Я, конечно, неисправимая идеалистка, если не сказать дура, и во многом виновата сама. Никто ведь не вынуждал так жить. Считала, что у меня будет необыкновенная семья, а она получилась самой обыкновенной, не очень счастливой. Моя история не страшная, она не отличается от тысяч других.
...Любят не за что-то, а просто так. Иногда даже вопреки. Именно так я любила Сергея: если о нем говорили плохо, зверела и кидалась защищать. Для меня мой мужчина очень долго был самым лучшим.
Много лет назад мы отдыхали с детьми в Болгарии и каждый день видели на пляже трогательную пожилую пару. Они даже в воду заходили, держась за руки. После купания женщина помогала мужчине снять плавки, оборачивая вокруг него полотенце. Казалось бы, ничего особенного, а у меня перехватывало дыхание. Между ними была та любовь, о какой я всегда мечтала. Еще долго перед глазами стояла картина: двое стариков идут по кромке моря, она несет его плавки и держит за руку. И я бы так хотела — состариться рядом с любимым... Позже написала Сергею в письме: «Когда мы будем старенькими ездить на море, я тоже буду помогать тебе снимать мокрые плавки. Ты же старше. Если останешься без зубов, буду все жевать!» У Сережи одно время были проблемы с зубами. Старше он не намного, всего на шесть лет.
Мы любили обсуждать нашу совместную старость и дико ржали по этому поводу. Я вообще все время смеюсь. В первую очередь — над собой. Только ирония и спасает во многих ситуациях. Ради Сережи я была готова на все. Как и он для меня. Так по крайней мере казалось. Слово «казалось» в этой истории ключевое. В какой-то момент я поняла, что не знаю человека, с которым прожила столько лет...
Началось все в «Останкино» — там мы встретились. Мой отчим Владимир Викторович Александров (я звала и зову его папой) работал режиссером в детской редакции Центрального телевидения. В тот день он снимал ролик о камвольной фабрике для программы «Будильник» и попросил меня в нем сыграть. Я училась на первом курсе «Щуки». Моего мужа по сценарию должен был изображать актер Валерий Сторожик, но он неожиданно заболел. На съемку я приехала с мамой. Узнав, что дочь осталась без партнера, она пошла по «Останкино» искать замену. В одной из студий и нашла Сергея Гинзбурга.
Сергей занимался пластической импровизацией и играл в театре Олега Киселева, знаменитого мима и режиссера. Актерского, да и просто высшего образования у Сережи нет, о чем он предпочитает умалчивать. Окончив школу, служил в армии, работал монтировщиком в Театре на Таганке. Пытался поступить в театральный, но безуспешно.
Гинзбург из очень простой семьи. Мама его работала на почте в отделе разбора жалоб. Папа с ними не жил.
Сережа был талантливым актером, пытался заниматься режиссурой, но очень долго не мог нигде устроиться. (Театр Киселева прекратил свое существование в начале девяностых, когда его создатель остался в Канаде во время гастролей.)
Наверное, встреть я Сергея при других обстоятельствах, вряд ли обратила бы на него внимание. После фильма «Про Красную Шапочку» в меня была влюблена добрая половина мужского населения страны. Письма получала мешками. У меня был молодой человек, сын дипломата. Он очень нравился моим родителям. Мама, можно сказать, сама все испортила, когда привела Гинзбурга в студию и произнесла пророческие слова: «Яна, познакомься, это твой муж. Сергей, это ваша жена». Я посмотрела на своего экранного супруга, и внутри что-то екнуло.
После съемки Гинзбург стал звонить, приглашал в театр, кино. С ним было легко и приятно, но мы просто общались, за несколько месяцев ни разу не поцеловались. Однажды, гуляя, зашли в сосисочную. Сережа был очень голоден, и я отдала ему свою порцию. Тут подошла парочка молодых людей за автографом: «Это ведь вы играли Красную Шапочку?» Я им что-то написала. Когда поклонники удалились, Гинзбург спросил:
— А тебе не стыдно давать автограф за постороннего человека?
— Какого еще «постороннего»?
— Олю Рождественскую. В «Красной Шапочке» ведь она снималась?
— С чего ты взял? Оля только спела песни. Слушай, а ты фильм-то видел?
— Нет.
— Шутишь?
— Нет, серьезно.
Я была потрясена. Люди, не видевшие «Красную Шапочку», мне еще не попадались! А папа учил: «Яночка, когда начинаешь встречаться с молодым человеком, первым делом задай себе вопрос — на тебя он запал или на твою известность?» Я всегда была начеку и отсеивала искателей чужой славы.
Сниматься начала с четырех лет. Дебютировала в картине Сергея Колосова «Помни имя свое». При монтаже роль, к сожалению, вырезали, но заприметившие меня режиссеры, стали приглашать в один фильм за другим. После «Красной Шапочки» ходили сплетни, что в кино меня пропихнула мама — актриса Евгения Поплавская. Полная чепуха. И мама всю жизнь пробивалась сама, она приехала с периферии, никаких связей в Москве у нее не было. Евгения Юрьевна выросла в Черкесске, окончила Ростовское училище искусств (филиал Щукинского). Мой родной папа, Евгений Васильевич, тоже из Черкесска и тоже всего добился сам.
Благодаря лишь своим знаниям сразу поступил на второй курс факультета международной журналистики МГИМО, а после много лет работал на иновещании, куда простых смертных практически не брали.
Родители развелись, когда мне было четыре с половиной года. Вскоре мама вышла замуж за Владимира Викторовича, сыгравшего в моей жизни очень важную роль. Мой «второй папа» необыкновенный человек, удивительной доброты, самых разнообразных дарований и энциклопедических знаний. Тоже из провинции — города Волжского. В молодости окончил физико-механический факультет Ленинградского политехнического института, считался очень перспективным ученым, но бросил науку и поступил в ГИТИС к знаменитому Андрею Гончарову. Работая режиссером, параллельно писал прозу и сценарии и стал членом Союза писателей. Никогда не забуду, как он появился на нашем пороге со связкой книг. Скромный и ужасно обаятельный. Владимир Викторович мне очень понравился. До этого я отгоняла от мамы ухажеров, а его сразу признала. Уселась на колени, взяла ладошками за щеки и сказала: «Женись, пожалуйста, на моей мамочке». Они оба опешили.
Если из меня и получилось что-то путное, то во многом благодаря папе Володе. Он уделял приемной дочери практически все свободное время. Не снисходил, а общался на равных. Даже когда хулиганила, не раздражался. Папа вообще очень спокойный, а по характеру — большой ребенок. Помню, он ночами писал сценарий на нашей огромной коммунальной кухне и ловил мне... мышек, шуршавших по углам. Пойманного зверька сажал в стеклянную банку, я играла с ним день-другой, а потом мы выпускали его во дворе. Однажды слишком сильно сжала мышку в руке, когда везла вниз в лифте в салфетке, и она погибла. Я так плакала, что папа испугался. Пытался оживить ее, но ничего не получилось. Несколько дней я чувствовала себя преступницей, мышеубийцей.
Жили мы на Садовом кольце, в старинном доме со шпилем рядом с Театром кукол Сергея Образцова. Родители работали в Театре на Таганке у Юрия Петровича Любимова, и я в детстве участвовала в двух его спектаклях — «Обмен» и «Перекресток», чем безумно горжусь. В «Перекрестке» мне досталась тяжелая сцена. Я играла дочку главной героини, которую пытали немцы. Стоя в луче прожектора, я билась в истерике: «Мамочка, мамочка! Не трогайте мою маму!» Некоторым особо впечатлительным зрителям становилось плохо.
Училась я в престижной английской спецшколе, располагавшейся напротив Театра кукол. В народе ее называли «еврейкой», там было много детей с нерусскими фамилиями. К десятому классу все Глейзеры, Радзиковичи и Розенберги, разумеется, становились Петровыми, Ивановыми и Сидоровыми. Моим лучшим другом был Васька Арканов, сын известного писателя. Я вообще водилась с мальчишками. Девочки меня обижали, обзывали, видимо, завидовали. Мы с пацанами толком не учились, болтались на улице, ходили в «Форум» смотреть кино, есть пончики и планировать всякие безобразия вроде подпиливания ножек у кресла нелюбимой училки.
Удивительно, как меня терпели в этой школе? И как вообще туда взяли?! В «еврейку» принимали подготовленных детей, а я читала с трудом — не любила. Папа пытался со мной заниматься, но я ныла: «Лучше поставь пластинку!» Со слуха очень быстро заучивала текст наизусть, а потом делала вид, что читаю. В школе при поступлении мне дали незнакомую книжку:
— Ну-ка, что здесь написано?
Я перепутала буквы «б» и «д» и вместо «Дети идут в школу» прочла:
— Дети ибут в школу.
Взрослые попадали от хохота. Я не растерялась, предложила:
— Давайте лучше прочту стихи.
Это был мой конек. Я все показывала в лицах. Слушатели просто умирали. В моем «репертуаре» были не только детские произведения. Мама как-то готовила программу по Ольге Берггольц. Я выучила ее со слуха и в пять лет с пафосом декламировала: «Я недругов смертью своей не утешу!»
В школу отдали рано — в шесть лет, и я довольно долго пыталась оттуда сбежать. Родители по очереди дежурили у подземного перехода, чтобы меня перехватить. Другого пути домой не было. На уроках особенно не засиживалась, как только делалось скучно, собирала портфель и говорила учительнице: «Ну, я пошла». Если пытались остановить, вырывалась и кричала: «Не буду с вами сидеть! Хочу домой, к папе!» Одно время он вообще заменял мне всех учителей: из-за множества съемок пришлось перейти на домашнее обучение.
В одиннадцать лет я получила Государственную премию СССР за лучшую детскую роль в телевизионном фильме. Но звездная болезнь меня миновала. Мама постаралась — она очень строго воспитывала дочку, я бы сказала, в кавказских традициях. Наверное потому, что сама росла на Северном Кавказе. Я не могла перечить старшим, даже если была с ними не согласна. Никогда не садилась за стол раньше взрослых, накрывала, подавала, а потом уже пристраивалась сама. После обеда за всеми убирала. Два раза в неделю готовила на всю семью. К плите поставили в шесть лет. Мама и бабушки всему научили: я умею шить, вязать, очень красиво вышиваю гладью и крестиком. И сама не понимаю, зачем мне все это нужно?! Меня растили для семьи. И я представляла себе счастье как уютный дом с огромным столом, за которым сидит большая дружная семья. Девчонкой говорила, что у меня будет трое детей.
Не возражать, терпеть, стиснув зубы, при моем взрывном характере было сложно, но я держалась. Мама приучала: «Нет слова «не могу», есть слово «надо». Общалась я в основном со взрослыми. За кулисами и на площадке наблюдала, как они ругались, расходились, впадали в отчаяние, выпивали, и не хотела, чтобы у меня было так же.
Однажды заявила родителям: «Вы свою жизнь проживаете, а я буду жить! Жить! У меня все будет по-другому!» Я много читала, очень любила гриновские «Алые паруса» и ассоциировала себя с Ассоль. Как она, верила в чудеса и всепобеждающую мечту, вот и решила жить «вопреки». До сих пор так живу. А иначе не смогла бы помогать больным детям, загружать фуры и самолеты гуманитарной помощью. Я верю, что хороших людей больше, чем плохих, что завтра будет лучше, даже если сегодня просто невыносимо...
Но вернемся к Сереже. Он поразил меня до такой степени, что я рассказала о нашем разговоре в сосисочной своим друзьям. Они в один голос заявили, что Гинзбург соврал. Не мог он не видеть «Красную Шапочку», просто хотел выделиться, произвести впечатление. Но я ему поверила.
А потом наступил Новый год. Мы с Сережей отмечали его у моих друзей. На десерт ели торт «Муравейник». Он был уже явно лишним, по дороге домой я неважно себя почувствовала. Сережа провожал до подъезда. Когда подошли к дверям, обнял и впервые поцеловал. На меня это не произвело никакого впечатления — я из последних сил боролась с «Муравейником». Сказала «Пока» и бросилась к лифту. Ладно бы набралась шампанского или чего покрепче, как все «нормальные» люди, но я пила только газировку. У меня аллергия на алкоголь. Все друзья о ней знают и за столом никогда не предлагают спиртное.
Проспала до обеда. Ближе к вечеру позвонил Гинзбург: «Ты не поверишь, я посмотрел по телевизору «Красную Шапочку»! (В советское время эту картину обязательно показывали детям первого января.) Слушай, такой классный фильм! И ты здорово сыграла». Мне это польстило, конечно.
После праздников все вернулось на круги своя. Виделись мы не так уж часто, и отношения не развивались. Я училась и снималась. Сергей играл в театре, ездил на гастроли. Любовь настигла меня двадцать восьмого июня — в день моего рождения, когда Гинзбург пригласил на спектакль «Глюки». Он играл там сумасшедшего поэта. Все действо было замешано на танцах, пантомиме. До этого я не видела Сергея на сцене и была поражена его пластикой. А как он читал стихи! В тот вечер я взглянула на него другими глазами и влюбилась. В полном восторге преподнесла букет белоснежных пионов. Сережа был растроган. Так начался наш роман.
Вскоре мы стали жить вместе, но официально поженились, когда сыну Климу исполнилось три года. Я не придавала большого значения штампу в паспорте, а Сережа долго не мог развестись. До меня он успел жениться и стать отцом, о чем я узнала не сразу. Совесть моя была чиста, я не уводила Сергея из семьи. К тому моменту, как мы начали встречаться, он уже не жил с Ликой и крошечным Егором.
Предложение Сережа делал на качелях во дворе моего дома. Перед этим спросил:
— А какую сказку ты больше всего любишь?
— «Алые паруса».
Он засмеялся:
— Как все девочки.
— Нет, не как все. Я расскажу тебе, о чем эта история. Она о том, что каждый из нас может сотворить чудо для другого человека и сделать его счастливым. Старик Эгль, предсказавший появление принца под алыми парусами, дал Ассоль надежду — ей ведь очень плохо жилось. А потом приехал Грэй, полюбил Ассоль, узнал, что она мечтает о чуде, и решил ей это чудо подарить. Купил красную ткань, сделал из нее паруса. И Ассоль поверила — предсказание сбылось.
— Ты права, — сказал Сережа. — Выходи за меня замуж! Я люблю тебя больше жизни и буду твоим капитаном Грэем.
Я, как Ассоль, поверила и согласилась, вопреки уговорам близких: Сережу не любили в моем окружении и родители не понимали, почему выбор дочки пал на такого человека. А мне он был нужен как воздух.
Десять лет Сергей старался. Любил, заботился, даже стирал мои вещи. Единственное — он чудовищно ревновал. Постоянно меня проверял и расспрашивал соседей, кто приходил в его отсутствие. Однажды сказал: «Давай договоримся — когда я уезжаю, никаких гостей». Ревность — тяжелое испытание, но я Сережу любила и прощала этот единственный недостаток. А так у нас все было хорошо — как мне опять же казалось. Я рассказываю свою историю, и это очень важно. Не знаю, что об этом же думал и думает Сергей.
Прощала ему и то, что немного зарабатывал. Для меня деньги были не важны, я верила, что нашла человека, с которым буду счастлива в горе и радости. И была счастлива — целых десять лет! Зачеркивала на календаре дни, прожитые без Сережи, — считала, сколько осталось до приезда. Он поступал так же. Я ни в чем его не упрекала, говорила: «Милый, понимаю, как тебе тяжело, ты же не лопата для денег! Ничего, сама заработаю. Не страшно». Хваталась за любые предложения, однажды даже согласилась стать ассистенткой гипнотизера. Но и Сергей первое время старался — зарабатывать, делать подарки, и когда привозил мне дубленку или сапоги, я прыгала до потолка, визжа от восторга.
Если он уезжал, обязательно провожала его в аэропорт вместе с маленьким Климушей: на автобусе, в снег, дождь — неважно. Машины у нас не было, а я не отличалась крепким здоровьем. Однажды, отправляясь на гастроли, Сережа взмолился: «Прошу, только не заболей, дождись меня, привезу тебе зимние сапоги». Я на себе экономила — покупала вещи Климу и Сереже. Но как он ни просил, все-таки заболела: ездила в осенней обуви, а было очень холодно. И потом окончательно простыла, встречая его. Сергей привез две пары очень красивых сапог, но когда мы добрались до дома, я уже не смогла им порадоваться, рухнула в постель с температурой тридцать девять. Сережины подарки стояли на столике, а я металась в жару.
Жили мы скромно, сначала в коммуналке на площади Ногина, потом на «Щелковской». У родителей я помощи не просила: они сами на всем экономили и всю жизнь старались подработать. Папа одно время ездил проводником в поезде дальнего следования, потом отправился на БАМ что-то строить. Ставил спектакли в провинции. Мама вязала и, будучи актрисой прославленного Театра на Таганке, не гнушалась брать заказы. Тогда были в моде мохеровые шарфы и кепи, она вязала их ночами до кровавых мозолей. И меня одевала. Есть фото, где я стою после премьеры фильма Глеба Панфилова «Васса» в очень красивом синем вязаном платье ее работы. На съемки «Красной Шапочки» я приехала тоже в «мамином» шикарном белом комбинезоне, которым все восхищались.
Я вкалывала день и ночь. Играла в театрах («Современнике-2», «Детективе» Василия Ливанова, антрепризе Леонида Трушкина и театральном центре «Вишневый сад» Александра Вилькина), преподавала сценическую речь (позже это трансформировалось в речевой коучинг), снималась в кино, работала на телевидении и радио, вела мероприятия. Сергей после театра Киселева какое-то время тоже работал у Трушкина. Но режиссеры эксплуатировали его пластику и не предлагали интересных ролей. Мои коллеги-актеры над Гинзбургом посмеивались, называли «товарищем Поплавским». В какой-то момент он решил, что все дело в неправильной фамилии:
— Слушай, может, мне и вправду стать Поплавским?
— Ты что?! Над тобой будут ржать! И вообще, еврейская тема сейчас в моде. Я верю, у тебя все получится.
И оказалась права. Сергей нашел себя на телевидении. На волне перестройки в «Останкино» пришло довольно много талантливой молодежи. Осветители с легкостью становились ведущими, а ведущие — продюсерами.
Я уже не помню, как Сережа познакомился с Анатолием Малкиным — одним из создателей экспериментальной «Новой студии» (вместе с Кирой Прошутинской). Анатолий Григорьевич предложил делать программу «Кинематограф». Сергей стал режиссером, мы с Сашей Стриженовым — ведущими. Позже в том же составе выпускали программу «Видеомикс». «Новая студия» со временем превратилась в телекомпанию АТВ, в которой мы с мужем проработали много лет. Он в основном занимался телевидением, а позже и кино. Я же продолжала крутиться как белка в колесе. Домой приползала ночью и начинала готовить, стирать, убирать. Сергей старался помочь, но толку от него было мало, он плохо приспособлен к быту. Готовить не умеет — разве что яичницу или простенький салатик — и не в состоянии что-то починить или прибить. В крайнем случае может поменять лампочку. Это Клим, когда подрос, взял на себя роль «мужчины в доме». Сережа очень быстро к этому привык. Если просила помочь, отвечал: «У тебя же есть Клим».
Я не расспрашивала Сергея, почему он разошелся с первой женой. Но она была неважной матерью, почти не заботилась о сыне. Однажды Сергей позвонил из театра, попросил приехать и забрать Егора. Лика «подкинула» его отцу и отбыла в неизвестном направлении устраивать личную жизнь. Примчавшись, я увидела, что ребенок весь горит. Померили температуру — тридцать восемь. Я была в ужасе. Как можно бросить малыша, да еще в таком состоянии?! Меня потрясло, что Егорка был одет в тонкое демисезонное пальтишко и легкие ботиночки с дырявыми носками, хотя на дворе стояла зима.
С этого дня он жил с нами — почти три года. Подруги крутили пальцем у виска:
— Ты чокнулась! Зачем тебе чужой ребенок?
— Что значит «чужой»? Это сын Сережи. Значит — и мой тоже.
Я полюбила Егорку как родного. Он был всего на год старше Клима. Его обноски, конечно, сразу выбросила, одела во все новое. Папа Женя часто бывал за границей и покупал там вещи обоим мальчишкам. И Сергей привозил с гастролей. У меня есть фотография, где дети сняты рядом в одинаковых костюмчиках — два брата-акробата. Клим был более резвый, активный, а Егор очень тихий, пугливый, на людях всегда держался за мою руку. Я его не сразу «отогрела» и откормила. У мамы мальчик явно недоедал. Помню, приготовила макароны по-флотски, он ел, ел, никак не мог остановиться. А я с трудом сдерживала слезы.
На Новый год купила мальчишкам бананов и хороших конфет. Они на радостях объелись до икоты. Тогда все было в дефиците, да и денег лишних не водилось, но я работала на елках в престижных местах, где хорошо платили и было проще достать деликатесы. Егор уже умел читать. Помню, развернул конфету, положил в рот, а проглотить не смог. Уставился на фантик и прочитал по слогам: «Не-знай-ка. И-ик!»
Я устроила его в детский сад, куда ходил Клим. К тому времени мы переехали на «Щелковскую». Жилье снимали, но в разгар зимы хозяева внезапно отказали от квартиры. Деваться было некуда — разве что попроситься к жившей неподалеку свекрови, относившейся ко мне весьма прохладно. Приехали к ней и увидели, что этажом ниже пустует квартира, на двери амбарный замок. Оказалось, хозяин умер. Семьи у него не было. Охотников поселиться в запущенной «однушке» не нашлось, и ЖЭК превратил ее в кладовку для лопат и метел.
— Сережа, ломай замок, — заявила я.
— С ума сошла? Это подсудное дело!
— Сказала — ломай! Иначе я тебя брошу!
Заселились. На следующий день побежала к знакомому юристу. Он успокоил: «По закону никто не имеет права выгнать вас с детьми на улицу в зимний период. Надо только обязательно платить за жилье». Книжку на оплату мы нашли.
Отдраили с Сережей квартирку, оклеили стены новыми обоями и зажили на новом месте. Когда весной ЖЭК попросил съехать, я опять бросилась к знакомым. Они помогли узаконить «самозахват».
В этой «однушке» мы были счастливы! И у нас постоянно тусовались друзья. Иногда набивалось человек двадцать. Готовила я роскошно: паштеты, сырные запеканки, пироги с сулугуни, капустой — любые. Однажды на кухне с подругой, актрисой Марией Остапенко-Белоусовой, лепили пельмени, которые наши вечно голодные коллеги сжирали в пять минут, и я сказала:
— Машка, мне иногда так страшно. Счастье странная штука, оно укачивает, как лодка, но я очень боюсь, что за него придется расплачиваться.
— Ты что, почему?
— В жизни за все нужно платить. Посмотри, сколько несчастных людей вокруг, а мы с Сережей так счастливы!
У Гинзбурга был красивый свитер из тонкой шерсти, дорогой, темно-синий, он его очень любил. Свитер проела моль на плечах, и Сережа ужасно расстроился. На гастроли поехал в другом. А у меня были шикарные лайковые перчатки, папа привез из Англии. Я разрезала их и сделала на свитере кожаные погончики, скрывшие дырки. Пришила машинным швом, чтобы не было похоже на заплатки. Никогда не забуду, как мы стояли в обнимку с этим свитером и чуть не плакали от счастья. Я, правда, осталась без единственных кожаных перчаток. Но оно того стоило. И Сережа оценил...
Я надеялась, что старый дом снесут и нам дадут площадь побольше. Но время шло и ничего не происходило, а у нас уже родился младший сын Никита. (Егора тогда забрала мать). Жить в одной комнате стало невозможно. Сняли крошечную «двушку» в том же микрорайоне: одна комната — шестнадцать метров, другая — семь, кухня — пять. Сережа называл ее «живопырой». Не знаю, сколько бы мы еще мыкались, если бы однажды на АТВ не пришел председатель Московской городской думы Владимир Платонов. Кира Прошутинская рассказала ему, в каких условиях живет моя семья. Владимир Михайлович обратился к Лужкову, и тот решил наш жилищный вопрос. Мне дали трехкомнатную квартиру в новом доме в том же районе...
Я очень долго просила Сергея оформить документы опеки на Егорку. Лика не появлялась и не интересовалась ребенком, думаю, с ней вполне можно было договориться, чтобы совсем забрать его к себе. Сережа кивал — да-да, но ничего не делал. Однажды пришла с работы и узнала, что Егора украли. Он был у Тамары Николаевны, когда позвонила Лика и напросилась в гости. Она так плакала и так трогательно рассказывала, как соскучилась по любимому сыночку, что бабушка размякла. Решила выпить чаю с бывшей невесткой. Едва она вышла на кухню, Лика схватила Егора на руки и была такова. У подъезда ее ждало такси.
Отыскать мальчика по горячим следам не получилось. Лика вышла замуж, поселилась у мужа и поменяла сыну имя и фамилию. Вместо Егора Гинзбурга он стал Георгием Мансуровым. Я долго не могла смириться с потерей и обвиняла Сергея: если бы он вовремя все оформил, Лика не смогла бы похитить ребенка. Сережа, в отличие от меня, не особенно переживал. Однажды я заметила:
— Какой-то ты равнодушный...
— Неправда. Просто у тебя все эмоции наружу, а у меня они скрыты. Если я не рыдаю, как ты, это не значит, что ничего не чувствую.
Мы нашли Егора через несколько лет. Он уже учился в ЦМШ при консерватории. Когда у мальчика проявились незаурядные музыкальные способности, мама сдала его в школу-интернат. Егор не захотел с нами встретиться, видимо, Лика настроила. И Сергей не особенно рвался к сыну. Мне это казалось странным, но я вспоминала наш разговор и убеждала себя, что он любит Егорку, просто скрывает эмоции как настоящий мужчина. Очень долго не позволяла себе разочаровываться в муже. Даже когда потеряла ребенка, а он повел себя странно.
В 1994-м я могла родить девочку. Несчастье случилось на большом сроке, совершенно неожиданно. Во время планового осмотра в клинике врач сказал, что у плода остановилось сердце. Я закричала: «Нет! Не верю! Не может быть!» Выскочила в коридор. Там началась истерика. Женщины, ждавшие у кабинета, кое-как успокоили и посоветовали обратиться к профессору Бармину — настоящему светилу гинекологии. Это происходило в пятницу, в понедельник он возвращался из командировки. Написав расписку, я уехала домой и два дня просидела как истукан на диване. Боялась шевелиться и даже спать. Было очень страшно. Чувствовала себя могилкой собственного ребенка.
Сережа ко мне не подходил. Все выходные чинил во дворе машину. Сказал, что тоже очень переживает и так ему легче справиться с эмоциями. В понедельник все подтвердилось, профессор заявил, что детей у меня больше не будет. Я была в ужасе, но Сергею не сказала о приговоре. Не хотела, чтобы считал ущербной, калекой.
Почти на год выпала из жизни. Работала на автопилоте и переживала сильнейшую депрессию. Но однажды поняла, что беременна. Решила, что схожу с ума. На всякий случай купила тест и убедилась, что так и есть. Правда, гинеколог считал, что ребенка мне не выносить.
Через несколько дней началось тяжелейшее кровотечение. Позвонила знакомому врачу. Она сказала: «Срочно найдите такие-то препараты. «Скорую» не вызывайте, а то увезут в больницу и сделают чистку. Ждите меня». На дворе была ночь, аптеки закрыты. Сергей помчался в ближайший роддом, как он рассказывал, упал на колени перед врачами и умолял продать необходимые лекарства. Их ему дали просто так. В тот раз все обошлось, но риск потерять ребенка все равно был. Назначили гормоны, от которых меня разнесло до нереальных размеров. Я поправилась на тридцать килограммов. Чувствовала себя ужасно. Клим ходил со мной по всем врачам и надевал обувь и колготки, потому что я не могла согнуться. Дома мы делали вид, что все прекрасно. Может, поэтому я все-таки выносила Никиту. Рожала в роддоме № 8 — спасибо подруге Люсе, жене актера Виктора Ракова. Они с Витей крестные моего младшего сына.
На восьмом месяце начались серьезные проблемы с почками. Я чудовищно отекла. Люська испугалась, повезла в роддом — якобы просто показаться. У меня была страшная фобия после замершей беременности, настоящая мания потери ребенка. Неродившаяся девочка, которую так и не увидела, снилась много лет. Я разговаривала с ней, играла, но не могла разглядеть лица — она все время поворачивалась вполоборота.
В роддоме уговорили остаться — подлечить почки, поделать капельницы. Через пять дней отеки прошли. Тут появилась Люська с врачом: «Слушай, Ян, зачем мучиться еще месяц? Может, здесь и родишь?» Она улыбалась, хотя на самом деле положение было ужасным. Уговорили, отправилась рожать. Подруга вызвала Сережу, они вдвоем ждали у родилки. Когда у ребенка произошла остановка сердца, я чуть сама не умерла. Закричала как безумная: «Сделайте что-нибудь! Разрежьте меня пополам, но спасите сына!» И его спасли. Никита родился недоношенным, с нераскрытыми легкими, недоразвившимися ногтями.
Рост сорок один сантиметр, вес два килограмма. (Сейчас, глядя на моего красивого и крепкого сына, в это невозможно поверить!) Но я не могла налюбоваться на эту кроху.
Потом, когда у нас с Сергеем случался очередной кризис в отношениях, он говорил: «Ты помнишь, как боялись потерять сына и я ночью носился в роддом? Как радовались, что он появился на свет?» И я ему многое прощала за эти воспоминания. Хотя рождению Никиты мы вместе радовались, наверное, не больше месяца. Дальше я крутилась одна, а муж пропадал на работе. Я догадывалась почему. Ребенок у нас был непростой, постоянно кричал, не спал и нам не давал. Я не спускала его с рук.
Однажды Сергея не было особенно долго. Стояла у окна и плакала, наконец он появился, и я пожаловалась:
— Почему так поздно?! Я ужасно устала, измучилась, целый день с детьми!
Как всякой женщине после родов, мне требовались внимание и забота. А их не было. И вернуться во «Времечко» не получалось — я ужасно выглядела. Вес, набранный на гормонах, не уходил довольно долго. Тут и прозвучала фраза, которая меня просто убила. Сергей очень раздраженно сказал:
— Да ты посмотри, в кого превратилась! Посмотри на себя!
Это был удар наотмашь! Чтобы похудеть, я начала принимать тайские таблетки, от которых чуть не умерла. Постройнела и вернулась на работу, но наши отношения с Сережей стали портиться. Самое смешное, что это произошло после рождения сына, о котором мы так мечтали!
Вскоре случился дефолт. Подступили новые проблемы: на АТВ толком не платили. Мне удачно предложили подработку на грандиозном концерте в Кремле, солидный гонорар поддержал нас на какой-то период. Но счастье потихоньку уходило из дома. Как и Сергей. У него постоянно были съемки, монтаж. Не спасла даже новая квартира, в которой, как мне казалось, начнется новая жизнь. Сережа ведь все время кричал, что не может жить в «живопыре», а я, дура, уговаривала: «Ну потерпи еще немного! Зато у нас есть Ник!»
Мужчины бегут от трудностей, проблем. Им не хочется брать на себя ответственность. А российские женщины им потакают. Они слишком непритязательны, даже самые известные и шикарные. Их так воспитывают. Наша баба должна готовить, стирать, убирать, воспитывать детей, помогать мужу и постоянно твердить, какой он необыкновенный и гениальный и как ей с ним хорошо. Она рассчитывает, что муж будет сопереживать и ценить ее жертвы. А он не ценит и не сопереживает. Когда человек сам не вкладывается, зачем ему напрягаться? Он уже поймал свою Золотую Рыбку. Я обожаю эту сказку, она про меня. Я была такой Золотой Рыбкой для Сережи и его мамы: они просили, просили, и все равно было мало. Конечно, я напрасно исполняла их желания. Нужно было сразу заявить, что ничего не умею. Мужики «неумех» носят на руках, а такие, как я, воспитанные для семьи, огребают по полной и прозревают слишком поздно...
В первый раз я рассталась с Сережей после съемок фильма «Упасть вверх». Материал нашел Саша Стриженов. Потом — санаторий для работы над режиссерским сценарием. Он замечательно сработал как продюсер. Я тоже внесла свой вклад. Мои подруги-визажисты Таня Лискина и Наташа Нуртаева гримировали и укладывали актрис.
Друг Миша Стеркин предоставил шикарную мебель. Сестра Кати Стриженовой Вика Андреянова помогла с одеждой. В общем, все постарались. Когда Сережа писал режиссерский сценарий, мы с Сашкой ему «внимали». Это было главное, что тогда требовалось. Если Сергей начинал рассказывать, каким видит фильм, мы со Стрижом восторгались его замыслом и удерживали в номере, чтобы не сбежал. Это, конечно, была комедия. Как и многие другие эпизоды нашей совместной жизни. Тогда я воспринимала их как нечто серьезное, драматическое, а с высоты прожитых лет особенно ясно виден треш. Ну разве не смешно? Жена твердит:
— Ты гений, ты можешь, я верю в тебя! Вставай, садись за работу, я принесу тебе кофе. Сашка, держи его! Внимай и восторгайся, а я пока сбегаю на пляж.
Через какое-то время звонит Стриженов:
— Он капризничает, не пишет, беги обратно!
Когда Сережа закончил, мы страшно обрадовались:
— Ну вот, получилось же!
А Гинзбург заныл:
— У нас все равно нет помещения, негде снимать.
Стриж нашел квартиру.
— У нас мало денег, нечем платить художникам и гримерам.
Решили и эту проблему, но его все равно одолевали сомнения и муки творчества. Сергей боялся снимать. Мы с Сашкой, как два тренера перед боем, настраивали его на победу: «Серега, у тебя получится. У тебя же есть опыт на АТВ». Я всегда говорила: «Даже если завалишь съемку, все вытащишь потом». Гинзбург — гений монтажа.
С самого начала договорились, что Сережа будет режиссером, а Саша продюсером, но потом на ровном месте между ними вспыхнул конфликт. По словам Сергея, Стриженов захотел значиться в титрах сорежиссером. Я наехала на Стрижа: «В чем дело? Ты же не снимал эту картину, только кричал «Мотор!» Это мне тоже рассказывал Сергей. Мы рассорились с Сашей в пух и прах. Позже, к счастью, помирились и во всем разобрались. Я поняла, что Гинзбург специально столкнул нас лбами. Не знаю зачем. Может, боялся, что Стриженов расскажет мне о его измене? Но я и сама догадалась, что у мужа адюльтер на съемочной площадке. Режиссер и актриса — что может быть пошлее и банальнее?!
Служебный роман разворачивался на глазах у съемочной группы и сопровождался бурными возлияниями. Раньше Гинзбург так не пил. К тому же у него началась мания величия. Едва Сережа почувствовал себя настоящим режиссером, он стал другим. Даже разговаривал иначе, с другими интонациями. Он же царь и бог на площадке: Феллини, не меньше. И привычки поменялись. Раньше довольствовался простыми сигаретами, вином в пакетах и спиртом «Рояль», а теперь курил исключительно сигары, пил виски и коньяк. Он и дома был режиссером, рассуждал об искусстве, своей работе и в упор никого не видел. А я рвалась как проклятая, детей поднимала, содержала семью. Пока могла, скрывала отцовские художества от сыновей: «Папа очень устал, он так снимает стресс. Пить неправильно, но вы не можете осуждать, потому что ему тяжело. Он двадцать четыре часа проводит на съемочной площадке, это его первое кино». Я оправдывала Сергея как могла, не хотела разрушать его образ. Но однажды все-таки потеряла терпение и сказала: «Уходи, Феллини хренов!» Собрала Сережины вещи и выставила его за дверь. Девять месяцев мы жили врозь, и я не собиралась мириться. Была настроена очень решительно.
Гинзбург, как ни странно, поехал к Сашке, о котором говорил нелицеприятные вещи. Стриженовы пожалели его и приняли. Вскоре Саша назначил мне встречу и стал умолять помириться с Сережей: «Он в ужасном состоянии, не может монтировать, а нам нужно выпустить фильм». Представляю, что Стриж обо мне думал! Гинзбург ведь сказал, что я приревновала его к славе! Хотя никакой славы у Гинзбурга не было и в помине, да мне, откровенно говоря, и своей хватало.
Сережа со мной не церемонился. Сначала забрал из дома компьютер, подаренный нами Климу. Мол, необходим для работы. Потом потребовал разделить квартиру, хотя жилье дали лично мне. Квартиру Сережиной маме, кстати, тоже сделала я. Тогда можно было выкупать излишки и вместо положенной по закону «однушки», получить, например, «двушку». Дом Тамары Николаевны расселили, она должна была отправиться в Бутово, но не хотела уезжать из своего района и попросила помочь. Мои знакомые из департамента жилья нашли свободную квартиру на расстоянии двух автобусных остановок, она была больше, чем полагалось свекрови, на двенадцать метров. Позвонили: «Яна, срочно приезжай». В этот момент я ехала на АТВ, но отпросилась с работы и развернула машину. В департаменте жилья упала в ноги начальнику, стала просить разрешения на получение квартиры с доплатой. Говорила, что свекровь болеет, нуждается в нашем уходе и не может переехать в другой район. Плакала, заламывала руки, и он сдался. За излишки заплатила, разумеется, тоже я, и Тамара Николаевна получила шестидесятиметровые хоромы с двумя огромными лоджиями.
Знакомые говорили, что я святая. Прошутинская, помню, восхищалась: «Боже, если бы у меня была такая невестка!» Как раз в этот момент позвонил Сережа. Я спросила:
— Ну что? Мама счастлива?
— Ой, даже не знаю, как тебе сказать. Ее не устраивает девятый этаж, она просит, чтобы ты поменяла его на третий. И еще — одна из ее комнат выходит на шоссе...
Я заплакала и нажала на отбой — так стало обидно. Сергею было прекрасно известно, что других вариантов нет. Эта квартира нам досталась просто чудом, но Тамара Николаевна все равно была недовольна. Конечно, я знала, что она тяжелый человек, но с годами кое-как наладила отношения и надеялась, что свекровь ценит заботу. Каждую неделю привозила ей продукты и раз в месяц передавала деньги — якобы от Сережи. Однажды Тамара Николаевна заметила: «Думаешь, не понимаю, что это от тебя?» Я дважды делала у нее ремонт, купила всю бытовую технику и кучу других вещей. Она поблагодарила, но очень сухо. Сережа объяснял, что мама довольно замкнутый и не очень эмоциональный человек.
Когда серьезно заболел ее гражданский муж, Михалыч, я положила его по знакомству в военный госпиталь — совершенно бесплатно. А потом помогла и ему получить квартиру. (Тамара Николаевна с ним расписалась и обещала, что жилье достанется внуку Климу.) Все это тоже было воспринято как должное, без особой благодарности или радости. За двадцать пять лет нашего брака Сережа с мамой меня совершенно измучили. Я исполняла их прихоти, но они требовали все больше и больше...
Месяца через два после того как выставила Сергея, он вдруг явился с заявлением:
— Не хочешь делить квартиру, дай денег.
Сказал, что собирается купить машину. Ко мне его привезла все та же актриса из фильма «Упасть вверх». Ее «фольксваген» стоял у соседнего дома.
— У меня нет лишних денег, только те, что отложены на детей, — сказала я.
— Вот и отдай их.
— Это все, что у нас есть!
— Ничего, еще заработаешь.
Я поняла, что он не отстанет, и протянула ему конверт. Сергей тут же ушел.
Когда самой понадобились деньги, пришлось занимать у друзей. Но я не унывала — нашла еще несколько подработок и выкрутилась. А потом в моей жизни началась черная полоса: Никита сломал ногу, его няня заболела, я попала в страшную аварию, разбила машину, была вся синяя от ушибов. Толком не успела оправиться, как навалился грипп, перешедший в тяжелейший бронхит. Работала с температурой тридцать девять, а потом все-таки свалилась. И тут позвонил Сергей. Клим рассказал, как мне плохо, и он примчался. Словно только и ждал случая, чтобы помириться. Стал за мной ухаживать, спал на полу рядом с моей кроватью.
Я не хотела начинать заново. За девять месяцев привыкла жить одна и не могла его простить. Во время нашего разрыва Сергей практически не общался с сыновьями. Алиментов не давал. Только один раз «отстегнул» двести пятьдесят долларов, когда понадобилось отправить Клима во Францию от школы по обмену. Я не сумела перекрутиться и попросила у него.
Сережа сделал все, чтобы мы опять сошлись, зажигал свечи, писал письма, говорил о любви. Клялся, что у него ничего не было ни с кем и никогда, я самая лучшая, самая прекрасная. А потом придумал гениальный ход — отправился к моим родителям. Он, талантливый актер, сумел их разжалобить и перетянуть маму на свою сторону. Я и сама была виновата: слишком долго и упорно создавала Гинзбургу положительный имидж. Постоянно оправдывала, приукрашивала. Когда женщина любит мужчину, она для него лучший адвокат. Мама теперь каждый день твердила: «Яна, мальчикам нужен отец, подумай, не руби сплеча. Сергей тебя любит». Он сумел ее в этом убедить. Гинзбург и потом, когда мирился, обращался к помощи моей мамы, знал, как я ее уважаю и люблю.
Сергей обещал, что станет другим, будет помогать мне и детям, семья для него на первом месте. И я сдалась, потому что хотела верить, что измены не было. На этом отчаянном желании — сохранить утекающее сквозь пальцы счастье — ломается большинство женщин, ведь это так трудно и больно — отказаться от мечты. Я была счастлива с Сережей целых десять лет и считала, что моя детская мечта сбылась: я живу не так, как все. Но нельзя удержать счастье или создать его искусственно. Если человек чувствует себя несчастным, если понимает, что все вложенное им в любимого превратилось в прах, а он сам стал всего лишь инструментом, средством добычи денег, каких-то благ, — нужно бежать. Бежать без оглядки и строить новую жизнь. И мне не надо было мириться с Сергеем...
Он стал изображать семьянина, ездил в магазины, пытался готовить. В какой-то момент я даже почувствовала себя счастливой — у нас была настоящая семья. И Егор вернулся! Однажды позвонила Сережина двоюродная сестра Мария и рассказала, что мальчик поступил в консерваторию, но его забрали в армию, в военный оркестр. Егорке там плохо. Я нашла его воинскую часть, позвонила начальнику, попросила отпустить рядового Мансурова в увольнение, и Егор приехал к нам на «Щелковскую». Увидев его, я заревела. Он был худой, бледный и все такой же неухоженный. Метнулась в магазин и купила все — от носков и трусов до теплой куртки.
Егор походил по квартире, а потом сел рядом со мной в кухне-гостиной. Я готовила еду. Помолчал и вдруг признался:
— Знаешь, если бы я остался с тобой, то ничего бы не добился.
— Почему? — удивилась я.
— Потому что был бы абсолютно счастлив и мне ничего не было бы нужно.
Я опять расплакалась.
— А помнишь макароны по-флотски? Как ты съел три порции?
— Конечно помню. Когда проснулся на следующее утро, больше всего боялся, что вы их доели.
Следующие два года Егор приезжал к нам на все выходные. Сергей «накрыл поляну» начальнику части, и тот без проблем отпускал бойца. Одно время у нас еще жил мой брат по отцу Гриша, повздоривший с родителями. Утром в субботу и воскресенье я боялась выходить из спальни: в гостиной на диване сидели пятеро голодных мужиков. Первым делом они спрашивали: «А когда мы будем завтракать?» Порой становилось тяжко от непрерывной готовки, стирки, уборки. Я уходила в ванную, включала душ и плакала. А потом приводила себя в порядок и снова улыбалась этим троглодитам, которых очень любила.
Кстати, после развода я долго и сложно перестраивалась на меньшие объемы готовки. У меня ведь на кухне жили только пятилитровые кастрюли и громадные сковородки. И этого все равно не хватало. Одно время летала на выборы в другой город (занималась речевым коучингом с кандидатами) и оставляла мужикам еду на несколько дней. Одежда для них тоже была заготовлена впрок: постирана, поглажена и сложена в «шкаф Поплавской». Друзья считают его моим ноу-хау. Я изобрела систему выдвижных ящиков с картинками, как в детском саду. На одной — носки, на другой — майки, и так далее. Мужчинам оставалось лишь воспользоваться «навигацией».
Самый лучший период у нас, наверное, был, когда Сергей делал программу «Апельсиновый сок» с Владимиром Соловьевым и «Свободу слова» с Савиком Шустером на НТВ. Это было круто, я радовалась за мужа. Но Сережа, обещавший мне измениться, как и прежде, не занимался семьей. Для него был важен только собственный успех. Вскоре наступила очередная пауза в работе, и Гинзбург впал в депрессию, целыми днями ходил по квартире в халате, смотрел телевизор. За день выпивал одну-две бутылки вина. И орал на Никиту: «Отойди от компьютера! Отойди от телевизора! Яна, сделай с ним что-нибудь!» Клим уже нашел девушку и съехал, а с младшим сыном отец не мог найти общего языка.
Я всегда читала за него материал, который ему присылали. Но сценарий сериала «И все-таки я люблю...» сначала пробежал по диагонали Сергей, отложил и сказал: «В принципе неплохо, жаль, в конце такая чернуха, просто ужас». Я заинтересовалась, стала читать. Мне история очень понравилась, но Сергей не хотел за нее браться, капризничал. По-моему, опять боялся. Но в тот момент вопрос стоял остро как никогда. Простой слишком затянулся, и я абсолютно не кривила душой, когда говорила: «Если ты сейчас не возьмешь этот проект, то уже не поднимешься».
Поделилась своими бедами с подругой, модельером Леной Каричи. Она предложила: «Скажи мужу, что видела вещий сон». Я так и сделала:
— Знаешь, мне сон приснился. Если ты снимешь этот сериал, тебя ждет оглушительный успех.
Сергей встрепенулся:
— Да? В самом деле?
— Поверь, все будет прекрасно. Я тебе помогу.
И он запустился. Первое время страшно нервничал, мы вместе обсуждали, что и как снимать. А потом освоился, и его понесло. Я такого Гинзбурга еще не видела. Сергей вдруг превратился в павлина, не разговаривал, а вещал великие истины, видимо, опять почувствовал себя Феллини.
Когда сериал вышел, сутками просиживал у компьютера и читал отзывы. Висел на всех мыслимых форумах. Я удивлялась: «Послушай, это всего лишь сериал. Не полный метр, не какое-то кинематографическое событие. Очнись! Надо думать о следующем проекте!»
Как-то приехал домой с диском и ликующим голосом заявил: «Смотри, что мне написал Константин Львович!» Я прочла на диске: «Моему другу Сереже. К. Эрнст». Подарок главы Первого канала несколько лет стоял у нас на видном месте, Сергей демонстрировал его всем гостям и очень долго рассказывал, как общался с Эрнстом и снимал гениальный сериал. Люди не выдерживали, жаловались: «Яна, миленькая, это просто невыносимо! По сто раз одни и те же истории!» Я пыталась достучаться до мужа, но он меня не слышал. Однажды сказал:
— Ты не понимаешь! У тебя это было всегда, чуть ли не с рождения, поэтому ты не ценишь успех. А мне пришлось добиваться славы много лет!
Я остолбенела:
— О какой славе ты говоришь? Создателя сериала «И все-таки я люблю...»?! Побойся бога!
Сергей очень хотел успеха, славы, но ему не везло. Однажды закричал: «Ненавижу твои скобочки! Ненавижу!» Сначала я не поняла, а потом дошло. Рядом с его именем и фамилией журналисты часто указывали в скобочках «муж Яны Поплавской» или «муж Красной Шапочки». А он хотел совсем другого. И наступил момент, когда собственный успех стал для него самым важным, самым ценным. Все остальное отошло на задний план. Я уверена: если бы у Сережи ничего не получилось, глядишь, мы бы и прожили с ним всю жизнь. Но я ему помогала, была нянькой, соратником, выдумывала целые легенды — вроде этого вещего сна — и в каком-то смысле сама виновата в том, что все так сложилось...
Однажды поехала в автосервис. Начальником там Гена — мой давний друг и поклонник. Мы о чем-то разговаривали, пока ребята работали, и вдруг позвонил Сережа:
— Ты где?
— Меняю резину.
— О! А можешь поменять и на моей тачке?
— Ну ладно, постараюсь.
Повернулась к Гене:
— Ты не дашь мне парня на колесах — съездить за Сережиной машиной?
И тут он сказал:
— Ян, прости, я тебя очень люблю и, наверное, не вправе вмешиваться, но менять резину — не твое дело! Ты — звезда, женщина-мечта! Это мужчины должны за тобой ухаживать! Не может Золотая Рыбка быть у них на посылках! А ты вкалываешь как ломовая лошадь! С одной работы бежишь на другую, потом домой с мешками продуктов. Больно смотреть!
Я опешила: «А ведь Гена прав. Всю жизнь надрываюсь, а мужу нет до этого никакого дела». Вспомнила, как была по работе в другом городе и позвонил Сережа:
— У меня закончился загранпаспорт.
— Надо срочно в ОВИР. Посмотри на холодильнике номер телефона — на листочке.
— Какой ОВИР? — процедил он. — Там месяц будут паспорт делать.
— А от меня ты чего хочешь?
— Реши эту проблему!
— Не разговаривай со мной таким тоном!
— Ну хорошо, прошу, сделай мне паспорт!
— Да как я его сделаю в другом городе?
— Ну завтра, когда приедешь. Ты же все можешь — и паспорт оформишь за два дня!
Он вел себя грубо, и я уперлась рогом — не буду и все тут. Сережа перезвонил, стал извиняться: «Дорогая, любимая, прости! У меня сегодня такая тяжелая смена! Прошу тебя, помоги!» Я отходчивая, обещала помочь. А когда вернулась в Москву, все повторилось — уже с этими колесами.
Я не стала заниматься Сережиной машиной. И свою оставила на сервисе. Побрела домой. Шла и плакала, потому что впервые за несколько лет осознала то, что старательно скрывала от себя самой: у нас с Сергеем не получилось. Некоторым людям удается склеить разбитую чашку, знаю примеры. И мама говорила, что над семейными отношениями надо работать. Вот я и работала изо всех сил. Если бы Сережа занимался детьми, был хорошим отцом, возможно, терпела бы и дальше. Но он таким не был, и это убивало больше всего! Я рвалась на части, а Сережа рефлексировал: «Какой кошмар! Мне опять ничего не предлагают!» Надо было сказать: «Ну и что? Сделай что-нибудь сам, найди материал, продюсера». А я продолжала вдохновлять, уговаривать.
Сергей был зависим от меня и сам это понимал, говорил, что мы — сообщающиеся сосуды и всегда будем вместе. Называл меня своей кислородной маской:
— Я тобой дышу! Жить без тебя не могу! Помоги мне, скажи, что все будет хорошо!
Я отвечала:
— Ну конечно! Ты такой умный, талантливый! У тебя все получится!
А потом придумывала предлог, чтобы выйти из дому, шла к подруге и рыдала: «Я больше не могу! Нет сил».
Выгнать его в тот раз не получилось, он не ушел. Понял, что больше уже не вернется, я этого не допущу. И начался ад, который продолжался три года. Отношения были ужасные, мы неделями не общались, жили как в коммуналке. Я просто озверела и была готова на все, даже снять мужу жилье, лишь бы он избавил меня от своего присутствия.
Не знаю, чего он ждал. Когда сделаю квартиру Михалычу? Построю дом? Участок принадлежал Сережиной маме. Строиться на нем я не хотела, предлагала купить другой. Сережа убеждал, что у мамы чудесное стародачное место и нам такого не найти. Потом уговорил заняться стройкой. Дом сжирал уйму средств, но параллельно мы все-таки умудрялись откладывать деньги на общий счет. Никита собирался поступать в престижную школу в Нью-Йорке.
Как ни странно, через три года отношения у нас улучшились. Сергей переживал очередной простой, который его отрезвил. Однажды мы очень хорошо с ним поговорили, по-человечески, как раньше, и я опять размякла. Он умел разжалобить: «Янка, ты пойми, мне скоро пятьдесят, а в жизни ничего еще толком не было!» Я ему сочувствовала, но любви уже не испытывала. Впервые за двадцать пять лет увлеклась другим и этого не скрывала. Наоборот, честно рассказала Сереже и опять попросила уйти, верила, что мы еще сможем договориться. Он пообещал снять квартиру, а сам начал слежку. Сергею очень хотелось узнать, кто мой возлюбленный. Имени я не называла, но он его выследил и начал угрожать. Мы расстались, но и с Гинзбургом я жить не могла. Умоляла: «Оставь меня! Отпусти!» А он скандалил, бил посуду, ломал двери. Когда понял, что такими методами меня не проймешь, опять стал давить на жалость.
Как-то позвонил из дома, сказал, что плохо с сердцем, он умирает. Я в этот момент ехала на машине. Очень испугалась, крикнула: «Держись, еду!» Вызвала ему «скорую» и помчалась домой. Он не ждал врачей и не думал, что я появлюсь так быстро.
Выпил вискаря, закурил сигаретку. «Скорая» приехала раньше меня. Ребята позвонили в дверь, но Сергей не открыл. Тут в жутком состоянии прибежала я. Увидела у дверей медиков и подумала, что случилось самое худшее. Трясущимися руками отперла замки и потеряла дар речи. «Умирающий» возлежал на диване в клубах дыма. В одной руке у него была сигарета, в другой — бокал. Просто треш. Врачи все-таки сделали кардиограмму, сказали, что он здоров как бык.
В 2010-м Сергей начал снимать сериал про Мишку Япончика и предложил мне небольшую роль. На этот проект он возлагал большие надежды, считал, что успех будет равен успеху «И все-таки я люблю...». С удовольствием согласилась сниматься, но приехав в Одессу, почуяла неладное. Все прятали глаза. Оказалось, у режиссера роман. На сей раз с ассистенткой по актерам. Я Сергея не ревновала, наоборот — появление этой женщины давало надежду на мое освобождение.
Физическую измену, по-моему, можно простить в двух случаях: если безумно любишь человека и если он тебе абсолютно безразличен. Тысячи пар изменяют друг другу и делают вид, что ничего не произошло, из-за нежелания создавать проблемы, делить недвижимость, менять привычный образ жизни, круг друзей. Я Сергея уже не любила, но так жить не хотела. Сказала в сердцах, что поменяю замки. Он ответил: «Только попробуй! Я тут прописан! Приду с милицией — и тебе придется меня впустить».
Гинзбург был готов на все. Однажды приехал «советоваться» к Лене Каричи: «Слушай, может, положить Янку в клинику — подлечить нервы? Я ее люблю, а она твердит — уходи, уходи. Это что-то психическое». Лена была в шоке. Сережа так увлекся этой идеей, что стал играть в психиатра. Когда умоляла разойтись, садился напротив, смотрел в глаза и тихо говорил проникновенным голосом:
— Я-на, те-бе нуж-на по-мощь.
— Что за бред? Я совершенно здорова!
— Не-ет, ты боль-на!
Такие приемы обычно используют герои американских триллеров.
Будучи в Киеве на съемках еще одного фильма, пошла в Лавру. Надеялась получить какой-то совет от Бога. По дороге в храм встретила монаха, попросила помолиться о моей семье. Он очень странно взглянул на меня:
— А все же уже решено.
Я покрылась мурашками:
— Что именно? Я еще ничего не решила.
— Не волнуйся, — улыбнулся он, — скоро все поймешь.
Это было двадцать шестого декабря 2010 года. Я в тот день позвонила Сергею:
— Пожалуйста, давай расстанемся. Ты отпразднуешь Новый год с любимой женщиной, я — с мальчишками. Это ведь важно: как встретишь год, так и проведешь.
— Что за ерунда! — буркнул он. — Я люблю тебя и буду праздновать с семьей.
Новый год мы встречали с друзьями. Я бодрилась, делала вид, что все хорошо, но состояние было совсем не радостное. Ночью позвонила экстрасенс Нонна Хидирян, поздравила и спросила:
— У тебя что, плохое настроение?
— Да, неважное.
— Жди первое марта. Жизнь изменится.
— Как?
— Кардинально. Все будет по-другому, — и повесила трубку.
В конце января мы отметили пятидесятилетие Гинзбурга. Я организовала праздник, подарила мужу красивое кольцо. Пятьдесят — серьезная дата, не могла ее проигнорировать. Это было бы не по-людски. Первого апреля мы могли бы еще справить серебряную свадьбу...
Двадцать восьмого февраля состоялась премьера Сережиного фильма «Любовь-Морковь 3». На нее приехали американские продюсеры, затевавшие в России какой-то проект, и Гинзбург по своему обыкновению стал рассказывать, какой он крутой. Так разошелся, что я с трудом успокоила его и увезла домой. Он весь вечер налегал на виски.
Угомонился поздно, часа в четыре утра. Я вошла в спальню, посмотрела на спящего Сергея и вдруг подумала: «А что здесь делает этот человек? Почему он лишил меня возможности распоряжаться своей жизнью?» Встала у окна, посмотрела на ночное небо и взмолилась: «Господи, помоги, сделай так, чтобы он меня отпустил! Сил моих больше нет!» В этот миг и пришло очень простое решение. Я вдруг поняла, что это мне надо уйти из дома, а не ему.
Взяла большую сумку, сложила самое необходимое, как будто на неделю уезжала в командировку. Потом спустилась во двор и загрузила вещи в машину. На часах было пять. Вернулась обратно, легла на кровать и дождалась семи утра. Сергею нужно было встать в это время, ехать по делам. Я его разбудила, сварила кофе, приготовила завтрак. Он забеспокоился:
— Все хорошо?
— Да, прекрасно.
— Ты какая-то странная. Загадочная и веселая.
Мне и правда было легко и весело. Уходя, Сергей остановился у дверей: «Ты со мной не попрощаешься?» Обняла его, он прижал меня к себе: «Ну ладно, мне пора». Я посмотрела на мужа и подумала, что по крайней мере в этой квартире вижу его в последний раз.
Сыновьям сообщила, что еду на съемки, но буду на связи, и отправилась в Институт телевидения и радиовещания принимать экзамены у студентов. Потом неожиданно позвонила Алина, жена Александра Лазарева. Я спросила, не сдает ли кто-нибудь из ее знакомых комнату или квартиру. Подруга, не задавая лишних вопросов, сказала, что свободная квартира есть у них с Сашей: «Живи сколько нужно. Куда привезти ключи?»
Вечером встретилась с еще одной приятельницей — Мариной. Она была в курсе моих проблем. Я призналась, что ушла из дома:
— Ты не представляешь, что со мной творится. Такое чувство, что начинается другая, новая жизнь.
Она улыбнулась:
— Ну, вот ты и дождалась!
— О чем ты?
— О предсказании Нонны! «Жди первое марта». Забыла? Сегодня как раз первое марта, балда!
Эфирный продюсер Лера Садчикова, с которой мы работали на «CИТИ-FM», рассказала о моих проблемах адвокату Александру Добровинскому — признанному специалисту по бракоразводным процессам. Мы были знакомы. Александр Андреевич когда-то приходил на мою программу. И теперь предложил любую помощь.
— Да особой помощи и не потребуется, — сказала я, — нужно развести нас в течение двух недель или по крайней мере заставить Сергея покинуть квартиру.
— А имущественные споры? Материальные претензии?
— У Сергея все замечательно, в том числе и в личной жизни, не думаю, что ему от меня что-то понадобится.
Добровинский покачал головой:
— Так не бывает. Уж поверьте моему опыту.
Посоветовал заняться недвижимостью, съездить в банк, заблокировать счет, но я по наивности этого не сделала. Сергей звонил по десять раз на дню, клялся в любви, просил вернуться. Потом стал слать эсэмэски — нескончаемым потоком. Я не пошла на примирение. И через две недели Сережа, как я и хотела, покинул квартиру. Войдя туда, чуть не упала в обморок. Наш дом выглядел как после погрома. Не знаю, что искал Сергей. Я от него ничего не прятала и потом отдала все, что не забрал, — до последней тряпки и бумажки, включая фотографии и лекарства. Все вещи аккуратно упаковала в пакеты. Клим отвез их отцу.
Дня два мы с Никитой наводили порядок. Потом на машине отправились в магазин за продуктами и по дороге угодили колесом в яму. Полетел амортизатор. Денег на ремонт в кошельке было недостаточно, пошла в Сбербанк. И там выяснилось, что от немалых накоплений осталось шестьдесят девять тысяч рублей. У нас был общий счет, но у каждого своя банковская карта. Оправившись после шока, стала думать, что это значит. Почему именно шестьдесят девять, а не, скажем, шестьдесят? Сергей с удовольствием объяснил:
— Ты же Рак по гороскопу.
— И что?
— Вот и постой в соответствующем положении! Твой астрологический знак похож на число шестьдесят девять!
Но ему не удалось меня оскорбить или взбесить.
— Знаешь, дорогой, — очень спокойно ответила я, — когда-нибудь ты поймешь, что раком жизнь поставила тебя.
— Ты всегда меня ненавидела, желала смерти!
— Неправда. И теперь желаю тебе крепкого здоровья и долгих лет. Но почти уверена — умирать ты будешь в одиночестве. Во всяком случае, сделал все, чтобы у твоей кровати не стояли жена и дети...
Сергей лишил Никиту возможности получить образование за границей. У Гинзбурга оказались не только все наши совместные сбережения, но и загородный дом и квартира, обещанная бабушкой Климу. (Мой муж стал просто «мини-олигархом»!) Я, собственно, на нее и не рассчитывала, думала, Сергей будет там жить. А он продал эту «однушку» и купил себе двухкомнатную. Наверное, готовился и все прекрасно рассчитал. И я ему помогла своим уходом. За две недели можно провернуть и не такое. Так как все произошло до развода, предъявить претензии было невозможно.
А теперь о магии чисел. Заявление на развод Добровинский подал первого апреля, в день двадцать пятой годовщины нашего брака. Первое и единственное слушание состоялось тринадцатого числа. Развели нас не какого-нибудь, а двадцать пятого апреля. Гинзбург позвонил в ярости: «Ты со своим адвокатишкой специально все подстроила?» Но Александр Андреевич ничего не подгадывал под «говорящие даты». Все получилось случайно.
Первое время я была в шоке, не могла поверить, что Сережа нас обобрал. Для чего столько лет работала как вол? Чтобы оставить «приданое» бывшему мужу? А он всем рассказывал, какая я плохая, настроила детей против него, и поэтому, мол, сыновья не желают с ним видеться. Хотя старшему было уже двадцать шесть, а младшему почти пятнадцать и они сами могли во всем разобраться. (Как и мои друзья, отказавшие Сергею от дома.)
Клим с отцом общается, он вообще очень сердобольный. А Никита долго не хотел ни видеть его, ни слышать — даже по телефону. Однажды все-таки уговорила ответить на звонок Сергея. Скажу честно почему: чтобы потом сын не мог обвинить меня в том, что ему это запрещала. Я Никите ничего не запрещаю, он взрослый, и у него своя голова на плечах. Теперь сын иногда видится с отцом, но встречи их очень непродолжительны.
Сергей и раньше не интересовался детьми и после развода практически не платил Нику алиментов. Несколько месяцев отправлял по семь тысяч, по минимуму, видимо, чтобы не иметь проблем с законом. Потом вообще пропал. Хотя обязан платить, пока ребенок не получит среднего образования, а Никита еще учится в колледже.
В начале прошлого года папа вдруг стал присылать ему по пятьдесят тысяч. Я было обрадовалась: ну наконец-то заговорили отцовские чувства. Но сказка продолжалась недолго.
Бывшего мужа за прошедшие почти четыре года я видела всего один раз. Мы столкнулись в театре на премьере «Опасных связей». Он, бедный, так испугался! Даже жалко его стало. Сергей ходил по стенке, чтобы не пересечься со мной.
Сначала пришлось непросто: не было денег, работы, на меня навалилось отчаяние, но я нашла силы начать новую жизнь и теперь чувствую себя абсолютно счастливой. Прежде всего потому, что у меня замечательные сыновья. Клим — вполне состоявшийся режиссер. В прошлом году снял свой первый полнометражный фильм — черную комедию «Приличные люди» с Сергеем Шнуровым в главной роли. Я у него тоже сыграла и с нетерпением жду премьеры, которая состоится двадцать третьего апреля. Никита пока учится — в колледже предпринимательства на отделении аудиовизуальных технологий по специальности «фото- и видеотворчество». Но мне почему-то кажется, что он не будет этим заниматься, по натуре он — коммуникатор. Никуша живет со мной, и я этому не нарадуюсь. Счастье, что в доме такой хозяйственный и заботливый мужчина!
Я много работаю. У меня море идей, планов. И с личной жизнью все прекрасно. Пока не вижу мужчины, с которым могла бы жить, все-таки любовь и совместная жизнь — разные вещи, но уверена, что он ходит где-то рядом. А себя чувствую совершенно другим человеком, как будто болела, умирала и вдруг ожила.
Вывод из всей этой истории один: я, конечно, неисправимая идеалистка, если не сказать дура, и во многом виновата сама. Никто ведь не вынуждал так жить. Я сама себя заставила из-за детских надежд и глупых бредней. Считала, что у меня будет необыкновенная семья, а она получилась самой обыкновенной, не очень счастливой. Моя история не страшная, она не отличается от тысяч других. Я бы, пожалуй, переделала знаменитое высказывание Льва Толстого: «Все счастливые семьи счастливы по-разному, а все несчастливые одинаково несчастны».
Конечно, было больно и обидно, но, по большому счету, у меня нет претензий к Сергею. Важно ведь не то, что он совершил — это факты его биографии, — а почему. Потому что я сама его таким сделала. Женщине нельзя растворяться в мужчине. А я только и знала, что отдавала, отдавала: «На, возьми! У тебя не получается? Тебе плохо? Я помогу, мы же вместе!» И он брал. Сначала чуть-чуть и с искренней благодарностью, потом все больше и больше и уже как должное. Люди быстро привыкают к хорошему. А женщина должна понимать: самое ценное, что у нее есть, — не любовь и не мужчина, а она сама. Как только женщина в ком-то растворяется и ради любви начинает тащить на себе — все, она себя убивает. Но ради чего? Мы же не подписываем договор кровью и не продаем душу, когда связываем свою жизнь с каким-то человеком. Он не родной нам по крови, мы его толком и не знаем. Зачем же в угоду чужому мужчине уродовать и уничтожать себя?
Наверное, Господь так решил, что сильный должен быть «костылем» для слабого, добрый — для завистливого и злого. Мне не в чем себя упрекнуть, я отслужила Сергею, как рекрут в царской армии, двадцать пять лет. Жаль, что рухнули иллюзии Клима и Никиты по поводу брака родителей. (Если и дано мне было в жизни что-то особенное, необыкновенное, так это сыновья!) Несмотря ни на что, я хочу, чтобы они верили в идеальную любовь. Я в нее верила и всячески культивировала, но оказалось, что вырастила колосса на глиняных ногах.
Не надо искусственно продлевать жизнь любви, цепляться за прошлое. (Это ошибка многих.) Открывать «шкатулку» со своими главными драгоценностями — счастливыми воспоминаниями — и говорить, что не можешь их лишиться. Прошлого нет, есть только настоящее. Им и надо жить.
Вот такая она, моя совсем не страшная история...
Подпишись на наш канал в Telegram