Толя стеснялся идти ко мне домой, отнекивался, но все-таки пришел. После его ухода мама спросила: «Дочь, ты покрасивее жениха не могла найти?» — «Мам, он такой талантливый!» — «Ну что ж, тогда ладно...»
З наю немало актерских браков, которые распались из-за того, что супруги не сумели совладать со своими амбициями. Хуже нет, когда у одного дела пошли в гору, а другого не приглашают ни в кино, ни в театр или роли дают маленькие, незаметные. Вместо того чтобы порадоваться за вторую половину, начинается зависть, скандалы и налаженная семейная жизнь разбивается, как будто не было любви и счастливых лет, проведенных вместе. Это совсем не моя история.
В союзе с Анатолием Папановым я сознательно отвела себе роль второго плана. Совсем не потому, что не мечтала об успехе, известности. Тот, кто не мечтает о таком, — не актер по своей сути. Просто я понимала, насколько масштабен талант человека, рядом с которым живу. А раз так, пусть он играет, я постою в сторонке, подожду. Потому и не разбежались с Толей, прожили вместе более сорока лет.
Я ведь его именно за талант и полюбила. На сцене Толя становился богом. Он не обладал внешностью героя-любовника, но как же был прекрасен, когда произносил свои монологи!
Судьба свела нас в ГИТИСе. Мои родители никакого отношения к искусству не имели: папа был военным, мама работала лаборанткой в закрытом НИИ. Я обожала театр, играла героинь в школьном драмкружке. На актерский факультет поступила в июне 1941 года. Списки принятых обещали вывесить двадцать второго. Утром по радио зазвучал голос Левитана: «Внимание, говорит Москва. Передаем важное правительственное сообщение. Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в четыре часа утра без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами!» Я послушала и продолжила собираться в институт.
— Куда ты? Война началась, — изумилась мама.
— Как началась, так и закончится, — легкомысленно отмахнулась я. — Вон недавно финская была. И кого она по большому счету коснулась? Пойду посмотрю, приняли меня или нет.
У института развернулся митинг. Еле пробилась к доске объявлений, отыскала свою фамилию: слава богу! Лишь после этого до меня начал доходить смысл происходившего вокруг. Молодой человек призывал с возвышения:
— Студенты ГИТИСа обязаны добровольцами пойти на фронт!
— Что происходит? — поинтересовалась у девушки, стоявшей рядом.
— Как что?! Разве не слышала — война началась! В ГИТИСе формируют Коммунистический батальон Красной Пресни.
— А это кто выступает?
— Андрюша Гончаров, в этом году окончил режиссерский факультет.
Андрей Александрович сыграл потом большую роль в нашей с Толей актерской судьбе. Именно он пригласил нас в труппу Театра сатиры, где мы и прослужили с мужем всю жизнь. Гончаров обожал Папанова, очень нам помогал.
Но на фронт тогда ушла не я, а отец. Мы с мамой отправились в эвакуацию в Новосибирск.
Сидеть сложа руки и ждать окончания войны я не могла, пробилась к военкому:
— Отправьте на передовую.
— Сколько лет?
— Семнадцать.
— Рано тебе воевать. Поработай нянечкой в госпитале, там очень нужны люди.
Стала ухаживать за ранеными, одна медсестра говорит: «У тебя за плечами десятилетка. Хватит судна таскать. Если хочешь на фронт, иди на курсы сандружинниц». Научившись делать уколы и перевязывать раны, снова отправилась в военкомат.
— Опять ты, — узнал меня комиссар. — У нас есть санитарный состав. Пойдешь туда?
— Конечно!
Санитарный поезд № 74 формировался в Чите, а затем мы двигались в Москву, забирали там раненых и везли их в тыл. Тех, кто не мог передвигаться, приходилось и раздевать, и мыть самой. На весь санпоезд — один военврач и один фельдшер. К каждому вагону были прикреплены санитар и сандружинница. Раненые занимали две пассажирские полки и третью — багажную. Врач пройдет с утра по вагонам, раздаст нам указания: кого уколоть, кого перевязать. Несколько раз в день моталась с двумя ведрами в последний вагон, там находилась полевая кухня. Несла щи да кашу бойцам, разливала, раздавала, мыла миски. С верхней полки обязательно слышалось: «Сестра, прикури папиросу, чтоб мне не слезать». Так я постепенно и втянулась. Позже в ГИТИСе педагог по сценической речи отругала: «Каратаева, что станет с вашим голосом через пару лет? Немедленно бросайте курить!» И я послушалась, бросила.
Однажды иду по вагону, стоят два бойца:
— Что хочешь с нами делай, но мы сейчас сойдем. Проезжаем родной город. Если не слезем, вы отвезете нас в госпиталь, там подлечат и вернут на фронт. Мы своих родных так и не повидаем.
— Но вас же признают дезертирами!
— Все равно не удержишь. А дальше фронта не сошлют.
Побежала к начальнику поезда, объяснила ситуацию. Тот вник, выдал истории болезни бойцов и отправил меня с ними на ближайшей остановке к местному военкому. Тот тоже оказался понимающим, выписал ребятам разрешение на поездку к родным. Вернулась на перрон, а 74-го и след простыл. Догоняла его в теплушке проезжавшего следом товарного состава.
Война постепенно откатилась от Москвы. Когда мы в очередной раз прибыли в столицу, санитарный поставили на запасные пути. Прошу начальника поезда:
— Товарищ комиссар, отпустите домой.
— Ладно, выпишу пропуск, мы тут долго еще простоим.
И вот я открыла дверь в коммуналке на Саввинской набережной, прошла по длиннющему коридору к нашей комнате, а там обосновался какой-то мужик.
— Это моя комната! — возмутилась я.
— Раз твоя, забирай ключи, тут полно свободных, поживу в другой.
Я и в ГИТИС успела наведаться. Встретила режиссера, который сидел в приемной комиссии. Тот узнал меня:
— Ты же к нам поступала. А почему в военной форме?
— Работаю в санитарном поезде.
— Жаль, мы начинаем занятия.
Я бегом назад: «Товарищ комиссар, в ГИТИСе возобновляются занятия, хочу продолжить учебу!»
А я ведь не только щи в поезде разливала и боевой листок выпускала, но и стихи раненым читала, и пела. Так что комиссар убедился: есть у меня актерские способности. И пошел навстречу — комиссовал. Я осталась в Москве. Мама еще не вернулась, моя гражданская одежда была у нее в Новосибирске. Новую купить было не на что, и на занятия я ходила в гимнастерке и сапогах.
На второй год к нам на курс пришел парень, худющий, некрасивый и страшно стеснительный. Однажды, преодолев робость, подходит и спрашивает:
— А почему ты в гимнастерке? На фронте была?
— Можно и так сказать, в санитарном поезде работала.
— Хорошо, есть с кем поговорить.
Это был Толя Папанов. Худрук ГИТИСа Михаил Михайлович Тарханов зачислил его сразу на второй курс, сказал: «Разбавишь, а то там одни девчонки». Толя пришел в институт после серьезного ранения. На фронте рядом с ним разорвался снаряд, осколками раздробило ступню. Врачи еле собрали то, что от нее осталось, два пальца пришлось ампутировать. В госпитале Толя пролежал целых полгода. В институт явился сильно прихрамывая, с палочкой.
— А без нее обойтись сможешь? — спросил Тарханов.
— Смогу.
И действительно, никто не мог сказать, что Толя инвалид: так плавно он вальсировал на уроках танца, так прыгал и скакал на занятиях по сцендвижению. Поначалу заказывал себе ботинки со специальной вкладкой, а потом приспособился: напихает скомканную газету в мысок и носит обычную обувь.
Десятилетку Толя не окончил, экзамены на аттестат зрелости сдавал экстерном, уже учась в институте. Он очень рано стал работать литейщиком на шарикоподшипниковом заводе, но бредил сценой, играл в народном театре при заводе «Каучук». Еще до войны даже в кино успел сняться — в знаменитом «Подкидыше» сыграл прохожего, его нет в титрах.
Виделись мы каждый день, разговаривали, было очевидно, что Толя выделяет меня среди других девушек, несмотря на то, что я в гимнастерке, а девчонки в шикарных платьях.
— Где вы только берете такие наряды? — удивлялась я.
— Как где? Нам полагается водка по талонам, мы их отовариваем, а потом продаем водку на рынке или просто вымениваем на одежду.
Вскоре и я приоделась по примеру однокурсниц, а там и мама вернулась из эвакуации. Толина мама Елена Болеславовна из Москвы не уезжала. Его отца, который был значительно старше матери, в армию не призвали, отправили с военным заводом, где он работал, за Урал. Дмитрий Филиппович увез с собой Толину сестру Нину. Оказалось, что и живем мы с Папановым неподалеку друг от друга. Домой ездили на одном трамвае, провожая меня, он долго стоял в подъезде. А утром высматривал на остановке, если неслась, опаздывая, не раз придерживал дверцы трамвая.
Как-то на институтский вечер Толя привел приятеля Колю Щербакова, учившегося в военном училище. Оказалось, Коля — племянник Ворошилова. У Климента Ефремовича не было своих детей, и он взял на воспитание ребенка сестры. Щербакову я понравилась, начались ухаживания: то конфет привезет, то еще чего-нибудь вкусненького. Папанов это заметил и спрашивает:
— У Коли на тебя серьезные виды, как ты к нему относишься?
— Да ну его!
— Что значит «да ну»? Вот мы скоро выпустимся, и зашлют нас бог весть куда. А тебя Ворошилов хочешь, во МХАТ устроит, хочешь, в Малый. Все для племянника сделает.
— Не хочу я ничего, не нравится он мне.
— А кто ж тебе нравится?
— Ты.
— Да ладно!
— Ты мне нравишься.
Папанов обалдел. Но дружить мы стали теснее, почти не расставались. И скоро я услышала от него:
— Давай поженимся.
— Я должна маму спросить. Надо вас познакомить.
Толя стеснялся идти ко мне домой, отнекивался, но все-таки пришел. После его ухода мама спросила:
— Дочь, ты покрасивее жениха не могла найти?
— Мам, он такой талантливый!
— Ну что ж, тогда ладно...
Великая Отечественная закончилась девятого мая 1945 года, а через одиннадцать дней мы расписались. Поселились у моих родителей, мама выделила закуток: перегородила комнату фанерным щитом, который не доходил до потолка. Жить у Толи было просто нереально — в одной комнате ютились родители и сестра с мужем и двумя детьми.
Много лет спустя, возвращаясь после съемок с «Мосфильма», я попросила водителя притормозить у нашего дома на Саввинской набережной, вышла из машины и стала смотреть в такие знакомые окна на втором этаже. Воспоминания нахлынули, вдруг откуда ни возьмись мужичок. Спрашивает подозрительно ассистентку режиссера, с которой я ехала:
— Что это она разглядывает?
— Жила здесь когда-то.
— Хм, жила она тут! Да в этом доме сам Папанов жил!
Любая роль была Толе по плечу. Посмотреть на его игру сбегалось пол-института. Мы выпускались с несколькими спектаклями. В «Детях Ванюшина» он играл мальчика, а в комедии «Дон Хиль — Зеленые Штаны» — старика. Экзаменаторы были в восторге. Папанов получил приглашение в труппу МХАТа, а один из самых влиятельных актеров Малого Михаил Иванович Царев позвал Толю лично. Но в этот момент люди, руководившие культурой, решили, что Клайпеде необходим русский театр драмы. И я, как и практически весь наш курс вместе с режиссером Борисом Ниренбургом, была направлена туда. Папанова ждала блистательная карьера в столице, и вдруг он заявляет: «Как это? Надя поедет в Клайпеду, а я останусь здесь? Нет, так не пойдет!» И одним махом отказался от работы во МХАТе и Малом.
А в Клайпеде, которая до 1945 года носила немецкое название Мемель, нас ждали общежитие и птичьи права. Русский театр делил помещение с литовским, играли день они, день мы. На наши спектакли народ валом не валил, ко всему русскому там относились без симпатии. Достаточно сказать, что когда мы приехали, на здании театра еще висела мемориальная табличка «С этого балкона выступал Гитлер». Год мы там прослужили и приехали в Москву в отпуск повидаться с родными. Идем по центру — вдруг навстречу Гончаров:
— Толя, как хорошо, что встретились! Куда ты пропал? Я тебя обыскался.
— Мы с Надей работаем в Клайпеде.
— Милый мой, бросай все! Ты нужен мне в Театре сатиры.
— Толя, соглашайся, — поддержала я.
— А как же ты?
— Мы и Надю возьмем, — продолжает уговоры Андрей Александрович.
— Ладно, съездим в Литву и уволимся. Жди нас.
Но не тут-то было. Папанова держать не стали, а я была плотно занята в репертуаре, играла героинь, и директор театра слышать ничего о моем уходе не хотел. А когда в сердцах бросила:
— Отпустите по-хорошему, все равно к мужу уеду! — припугнул:
— Только попробуй, исключим из комсомола.
Так и стали маяться врозь. Толя писал трогательные письма, жаловался, что скучает. Я как могла успокаивала: потерпи. Прошел год, а потом литовский театр все же нас вытеснил, русскую труппу расформировали и я наконец-то воссоединилась с мужем. Но приехав в Москву, была неприятно удивлена: Толя в мое отсутствие пристрастился к выпивке.
Гончаров это тоже заметил, поинтересовался:
— С горя пьешь или с радости?
— Надя вернулась, никуда не может устроиться. Сейчас середина сезона, не знаю, как ей помочь. Выходит, выпиваю с горя.
— Мы на днях отсматриваем молодых актрис-студенток, пусть тоже покажется. А я подготовлю мнение худсовета.
Так благодаря Андрею Александровичу меня взяли в Театр сатиры, где мы с мужем прослужили почти сорок лет. Труппа — организм сложный, Ширвиндт метко окрестил ее террариумом единомышленников. Но хотите — верьте, хотите — нет, у Толи в театре совсем не было врагов. Уважали за актерские способности, за то, что устроился в «Сатиру» не по блату, всего достиг сам.
Талант мужа высоко оценили даже работники правоохранительных органов. Однажды крепко выпивший Толя отдыхал на скамейке. Откуда ни возьмись — милиционер:
— Гражданин, здесь сидеть нельзя.
— Это еще почему?
— Нельзя, и все!
— Нет, объясни почему?
— Я вам русским языком говорю...
Толя попытался встать, но пошатнулся и, чтобы не упасть, ухватился за галстук стража порядка. Резинка, на которой тот держался, оборвалась. Милиционер обиделся. Он составил протокол, где написал: «Актер Папанов, находившийся в нетрезвом состоянии, сорвал с меня галстук». И Толя получил пятнадцать суток! Днем мел улицы, а играть спектакль его привозили под конвоем, почти как Деточкина в «Берегись автомобиля!» Сопровождающий милиционер, увидев Папанова на сцене, был так впечатлен, что с восторгом рассказал об этом всему отделению. Начальник заинтересовался: «Я тоже хочу посмотреть!» Сходил в «Сатиру», и Толя был тут же освобожден.
Но в театре собрали труппу, чтобы осудить его поведение. Особенно сильно негодовал старейший актер Дмитрий Лазаревич Кара-Дмитриев: «Что позволяет себе Папанов? Как смеет позорить высокое звание артиста? Выгнать немедленно!» Оно и понятно: прекрасно играя стариков, Толя отбирал у него роли. Коллеги это предложение дружно не поддержали, ограничились тем, что поставили на вид.
На сцене Толя в нетрезвом виде не появился ни разу. Не было такого, чтобы из-за него что-то отменили. А в жизни надраться мог. Дома я бутылку отнимала, позволяла выпить только по случаю праздников, дней рождения. Но проконтролировать мужа во время встреч с приятелями не могла. Бывало, после таких посиделок подвыпившего Толю грабили: и часы снимали, и портмоне вытаскивали... Ругала его, конечно, но отучить от дурной привычки не получалось.
Однажды они загуляли с Женей Весником. Отыграли спектакль, сели в «Красную стрелу» и всю ночь ехали до Ленинграда в вагоне-ресторане. В культурной столице еще добавили и возвратились в Москву на той же «Красной стреле». Поскольку мобильных не существовало, я сутки сходила с ума от неизвестности. Когда Толя появился на пороге, даже пилить не стала: слава богу, жив!
Через какое-то время Гончаров принял пост главного режиссера Театра имени Маяковского, звал и нас с собой, но муж отказался: «Театр, как и жена, должен быть один». Пришедший в «Сатиру» Плучек тоже ценил Папанова и занимал во всех спектаклях. Характер у Валентина Николаевича был непростой, бесхарактерных режиссеров не существует в природе. Но Толю он любил.
Однажды Плучек ездил в Англию посмотреть спектакли своего двоюродного брата — знаменитого режиссера Питера Брука. Вернулся к началу сезона, собрал труппу.
— Какие же у Брука артисты, все могут сделать. А я должен тут с вами маяться!
— Ой, мы бы с Питером Бруком тоже с удовольствием поработали, — не сдержался Толя, — а нам только с вами приходится!
Плучек промолчал. Может, и обиделся, но не показал, напротив, сделал Папанова членом худсовета. И вот приходим мы однажды домой после репетиции, начинаем ее обсуждать. «Как же плохо играет артистка (следует фамилия), это вообще не ее роль, — говорит Толя. — А актер (снова фамилия) смотрится ничего, но мог бы выступить сильнее». На другой день худсовет. Вечером спрашиваю:
— Ну что, ты высказал свое мнение?
— Нет.
— Почему?!
— Надь, эти артисты плохо играют не потому, что не хотят, просто они лучше не могут. За что ж я их буду еще больше прибивать к полу?
Никогда ни про кого не говорил плохо, отшучивался: «Я как Качалов». И рассказывал такую байку. «Василий Иванович встречает пару актеров и говорит одному:
— Ой, вы вчера так хорошо играли, я вас поздравляю.
Повернувшись ко второму, добавляет:
— И вы тоже хорошо играли.
— Василий Иванович, но я не занят в этом спектакле!
— Правда? Уверен: будь вы в нем заняты, тоже сыграли бы отлично!»
Если при Толе начинали сплетничать, он поворачивался и уходил: «Не хочу я это слушать». И меня всегда наставлял перед собраниями труппы: «Сиди и молчи».
Долгое время мы обитали в общежитии, в том здании, где сейчас находится Театр на Малой Бронной. Жили дружно, почти каждый вечер после спектакля накрывали столы на кухне, засиживались за разговорами. Нашими соседями были Вера Васильева, Татьяна Ивановна Пельтцер (она делила комнату с отцом) и Спартак Мишулин (мы играли с ним в «Малыше и Карлсоне», он заглавную роль, я — фрекен Бок). Спартак был тихим и до такой степени скромным, что поначалу вынужден был жить в одной комнате с шофером директора театра. Но ему и в голову не приходило роптать. Лишь через некоторое время водителя переселили.
Вера Васильева тоже была очень доброжелательной, сдержанной и бесконфликтной. Свою громкую роль в «Свадьбе с приданым» она начинала играть с Лешей Егоровым, но тот запил, и директору пришлось от него отказаться. Не снимать же спектакль!
И кто-то подсказал, что в одном из театров, обслуживавших советские войска в Германии, есть прекрасный актер Володя Ушаков. Он стал Вериным партнером, а вскоре и мужем. Всю жизнь прожили душа в душу. Володя жену очень любил и берег. Чтобы избавить от домашних забот, часто сам ходил по магазинам, стоял в очередях, нанял помощницу по хозяйству.
Однажды вечером слышу — Пельтцер распекает Ушакова: «Володька, ну-ка, иди сюда, погляди, какую грязь на кухне оставила твоя домработница. Бери тряпку, убирай!» И он засучил рукава, все знали: спорить с Пельтцер себе дороже. Характер был тяжелый, рубила правду-матку в глаза, в театре Татьяну Ивановну побаивались. Единственный, кто мог ее усмирить, — отец. Обращалась она к нему очень ласково: папаша. Не скажу, что мы дружили с Татьяной Ивановной, но приятельствовали, она ценила Толин талант.
Добрые отношения сложились в труппе и с Андрюшей Мироновым. По возрасту он был ближе к Шуре Ширвиндту и Мише Державину, но вместе с Толей много снимался и выступал в концертах. Помню, играем мы с Андрюшей спектакль: он — Фигаро, я — Марселину (в очередь с Олей Аросевой). Андрюша, отвернувшись от зала, тихонько спрашивает:
— Надежда Юрьевна, вы Толю собрали?
— А что?
— У нас встреча со зрителями в Воронеже.
Однажды муж пригласил меня поехать с ними: «Будешь нас объявлять». Я вышла на сцену и сказала: «Выступает народный артист РСФСР Анатолий Папанов». За кулисами меня ждал возмущенный муж: «Все, больше с нами не работаешь, какой РСФСР? Я давно уже народный СССР!»
Если судить о нашем театре по книге Татьяны Егоровой «Андрей Миронов и я», может показаться, что все в «Сатире» было плохо. Просто ужасно. Но это не так. Да, у Плучека имелась фаворитка Таня Ицыкович, которая потом взяла фамилию мужа и стала Васильевой. Их роман развивался на наших глазах. Он был влюблен в нее без памяти. Я его как мужчину понимала: главрежу приходилось очень нелегко с женой. Зинаиду Павловну Дмитриеву он вывез откуда-то из провинции, где ее актерские амбиции, видно, не реализовались, поэтому она пыталась играть роль командира в Театре сатиры.
Плучек не брал супругу в труппу, понимая, что с таким тяжелым характером та всех разгонит. Зинаида Павловна могла вломиться в гримерку и заявить актеру, готовящемуся выйти на сцену: «Ты отвратительно загримирован, тебя что, этому не учили?!» Или «обрадовать» кого-то после спектакля: «Как же бездарно ты сегодня играла. Надо было играть так, так и эдак!»
Жаловаться Плучеку на его жену было бесполезно, он лишь разводил руками. Поэтому мы Дмитриевой не возражали, а сами делали все по-своему. Единственными, кого она не трогала, были Папанов и Георгий Менглет. Толя ее нравоучений слушать бы не стал, запросто мог сказать: «Да пошла ты, Зина...» Она это понимала и судьбу не испытывала.
А Георгий Павлович был настолько авторитетным человеком в театральном мире, что Зинаида Павловна не сомневалась: если Менглет скажет на худсовете хоть слово против спектакля, да еще в присутствии начальства из управления культуры, постановка Плучека премьеры не увидит.
Как всякая нормальная актриса, я мечтала много играть. Но никогда не просила мужа замолвить за меня словечко перед главным режиссером. Толя не стал бы этого делать, да и я не хотела ставить его в неудобное положение, прекрасно помнила, чем закончилась такая история для примы Театра сатиры Надежды Слоновой — дочери великого русского актера Ивана Артемьевича Слонова, чье имя носят Саратовский драмтеатр и знаменитое театральное училище. Она была замужем за довольно средненьким артистом Петровским. И вот однажды его имени не оказалось в списке распределения ролей. Надежда Ивановна выдвинула ультиматум: «Не дадите Андрею Васильевичу сыграть — уйду из театра». И ушла, а потом страшно об этом сожалела. Мы подружились, когда спустя какое-то время директор Саша Левинский выписал ей материальную помощь и попросил меня отвезти эти деньги Слоновой. Не раз потом ее навещала и постоянно слышала: «Зря я так погорячилась». Кстати, брак Андрюши Миронова с Екатериной Градовой разрушился, по-моему, во многом из-за того, что Катя требовала, чтобы муж шел к Плучеку и выпрашивал для нее роли.
После того как Виктор Розов прочел труппе свою новую пьесу «Гнездо глухаря» и Валентин Николаевич объявил, что главного героя будет играть Папанов, к Толе подошла Оля Аросева: «Так хочу сыграть твою жену!» Я поддержала: «Конечно, Толя, сходи к Плучеку». Вечером спрашиваю:
— Ну что, поговорил?
— Да, попросил «С Аросевой бы сыграл», а Плучек замахал руками: «С ума сошел?! Я эту роль твоей Наде хочу дать».
— А ты что?
— Ну что? Сказал: хотите, так дайте.
— Ты хоть поблагодарил Валентина Николаевича?
— Нет. А за что?
Начали репетировать. Забегая сильно вперед, скажу, что к тому моменту мы после многочисленных переездов уже получили квартиру неподалеку от театра и Валентин Николаевич проживал с нами буквально по соседству. Домой часто возвращались вместе. Идем, Плучек меня нахваливает: «Надя, ты молодец, прекрасно себя показала на репетиции». Я радуюсь, только успеваем распрощаться, Толя продолжает тему: «Не верь ты ему! Не знаю, зачем он такое говорит. Тебе еще столько нужно сделать, чтобы роль зазвучала, так постараться!» Никогда меня не хвалил. А критики хвалили, особенно после премьеры «Гнезда глухаря».
У Аросевой был многолетний конфликт с Плучеком. Началось все на гастролях. Нас поселили в гостинице, окна номеров выходили во двор-колодец: слышимость потрясающая. А Оля была заводной, в ее номере постоянно собирались компании, выпивали.
В этом состоянии Аросева отпускала тормоза, становилась острой на язык. Однажды во время такой посиделки, обращаясь к Веснику, она высказала смелую мысль: «Женька, это ты, а не Плучек, должен быть нашим худруком». Я озвучиваю приличную версию ее заявления, опуская эпитеты, которыми Оля наградила руководителя театра. Номер Плучека оказался ровно напротив, он все прекрасно слышал и стал мстить Аросевой. Лет десять не занимал в спектаклях, пока Оля в присутствии труппы перед ним не извинилась.
Мы с ней очень близко дружили. Как-то после гастролей в Ялте Оля предложила: «Ребята, давайте останемся, отдохнем». Она тогда жила с актером Юрой Хлопецким. Сняли две комнаты, более веселого отпуска я не помню. Зажигали все вчетвером. Но отдыхать приходилось нечасто, Толя постоянно снимался в кино. Приглашения сыпались одно за другим.
В спектакле «Дамоклов меч» муж потрясающе играл боксера — друга главного героя, влюбленного в его девушку. Как же божественно прекрасно смотрелся он на сцене с обнаженным торсом! Роль была почти без слов. Толя построил ее на взглядах, молчании, скупых репликах. Спектакль увидел Константин Михайлович Симонов и был просто сражен: «Что за артист у вас играет? Слов произносит мало, но все ясно!» В тот момент Александр Столпер готовился экранизировать «Живых и мертвых», искал исполнителя на роль генерала Серпилина. Симонов посоветовал ему обратить внимание на Папанова.
И вот раздается звонок:
— Анатолий Дмитриевич, приглашаем вас на пробы.
— Да не могу я, — отнекивается Толя, — какой из меня генерал? Я на фронте всего лишь до старшего сержанта дослужился.
Долго отказывался, пока Столпер лично не позвонил:
— Придите, пожалуйста, вас сам Константин Михайлович Симонов рекомендовал.
После этого Толя отказываться больше не мог. Вернулся с «Мосфильма» и попросил: «Надя, достань «Знамя», где напечатан роман «Живые и мертвые».
Я разыскала журнал, Толя прочитал и говорит:
— Все ясно.
— Что ясно?
— Смотри, написано: Серпилин был с лошадиным лицом и умными глазами. Вот почему меня взяли.
Много позже в мелодраме «Время желаний» Толиной партнершей станет Вера Алентова. Он скажет мне: «Боюсь с ней играть, она такая красивая, а я...»
Так уж сложилось, что я никогда не сопровождала мужа на съемки. Фильмы видела уже на премьерах. После «Бриллиантовой руки» даже раскритиковала Толю:
— Тебе по силам любые полутона, что же ты так пережимаешь?!
— Я бы и сам сыграл Лелика тоньше, мягче, но Гайдай попросил играть именно так.
Спустя много лет Эльдар Рязанов признался, что исполнители главных ролей в «Берегись автомобиля!» однажды пришли к нему и потребовали снять Папанова с роли: мол, он тянет одеяло на себя и вообще не вписывается в стилистику картины, не соответствует ее тонкому юмору. Эльдар Александрович не называл имен, но я догадалась, о ком речь. К счастью, Рязанов этого не сделал. Так муж сыграл одну из самых любимых зрителями ролей отставного подполковника. Кстати, фразу «Тебя посодют, а ты не воруй!», сказанную Миронову, придумал Толя. Она вышла в народ, так же как и другая придуманная им реплика «Свободу Юрию Деточкину!»
Муж был человеком верующим, так же как его мама Елена Болеславовна. У нас с ней сложились самые добрые отношения. Наши с Толей родители вообще сразу подружились. Если на Первое мая идем в гости к моим родным, то второго мая все приглашены к Папановым. Однажды Елена Болеславовна сказала: «Наденька, я так благодарна, что не бросаешь Толю. Без тебя он давно бы спился». После смерти матери Толя на поминках страшно напился, а утром завязал навсегда, как будто обет ей дал перед Богом. Больше к рюмке не притрагивался.
К вере он относился очень серьезно. Обязательно перед выходом на сцену встанет в сторонке, помолится и только потом идет играть. Когда у нас появилась дача, обязательно по дороге туда останавливался на Ярославском шоссе у храма в районе Тарасовки. Мне говорил: «Ты партийная, сиди в машине, а я пойду свечку поставлю».
Парторг театра неоднократно подступался: «Надежда Юрьевна, уговорите Анатолия Дмитриевича вступить в партию». Ответ Толи был однозначным: «Да пошла ты со своей партией!» Но и без членства в КПСС Папанов объездил полмира, райком никогда не отказывал в положительной характеристике. Однажды его включили в состав группы кинематографистов, отправлявшихся в туристическую поездку в Америку.
— Как хорошо! — обрадовалась я.
— Я им сказал, что без жены не поеду.
— Но ведь едут только члены Союза кинематографистов.
Толя все равно своего добился, меня взяли. С женами полетели лишь двое — Папанов и Гайдай. Незабываемые впечатления: побывали и в Вашингтоне, и в Нью-Йорке. Денег меняли мало, так что набрали с собой продуктов, захватили даже маленькую плиточку, чтобы кашу варить в номере. Конечно же, мне хотелось что-то купить. Пришли в большой универмаг, побродили между вешалок с одеждой. Я приглядела себе пальто, померила — сидит великолепно, взглянула на ценник и расстроилась: нам не хватало тридцати долларов. И тут рядом возник один одесский актер: «Анатолий Дмитриевич, для вас все, что угодно, сейчас решим этот вопрос».
Оказалось, в магазине работает продавцом его землячка. Девушка сняла пальто с вешалки, куда-то с ним отлучилась, потом вернулась и говорит: «Идите в кассу, платите, сколько у вас есть». Как выяснилось позже, она отпорола от пальто несколько пуговиц и сказала старшему администратору: «Вещь надо уценить». Я обнаружила их в кармане аккуратно сложенными в пакетик.
Финансами в нашей семье распоряжалась я. Муж говорил:
— Мое дело — зарабатывать, остальное решай сама.
— Толя, брошка старинная с камеей продается.
— Покупай, раз хочешь, я что, запрещаю?
Гонорары от концертов всегда отдавал мне. Придет, потихоньку положит конверт на тумбочку и говорит: «Надь, сходи в спальню, посмотри, что там лежит». Человеком Толя был неприхотливым, что приготовлю, то и съест, не капризничал. Если предлагала:
— Давай купим тебе новый костюм, — как правило, говорил:
— Мне ничего не надо. Купи лучше что-нибудь себе.
Но я-то знала, что надо, брала его за руку и вела в магазин.
Несколько лет мы стояли в театре в очереди на машину. И вот наконец-то получили талон на «москвич». Директор автосалона, увидев любимого актера, предложил: «Анатолий Дмитриевич, ну зачем вам «москвич»? Возьмите «Волгу», она, конечно, дороже, но зато смотрите, какая шикарная, черная».
Эту «красавицу» муж никогда не парковал у театра. Прошу:
— Толь, ну подвези меня поближе, скользко.
— Ничего, дойдешь. Не хочу, чтобы люди болтали: Папанов ездит на номенклатурном автомобиле.
С нашей квартирой вообще развернулась целая эпопея. Когда Толя стал ведущим актером, театр похлопотал и нам дали двухкомнатную в пятиэтажке в Новых Черемушках. Сейчас эти «хрущевки» снесли.
После спектакля возвращались домой на метро, пересаживались в трамвай, а потом еще шли через овраг, чтобы сократить дорогу. Но были счастливы — все-таки свое отдельное жилье. Позже наши жилищные условия улучшили, мы перебрались на Комсомольский проспект. Когда директором стал Саша Левинский, с огромным уважением относившийся к Папанову, он помог нам сделать обмен в дом на Спиридоновке, и мы стали жить в пятнадцати минутах ходьбы от театра.
А дача появилась у нас так. Оля Аросева вышла замуж за певца Аркадия Погодина. А у Аркаши был друг Лев Моисеевич, отсидевший десять лет за какое-то экономическое преступление. Пока он мотал срок, жена, чтобы свести концы с концами, выращивала на даче клубнику для продажи. И надорвалась, умерла прямо на грядках. Возвращаться туда, где случилась трагедия, Лев Моисеевич не хотел. Оля нам и предложила: «Купите у него дачу». Продал он ее недорого, попросил лишь внести его пай в кооператив. Больше намучилась, оформляя документы, а потом со строителями, которые делали там ремонт. Толя во все это не вникал, говорил: «Что хочешь, то и делай». Да и некогда ему было, работал много.
Приезжая на дачу, одевался похуже и шел на озеро купаться. Место всегда выбирал подальше.
— Толя, что ты оделся как оборванец?
— Не хочу, чтобы меня узнали.
Искупается и углубится в лес, бродит между деревьями, разучивает в тишине новую роль.
Бывало, выходим после спектакля, а Толю ждут поклонники, просят автографы. Я, как всегда, стою в сторонке.
— Толь, ты скоро?
— Подожди, не могу же я отказать людям.
Юные поклонники и их мамы стали осаждать Папанова, когда его голосом заговорил Волк из мультфильма «Ну, погоди!». Приехали в Самару на гастроли, идем по городу, навстречу женщина с мальчиком. Тот как закричит на всю улицу: «Смотрите, смотрите, Волк пошел!»
«Мне этот Волк вот уже где сидит, — сказал муж, проведя рукой по горлу, — он перегрыз всю мою биографию».
И действительно, Волк затмил другие великолепные работы мужа в анимации: ведь его голосом говорил Шер-хан в «Маугли» и пел Водяной из «Летучего корабля».
Наверное, были и другие поклонницы, жаждавшие внимания известного человека. Но уделял ли он им его, мне неизвестно. Даже после Толиной смерти не объявилось ни одной дамы с заявлением: «А у нас с вашим мужем был роман». Толя любил меня, всегда это знала. Хотя нежных признаний, красивых слов произносить не умел. Предпочитал словам дела. И я его любила, никогда не изменяла. Хотя однажды все-таки дала мужу повод для ревности.
В театр пришел работать красивый актер Федя Косарев и, что называется, стал подбивать ко мне клинья. То в гримерку заявится чайку попить, то комплимент сделает: «Наденька, как же хорошо ты сегодня играла». Взгляды, которые он на меня бросал, не укрылись от Толиного внимания. А тут еще мы стали по вечерам вместе выгуливать собак. У Евгения Леонова, с которым Папанов снимался в «Белорусском вокзале», ощенилась спаниелиха, и Женя подарил нам щенка. Я выводила нашего Тимошку, а Федя, живший по соседству, своего пса, и мы часами кружили по микрорайону. Однажды возвращаюсь домой, а Толя говорит:
— Если продолжишь с Федькой собак выгуливать, смотри у меня, — и приложил кулак к моему глазу. — Думаешь, не вижу, как он на тебя поглядывает?
— Может, ты и прав, но я-то смотрю только на тебя.
Толя мечтал о сыне, а я все откладывала. Сначала казалось — рано, еще успеем, хотелось поработать, поиграть в театре. Аборты после войны были запрещены, но одна моя родственница нашла акушерку, которая вызывала у беременной кровотечение. А уж с таким диагнозом можно было смело обращаться в больницу. Ее услугами я пользовалась раза четыре.
А в тридцать лет решила: пора рожать. Так на свет появилась наша дочка, которую назвали в честь Толиной мамы Леной. Мы тогда жили в общежитии, моя мама замаялась мотаться через весь город, чтобы отпустить меня на спектакль или репетицию, и поставила вопрос ребром: «Я не в состоянии каждый день возвращаться домой за полночь, отдайте мне Лену». И до седьмого класса наш ребенок жил у бабушки.
Понятно, что самым близким человеком для дочки была моя мама. Хотя мы, конечно, приезжали в выходные, чтобы пообщаться, погулять с ней. Толя постоянно спрашивал: «У Лены все есть?» Старались и одеть, и обуть, с гастролей всегда везли обновки. Но мы считали, что дочь не должна выделяться среди одноклассников, и ничего такого, что могло вызвать зависть, у нее не было. Хорошо знали по актерской среде, как это чувство отравляет жизнь.
Мы с Толей не хотели, чтобы Лена становилась актрисой. Но не потому, что считали ее внешность неподходящей, причина совсем в другом. «Зачем тебе это нужно? — отговаривал муж. — Ты не представляешь, какие склоки разворачиваются в театре, чтобы не пострадать от них, нужно иметь ух какой характер!»
Мы желали своему ребенку более легкой доли, что естественно для родителей. Лена делала успехи в английском: блестяще переводила, разговаривала. Казалось бы, ей прямая дорога в иняз. Но она пошла в Школу-студию МХАТ и провалилась. Видя, как сильно дочка переживает, мы смирились с ее выбором. Лена стала заниматься с педагогом по актерскому мастерству и успешно сдала экзамены в ГИТИС. Она стала студенткой актерского курса Владимира Андреева без какой бы то ни было протекции со стороны родителей. После ее выпуска актриса нашего театра Наташа Селезнева, жена Андреева, поинтересовалась:
— Анатолий Дмитриевич, почему вы не устраиваете Лену в Театр сатиры?
— Если плохо сыграет, все будут шипеть: понятно, почему ее тут держат — из-за фамилии. А если сыграет хорошо, тоже скажут: хвалят, потому что дочь Папанова.
В общем, Ленин мастер пригласил ее в труппу Театра Ермоловой, которым он руководил. Толя долго не решался посмотреть дочь на сцене. Андреев даже обижался. А я мужа понимаю, Толя боялся: вдруг не понравится, как Лена играет, вдруг не удастся это скрыть? Наконец решился. После спектакля выдохнул: «Ну, Ленка, молодец!»
Дочь работает в Театре Ермоловой по сей день. Правда, в новых постановках не занята. Нынешний худрук Олег Меньшиков привел в труппу своих актеров. Зато у Лены пошла в гору кинокарьера, она встретила своего режиссера Валерию Гай Германику, у которой блестяще, на мой взгляд, сыграла главную роль учительницы литературы в сериале «Школа». Уверена, Толя гордился бы дочкой.
Еще в институте Лена вышла замуж за сокурсника Юру Титова. Та же Наташа Селезнева недоумевала:
— Надежда Юрьевна, зачем выдавать Лену за парня из Ташкента? Его же в Москве никто не знает! Почему Анатолий Дмитриевич не вмешается?
— Как можно запрещать дочери выходить замуж? А вдруг это настоящая любовь? У нас нет никакого права губить их чувства.
Мы с Толей подарили молодым однокомнатную кооперативную квартиру, а после смерти моей мамы Лена съехалась с дедушкой. Я считала, что дальше ребята уже должны своими ногами по жизни идти, но Толя при каждом удобном случае подбрасывал дочке денег, предупреждая: «Только маме не говори». А мне сам же об этом рассказывал. И смех и грех.
Юра отслужил в армии: муж устроил его в подмосковный военный ансамбль, где зять объявлял номера на концертах. А когда демобилизовался, не смог устроиться ни в один театр. Толя предлагал:
— Давай похлопочу, чтобы тебя взяли, — но Юра от помощи отказался:
— Сам должен себе доказать, что чего-то стою.
Актерская карьера так и не сложилась, но он всегда был человеком деятельным, продвигавшимся по комсомольской линии. В итоге стал управленцем, работает сегодня в Белом доме в аппарате правительства. У нас хорошие отношения. Новый год близится, Юра звонит: «Надежда Юрьевна, готовьтесь, скоро заберем вас на дачу, праздновать». Дни рождения тоже отмечаем все вместе.
У меня есть две замечательные любимые внучки Маша и Надя. Мы ждали их не меньше, чем Лена с Юрой. Правда, из роддома дочь не забирали, чтобы не создавать лишнего ажиотажа. Но сразу же мчались к ним, как только Лена выписывалась. С трехлетнего возраста Маша жила у нас. Дедушка души в ней не чаял, играли, гуляли вместе, он читал ей сказки, разговаривал голосом Волка. У меня сохранилась фотография, где Толя на даче подбрасывает Машу к потолку. Какое же счастливое у него лицо! С Надей ему повозиться не удалось, Толи не стало, когда она была совсем крохой.
Маша отучилась в Институте стран Азии и Африки, знает корейский. Ее муж Саша, гражданин Израиля, дал их сыну имя Игаль, а мы зовем его Игорьком. Живут они на две страны, Саша занимается торговым бизнесом. Правнук осенью пошел в школу. Игаль ко мне обращается на «вы».
— Почему ты зовешь меня на «вы»?
— Так мама велела.
Маша считает, что ребенок должен расти воспитанным, а значит, обращаться на «вы» ко всем, особенно к старшим.
Надя по образованию экономист, работала в крупном банке, а несколько месяцев назад родила Настеньку. Ее муж Виктор тоже бизнесмен. Мы все одна семья и очень близки. Внучки мне часто звонят, рассказывают о своих успехах, не оставляют одну. Жаль, Толя не дожил до правнуков, не порадовался вместе с нами.
В 1987 году он снимался в «Холодном лете пятьдесят третьего...». Я прочла сценарий и посоветовала не соглашаться на роль:
— Толь, ну зачем тебе какой-то Копалыч? И так много работаешь, пора отдохнуть. Я и путевки в пансионат «Актер» в Ялте уже выкупила.
— Надь, ты всегда даешь мне хорошие советы, а тут не разобралась.
И увлекся, стал рассказывать, как он выстроит образ, сыграет главные эпизоды.
Натурные съемки проходили в Карелии, в ста восьмидесяти километрах от Петрозаводска, в глухой деревне у реки. Режиссер Александр Прошкин вспоминал, как местные жители, узнав, что в деревне появился Папанов, вскочили в моторные лодки и ринулись к месту съемок. Работа на площадке была сорвана. Помощник режиссера и в рупор кричал, просил уехать, и из ракетницы в небо стрелял — бесполезно. В каждой лодке сидели дети, жаждавшие получить автограф любимого Волка. Отказать им Толя не мог, съемки прервали, детей разместили на берегу, и муж несколько часов с ними общался.
Параллельно проходили гастроли Театра сатиры в Вильнюсе. Когда они закончились, мы переехали в Ригу, а Толя снова отправился в Петрозаводск досниматься в «Холодном лете...»
— Оттуда сразу возвращайся в Ригу, — велела я.
— Не могу, должен заехать в Москву, узнать, как там мои студенты, дали ли им общежитие.
Он тогда набрал монгольский курс в ГИТИСе.
Наш дворник рассказывал, как, идя мимо него домой, Толя спросил:
— Горячая вода есть?
— Нет, отключили.
— Ладно, тогда помоюсь холодной.
В городе стояла жара, Лена с Юрой жили на даче. Когда через день Толя не появился в Риге, я забила тревогу. Дозвонилась соседке, та сообщила: «Я стучала, звонила вам в дверь, никто не открывает, но свет в окнах горит». Тут уж у меня внутри все оборвалось. Дозвонилась до своих. Юра приехал с ключами, но дверь была заперта изнутри. Тогда он перелез с соседнего балкона на наш, а это тринадцатый этаж, выбил стекло и наконец попал в квартиру. Толю он нашел в ванне, тот сидел на корточках, привалившись к стене, под струями холодной воды. Врачи «скорой помощи» констатировали смерть от разрыва сердца...
Похороны не запомнила, все плыло перед глазами, как в тумане. Гастроли в Риге не остановили, Зинаида Павловна заявила мужу: «Тебе вредно летать на самолете». А раз Плучек решил не ехать на похороны, значит, не отпустил и актеров. С Толей простились Рома Ткачук, Оля Аросева, находившиеся в Москве, и тысячи поклонников его таланта. Очередь к Театру сатиры на площади Маяковского протянулась от самой Пушкинской площади.
После похорон Лена забрала меня на дачу. А через несколько дней пришло еще одно печальное известие: в Риге умер Андрюша Миронов. Доводы Зинаиды Павловны о том, что мужу надо беречь здоровье, совершенно не подействовали на Андрюшину маму Марию Владимировну. Я не в курсе, какие слова она сказала Плучеку, но гастроли прервали, Миронова хоронили всей труппой. У Марии Владимировны был непререкаемый авторитет и огромные связи, Плучек просто не решился портить с ней отношения.
Вскоре администратор нашего театра пригласил меня и Марию Владимировну в ресторан ВТО помянуть Андрюшу и Толю.
— Почему вы не потребовали, чтобы Плучек прервал гастроли и дал актерам проститься с Анатолием Дмитриевичем? Они же все столько лет проработали вместе! — строго спросила Миронова.
— Я так не могу, не умею.
— Вот что я вам скажу: после такого отношения уходите вы из этого театра!
— Тоже не могу. Там все напоминает о муже, как без этого жить?
Толе было всего шестьдесят четыре. Рано, очень рано он ушел. Но я все-таки счастливый человек. Не каждой женщине выпадает встретить настоящую любовь, своего мужчину. А мне повезло.
Подпишись на наш канал в Telegram