Развелись мы весной, а осенью Епифанцев предложил: «Тань, хватит дурака валять, пойдем снова поженимся». И я согласилась. А Жора потом шутил: «Вот идиот, в третий раз женюсь, а взял безработную с тремя детьми!»
В съемках фильма, где я с подружками участвовала в массовке, объявили перерыв. Мы расположились на лавочке. Сидели болтали, вдруг видим: в арке показался большой красивый парень, а рядом семенит маленький и шустрый. Они очень бурно и громко что-то выясняли. Красивый парень направился прямо ко мне. Присел рядом и неожиданно поинтересовался:
— Вы знаете художника Ге?
— Знаю.
— Не поверите, меня назвали в его честь. Разрешите представиться: Георгий Епифанцев.
А дальше пошло-поехало. Георгий оказался актером МХАТа, к тому же уже известным благодаря фильму «Фома Гордеев», где он сыграл главную роль. Я картину не видела и Епифанцева не узнала. Его спутником был друг Зарик Хухим, работавший вторым режиссером у Марка Донского. Они по каким-то своим делам пришли к нашему постановщику. Георгий извлек из портфеля пачку научно-популярных журналов, стал показывать иллюстрации, рассказывать, что открыл неизвестное астрономам кольцо Сатурна. Делал это так горячо, азартно, мы просто рты поразевали — в нашем институте среди технарей таких разговорчивых людей не встречалось. Я училась не в творческом вузе, а снималась в массовке, чтобы немножко подзаработать.
Кстати, когда мы с Епифанцевым поженились, он моей профессии стеснялся. Однажды передал разговор с мхатовской звездой, народной артисткой Ольгой Андровской. Та спросила:
— Чем занимается ваша жена?
— Учится на экономиста.
— Но это же так скучно...
— Нет, она будет как Карл Маркс!
— Ну, тогда ладно.
Карлом Марксом я, правда, не стала, после окончания института недолго занималась анализом экономической деятельности учреждений культуры в должности младшего научного сотрудника института культуры. Когда родились дети, пришлось менять профессию. Последним местом работы стал театр «Альбом» под руководством Жориного однокурсника Геннадия Яловича, там доросла до должности помощника режиссера. Но я забежала слишком далеко вперед.
А тогда я была очарована новым знакомым. Прощаясь, он дал номер своего телефона, мне звонить было некуда — обитала в общежитии на Стромынке. Сказал: «Буду ждать». Позвонила в тот же вечер. Мы встретились, долго бродили по городу. А дальше события развивались стремительно.
Жора еще не успел официально оформить развод с балериной Большого театра Лилией Ушаковой, хотя они уже и не жили вместе. Лиля ушла к матери, не стала выгонять мужа из своей квартиры в Каретном Ряду, разрешила там перекантоваться. Туда меня Жора и привел. Вошла и замерла на пороге: все стены были расписаны изображениями красивых женщин. Занавески испещрены надписями. Одна врезалась в память: «Этот год много счастья принесет». Хотелось верить. В Каретном мы провели жаркий летний месяц, а потом поехали отдыхать к Жориной маме в Керчь. Епифанцев продал пишущую машинку, чтобы купить билеты на поезд.
Будущая свекровь встретила меня прохладно. Она не одобряла разводов. Но главное — приехал ее любимый Жорик! Кстати, к уменьшительному имени Епифанцева я привыкла не сразу, оно резало слух, казалось каким-то приблатненным. В те времена была популярна песня со словами «Жора, подержи мой макинтош». А потом вслед за свекровью и сама стала его так звать.
Мы пробыли в Керчи дней десять, когда пришла телеграмма-молния: «Срочно выезжайте на съемки фильма «Угрюм-река». Он этого не ожидал. В свое время пробовался на главную роль Прохора Громова, но худсовет Свердловской киностудии утвердил Владимира Гусева. Тот начал сниматься, но поскользнулся на камне, неудачно упал и сломал ногу. Режиссер Ярополк Лапшин убедил директора студии не ждать выздоровления Гусева. Позже Лапшин признавался, что к этому исполнителю у него с самого начала не лежала душа, все равно в конце концов снял бы с роли. Но тут помог случай.
А вот группа успела привязаться к Гусеву и Жору встретила в штыки. Ему никто не хамил, с ним просто не разговаривали, объявили бойкот. Епифанцев приезжает на площадку, а люди от него отворачиваются, садится на грим, и гримеры в течение часа делают свое дело в полном молчании. Другой бы актер закатил скандал, но Жору было не просто вывести из себя. Он не любил ссор, выяснения отношений. Если его кто-то не принимал, он просто подходил к человеку и спрашивал: «Ну что ты как не родной?!» Такая у него была присказка, и людей это обескураживало, напряжение, недоброжелательность мигом улетучивались. Жора был слишком добрым, чтобы на кого-то сердиться, он сумел растопить лед, и когда в Свердловск приехала я, съемочная группа его уже полюбила. Я тоже подружилась с девочками-гримерами, да и оператор Василий Кирбижеков оказался парнем коммуникабельным, так что круг нашего общения был широким. На карте России есть два города, где Жору встречали как героя, — это его родная Керчь и Свердловск, там мы провели около трех лет, пока шли съемки «Угрюм-реки». Гостиница «Большой Урал» стала нам домом родным.
Собрались расписаться мы тоже в Свердловске. Местный ЗАГС пошел навстречу. Надо как следует отметить событие, а денег нет.
— Надо у Игнатова выпросить, — сказал Жора и направился к директору картины.
Но не успел он и рта раскрыть, как тот замахал руками с криком:
— Не дам!
Жора уже выбрал у него все возможные авансы.
— Я вам сейчас такое скажу, — не отступал Жора, — что вы дадите.
— И не надейся!
— Мы с Таней только что расписались.
— Вот оно что! Тогда, конечно, дам.
В тот момент в командировке в Свердловске находился наш приятель Олег Солдаткин. Кстати, это он настоял на посещении ЗАГСа, говорил: «Хватит так ходить, расписывайтесь!» И мы его послушались.
«У моих родственников свадьба, поехали со мной в Нижний Тагил», — предложил Олег.
Нам с Жорой было все равно куда ехать, лишь бы вместе. Чужая свадьба пела и плясала, если гости кричали «горько!» жениху с невестой, мы с Жорой тоже потихоньку целовались. Навеселились, натанцевались от души. Когда градус веселья уже зашкаливал, кто-то заметил, что мы ведем себя как молодожены. Пришлось признаться: и у нас сегодня свадьба. Гости закричали «ура!», и все закрутилось по новой. Гуляли до утра, потом нас пригласили на рыбалку, ночевали в домике на берегу реки. Щуку, которую поймал Жора, помню по сей день, она переливалась всеми цветами радуги. Красота неимоверная!
Вскоре праздники кончились, Жора вернулся на съемки, а я улетела в Москву — занятия в институте шли полным ходом. График у Епифанцева был плотным, ни единого свободного дня. Так что на свой день рождения его не ждала, седьмого октября сели с соседками по общежитию за стол, подняли бокалы. Вдруг распахивается дверь, на пороге Жора в охотничьем снаряжении. Оказывается, по окончании смены, не снимая костюма, в котором снимался, Епифанцев рванул в аэропорт и успел на столичный рейс. Вот это подарок! Ничего другого не надо.
— Таня, собирайся скорее, поехали! — кричит Жора.
— Куда?
— В аэропорт, мне надо сегодня же возвращаться. Завтра с утра съемка. Пока будем ехать в такси, ждать посадки, пообщаемся.
Я была в платье без рукавов, успела накинуть на себя шаль, схватить сумочку, а на улице уже холодно. Домчались до Домодедово, Епифанцев говорит:
— Нет, не могу с тобой расстаться, полетим вместе.
— Как?! Я же в летнем платье! Даже кофты нет!
— Ничего, что-нибудь на месте сообразим.
К счастью, в сумочке лежал мой паспорт. Жора сбегал в кассу, достал билет, они тогда были в дефиците. Тут диктор объявляет: рейс откладывается. Так до утра там и проторчали. Жора, конечно же, переживал, что срывает работу, но виду не подавал. Пока долетели, пока добрались до площадки под Свердловском, стемнело. Подъезжает рафик, из него вываливается Епифанцев, а за ним скачет дамочка. Режиссер Лапшин был в ярости, мы его таким никогда больше не видели. Группа устроила Жоре обструкцию, говорили: «Мало того что опоздал, да еще и бабу с собой приволок!» Люся Чурсина возмущалась громче всех. Организовали собрание и вынесли вердикт: сорванный съемочный день вычесть из гонорара Епифанцева. Мне все это было неприятно, я переживала, а Жора переносил невзгоды легко. Говорил: «Что тут поделаешь? Ничего страшного». Действительно: ну что делать с любовью?
Я забеременела, когда еще была студенткой. Бросилась к мужу:
— Как быть?
— Как что? Рожать!
Лето провела на съемках «Угрюм-реки», не было сил расставаться с Жорой надолго. Он посвящал мне каждую свободную минуту.
В начале декабря 1968 года появился на свет наш первенец Миша. Театр выделил Жоре комнату в полуподвальном помещении на улице Станиславского. Наверху был музей основателя МХАТа, внизу обитали уборщицы музея, Юра Бахрушин — театровед, историк балета, преподаватель ГИТИСа и сын легендарного собирателя театральной старины, чье имя носит сегодня музей театра, и мы. К Юре часто наведывалась в гости Белла Ахмадулина, а поскольку Жора тоже писал стихи, двум поэтам всегда находилось о чем поговорить. Мы жили интересной жизнью, не особо расстраиваясь из-за нехватки денег.
Когда меньше чем через три года на свет появился Володя, мы перебрались в дом напротив. Тоже комната в полуподвале, но побольше прежней. Соседями по коммуналке стали Саша Дик и Гена Кочкожаров — коллеги мужа по МХАТу. Жили как одна семья, комнаты не закрывались. Саша сейчас при встрече говорит: «Помнишь, как я у тебя колбасу из холодильника воровал? Прихожу домой, жрать охота! Открываю холодильник, а там твоя колбаса. Дай, думаю, полакомлюсь».
Жена коллеги по МХАТу Володи Кашпура работала главврачом родильного дома, договорились, что рожать буду у нее, по блату, с обезболиванием. Но по закону подлости, когда у меня начались схватки, оказалось, что Володина жена в командировке.
— Но мы же договаривались, — говорю врачу.
— Не волнуйтесь, вам вредно, что-нибудь придумаем.
Подвезли маску с веселящим газом, надели на меня. Не помогает! Тогда доктор проверил аппарат и изумился:
— Ой, не работает!
Так что рожала как все: с криками, охами и ахами.
Когда принесли из роддома кулек, положили его в комнате Дика — у нас еще не просох побеленный потолок. Саша потом долго вспоминал: «Прихожу домой после репетиции, решил вздремнуть. В комнате темно, стал уже садиться на кровать, как вдруг на ней кто-то засопел. Я чуть не умер от страха. Смотрю, а там младенец в пеленках. Едва не раздавил вашего Володьку! Представляете, какую утрату чуть не понесло отечественное искусство?!»
Однажды Жора сказал: «Сегодня пойдем слушать Высоцкого». Владимир Семенович давал квартирные концерты, в тот вечер его принимала у себя балерина Большого театра. Высоцкий был Жориным однокурсником. Когда Епифанцев женился на Ушаковой, а Высоцкий — на Люсе Абрамовой, они дружили семьями. Жора первым стал записывать друга на катушечный магнитофон — понимал, какого масштаба талантом тот обладает, и старался донести это до окружающих. Записи расходились по всей Москве.
Пришли к той балерине, никакого застолья, сразу начался концерт. Я была сражена наповал бешеным темпераментом Высоцкого, особо даже не вникала, о чем он поет. Меня трясло от впечатлений. После концерта Владимир подошел к Жоре. Представляя меня приятелю, муж сказал:
— Она тоже пишет стихи.
— Да? А о чем?
— Да ерунду всякую, про любовь, — поскромничала я.
Высоцкий строго на меня посмотрел:
— Любовь, девушка, не ерунда!
Они немного поговорили с Жорой, и Володя умчался.
Второй раз мы встретились в кафе «Артистик» в проезде Художественного театра. Сидели там большой компанией, наклюкались фирменного коктейля «Шампань-коблер» — шампанское смешивалось с коньяком. Вкусно и пьяно! Высоцкий задал Жоре вопрос:
— Не ты ли слямзил у меня Цветаеву?
— Я не мог этого сделать. Цветаеву не люблю, она плохо отзывалась о жене Пушкина.
А третья встреча просто не состоялась. Мы тогда уже переехали в отдельную квартиру на «Щукинской»: родилась дочь Наташа. Епифанцев предупредил, что к нам в гости придет Высоцкий. Я стала готовиться, купила даже новые занавески для такого случая, но Владимир Семенович так и не появился. Их с Жорой пути разошлись, они больше не встречались.
Кинокарьера мужа складывалась успешно, он много снимался. Да и в театре был задействован по полной программе, иногда играл по тридцать спектаклей в месяц. Правда, роли ему доставались не главные. Знаю абсолютно точно, что в театре у него не было врагов. Никто не пытался подсидеть, закрутить вокруг него интригу. Жоре не завидовали, да и характер у мужа был легким, в любых ситуациях он оставался добрым. Мне кажется, Епифанцева там любили.
Помню, на заре нашего знакомства пришла на спектакль «Три толстяка», где Епифанцев играл Просперо. Жора пообещал: «Я тебе что-нибудь скажу со сцены». А называл он меня тогда ласково Ригрина-Тигрина. И вот зазвучала песня, как вдруг слышу: «У куколки Ригрины именины». Я прямо вздрогнула, втянула голову в плечи, стала озираться: вдруг окружающие догадались, что это обо мне?
В «Сталеварах» была сцена, когда открывались двери лифта и Жора выходил из них, обвешанный детьми. Так вот, там были задействованы наши отпрыски — Миша, Володя и Наташа. Я волновалась больше детей, старалась покрасивее обуть-одеть. Наставляла, чтобы прилично себя вели, не позорили отца.
Самые большие Жорины друзья работали в литчасти. Муж там дневал и ночевал, поскольку сам к тому моменту много писал. У него даже появился девиз: ни дня без строчки. Так родились сорок его пьес и инсценировок. Ему важно было знать мнение завлита МХАТа Анатолия Смелянского о своих сочинениях, они много беседовали, Жора очень ценил его советы. Две его пьесы шли во МХАТе, хотя Епифанцев не являлся профессиональным драматургом. По этому поводу сочинили анекдот: «Худрук МХАТа Олег Ефремов спрашивает режиссера другого театра:
— Слушай, у тебя идет Шекспир?
— Нет. А у тебя?
— Тоже нет, у меня Епифанцев идет».
Пьесу «Друзья» о взаимоотношениях Максима Горького и Леонида Андреева поставил во МХАТе Геннадий Ялович, инсценировку «Мастера и Маргариты» под названием «Бал при свечах» — Владимир Прудкин. Тем не менее Ефремов при разделе МХАТа не собирался брать Епифанцева в свою труппу. Жора, конечно же, переживал (раздел оказался трагичным для многих актеров), но относился к ситуации философски. Говорил: «Когда что-то серьезное назревает в государстве, вначале оно случается в театральной среде, которая чутко ощущает движение воздуха». Действительно, раздел МХАТа происходил незадолго до распада СССР. Жора в тот момент плотно общался с Володей Прудкиным, которого Ефремов пригласил в свою труппу, поскольку его отец — народный артист Марк Прудкин — поддерживал Олега Николаевича. Володя и составил Жоре протекцию, сказал худруку: «Мне нужен Епифанцев». Унизительно, конечно, но раз Ефремов согласился, думаю, не так уж плохо он относился к Жоре.
Мой муж был очень популярен, множество поклонниц дежурили после спектаклей у служебного входа. Никогда Жору к ним не ревновала. Может, и случались у него романы на стороне, но мне об этом ничего не известно. Устраивать скандал только потому, что поздно пришел домой или вообще не появился? Зачем? Он всегда мог отговориться, что ночевал у друга Зарика.
Конечно, в семье не бывает все гладко, ссорились и мы. Повод был серьезным: Жора крепко выпивал. И случалось это часто. Я переставала с ним разговаривать, муж не выдерживал, что называется, полз на брюхе, клялся, что такого больше не случится. Но все повторялось. Алкоголь не делал его агрессивным. Просто когда человек пьет, он же делает это на какие-то деньги. Их в нашей семье катастрофически не хватало. А надо было растить троих детей: кормить, одевать, обувать, развивать. Говорила мужу:
— Я больше не могу видеть твои «никакие» глаза.
— Прости, это в последний раз...
Какое-то время он держался, а потом опять срывался. Когда в очередной раз Жора пришел домой пьяным, я возмутилась по-настоящему:
— Что ты творишь? Нам не на что жить!
— А тебе шубы и бриллианты подавай?!
Чуть не рассмеялась в ответ. Кольцо с бриллиантом Жора действительно мне подарил, но оно было единственной ценной моей вещью. А ходила я не в шубе, а в более чем скромном пальтишке.
— Хватит, надоело, подаю на развод и буду получать с тебя алименты.
— Ну и подавай!
Жоре показалось обидным, что кто-то тут с ним разводиться собирается. Но я была настроена решительно. На суде муж не присутствовал, подписал бумагу, что со всем согласен. И развели нас на первом же заседании, несмотря на наличие троих детей. Вечером сидим в нашей квартире, только спина к спине, молчим. Атмосфера тягостная. Так скучно стало! Бывало, муж что-нибудь расскажет, родит новые смелые идеи. Или совершит нечто умопомрачительное. Например, в свое время где-то Жора прочитал, что у Сальвадора Дали сгорел дом. Так он, недолго думая, позвонил на Главпочтамт и дал телеграмму с соболезнованиями. Естественно, попал в поле зрения компетентных органов. Они стали интересоваться, кто тут дурью мается. Я забеспокоилась: «Не подставляй семью под колеса государства». А Жоре все нипочем, послал опера, когда тот нам позвонил.
Нашего разрыва муж выдержать не смог. Довольно скоро завел разговор:
— Тань, обещаю, я брошу пить.
— Бросай.
И он лег в клинику. Говорил так: «Здесь лежали Есенин и я». Епифанцев любил сравнивать себя с великими. Написал мне тогда стихотворение, в котором были такие строчки: «Соединились все века, в них я, Гомер и Гейне. / Нет больше времени пока, а есть одно мгновенье». И завязал. Правда, в первый раз продержался не слишком долго. Я опять пошла к его лечащему врачу, попросила положить мужа обратно. Тот спросил: «Он что, нарушил режим?» Помню, заулыбалась, так мне понравилось выражение: не пьет, а нарушает режим. Но в конце концов Жоре удалось взять себя в руки.
Развелись мы весной, а осенью Епифанцев предложил: «Тань, хватит дурака валять, пойдем снова поженимся». И я согласилась. А Жора потом шутил: «Вот идиот, в третий раз женюсь, а взял безработную с тремя детьми!»
Когда задаю себе вопрос, что держало меня рядом с Жорой, точно знаю ответ: новая жизнь. Я ведь откуда приехала? Считай, из провинции. А с Епифанцевым открыла в себе много неожиданного, стала личностью. Рядом с ним невозможно было не писать, не рисовать, не развиваться как творческая единица. Однажды Жора давал концерт в художественном училище, мне там так понравилось, что стала частым гостем в их мастерских. Работала с керамикой, расписывала тарелки, оставляла их там для обжига. Как-то приехала забирать свою работу и услышала: «Мы должны извиниться, вашу тарелку кто-то украл, такая она была красивая». Я не расстроилась. Это тоже результат. Потом увидела картину из засушенных цветов, ее привезли из Прибалтики, и увлеклась флористикой. У моих работ появился ценитель: пришла как-то в гости к актеру МХАТа Коле Пенькову и увидела у него свои картинки.
— Коль, где ты их взял?
— У Жорки купил.
А еще я изобрела свою технику: брала жестяной лист, коптила его и обратным концом кисти прорисовывала орнамент. Однажды из дна консервной банки сделала медаль одному актеру на юбилей. Именинник был в полном восторге.
Когда у меня накопилось большое количество работ, подала документы в Союз художников и Союз дизайнеров. Приняли в оба, Жора мной очень гордился. И дети приобщались к творчеству. Помню, сижу я, рисую даму на скамейке, а рядом стоит и наблюдает пятилетний Володя. Только он отвернулся, я одним мазком уничтожила даму.
— А где тетя? — растерянно поинтересовался сын.
— Ушла.
— Куда?
— Ее мама позвала, она и пошла.
Володя был доверчивым.
— А что, она умеет разговаривать?
— Конечно, — блажь нашла, сижу и дурю голову ребенку.
Сын схватил листок бумаги и тоже стал что-то торопливо рисовать. Через пять минут донеслось:
— Солдат, солдат, ты меня слышишь?
И бросается ко мне:
— Врешь ты все, не умеют они разговаривать!
— Может, ты забыл что-то нарисовать своему солдату? Поэтому он и не оживает?
Володя посмотрел на свою картинку как безумный и облегченно выдохнул:
— Ногти!
Детей я растила, можно сказать, одна. Сейчас удивляюсь: и как со всем справлялась? Никаких помощниц по хозяйству, нянь мы позволить себе не могли. Если уж особенно сильно уставала, отправляла сыновей и дочь к маме в Загорск, получала три дня полной свободы, за это время приходила в себя, накапливала силы, чтобы снова заступить на вахту. С утра Жора шел на репетицию, дети — в школу. Я будила всех с интервалом в пять минут, чтобы не выстраивалась очередь в ванную. Хорошо, если на завтрак была каша, ее можно было сварить сразу на всех. С яйцами возникала проблема: один любил всмятку, другой — вкрутую, третий — яичницу. Приходилось удовлетворять все запросы. Вечером Жора играл спектакль, ему снова было не до детей.
Из МХАТа он ушел по собственной воле, никто его не гнал. Три года работал над переводом пьесы в стихах «Владимир» Феофана Прокоповича. Перевод давался ему с огромным трудом, чтобы адекватно переложить на русский язык церковнославянский с элементами украинского диалекта, пришлось обложиться кучей словарей, книгами по истории Древней Руси, прочесть летописи, консультироваться с филологами и профессиональными переводчиками. Но Епифанцев мечтал поставить моноспектакль к тысячелетию крещения Руси.
Ефремов обнадежил: «Действуй, готовь постановку для показа худсовету». Я взяла на себя всю сценографию, сшила облачение князя Владимира, корону смастерила из пустой консервной банки из-под селедки, украсила ее битыми елочными украшениями. Жора нарисовал триптих «Владимир», он горел этой идеей. Худсовет в целом спектакль одобрил, сделав несколько замечаний. Но Ефремов Жору тормознул: «Я собираюсь ставить «Вишневый сад», сыграешь у меня Прохожего, а потом вернемся к твоему «Владимиру». Епифанцев жаловался: «Я ему Владимира всея Руси, а он мне какого-то Прохожего».
Тем временем Жорин знакомый, сибирский бизнесмен, зарегистрировал как свою дочернюю компанию «Духовный театр Епифанцева», дав ему возможность выступать самостоятельно. Жора объяснил во МХАТе, что больше не испытывает творческого удовлетворения от работы, и подал заявление об уходе. Он выпустил афишу, стал ездить с моноспектаклем «Владимир. Крещение Руси» по российским городам и весям, был сам себе режиссером, актером, сам подбирал музыку. Мы с Володей его сопровождали, помогали, были на подхвате. Пик гастрольного сезона приходился на лето, в осенние и зимние месяцы Епифанцев сидел дома. В тот момент он снова сильно запил.
Жора тогда написал пьесу «Пророки» о Толстом и Достоевском. Писатели в действительности не встречались, а в Жориной пьесе увиделись. Ее так никто и не поставил, так же как инсценировку «Бесов». Мы с Жорой и Геной Яловичем ходили на беседу в «Современник-2». И вроде бы руководителю театра Мише Ефремову идея понравилась. Но труппа, в которой играли Никита Высоцкий, Маша Евстигнеева, Вячеслав Невинный-младший, проголосовала против. Ребята, видимо, не захотели впрягаться в серьезную работу, им была интереснее публицистика, в одном из их спектаклей со сцены цитировали пламенные речи Бориса Ельцина.
Как все дети военных лет, Епифанцев панически боялся нищеты и голода. К осени после гастролей у него скапливались неплохие деньги, но постоянного заработка, хотя бы в сто сорок рублей, не было. И это мужа мучило. Деньги имели свойство быстро заканчиваться, поскольку Жора был человеком непрактичным. Идет в магазин, я напутствую: «Только не покупай ананасы!» Приходит, приносит... магнитофон. Я чуть с ума не сошла, ругала на чем свет стоит за то, что грохнул на него огромные деньги. Но дети стали записываться, началось творчество, в итоге пришла к выводу: правильно, что муж не слушал бабу.
Кстати, дети, когда были маленькими, всегда ждали возвращения папы с гастролей или съемок. Тот втаскивал в квартиру тяжелый чемодан, ребята толпились в ожидании подарков. Жора открывал крышку и доставал... книги. Он вообще был книгочеем. Его однокурсник Роман Вильдан рассказывал: «Будит меня Жора в одном доме, где мы заночевали после новоселья, и страшным шепотом говорит: «Рома, здесь нет ни одной книжки, даже записной!»
Жора довольно успешно торговал своими картинами на вернисаже в Измайлово. Но в девяностые людям стало не до искусства, покупалось оно плохо. И тогда муж пошел торговать на самый настоящий рынок. Один журналист спрашивал его в интервью:
— Зачем вам это?
Жора отвечал:
— Хочу глубоко изучить и такую сторону жизни, вдруг пригодится в актерской работе.
Поначалу Епифанцев исследовал конъюнктуру, целую теорию разработал, чтобы выяснить: что пользуется спросом больше всего? Оказалось, самый ходовой товар — алкоголь. Им Жора и начал торговать, расставляя ящики с бутылками прямо на земле. Позже перешел на часы с советской символикой.
Рыночные будни были опасными. Однажды Жора прибежал домой с округлившимися глазами: при нем конкуренты затеяли жестокую драку, выхватили ножи, пистолеты, как не поубивали друг друга — одному богу известно. В другой раз уже в самого Жору брызнули перцовым баллончиком: кому-то показалось, что он занял чужое место. Торговля шла успешно, Жора гордился, что меряет стопки денег линейкой, лень было считать. Пил он исключительно коньяк «Наполеон», закусывал икрой. Так продолжалось около года. Все до копейки тратили на жизнь, на детей, ни в чем им не отказывали. Было постоянно страшно за мужа, но обеспечивать семью по-другому не получалось.
Мне никогда не нравился район у метро «Щукинская», где мы жили. С одной стороны — железная дорога, с другой — больница МПС. Резервация какая-то. Там позже поумирали все Володины друзья: кто спился, кто сошел с ума. Когда мы выходили из дома, единственный путь к метро лежал через железнодорожные пути. Есть переход оборудованный, но он далеко. Как правило, все шли прямо через рельсы.
В детстве Жора катался на велосипеде и воткнулся в грузовик. На лбу у него в память об этом событии оставался заметный шрам. С тех пор он инстинктивно сторонился всех движущихся объектов. Идем через полотно, слышим — надвигается поезд, смотрим — до него еще метров сто. Жора кричит:
— Стоять! Ни шагу!
— Да далеко еще, успеем перейти.
— Я сказал: стоять!
Еще и за руки нас схватит, разозлится, если не слушаемся. И останавливался он всегда метров за десять от рельсов. Что случилось двадцать седьмого июля 1992 года, мы не знаем по сей день. Нас не было рядом. В тот страшный день тело Жоры нашли на железнодорожных путях... Увидев лежащего без движения человека, машинист электрички остановился. Но перед этим только что прошел товарный поезд, скорее всего, он и сбил Жору. По одной из версий, он случайно оказался между двумя встречными поездами, ветром его толкнуло под колеса. Жору забирали в морг без меня, увидела мужа только в церкви, где его отпевали. Он не был изуродован, лишь сбоку на голове виднелась небольшая рана. Не представляю, откуда позже взялась версия, что Жора был пьян и шел в домашних тапочках. В его крови не обнаружили алкоголя, а возвращался он домой с рынка.
На Троекуровском кладбище я в последний раз припала к груди мужа, когда поднялась, заметила, что к моей одежде прикололась роза.
— Жорка прицепил мне розу! Я должна забрать ее с собой!
— Нет, из гроба ничего брать нельзя, — остановили друзья.
Последний Жорин спектакль был очень качественно записан на аудиокассету. Я попросила включить ее, когда гроб опускали в могилу. В полной тишине звучал голос Епифанцева, он читал монолог князя Владимира. С тем и ушел...
Умер Жора вечером двадцать седьмого июля, когда в церквях уже шла праздничная служба в честь равноапостольного князя Владимира Красное Солнышко, память которого отмечают двадцать восьмого июля. Я записала в дневнике: «Пошел Жора ставить своего «Владимира» на небеси, раз тут не дали».
Вечером отправилась на место гибели мужа, долго искала его, хотела положить цветы. Еле разглядела пятнышки крови на гальке между шпалами. Епифанцев чисто жил и ушел чисто. Не отдавая себе отчета, что делаю, взяла эти камешки, отнесла домой, положила в рюмку. Я тогда почти не плакала, держалась. Наступал вечер, раскрывала молитвослов, говорила: «Георгий Семенович, начинаем молиться». И так сорок дней... А потом стало мутиться в голове, нервы не выдержали, начала сходить с ума, рыдала и не могла остановиться. Достала те камешки, отнесла обратно, бросила между рельсами. И все мои метания прекратились.
В прессе писали, что Епифанцев совершил самоубийство. Я не могу в такое поверить. Наша подруга сказала: «Мы ничего точно не знаем, дело темное. Но в любом случае Жору надо отчитать в двенадцати церквях». Мы с друзьями разделились, шли в храмы, подавали записочки за упокой души раба Божьего Георгия. Я молилась день и ночь, в церковь как на работу ходила, понимала, насколько это важно...
Месяца через три почтальон принес пенсию по потере кормильца, показалось, что сумма нереально большая. Произнесла тогда: «Неужели тебе надо было умереть, чтобы в семье появились деньги?» У Жоры не было никаких накоплений.
Жора обожал Мишу. Когда муж получил роль в фильме Одесской киностудии «Мы вместе, мама», узнал, что режиссер Ярослав Лупий не может найти главного героя — мальчика, и предложил попробовать нашего Мишку. Сын сыграл блестяще. Он вообще был очень способным.
Фигурой Миша пошел в меня, к тому же был гибким, как ива. И мы решили отдать его в хореографическое училище. Когда явились на экзамены, предупредила: «Тебя там будут ломать, смотреть на твою гибкость». В ожидании решения приемной комиссии промаялись во дворе училища много часов, вечером к нам вышел человек, объявил: принят один мальчик, Епифанцев Михаил. Меня как кипятком ошпарило. Спрашиваю:
— Тебя там ломали?
— Да.
— А ты что?
— Все кричали, а я молчал.
Педагоги поставили Мише задачу похудеть к осени на пять килограммов. Я посадила сына на жесткую диету, никакого хлеба, сахара — он не худеет, и все тут. А для балетных важно, чтобы тело слушалось. В общем, учиться в хореографическом сыну так и не довелось, по их меркам он оказался толстым. Но для кино это большого значения не имело. На той же Одесской киностудии Жора встретил Высоцкого, который снимался в «Месте встречи...». Там тоже требовался мальчик, Станислав Говорухин попробовал нашего Мишу и взял на роль. Сын сыграл внука сторожа магазина, который бежит звонить в милицию, но попадается на глаза бандиту и гибнет.
После школы Мишу забрали в армию, служил он на Украине. Как только возвратился домой, сразу женился на девочке из соседнего микрорайона. Она едва успела окончить школу, тут же забеременела и родила Петю. Когда внука принесли из роддома, я посмотрела на него и сказала: «С ребенком что-то не так». Миша крыл меня последними словами, не стану их повторять. Но пойти в неврологический диспансер их все же заставила.
Там посмотрели и сказали:
— Ничего особенного не видим.
— Да и мы так считаем, — обрадовалась невестка. — Но свекровь говорит, что ребенок болен.
— А она что, профессор?
Но я настояла на полном обследовании, в итоге мои опасения подтвердились. Поставили диагноз ДЦП. Невестка рожала девятого мая в роддоме на окраине Москвы. Врачи ее приняли, положили в родзал и пошли отмечать праздник. Когда вернулись, ребенок в животе уже не подавал признаков жизни. Тогда они засуетились и, недолго думая, выдавили его наружу. Я потом ходила в тот роддом, выяснила, что роды принимала девочка-двоечница, которая до этого провалилась в медучилище.
К кому мы только не обращались, чтобы вылечить малыша! Когда врачи развели руками, пошла к знахаркам. Услышала, что в Москве консультирует больных светило китайской медицины, прорвалась на прием. Тот едва посмотрел на Петю, отвернулся и вышел из комнаты. Я заплакала: поняла, что помочь внуку нельзя.
Мишу ситуация сильно подкосила. Его брак не выдержал такого испытания. Да и ребенка он стыдился. Пойдет с ним гулять, дети спрашивают:
— А почему это ваш мальчик сидит в коляске, он же уже большой?
— Потому что он принц.
Как-то я назвала Петю инвалидом, так Миша так на меня понес, что я выскочила из дома, бродила по улицам, чтобы прийти в себя.
После армии Миша пробовал поступать в ГИТИС, но на прослушивании он — всегда активный, бурный — стушевался, не произвел впечатления на приемную комиссию. Можно было подготовиться и попробовать поступить на будущий год, но сын не захотел. Вдруг снова не примут? Такого удара по самолюбию он не смог бы пережить. В тот момент Гена Ялович взял его в труппу своего театра «Альбом», Мишка сразу получил роли в спектаклях. Гена — человек очень тонкий — разглядел в нем талант, считал Мишу хорошим артистом. Ялович занимался психологическим театром, как сам он утверждал, жизнью человеческого духа, его ценил Ефремов. Он слыл вольнодумцем, в свое время его студию «Мечтатель» при ЦДРИ прикрыли по цензурным соображениям, чиновники от культуры разглядели крамолу в спектаклях «Записки из подполья» и «Утиная охота». Театр «Альбом» вскоре тоже разгромили. Кому-то понадобилось помещение, которое он занимал, однажды туда явились рейдеры и устроили погром. Я в тот момент находилась на работе, пыталась их остановить, взывала к совести, но здоровые детины схватили меня под руки и выволокли на улицу.
Миша без работы не остался. У Яловича в труппе играла Нина Семенова, она и порекомендовала его своему сыну Илье Шиловскому, создававшему театр «Китч». Миша был задействован во многих спектаклях. Но вскоре и этот театр прекратил существование, а Илья уехал в Америку.
Я уже говорила, что рядом с Жорой невозможно было не заниматься творчеством. Однажды, уходя из дома, он попросил Мишу: «Загрунтуй холст, чтобы я смог сразу же начать писать картину, когда вернусь». Мольбертом ему всегда служило старое кресло. Так вот, возвращается муж домой и видит: на кресле стоит готовая картина, Миша написал. Жора пришел в восторг:
— Ой, какое чудо! Как тебе это удалось?
— Да просто скучно стало все белой краской мазать, вот я и добавил цвета.
Абстрактные полотна сына с удовольствием брали на вернисаж.
«Мать, срочно придумай название картинам, у меня не получается», — просил Миша.
И я помогала: ту, где радуга не дугой, а кольцом, назвала «Знамение», ту, где три горных вершины, — «Троица», а с жемчужиной, мерцающей из темноты, — «Рождение Вселенной». Вернисаж поддерживал Мишу морально, он знакомился там с интересными людьми, вел беседы об искусстве. Да и нередко приходил с деньгами, его картины покупали.
Сын любил богемную жизнь. Отрывался от нее, когда рисовал, у него даже лицо менялось, становилось сосредоточенным, серьезным. Есть люди, которые пьют, но знают свою норму. Для Миши такой нормы не существовало. Я пыталась его лечить, положила в клинику, где ему вшили «торпеду». Но это не помогло. Иногда он говорил с горечью:
— Что ты со мной так возишься?
— А как иначе, ты родной человек!
Он все чаще стал выходить из себя, ломки его одолевали. Бывало, накричит, а потом чуть ли не на коленях ползает, просит прощения. Я прощала, понимая, как ему нелегко. Творческой работы не было, я устроила Мишу в фирму, торговавшую немецкой техникой. Но там нужно было очень активно трудиться, а он не захотел, быстро оттуда уволился.
Именно тогда в жизни сына появилась женщина — изящная куколка. Мы были от этого знакомства не в восторге, но сын влюбился. В это время, как я поняла, появились и наркотики. Без них он уже не мог обходиться. Миша стал слишком самостоятельным, редко появлялся дома. Когда приходил, замечала, что он под кайфом. Но пилить почти тридцатилетнего мужчину было бесполезно. Я советовалась с Володей:
— Что делать?
— Мать, я могу только приковать его наручниками к батарее. Другого выхода нет.
— Это тоже не выход.
Было жалко сына, не хотелось проявлять насилие. Надеялась, что он сам возьмется за ум.
Накануне трагического дня Миша заходил домой. Помню, стоял у окна, грустный, а тут снежок пошел, первый, ноябрьский... На следующий день моей Наташе дозвонилась его подруга и сообщила: Миши больше нет. Он умер в ее доме, там гуляла веселая компания, Миша уснул прямо за столом. Прошло много времени, прежде чем его даме показалось, что спит он слишком долго. Подошла, попыталась разбудить, Миша повалился на пол. Вызвали «скорую», врачи констатировали остановку сердца.
В тот страшный день мне позвонил Зарик Хухим:
— Слушай, я нашел для Мишки хорошего врача.
— Зарик, он сегодня умер...
На похоронах кричала: «Я хочу тебя обнять!» А потом сорок дней не выходила из его комнаты, рыдала, разбирая вещи, что-то постоянно отмывала, драила. Сорок дней читала сорокоуст. Однажды на словах «И расточатся врази его» взмахнула руками, открыла глаза — на полу передо мной лежал бутон розы. Это Миша положил его к ногам, подал знак: пора возвращаться к жизни. И наступило не то что спокойствие, пришло ощущение реальности.
Вопрос, как ушел из жизни мой сын, продолжал мучить, и я отправилась к ясновидящей. Та сказала: «Вижу мужика, он стоит за спиной вашего сына и закрывает ему рот рукой». Миша был конфликтным, не знал тормозов. Не исключаю, мог кого-то сильно обидеть. Это я как мать все от него терпела, а другие...
Я верю в посмертный путь, чем больше мы здесь вспоминаем о проступках ушедших, тем им там сложнее. Однажды во сне увидела, как Жора и Миша встретились. Жора находился в таком месте, откуда его не выпускали, но он все же вырвался навстречу сыну с невероятным усилием, как будто продирался сквозь толщу воды, полы одежды развевались. Они подбежали друг к другу, обнялись, а потом разошлись по своим местам... «В одну любовь мы все сольемся вскоре, / В одну любовь, широкую как море, / Что не вместят земные берега!» Из стихотворения А.К. Толстого
Другого пути, как пойти по стопам отца, продолжить актерскую династию Епифанцевых, у нашего среднего ребенка Володи не было. Отец постоянно таскал его в театр. Мальчиком Володя появлялся не только в «Сталеварах», но и в «Утиной охоте». Миша хорошо учился в школе, а Володя — никак. Я пыталась вдалбливать знания, делала с ним уроки, переходила на крик, когда сын не понимал объяснений. А учителя не кричали, они просто ставили ему двойки.
В девятом классе учительница нарисовала на доске лошадь, а Володя пририсовал коню причиндалы. Тут же последовал вызов родителей на педсовет: «Он у вас сексуальный маньяк». Пошел Жора. Володя стоял у дверей учительской, прислушивался к тому, что там происходит. Докладывал мне потом: «Учительница что-то говорит-говорит-говорит, а отец молчал-молчал, а потом как гаркнет: «Да пошла ты!» и вышел, хлопнув дверью». Директор сказала: «Доучиться в девятом классе вашему сыну дадим, а потом забирайте его». И мы перевели Володю в школу рабочей молодежи, на работу он пошел в мастерские МХАТа. Надо стружку убирать. Где Епифанцев? А он сидит на репетиции в зале. В общем, выгнали и оттуда.
На прослушиваниях в Щукинском училище сын дошел до второго тура, но не понравился мастеру, набиравшему актерский курс. Кинулись в Институт культуры в Химках, туда Володю взяли. За экспликацию «Праздник в Москве» он получил первую в жизни пятерку, радовался как ребенок, работа была интересной. Но на истории КПСС срезался. Не смог ее пересдать, из института отчислили. Стали бегать от армии, продержались до лета. Тут уж Володя подготовился, сдал экзамены в «Щуку» и был принят на курс Владимира Иванова. Правда, сначала получил замечание: почему у вас длинные волосы? Недолго думая, сын пошел в парикмахерскую и обрился наголо.
У Володи не самая легкая творческая судьба, театральное сообщество его не принимало, он всех раздражал. Сын увлекся сюрреалистическим театром, еще в институте в качестве курсовой работы поставил «Чайку», где играл нескольких персонажей, в том числе Нину Заречную. Ректор Владимир Этуш кричал: «Дайте занавес! Это издевательство над классикой!» Он требовал отчислить Володю, но Иванову удалось переубедить экзаменационную комиссию, доказать, что Епифанцев имеет право на свое видение.
Потом Володя произвел фурор спектаклем «Шекспиротелло». Он сам исполнял главную роль, весь в белом, а Дездемоной была кукла в человеческий рост, которую он держал в руках. С этой постановкой мы ездили на фестиваль в Питер. Я работала у сына звуковиком. А на его спектакле «Ромео и Джульетта» у меня всегда бежали мурашки по телу, особенно в финале, когда Володю обливали ведром красной краски — крови. Сильно! На спектакль ходило много молодежи, которую мы нередко за дураков держим. Все Володины работы у нас записаны на видео. Предлагаю сыну: давай займусь продажей этих дисков в Интернете. Мне хочется, чтобы их посмотрело как можно больше людей. К сожалению, кино по большей части эксплуатирует Володю в образах качков, разбойников-мачо, хотя он потрясающий актер, который может сыграть все. Мне стыдно смотреть эти фильмы, сосредоточиваюсь там исключительно на лице сына.
Первой женой Володи стала его Джульетта — Юля Стебунова. Она училась в ГИТИСе, повредила шею, ходила в ортезе, чем и сразила Володю. Он называл ее «девочка с каменной шеей». Она постоянно ревновала меня к сыну, хотя я повода не давала. Однажды явилась к нам нарядная, деловая. Я спросила:
— По какому случаю?
— Иду в ЗАГС расписываться с Володей.
— Что-то я от него об этом не слышала.
— Он сам только что узнал.
Оказывается, Юля сказала сыну:
— Папа переживает, что мы не узаконили наши отношения.
Володя ответил:
— Нет проблем, распишемся.
Пошли и расписались. Через какое-то время спрашиваю:
— Юля, как вам с Володей живется?
— Счастливо, Татьяна Васильевна, счастливо.
А потом Юля отказалась играть в очередной Володиной постановке, что их и развело.
«Не понимаю, о чем мы будем разговаривать, если ты больше не разделяешь моих интересов?» — сказал Володя.
И они расстались. Какое-то время сын ходил холостым, всех подружек знакомил со мной. Позже Володя по большой любви женился на Насте Веденской. У них двое мальчишек. Старший Гордей прирожденный танцор. Как он отжигал на моем семидесятилетии! Володя пригласил музыкальный квартет, гости сидели выпивали, разговаривали и вдруг замолчали. Гордей вышел на танцпол, все не могли оторвать от него взгляда. Я настаивала: отдайте внука в хореографическое училище, у него такая пластика! Но Гордею было там скучно, а Володя не стал неволить ребенка, забрал из училища. Может, он сам вырос таким свободным, потому что мы ему никаких ограничений не ставили, не заставляли заниматься тем, что было не по душе. Сейчас Гордей налег на испанский язык.
Имя второму внуку дала я, хоть Настя с этим и не согласна. Я наклонилась над его колыбелькой и, увидев ангела со светлыми кудряшками, произнесла: «Это Орфей». Мне показалось, так будет очень красиво и возвышенно. Крестить его собирались Львом, но батюшка сказал: «Нет, он Ор, есть такое имя». Володю спросили в одной телепередаче:
— Почему вы назвали сына Орфеем?
— А как еще-то?
— И какие у детей уменьшительные имена?
— Орфейка и Гордейка.
Каждый раз, провожая меня в роддом, Жора просил: «Дочку, дочку роди!» Наташа появилась на свет третьей. Отец посвящал ей стихи:
«А Наташа, святая княжна, / Не выносит грубого тона, / Со мною мила и нежна, / Говорит, что я белый ворона».
С детства Наташа любила животных, разводила комнатные растения. Когда жила у бабушки в Загорске, попросила построить клетки и завела кроликов. Они с отцом покупали породистых на ВДНХ, позже на выставке дочь получила за них приз. Конечно же, Наташа скучала без нас, да и мы без нее, но мне тогда казалось, что у бабушки ей будет лучше, она не увидит, как мы с Жорой ссоримся. Может, я ошибалась. Школу дочь окончила в Загорске, потом поступила в Тимирязевскую сельхозакадемию, однако вскоре ее бросила и пошла во ВГИК, училась в актерской мастерской Алексея Баталова. По профессии Наташа так и не работала. После института вместе с трехлетним сыном Даниилом возвратилась в Загорск — считала, что растить ребенка в мегаполисе, когда есть свой дом и сад, безумие. Там она открыла лавку, где продавала редкие необычные растения, которые сама выращивала. Наташа долго выбирала имя сыну. Однажды ей позвонил Жорин друг Борис Дьяченко, попросил: «Назови Жоркой в честь отца!» Но тогда еще трагедия, произошедшая с Жорой, слишком хорошо нам всем помнилась. Через пятнадцать лет у Наташи родился второй сын, тут уже не было сомнений, какое имя ему дать, назвала Георгием.
Наташа была папиной любимицей и сама очень его любила. Помню, маленькой сильно возмущалась, когда узнала, что девочки, выходя замуж, меняют фамилию. Не могла даже мысли допустить об этом. Жизнь так и сложилась: Наташа и ее дети носят фамилию Епифанцевы. Старший учится на актера в Институте современного искусства на курсе Дмитрия Певцова и Ольги Дроздовой, делает замечательные инсталляции из необычных материалов. Младшему исполнится пять. Восемь лет назад дочь организовала племенной питомник собак породы английский бигль. Среди ее подопечных есть несколько чемпионов мира.
Как сложилась моя жизнь? Сейчас расскажу.
Однажды пришла дочь домой и говорит:
— Знаешь, где я сейчас была?
— Где?
— У Пети в интернате.
— Как в интернате?
Оказалось, бывшая невестка сдала туда больного ребенка, сказала: хочу устроить свою личную жизнь. Я ее за это не осуждаю, ребенок с ДЦП — тяжкое испытание для двадцатилетней девчонки. Не все выдерживают.
На следующий день я отправилась к внуку. Попала в обед, увидела, как дети, заслышав стук кастрюль, доносившийся с кухни, поднимали вой как в зверинце, трубили словно слоны. Единственная нянечка не могла всех накормить, сунет пару ложек ребенку в рот, и все. Дети там недоедали, лежали в манеже беспомощные, голодные. Сердце сжалось, слезы навернулись на глаза. Стала ходить к Пете каждый день, кормила его, ухаживала, вывозила гулять в соседний лесок. Понимала: он нормальный, просто не может передвигаться и говорить, страдания его невыносимы!
Мои визиты вызывали раздражение у директрисы интерната. У внука заработало пищеварение, а персонал отказывался мыть ребенка чаще, чем положено. «Больше не приходите», — заявила она однажды.
Конечно же, пришла, незаметно проскочила мимо ее кабинета. И не найдя Петю в палате, заметалась по коридору. Тут она меня и обнаружила.
— Я же запретила вам сюда приходить!
— Да пошла ты!
Петя услышал мой голос и что-то протрубил. Я поняла, в какой он комнате, бросилась туда. Директриса бежала за мной:
— Я сейчас вызову милицию!
— Вызывай!
— Отдайте ребенка!
— Не отдам!
Стояла с Петей на руках как родина-мать. Увидела в окно подъехавшую милицейскую машину, из нее вышли люди с автоматами. Директриса что-то им объясняла, активно жестикулируя, показывала на окно. Автоматчики развернулись, сели в машину и уехали. Вменяемыми оказались ребятами.
Оформила опекунство и забрала Петю к себе. Вроде как могла этого не делать, я ж ему не мать, но тогда не сумела бы жить, зная, что Мишина кровиночка проводит дни в мучениях. Оставлять ребенка одного было невозможно, вырывалась из дома, только если с Петей соглашалась посидеть какая-нибудь моя подружка. Натаскалась его так, что болела каждая клеточка, делала ему массажи — пальцы отваливались. Неуемная была, верила, что внуку можно помочь. Моя подруга — замечательная женщина, красавица Лина Мкртчян отыскала благотворителей: у Пети появились шикарная коляска, кожаное кресло. Кто-то из знакомых Лины выписал в свой офис китайского специалиста по акупунктуре, решил оздоровить персонал. Так она устроила к иглотерапевту Петю, за нами даже присылали машину. А позже я сама села за руль: окончила автошколу, получила права. Денег хватило на скромные «жигули», но и они стали для меня огромным подспорьем.
Мы долго стояли в очереди на получение муниципального жилья. Я написала письмо на имя тогдашнего мэра Москвы, рассказала, что у меня на руках ребенок с ДЦП, описала Жорины заслуги, просила ускорить решение вопроса. Ефремов был уже смертельно болен, лежал в подмосковном санатории с кислородным баллоном. Но его помощницы отвезли туда мое письмо, и Олег Николаевич его подписал, за что ему бесконечно благодарна. Это сыграло большую роль в том, что Лужков очень скоро откликнулся на мое прошение. Мы переехали в прекрасную квартиру на «Октябрьском Поле», где и живем по сей день.
Пете я посвятила больше двадцати лет жизни. Он просыпается и сразу же начинает улыбаться, а я говорю ему: «Спасибо тебе, Петя, что ты у нас такой хороший». Кормлю обедом, он обязательно укажет на суп.
— Вкусно?
— Угу.
Другие члены моей семьи никогда так не скажут, воспримут как должное. А он нет.
Внук, конечно, связал меня по рукам и ногам, но не жалуюсь. Свою судьбу с другим мужчиной я бы не устроила. Равного Жоре все равно бы не нашлось.
Подпишись на наш канал в Telegram