Вся свита Гундаревой ехала к ней на продолжение банкета. Вдруг Наташа обернулась и, увидев меня, подошла. Возмущенно потрясая руками перед моим лицом, она процедила сквозь зубы: «Как ты мне на-до-е-ла! Как я тебя ненавижу!»
Вся моя жизнь состояла из аномальных явлений и катаклизмов, полных страстей. Начну с того, что в ГИТИС я поступила «благодаря» авантюрно-криминальной истории. Летние каникулы я традиционно проводила у бабушки на Украине. Там на танцплощадке с первого взгляда влюбилась в приезжего мальчика Володю. Буквально на следующий день мы разъехались: он в Москву, я в Минск. И полетели письма с клятвами в вечной любви. Нас, как Ромео и Джульетту, тщетно пытались образумить родители. Потом я поступила в минский театральный институт, и моя школьная любовь постепенно сошла на нет.
К концу первого курса кто-то бросил клич: «Надо ехать в Москву!», и наша студенческая компания отправилась завоевывать столичные вузы. Мы с подружкой Ларисой Борушко дошли до последнего тура в ГИТИСе. До экзамена оставалось три дня, но тут случилось непредвиденное...
Идем с Ларисой к Тверскому бульвару, вдруг возле здания ТАСС останавливается «Волга», из нее выскакивают два молодых человека, один из которых — мой «Ромео». Они заламывают мне руки и силой заталкивают в машину. Отъезжая, машут из окна и весело кричат оторопевшей Лариске: «Мафия бессмертна!» И тут начинается «Кавказская пленница»: «Или я ее веду в ЗАГС, либо она меня ведет к прокурору!» Я сижу под замком в комнате Володиной квартиры. Он уговаривает выйти за него замуж — я отказываюсь, он приносит еду — я все выбрасываю в окно. Вдруг Володя заявляется в выходном костюме, явно с чужого плеча, и объявляет, что мы женимся и сейчас едем заказывать зал в ресторане гостиницы «Россия». А у меня завтра третий тур в ГИТИСе...
Помню, идем мы по Красной площади и я в истерике начинаю высказывать все, что думаю об этой идиотской свадьбе. И вдруг получаю сильный удар по почкам. Очнулась уже в отделении милиции № 5. Капитан Калинин, который вел протокол, рассказал, что «жених» сбил меня с ног и начал душить прямо напротив мавзолея. Я гляжу на себя в зеркало и прихожу в ужас: на шее синие следы от пальцев... Ночь я провела в отделении милиции. Утром подружка замотала мне шею зимним шарфом, одолжила свою шерстяную юбку (и это летом!), и я поплелась на экзамен в ГИТИС — не спала, спина болит, горло тоже...
Среди девочек-цветочков в нарядных пестрых платьях я выглядела чертополохом.
— Мы слышали, как вы пели, Мольченко, а какая у вас проза? — спросил председатель приемной комиссии Андрей Гончаров. Я взяла стульчик (стоять-то тяжеловато), подсела к столу и объявила:
— «Переезд Веры Фигнер из Шлиссельбургской крепости в Петропавловскую», — прочитала воспоминания революционерки, написанные ею после пыток и допросов, да так выстраданно, «совместив и присвоив» все муки героини, что меня приняли. Вот такая история: как я любила, да замуж не вышла...
Лет через семь иду из театра, вдруг меня догоняет мой незадачливый жених. Вызвался проводить и по дороге рассказал, что отсидел в тюрьме за фарцовку. А еще через три года незнакомый женский голос по телефону сообщил: «Лена, если хотите проститься с Володей, приезжайте на кладбище». Звоню Лариске: «Помнишь того мальчика, который держал меня в плену? Он умер...» И мы вместе зарыдали...
С Ларисой Борушко мы оказались не только на одном курсе, но и жили в одной комнате в общежитии. Вскоре мы приступили к занятиям и начали готовить отрывки. Я увлеченно репетировала этюды с Толей Лобоцким, однокурсником и соседом по общаге. Он был старше нас всего на четыре года, но ходил с видом «усталой подлодки»: у Толи уже были не только диплом Института культуры, но еще и жена с ребенком. Надя периодически приезжала из Тамбова навещать мужа, однако это обстоятельство не мешало девчонкам с Толей заигрывать. А он действовал по принципу: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей...»
Я держалась от этого девичьего ажиотажа вокруг Лобоцкого в стороне. Но однажды в процессе «творческих исканий» дело дошло до поцелуя. Словом, мы дорепетировались до того, что стали «внепланово» встречаться. И все это осталось бы в тайне, если б в один из приездов Нади ей не открыла глаза наша однокурсница: мол, ты уезжаешь, а у твоего мужа тут та-а-кие «этюды» с Мольченко! Та, естественно, вспылила и поставила Толе ультиматум:
— Или я, или она!
— Ну если ты так настаиваешь, тогда — до свидания!
Они расстались. А мы стали жить вместе, насколько это возможно в общежитии, даже снимали комнату. И в какой-то момент я поймала себя на том, что не могу жить без этого человека. Помню, как мы с Толей вместе ездили на рыбалку. Это было невиданное доверие — обычно женщин на рыбалку не берут. Уезжали месяца на полтора в совершенно безлюдные места, тащили на себе тяжеленные рюкзаки с палаткой, лодкой и продуктами. Это был настоящий рай в шалаше. Толя сидел с удочкой, а я читала ему вслух Андрея Платонова. Вечером у костра чистила рыбу, он варил уху. В такие моменты я была счастлива. А потом мы возвращались в общежитскую комнатку и счастье куда-то испарялось...
На третьем курсе я легла в больницу, чтобы прервать беременность, Толя ко мне туда даже не пришел. Возвращаюсь в общежитие, а за дверью нашей комнаты слышу ха-ха-ха да хи-хи-хи. Стучу, никто не открывает. Спускаюсь к вахтерше. «Да это Лобоцкий с Ленкой», — объясняет она.
Я стояла в коридоре, тупо смотрела в окно и с отчаянием думала: «Все, сейчас возьму и выброшусь!» Слава богу, ума хватило, я просто уехала к бабушке на Украину, ничего не сказав Толе. Мы с друзьями детства пошли в поход, поставили палатку на берегу Десны, развели костер. И вдруг ближе к ночи прибегает испуганный соседский мальчик: «Какой-то дядька идет сюда с топором!» Подходит к нашему костру этот дядька, и я узнаю в нем... Толю. Оказывается, он приехал искать меня в «лесах Черниговщины». И нашел. Не знаю, может, совесть его заела...
Помню, как шли с ним на рассвете километров десять в полной тишине. Оказавшись в доме, молча обнялись и долго так стояли. Вот тогда я поняла: несмотря ни на что, мы любим друг друга...
Но примирение продолжалось недолго. Однажды Толя пошел провожать нашу однокурсницу-москвичку и не вернулся до утра. Это был удар под дых! Чтобы забыть Лобоцкого, я завела отношения со взрослым и состоятельным человеком. Борис Львович был галантным кавалером, возил нас с Лариской в Архангельское, водил в рестораны. Формально он работал завпроизводством в каком-то баре, на самом деле был заядлым картежником. Ради меня Борис Львович оставил жену и ребенка, стал разменивать квартиру, более того — попросил у мамы моей руки. Но она ему сказала: «Не думаю, что Лена вас любит. Она просто благодарна вам за то, что поддерживаете ее в трудную минуту». И была права...
Незадолго до выпускного вечера Толя, чтобы откосить от армии, лег в психушку. Мы по-прежнему были в ссоре. Из Тамбова приехала его мама, которая очень меня любила. Звонит:
— Лен, давай Толика навестим.
— Простите, но... мы сейчас в таких сложных отношениях.
И она буквально взяла меня за руку и повезла в пятнадцатую психбольницу. Идем втроем по аллее: мама с сыном впереди, я сзади. Краем уха улавливаю обрывки их разговора.
— Мама, да как ты можешь? У нее был другой мужчина!
— Сынок, во-первых, убеди меня, что она с ним была, а во-вторых, убеди меня, что за это время у тебя не было другой женщины...
Словом, она нас помирила.
Толю отпустили из больницы на выпускной вечер с условием, что на следующий день он вернется. Гуляли мы в легендарном ВТО, тогда еще не сгоревшем. Толян оторвался по полной, и я его от греха подальше увезла в общежитие, хотя наши ребята кутили до утра. А в соседнем зале ресторана — вот совпадение! — пировала компания отвергнутого мною Бориса Львовича. И как потом оказалось, он внимательно наблюдал за нашей студенческой гулянкой. И не только наблюдал...
Все шуточки на тему «театр — это террариум единомышленников» я не воспринимала ровно до того момента, пока нам не объявили результаты распределения: в «Маяковку» брали меня и Олю Прокофьеву, а из мальчиков — Толю Лобоцкого и еще двоих, остальные должны были искать работу. И эти «остальные» решили устроить мне взбучку. Ночью после выпускного в общежитие пришли трое, вызвали меня на разговор. Толя спал как убитый и ничего не слышал. Однокурсники кричали, что я стучу на всех Гончарову, что предала такого чудесного Бориса Львовича, который всех кормил. Особенно обиженной за отвергнутого поклонника была Лариса Борушко. Мы с ней вцепились друг другу в волосы, и началось сражение!
А утром в общежитие приехал с визитом Борис Львович собственной персоной. Он прекрасно знал, что мне вломили по первое число, но как ни в чем не бывало спросил:
— Как настроение? Как дела?
А у меня фингал под глазом и волос на голове изрядно не хватает.
— Боря, спасибо за все, но я возвращаюсь к Толику.
А тут и Толик наконец проснулся. И теперь уже мужики сошлись в схватке. В непримиримом бою победила молодость! Я осталась с Лобоцким, а Борис Львович в авральном порядке женился на Лариске...
Наступила осень 1985 года. Мы с Лобоцким оформляемся на работу в Театр Маяковского. К этому времени мои родители выменяли мне комнату в коммуналке на Патриарших, и я обрела московскую прописку. Помню, как Толя пришел, внимательно осмотрел мое жилище и ничего не сказал. Он явно не собирался на мне жениться. О том, что Лобоцкий уже москвич, я узнала случайно, услышав, как кадровичка кому-то говорит: «Толе надо с армией разобраться, прописка у него уже есть». Фиктивный брак у него был, что в те времена не являлось редкостью, а вот повестки из военкомата продолжали регулярно приходить.
Пока у меня на Патриарших шел ремонт, нам с Толей выделили в общежитии театра две комнатки рядом, отделенные стенкой-фанеркой. Причем Толя сам настоял, чтобы нам дали две маленькие вместо одной большой. Мы жили как бы вместе и как бы врозь: спим в одной кровати, а вещи отдельно.
В «Маяковке» тех лет ключевыми фигурами, как мне казалось, были режиссер Андрей Гончаров и актеры Наталья Гундарева и Александр Фатюшин. Я с трепетом переступила порог этого храма искусства. Смешно, когда меня просят рассказать о начале творческого пути, хочется сказать: «Я не успела еще и ногу поставить в дверной проем, как меня забодала священная корова театра». Не забуду, как в первый день обожаемая мной Женя Симонова с иронией спросила:
— Так это вы Лена Мольченко, любимая ученица Гончарова?
— Да, — заулыбалась я.
— Вот вас-то мы и ждем. Будем против вас дружить.
Я рассмеялась, подумав: «Надо же, как меня весело встречают!» Наивная...
Совсем недавно мы летели в самолете с одной актрисой из «Маяковки». Разговорились, вспомнили прошлое. И вдруг она выдает:
— Конечно, ты же Лобоцкого бросила, погналась за Фатюшиным!
— Как бросила?
— Да вот так. А Толя из-за тебя чуть с жизнью не расстался!
— А хочешь, я расскажу тебе историю, как Лобоцкий пошел за главной ролью, словно ослик за морковкой? — и рассказала ей все, как было на самом деле...
Наш первый театральный сезон начался успешно. Студенческую постановку «Завтра была война», в которой я была занята, перенесли в филиал, Толя благодаря Наталье Гундаревой сразу получил главную роль. Прима театра долгое время играла в «Леди Макбет Мценского уезда» на пару со своим мужем Витей Корешковым. А когда разошлась с ним, не захотела, чтобы он оставался ее партнером в этом спектакле, и заявила Гончарову: «Надоело столько лет играть одно и то же. Пора вам найти мне замену». И начались поиски новых актеров. В один из дней две пары: Люба Руденко и Витя Запорожский и я с Лобоцким — показывали руководству отрывки из «Леди Макбет». В зале присутствовала и Гундарева. Вдруг, увидев Толю, она ткнула в него пальцем: «А вот с этим мальчиком, пожалуй, я еще поиграю...»
И у них начались репетиции, которые все чаще затягивались допоздна. Толя так увлекся ролью, что даже перестал приходить домой ночевать. Доходило до того, что мне звонила Наталья Георгиевна и слегка заплетающимся языком сообщала, что, мол, сегодня ночью они с Толей едут к известной актрисе, ее бывшему педагогу, репетировать сложную сцену. «Да-да, конечно...» — лепетала я, понимая, что Толя в этот самый момент стоит рядом с Гундаревой.
Лобоцкий в любви, как настоящий гроссмейстер, умудрялся играть одновременно на нескольких досках: одну бросил, другую любит, третья от него беременна, на четвертой женат ради прописки, на пятую надеется в смысле карьеры. Причем каждая партнерша была уверена, что в этой игре победит именно она. Так, видимо, думала и Гундарева. Ведь на этой шахматной доске она, несомненно, была королевой!
Когда Толя возвращался после тех «репетиций», я ничего не выясняла, только смотрела на него преданными овечьими глазами и терпела.
В конце ноября в большой гримерке театра артисты отмечали вторую жизнь спектакля «Леди Макбет Мценского уезда». После банкета Толя подошел ко мне и тихо сказал:
— Лена, поезжай домой, мы все едем к Наташе.
И тут я буквально встала перед ним на колени:
— Толя, не надо!
А он буквально перешагнул через меня. Я на автомате натянула курточку и шапку и пошла вслед за ним. У театра веселая толпа рассаживалась по машинам. Вся свита Гундаревой — актеры, костюмерши, гримеры — ехала к ней на продолжение банкета. А я стою, застыв как соляной столб, и наблюдаю разъезд гостей. Вдруг Наташа обернулась и, увидев меня, подошла. Возмущенно потрясая руками перед моим лицом, она процедила сквозь зубы: «Как ты мне на-до-е-ла! Как я тебя ненавижу!» Было ощущение, будто во мне вдруг образовалась большая дыра...
На следующий день иду на репетицию. Толя бросается навстречу, широко улыбается, мол, ничего страшного, я вернулся. А меня нет! Пустота внутри!
Этот спектакль Наташа с Толей долго играли вместе. Они остались друзьями, а дружить Гундарева умела так же страстно, как и ненавидеть. Она продолжала опекать Лобоцкого, ввела его в «касту неприкасаемых», благодаря чему ему многое прощалось. А я опять делала вид, что ничего не случилось. Мы продолжали жить с Толей по инерции, хотя вопрос «За что он так со мной?» не давал покоя. Кстати, окончательный ответ на него стал мне очевиден спустя годы, когда я узнала, что распалась пара Рутберг — Лобоцкий. Мне казалось, что они идеально подходили друг другу: оба талантливые, яркие люди. Но они расстались, и я наконец поняла: елки-моталки, он просто такой человек! У Толи была присказка, которая оправдывала все его выкрутасы и многоходовки. Всем женщинам он говорил одну фразу: «Я люблю тебя... По-своему». Каждая наивно думала, что он любит ее сильнее предыдущей, а он просто любил по-своему, вот и все...
Спас меня Саша Фатюшин. Сам того не подозревая, он, как ангел, появился в самые тяжелые минуты моей жизни.
Я знала, что у Саши пятнадцать лет был роман с замужней актрисой Ириной Калиновской. В театре Фатюшина жалели, мол, у него «несчастная любовь», многие актрисы предпринимали попытки его осчастливить, подбрасывали письма, предлагали «наладить холостяцкий быт». Я в этом походе за счастьем не участвовала, у меня был свой крест — Лобоцкий. Но признаюсь, иногда ловила на себе взгляды Фатюшина, от него исходили такие флюиды, что я заливалась краской. А тут еще начинаем вместе репетировать «Зинулю», правда, Саша репетиции пропускал. Как-то спросила у Жоры Мартиросяна:
— А почему Александра Константиновича нет?
Он засмеялся:
— Будет заслуженный артист с тобой, вчерашней студенткой, репетировать!
Все началось с того, что однажды во время спектакля «Иван-царевич» на меня упала железная труба, сильно расцарапав лицо. В антракте замазываю рану гримом и играю дальше. Думала, никто не заметит. Но на следующий день в общагу звонит Фатюшин:
— Лена, говорят, вам труба лицо изуродовала, можно навестить?
— Спасибо, Александр Константинович, все в порядке...
Как назло, всего две царапины остались — похвастаться нечем. А вдруг приедет? Тут же Лобоцкий! Фатюшин с тех пор стал мне названивать. Если к телефону подходил Толя, начинал говорить женским голосом — охранял меня от сплетен. Лобоцкий его быстро раскусил и говорил с усмешкой: «Это Фатюшин тебя спрашивает». Кстати, Толя не имел привычки ревновать, помню, даже переживала: «Ой, Лобоцкий меня совсем не любит».
Прошло несколько дней, у нас в общежитии идет какая-то очередная гулянка. Вдруг звонок: «Это я, спустись, пожалуйста». Говорю Лобоцкому: «Я на пять минут, Фатюшин подъехал». И как была в платьице, так к нему в зимнюю стужу и вылетела. Он меня хватает в охапку, заворачивает в свой тулуп.
— Едем ко мне. Будь моей женой!
— Нет-нет, я люблю другого! — лепечу растерянно, а у самой, как на американских горках, дыхание перехватило.
— Извини... — и исчезает в снежной метели.
Поднимаюсь наверх. У дверей ждет Толя.
— Чего он хотел? — иронично спрашивает, затягиваясь сигаретой.
— Замуж зовет...
— Ну-ну!
В это «ну-ну» вложено было примерно следующее: вот, мол, губу раскатала, сейчас, женится он на тебе, жди! А я и не ждала. У нас не было свиданий, каких-то цветов, подарков. Мы даже ни разу не поцеловались, а тут сразу замуж!
Саша снова звонит, интересуется:
— Чем занимаешься?
— Ванну собираюсь принять...
— Да какая у вас в общежитии ванна? Приезжай лучше ко мне!
И я поехала к нему... мыться. Саша встретил меня у метро. Солнце, под ногами снег скрипит. Пока идем к дому, он читает стихи. В квартире выдает полотенце и шампунь и просит: «Только дверь в ванную не закрывай. Не бойся». Я стою за занавеской, моюсь и думаю: «Сейчас точно заявится». Но он так и не решился. Пока у меня сохли волосы, Саша спросил: «А может, ты голодная?» Молча киваю. Саша достал из кастрюли с бульоном цыпленка, полил каким-то соусом, и пока я его уплетала, смотрел с такой любовью, что у меня до сих пор ощущение счастья ассоциируется с цыпленком, экзотическим соусом и взглядом Фатюшина...
А еще я стала ходить на футбол, где Саша играл за команду актеров. Я сидела в белой шубке на трибуне и болела за «наших». На матч брала с собой салфеточки, и когда футболисты отдыхали на лавочке, подходила к Саше и предлагала вытереть ему со лба пот.
А тут в общаге очередной шумный карнавал грянул. И так мне все это надоело, что я сама позвонила Саше:
— Это Лена Мольченко...
— Я все понял, — сказал он и мигом примчался.
Схватил меня в охапку, рванул машину с места, а я сижу рядом и даже не спрашиваю: «Куда едем? На одну ли ночь, или на всю жизнь?» По дороге заехали к его брату, и Саша меня представляет: «Моя невеста». Выходим, я спрашиваю:
— Это что, помолвка?
— Да! Ну что, поехали кольцо покупать?
В ювелирном на Калининском я, чтобы он, не дай бог, не подумал, что ему корыстная какая-то попалась, выбрала самое тоненькое колечко...
А какая там корысть?! Машину Саша одалживал у своего друга детства. Свою он продал, чтобы купить модную стенку. И то денег не хватило — пришлось в театре на покупку дефицита занимать. Ходил он в рыжей кожаной куртке, которую сшила ему из деревенского тулупа однокурсница. Квартирка у него была крошечная, из богатства — та самая стенка да катушечный магнитофон. В шкафу одиноко висел бархатный костюм. А ведь ему было тридцать пять лет! Заслуженный артист, лауреат Государственной премии, за плечами оскароносный «Москва слезам не верит», фильмы «Весенний призыв», «Россия молодая»!
Словом, через три дня я вернулась в общежитие забрать свои вещи. Встречаю Андрюшу Болтнева:
— О, явилась! И где была все это время?
— Я за Фатюшина замуж выхожу.
— А Лобоцкий знает? Нет? Ну и правильно, Ленка!
Толи дома не было. Когда погрузили узлы в машину, Саша с облегчением вздохнул: «Теперь я спокоен!» Никаких записок я Лобоцкому не оставила. Да и что писать? И так все понятно. Не помню, чтобы кто-то из нас троих порывался выяснять отношения. Странно, но тогда я впервые в жизни услышала, как Толя говорит обо мне как о жене. «Фатюшин у меня жену увел», — сказал он кому-то за кулисами. Все мгновенно стали Толе сочувствовать, а девушки активно опекать.
Самым тяжелым оказалось то, что в спектакле «Кто боится Рэя Брэдбери?» мы с Толей объяснялись друг другу в любви. Мы встречались взглядами, и было трудно понять: он обнимет меня сейчас или ударит? Но потом все сгладилось, нам удалось сохранить хорошие отношения, у Лобоцкого началась своя бурная жизнь, а у меня своя с Фатюшиным, мы были, что называется, в расчете. Правда, первое время жила с ощущением, что в Толином многоквартирном сердце все-таки осталось местечко и для меня...
Как-то ко мне в гримерку зашла мама Толи. «Леночка, я так счастлива, поздравляю! Какой же он дурак...» — она заплакала. Больше, к сожалению, с ней не виделись.
Когда мы с Фатюшиным подали заявление в ЗАГС, весь театр загудел. Дошла новость и до Гундаревой. Ее подруга мне рассказывала, что Наталья Георгиевна чуть сознание не потеряла, когда ей об этом сообщили. А Саша недоумевал: «Что-то Наташа стала со мной странно разговаривать». И тогда я ему выложила всю историю моих взаимоотношений с Лобоцким и Гундаревой. Саша выслушал и сказал: «Ну, значит, я никого ни у кого не уводил...»
Но была и еще одна проблема: Сашина «тайная любовь». Помню, встречаю Люсю Нильскую. «Ты у Фатюшина, что ли, была? — Киваю головой. — Ну-ну, Калиновская тебе волосы-то повыдергает!»
С Ирой Калиновской мы прежде никогда не пересекались. Она снималась в фильме «Повторная свадьба» с Андреем Мироновым, долго работала в Театре Маяковского, еще до меня, потом преподавала в «Щуке». Кстати, позже Фатюшин мне сказал: «Иру убрали из театра не без помощи Гундаревой».
Калиновская не уходила от мужа к Саше, потому что, на ее взгляд, он много пил. Да и супруг был профессором, а статус для Иры многое значил. Я не терзала Фатюшина расспросами о прошлой его жизни, понимая, что это больная тема.
Но один раз мы с ней все же встретились. Саша пригласил Калиновскую на мой спектакль «Валенсианские безумцы». Потом подвезли ее до дому. Я украдкой разглядывала Иру, она была очень красивой женщиной.
Еще до свадьбы Фатюшин повез меня знакомить с их общими друзьями. Вдруг срывается с места. Через какое-то время возвращается и кладет передо мной ключи: «Вот теперь все!» Оказывается, он поехал к Калиновской и объявил ей, что женится. Она молча вернула ему ключи от квартиры.
Правда, женские вещи в его холостяцкой берлоге все же остались. У нас на курсе училась девочка, которая неплохо рисовала. У нее была привычка — дарить на память своим любовникам их карандашный портрет. Как-то хвасталась мне, что такой уже есть у Жоры Мартиросяна. А потом вдруг стала активно рассказывать про Фатюшина, что ему как холостяку дадут однокомнатную квартиру, а если женится — двухкомнатную. И она, мол, готова вступить с ним в фиктивный брак, но Ира Калиновская против. Смешная деталь: когда я впервые вошла в его квартиру, увидела за стеклом стенки карандашный портрет.
— Это кто тебя нарисовал?
— Да одна знакомая...
И он тут же выбросил портрет в окно. За ним следом полетели женские тапочки. А вот за банный халат, который висел в ванной, я милостиво заступилась:
— Ну ладно. Его оставь.
Думаю, это были вещи Калиновской. Позже та самая художница звонит: «Мольченко, это ты? Вы что, заявление подали? А, ну пока». Потом в трубке периодически раздавались женские голоса, кто-то звонил в дверь. Саша даже выходил на лестничную площадку разбираться с поклонницами. Но все это было неважно. Мы сразу же договорились на берегу: «У меня до тебя никого не было, и у тебя до меня...»
Нашу свадьбу в гостинице «Космос» организовали его друзья. Гуляли в разгар сухого закона. Специальный человек сидел на ящиках с водкой и выдавал строго по бутылке на стол. Саша к этому дню торжественно сбрил усы, ему хотелось рядом с невестой выглядеть помоложе. Гостей было море. Они шутили, что теперь молодоженов дня три не увидят, мол, запрутся от всех и телефон отключат. Все же думали, что Фатюшин — гусар и здоровье у него, соответственно, богатырское. А у Саши уже были ишемическая болезнь сердца, хроническая пневмония и нервная экзема. В день нашей свадьбы из-за переживаний у него случилось обострение — руки покрылись волдырями. Я всю ночь мазала их мазью. Ночью бинты на руках развязались и обмотались вокруг головы. Он в ужасе вскочил: «Что ты делаешь?! Ой, я подумал, что ты хочешь меня задушить!» Такие вот брачные игры у нас были...
Наташа Гундарева категорически не хотела идти на нашу свадьбу. Но одним из устроителей банкета был Наташин поклонник, друг Фатюшина, и ему она так и не смогла объяснить, почему отказывается поздравить Сашу. Ее долго уговаривали сказать тост. Наконец она встала, и все замерли в ожидании, что Наталья Георгиевна, как всегда, художественно выступит. Но она произнесла короткую и странную фразу: «Надеюсь, что Саша нас не подведет».
Кстати, с этим богатым поклонником, очень ответственным товарищем из другой республики, Наташу как раз Фатюшин и познакомил. У того имелись очаровательная жена и двое детей, и он сразу предупредил: «Семью не брошу!» Но мама Гундаревой сказала, что хоть один год, но она должна пожить королевой! Поклонник дарил Наташе дорогие вещи, присылал после спектаклей корзины цветов. Казалось бы, ну что ей до меня? Но оказывается, выйдя замуж за Фатюшина, я опять вступила на территорию Гундаревой.
Саша был не просто ее близким другом, а, что называется, запасным аэродромом. Гундарева и Фатюшин играли в спектакле «Молва». Мы, еще студентки, бегали в массовке и, конечно, за ними наблюдали. Помню, как они перед выходом на сцену стояли в темноте за кулисами. Наташа в шинели, обняв Сашку за шею, о чем-то тихо с ним журчала. Мне это так понравилось, так захотелось быть на ее месте. Но боже упаси, чтобы я для этого хоть пальцем пошевелила. И вот что значит Судьба! Прошло года три, и уже я с Сашей играла роль Гундаревой в «Молве». За что получила от ее поклонниц массу злобных писем с оскорблениями. Кстати, сейчас в моей гримерке висит Наташина фотография: ее фанатки, прежде гнобившие меня, подарили в знак примирения. А рядом — фото Ларисы Борушко, которая дорога мне несмотря ни на что. Ни той, ни другой уже нет в живых...
Так вот, Фатюшин с Гундаревой были невероятно близки и это давало повод судачить об их возможном романе. Они часто вместе ездили на творческие встречи. Наташа в поездках постоянно с ним нянчилась: следила, чтобы Шуша (так ласково она его называла, соединив два имени — Шурик и Саша) вовремя поел, вовремя лег спать, не дай бог, не простудился бы. Саша беспрекословно ее слушался. А тут вдруг вышел из повиновения...
Для Гундаревой наша стремительная свадьба была неожиданным ударом. Она не успела ничего предпринять, не успела «спасти» Сашу от меня, и это ее выводило из себя. Наташа почему-то восприняла наш брак как личную потерю. Наверное, она считала, что я, как нерадивая невестка, не так за ним смотрю, не так кормлю. На мой взгляд, она не скрывала, что меня ненавидит.
Помню, прихожу провожать Сашу на вокзал и вижу, что мое присутствие причиняет Гундаревой физическое страдание. Ей, видимо, стоило большого труда заставить себя со мной поздороваться. Саша, как все мужчины, ничего не замечал. Но я не думала, что гундаревская фраза, сказанная мне в сердцах: «Как ты мне надоела! Как я тебя ненавижу!», будет жестко работать вначале против меня, а потом и против Фатюшина.
Однажды спустя годы мы оказались с Гундаревой в одной компании. Я спросила, куда вдруг исчезла ее подруга зубной врач, и Наташа произнесла фразу, которая многое мне объяснила: «Если я с людьми расстаюсь, отрубаю резко и навсегда!» Но с Сашей она так поступить не могла, все-таки они были невероятно дружны. Хотя все последующее время их дружба и сходила на нет.
Как я понимаю, у Гундаревой долгое время был полный раздрай в личной жизни: с Витей Корешковым развелась, с Сергеем Насибовым роман закончился, Лобоцкий, не оправдав ожиданий, вернулся в родные пенаты.
Насибов, хотя уже и работал на «Таганке», все время к нам заходил, у него в театре остались друзья, они прекрасно проводили время. У Сережи удивительно породистые черты лица, как у восточных князей, он обладал харизмой и неповторимым чувством юмора. После «Школьного вальса» поклонницы из-за него вскрывали вены. Я прекрасно понимаю Наташу, которая долго его добивалась: мне об этом рассказывала одна актриса, через которую Гундарева передавала Насибову любовные записки. Сережа был моложе ее лет на десять, у него была жена Катя Дурова, маленькая дочь, но ради Натальи Георгиевны он ушел из семьи. А после трех лет гражданского брака Насибов вдруг собрался в Америку.
Гундарева, по-моему, вообще легко уводила чужих мужчин: хочу и беру! История моя не единственная, были и Катя Дурова, и Наташа Хорохорина, у которой она отбила Корешкова. Не думаю, что они сказали Гундаревой спасибо за то, что она с ними так поступила...
Как-то наш театр поехал на гастроли в Пермь. Гундарева с Фатюшиным выступали с большой программой по институтам и заводам. За компанию брали и меня. После концертов были, как водится, банкеты. А когда мы возвращались в гостиницу, видели, как по коридору ходит грустный и неприкаянный Михаил Иванович Филиппов, — у него в семье (а он был женат на дочке Андропова) была какая-то напряженка. Наташа предложила Саше: «Давай Мишу с нами возьмем?» И мы стали ездить по этим концертам-банкетам уже вчетвером. Спустя какое-то время Саша удивленно рассказывает: «Иду мимо Наташиной гримерки, а там стоит Миша. Я потом у Натахи спросил:
— У вас что, роман?
И она сказала:
— Да.
Представляешь?!»
Вскоре они с Филипповым поженились. Наташа с гордостью всем говорила: «Мой муж играл Наполеона и даже родился с ним в один день!» Но это ничего не изменило в наших отношениях, мы не стали дружить семьями, даже наоборот — игра пошла в одни ворота. Один только Саша по-прежнему не понимал, почему Наташа резко переменила отношение к нему. Когда они работали над «Театральным романсом», он после репетиции меня спрашивал: «Почему она со мной так разговаривает? Вечно пилит, что выпиваю. Я на сцене кнутом размахиваю, а Наташа раздраженно шипит: «Шура, осторожно, ты что, не видишь, у меня на столике пиво». Вот такая борьба за трезвость!» В этом спектакле Саша так и не сыграл...
Когда я только пришла в театр, наивно полагала, что врагов у меня нет. А оказалось, я такому числу людей перешла дорогу, что стало страшно. Думаю, многие в театре надеялись, что мы с Сашей разведемся. Говорили, что я все делаю неправильно: не так причесываюсь, не так одеваюсь, а главное — не слежу, чтобы Фатюшин не пил. В нашем доме перехлестывались такие персонажи, каких я в жизни не видела! Саша всегда дружил со спортсменами, военными и даже с криминалитетом. И эти встречи были не банальным просиживанием за бутылкой, а целым спектаклем.
Но однажды Сашин врач, который лечил его сердце, сказал:
— Вам надо категорически бросить пить.
— Как? Прямо так сразу? — опешил Фатюшин.
И тот для начала предложил очищающие процедуры. Саша засомневался, но я решила поддержать его: «Хочешь, вместе сделаем?» И мы прошли через это вместе. Как только в стране объявили сухой закон, в театре начали пресекать посиделки в гримерках. Саша же не стал ничего менять, и народ продолжал засиживаться у него. И для кого-то это было козырем, чтобы задвинуть Фатюшина.
Конечно, нам с Сашей приходилось притираться, привыкать друг к другу. Никто не обещал Ассоль, что после отплытия под алыми парусами жизнь будет как в сказке. Не все было гладко. Например, с Сашиной ревностью я столкнулась буквально сразу. Фатюшин оказался настоящим Отелло. Уходит на репетицию и вдруг с полдороги возвращается. Говорю по телефону, а он так и маячит перед моим носом, прислушивается. Только положу трубку, начинается допрос: «Кто звонил? Зачем? Почему?» Со временем я поняла, что пятнадцать лет «партизанской жизни» с Калиновской не прошли для него даром — теперь он ставил себя на место обманутого мужа. А тут еще в театре все подтрунивали: «Ай смотри, Фатюшин, жена-то у тебя молодая!» Даже супруга Гончарова Вера Николаевна подливала масла в огонь: «Лена все время болтается на гастролях с этим Болтневым!»
Мы с Андрюшей были заняты в одном спектакле, а поскольку настоящих подружек у меня в театре не было, ею как раз и стал Болтнев. Но Саше все преподносилось так: замужняя женщина, а таскается всюду с «этим бражником». Однажды услышала от Саши фразу типа «ну ты со своим Болтневым». Я сделала паузу, а потом очень убедительно объяснила, что Андрей — мой единственный настоящий друг, и заключила: «И твой, между прочим, тоже!»
Впервые я увидела Болтнева в фильме «Мой друг Иван Лапшин». Смотрела на экран и думала: «Меня берут в Театр Маяковского, хоть раз бы побыть на сцене с таким артистом!» Проходит какое-то время, и мы с Болтневым оказываемся соседями по общежитию на Павелецкой. Он — известный актер, уже взрослый, женатый (Андрюшина семья осталась в Новосибирске) — оказался на тех же правах, что и мы, вчерашние студенты. И вся бытовуха — закупка продуктов, готовка и уборка — легла и на его плечи. Мы вместе на кухне лепили пельмени, вместе отмечали праздники. С Толей я не особо откровенничала, а вот с Андрюхой разговаривала обо всем на свете.
Болтнев очень любил Сашу со всеми его прибамбасами. Фатюшин был заядлым преферансистом, и они часто ночи напролет играли у нас дома. А однажды Болтнев, задумавшись, вдруг сказал: «Вот когда ты помрешь, я на Ленке женюсь». Если Андрюше негде было ночевать, он мог запросто приехать к нам. Но семья для него всегда была святым. Он часто показывал фото маленькой дочери Машеньки, все гонорары отсылал жене, а сам жил очень экономно. Маша Болтнева сейчас работает у нас в театре, четыре года назад родила тройню. Боже, как бы рад был Андрей этим мальчишкам!
Саше продолжали звонить и говорить про меня гадости. Иногда я узнавала о себе такие вещи, что оторопь брала! Однажды приходим с мужем в Дом кино. Он меня оставляет у бара и бежит спросить о начале сеанса. Буфетчица, которая работала на этом месте сто лет и всех знала, проводив Сашку взглядом, доверительно наклонилась ко мне:
— Ну-ка, дай я тебя поближе рассмотрю.
— А что такое?
— Да говорят, что ты на голове у Фатюшина шашни с Болтневым крутишь, а он будто ничего не замечает...
— Серьезно? — расплываюсь я в улыбке. — И кто такое говорит?
— Не скажу...
Провожу собственное расследование и выясняю, что это не кто иной, как Виктор Проскурин — лучший Сашин друг. Вспомнила, как Витя в день рождения Саши, двадцать девятого марта, пришел в театр с двумя горшками герани: «Это тебе, Фатюшин!» Кончился спектакль, мы поехали к нам, долго сидели на кухне, выпивали. Потом Саша ушел спать, а я осталась домывать посуду. Вдруг Витя просит: «Ну-ка, покажи свои пальцы. — Я протягиваю ладонь. — У тебя нет бороздок на кончиках пальцев, видишь? Ты — черная монахиня! Ты его заколдовала...» Я даже не нашлась, что на этот бред ответить. И после этого я узнаю от буфетчицы сплетню про Болтнева.
Когда-то Гундарева на вечеринках всегда поднимала тост «За наших врагов!» В первый раз я не поняла, что имеется в виду. Она объяснила: «Благодаря им мы становимся сильнее, движемся вперед и чего-то добиваемся». Жаль, что Наташа не сказала, как отличать врагов от друзей.
В нашем актерском цеху слухи и сплетни разлетаются со скоростью света. Встречаю Таню Кравченко, чудесную актрису «Ленкома», она вдруг обхватывает мое лицо ладонями:
— Ну-ка, посмотри на меня... И с чего она взяла, что ты ведьма? Никакая не ведьма!
— Кто она-то?
— Да мы с Наташей Гундаревой сейчас вместе снимаемся, она и сказала: «Ты с Мольченко общаешься, поменьше смотри ей в глаза, она ведьма, Проскурин так считает, мало ли что...»
И куда бы я ни заходила, все смотрели на меня изучающе. Как тут было не вспомнить слова моей однокурсницы Ольги Прокофьевой: «Говори, говори — источник забудется, а информация останется». Этот закон в нашем театре работает безотказно.
А театр у нас был семейный. Случалось, мужья хлопотали за жен. Но Саша меня сразу предупредил: «Лена, мы с тобой самостоятельные творческие единицы!» К этому вопросу больше не возвращались, а я не испытывала разочарования, когда при распределении ролей мне ничего не доставалось. В театре все очень сложно, отношения там — тонкие кружева. Никто не варит ведьмино зелье, чтобы прыскать потом по углам. Гадости творятся мягко, интеллигентно, под лозунгом «Мы делаем общее дело». Если бы я пришла в театр ради карьеры, такие отношения между людьми стали бы для меня трагедией. Я же живу по Станиславскому: люблю искусство в себе, а не себя в искусстве...
Слава богу, у меня был Саша, и вся эта мышиная возня казалась такой неважной. Мужу все давалось легко, он и меня учил жить легко, по-моцартовски. Саша был настоящим. Не приспосабливался, не юлил, не крался «между струйками». А это дороже, чем вся эта шелуха: карьера, роли, известность...
Хотя порой наша с Сашей жизнь напоминала пиротехнический склад. Фатюшин был очень темпераментным и взрывным. Как смешно говорил Юра Иоффе: «Саша от возмущения с двух ног подпрыгивает к потолку!» Он часто очень громко говорил, да что там — орал! Мало кто знал, что на съемках «Одиночного плавания» Саша получил контузию от разорвавшегося рядом снаряда и с тех пор был туг на одно ухо. Но когда он орал на меня как резаный, у него это так художественно получалось, что я молча им любовалась.
Помню, как в одной гостинице он маялся от бесконечного ожидания съемок, искал, чем себя занять. В конце концов не выдержал и взорвался:
— Почему здесь по телевизору не показывают спортивную программу? — и хвать чайник об пол!
Чтобы сравнять счет, ору в ответ:
— А при чем тут чайник? Если виноват телевизор, его и бросай!
Хватаю телевизор и хрясть его на паркет. Довольно быстро я поняла, что такие выплески мужа надо просто тихо пережидать, а когда успокоится, в ушко ему прошептать то, что хочешь, чтобы он услышал.
Наш спектакль «Завтра была война» пригласила в Англию Ванесса Редгрэйв. Я шепчу на ушко Фатюшину: «Завтра в Лондон еду, хорошо бы английским актерам привезти какие-нибудь сувениры». Утром Саша продал автоответчик, привезенный из Канады, и на вырученные деньги мы накупили разных безделушек.
Все артисты тогда получали копейки. А при Сашиной любви делать всем дорогие подарки денег часто не хватало. Он обожал привозить мне наряды из-за границы. Однажды заметила, что муж ходит за мной с веревочкой и пытается сзади снять мерку — готовил сюрприз. И удивительно, никогда не промахивался с размером. Вот эти его широта, щедрость мне в Саше и нравились. Гусар во всем! Строчка песни «Наша судьба — то гульба, то пальба» про него написана. Внук гусара, родившийся в шоферской семье из Рязани, он умел крепко стоять на ногах. Азартный картежник, выпивоха, бретер имел свои представления о чести. Мог, например, врезать Анатолию Ромашину по физиономии, когда тот, «распушив хвост», вышел из купе одной дамы, не переносил, когда мужики хвастаются победами над женщинами.
Да нам много денег и не надо было. Помню, пришли в закрытую секцию ГУМа с талонами, которые нам выдали перед Олимпиадой в Калгари. Заходим — а там богатство! Мы даже растерялись: взяли брючки Саше и мне две пары перчаток с блестками... и ушли.
Я никогда не любила футбол, но понимала, что этот вид спорта станет частью моей жизни. Так до конца и не разобралась в правилах, но на всех матчах сидела на стадионе рядом с Сашей. А он шептал мне: «Ты кроссворд-то спрячь, неудобно!»
Когда в девяностые в стране рухнуло кино, зрители перестали ходить в театр, артисты выживали как могли, пытались заработать, а мы с Сашей, получив ваучер, продали его и накрыли стол для друзей. Он не умел и не хотел «устраиваться». От слова «кастинг» его перекашивало. Мы даже дефолта не заметили, потому что терять было нечего: много свободного времени, мало свободных денег. Саша решил «бомбить». На первом же выезде на трассу в машину Фатюшина врезалось такси. На этом его левые заработки закончились.
Саша с удовольствием помогал всем, кто к нему обращался. Но совершенно не мог постоять за себя. Когда обманывали, в его глазах читалось недоумение. Один режиссер предложил сняться в сериале: мол, пока пилотную серию сделаем, а потом и все остальные. Но фильм не вышел — и денег, естественно, не заплатили. Такой случай был не единственным, и Саша стал отказываться от проектов, которые сделали имя многим актерам. Помню, как Александр Митта долго уговаривал его сняться в сериале «Граница. Таежный роман». Саша так и не согласился: «Да устал я от этих военных, от кирзачей! Не хочу».
Его не угнетало, что материальные блага проходят мимо. Но однажды я видела, как Саше было по-настоящему больно. Накануне юбилея Фатюшина к нему подошел директор театра: «Пришли документы на тебя и Леночку. Ты получаешь народного, а Лена заслуженную». Мы устраиваем банкет. Застолье в разгаре, и я чувствую, что Саша ждет, когда же объявят о наших званиях, но этого так и не происходит. Через месяц их получают двое других актеров. Все переиграли, а ему не сказали. Это Саше жизни не прибавило.
Последний год был самым трудным. У Саши очень болело сердце. Мы пошли в поликлинику и из-за этого пропустили репетицию. Прямо в кабинет врача позвонили из театра, поинтересовались, у них ли Фатюшин. Подтвердили, что да, он у нас. «А-а, значит, больной Фатюшин у врача, а здоровая Мольченко — просто не явилась на репетицию!» И меня уволили. В приказе было написано: «В связи с тем, что Мольченко пропустила две репетиции по причине болезни мужа»...
Саша позвонил актеру, который был приближен к новому руководителю нашего театра Сергею Арцибашеву:
— Лену уволили, что теперь делать?
А тот сказал:
— Я не знаю, чем тебе помочь, — и повесил трубку.
Никогда не забуду Сашины глаза...
Сашу ежегодно клали в больницу с пневмонией, и каждый раз стоял вопрос: выживет или нет? А он не строил из себя больного. Это про него строчки Высоцкого «Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!»
Мы прожили с ним семнадцать лет, и все эти годы слышала от него: «Я скоро умру». Вначале одергивала: «Нельзя так говорить», потом перестала обращать внимание, а в конце даже подшучивала: «Сначала с долгами расплатись!»
Когда он умер, пошли разговоры: мол, если бы не пил, не нервничал так много, пожил бы подольше. Но это был бы не Саша! Он жил на полную катушку, иначе не мог...
Фатюшина часто сравнивали с его героем-хоккеистом из фильма «Москва слезам не верит». Но Саша был востребованным всегда и жил в семье, а не шлялся по кабакам. Не устаю повторять: «Фатюшин умер от осложнения после пневмонии, а не под забором от пьянства».
После его ухода моя жизнь разделилась на «до» и «после». И мне надо было очистить свое пространство от «до». Было важно не прогнуться под тяжестью своего плачевного состояния, не превратиться в просящего. Я для всех закрыла дверь, понимая, что если начну скорбеть и принимать соболезнования, погружусь в это состояние так глубоко, что уже никогда не вынырну. Мне исполнилось сорок. Детей не было, утешаться было некем. Я не собиралась возвращаться на сцену и уж тем более не думала выходить замуж...
И тут мой номер набрал Саша Шаврин: «Тебе надо вернуться в театр». Потом с теми же словами первый раз в жизни позвонила Лена Романова, жена Игоря Костолевского. Я пришла в администрацию и на листе бумаги написала: «Идя навстречу просьбам своих товарищей, прошу принять меня в труппу». На что мне сделали замечание: «Пиши нормальное заявление».
Посыпались звонки от приятельниц: а не познакомить ли тебя с тем-то и тем-то. Одна подруга предложила: «Пойдем в Театр Рубена Симонова на «Козленка в молоке». В антракте спрашиваю:
— А кто играет главного героя? Мне он нравится!
— Это Игорь Воробьев. Актер он хороший, но такой несчастный...
— А что такое?
— Да у него год назад жена умерла.
У меня что-то кольнуло: и Саша мой год назад ушел.
Прошло время. Звонит подружка, жалуется на свои несчастья, а я ее в чувство привожу: «Оксана, кончай дурью маяться. Открой глаза, сердце и будь готова к тому, что вот идешь ты по улице, поворачиваешь за угол, а там — раз! — и встречаешь свою судьбу». Только сказала я это, выхожу из театра, поворачиваю за угол, а передо мной стоит тот самый Игорь Воробьев. «Здрасьте», — говорю. Он тоже здоровается. А взгляд у него как у потерявшегося сенбернара. Я сажусь в машину и думаю, мысленно обращаясь к нему: «Если ты сейчас уйдешь, потеряешь самое дорогое, что у тебя только может быть!» И вот трогаюсь с места, медленно еду, поворачиваю голову и вижу — он тоже оборачивается. И тут я спрашиваю уже себя: «Куда ты, дура, торопишься?» И отвечаю: «Значит, не судьба...» Выезжаю на дорогу, там пробка, вдруг открывается дверь и он садится рядом.
— Меня зовут Игорь.
— Я знаю. Меня зовут Лена.
— Я знаю...
Мы разговорились вроде бы и ни о чем, но я понимала, что все уже случилось. Оставила ему свой телефон. И он звонит:
— Вы знаете, у вас такое красивое лицо.
Я отвечаю невпопад:
— Вы тоже хороший человек.
Как выяснилось из наших разговоров, мы оба приехали в Москву в 1981-м, он из Днепродзержинска, я из Минска, ходили одними и теми же дорожками — по ГИТИСу, ВГИКу — и могли бы тысячу раз где-нибудь в актерской компании пересечься. Но, значит, судьбе было угодно, чтобы мы прежде пережили все то, что выпало на нашу долю...
Он не говорил, что женат, но я уже знала об этом, прочитала в его анкете. Я не провоцировала Игоря на откровенность, не задавала лишних вопросов. Меня подкупало в нем то, что он не говорит плохо о молодой жене, не рассказывает, что у них любовь прошла. Пусть уж лучше молчит.
Но однажды звонит:
— Лена, я тебе должен сказать одну вещь... Дело в том, что я женат.
Выдерживаю паузу:
— Игорь, понимаешь, дело в том, что я дочь милиционера и поэтому знаю не только то, что ты женат, но и когда, сколько и с кем!
Теперь пауза была уже на том конце провода.
— Ну и сука ты, Лена!
Мы три месяца не общались, а потом я сама набрала его номер, Игорь страшно обрадовался. И мы опять стали перезваниваться. Летом я уехала в Геленджик, а когда вернулась, он меня встретил, и мы уже не расставались.
Но я не сказала еще об одном. Когда после первой встречи я стала искать информацию об Игоре, то узнала, что у него на руках остался больной ребенок. Его первая жена Галя Гладкова играла в фильме «Экипаж» дочку героя Георгия Жженова. У них родился сын Вася, до четырех лет все было нормально, и вдруг врачи сказали родителям: «Ваш ребенок больше развиваться не будет!» А потом Гали не стало... И на сегодняшний день есть тридцатиоднолетний сын Вася, светлый парень с мышлением четырехлетнего ребенка. Он живет в замечательном месте, под Волховом, в социальной деревне «Светлана». Ее обитатели ведут натуральное хозяйство, обучаются, путешествуют, ставят спектакли, к ним приезжают волонтеры со всего мира. Два раза в год Вася проводит каникулы с нами дома...
Этой осенью мы с Игорем отметили десять лет со дня нашей встречи. И ничего бы не случилось тогда, если бы в его глазах потерявшегося сенбернара я не увидела боль и одиночество. В один момент я ощутила, что нужна ему...
Вот ведь ни в театр я не собиралась возвращаться, ни замуж выходить, а все тем не менее произошло. И рецепт простой — с судьбой надо сотрудничать, ее не перемудришь.
Так я и живу, прислушиваясь к внутреннему голосу, интуитивно откликаясь на теплоту, на запах. Ведь когда-то именно запах цыпленка в экзотическим соусе заманил меня в счастливую ловушку, гениально расставленную Фатюшиным. И если за окном яркое солнце, а напротив глаза любимого человека, что еще нужно женщине, даже если она актриса...
Подпишись на наш канал в Telegram