Недавно мне позвонила свекровь из Краснодара. После обычных приветствий и родственных бла-бла она радостно и возбужденно сообщила, что видела меня на телеэкране. Что выгляжу хорошо и говорю складно. Однако после просмотра передачи у них во дворе разразилась бурная дискуссия по поводу смерти Лены Майоровой. Она сгорела почти двадцать лет назад, но в программе речь вновь шла о страшном уходе из жизни большой русской актрисы. Я была приглашена как режиссер фильма «Странное время» — последнего, где Лена успела озвучить свою роль.
В студии присутствовал Олег Васильков, партнер Майоровой по этой картине, мой однокурсник и близкий друг. Разговаривая со свекровью, я поняла «краснодарский месседж» ее соседок. Их задело, что Васильков утверждал: с Леной он встречался всего несколько раз на съемках, а пресловутый роман — выдумка журналистов. А ведь это его Майорова звала в свой последний день, отправляя бесчисленные сообщения на пейджер: «Олег, приезжай! Приезжай, я умираю!»
Тогда, в 1997 году, они нисколько не скрывали отношений, свидетелей предостаточно. Лена сама рассказывала мне о своих чувствах и даже просила отпустить ее с картины: считала, что, влюбившись в партнера, нарушила профессиональную этику. Я ее удержала. И до сих пор мучаюсь от тяжести вины. Что если она предчувствовала свою гибель и пыталась перехитрить судьбу?
Я не знаю, почему Олег отрицает быль их глубоких нежных отношений. У него, актера и мужчины, наверняка есть свои тайные мотивы так поступать. Я Олега очень уважаю и люблю. Но считаю, что обязана поделиться своими наблюдениями за этой драмой, начавшейся на съемках моей картины. Как женщина, узнавшая цену потерям. Лена была первой из артисток нашего поколения, кого похоронили на Троекуровском кладбище — сегодня оно усыпано моими друзьями. Немногие смогли пережить минувший рубеж веков.
На МКФ женского кино в Минске наш фильм «Странное время» получил Гран-при «Хрустальное зеркало». И там же в первый день фестиваля я познакомилась с Элемом Климовым, которого прежде обожала и боялась. Он долго и открыто вглядывался в меня своими пронзительными серыми глазами, потом произнес:
— У вас глаза заплаканы искони.
— Наверное, просто не выспалась в поезде.
— Вы не понимаете: это значит — вам плакать и плакать... Пойдемте обедать в ресторан, поболтаем. Я вам расскажу кое-что про тайны.
Все пять вечеров в Минске я постигала как могла мрачноватые, но пророческие откровения великого Мастера, большого мага кинематографа. Он предупреждал меня об опасности соприкосновения со слишком жгучими тайнами, близкими к иным измерениям. А сам, видимо, многое знал. Работал себе над Булгаковым и ушел тихо, даже не приступив к съемкам.
...Работа над «Странным временем» начиналась как авантюра. Я недавно окончила ВГИК, для нас, студентов мастерской Сергея Соловьева и Валерия Рубинчика, лихие девяностые были самыми счастливыми, наполненными любовью и содоверием, творческой и духовной свободой. И оголтелой верой в собственную избранность, как и в избранность времени, в котором живем. Наш курс считался знаменитым. Мы обучались волшебству киноязыка у создателей «Ассы» и «Дикой охоты короля Стаха». Жили духовными откровениями своих мастеров — неформальных классиков и каждый раз объяснялись им в любви, аккумулируя ее в студенческих работах. Неудивительно, что Майорову затянуло в нашу компанию.
Мы познакомились, когда у меня за спиной уже была первая картина «С новым годом, Москва!». Выросшая из учебно-курсового фильма, она пропутешествовала по международным фестивалям от Каира до Нью-Йорка. Фильм угодил большинству критиков, увидевших в нем «новую волну». Известный публицист Лев Аннинский даже посвятил ему статью под названием «Баба у стенки». Мол, если у Чехова всегда стреляет висящее на стене ружье, то наша женщина рано или поздно тоже встанет и всех разгонит. Голове впору было закружиться, но вне институтских стен все мы оказались в полной растерянности. В стране раздрай, денег ни у кого не было, и будущее рисовалось самое безрадостное. Надежда на помощь мастеров улетучилась. Соловьев прямо сказал: «Вы были нашими учениками, теперь вы наши соперники».
Терять было нечего, и от веселой злобы, что ничего не складывается, я, чтобы снять «Странное время», решила пойти ва-банк. У операторов после съемок всегда оставались ошметки пленки, слишком маленькие, чтобы их учитывали. По дружбе мне намотали целых девятьсот метров: хватало на тридцать минут, то есть на одну треть полнометражного фильма. Я знала, что хочу говорить о любви, как нас учили — современно и откровенно. А пока трудно — о ее трудностях. Собрала любезных сердцу актеров, и мы сняли финал будущей картины. Дело было двадцать седьмого октября, но действие происходило в библейском Эдеме, и артистам пришлось догола раздеться: рай есть рай. Чтобы никто не замерз, на площадку привезли ящик водки. А еще пригласили психиатра, призванного следить: не перемерзают ли актеры, не перебирают ли с алкоголем.
Отснятый материал понравился тогдашнему директору Киностудии имени Горького Сергею Ливневу. Мы получили триста долларов на то, чтобы весело отпраздновать новый 1997 год и надежду на запуск малобюджетного фильма. Наконец-то! Понимали: работать придется, что называется, на коленке, но Соловьев учил снимать из «картофельной шелухи» — было бы что-то в голове и сердце. Все настолько воодушевились, что, вконец обнаглев, решили зазвать на картину настоящих звезд. Замахнулись на Олега Фомина, бывшего на слуху после боевика «Фанат-2» и Елену Майорову. До этого я видела Лену только в кино. Особенно запомнилась в «Параде планет» Вадима Абдрашитова. В ее широко распахнутых глазах переливалась вселенская тоска. Может, это и было климовское — «заплаканы искони».
Денег у нас не имелось, а переговоры предстояли обстоятельные. К счастью, удалось найти спонсора — дагестанца, который торговал компьютерами: «Хочешь познакомиться с Майоровой? Накрывай поляну в Доме кино». Фомин оказался компанейским, сразу сказал: «Если Майорова согласится, я — тем более. Люблю эксперименты». А с Леной мы в тот вечер какое-то время друг к другу притирались. До этого ее, как правило, приглашали на роли проводниц, вахтерш и прочих полуфабричных девчонок. А в «Странном времени» надо было играть зрелую женщину полусвета, которая влюбляется как тургеневская барышня в молоденького мальчика. К тому же сценарий предполагал откровенные сцены. Майорова заметно волновалась:
— Я должна показать сценарий мужу, он у меня строгих правил. И голой я не снимаюсь.
— Ну, здрасьте. А у Митты в «Затерянном в Сибири»?
Ленка хитро прищурилась:
— Это была дублерша.
— Не смеши! Кого хочешь обмануть — режиссера? У меня глаз заточен иначе, чем у зрителей.
Майорова расхохоталась:
— Ладно, только отдельными местами!
— Договоримся. Но история должна быть любовной.
То ли я выбрала правильную тактику, то ли Лена почувствовала, что не держу фигу в кармане, но к финалу нашей встречи она ко мне прониклась. Настолько, что решила рассказать о своей первой любви. Призналась:
— Не знаю почему, но я тебе доверяю.
История у Лены вышла грустная. Дело было еще на Сахалине, где она родилась и откуда уехала в Москву поступать в театральный институт. Она только оканчивала школу, парень был на несколько лет старше. Высоченный и, как казалось молоденькой Лене, самый красивый на свете, он был по сахалинским меркам завидным женихом — служил во флоте. Вел себя по принципу «не мети пол, борода не вырастет», то есть считался настоящим мужчиной. Ухаживал соответственно: пол-литра в кармане, нос в табаке. Однажды, когда они с Майоровой обжимались в подъезде, ухажера стошнило прямо на воротник ее пальто, которое незадолго до этого так удачно справила мама. Любовь разбилась вдребезги.
— Мне было так больно! — за иронией Лены слышалась горечь. — Ну, теперь твоя очередь.
Моя история была трагичной: жених Вадим погиб — выпал из окна. Мы были в гостях у друзей, когда Вадик вдруг исчез. Думали, он просто куда-то вышел, но обнаружили в прихожей кроссовки. И тут застучали в дверь соседи: «Внизу парень лежит в розовой рубашке. Не ваш?» Меня даже пытались обвинить в том, что его столкнула. Что случилось в действительности, никто никогда так и не узнал. Это была первая в моей жизни неразгаданная жгучая тайна.
Лена помолчала. Сказала:
— Мы могли бы сидеть с тобой за одной партой.
— Окстись! Ты — известная на всю страну артистка, за спиной столько громких ролей. А кто я? Начинающий режиссер, не более.
Майорова отмахнулась:
— Зато ты — дочь полковника из ближнего Подмосковья. А мой отец — отсидевший зэк. Убил, правда, случайно — была пьяная драка.
С тех пор она любила повторять про одну парту. Мы действительно одногодки: во ВГИК я поступила, когда перевалило за тридцать, успев выйти замуж и подрастить сына Олега. Но что Лена имела в виду? Только потом поняла, что мы смотрели друг на друга под разными углами. Я относилась к Майоровой с пиететом, как к звезде, а Лена чувствовала себя совершенно иначе. За спиной маячил стылый Сахалин, нищее детство, прелести жизни пэтэушной общаги, куда попала, провалившись на актерский, работа изолировщицей труб.
Она вспоминала, что как-то в детстве заболела и родители не выпускали на улицу. А во двор так хотелось! Там валялась старая панцирная сетка, на которой маленькая Лена прыгала, как на батуте, до изнеможения. В прыжке становился виден уходящий за горизонт океан. «Я была уверена, — призналась Лена, — что за океаном — Москва. Я туда уеду и стану артисткой». Глядя на нее со стороны — всегда красива, нарядна, весела, — догадаться о таком прошлом было невозможно. Но иногда в Майоровой прорывалась крестьянская гордость, граничащая с комплексами. Ей хотелось всплакнуть о том, что всего в жизни пришлось добиваться самой.
Райские сцены снимали в Ботаническом саду. В первый свой съемочный день Лена приехала на площадку в красном пальтишке и туфельках. Мы торопились: накрапывал дождь, вот-вот мог повалить снег, а Олег Васильков, который играл Лениного возлюбленного, должен был бегать по саду в чем мать родила. Майорова переполошилась:
— Мне тоже надо раздеваться?
Я ее успокоила:
— Нет, ты — женщина, и ты его спасаешь.
Вручила плед и велела догонять Олега и ловить его распахнутыми объятиями, как ребенка. Лена беспрекословно подчинилась, она вообще была послушной артисткой. Но когда прозвучала команда «Снято!», оказалась насквозь мокрой и дрожала как мышь. Мы отметили ее первый съемочный день и набились в машину, за рулем которой сидел все тот же Васильков: он подрабатывал на фильме водителем. «Не хочу домой, хочу кататься!» — объявила разрумянившаяся Лена. Она моментально нырнула в общую любовь нашей отчаянной группы. Мы бесцельно помотались по Москве, потом Олег доставил всех до подъездов. Последней отвез Лену. Думаю, она уже тогда им заинтересовалась. На нее произвело впечатление его самопожертвование: бегать голышом в такой холод — и не пикнуть! При этом водкой его только растирали: зная, что может загулять и сорвать съемки, чего-нибудь отчебучив, мы предусмотрительно закодировали Олега.
Васильков достоин отдельного рассказа. Как и все мои однокашники. После первого курса наш режиссерский роман с педагогами перешел в другое качество. К нам, тридцатилетним режиссерам, на второй курс набрали столько же двадцатилетних актеров. Любовь и взаимоудивление расцвели в мастерской буйным цветом.
Соловьев выбрал такие экземпляры! Появилась рокерская красавица Арбузова, рыжая и черноглазая. Она была Окса или Арба. Прекрасная артистка — мне с ней довелось делать на курсе «Ревизора». И «загадочный цветок» — Качалина. Ее звали Кюшей-Ксюхой Подвижной. Наверное оттого, что умела передать настроение-эмоцию очень странными дробными движениями, будто волна прошла по телу и лицу. Они ходили всегда парочкой, пропадали у нас, старших, в общежитии, баловались такими вещами, о которых мы в те годы и не слыхивали, и даже сумели поделить Ваню Охлобыстина. На Оксану не перестаю удивляться: пережив бурную рокерскую весну любви, сегодня она превратилась в настоящую добропорядочную матушку. Помню, как я хохотала на фестивале «Кинотавр», увидев на пляже семейную парочку, всю покрытую татуировками. Спросила:
— Вань, как же ты в монастыре в баню ходишь?
Ваня ответил:
— Натах, я ж не на душе набил — на коже. А она тленна.
Самой красивой девочкой у нас была Маша Аниканова. Когда проходили практику на картине Соловьева «Дом под звездным небом», отобрали ее на главную роль. А самым завидным женихом считался Митя Рощин, сын первой жены Соловьева актрисы Екатерины Васильевой. У них с Сергеем Александровичем был еще студенческий брак, страстный, по безумной любви. Учась во ВГИКе, питерец Сережа получал из дома деньги и мог не чалиться в тлетворной общаге, а снимать отдельную квартиру. Как-то его приехала навестить мама. С тюками, полными деликатесов, зашла в полутемное помещение с перебитыми лампочками, где на полу на матрасе спал ее ненаглядный Сережа с какой-то рыжей девкой. По бокам посапывали многочисленные кошки и собаки. Катя Васильева в молодости умела погулять и, сердобольная и веселая, притаскивала в дом всяческую живность. Едва мама сделала шаг — тут же поскользнулась на какашке и упала, сумки разлетелись. Короче, в тот раз был поставлен ультиматум и «сладкой парочке» пришлось пожениться.
Васильева приходила к нам на курсовой спектакль «Три сестры». Уже тогда воцерковленная, особо одетая, чопорная, степенная, но стоило ей пару минут пошептаться с «папой Сережей», и аудиторию оглашал знакомый хохот настоящей Кати Васильевой! То, что это она ушла от него, у Соловьева, видно, саднило всегда. Чувствовалась ревность, что единственный сын Кати Дмитрий Рощин — не от него. Достаточно сказать, что и своего сына от второй жены Марианны Кушнеровой, сыгравшей в «Станционном смотрителе», «папа Сережа» назвал Дмитрием. И тоже взял актером на курс. А Рощина согласился взять с условием, что он не полезет в режиссуру. Митя был настоящим бретером — яркий, рыжий, занимался карате, вел разгульный образ жизни, гонял на машине.
Он был очень красив. Любил со смешком рассказать, как родители с компанией друзей, возвращаясь после спектакля домой, доставали его обкаканного-описанного из кроватки, ставили на стол и заставляли читать стихи. Ставший впоследствии священником, Митя уже во ВГИКе был набожным. К слову, именно он опосредованно привел Екатерину Сергеевну к вере: когда Митя вырос, так рьяно пустился во все тяжкие, что мать схватилась за голову. Васильева ушла из театра, обратилась к сыну и повела к Богу. Вместе и пришли.
Именно такого принца ждала еще одна моя соученица Лена Корикова, лукавая провинциальная красотка. Мы ее не любили: считали хитрой и необразованной. И поначалу страшно ревновали к Соловьеву. Ростовчанка Лена вела себя настолько правильно, что это с головой выдавало затаенную надежду на удачное замужество. Мы волновались, что Сергей Александрович, очевидно переживавший кризис среднего возраста, вновь пустится на поиски той, которая только что пережила сто дней после детства. Нервничали зря: Корикова нацелилась на Рощина. Когда случился роман и Митя привел ее в дом, Екатерина Сергеевна впала в панику. Она понимала, что «от осинки не родятся апельсинки» и они друг другу совсем не пара.
Потом случилась грязная история: Рощин подрался с хозяином какого-то ларька. Говорили, это «запасной» кавалер Кориковой. По тем временам обыкновенная история, но спектакль разыгрывался у всех на глазах — героям было непросто. Лена жаловалась на Рощина Соловьеву, Васильева боялась, что Митю выгонят из ВГИКа, ему придется идти в армию. Через какое-то время Лена родила сына, поползли неправдоподобные слухи, что ребенок от Мити, он страшно переживал... Тогда-то, может, его и осенило.
Олег Васильков в студенческом разноцветье тоже не терялся. Его нашел наш приятель режиссер Хусейн Эркенов. Задумав снимать фильм «Сто дней до приказа» по повести Юрия Полякова, он отправился на поиск героев в Таманскую дивизию, где и увидел рядового Василькова, когда тот, отлынивая от службы, загорал на крыше гаража. Уговорил его сниматься, выкупил у военкомата и увез в Москву. Упрашивать не пришлось — незадолго до этого Олег стал свидетелем, как танк рухнул на чинившего его солдатика, и находился под сильнейшим впечатлением от случившегося. Эркенов поселил Василькова в своей комнате в общежитии ВГИКа, где мы и познакомились. Я как раз второй раз вышла замуж — за Вадима Пьянкова, студента последнего курса, который набирал Сергей Бондарчук.
Я сразу взяла Олега под опеку. Он был девственен — во всех смыслах этого слова. Читал чуть ли не по складам. Родом из Воронежа, мать — подполковник стройбата, отец — беспробудный романтик-работяга. Дома, чтобы не видеть опостылевший быт, жену, он закрывался в туалете, усаживал маленького Василькова на унитаз и, обливаясь пьяными слезами, читал ему Есенина:
Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
Олег долгое время думал, что когда папа выпьет, он начинает говорить заколдованными словами. Этим воспитание младшего сына ограничивалось. Будучи предоставлен самому себе, Васильков полюбил уходить в лес. Только там — маленький, с тоненькими ручками-ножками — чувствовал себя в безопасности. Он был птицеловом: расставлял силки для птиц, которых продавал на Благовещение. Был красив, как отрок на заклании, никто и подумать не мог, что у него необузданный нрав. Олег мастерски стрелял из рогатки и любил поджигать тополиный пух, который стремительно вспыхивал дорожкой по земле — девки визжали!
Еще на первом курсе, влюбленная как все студентки в Соловьева, я решила, что в ранней молодости он походил на Олега. Был таким же: с одной стороны — трепетным, с другой — готовым на безумства. Даже имела неосторожность пообещать: «Сергей Александрович, я вам такого мальчика приведу — вылитый вы в юности». Когда он увидел Василькова, даже обиделся. Олег явился перед мэтром расхристанным и с ободранным при недавнем падении носом. Еще и двух слов связать не мог. Но я уже чувствовала его затаенную силу и дремавший талант и заявила Соловьеву:
— Вы должны взять его на наш курс как актера.
— Вот это? Зачем?
— За лето я его натаскаю.
Общими усилиями мы заставили Василькова выучить что-то из Пушкина и монолог Гамлета. На басню сил не хватило, вместо этого на экзамене он рассказал анекдот. Приняли Олега со скрипом и добрым хохотом. Хотя Соловьев все годы на дух его не переносил. Но Васильков сразу начал участвовать во всех моих показах и никогда ничего не боялся. Однокурсники оценили: «Он как чистый лист — рисуй что хочешь». И тоже за него взялись.
Возможно, и Лену он в первую очередь привлек своей неискушенностью. В следующий раз после съемок райских сцен в Ботаническом саду мы встретились на Рождество в доме нашего друга журналиста Тараса Кудрицкого, куда она заехала с подружкой Наташей Егоровой, известной по фильму «Старший сын». Помню, что Ленка в открытую кокетничала с Васильковым, приставала: «Олег, а у тебя девушка есть?» Приглашала его танцевать, но только вгоняла парня в краску. Хотя, казалось бы, к тому времени Васильков давно пообтесался и ходил гоголем. Сдружившись с Владом Галкиным, они частенько соображали на двоих, и потом высоченный Влад таскал под мышкой маленького пьяненького Василькова всем на умиление и потеху. Общежитие ВГИКа никогда не отличалось пуританскими нравами.
К моменту знакомства с Леной Олег уже был в разводе. Брак со студенткой Светой Бобкиной, которая превратится в Геру из группы «Стрелки», был наполовину фиктивным: Васильков нуждался в московской прописке. Они быстро развелись, ранние актерские союзы всегда очень зыбкие. Но одно дело — девочка-сверстница, и совсем другое — заслуженная артистка.
Все уже догадались о том, что между Леной и Олегом что-то происходит, когда однажды Лена пришла на студию в неурочный час. Позвонила с вахты: «Мне надо тебе кое-что сказать. В группу подниматься не хочу, выйди, пожалуйста, на проходную».
Я спустилась. Лена была по-весеннему свежа — в синеньком легком пальто, красном беретике.
— Я вынуждена уйти с картины, — огорошила она меня.
— Как так?
— Я нарушила актерский кодекс.
— Говори, пожалуйста, без загадок.
— У нас с Васильковым начались отношения. Мы не имеем права играть любовь, пряча это за пазухой.
— Ты меня без ножа режешь. Полкартины снято!
Что было делать? По моему опыту, актеры настолько восприимчивы, что если играют роман в кино, он находит свое отражение и в жизни. А любовь играть сложно, если она уже течет по венам. Но как я могла отпустить артиста с картины? На этот вопрос до сих пор нет ответа...
В любом случае уловка, к которой я прибегла, не делает мне чести. Решила Лену развлечь и отвлечь — зазвать на день рождения нашего артиста Глеба Сошникова. Позвонила сыну, который помогал на съемках, попросила найти Василькова. И отправила обоих на продовольственную ярмарку, где торговали спиртным. Ее разбили через дорогу от студии — как специально, чтобы киношники спились окончательно.
Мы с Ленкой трепались, опершись о подоконник, когда на улице показались оба Олега.
— Откуда они? — встрепенулась Лена.
— С рынка.
В ответ она только хмыкнула. А я продолжила:
— Извини, мы не знали, что ты приедешь. Но сюрприз подготовили — сегодня у Глеба день рождения. Пошли праздновать!
— Ладно, заодно попрощаюсь с группой.
Поднялись в наши комнатки, началась гульба. Вечером Васильков отвез Майорову домой. Больше о возможном уходе с картины она не заикалась.
Я тогда не знала, что Лена пьет. Мы были молоды и беспечны, все любили повеселиться. Не секрет, что люди творческих профессий, особенно по молодости, думают, что спиртное способно расширить сознание, придать ускорение фантазии. Главная опасность — заиграться, пропустить тот момент, когда алкоголь перестает бодрить, а становится наваждением. Тогда само время подставляло подножку: денег ни у кого не было, фильмов снималось мало и киношники страдали от невостребованности.
В компании Лена, как все, веселилась и хорохорилась. Но если срывалась — с головой уходила в страшную депрессию. Не знаю, что тому причиной, но стоило Майоровой уйти в пике, все вокруг окрашивалось для нее в черные краски. Не случайно непьющий в тот период Олег, как мог, пытался ее растормошить. Например, еще зимой постоянно таскал с собой на каток. Васильков как будто знал рецепт, который был способен вдохнуть в Лену радость бытия. Молодость не подозревает, что жизнь — дерьмо, ей кажется, что все преодолимо. Возможно, оттого Майорова в Олега и влюбилась. И нуждалась в его заботливом кураже.
С нами она вела себя естественно, никогда не прикидывалась, ничего не изображала. Уже после я узнала, что Лена, впадая в сумеречное состояние, неоднократно угрожала покончить с собой. Пыталась выпрыгнуть из поезда по дороге на гастроли, застрелиться из травматического пистолета, подаренного мужу. Конечно, работала на публику, знала, что спасут, бравировала, хулиганила. Но было что-то запрятано в глубине ее души, что нет-нет да и вылезало наружу — темное, небезопасное. Не случайно в театре Майорова получала роли, которые потом позволили говорить о предопределенности ее страшного конца. Достаточно вспомнить мистический спектакль «Тойбеле и ее демон».
Оглядываясь назад, волей-неволей цепляешься за малейшие намеки на последовавшую трагедию. Так, Лена часто упоминала покончившего с собой актера Игоря Нефедова. Они учились на одном курсе, дружили, Майорова даже подумывала выйти за него замуж — правда, фиктивно, ради московской прописки. О смерти Игоря говорила спокойно, без всякой драмы. Сидел в компании, ночью пошел в таксопарк — во времена сухого закона только там можно было купить бутылку — и не вернулся. Приятели кинулись искать и обнаружили его повесившимся в подъезде. Отчего, почему — никто так и не узнал. Как говорил Пастернак, стреляются не потому, что жизнь пролетела, а потому, что шнурки не завязываются. Еще одна страшная тайна, к которой, если вспомнить совет Элема Климова, нельзя приближаться, а Лена хотела знать: почему?
При мне она сорвалась лишь однажды. Но так, что уже я всерьез решила отстранить ее от картины. На площадке все было настоящим, включая спиртное. Это считалось новаторством. Мы снимали психологически сложную сцену, в которой героиня приводит возлюбленного к себе домой. Я не сразу заметила, что Лена в неадеквате. Выяснилось, что она выпила целую бутылку реквизиторского коньяка и, чтобы скрыть это, налила в нее чай. В те годы в нашей среде было не принято обращаться к докторам.
Считалось, что лечение — это для совсем опустившихся, а мы еще ого-го. Я остановила съемку, сказала, что подобное недопустимо и Лена будет заменена другой артисткой. В ответ Майорова разбушевалась, чуть не разбила камеру — швырнула в нее бутафорским пистолетом. Дескать, она — известная актриса и в гробу нас всех видала. Ночь они с Олегом провели на студии, он еле ее успокоил. Через несколько дней объявилась: оказывается, за это время ей позвонили все наши мужчины — клялись в любви и уговаривали остаться. Лена пришла, и мы все друг другу простили.
Больше эксцессов не было. Актриса Майорова была жесткая, выносливая, понимала все нюансы на самой тонкой грани. Правда, когда снимали постельную сцену, заставила оператора раздеться до трусов, а остальных выгнала: «Наташке можно. А с Васильковым мы друг друга не стесняемся». Справедливости ради надо сказать, что Олег Лене помотал нервы.
На съемках Васильков крутил еще несколько романов — барменшей Наташей с Киностудии имени Горького и студенткой курса Михаила Глузского по имени Ира. В сцене в ресторане снимались все четверо, и напряжение было нешуточное. Ленка явно злилась и отомстила Василькову как настоящая актриса. По сюжету ее героиня несколько раз приглашает героя Олега танцевать. Когда снимали крупный план Василькова, а Лену со спины, Майорова вместо положенных слов высказала ему в лицо все, что думала. Олег кипел от негодования:
— Ты не представляешь, что она мне сказала!
— Что?
— Не могу даже повторить!
Мы были единомышленниками, снимали на порыве, на энтузиазме — это обнажало все чувства. Но Васильков оставался птицеловом, который лишь расставляет силки, чтобы потом спокойно собрать добычу. А вот Лена, похоже, влюбилась всерьез. Майорова часто сетовала, что не может иметь детей — залечили еще на Сахалине. Не знаю, в шутку или всерьез несколько раз начинала разговор о медицинских процедурах, на которые они с Васильковым подумывают решиться. Казалось, чувства, которые она испытывает к Олегу, не только женские, но и материнские. Он не мог ответить на них с той же силой хотя бы в силу возраста, ведь был на двенадцать лет моложе. И, наверное, робел перед Лениным напором.
Мы любили посидеть вдвоем, потолковать о своем, о бабьем. Думаю, она была откровенна, может, просто хотела выговориться. Вспоминала, например, как ей — в числе других актрис, на которых делал ставку, — предлагал закрутить роман главный режиссер МХАТа Олег Ефремов. А с партнером по театру Сергеем Шкаликовым любовь случилась, но быстротечная. Он умрет через полгода после Лены, по официальной версии — от сердечной недостаточности. Майорова легко говорила о своих отношениях с мужчинами, оттого ее союз с Васильковым не казался чем-то предосудительным и из ряда вон выходящим.
Когда она просила подстраховать их роман, я легко соглашалась: кто не поддержит подругу? Уезжая к Олегу в Голицыно, где купила квартиру его мать, Майорова говорила мужу, что останется ночевать у меня. Сергей даже несколько раз звонил нам домой, просил ее к телефону. Моя мама врала, что мы спим или вышли во двор. с, конечно, догадывался об измене и мне этого не простил.
При жизни Лены мы с Сергеем виделись дважды. Столкнулись, когда заезжала в их квартиру, чтобы вместе с Майоровой выбрать подходящее для съемок платье. Сергей окинул меня взглядом и неодобрительно протянул: «Так вот кто украл мою жену!» Пришлось повыше поднять подбородок. Вторая встреча случилась тридцатого мая, когда мы с Васильковым и моим сыном Олегом заехали на Тверскую поздравить Лену с днем рождения. Ей исполнялось тридцать девять. В дверях столкнулись с выходящими гостями. Лена нам обрадовалась: «Ребята, как хорошо, что вы пришли! Не ждала. Мне записи Сезарии Эворы подарили, представляете? Это же знак! Пошли слушать».
О певице с Островов Зеленого Мыса у нас тогда еще никто не знал. Но мой муж привез запись из Парижа, и почти вся история любви Лены и Олега на экране происходила под нее. На этот раз Шерстюк был сильно навеселе. Захотел включить другую музыку, они повздорили. В отместку Майорова врубила кассету «Любэ» — Лена всегда просила поставить песни этой группы, когда они с Васильковым куда-то ехали. «А ты там, там, там, где смородина растет», — орал магнитофон, который Майорова из упрямства делала все громче. «Как была сявкой сахалинской, так и осталась. И друзей завела себе под стать!» — орал Сергей, указывая на нашу враз притихшую троицу. Насколько я поняла, он, сын генерала с квартирой на Тверской, не гнушался припоминать Майоровой ее плебейское происхождение. Постоянно Лену затыкал, даже пихал. Сын, не выдержав, прошептал мне на ухо:
— Мам, может, я ему врежу?
— Ты что? Мы же в гостях. Это для тебя Лена актриса, а для Сергея — жена. Сами разберутся.
— Он не имеет права так с ней обращаться!
Васильков был совершенно бледен, сжался как пружина. Я испугалась и потащила всех вон. Уже в дверях шепнула:
— Лена, тебя точно можно оставить одну? Скандала не будет?
Она отмахнулась:
— Да это он перед вами выделывается.
У Лены действительно были неплохие отношения с Сергеем. Она с ним советовалась, показывала сценарии. Ей, такой независимой, нравилось изображать из себя мужнюю жену, во всем покорную и покладистую. А Сергей с удовольствием исполнял роль главы семейства. Но мне кажется, несмотря на то, что Шерстюк ее обожал, Ленка чувствовала себя в этом браке несколько ущемленной. Как раз в тот год вышел фильм «Рассекая волны», и Майорова подарила мне кассету. Сказала: «Это мой любимый фильм, это про меня». Главная героиня всем жертвует ради своего чувства. Может, и Лена всякий раз шла на жертву — ради любви, ради роли?
...Премьера «Странного времени» прошла на фестивале «Кинотавр». В Сочи Майорову поселили вместе с другой нашей актрисой, но Лена заартачилась и настояла, что заслуженная артистка имеет право жить отдельно. Маша обиделась, я ее успокаивала: «Неужели ты не понимаешь, что Ленке хочется побыть с Олегом?»
Фильм произвел фурор. Майоровой прочили приз за лучшую женскую роль. Журналисты увивались за ней, повторяли: «Ленка, ты — лучшая». Но накануне закрытия я узнала, что «Странное время» и в особенности роль Майоровой категорически не понравились председателю жюри Владимиру Хотиненко. Видимо, он видел Лену только героиней своего собственного фильма «Макаров» — забитой и второстепенной женой главного героя. Узнав перед церемонией награждения, что победила не Лена, я зашла к ней в номер, предложила:
— Давай выпьем, что ли.
Выпили, закусили, и я предупредила:
— Ленка, готовься. Хотиненко выбрал другую.
Она лишь отмахнулась:
— Меня это не удивляет. Фиг с ним. Пошли шиканем!
Надела красивое ярко-красное платье в пол и захватила с собой скрученный из газетки пакетик с семечками. Лузгала их, идя по красной дорожке к фестивальному дворцу, продолжила и в зале. Шелуху скидывала в карман сидевшего рядом актера Глеба Сошникова. Когда объявили имя победительницы, картинно зааплодировала, позируя фотографам. Куда важнее, чем формальный успех, для Лены был интерес к нашей картине.
После объявления призов мы валялись на пляже у самой воды, болтая ни о чем. Вдруг Майорова сказала, вздохнув:
— Осталось всего два дня нашего «пионерлагеря».
И столько в голосе было тоски! Оказывается, она считала каждый день вольной жизни. Понимала, что это на «Кинотавре» — свобода, море, солнце, она среди своих, которые все понимают. Вернувшись в Москву, вновь придется мириться с мужем, юлить, обманывать. Я попыталась разрядить обстановку:
— Почему два? Еще целых три.
— День отлета не считается, — грустно произнесла Лена, глядя на море.
Не перестану себя корить, но, вернувшись в Москву, мы с Леной потеряли друг друга из виду. Я все дни просиживала на студии: надо было перемонтировать и подчистить фильм для международных фестивалей, поработать со звуком. Васильков с Майоровой общался, а мы лишь созванивались. Двадцать шестого августа должны были ехать в Петербург — представлять «Странное время» на «Фестивале Фестивалей».
Вечером двадцать третьего августа, в субботу, мне позвонила жена Сережи Маковецкого Лена:
— Ты стоишь или сидишь?
— Полулежу.
— Лены Майоровой больше нет.
— Как?!!
Менторским учительским тоном, за которым угадывалась истерика, Лена четко произнесла:
— Она сгорела. Сережа поехал на опознание.
Сразу накатило жуткое, необъяснимое чувство вины. Сидела как в ступоре, отказывалась подходить к телефону, который буквально разрывался: весть о гибели Майоровой облетала столицу. Я попросила Лену, чтобы Сергей позвонил, когда вернется. Маковецкий набрал. Выдохнула в телефонную трубку:
— Как она?
Сергей помолчал, произнес, растягивая гласные:
— Кра-а-сивая.
— Ты ее узнал?
— Конечно.
Он говорил медленно, четко проговаривая каждое слово. Чувствовалось, что переживает сильнейший стресс.
Я была как в аду. Думала, что все случилось из-за меня. Если бы я отпустила ее со съемок? Если бы позвонила этим утром? На картине Ленка напиталась атмосферой любви и свободы, а мы подло оставили ее за бортом. Я подозревала, что муж Майорову угнетает, но и не подумала как-то помочь.
До похорон вообще не могла осознать, что произошло. Страшно представить, что человек сгорает заживо. Хроника последнего Лениного дня известна. Сказавшись больной, перенесла озвучание сериала «На ножах». Отказалась ехать на дачу с Сергеем. С утра заходил его сын, затем Майорова осталась одна. Говорили, она звонила знакомым. Отослала несколько сообщений на пейджер Василькова: «Олег, приезжай», «Приезжай, я умираю». Он не ответил: на три дня уехал в Уфу подработать — торговать кассетами. Московский пейджер туда не добивал. Около четырех пополудни Лену увидели во дворе уже объятую пламенем. Она добралась до соседнего дома, где находится Театр имени Моссовета. Успела сказать на вахте: «Я Лена Майорова, Лена Майорова» — и отключилась. Квартира, откуда выбежала Лена, оказалась запертой. Милиция обнаружила на столе недопитую бутылку. Через несколько часов Лена умерла в больнице.
Ничего больше доподлинно неизвестно. Версия о том, что в доме хранился керосин, которым Лена, полоская больное горло, случайно себя облила, а потом также случайно себя подожгла, кажется мне сомнительной. Уж слишком похожа на киносценарий. Но я верю, что последними ее словами были: «Прости, Сережа, прости, Господи!» — есть свидетельства в переговорах об отпевании, хотя версия о самоубийстве возникла сразу после Лениной гибели. Но что все-таки произошло?
Не могу себе представить, что человек, а тем более женщина, может добровольно выбрать такую страшную смерть, просто не укладывается в голове. Остаются вопросы. Почему на Лене было нарядное платье? Сама ли она закрыла дверь в квартиру? Что промелькнуло в ее сознании, чего нельзя было пережить? Или это все-таки была роковая случайность? Но все случайности тоже запланированы где-то на Небесах. На эти вопросы уже никто никогда не ответит. Мне почему-то кажется, Лена даже не поняла, что с ней произошло. Мне хотелось бы в это верить.
Через день, в понедельник, мы перезаписывали звук. Как раз ту сцену, где герой Василькова убегает от Майоровой, а она кричит ему вслед: «Петя, Петечка, подожди, я с тобой!» Ничего не получалось: ни я, ни монтажер не могли слышать ее голос. Собралась вся группа — поминали. В полночь к студии подъехал Васильков. Еще в субботу в уфимской гостинице он услышал о трагедии по телевизору.
Прыгнул в машину и сутки гнал до Москвы. На подъезде к городу начал пищать пейджер: это приходили сообщения от Лены. Мы вышли его встречать, Олег прямо из машины протянул мне навстречу руки. Мы обнялись, и оба зарыдали. Наутро, когда пришли с Сошниковым на прощание, которое проходило во МХАТе, Олег уже стоял в изголовье гроба в темных очках, из-под которых слезы заливали щеки. Васильков был еще совсем неизвестным актером, его никто не узнавал.
Гроб поставили не на сцене, а в Малом фойе, чтобы люди, простившись, могли сразу выйти на улицу. Олега Ефремова не было: он уже сильно болел — кто мог его осудить? Помню Олега Табакова, учителя Лены по ГИТИСу, который спустя несколько месяцев придет и на московскую премьеру «Странного времени». Я была как оглушенная, боялась поднять глаза, букет передала Тане Догилевой, которая уложила его в уже выросшую у гроба гору цветов. Бросила испуганный взгляд на Лену. Мне показалось, на ней прозрачная маска, лицо глянцевое, будто жирно-жирно чем-то намазано. Запомнился парик.
Уже после отпевания, когда гроб ставили на катафалк, увидела у ограды Сережу Шерстюка. Несмотря на то, что две первые наши встречи прошли напряженно, не могла не подойти с соболезнованиями. Сергей выглядел отрешенным. Он вяло кивнул, задрал голову, посмотрел на солнце и произнес в пространство:
— Что мне теперь здесь делать? Поеду в Америку, буду жить и работать.
Неожиданно спросил:
— Она у вас успела досняться?
— Успела.
— Это хорошо. А озвучить?
— И озвучить.
Я удивилась, ведь фильм уже съездил на «Кинотавр», Шерстюк об этом знал. Но, видимо, в тот момент находился под действием сильных успокоительных. Последними картинами в фильмографии Лены значатся сериальная экранизация романа Лескова «На ножах» и «Послушай, не идет ли дождь» по рассказам Юрия Казакова. Вот только закончить их озвучание она не успела. Это сделают Анна Гуляренко и Юлия Рутберг.
Прямо с кладбища мы с Глебом поехали на вокзал: питерскую премьеру «Странного времени» никто не отменял. «Фестиваль Фестивалей» открылся накануне. Там нас окружили коллеги:
— Как прошли похороны?
Видимо, сказался пережитый за последние дни ужас, но я разозлилась:
— Кто хотел знать, как она выглядит в гробу, мог остаться на похороны, а не спешить на открытие фестиваля, чтобы на халяву напиться!
...Я долго не могла оклематься. Но время потекло дальше, только уже без Лены. Ровно через девять месяцев, день в день, умер Сережа Шерстюк. От скоротечного рака, на который при жизни Майоровой не было и намека. Так развязался узел их общей судьбы. Отношения между ними, которые видела своими глазами, были далеки от идеальных. Но, думаю, ближе человека у Лены не было.
Когда уже после смерти Сергея были опубликованы его дневники «Украденная книга», я была не в Москве. Позже узнала о них от своей мамы: она боялась, что расскажут посторонние. Сергей винил меня в смерти жены, написал, что все случилось из-за проклятой N., которая заманила Лену в свою дурную компанию. Меня многие винили. Говорили, что на «Странном времени» Майорову испортили, развратили, чуть ли не спаивали. Причина понятна: мы сняли непривычное для того времени кино — слишком честное, откровенное. Майорова сыграла в нем саму себя: искреннюю, отчаянную, а по большому счету — трагическую героиню. Не все ее в этой роли приняли.
Васильков женился на одной из своих пассий, той самой барменше с Киностудии имени Горького. Я спросила:
— Почему ты выбрал именно Наташу?
— Она была единственной, кто не обрадовался Лениной смерти.
Олег, конечно, имел в виду единственной из соперниц. Он переехал к жене. Тридцатого мая, в день рождения Лены Майоровой, ровно через год после того, как мы неожиданно нагрянули на Тверскую, на них прямо на улице напали бывшие друзья барменши. Короли на районе приревновали старую подружку к новому кавалеру. Вроде бы эта полукриминальная публика была связана с наркотиками. У Олега была с собой бутылка шампанского, ею ему и проломили голову. Узнав о случившемся, я бросилась в больницу. Зрелище, увиденное в палате, впечатляло. Васильков был словно после ледового побоища: весь в запекшейся крови. У него начались ужасные болевые спазмы.
Уже потом, когда мы каким-то чудом собрали двести долларов на томографию, выяснилось, что в мозгу застрял осколок черепа. Его мать-подполковница укатила в Италию по путевке, успев пожелать сыну скорейшего выздоровления, жена Наташа пребывала в истерике. Забота об Олеге легла на нас. Бросить Василькова я не могла: он часто у нас жил, дружил с моим сыном. Как пел Владимир Высоцкий, «он был мне больше, чем родня, он ел с ладони у меня». Когда впервые пришла в больницу, Олег судорожно схватился за мою руку:
— Какое сегодня число?
— Тридцатое мая. А что?
— Это послание от Лены. Она хотела меня забрать.
Долго не могла понять: при чем тут Лена? Потом догадалась — даже в полубреду он помнил, что был чуть не убит в ее день рождения.
Перед гибелью Майоровой все меркло, в том числе судьба нашего фильма, которая была искорежена. Его мало кто видел. Рубинчику картина «Странное время» активно понравилась, Соловьеву — активно не понравилась. «Папа Сережа» меня любил, но ревновал к профессии и часто выпускал жало. Почему-то он считал, что я буду делать то, что нравится ему.
Началась фестивальная жизнь фильма. Но Москва манила удивительными событиями. В том же году нашего мастера Соловьева сместили с поста председателя союза на очередном съезде кинематографистов. Был избран Никита Михалков. Поосмотревшись, Никита принимает волевое решение. В мае 1998 года, не взяв ни копейки у союза, он собирает в Кремле киношников из самых удаленных уголков страны для отчета о делах. Съезд был весенним, триумфальным, сулящим давно ожидаемые перемены.
Придя к власти в cоюзе, Михалков начал разгребать это осиное гнездо. Устроил масштабные финансовые проверки. Всюду были воровство и бесхозяйственность. Выяснилось, в частности, какие суммы уворовали на «Странном времени», ведь для выделения необходимых для съемок средств мы подписывали пустые ведомости. Кстати, Майорова полученную за роль тысячу долларов — для актрисы ее ранга унизительную — оставила в группе. Сказала: «Истратьте на что-нибудь нужное».
Я встала на сторону Михалкова, впоследствии вошла в правление, выступала с высоких трибун. Убеждена, что роль Никиты в спасении киноиндустрии сложно переоценить. Но его оппоненты, которые еще недавно Пьянкову на руках носили, теперь на меня ополчились. Не могли поверить в то, что искренне поддерживаю Михалкова, обзывали лизоблюдкой.
После «Странного времени» я хотела снимать фильм «Братья». На роль старшего позвала Олега Меньшикова, младшего должен был играть Васильков. В поисках актрисы на роль их матери позвонила Анастасии Вертинской. Та спросила:
— И сколько лет должно быть моим сыновьям?
— Тридцать и двадцать.
— Что?! Я недавно сделала пластику, чтобы выглядеть как тридцатипятилетняя женщина. А вы хотите ради своих забав представить меня старухой?!
Тогда я обратилась к Тане Михалковой. И хотя она отнекивалась: «На нашу семью в кинематографе и мужа достаточно» — думаю, я бы уговорила. Вот только картины не случилось. Сценарий трижды проходил творческий конкурс в Госкино. Но я как сторонница Михалкова была не угодна, и для таких придумали еще одно испытание: режиссер должен был защищать финансовую сторону фильма, привести в проект тридцать процентов бюджета от инвесторов. И тогда я пошла на прием к Никите Сергеевичу.
Объяснила ему свою ситуацию, пересказала сценарий будущего фильма «Марш славянки», навеянный Чечней: за несколько лет хождения сценария «Братьев» по высоким кабинетам я уже загорелась другой «горячей» в те дни темой. И просто попросила помощи. Михалков выслушал, поставил телефон на громкую связь и сделал звонок в Госкино. Помню ровно три фразы: «Не выносите мне мозг. Поройтесь у себя в фондах. Пьянкова достойна снимать».
Ровно через год мы уехали на съемки. Картина вышла в 2003-м. Фильм показывали на фестивалях «Кинотавр» и «Киношок», где зрительницы в возрасте рыдали и даже целовали мне руки. А на форуме в Выборге после сеанса подошла режиссер Лида Боброва, известная по фильму «Бабуся». Как она плакала! Ничего путного сказать не могла, повторяла: «Это не кино, а часть жизни! Как тебе удалось ее выхватить? Ты даже не представляешь, сколько придется за это заплатить!» Только потом я поняла, что Лида провидчески оплакивала моего сына, который там снимался.
В «Марше славянки» Олег сыграл чеченца-полукровку, жертву войны. И сыграл пронзительно. Он всю жизнь болтался в кино. У меня единственной на курсе был ребенок, сын без конца подыгрывал моим однокашникам, когда вырос, работал администратором, ассистентом, площадку знал как свои пять пальцев. К несчастью, еще подростком Олега подсадили на наркотики: мне известно, что во время первой чеченской кампании в нашем подмосковном военном городке темноволосые приезжие раздавали отраву прямо в школе — подорвали жизнь целого поколения. В те годы наркозависимость была в новинку, ею еще не пугали родителей, не знали толком, как лечить. Но мы боролись. Когда Олег срывался, устраивали его в больницы, промывали.
Сына погубила женитьба: он выбрал совсем неподходящую девушку. Я не сразу это поняла, может, просто очень ревновала его. Продолжала ездить на фестивали, писать сценарии, строить планы — жизнь шла своим чередом. Но когда невестка забеременела и они с сыном переехали от нас в квартиру тещи, все изменилось. Девушка оказалась слишком эгоистична и жестока, а Олег полностью попал под ее влияние.
Особенно после того, как родилась моя внучка Вероника. Сын присутствовал при родах, дочка настолько растопила его сердце, что слилась для него с матерью в единое целое. С тех пор Олег во всем шел на поводу у жены. Рядом с ней было невозможно, без нее — еще хуже. У сына начались конфликты на работе с отцом, моим первым мужем продюсером Максимом Хусаиновым... Тяжело вспоминать эти страшные, мучительные годы. Я все забросила, пытаясь вытащить Олега. Мало что из того периода помню, как будто время сжалось в одну пульсирующую точку боли, безысходности и надежды.
Летом 2010 года, когда под Москвой горели торфяники и нечем было дышать, у Олега не выдержало сердце. От наркотиков надрывается не только психика, но и весь организм. Хотя тогда он уже не кололся.
На кладбище от безумия меня спасла моя кинематографическая натура: казалось, что это не похороны происходят, а снимается какой-то дурной дубль. Помню, как рыдал над могилой Васильков: после института он долго у нас жил, они с сыном дружили. Помню бабочку, вылетевшую из могилы. Это казалось гэгом, но очень удачным. Осознание горя пришло позже.
Сразу за Олегом ушли родители, оба от инсульта. Потеряв в одночасье столько родной крови, я фактически умерла. Три года провела в лежачей депрессии: не могла встать, ноги не держали. Большое горе разрушает не только душу, но и тело, это давно известно. Актер Валентин Зубков, сыгравший в «Ивановом детстве», после того как утонул его сын, сгорел за полтора года от невесть откуда взявшегося глубокого склероза.
Сегодня из компании сына в живых остались всего двое. Вдову Олега родная мать лишила родительских прав, сама воспитывает внучку. К счастью, Вероничка часто гостит у нас. Бывшую невестку мы недавно отправили в реабилитационный центр в Ростов. За полгода до кончины Олег привел к нам в дом знакомую девушку. Даша только что развелась с мужем, надо было где-то жить, перекантоваться. Она с нами до сих пор, это моя опора. Олег мне ее завещал. Даша была моей сиделкой, теперь нянька Вероники.
Я потихоньку выкарабкиваюсь. Снимаю большой документальный фильм о пятидесятилетии Союза кинематографистов. Пытаюсь вернуться в реальность. Доказать, что я еще не сбитый летчик. Спасая от депрессии, муж отвез меня во Францию. Он замечательно поет, в годы безденежья подрабатывал на Арбате, восхитил каких-то бельгийцев. Они подписали с ним контракт, вытащили в Европу.
С тех пор Вадим живет на две страны — Россию и Францию. Парижский психиатр сказал, что мой стресс аналогичен тому, который переживает человек, единственный из всей семьи выживший в автомобильной аварии. Предупредив, что мне угрожает потеря личности, он настоятельно советовал мечтать о будущих фильмах, строить планы. И я стала думать о картине, рассказывающей о матери, которая похоронила сына. Хочу прикоснуться к самой страшной тайне, теперь уже моей.
В это ужасное время со мной были четыре книги: Библия, энциклопедия мистики, «Нумерология» и «Прямая речь» Никиты Михалкова. Я точно знаю, что наши близкие существуют и после смерти, просто мы не можем их найти. Но, случается, они и «оттуда» дают о себе знать. Сын мне несколько раз звонил. Во сне. Помню, сказал, что у него все нормально, он устроился, волноваться не надо. В ответ я бормотала какую-то глупость:
— Сыночка, папа о тебе договорится, тебя выкупит. Скоро увидимся.
— Какая же ты дурочка, мама, — сказал Олег и повесил трубку. И я проснулась.
А Майорова в Питере, куда я уехала сразу после ее похорон, то ли во сне, то ли наяву ходила по моему гостиничному номеру, натыкаясь впотьмах на мебель. Спустя три года после гибели Лены мы сняли фильм ее памяти. Собрали отрывки из «Странного времени», видео со съемок, записали интервью с артистами: пытались приоткрыть тайну если не ухода, то хотя бы актерской природы Майоровой. При монтаже мне стало дурно: на экране все время мелькал крупный план ее лица. Пленку медленно прокручивали несколько раз — не было такого кадра!
Лена незримо присутствовала при нашей работе, наблюдала за ней, но находясь уже в другом измерении — ее нельзя было увидеть человеческим глазом. Так и все, кого мы любили: в этом мире их нет, но они где-то рядом. Как в кино.
Васильков в нашем фильме сожалел, что Лена всегда играла на разрыв аорты, отдавалась роли вся, без остатка. Он давно развелся с Наташей. Одно время мы его поддерживали, помогали дочке. Но сегодня видимся редко. Олег повеселел, живет холостяком, нормально зарабатывает. Он много снимается — в «Битве за Севастополь», «Бесах» и множестве других сериалов, в фильмах режиссера Алексея Мизгирева. Я за него рада: хотя бы одного артиста выпустила в большое плавание.
От прошлого, связанного с Леной Майоровой, Васильков отрекается. Бог ему судья. Чувство вины каждый изживает по-своему. Я очень постараюсь снять фильм о короткой и яркой жизни молодого актера, которого мать потеряла и обрела вновь через преодоление чувства вины перед сыном. Хочу прикоснуться к этой тайне, испытать чувство катарсиса.
Подпишись на наш канал в Telegram