячи!
В последний день японского турне организаторы фестиваля попросили нас обоих обязательно присутствовать на финальной церемонии вручения наград. А я должна была срочно возвращаться в Москву, чтобы успеть на спектакль в «Современнике», и отказывалась менять билет — в «Аэрофлоте» другого подходящего рейса не было. Тогда японцы подобрали мне рейс иностранной авиакомпании, летевшей через Москву в Лондон, и все-таки добились своего. Я получила приз за лучшую женскую роль и потом впервые в жизни оказалась в бизнес-классе. Это было еще одно потрясение — советским гражданам такой уровень сервиса мог только сниться.
Представлять картину на международном кинорынке в Каннах меня отправляли без Тодоровского, под недреманным оком одной малоприятной дамы. «Советскую звезду» во Францию собирали всем миром: Вячеслав Михайлович Зайцев снабдил подходящими нарядами, Галина Борисовна Волчек — своими драгоценностями. В магазинах ничего приличного не продавалось, а сумасшедших денег на тряпки от фарцовщиков не было. Чужие кольца оказались велики и с меня спадали. Галина Борисовна советовала накрутить на пальцы лейкопластырь, но я так и не рискнула надеть ее украшения — боялась потерять. Хранила как зеницу ока в специальном мешочке.
В Шереметьево подбежали люди с коробками:
— Лена, помогите! Мы из «Совэкспортфильма». Наши сотрудники, улетевшие на кинорынок, забыли часть рекламных материалов! Передайте их, пожалуйста!
— Ну хорошо, — по наивности согласилась я.
К моему немудреному багажу прибавился ощутимый довесок из девяти коробок с печатной продукцией и пленками. Прямого рейса в Канны тогда не было, в Париже я пересела на самолет местной авиакомпании. Французы выставили счет за перевес. Ловкачи из «Совэкспортфильма» этого почему-то не предусмотрели. Хорошо, была с собой заначка — семнадцать долларов. Ее едва хватило на оплату багажа. Иначе пришлось бы тратить и без того копеечные суточные. Наверное, по возвращении в Москву я могла попросить о возмещении расходов, но не знала, к кому обратиться. Шучу.
Поездка в Канны вышла неудачной, она состояла из сплошных разочарований и унижений. Жила я в ужасной гостинице, в тесном номере на двоих с переводчицей-иностранкой. Питалась кое-как, хотя могла лакомиться деликатесами с западными звездами, ведь мне прислали кучу приглашений на всевозможные мероприятия. Их изучила и отвергла приставленная тетка: «Ужин со Сталлоне? Вам там делать нечего. Обед с Полански? Тоже нельзя». Знали бы об этом западные журналисты!
— С кем из партнеров по этому фильму сложились самые теплые отношения?
— Они были достаточно ровными со всеми актерами. Работала я в основном с мужчинами — своим экранным отцом Всеволодом Шиловским и шведским мужем Томасом Лаустиола. С Любой Полищук была всего пара съемочных дней. С Ирой Розановой и Ингеборгой Дапкунайте чуть больше. Общих сцен у «интердевочек» в фильме немного.
Полищук оказалась гораздо проще, чем я представляла. Она ведь уже была звездой. И вдруг пришла на съемку с разными тенями на глазах: одно веко синее, другое — зеленое. Увидев, что произвела своим макияжем ошеломляющее впечатление, Люба сказала: «Лен, скучно красить каждый день оба глаза одинаково! Вот решила внести разнообразие!» Мы посмеялись, и все пошло как по маслу.
После съемок встречались на разных мероприятиях. Полищук несколько раз приходила на телевизионное шоу «Что хочет женщина», которое я вела на телеканале «Россия». Мы с удовольствием вспоминали минувшие дни. В жизни она была такой же роскошной и экстравагантной, как на экране и сцене. Демоническая женщина. На мой взгляд, женщин, подобных Любе, мужчины должны побаиваться. В быту я ее не видела. Близко мы не общались, вопреки тому, что пишут некоторые издания. Думаю, дело в том, что Полищук однажды назвала меня своей подругой — непонятно почему, и все это подхватили. Теперь к каждой памятной дате журналисты просят что-нибудь рассказать, но я абсолютно искренне признаюсь, что вспомнить о Любе особо нечего. Разве что этот прикол с макияжем...
С Ирой Розановой пересекаемся довольно часто. Обе окончили ГИТИС в 1984 году, регулярно снимаемся вместе. В октябре 1993 года пережили штурм «Останкино». В тот день в одном из павильонов телецентра на улице Королева, 12, проходили съемки «Петербургских тайн». В паузе мы с Ирой вышли на лестницу покурить — прямо в длинных платьях с кринолинами. Стоим курим и вдруг видим в окно, что к зданию АСК-3 на противоположной стороне улицы подъезжают вооруженные люди на военных грузовиках. Одна из машин разбивает вход! Толпа бросается внутрь, слышатся выстрелы. Мы были настолько плотно заняты на съемках, что не следили за политическими событиями и не знали об октябрьском путче, но поняли: творится что-то ужасное. В панике бросились в павильон. Съемки тут же остановили, но группа осталась в здании. Выходить боялись — к нам никто не пришел и ничего не объяснил. Я позвонила домой мужу. Волновалась не столько за себя, сколько за сына — Денис был совсем маленьким. Валера сказал:
— Сиди и не высовывайся. В крайнем случае спрячься.
— Где?!
— Да где угодно! Хоть в шкафу.
Ира тоже позвонила своему мужу. Он, наоборот, велел ей срочно «эвакуироваться». В результате выбрали компромиссный вариант. Не стали ни бежать, ни прятаться, переоделись и засели в гримерке. Шум на улице стих поздней ночью. Мы с Ирой решили выйти, но наткнулись на омоновцев. Они лежали цепью вдоль здания, направив автоматы в сторону АСК-3. Нас не пропустили, велели ждать утра. У меня все мысли были только о ребенке и о том, что я должна уцелеть и любым путем добраться до дома.
Самым неприятным воспоминанием стало разграбление коммерческих киосков сотрудниками телецентра, некоторые люди теряли человеческий облик в экстремальной ситуации. Утром на выходе нас с Ирой обыскали — не украли ли чего. Мы пробовали возмущаться, но охранники не слушали.
— Неужели не узнали? Вряд ли они не смотрели «Интердевочку». Кстати, вы сами ее пересматриваете?
— Специально — нет, но если случайно попадаю на этот фильм по телевизору — смотрю. С ним связано столько приятных воспоминаний! Причем совсем не о работе. Часть картины снималась в Швеции, в основном — бесконечные проезды Тани Зайцевой на машине. Один из них, когда я еду за фурой, а дальнобойщик улыбается и машет рукой, — всегда вызывает счастливую улыбку, потому что ассоциируется... с белыми грибами. Шведы их не едят — считают опасными. А я после съемки зашла в лесополосу рядом с трассой и чуть с ума не сошла. Столько белых — хоть косой коси! Закричала: «Бегите все сюда!» Группа рванула за мной. В пять минут набрали целый мешок боровиков и заметались в поисках подходящей посуды. Надо же было пожарить грибы или хотя бы сварить. Со шведской стороны в группе работал фантастический человек, стоивший десятерых, то ли ассистент режиссера, то ли администратор, уже не помню. У него имелся фургон, в котором как в волшебной шкатулке можно было отыскать все что угодно. Швед несколько раз выручал Петра Ефимовича. Тот, к примеру, задумывался вслух:
— Вот бы сейчас фейерверк...
Он подскакивал:
— Фейерверк? Минуточку, — и тут же тащил хлопушки.
Услышав наши мольбы о помощи, добрый волшебник принес керосинку, сковородку, масло, и мы нажарили белых. Это был восторг!
Вспоминаю это и вижу глаза Петра Ефимовича. До сих пор не могу смириться с тем, что его нет. Тодоровский был такой мощный, интересный, любимый. Без него безумно сложно. Я его боготворила...
— После Тани Зайцевой вы сыграли совсем другую роль — кроткую и набожную Веру Филипповну в телевизионной экранизации пьесы Островского «Сердце не камень».
— Да! Я очень обрадовалась, когда замечательный режиссер Леонид Аристархович Пчелкин пригласил меня в этот фильм, а уж когда узнала, что партнером станет Иннокентий Михайлович Смоктуновский!.. Пчелкин, правда, предупредил:
— Лена, я прошу тебя — ты только на него не злись. Пожалуйста, не злись, когда он будет тебе что-нибудь говорить.
— Что говорить?
— Смоктуновский всегда всех учит — как будто другие ничего не умеют.
Но я и без этого предупреждения с удовольствием бы слушала Иннокентия Михайловича. Меня его поучения не злили и не расстраивали, а с остальными актерами у Смоктуновского случались стычки. Не все выносят, когда перед командой «Мотор!» в ухо зудят: «Ты неправильно делаешь, попробуй вот так». Я помалкивала. Пусть Смоктуновский делает что хочет. Может, он настраивается, может, ему легче перед тем, как войти в кадр, думать не о своей роли, а о чужой — он так отвлекается. Иннокентий Михайлович все время бормотал чужие тексты. Некоторые артисты к концу съемочного дня срывались: «Отстаньте, пожалуйста! Почему вы не свою роль репетируете, а мою?» Ругались, уходили с площадки, хлопали дверью.
Моя мама тогда приехала к нам с Валерой в гости из Харькова. Узнала, что снимаюсь со Смоктуновским, и стала просить: «Лена, пожалуйста, возьми меня с собой». Пчелкин не возражал против маминого присутствия. Пришли на площадку. Иннокентий Михайлович сразу подошел — он моментально замечал каждого нового зрителя. Спросил бархатным голоском, со своей сладкой улыбочкой:
— Леночка, а кто это с вами? Кто эта очаровательная женщина?
— Моя мама Валерия Павловна, познакомьтесь, пожалуйста.
Она, конечно, растаяла:
— Боже, как я люблю ваши фильмы!
Смоктуновский, довольный, прикрыл глаза, как кот, промурлыкал:
— Спасибо!
Стали репетировать сцену, где его герой — купец Потап Потапыч Каркунов — умирает. Иннокентий Михайлович придумал, что перед смертью будет кряхтеть, стонать, вынет зубной мост изо рта и положит его в стаканчик. Предложил Пчелкину. Тот кивнул:
— Конечно, Иннокентий, если хочешь, ты же гений — знаешь, как надо.
Отрепетировали, сняли. Все в восторге. Но Смоктуновский попросил:
— Подождите, у меня же здесь особый зритель, послушаем, что скажет.
Ему, наверное, было мало, что мама дифирамбы наедине пропела, хотелось, чтобы при всех.
— Ну, как, Валерия Павловна, я сыграл эту сцену? Убедительно?
Другая бы сказала «Замечательно!», а мама вдруг ударилась в подробный разбор и подытожила:
— По-моему, вы немного переиграли.
Смоктуновский тут же обратился к Пчелкину:
— Видишь, Леня, зрителю не понравилось. Мы должны сделать еще один дубль.
Сняли два. Они почти не отличались от предыдущего варианта, разве что едва заметными нюансами. Мама была горда собой: она заставила самого Смоктуновского переиграть сцену! А Иннокентий Михайлович ни за что бы на это не пошел, если бы сам не чувствовал наигрыш. Он всегда все делал по-своему.
— Вам строгая мама тоже делала замечания?
— Она меня никогда серьезно не критиковала. А папа один раз заметил:
— Ты, наверное, не очень популярная артистка.
— Почему?
— Тебя очень редко по телевизору показывают. Я не про фильмы, а про программы.
— Да я просто не тусуюсь! И не люблю пустые разговоры.
Но это было в начале карьеры. Потом меня стали показывать гораздо чаще. Особенно когда вела телевизионное шоу. И папа убедился в популярности дочери.
— Родители живы-здоровы?
— Слава богу. Живут в Харькове. Они на пенсии и занимаются дачей и внуками — детьми моего младшего брата. Забот хватает. Конечно, хотелось бы чаще видеться...
— На картине «Сердце не камень» вы работали и с Натальей Гундаревой, о которой всегда вспоминаете с большой теплотой.
— Я несколько лет не могла удалить из телефона ее номер — переписывала из одного мобильника в другой. И до сих пор так больно говорить о Наташе — «была»! На площадке она сразу становилась для всех мамой — вне зависимости от возраста. Было понятно, что в трудную минуту к ней можно припасть как к матери-земле. Хотя Гундарева была довольно жесткой с теми, кого невзлюбила — сразу, без видимых причин. Такое ощущение, что она знала что-то эдакое о каждом человеке. Наверное, это особая интуиция и опыт. Вообще, Наташа была непростая. Многие представляли ее очень мягкой, доброй — ничего подобного. Гундарева была достаточно рациональной, расчетливой, в первую очередь руководствовалась своими интересами. Что правильно. Я в этом убеждалась не раз.
Сняться в «Петербургских тайнах» меня уговорила именно она. Сериал обещал стать очень длинным, а моему сыну было месяцев пять, и соглашаться на такой проект с младенцем на руках я побаивалась. Няни у нас не было. Наташа заверила, что Пчелкин все устроит, у меня будут выходные. И действительно, я не сидела на площадке целыми днями. Да и смены тогда были короче, чем сейчас. Убеждая меня, Гундарева привела неожиданный аргумент: «Ты, конечно, заметила, что у эстрадных исполнителей появилось новшество — клип. Они записывают песню и так себя прославляют, поскольку клип постоянно крутят по телевизору. И у нас будет нечто подобное — по серии в день. Но мы будем «петь» не одно и то же, а каждый раз что-то новое». Думаю, ей самой было непросто согласиться на сериал, она и себя уговаривала. Телевизионное «мыло» считалось низким жанром, недостойным серьезного актера.
Хотя если сравнить, что снималось тогда и сейчас, то сериалы двадцатилетней давности просто шедевры. Мы не представляли, к чему все идет, но боялись, что года на полтора лишим себя возможности сняться в других проектах. Вдруг предложат интересный сценарий, полный метр? А у тебя «Петербургские тайны»! Никто не догадывался, что еще чуть-чуть и в кино наступит коллапс — время так называемых малобюджетных фильмов. Нам очень повезло, что в тот период была эта палочка-выручалочка — бесконечный сериал. Иначе, чего доброго, от безденежья пришлось бы сняться в каком-нибудь ужасе.
Пчелкин собрал прекрасный актерский ансамбль. Особенно запомнился Коля Караченцов — веселый, обаятельный, не успокаивающийся ни на минуту. У него уже был шикарный «мерседес», и он на нем куда-то гонял. Если возникала пауза в съемках, спрашивал: «Сколько у меня времени?» Быстро переодевался, разгримировывался и уносился. За час-другой успевал провернуть свои дела, вернуться, снова нарядиться, загримироваться и с ходу включиться в работу. У Караченцова был бешеный темперамент и на все хватало сил.
— Николай Петрович пытался ухаживать?
— Не за мной. По-моему, на этом сериале у Караченцова вызывала интерес другая актриса. Имя не назову. У меня с Колей были очень хорошие, но исключительно рабочие отношения. Как, впрочем, и с Гундаревой. Мы с Наташей были приятельницами, добрыми знакомыми, но не подругами. Дружба — это когда люди достаточно глубоко вникают в жизнь друг друга. А мы за пределами съемочной площадки встречались редко, на фестивалях. Кстати, все артисты общаются в основном на выезде. Только там есть возможность спокойно посидеть, поговорить. Помню, приехала на очередной киносмотр, а мне тут же: «Лена, скорее беги к Гундаревой! Она узнала, что ты здесь, и стучалась в твой номер! Хочет тебя видеть». Не скрою, было приятно, что из всех знакомых Наташа выделила именно меня. Может, чувствовала какое-то душевное родство? Несколько раз наши посиделки проходили с участием Татьяны Васильевой. Таня с Наташей просили перейти с ними на «ты», но я не смогла. Слишком уважала обеих.
Однажды и я заслужила Наташино уважение. Снимали эпизод «Петербургских тайн», где моя героиня падает на колени перед героиней Гундаревой и бьется в истерике: «Где моя дочь?! Скажите, где моя дочь?!» Первый дубль. Я падаю, истерю, и вдруг гаснет осветительный прибор. Его меняют. Дубль два. Опять падаю, рыдаю — в камере заканчивается пленка. И так семь раз что-то мешает снять сцену. Я уже на грани настоящей, а не киношной истерики, но из последних сил держу себя в руках — позориться перед Гундаревой совсем не хочется. Она играет все дубли блестяще, потому что не может иначе. Наконец получается. Пчелкин говорит: «Снято! Всем спасибо!» Наташа подходит ко мне: «Уважаю. Ты молодец!» Ее уважуха была дороже некоторых премий...
Многие люди с ужасом вспоминают девяностые и все, что с ними связано, а мне жаль, что прошла эта прекрасная, как оказалось, пора. Только сейчас понимаешь, насколько было здорово. Шесть часов работы, а не двенадцать. Съемки на пленку, причем одной сцены в день, а не десяти, двадцати, как в сегодняшних сериалах. «Каменскую», правда, снимали на пленку, но не такую, как в полнометражных фильмах, а более узкую. Но все делалось достойно, качественно. Особенно в первых сезонах. И атмосфера была хорошая, партнеры замечательные. Поначалу, когда позвонили продюсеры, я от роли Каменской отказалась. Подумала, что этот сериал нереально совместить с театром. Съемки должны были проходить в Минске, и без меня они бы остановились, если б я то и дело уезжала на спектакли. Продюсеры долго что-то прикидывали, подсчитывали и возобновили переговоры. Я предупредила:
— Смогу сниматься только в свободное от основной работы время.
— Мы готовы на это пойти!
— Точно?
— Точно.
Все-таки уговорили. О чем я ни разу не пожалела. Народ подобрался с чувством юмора, каждый стремился поднять настроение себе и другим. Гармаш и Нагиев на площадке — это вообще аттракцион, бесконечная ржачка. Они беспрерывно подкалывали и разыгрывали друг друга. В этом принимала участие вся съемочная группа.
И Сережа и Дима не всегда сразу отвечали на подколки — думали, готовили ответ. А иногда реагировали молниеносно. Однажды снимали сцены из разных серий, но в одном составе и одних декорациях — в кабинете у Колобка—Никоненко. Вдруг прибежали художники по костюмам: «Вы еще не сняли этот эпизод? Хорошо, а то мы перепутали рубашки Гармаша. Сергей, переоденьтесь, пожалуйста, наденьте вот эту». Гармаш при всех заголился, демонстрируя не очень мощный торс, и Нагиев очень серьезно спросил:
— Ты чего, Серега, в спортзал ходишь?
— Да, — после секундного колебания ответил Гармаш.
— А че не качаешься? — так же серьезно поинтересовался Нагиев.
Народ попадал от смеха.
Помню, на площадке появились фальшивые доллары — они понадобились по сюжету. Когда сцены с ними сняли, мы не могли успокоиться, не оставляла мысль использовать ценный реквизит. Деньги были очень похожи на настоящие. Зарплату нам тоже платили валютой, и мы с Гармашом подговорили бухгалтера выдать Нагиеву фальшивые баксы. После этого я заняла у него стольник якобы на туфли. Через полчаса прибежала в ужасе:
— Дима, твой стольник фальшивый! В магазине не приняли.
— Как? Не может быть?!
Бросился проверять — все деньги такие. Но Нагиев понял, что его разыграли. Сказал, что по нашим с Гармашом хитрым мордам догадался.
Меня не разыграли ни разу. Наверное, жалели. Каменской больше всех доставалось на площадке. Когда сняли пять сезонов, книжек, пригодных для экранизации, практически не осталось, и сериал решили закрыть. Первые сюжеты отбирали очень тщательно, а последние приходилось буквально высасывать из пальца. Говорили, что Марининой предлагали продать права на ее персонажей, чтобы кто-то другой придумывал с ними истории, но она на это не пошла.
Надо заметить, что такая обстановка, как на «Каменской», складывается далеко не всегда. А актеру, для того чтобы качественно выполнять свою работу, нужно чувствовать себя спокойно и свободно. Чего нелегко добиться, ведь почти на каждом проекте он попадает в абсолютно новую компанию незнакомых людей: осветителей, монтировщиков, реквизиторов и так далее. Они все к нему присматриваются, не говоря уже о режиссере, и нужно не просто сыграть, а завоевать их внимание и расположение, перетянуть на свою сторону. Для меня всегда было важно видеть глаза каждого человека на площадке и понимать, что он не безразличен к тому, что я делаю. А кому-то это вовсе и не требуется.
— А бывает, что не удается установить контакт с партнером? Сложно без этого играть, особенно любовь?
— Тяжеловато бывало, но так, чтобы совсем никакого контакта, — нет. Если говорить о недавних проектах, то у меня непросто складывались отношения с Максимом Авериным на съемках сериала «Склифосовский». К драматургическим конфликтам, придуманным сценаристами, неожиданно прибавился реальный. Не знаю, что Аверину не понравилось. Однажды он высказался очень эмоционально: «Я же вижу ваш взгляд! Вы меня не любите!» А я не могла понять, почему должна его любить и тем более это особо демонстрировать. Наверное, надо было выделить Максима из общей массы, оказывать особые знаки внимания. Я вела себя с ним так же, как со всеми. Потом Аверин постепенно успокоился.
А может быть, он специально обострял отношения, чтобы это сыграло на пользу дела. По сюжету у наших героев тоже не сразу все складывается.
— Судя по тому, что вы рассказали, «Современник» всегда был для вас важнее, чем кино. Как же получилось, что четыре года назад вы ушли оттуда?
— Наверное, время пришло. Он стал другим. Или я изменилась. Во всяком случае, иллюзии рассеялись и я начала обращать внимание на то, чего раньше не замечала. Театры стареют, и вместе с ними стареем мы, сначала жизнь больше соприкасается с нашими мечтами и фантазиями, а потом все меньше и меньше.
В какой момент все изменилось, сказать трудно. Несколько лет назад возникло странное ощущение, что в «Современнике» ставят спектакли, которые идут меньше полугода, хотя на них тратятся безумные деньги и безумное количество сил, нервов всего коллектива. Что происходят бесконечные замены и ты постоянно висишь на крючке. Только и слышишь: «Сегодня твоего спектакля не будет. Пойдет другой». На следующий день повторяется то же самое. В постановках, ради которых все сдвигалось, я не была задействована и даже не успевала посмотреть, их очень быстро снимали с репертуара. Бесконечная суета и неопределенность нервировали.
Можно было продолжать работать, делать одно и то же, но хотелось нового. Чтобы заменили в некоторых ролях. Невозможно после пятидесяти играть Варю в «Вишневом саде»! Но от меня отмахивались: «Ерунда, ты прекрасно выглядишь! У других актрис ситуация гораздо хуже, а они играют молодых, и их это не смущает». А у меня внутри начинался театр абсурда перед выходом на сцену. Смещалось сознание. Стоит за кулисами пятидесятилетняя женщина, а потом выскакивает и говорит, что ей двадцать пять. Какой-то бред!
Я долго держалась. Считала, что ни в коем случае не могу подвести театр. Что должна играть во что бы то ни стало и не вправе ничего требовать. Прийти к руководству и стукнуть кулаком по столу: «Что такое, почему вы не ставите меня на эту роль?» Другие так делали и добивались своего, но не я. У меня было много ролей, и очень хороших. Спектакли шли долго, с аншлагами. Зачем вполне благополучной актрисе давать что-то еще? Хватит с нее! Пусть другие поиграют.
Однажды все-таки не выдержала и написала заявление об уходе. В театре зашушукались: почему Яковлева обижает театр? А я не обижала! Если бы сказали: «Лена, будешь играть на разовых выходах», я бы играла. Для меня главным было не место в театре занимать. Можно ведь просто приходить время от времени и делать свое дело. Если семь лет сидишь без новой работы, у тебя есть опыт, желание, а тебе ничего не дают — зачем оставаться? Смотреть в очередной раз на доску с распределением ролей в новых спектаклях и не находить там себя? Наблюдать, как люди выпускают спектакли один за другим? А у тебя уходят годы, замечательные годы, когда много реально хорошего можно сделать.
Только объявила об уходе, начались упреки: «Мы тебе предлагали то, предлагали это!» Хотелось закричать: «Я всю жизнь играла то, что предлагали! Можно хоть к концу актерской карьеры спросить у человека, что ОН хотел бы сыграть?» Но никто не спрашивал. Зато своим уходом я подарила пяти актрисам отличные роли в пяти спектаклях.
Волчек пригласила в кабинет, чтобы поставить точку в отношениях. Это была наша последняя встреча. Галина Борисовна сказала, что не понимает, почему ухожу. Я молчала, потому что знала: если открою рот, то зарыдаю и буду рыдать на протяжении всего разговора. Слушала Волчек минут тридцать, но она так и не произнесла главных слов. Человеку актерской профессии нужно маслица подлить, сладости. Сказать, насколько он хороший. Я этого не дождалась.
А потом полилась грязь со страниц СМИ. Что только не заявляли «знающие» люди: «Яковлева за мужа обиделась. Выбивала для него в театре деньги!» Какая глупость! Наверное тому, кто это придумал, что-то приснилось. Или сказать было нечего. Мы ведь с Валерой договорились молчать, не хотели раздувать конфликт. Он тоже ушел из театра. Сплетникам должно быть стыдно за то, что обижали меня уже после ухода. Я ничего плохого им не сделала.
Постепенно все утихло. Бывшие коллеги приходят на мои антрепризные спектакли, звонят. Впрочем, я и раньше не чувствовала с их стороны особой обиды. Может, только со стороны Галины Борисовны. Но она для себя решила, что я ушла не просто из «Современника», а вообще из театра, и успокоилась. Мне поступало много предложений, я от всех отказывалась, и ей, конечно, об этом было хорошо известно.
О том, что ушла, не жалею. Жалею только, что все именно так закончилось. Хотелось расстаться по-другому. Я не скучаю по «Современнику». Не страдаю. Видимо, все сделала правильно.
Сейчас у меня три хороших антрепризных спектакля. Больше пока не надо. Захочется — выберу пьесу и попрошу ее поставить. В «Современнике» играла пять спектаклей, так что все практически по-прежнему. Но там за меня все решали другие люди, а в антрепризе я — сама за себя.
Работать здесь комфортно, постановки достойные, партнеры хорошие. Не хуже, чем в «Современнике». У меня контракт на год. Если что-то пойдет не так, можно дотерпеть и уйти. Но со мной постоянно советуются при распределении спектаклей — спрашивают, удобны ли те или иные даты. Я могу все спланировать. Бывают интересные поездки в разные города, туда, где сама вряд ли побываешь. Камчатка до сих пор стоит перед глазами, запал этот край в душу. Мне там специально выходной сделали, чтобы на вертолете в заповедник к медведям слетала. Я их видела так близко! В бинокль, конечно, — подходить опасно. Господи, они такие хорошие, особенно медведицы с медвежатами — спокойные, расслабленные, мамы довольны тем, что дети гуляют на природе. Хотелось бросить бинокль и бежать к ним. Мечтаю туда вернуться.
— Значит, теперь сами себя продюсируете?
— Продюсирую? Нет! Пусть все идет своим ходом. Жизнь сама вынесет в нужном направлении. Не раз убеждалась: что хочется, то, в общем-то, и получается. Профессия у меня уникальная, ею можно заниматься бесконечно, и учиться тоже без конца. Ты не чувствуешь над собой потолок. Нет такого, что прыгнул до определенной высоты, ткнулся башкой, и все — дальше движения нет. Надеюсь, я еще долго буду «прыгать» и в каждом новом спектакле или фильме брать новую высоту.
Иногда бывает грустно от мысли, что тебе уже за пятьдесят и жизнь так быстро пролетела. Думаешь: «Сегодняшние бы возможности лет пятнадцать или двадцать назад!» Сын вырос, материально значительно легче, меньше забот. Уже не надо пахать день и ночь. У нас прекрасный загородный дом, четыре собаки — лабрадор, хаски, йоркширский терьер и черная немецкая овчарка. С ними так хорошо! Недаром же говорится: чем больше я узнаю людей, тем сильнее мне нравятся собаки. Хотя мне грех жаловаться — и раньше жилось неплохо. Актеры часто сетуют, что у них зависимая профессия, бывает сложно найти компромисс. А мне в общем-то не приходилось себя ломать. Сейчас больше уверенности, можно решать самой, где работать, в чем сниматься, но возможность выбора была и раньше, во всяком случае в кино. Нет, каждый период жизни хорош по-своему. И никаких сожалений о чем-то несбывшемся у меня нет.
Подпишись на наш канал в Telegram