Фильм «31 июня» появился на советском телевидении всего один раз. После того как в конце семидесятых сыгравший одну из главных ролей танцовщик Большого театра Александр Годунов попросил политического убежища в США, картину положили на полку.
Кольцо было шикарным: из расплавленного, словно текущего золота, с черной жемчужиной. Я купила его в Токио, с беспечностью молодости потратив все заработанные на гастролях деньги. А через десять лет, когда меня утвердили на главную роль в фильм «31 июня», выяснилось, что это украшение подходит к платью принцессы Мелисенты. Снималась с ним всю картину. На премьере, когда в зале зажегся свет, опускаю глаза — жемчужины в кольце нет, выпала! Члены съемочной группы пошли праздновать, а мы с мужем ползали под сиденьями, опрашивали уборщиц. Так и не нашли. Меня успокаивали: «Забудь. Камень ушел — слезы увел. Ты заплатила этим жемчугом за прекрасный фильм. У него будет счастливая судьба».
Как же они ошибались! «31 июня» появился на советском телевидении всего один раз. После того как сыгравший одну из главных ролей танцовщик Большого театра Александр Годунов попросил политического убежища в США, картину положили на полку. Я боялась, что она устарела, будет казаться смешной. Но сегодня, когда ее вновь начали показывать, продолжаю получать письма с объяснениями в любви моей принцессе. Математик из Канады даже признался: Мелисента произвела на него такое впечатление, что он начал профессионально заниматься возможностями переходов во времени и сделал открытие, послужившее толчком к усовершенствованию мобильной связи.
— Вы с детства знали, что красивы?
— Да нет, помню, педагог в балетном училище сказала: «Надо трудиться! Думаешь, всего добьешься одними глазками?» Я перепугалась: что не так с моими глазами?! Любовалась родителями, которые были очень хороши собой, но себя со стороны не оценивала. Особенно когда рядом была такая красавица, как мама.
В три года я увидела по телевизору Майю Плисецкую, танцующую «Умирающего лебедя», — и все. Детское сознание заполнилось одной мечтой — быть балериной. Плисецкая на всю жизнь стала моим горизонтом, к которому я в своей работе то приближалась, то отдалялась. А уж когда бабушка, которая в юности тоже грезила балетом, отвела меня на «Щелкунчик» в Большой театр! Я должна была танцевать в его стенах!
Дома постоянно твердили: если хочешь чего-то добиться — необходимо учиться и работать, работать и учиться. Мама была инженером, у папы — два высших экономических образования, диплом Академии внешней торговли. Отец служил в Госснабе, а последнее место его работы — Арбитражный суд. При этом Евгений Викторович поет, играет на пианино, на аккордеоне. Хотя музыке никогда не учился, таким обладает слухом, что с легкостью подбирает любое произведение. Его родня — с Волги, из деревни Кривцы. Мой прадед Яков Трубников был ямщиком и имел такой сильный голос, что однажды перепел самого Шаляпина! Федор Иванович впоследствии об этом вспоминал.
В три года меня отдали в детский сад. Рядом на Петровке был балетный кружок. Работавший недалеко папа прибегал в обед и на время дневного сна отводил меня туда. Спать мне не нравилось, и я с удовольствием танцевала. Но, конечно, в основном мной занимались бабушка с дедушкой — мамины родители. Когда исполнилось четыре, родился брат Витя. В комнате в коммуналке, где мы жили, стало совсем тесно, и меня на время переселили к маминым родителям. Я, конечно, обижалась. Мама вспоминала, что даже забиралась к брату в постельку, чтобы на меня тоже обратили внимание.
Судьба Вити сложится трагически. Он вслед за мной мечтал о балете, но папа посчитал, что это не мужское дело. Брат стал водителем, работал на международных перевозках. Но мечту не оставил: много лет безуспешно поступал на актерское отделение. Так любил театр, что устроился в самый тогда модный Театр на Таганке осветителем. К сожалению, Витя не смирился с тем, что не удалось стать актером, в какой-то момент опустил руки, впал в депрессию и умер в пятьдесят лет. Мама ушла через пять лет после Вити, она безумно его любила и тосковала.
Бабушка с дедушкой со стороны мамы жили устоявшимся московским бытом. Без телевизора, но с отличной библиотекой, а я обожала сказки. Бесчисленная родня приходила на блины, постоянно пили чай. Дед держал певчих кенаров! В свое время он был царским офицером, в Первую мировую войну командовал батальоном. В 1917 году вернулся с фронта с сильной контузией, встретил мою бабушку, которой тогда было семнадцать, она только окончила гимназию. Помню, все вокруг удивлялись: «Наташа — солнышко! Всегда улыбается!»
Это бабушкин завет, гимназическая премудрость: «Если плохое настроение — на улицу не выходи. К людям надо относиться только с доброжелательностью». У дедушки Вани тоже был зарок: «Пока не дал слова, ты его хозяин. А раз дал — ты его раб». Мне было тринадцать, когда дед, встретив меня из училища и привезя домой (родители уже забрали к себе), признался в лифте, что плохо себя чувствует. Но просил никому не говорить. Я послушалась: он так меня учил. А дедушка через несколько часов умер от разрыва сердца. Мама потом укоряла: «Как ты могла промолчать?!»
В семье меня не жалели, да я этого и не ждала. Когда, пройдя через кружки и студии, поступила в хореографическое училище при Большом театре, даже в плохом самочувствии не признавалась: привыкла, что балет — это всегда преодоление. В студиях занимались на полупальчиках, а в училище нас начали ставить на пальцы. Ноги — в кровь. Специальных гелевых прокладок, как сейчас, тогда не было, и мы заклеивали раны пленкой от сырого яйца, а сверху — пластырем. Но кровь все равно просачивалась через пуанты. Дома не жаловалась: боялась, что заберут из училища. Пропадала там с девяти утра до девяти вечера. Нагрузка — ого-го! Общеобразовательная школа, профессиональные классы — исторический, классический, народный танец плюс музыкальная школа. Я старалась как умалишенная и уже с первого класса попадала во все концерты.
Выступала на сцене Кремлевского дворца, Большого театра, где танцевала ведущую партию в балете «Цветик-семицветик», главного амура в «Дон Кихоте» — колола стрелой в сердце гордую Китри — саму Майю Плисецкую. И была Пахитой в одноименном балете на выпускных концертах училища. При этом страшно не любила репетировать! Мне надо было сразу на сцену, где я научилась моментально концентрироваться. Лет в пятнадцать, когда меня срочно вызвали из дома отдыха на международный конкурс, без всяких репетиций выступила и получила за лучшее исполнение номера «Вальс» на музыку Петрова диплом лауреата, подписанный самим Юрием Николаевичем Григоровичем.
В нашу новую трехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте папа заказал балетный станок, который можно было вешать на дверь — напротив трюмо. Ежедневно занималась, а со стен на меня смотрели портреты первых красавиц советского кино, вырезанные из календаря: Элина Быстрицкая, Анастасия и Марианна Вертинские — я их обожала! Но когда саму утвердили на роль в картине «Хуторок в степи» — отказалась. В то лето мне предстояло поехать на первые зарубежные гастроли. Ассистент режиссера спросил: «А кого вы можете порекомендовать? Кто на вас похож?» Я предложила Свету Орлову, которая училась на класс младше. Ее утвердили. Впоследствии Света удачно вышла замуж, снималась во многих сказках. Но случилась трагедия — ее супруг неожиданно умер совсем молодым, и она из кино ушла.
В те первые гастроли мы проехали на поезде через всю Европу. Сели в вагон, обитый красным бархатом, на Белорусском вокзале, а через трое суток вышли в самом центре Парижа, у «Галери Лафайет». А потом понеслось: Марсель, Лион, Ницца, Монте-Карло, Валенсия! Шестнадцать лет мне исполнилось в Бильбао. Пошла в магазин и купила себе лохматого плюшевого кота. Ну совершенным была еще ребенком. Родители собрали в поездку полный чемодан шоколадок и красной и черной икры, чтобы я поддерживала силы. Сладости я потихоньку ела, а икру провозила больше месяца. Баночки уже начали вздуваться. К счастью, сообразила рассказать об этом ребятам. Они решили: «Ничего страшного. Икра пустила сок!» — и враз все слопали. А самое сильное впечатление на меня произвел магазин пряжи. Тогда в Москве умирали по мохеру, я привезла маме мешок ярких разноцветных мотков шерсти, они с бабушкой навязали свитеров.
К слову, родители ни разу за границу не выезжали, и я подсмеивалась над папой — он до сих пор припоминает — дескать, я ваших академий внешней торговли не кончала, а побывала в шестидесяти пяти странах! Конечно, за нами следили педагоги, поодиночке гулять не разрешалось, даже в универмаг отвозили организованно, на автобусе. Причем в самый дорогой — чтобы сразу потратили все деньги. Но вот что интересно: всегда привозила себе кучу нарядов, но надевать их в Москве стеснялась. Это на сцене для меня не существует границ и зажима, в жизни совсем иначе.
Подростком я даже беспокоилась: со мной что-то не так! Волновалась, что совершенно бесчувственная. Хотя на сцене всегда была максимально эмоциональна. К выпускному классу многие девочки уже заводили романчики. Особенно с эстрадного и русского народного отделений, куда переводили тех, кто начинал поправляться, терять форму: учиться там было легче. Ходил даже слушок, что у одной девочки отношения со взрослым мужчиной, они живут как муж и жена. Это стало для меня настоящим шоком! Из-за душевной инфантильности и невинности я отказалась и от следующего предложения в кино: прямо в троллейбусе меня позвали пробоваться на главную роль в фильм «Романс о влюбленных». Безумно понравился сценарий, но я сказала «нет», понимала, что достойно не сыграю. Не только потому, что не смогу сниматься обнаженной, буду зажата. Главное — не вытяну роль на эмоциональном уровне, не сыграю любовь, не испытав ее в жизни. Режиссер Андрей Кончаловский очень удивился и отдал роль Елене Кореневой.
Возможно, у меня просто было медленное развитие. Но никто не нравился! За время учебы был только один роман — телефонный. Целый год мне звонил парень из училища: беседовали часами. На философские, исторические темы, космос обсуждали. Но когда встречались в коридорах, я, страшно стесняясь, опускала глаза и, здороваясь, проходила мимо. Хотелось только танцевать, смотреть кино, слушать музыку. Даже упросила родителей отправить меня в пионерский лагерь в Анапу: надеялась узнать наконец, как другие общаются с мальчиками, проникнуться какой-то романтикой. Но я — маленькая, худенькая — попала в младший отряд, где все сорок человек оказались девочками!
К окончанию училища я уже восемь лет танцевала на сцене Большого театра, знала весь репертуар. Была круглой отличницей. И вдруг на выпускном экзамене мне ставят четыре! Это значило, что я не имею права на распределение в Большой, только в Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, сегодня МАМТ. А я ведь видела заявку из Большого на Трубникову!
— Попасть в главный театр страны можно было только по блату?
— Не хочется ворошить старую историю, но дело совсем в другом. Так решили мои преподаватели. Балетмейстер МАМТа пообещал им, что сразу предложит мне ведущие партии. Но когда я пришла в театр, один из педагогов сказал совсем иное: «Да, ты будешь везде солировать. Но при одном условии: никаких романов, никаких замужеств, ни с кем не встречаться». Я сразу поняла, что он имеет в виду: от меня требовались не только профессиональные данные. Это было неприемлемым, и я вместе с другими девочками пробивалась на общих условиях — через кордебалет.
Как же мне было обидно, как я плакала! Ведь мечтала попасть в труппу Большого театра с трех лет! Еще вчера девочки из училища собирались у меня дома на Новый год — всегда звала весь класс, а тут перестали здороваться. Слышала лишь пренебрежительное: «А, это ты? Ну-ну...» Мол, если не попала в Большой театр, то и звать тебя никак. К слову, в фильме «31 июня» снималось несколько человек из кордебалета Большого, увидев меня на площадке, они поздоровались так же снисходительно. Думали, я просто танцовщица на картине, не знали, что у меня главная роль! Много лет обида жила в душе, и порога училища я не переступала. Но потом знакомая балерина попросила показать своим ученицам один танец. Я пришла. И обнаружила, что среди фотографий выпускниц висит мой портрет из «31 июня»! И обида ушла.
Родители посчитали, что МАМТ — отличный вариант: в Большом тяжело пробиться, а здесь точно стану солисткой. И действительно, станцевала на его сцене более тридцати сольных и ведущих партий и работаю до сих пор, перейдя на актерские роли. Хотя первые два года даже спектаклей МАМТа не смотрела, просто ноги не шли. Тем более что профессиональные данные тамошних артистов оказались совсем не такими, как у солистов Большого театра.
Я заинтересовалась смежными видами искусства. Мне повезло: получала приглашения в фильмы и спектакли, которые ставил знаменитый хореограф Михаил Лавровский: «Откровения», «Кафе-квартал», много было интересных проектов. Работала в антрепризе по Бунину как драматическая актриса. Снималась в музыкальном фильме итальянского режиссера Элеоноры Вольпе «Слепые». Да и в МАМТ меня со временем затянуло. Поняла, что пусть у артистов на сцене небольшие профессиональные балетные данные, но все они необыкновенно ярко работали как актеры.
В Большом более классический репертуар, а в МАМТе я танцевала по-настоящему драматические партии, например Флер де Лис в «Эсмеральде», в «Риваресе» играла сразу две роли — Паолы, матери Овода, и цыганки Зиты. Мне посчастливилось работать с народной артисткой СССР Виолеттой Трофимовной Бовт, подготовила с ней три партии: Пахиту, Марью в «Степане Разине», Купаву в «Снегурочке», за что получила диплом лауреата фестиваля «Московские звезды». Это была фантастическая школа.
— В то время ваше снегурочье сердце кто-то, наконец, растопил?
— Нет! Хотя поклонников было предостаточно. Даже свой фан-клуб появился, причем в Лондоне! Как-то меня сфотографировали выходящей из театра после спектакля: в белой шапочке, с белым воротничком. И в газете The Moscow News напечатали мой портрет на первой странице: мол, образован клуб поклонников этой балерины.
Я переживала, что не знакома ни с кем из драматических артистов. Однажды в троллейбусе на Пушкинской площади один из них, из театра «Ленком», снимавшийся в те годы в популярных детективах, со мной заговорил. Пригласил в театр. После, провожая домой, читал стихи, просил о свидании. Он мне очень нравился! Но когда захотел узнать мой телефон, я сказала:
— Мне неудобно, чтобы вы звонили. Дайте лучше свой номер.
— Не могу.
— Тогда мы не сможем общаться.
Поняла, что он женат, а в роли любовницы себя не представляла. Впоследствии, когда встречалась на съемках с артистами «Ленкома», они передавали от него приветы. В другой раз позвонил незнакомец:
— Я видел вас на сцене. Хотел бы пригласить в театр.
— Но я вас не знаю! Не пойду!
— Не волнуйтесь, меня там не будет.
— Как «не будет»?
Предложение заинтриговало, я согласилась. С тех пор так и повелось: приходила после его приглашения в какой-нибудь московский театр, забирала у администратора пропуск и сидела одна в центральной ложе. В антракте билетерши приносили коробочки с конфетами. Для меня это было большой школой — пересмотрела репертуар всех московских драматических театров. Я понимала, что неведомый ухажер отчего-то стесняется знакомиться. Так продолжалось больше года, пока не получила приглашение в Театр сатиры. Все прошло по известному сценарию, но тогда я уже начала общаться с будущим мужем Анатолием, и он с приятелем встретил меня после спектакля и зазвал поужинать в ресторан Дома кино. Поздно вечером звонит поклонник:
— Как вы могли?
— Что случилось?
— Ходили в ресторан с другими! Оказывается, для вас важны рестораны и прочая мишура, а не истинные чувства!
— Но вы не ставили никаких условий...
Он наговорил гадостей. Но описал место, где мы сидели в ресторане. Напрягла память и вспомнила этого человека: в зале народу было немного — страшненький, маленький. На этом все и закончилось. Потом увидела его в какой-то телевизионной программе. Оказался вторым режиссером с «Мосфильма». Но наши романтические беседы и увиденные мной спектакли — прекрасные воспоминания.
С танцовщиком МАМТа Анатолием Кулаковым меня свела работа. В революционном балете «Прозрение» нас поставили в пару. Не думаю, что это повлияло: партнерство на сцене не имеет никакого отношения к реальным эмоциям. Балетных в этом смысле можно сравнить со спортсменами: какие у тяжеловесов отношения со штангой? Но мы начали общаться.
Анатолий старше меня на десять лет. К тому моменту уже успел побывать в краткосрочном браке. В детстве он занимался одиночным фигурным катанием, в одиннадцать лет был чуть ли не чемпионом Москвы. Мог с места, не приседая, на прямых ногах запрыгнуть на рояль! По совету педагога, с которым занимался хореографией, поступил в балетную школу. Летом во время каникул Толя снимался в главной роли в фильме «Сомбреро». Съемки проходили в Крыму, половина пленки оказалась в браке, процесс затянулся, и в училище Толя приехал только к ноябрю. И его отчислили! Спустя почти год Толина мама столкнулась с автором сценария «Сомбреро» Сергеем Михалковым. Он спросил:
— Как поживает Анатолий?
— Плохо! После вашего фильма его выгнали из училища!
Через несколько дней Михалков опубликовал в «Правде» статью «Типаж — коротенькое слово» о том, как жестоко обходятся с детьми, которые заняты в кино. Тут же Толину маму вызывают в Министерство культуры и объявляют: простите-извините, ваш сын восстановлен. Но год он потерял. Толю потом часто приглашали в кино, например в «Приключения Кроша», однако родители были категорически против. Хотя на гонорар, полученный за «Сомбреро», смогли купить машину «москвич»!
Мы с Толей оттанцевали первый сезон «Прозрения» и... прозрели. Но близких отношений у нас долгое время не было. Как-то летом он пригласил приехать к нему в Сочи, в гостиницу «Жемчужина». Рассказала маме:
— Молодой человек пригласил в Сочи. Ехать или не ехать?
— Давай поедем!
Анатолий встречал меня на вокзале с шикарным букетом, а из поезда вывалили трое — я, мама и брат! Он чуть в обморок не упал. Я поселилась с мамой, а Толя с Витей. Уже потом он признался, в каком был ужасе: выбить еще один номер было практически невозможно, приходилось переплачивать, дарить подарки, Анатолий все время боялся, что кончатся деньги. В какой-то момент я обратилась к папе, уже ставшему большим начальником, и он воспользовался своими связями: нам продлили номера без проблем.
Но принял папа Анатолия далеко не сразу. Родителей смущала серьезная разница в возрасте. А потом отец узнал, что Кулаков — невыездной. Толю считали неблагонадежным. Папа боялся, что такой брак может отразиться на моей судьбе.
Выпускать мужа из СССР перестали задолго до нашего знакомства. Он работал в хореографическом концертном ансамбле Игоря Моисеева «Молодой балет». На зарубежных гастролях его сосед по гостиничному номеру попросил политического убежища. Советские танцовщики часто оставались на Западе: язык балета не требует перевода. Достаточно вспомнить уехавшего еще в 1961 году Рудольфа Нуриева. В ту же поездку «невозвращенцем» стал еще один артист, гастроли перекроили: вместо поездки в Панаму артистов отправили на социалистическую Кубу. А уже в Москве Толю вызывали куда следует, пеняли, что не предупредил о намерениях соседа. Но он ни о чем не знал! С тех пор и записали в неблагонадежные.
Плисецкая, услышав об этом, сказала: «Следовало сделать наоборот. Он имел те же возможности остаться, но вернулся!» После этой истории маленький коллектив звезд «Молодого балета» стал распадаться. Артисты поняли, что больше за границу их не выпустят, и начали уходить. Солист и приятель моего мужа Саша Годунов ушел в Большой театр, а Толя получил тяжелейшую травму — разрыв ахилла, был в гипсе, на костылях. Когда более или менее восстановился, устроился в МАМТ, куда через несколько лет распределилась я.
Если кто из моей родни никогда в Анатолии не сомневался, так это бабушка. Она первой заметила, что я изменилась: всегда все ей выкладывала — мне просто нечего было скрывать, а тут закрылась. Впервые влюбившись, старалась оберегать это чувство, не расплескать его. Бабушка всю жизнь проработала в хирургии и привыкла резать по живому, была человеком прямым. Увидев Толю, сразу сказала: «С ним я тебя отпускаю». Остальные крутили пальцем у виска: «Зачем он тебе нужен? Кулаков бесперспективный!» Беда в том, что жизнь балетного солиста очень коротка. Если десять лет не ездить на гастроли, то начинают оттеснять, отбирать роли. Зачем репетировать с тем, кто не сможет никуда поехать с труппой? И человек остается без работы, без денег.
Толе пытался помочь мой папа, задействовавший свои связи на самом верху. Спустя годы его выпустили в ГДР, потом в Чехословакию. Наконец мы полетели в Португалию! Казалось, жизнь налаживается. И вдруг — бац! На гастролях Большого театра в Японии остаются ближайший Толин друг Миша Мессерер и его мама Суламифь, известная балерина, воспитавшая Майю Плисецкую. Мужу заявили: «Что-то нам подозрительно. Все ваши друзья бегут на Запад. С чего бы это?» И он вновь стал невыездным.
Конечно, Толя очень переживал из-за своего положения. И всегда много работал, просто вкалывал. Когда мы еще только встречались и театр возвращался с гастролей, он всякий раз приезжал за мной на новом автомобиле, чтобы не ударить в грязь лицом перед балетными. Толя красиво ухаживал: потом я узнала, что он постоянно занимал деньги, пытаясь перекрутиться. Чем сразил окончательно — фантастически водит машину. Мы часто ездили в Шереметьево, где ресторан работал и ночью, Толя выжимал на трассе сто шестьдесят, а я люблю скорость. Путешествовали в Таллин, в Ленинград и в Сочи с Мишей Мессерером и Наташей Седых — Настенькой из фильма «Морозко», за которой тот ухаживал.
Однажды, когда вез меня после спектакля домой, Толя буднично спросил: «Сколько можно встречаться? Давай уже выходи за меня замуж». Но я еще полгода упрямилась: «Зачем? И так все хорошо!» Боялась, что неустроенный советский быт, к которому я, окруженная заботой мамы и бабушки, была совсем не готова, разрушит наши отношения, и любовь рассеется. Но в конце концов сказала «да». Подвенечное платье решила купить на гастролях в Греции. Платили нам всего по семь долларов в сутки: в тамошнем свадебном салоне был шикарный выбор, но я наскребла только на флердоранж — ландыши с натуральным жемчугом — и на фату.
На свадьбу мы чуть не опоздали. Заехать за мной и родней перед регистрацией в Грибоедовском ЗАГСе вызвался Мессерер. И он, и особенно Суламифь — педагог Большого театра, хорошо зарабатывали, и у них было аж две машины. Все ждали благородную черную «Волгу», а Миша подъехал к дому на красных «жигулях» и почему-то не поднялся, ждал часа полтора в машине, пока мы в квартире сходили с ума. «Вот, пожалуйста, я тебя предупреждал! — нервничал папа. — Я бы мог отвезти тебя на «Чайке»!» Мы еле-еле успели в ЗАГС и помчались в «Метрополь», где уже давно ждали гости.
Первым нас встретил Марис Лиепа. В училище он был мастером Анатолия, а мне преподавал дуэтный танец, потом мы снимались вместе в фильме «Размолвка». Марис возмутился: «Я всегда везде опаздываю, прихожу на сорок минут позже. Но я звезда! А вы явились позже меня!» Подарил нам вазу со словами: «Чтобы никогда не смогли ее разделить. Если, не дай бог, будете расходиться, придется разбить». Ваза до сих пор цела.
С Марисом мы продолжали общаться. Толя всячески пытался поддержать его, когда народного артиста СССР в сорок пять лет отлучили от сцены Большого. Его отправили на пенсию и больше не пускали в театр, отобрав пропуск. Помню, в 1986 году Лиепа позвал нас на свое пятидесятилетие в «Националь». За несколько лет до этого он уже станцевал в своем последнем «Спартаке». Толя сказал тост в честь именинника, обращаясь к присутствующим тут же космонавтам, композиторам и другим уважаемым лицам, с призывом как-то помочь артисту, не оставлять его. Через полтора года Марис пришел на Толин день рождения. Мы его не узнали: из фантастической красоты мужчины он превратился в дряхлого старика. Толя изумился:
— Господи, Марис, что вы с собой делаете?
— Я себя убиваю. Просто у меня нет пистолета.
Он не видел своей жизни без балета. Начал выпивать...
После свадьбы Анатолий переехал к нам. Брат как раз ушел в армию, с родителями у нас были разные режимы дня, так что уживались легко. Единственное, о чем попросил Толя, — чтобы готовила ему я: как правило, этим занимались мама с бабушкой. Пришлось научиться. Впоследствии, когда бабушка умерла, выменяли квартиру и съехались с Толиной мамой (с мужем она была в разводе). Промучились пять лет: она меня не воспринимала, видимо, ревновала к сыну, боролась за его внимание. Было время, когда я в театре репетировала две роли в «Золушке» — мачехи и сестры, сдавала сессию в ГИТИСе, куда поступила на хореографа (у меня редкий диплом — режиссура балета и педагог-балетмейстер), а по ночам снималась в фильме «Фантазер» по мотивам оперы «Порги и Бесс». Я практически не спала, но свекровь бурчала: «Еще неизвестно, что это за ночные съемки! Хороша жена!» Если я мыла перед спектаклем посуду, слышала, как она хмыкает подружке по телефону: «Боже мой, она нацепила перчатки! Ишь ты!» В какой-то момент мы разъехались — и все наладилось, а с папой Анатолия всегда были самые теплые, родственные отношения.
Толя всегда и во всем меня поддерживал. Я мечтала о кино, но оно, видимо, на меня обиделось, когда отказалась от «Хуторка в степи», и жестоко мстило. С огромной радостью ездила на фото- и кинопробы, но раз за разом получала отказы. Приглашали меня только как танцовщицу. Особенно запомнился фильм Марка Захарова «12 стульев», где я должна была сыграть капитана корабля из фантазии Остапа Бендера. В театре всего пару лет работала, а мне поручили учить самого Миронова! Андрей такой вежливый, старательный, будто я — профессор. Сразу предупредил, что запоминает медленно. Как он репетировал! Небольшого росточка, полненький, а добивался филигранной точности, легкости. Я — профессионал, чтобы устать, должна оттанцевать девять часов кряду, но уже с ног валилась, а ему хоть бы что!
Была убеждена, что и пробы на главную роль в фильме «31 июня» закончатся пшиком. Никому о них не сказала. На гриме мы столкнулись с Иннокентием Смоктуновским, который тоже снимался на «Мосфильме». Сказала ему:
— Уверена, что, как всегда, не утвердят. Но мне очень нравится пробоваться. Каждый раз — как новый спектакль.
Иннокентий Михайлович меня будто благословил:
— Ерунда, все получится! Я долгие годы мечтал о дочери, уже разуверился, и тут на свет появилась Маша. Нельзя терять надежду!
И правда — все получилось. Уже потом узнала, что режиссер Леонид Квинихидзе за меня боролся: брать на главную роль балерину было не принято. Очень ему за это благодарна. Квинихидзе сразу предупредил: чтобы сыграть принцессу, необходимо спрятать всю мимику, скрыть эмоции. «Вы должны оставаться сдержанной, не показывать лицом ни радости, ни гнева. Важны только глаза», — учил он. Поначалу было трудновато, ведь по жизни я хохотушка.
На грим меня вызывали ранним утром, часам к семи. А вечерами я еще дотанцовывала в театре перед тем, как уйти в летний отпуск. Первые дни Леонид Александрович обязательно заходил в гримерную. Подойдет сзади, посмотрит на меня, еще умытую, не подкрашенную, и говорит: «Боже, какой кошмар! Кого я утвердил на роль? Надеюсь, ты не пила на ночь — иначе будут видны отеки. А мне нужна юная актриса с чистым лицом».
Оператор Илья Миньковецкий всех мучил, выставляя планы по пять часов. Квинихидзе кусал себе локти, но молчал: знал, что Илья — мастер выдающийся. Леонид сразу показывал нам отснятые дубли, весь материал. Уже после первого просмотра перестал проверять, как актриса выглядит: его все устроило.
Поначалу сильно нервничала. В танце была уверена, а вот насчет драматических способностей сомневалась. Опасалась, что на меня будут смотреть снисходительно: дескать, что с нее взять — танцовщица! Но отношения в группе сложились хорошие, я даже отмечала на «Мосфильме» свой день рождения. Анатолий привез наготовленное мамой и бабушкой, накрыли стол в самой большой гримерной и отпраздновали всей группой.
— Николай Еременко, сыгравший возлюбленного вашей героини, пытался ухаживать?
— Поначалу он посматривал. Как, кажется, и на остальных девушек. У Еременко, конечно, было мужское обаяние, для кино он фантастически красив. Но балетные любят идеальные пропорции и формы. Когда прихожу на работу, глаз отдыхает: все время вижу «золотое сечение». А Коля был несовершенен: крупная голова, узкие плечики. Он быстро понял, что в моем случае ему ничего не светит, и мы стали общаться просто по-дружески. Постоянно хохмили. Он, кстати, боялся как раз хореографических сцен, все время повторял: «Мне лишь бы не танцевать. Не дай бог!»
«31 июня» долго мурыжил худсовет «Мосфильма». Чего только не подозревали! Сравнивали науку драконографию из фильма с политэкономией. А XII и XXI века, в которые происходит действие, — с сопоставлением социалистического Востока и капиталистического Запада. Тем не менее состоялась премьера в Доме кино, а вечером 31 декабря 1978 года «31 июня» показали по телевидению. Но перед самым Новым годом у людей находятся заботы поважнее, чем внимательно смотреть телевизор. Наша картина должна была разделить счастливую судьбу «Обыкновенного чуда», телепремьера которого состоялась в полдень следующего дня. К слову, фильмы снимали в соседних павильонах и у нас даже корона была одна на двоих королей — сыгранных Владимиром Зельдиным и Евгением Леоновым. Но «Обыкновенное чудо» потом часто повторяли, а о «31 июня» надолго забыли.
О том, что в августе 1979 года мой партнер по картине и великий танцовщик Александр Годунов попросил политического убежища в США, мы узнали от Квинихидзе. Жили тогда поблизости, он позвонил: «Ребята, приезжайте». Следующие трое суток просидели, склонившись над радиоприемником, по которому слушали радио «Свобода» и другие «вражеские голоса». Только так можно было узнать, что происходило в аэропорту Кеннеди. На гастролях Большого театра Саша решил остаться в Америке, его жена, балерина Людмила Власова, потребовала возвращения в СССР. Ее несколько дней продержали в самолете «Аэрофлота» прямо на взлетном поле.
— По вашей версии — что тогда все-таки случилось?
— Не люблю придумывать за других людей. Слухов ходило много. Когда балетные артисты оставались на Западе, все мы очень расстраивались: понимали, что больше не увидим фантастических танцовщиков. Естественно, никто никогда не считал их предателями. Все понимали, что артистами движет желание работать с лучшими балетмейстерами мира на великих сценах. Наша пресса трубила, что Годунов — перебежчик, а Власова — истинная патриотка, но мы смотрели на случившееся совсем с другой стороны и считали иначе. Мила просто бросила мужа, который ее очень любил. Я сама была свидетелем их отношений, ведь оба играли в «31 июня». Первое время меня поражало, что Саша, если у жены нет съемочного дня, даже в буфет не ходит. Зову перекусить — отнекивается: «Нет-нет, буду ждать Милу». Она приходила, спрашивала: «Сашенька, будешь творожок?» И он, огромный, похожий на скандинавского бога, послушно ел творожок за тринадцать копеек. А мы восторгались личными бриллиантами Милы, в которых она снималась: все были натуральные, чистейшей воды.
Но сила его любви открылась только после бегства в США. Еще на гастролях с училищем мы сдружились с переводчицей, которая нас сопровождала. И потом периодически встречались с ней в кафе «Метелица» на Калининском проспекте. Сразу после отъезда Годунова она поехала в Америку, где его навестила. Рассказывала, что Саша в чудовищном состоянии: живет затворником в пятиметровой комнатушке, несколько месяцев не выходит на улицу. Человек просто умирал. И это — великий танцовщик, который не мог существовать без балета! На «Мосфильме» были мраморные полы, такие холодные, что в перерывах между съемками промерзали ноги. Все шли отдыхать, а Саша делал балетный станок. И так каждый день! Он снимался в длинной рубашке, в кадре вся фигура видна не была, но всегда танцевал в полную ногу. И даже зная, что будет только крупный план, прыгал с трех метров на колени!
Годунов, скажем так, мог позволить себе «расслабиться». Но если за кулисами театра шел чуть пошатываясь, на сцену выходил как бог. Открутит семнадцать пируэтов, опустит медленно ногу, и мы, артисты, орем от восхищения так же, как публика в зале. Анатолий рассказывал, что в детстве Саша занимался прыжками в воду, там и приобрел удивительную координацию.
Годунов и Власова никогда не были сопоставимыми величинами. К тому же на момент отъезда Саша находился в самом расцвете. А Мила, будучи старше, уже дотанцовывала: в Большом театре всегда жестко придерживались дисциплины и выходили на пенсию, как и положено, в тридцать пять плюс-минус пара лет. Если бы она выбрала Годунова, могла бы стать его менеджером, всячески помогать. Но она вернулась в СССР и спустя короткое время вышла замуж за оперного артиста, исполнявшего партию Годунова.
А ведь Сашу, по сути дела, подставили. В истории был замешан известный фотограф по фамилии Блиох. Он был Толиным приятелем и первым сказал, что мне надо сниматься в кино, и даже сделал мои портреты. Блиох учился в балетном училище и, хотя его не окончил, знал балетную специфику и чувствовал танец, прыжки. Он эмигрировал за несколько лет до Саши, и когда Большой театр приехал в США на гастроли, зазвал Годунова в его трехдневный перерыв на какую-то яхту. И сфотографировал, когда Саша был навеселе. Потом продал снимки в газету, так что, если бы Годунов вернулся, ему бы не поздоровилось. Тут же обвинили бы в том, что порочит образ советского артиста, и он стал бы невыездным.
— То есть Годунов не собирался просить политического убежища? Просто случай?
— Думаю, тут многое сошлось. Перед самыми гастролями к Годунову и Власовой заходил Анатолий: надо было что-то взять или передать, уже не вспомню. Он рассказывал, что квартира была пуста. Значит ли это, что они заранее планировали остаться в Америке и распродали имущество? Не знаю. Конечно, солисты балета — люди творческие, эмоциональные, взрывные. Их не просто загнать в какие-то рамки. Рассказывали, что когда Рудольф Нуриев объявил о своем решении остаться в Париже, его посадили в комнате, которая считалась нейтральной территорией: выйдя в одну дверь, ты возвращался в СССР, в другую — оказывался на Западе. Нуриев потом вспоминал, как думал: «Зачем я все это затеял? Мне ведь и так хорошо живется: танцую лучшие партии, езжу по миру, меня любит публика. К тому же не хочется оставлять родных». Уже решил все отменить, но услышал, как за «советской» дверью один гэбист говорит обидные слова в его адрес. Взорвался и вышел «на Запад».
Но все же такие решения, как смена гражданства, редко принимаются спонтанно. Они выстраданные, продуманные, подготовленные. Помню, как спустя несколько лет после истории с Годуновым я в составе небольшой оперно-балетной группы двух театров полетела на гастроли в Нью-Йорк. И поражалась, что моя однокашница Валя Козлова и ее муж Леня, учившийся вместе с Анатолием, тащили с собой кучу балетных туфель и костюмов. Думала: богато живут в Большом театре! Валя танцует два па-де-де — в «Корсаре» и в «Лебедином», а туфель пар сто! И пачка на каждом выступлении новая. Обратно Козловы ехали налегке. Мы удивлялись, какие они умные: все продали, чтобы обставить в Москве новую квартиру. А на самом деле на следующих гастролях они остались на Западе и просто готовили себе задел на будущее: балетная обувь и костюмы там дорогие.
— Если люди вывозили с собой по сто пар обуви или все свои сбережения — при невозможности купить валюту, видимо, вложив их в драгоценности, — как они беспрепятственно проходили таможню?
— Отправляясь на серьезные гастроли, труппа занимала целый самолет. Никто никого не досматривал.
— Если учитывать это и вспомнить голые стены в московской квартире Годунова и Милы и в то же время его небогатую жизнь в первые годы в США, то естественно напрашивается мысль: что-то в его планах нарушилось и Годунов остался без средств.
— Возможно. Но не хочется говорить о том, что мне доподлинно неизвестно.
— Но в балетных кругах наверняка судачили.
— Версий было предостаточно. Возможно, причиной того, что Мила решила вернуться в СССР, оставив мужа, стала банальная ревность: в конце концов Годунов, уехав на яхту, пропадал несколько дней не пойми где. Или она просто испугалась, когда дело дошло до принятия кардинального решения. В любом случае эта история стала трагедией, и прежде всего для Саши.
Кстати, перед той самой поездкой в Америку мне передали, что Годунов просил привезти ему кассету с «31 июня». К тому времени он уже немножко поработал в труппе Михаила Барышникова. Но взбунтовался актерский профсоюз: дескать, почему этому русскому платят больше других? Потом из-за болезни коллеги Саша пропустил спектакль и был вынужден выплатить огромную неустойку. Познакомился с актрисой Жаклин Биссет, которая была старше на пять лет. Она перетащила его к себе в Лос-Анджелес. Но там нет балетного театра! Толя помогал пересылать деньги Сашиным маме и брату в Ригу. От него приходили кассеты с записью репетиций, которые Годунов проводил с набранной им бригадой самодеятельных артистов в каком-то клубе. Мы плакали! Например Жаклин Биссет снимала на камеру, как он репетирует «Корсара». И делала ему замечания! Тому, кто танцевал Принца в «Лебедином озере», Спартака, Ивана Грозного!
Но Биссет пыталась помочь Саше попасть в Голливуд, для этого надо было доказать, что он имеет опыт работы в кино. Мы долго искали пленку с «31 июня», но не нашли даже фотографии со съемок. Единственное, что смогли раздобыть, — огромную бобину с музыкой из фильма, написанной Александром Зацепиным. После одного из концертов нашей оперно-балетной группе устроили потрясающий прием на Пятой авеню. Артисты, естественно, пришли на него уже после того как разгримировались, то есть последними. Зал ресторана оказался длинным и узким. Стоя в дверях, в другом его конце я увидела белую гриву Годунова, его темно-синий бархатный пиджак. Но между нами была толпа, и единственное, что удалось, — помахать друг другу рукой. Бобину я так и не передала.
На мой взгляд, в Америке Саша так до конца и не реализовался. Возможно, причины кроются в самом его скандальном отъезде: возвращение в СССР Милы было воспринято как поражение американских спецслужб. Естественно, Годунова, до последнего уверявшего, что ее удерживают насильно, не жаловали. Он рано умер, в сорок пять лет, и при таинственных обстоятельствах. После перестройки знакомые артисты уехали работать в Америку и поселились рядом с Сашей, который уже не танцевал — преподавал. Они рассказывали, что Годунов завел себе женщину, она была пресс-секретарем. Жили они вместе. Как-то эта дама уехала по делам, а вернувшись через неделю, обнаружила Сашу там же, где оставила, — в кресле. Только мертвым. Наши приятели спросили, когда похороны. Пришли к назначенному времени и узнали, что тело уже сожгли и прах развеян над океаном. Потом выяснилось, что все имущество Годунова переведено на эту женщину-секретаря. Бросились в полицию:
— От чего умер Александр Годунов?
— То ли с сердцем стало плохо, то ли что-то не то выпил.
— А вскрытие?
— Вскрытия не было.
Как так? Волей-неволей подумаешь: что-то здесь не чисто. Как будто Саша напророчил себе судьбу последней репликой в «31 июня»: «Прощайте! Больше я здесь не нужен».
— Вы понимали, что эмиграция Годунова поставит крест на вашей кинокарьере?
— Даже не догадывалась! В первую очередь мы переживали за Квинихидзе. Помню, Леонид сказал, опустив голову: «Все. Наш фильм закроют». Мы знали судьбу этого искрометного режиссера. Еще в 1970 году стала невозвращенкой его первая жена балерина Наталия Макарова. Они были в разводе, и я никогда не спрашивала об их отношениях. Но во время съемок Леонид постоянно вызывал нас на «Мосфильм», где показывал легендарные мировые мюзиклы: у нас этот жанр был совсем не развит. Говорил: «Необходимо ориентироваться на лучшее. Не хочу, чтобы вы выглядели смешными». И я думала: может, в первую очередь он хочет быть автором достойной работы в глазах Макаровой, ставшей танцовщицей мировой величины?
В 1976-м Квинихидзе снял мюзикл «Небесные ласточки». Уже через год попал в тюрьму исполнитель одной из главных ролей, потрясающий певец Сергей Захаров. У него были сложные отношения с администратором одного из концертных залов. Захарова обвинили в избиении — дескать, он стал зачинщиком драки, в газетах писали о моральном разложении певца. В результате его осудили на год тюремного заключения. А «Небесные ласточки» на несколько лет положили на полку. В 1979 году уехал Годунов — и закрыли «31 июня». А через три года умерла жена композитора фильма, гениального Александра Зацепина, и он эмигрировал во Францию. Бедный Квинихидзе! Кажется, злоключения, выпавшие на долю его картин, мастера мюзикла как-то надломили: после таких удивительных фильмов, как «Соломенная шляпка», «Небесные ласточки», «31 июня», он снял очень грустную картину «Артистка из Грибова». Закрылся, переехал в Симферополь, работал главным режиссером в местном театре. Сейчас вернулся то ли в Москву, то ли в Питер, но со старыми знакомыми не общается.
После «31 июня» меня постоянно вызывали на кинопробы. И продолжали не утверждать! Приглашали в «Через тернии к звездам» и «Чародеи», «Эскадрон гусар летучих» и «Гараж» — проб было много. Только спустя годы помрежи с «Мосфильма» поделились: «Ты идеально подходила для многих фильмов. Но действовал негласный запрет на приглашение в кино артистов балета. Дескать, мы ее снимем, потратим миллионы, а она сбежит из страны и фильм закроют? Нет уж!» Конечно, было обидно. Но дома мне всегда повторяли: «Не строй цепочку зла». Тебя могут обидеть, оскорбить, но нельзя вымещать свою боль на другом человеке.
Возможно, если бы я когда-нибудь согласилась на сомнительные предложения от нескольких режиссеров, скажем, режиссера Н., известного прежде всего как киноактер, судьба сложилась бы иначе. Но всегда умела говорить «нет», не зря эти три буквы являются моими инициалами. Знала: либо мы с Толей охраняем наш союз, либо все идет вразнос. Можно считать, я повторила судьбу мужа: его не выпускали в поездки, не давали партии в театре, а меня не утверждали в кино. Во многом это нас сблизило: вначале я не могла его предать, потом он меня. Со стороны посмотреть, между нами — настоящие итальянские страсти, что ни день, то взрыв. Я — Рак, стихия Воды. Анатолий — Стрелец, стихия Огня. То я его заливаю, то он меня испаряет. Но вокруг было столько людей, твердящих, что мы с мужем не подходим друг другу, что у обоих включался характер: нет, мы вам докажем!
Почти пятнадцать лет Анатолий ставил вечера отдыха для артистов балета. Когда ушел на пенсию, получил предложение стать главным балетмейстером Дома моды на Арбате. Он соединил балет и моду: манекенщицам не нужна выворотность, но необходимы одухотворенность и чистота. Мы с Толей разработали специальную методику, по которой за три месяца девочек обучают координации, музыкальности, умению красиво двигаться. Вот уже много лет Анатолий возглавляет созданную им Русскую академию моделей. Его ученицы сделали блестящие карьеры в модельном бизнесе — среди них, например, Инна Гомес. Мы много работаем вместе. Так на ХIХ Московском международном кинофестивале, где участвовали Толины девочки, я поставила номер и станцевала его с другой балериной.
В далеком 1988 году, после показов в Париже и Японии, мужа позвали готовить участниц первого конкурса «Московская красавица». Он уговорил войти в жюри нашу любимую актрису Анастасию Вертинскую. Она сказала: «Соглашусь, только если призы будут распределены по-честному». Анатолий ее заверил. Наивняк! Когда в конкурсе, где участвовали действительно красивые девочки, победила Маша Калинина, у всех был шок. Уже потом выяснилось, что кандидатуру одобрили в ВЛКСМ, утверждали, что место Калининой купил турецкий спонсор. Было страшно неудобно перед Вертинской: получается, мы ее обманули. Когда-то, еще в советские времена, они с Олегом Ефремовым приходили к нам смотреть какой-то фильм: видеомагнитофоны были в новинку, но я могла привезти технику с гастролей. Потом, когда сын Анастасии и Никиты Михалкова Степан вернулся из армии, именно в нашем доме он познакомился со своей первой женой Аллой Сиваковой — Толиной ученицей из академии. Они прожили вместе двенадцать лет, родили троих детей. А еще я пробовалась на пару с Вертинской на роль Маргариты в экранизации Юрия Кары романа Булгакова. Как всегда безуспешно...
Когда фильм «31 июня» только вышел, вокруг раздавались комплименты:
— Другие без конца снимаются, но их не замечают. Ты же со своей Мелисентой попала в десятку! Настоящая принцесса!
Я таких слов стеснялась и в ответ отшучивалась:
— А я похожа!
— Так зачем тебе этот балет? Уходи!
Действительно, многие балерины, начав сниматься в кино, прекращали танцевать. Вспомнить хотя бы Галину Беляеву. Но у меня нет мужа-режиссера. Если бы я бросила балет и в кино бы не снимали — с чем бы осталась? А я сегодня продолжаю выходить на сцену МАМТа, хотя уже не танцую, занята в премьерах последних лет. Играю бывалую цыганку в «Каменном цветке», баронессу Хелену в «Майерлинге», в «Манон» — хозяйку гостиницы и тетку главной героини. Часто помогаю ставить движение драматическим артистам, по-прежнему востребована. Но дело даже не в этом. Я просто не могла бы предать балетный мир. Он очень закрытый, все всех знают с детства. Балетные — это всегда единомышленники, которые уважают талант и работоспособность. Чтобы спектакль получился, за кулисами должны болеть друг за друга. Истории о том, что балерины подсыпают друг другу битое стекло в пуанты, — дешевые россказни. Конечно, бывает, что кто-то кого-то недолюбливает. Но мы слишком тяжело живем, чтобы тратить силы на интриги. У нас есть иерархия, конкуренция, и каждый знает свое место. Помнит, что главное — характер и бороться надо прежде всего не с окружающими, а с самим собой.
Кино остается моей любовью. Продолжаю ходить на пробы, и меня... по-прежнему не утверждают. Сетуют, что для своего возраста я слишком молодо выгляжу. Смеясь, отвечаю: «Неудивительно. Я хорошо сохранилась, совсем как принцесса Мелисента, которая в один миг перенеслась из XII в XXI век».
Редакция благодарит за помощь в организации съемки городское кафе «Тютчевъ».
Подпишись на наш канал в Telegram