«Ну и как теперь зовут нашу мать?» — телефон разрывался от эсэмэсок Саши. В день, когда наша мама, Любовь Стриженова, принимала монашеский постриг, рядом с ней была моя семья: муж, дети, внуки. А вот мой брат не поехал на постриг. Саша не понимал, почему мама решила отказаться от всего земного. Сообщения все шли и шли: «Почему она это делает? Мы ее чем-то обидели?»
Саша был не одинок: большинство маминых знакомых встретило новость о постриге с недоумением. Первый муж и мой отец Владимир Земляникин крутил пальцем у виска: «Совсем с ума сошла? Делать нечего!» А всезнайки-журналисты утверждали, что мама пошла в монашки, будучи не в силах пережить расставание со вторым мужем Олегом Стриженовым. Абсурд!
Сегодня страсти улеглись. Мама уже восемь лет как монахиня Иудифь: ходит в монашеской одежде, живет при монастыре, в Москву выбирается, только если надо поправить здоровье. Многие до сих пор по привычке называют ее Любовью Васильевной или Любаней. Но Саша сразу стал называть ее матушкой.
Казалось бы, мама — артистка с перекрученной жизнью, не единожды была замужем. Но, видимо, существовал в нашем роду молитвенник, чьи слова обладали такой силой, что стали Божьим промыслом.
Оглядываюсь на прожитое и понимаю: ничто не предвещало, что наша семья встанет на путь воцерковления. Мамин отец, мой любимый дед Василий, когда впервые увидел икону в ее комнате, был потрясен: «Доча, как можно?!» Дедушка Василий был офицером, служил в Очакове, где родилась мама, затем его перевели в Киев. Он не терпел возражений, и если что было не по-его, тут же командовал: «Шагом марш из комнаты!» Дед был идейным коммунистом и искренним патриотом. В обязательном порядке отмечал все достижения власти: даже такое крохотное событие, как открытие очередного подземного перехода на Крещатике, превращалось в семье в настоящий праздник.
Когда маму, студентку Киевского театрального института, пригласили на главную роль в фильме «Улица молодости», дедушка страшно возгордился. Но студентам не разрешали сниматься и маме грозило отчисление. Узнав об этом, дед добрался чуть ли не до министра культуры Украины: «Спасайтэ картыну! Спасайтэ студэнтку!» — и добился высочайшей резолюции. Из института мама все равно ушла и из Киева уехала: на тех самых съемках она познакомилась с моим будущим отцом. Владимир Земляникин уже сыграл свою звездную роль Сережи Давыдова в фильме «Дом, в котором я живу» режиссеров Льва Кулиджанова и Якова Сегеля. В мгновение ока он стал популярным. Зрители заваливали письмами, в каждом газетном ларьке была выставлена его фотокарточка.
Отец — человек прямой, открытый, всегда говорит что думает, без обиняков. Влюбившись в Любочку Лифенцову, сразу определился: она станет его женой. Если кто-то на площадке оказывал маме знаки внимания или, не дай бог, начинал ухаживать, папа заявлял: «Это моя девушка. Держитесь от нее подальше». Он увез маму к себе в Москву, папу не остановило даже то, что невесте еще не исполнилось восемнадцати, а значит, в РСФСР их не могли зарегистрировать. Пришлось ехать обратно на Украину, где в те годы разрешали выходить замуж с шестнадцати лет.
В том же 1958-м, уже беременная мною, мама поступила в Школу-студию МХАТ. Но первого сентября появилась на занятиях с заметным пузиком и была вынуждена взять академический отпуск. Когда через год восстановилась, пришлось притираться: экзамены вместе со всеми она не сдавала и некоторые однокурсники смотрели косо, думали — блатная. Чтобы дать маме время освоиться, меня отвезли к дедушке и бабушке в Киев. Но вскоре я сильно разболелась и родители не выдержали, забрали к себе в Москву.
Папа продолжал сниматься: на экран выходили «Черноморочка», «Неподдающиеся», «Шумный день»... Уже в 1959 году он устроился в театр «Современник». Маму по окончании Школы-студии пригласили в основную труппу МХАТа. Зарплата была минимальная, всего шестьдесят девять рублей, но она подрабатывала на радио в программе «Взрослым о детях». Родители любили меня и друг друга, были молоды, востребованы и в будущее смотрели широко распахнутыми глазами. Память не сохранила негатива, напротив — мои детские воспоминания очень светлые.
...Мы с папой гуляем, накручивая круги по микрорайону, утыканному одинаковыми многоэтажками. Показав на одну из них, он обещает:
— Сейчас пойдем домой, где встретит мама с пирогами.
Я никогда не умела ориентироваться в пространстве и начала протестовать:
— Это не наш дом!
— Да нет, наш. Увидишь.
Мы входим, поднимаемся на этаж, звоним в квартиру. Открывает мама. На улице слякотно и гадко, а дома тепло, уютно, и с кухни действительно несется упоительный запах подходящего в духовке пирога.
Несмотря на занятость, мама с папой ревностно относились к своим родительским обязанностям и не приветствовали свободное воспитание. За кулисы меня не таскали, ограждали от богемных тусовок. Понимали, что эмоции, которые ребенок получает, болтаясь у взрослых под ногами, не идут на пользу. Я росла послушной. Как-то мамы не было дома, папа собирался на репетицию. Опасаясь оставлять меня одну, уже на пороге дал наказ: «Никому не открывай. Кто бы ни звонил, что бы ни говорил, сиди тихонько, как мышка».
Ушел. А минут через десять — звонок. Я запаниковала, подкралась к двери, слышу папин голос: «Лена, открой!» Я — ни в какую, ведь он не велел открывать! Когда наконец отец уговорил отпереть, выяснилось, что он просто забыл ключи.
На праздник в детском саду меня выбрали Снегурочкой, а папу попросили исполнить роль Деда Мороза. Я его, конечно, сразу узнала. Еще не понимала, что родители — актеры, но чувствовала, интуиция подсказала, что должна помалкивать. Отец вспоминает, что когда он появился как Дед Мороз и позвал Снегурочку, я не сразу вышла из домика, а выйдя, была белая как снег. Видимо, впервые в жизни вынужденная обмануть, пережила настоящий стресс.
В садик я ходила совсем недолго, благо мы жили вместе с папиными отцом и мачехой и меня было с кем оставить. Две смежные комнаты в трехкомнатной коммуналке дедушке Михаилу выделили на ЗИЛе, где он много лет простоял у станка. Дед всей душой полюбил маму. Потом, когда он заболел, уже в больнице, находясь, можно сказать, на смертном одре, больше всего ждал, что она его навестит. А мама, как назло, была в дальней экспедиции, снималась в фильме «Приезжайте на Байкал». Но она успела! И когда появилась в палате, дед сразу успокоился, просветлел лицом.
А вот у жены деда, Марии Андреевны, отношения с мамой не сложились. Родную бабушку Елену я не застала: она рано умерла, меня назвали в ее честь. Папина мачеха была совсем простой женщиной из глубинки, работала на овощной базе. Когда в семье появилась молоденькая сноха, пыталась ее воспитывать, прижать к ногтю. Мария Андреевна несла себя как мать известного артиста, а тут в доме появилась еще одна хозяйка. Безобразие! Дедушка с Марией Андреевной жили патриархальным укладом, достаточно замкнуто, не терпели, когда в доме полно народа. А моя мама любила и умела принимать гостей. Она прекрасно пела, аккомпанируя себе на гитаре, была хлебосольной и радушной хозяйкой и старалась вникать в заботы друзей. Сегодня понимаю, что именно неравнодушие к ближнему, душевное участие привело ее через годы к духовному поиску.
Как-то папа, вернувшись домой, застал маму сильно расстроенной. У нее был день рождения, хотелось праздника с тортиком и свечками. Но Мария Андреевна постановила: «Глупости! Мы — рабочая семья, нам не до гульбы. Захотим есть — сядем и покушаем». Отец схватил маму в охапку и увез праздновать к своему другу детства.
Родители развелись, когда я должна была идти в школу. О причинах не спрашивала — не так воспитывали, чтобы приставать к взрослым. Но спустя годы пыталась анализировать. Возможно, свою роль сыграл свободолюбивый дух шестидесятых годов: казалось, что уже назавтра тебя ожидает новая жизнь, куда счастливее прежней. Шлюзы, открывшиеся в самых разных областях, от политики до искусства, не могли не коснуться и традиционных представлений о семье и браке. Неслучайно в те годы было так много разводов. Сказалось и влияние подруг, которые сетовали на то, что папа — совсем не пробивной. Дескать, красавица-мама достойна лучшей партии. Дитя военных лет, отец был непривередлив, обходился малым. Он искренне считал: есть крыша над головой — и слава богу, отыщется в холодильнике что кинуть в рот — и замечательно. Долгие годы его любимым кушаньем оставались котлеты за девять копеек: нажарит целую горку и наворачивает с макаронами. Он искренне не понимал, зачем нужна отдельная квартира, и не особо был озабочен конфликтами мамы с Марией Андреевной.
Папа не терпит интриг, даже в театре никогда не берет в расчет подводные течения и кулуарные сплетни. Если донимают расспросами, может и нагрубить. Он не ищет выгоды и не умеет просить. Оттого, наверное, сыграл несоразмерно мало отпущенному ему таланту. В кино папино амплуа романтика без страха и упрека с годами все реже становилось востребованным. В «Современнике» выходил на сцену до обидного редко. Начинал блестяще — главной ролью свинопаса Генриха в легендарном спектакле «Голый король» с Евгением Евстигнеевым. Публика начинала рукоплескать, как только любимый артист Земляникин появлялся на сцене. Но в театре культивировали студийность, исповедовали коллективизм, и повышенное внимание зрителей к одному из актеров не приветствовалось. Говорили даже, что Ефремов отцу чуть ли не завидовал.
Олег Николаевич был человеком властным, не терпел, если ему перечили. А наивный, открытый папа — совсем не дипломат. В «Современнике» работало ночное кафе, в которое назначали дежурных. Мама рассказывала, что однажды, отдежурив, папа сделал запись в специальном журнале: все было хорошо, только Ефремов был пьян и приставал к девушкам. Какому главному режиссеру это понравится?
Уход мамы стал для отца серьезной травмой. Сама она спустя годы признавалась: «Я была молодой и глупой. Отыщись человек, который сумел бы убедить меня, что разводиться не стоит, я бы этого не сделала». Но не случилось. И в один прекрасный день мама объявила: «Мы переезжаем».
Перебрались в общежитие МХАТа. В то время там жили и приходили в гости очень многие молодые артисты театра: Ксения Минина, Ольга Широкова, Галя Стецюк (будущая Киндинова), Жора Епифанцев. Через комнату от нас жил Всеволод Шиловский. Я рано вставала. Пока умывалась и чистила зубы, всегда пела песни. Прибегал Шиловский:
— Леночка, прекрати! Еще очень рано!
— Дядя Сева, но у меня режим!
Они с мамой дружили. Всеволод Николаевич даже забирал меня из детского сада. Когда мама вместе с театром уехала на длительные гастроли в Японию (у нее уже тогда был роман с Олегом Александровичем Стриженовым), меня оставили с мамой Шиловского Галиной Сергеевной, жившей неподалеку. С гастролей мама вернулась уже беременная Сашей.
На свадьбу меня не пригласили, оставили дома под приглядом маминой подруги. Да особенного праздника и не устраивали, даже родственников не позвали, только свидетелей. Почти сразу мы переехали в однокомнатную квартиру на Калининском проспекте, сейчас Новый Арбат, в редкий для той поры двадцатичетырехэтажный дом. Там родился мой брат Саша. Когда ему не было еще и года, мы снова переехали, на этот раз в трехкомнатую квартиру на улице Рылеева.
Киевская родня отнеслась к маминому выбору уважительно. Бабушка Клавдия при любых разногласиях с новым зятем говорила: «Я старше тебя всего на пятнадцать лет и не могу быть твоей матерью. Поступай как знаешь». Мне опять ничего не объясняли. Олег Александрович не пытался понравиться — вел себя естественно. Правда, всегда был так занят, что занимался мной постольку-поскольку. Он отлично рисовал и попробовал меня научить, но после моих неудачных попыток нарисовать лягушку понял, что этого таланта я лишена начисто. Я догадывалась, что это была одна из попыток наладить со мной контакт, и мне было неловко, что не оправдала его надежд.
Я к нему присматривалась. Уже входила в переходный возраст, а подросток редко доверяет незнакомым людям, тяжело идет на контакт. Но когда родился Саша, настолько прикипела душой к брату, что мне стало не до Стриженова. У девочек рано пробуждается материнский инстинкт, уже в десять с половиной лет я считала Сашу своим первым ребенком. Помню, как его забирали из роддома. Сашка захныкал, и мама попросила: «Сыночек, тихо». Так странно было слышать, что она кого-то назвала сыночком! Если брат заходился в реве, я страшно переживала:
— Он так плачет, что сейчас потеряет сознание!
— Нет у него еще никакого сознания, — успокаивала мама.
Я никогда не отказывалась погулять или посидеть с Сашей. Чуть что — неслась домой. Брат отвечал взаимностью. Однажды мама взяла его с собой на съемки в экспедицию. Кто-то из группы возвращался в Москву, и Саша заявил:
— Я тоже еду.
Мама спросила:
— Почему? Что тебе там делать?
— Я очень соскучился по Леночке.
Мама его отпустила, коллега проводил до квартиры. Открываю дверь — стоит маленький боровичок с рюкзачком за спиной!
Но основная забота о Саше лежала на его деде Александре Николаевиче Стриженове. Вдовец, он даже выменял себе квартиру, чтобы жить с нами через стенку. Мама и Олег Александрович редко бывали дома, бесконечно пропадая то на съемках, то на гастролях. Только что на экран вышел фильм «Неподсуден», и Стриженов находился в зените славы. Но я этого еще не понимала. Когда родился Саша, мы снимали дачу под Киевом, с нами была моя бабушка Клава, мама с Олегом Александровичем заехали туда с гастролей. Увидев, что в нашу калитку входит сам Стриженов, соседи кинулись ко мне с расспросами:
— Какое отношение ты имеешь к Оводу?
В ответ я бормотала скороговоркой:
— Это мой отчим.
Популярность Олега Александровича осознала, только став старше, услышав овации после его Глумова в спектакле «На всякого мудреца довольно простоты». Другими словами, когда уже сама втянулась в театральную жизнь. Но находиться в ореоле известного человека мне не нравилось. Не от гордыни, просто всегда бывает неловко, когда на меня глазеют. Однажды друг семьи Юрий Никулин пригласил нас в цирк на Цветном бульваре. И маму, и в особенности Стриженова узнавали — шушукались, показывали пальцем. Готова была сквозь землю провалиться! В этом смысле я совсем не похожа на маму, которая на публике умела и любила себя подать, произвести впечатление.
Помню, со съемок в Кабуле отчим привез две афганские дубленки, которые только входили в моду. Одну продали, на вырученные деньги купили спальный гарнитур. Вторую мама носила, неизменно вызывая град комплиментов. Красавец Стриженов к нарядам был равнодушен, одевался довольно скромно. Единственное, что ценил, — обувь и в шутку говорил: «Волка ноги кормят!»
В цирк к Никулину ходили вчетвером: мы с мамой, Олег Александрович и его дочь Наташа от первого брака с Марианной Стриженовой. Как-то она приходила к нам в гости, помню, что мы с мамой специально готовились, накрывали праздничный стол. Наташа была всего на полтора года старше, но казалась мне настолько прекрасной, что я приходила в полное восхищение. Тоненькая, воздушная, с широко распахнутыми серыми глазами и обаятельной улыбкой. Рядом с Наташей я чувствовала себя неуклюжей. Она занималась в балетной школе, а я благодаря бабушке Клавдии, которая не давала голодать на каникулах, была плотненькой и крепенькой.
Кстати, после развода мамы со Стриженовым мы с его дочерью пересеклись лишь однажды, по-моему, был Сашин день рождения. Кажется, были друг другу рады, поболтали о том о сем. Она ярко дебютировала в фильме «Москва — Кассиопея», окончила хореографическое училище, много играла в кино и Театре-студии киноактера. Но потом... Кончина Наташи была безвременна и трагична. По официальной версии она умерла от остановки сердца. Подробностей я не знаю. Саша после Наташиных похорон признался: «Когда такая красивая женщина лежит в гробу — это непостижимо. Я так рад, что меня иначе воспитали, что есть мама и ты, которые за меня молятся».
Подрастая, брат уравновешивал отношения в нашей женской семье и усмирял наши конфликты как настоящий мужчина. К тому же если мне было грустно, я всегда могла приехать к отцу, зная, что он не будет меня ни о чем расспрашивать, если сама не расскажу. Он всегда оставался в моей жизни, во многом благодаря второй жене Людмиле. Они поженились в 1968-м. Люка, так называют Людмилу мои дети и внуки, полюбила меня всем сердцем, даже шутила, что согласилась выйти за папу замуж, только когда увидела меня. Я обожала бывать у них — ребенок чувствует, когда к нему искренне расположены, а когда просто терпят.
Мама отпускала беспрекословно, правда, могла сыронизировать: мол, ласковый теленок двух маток сосет. Ревновала ли она? Не знаю. Мама никогда в этом не признавалась, но кто нас, женщин, разберет? Как-то я сообщила, что собираюсь встречать Новый год с папой. После красноречивой паузы услышала: «Если хочешь — иди». За этим согласием проглядывала такая горечь, что я никуда не поехала. В другой раз рассказала, что когда уезжаю от отца, Люка всегда плачет. «Хочешь сказать, что я тебя люблю меньше?» — не удержалась мама.
Жили папа с Люкой скромно, она этого стеснялась, боялась, что я привыкла к деликатесам и разносолам. А мне в папином доме нравилось абсолютно все. К моему приходу на стол выставляли необыкновенно вкусный пирог. Казалось — отродясь такого не пробовала. А когда выросла, выяснилось, что это была обычная шарлотка.
Люка работала в журнале «Крокодил», затем — в Союзе журналистов. Она брала меня с собой в дома отдыха, где мы катались на лыжах и весело проводили время. Когда я училась классе в седьмом, Люка достала где-то немыслимой красоты синее пальто — в моде было букле — с большим белым воротником. Папа спросил:
— Откуда?
Она в ответ:
— Получила гонорар!
А однажды вышел казус. Папа, как всегда, забрал меня на прогулку, Люка лежала в больнице и не могла его проконтролировать. Он повел нас с подружкой в кафе «Метелица». Съев мороженое, мы неожиданно расшалились. Оказалось, в коктейлях, которые мы выпили, была капля алкоголя. Как же Люка его отругала! К слову, она оказалась по-женски умнее мамы — они с папой совсем недолго прожили с Марией Андреевной под одной крышей (дедушка Миша к тому времени уже умер). Да и папа помудрел: если мачеха поднимала волну, тут же ее осаживал.
Но при всех конфликтах с папиными женами меня Мария Андреевна любила искренне, всей душой, и именно от нее я впервые услышала молитву «Отче наш». А было это так. Перед тем как я должна была уехать одна в летний лагерь, она обняла меня и сказала: «Леночка, когда будешь ложиться спать, накройся одеялом, незаметно для всех перекрестись и скажи: «Отче наш, Иже еси на небесех!..» Поэтому и я буду молиться за Марию Андреевну до конца дней.
Родная бабушка не взяла фамилию Земляникина, а Мария Андреевна, хотя замуж выходила в летах, взяла. И я тоже осталась Земляникиной. Батюшка меня за это даже отругал, ибо сказано: «Не муж создан для жены, но жена для мужа». Конечно, неправильно я сделала, но мне хотелось порадовать папу, сохранить фамилию, полученную при рождении, потому что знала, что у него больше не может быть детей.
Мне было лет десять, когда у отца диагностировали открытую форму туберкулеза. В семидесятые годы эта хворь с трудом поддавалась лечению, его пичкали сильнодействующими препаратами, которые привели к бесплодию. Тема слишком болезненная, со мной ее никто не обсуждал. Помню только, что бабушка Клавдия присылала отцу с оказией барсучий жир. Она зятя искренне любила, тяжело переживала развод и, насколько было позволено, участвовала в его судьбе.
Папа долго лежал в больнице. От некоторых его соседей по палате, узнав о последствиях лечения, уходили жены. Но наша Люка оказалась стойкой. Всю жизнь папу обихаживала, дай Бог ей здоровья. Сегодня отцу уже восемьдесят два, и он по-прежнему никогда не жалуется. Если переживает о чем-то, не спит ночами, о причинах знает одна Людмила. Благодаря ей мы спокойно занимаемся своими делами, не ведая ни забот, ни хлопот. В профессии отец оказался однолюбом: до сих пор играет в «Современнике», где его чествуют как долгожителя труппы.
...Когда я окончила школу, Саша пошел в первый класс. Мама была в отъезде, я даже ходила на первое в своей жизни родительское собрание. В тот же год мама рассталась со Стриженовым. Признаюсь честно: я не слишком расстроилась.
Мне всегда было его немного жаль. Такой мятущейся и неординарной натуре нелегко на белом свете. Чувства, которые испытывал Олег Александрович, были гипертрофированы, оценки, которые расставлял, завышены, эмоции переливались через край. Но еще сильнее мне было жаль маму. Стриженов относится к тому сорту людей, которые требуют полной самоотдачи, диктуют образ жизни и мыслей. Рядом с ними невозможно расслабиться, ты волей-неволей вытягиваешься по стойке смирно. Когда Олег Александрович говорил, надо было внимательно слушать, когда отдыхал — сидеть тихонько, как мышка. Характер у него был властный, не терпящий возражений. Чуть что не по-его — отчитывал. Или еще хуже: так мог молча на тебя посмотреть, что мурашки по коже. Например, он принимал далеко не всех маминых подруг. Запрещать не запрещал, просто удивлялся: «Что им делать у нас дома?»
Мама хотела как можно больше работать, но Олег Александрович считал, что на семью достаточно одного артиста, и придерживался этого мнения в разговорах с режиссерами и сценаристами. Возможно, имела место творческая ревность, которая давала о себе знать и во МХАТе. Думаю, в какой-то момент мама просто устала, почувствовала, что необходимо продышаться. Ведь на ней были дети, домашние заботы, в конце концов работа.
Мама находилась на излете сил. Разводились тяжело. Стриженов старался вернуть маму и семью, была какая-то сплошная мука! К счастью, Олег Александрович вскоре вновь встретился со своей прежней любовью — Лионеллой Пырьевой, с которой до сих пор живет, и все улеглось. Они с мамой продолжают общаться, ведь по прошествии времени стало понятно, что никто никому не хотел и не причинил зла.
Несмотря на перемены в нашей семье, я жила в своем мире. Училась, влюблялась, занималась в театральном кружке. Мама была категорически против того, чтобы я пошла в актрисы: слишком хорошо знала, насколько уязвим человек этой профессии. Думаю, именно ее молитвами сразу после школы я в театральный не поступила — завалила сочинение. Лида, жена старшего брата Стриженова Глеба Александровича, помогла устроиться в Московский городской дом учителя инструктором по кино: я заказывала и прокатывала фильмы, приглашала на встречи актеров и режиссеров.
К сожалению, судьба нас раскидала и о том, что Лида умерла, я узнала уже намного позже. А Глеба Александровича не стало в 1985 году. Я как раз забегала зачем-то к Олегу Александровичу и Лине. Стриженов был страшно подавлен и, провожая меня, постоянно твердил: «Ты даже не представляешь, что такое потерять брата. Когда уходят родители — это закон жизни, а вот не стало Глеба, и у меня будто оторвали кусок сердца».
В Школу-студию я все-таки поступила. Мама, поняв, что дочка уперлась, махнула рукой и даже помогала готовить программу для экзаменов. Но никогда за меня не просила. Все вокруг были обижены, что она не сходила к ректору, но я понимала: это ущемило бы ее положение в театре, ведь когда одалживаешься, попадаешь в зависимость.
В тот период правила моей жизни диктовала актерская профессия, а это значит, что ты заботишься о суетном — боишься опоздать, пропустить хорошую роль, выпасть из обоймы. На четвертом курсе я родила дочь Любу, но диплом получила в срок, на выпускных экзаменах мой заботливый брат и уже дядя прибегал в Школу-студию с бутылочками, в которые я сцеживала молоко. Помню, отвечаю на экзамене по философии и вдруг вижу — на платье проступают мокрые пятна. Молоко пришло! Экзаменатор махнула рукой: «Хватит, Лена, иди домой!»
Девчонки-однокурсницы мне даже завидовали: «Все успела — и родить, и окончить Школу-студию!», но распределиться как нужно мне так и не удалось. Я, правда, играла какое-то время во МХАТе в разовых постановках, однако постоянной работы не было. К тому же в театре уже начался раскол, время было неблагоприятное, все менялось, и я тоже хотела поменять свою жизнь. Первое, с чего начала, — было венчание с мужем, второе — наше решение родить второго ребенка.
У мамы в это время помимо болезненного раздела МХАТа тоже начались в жизни перемены. Она не за секунду отошла от лицедейства, это был долгий путь. Когда-то профессия актера считалась настолько презренной, что артистов не хоронили на кладбищах, только за оградой. Но мама никогда не играла нечистую силу. К тому же в советское время театр был чуть ли не единственным местом, где разговор мог идти о душе, о Боге. Священники говорят: актеры настолько эмоциональны, что у них открыта душа и из них вырастают хорошие молитвенники.
Мама всегда была востребована во МХАТе, много играла, в том числе в спектаклях Олега Ефремова. Но когда театр разделился, встала на сторону Татьяны Дорониной. Рвалось по живому. Помню, как лихорадило дачный поселок МХАТа в Солнечногорске. Людей буквально стравливали, складывающиеся десятилетиями взаимные симпатии трещали по швам. Мама тяжело переживала развал. С Дорониной у них сложились добрые отношения, считается даже, что Татьяна Васильевна — крестная мать моего брата. На таинстве она не присутствовала, но просила записать ее крестной. Когда мама недавно поздравляла Доронину с днем ангела, та сказала: «Если что — возвращайся».
Весной 1984 года мама попала на Пасху в Киево-Печерскую лавру. Не как паломница, а за компанию с друзьями, которые поехали в надежде исцелить тяжелобольного ребенка. Маме было просто любопытно. Но сам монастырь и общение с его обитателями произвели такое сильное впечатление, что домой она вернулась преображенной. Именно там мама познакомилась с нашим духовным отцом Иеронимом (Шурыгиным) и начала свой духовный путь.
В то путешествие с мамой случилось настоящее чудо. Не знаю, прилично ли об этом рассказывать, но едва сев в поезд, она обнаружила, что по-женски в нечистоте. А значит, не сможет ни исповедаться, ни причаститься, ни приложиться к святыне. В таком состоянии женщина даже в храм не должна входить. Мама заплакала и начала молиться, хотя понимала, что против физиологии слезы бессильны. Но неожиданно все прекратилось! До того момента, пока она не села в поезд, чтобы ехать обратно.
Я восприняла мамин рассказ скептически. Помню, даже пыталась оборвать: «Не говори ерунды!» Но она проявила тогда поистине материнское терпение и если я забегала утром к ней в комнату, просила:
— Посиди со мной, пока читаю молитвы, утреннее правило.
— Мне это не надо.
— Ну посиди, жалко тебе, что ли?
Церковь в те годы только возрождалась, молитвословы широко не продавались, приходилось доставать репринтные издания или просто книжечки, переписанные от руки. И материнская молитва опять делала свое дело! Сегодня если с утра не раскрою молитвослов, весь день пойдет кувырком. Возможно, я была расположена к вере с детства. Крещеная в младенчестве, если появлялись слухи, скажем, об очередном маньяке, тут же надевала крестик, читала как могла молитву: «Спаси и сохрани». Я всегда была боязлива. В детстве в отличие от сверстниц мечтала не о семье и детях, а о внутренней стабильности. Когда воцерковилась, затаенные страхи, тревожность, смятение растворились, в жизни появилась неколебимая основа. Поняла, что все складывается промыслом Божьим и я на своем пути. А если у меня чего-то нет, мне этого и не надо.
Отец Иероним стал нашим с мамой духовным отцом на долгие тридцать лет. Это очень объединяет. Хотя, что греха таить, случись мне сделать что-то неправильно, мама могла в шутку пригрозить: «Все расскажу батюшке!» Я всегда интуитивно понимала, а теперь знаю точно, что руководимые нашим батюшкой и хранимые его молитвой, мы жили как у Христа за пазухой. В 1987 году нам предстояло на семь лет с ним расстаться. Отец Иероним уехал сначала на Афон, а потом на Святую землю, в Иерусалим. Я даже не мечтала о встрече с ним, но всегда молилась об этом и даже обращалась к старцу Иоанну Крестьянкину в Печоры с вопросом о том, когда же батюшка вернется (у меня как святынька хранится ответ от него). И вдруг на Пасху брат Саша буквально вытолкал нас с мамой на Святую землю. Там у Благодатного огня ей и было предречено будущее монашество.
В этом же году отец Иероним вернулся в Россию, а по возвращении получил благословение на восстановление разрушенного и оскверненного Свято-Троицкого мужского монастыря в городе Алатырь на реке Суре под Чебоксарами. Этот монастырь имеет интересную историю: одним из тех, кто его основал, был сам Иоанн Грозный, а игуменом должен был быть преподобный Серафим Саровский. В советское время он был полностью разрушен, на территории работали лыжная и табачная фабрики. За нереально короткое время отцу Иерониму удалось невозможное: сегодня монастырь полностью восстановлен, в нем построено множество храмов, колокольня, братские корпуса, трапезные... Всего и не перечислишь. Красота в тех местах немыслимая. Город преобразился, со всех концов земли едут паломники. И мы тоже всей семьей стали ездить к батюшке.
И тут нас ждало еще одно чудо. Мне было уже почти сорок, когда на свет появилась наша третья дочка, Аполлинария. Муж, как всегда, ждал сына! Друзья нас поздравляют с дочкой, а муж шутит:
— Господи, кто же понесет на погост мой гроб?
Тут все хором и ответили:
— Зятья!
Мой муж — Александр Жарков, талантливый артист, один из любимых учеников мастера курса Виктора Монюкова. Когда курс распределялся, только двоих студентов взяли во МХАТ — его и Дмитрия Золотухина. Были приглашения и из других театров, одним из которых был Театр Советской армии, но ректор Школы-студии Радомысленский уговорил Сашу не отказываться от МХАТа. Жизнь в театре у мужа была непростая, как он сам однажды сказал: «Я попал не в то время». После раздела МХАТа Саша некоторое время работал у Татьяны Дорониной, но, как ему казалось, работы было мало, а творчества внутри него было много.
Мы решились организовать свой театр, в котором он стал и режиссером, и драматургом, и артистом. Начал писать пьесы для детей и взрослых. Почти все они позже были напечатаны и поставлены. И сейчас к нему часто обращаются за помощью в написании стихов для детских постановок и праздников. К тому же Саша очень заботливый и нежный отец. Я, например, никогда не гуляла с детьми, а он всегда это делал с удовольствием и с внуками тоже гуляет. От него намного больше помощи детям, чем от меня!
...Осенью 2008 года мама объявила нам о своем решении принять монашеский постриг. Сообщила и на сборе труппы во МХАТе: «Я много лет отдала театру. Оставшуюся жизнь хочу отдать Богу».
Это решение вызревало пятнадцать лет. Мама даже в послушницах не ходила, уже на двадцать пятое декабря был назначен постриг. Я запаниковала, позвонила отцу Иерониму:
— Батюшка, что делать? Я не смогу быть на постриге. У меня — елки!
К счастью, отец Иероним всегда и всех понимал правильно — у него был удивительный дар не только выслушать, но и услышать. Батюшка засмеялся:
— Ладно. Тогда девятнадцатого декабря, на святителя Николая приезжайте.
В тот важный день рядом с мамой были мы с мужем, три ее внучки и все правнуки, которые успели народиться. Брат Саша в Алатырь не поехал, сослался на неотложные дела. Но думаю, внутренне он был не готов к тому, что мама так кардинально изменит свою жизнь. Перед отъездом, семнадцатого декабря, я отмечала свое пятидесятилетие. Брат заехал поздравить и отвезти меня на вокзал. Как только сели в машину, началось:
— Зачем это все? Почему мама не могла и дальше просто ходить в церковь?
Я пыталась объяснить, что у нее была слишком перекрученная жизнь, пришла пора освобождаться от страстей. Ей необходимо настроить свою душу к переходу из временной жизни в вечную.
— Но мама не такая, — не унимался Саша. — С ее характером — и в монастырь? Не смеши!
— Мы видим только внешнее. О внутренней жизни другого человека можно только догадываться. Про Господа тоже говорили: «Из Назарета может ли быть что доброе?»
Брат пребывал в полном раздрае. Считал, что маме задурил голову отец Иероним, а его участие в ее судьбе — страшная месть самому Саше. В юности он тоже ездил к батюшке в Печоры, но хотя и получил благословение поступать в Школу-студию МХАТ, как правило, слушать наставника отказывался, показывая характер. Как сказано в одном из песнопений вечерней службы: «от юности моея мнози борют мя страсти» — то есть от юности моей обуревают меня многие страсти.
Отец Иероним брата как рентгеном видел. Однажды Саша собрался в Крым с друзьями, батюшка его не благословил. А своенравный Сашка на это наплевал: никто не смеет мне запрещать делать что хочу. Они с друзьями всех обманули и так оторвались на море, что домой брат вернулся с пробитой головой. Сегодня вспоминает: больше всего его потрясло, что бывший в Москве проездом отец Иероним никак не укорил его, не устроил разборок. Саша только с годами оценил мудрость батюшки. В юности это сделать непросто.
К счастью, моим девочкам повезло. Я при каждой возможности старалась привозить их летом в Алатырь. Помимо того что они ходили на службу, у каждой было свое послушание: и картошку чистили, и стирали, и гладили, и в трапезной работали. Как-то поехала в монастырь с маленькой Полей. Запомнила эти две недели как время абсолютного отдыха: монастырская жизнь подчинена строгому режиму, все происходит четко и так размеренно, что отдыхают и душа, и тело.
В другой приезд меня посадили перебирать морковку. Разговорилась с незнакомой женщиной. Она поделилась своими переживаниями: в роду у нее священников не было, а батюшка благословил сына на поступление в семинарию. В голове мелькнула шальная мысль: хорошо бы наши дети поженились. Почему? Я ведь ее Александра никогда не видела. Видно, и это был Божий промысел. Батюшка спустя время познакомил Любу с Сашей. Они года два переписывались-перезванивались, а когда Саша учился на третьем курсе Нижегородской семинарии, отец Иероним их повенчал. После окончания семинарии Александра рукоположили в дьяконы, потом в иереи и назначили служить настоятелем храма во имя Святого Апостола Иакова Алфеева в Алатыре.
До зятя настоятелем служил довольно пожилой батюшка. Когда владыка благословил Сашу, местные старушки перешептывались: «Интересно, каков наш новый настоятель? Сорок лет-то ему хотя бы есть?» И тут входит отец Александр — молоденький, худенький, с тихим голосом. Но вскоре прихожане увидели, что их новый настоятель настоящий трудяга, старается на благо прихода не покладая рук. Люба во всем ему помощница — и регент, и уставщик, и воскресная школа без нее никуда. Они с отцом Александром познакомились в день, когда праздновалась память святителя Тихона Задонского, и своего пятого, самого младшего на сегодняшний день ребенка назвали Тихоном. Конечно, с таким большим семейством приходится тяжеловато. Но, к счастью, свекровь рядом, а если случается цейтнот, управляться с детьми помогает одна из прихожанок.
У Поли в шестом классе возник конфликт в московской школе. Дочку буквально терроризировали несколько одноклассников. Мы ломали голову над тем, куда ее переводить, а батюшка сказал: «Господь положил мне на сердце, что Аполлинария будет учиться в Алатыре».
Поля год прожила с бабушкой, о чем нисколько не жалеет. Это был очень непростой период в ее становлении, и батюшка это почувствовал. Решил, что безопаснее ей быть поближе. Свято-Троицкий монастырь мужской, для монахинь, которые там обитают, выстроен отдельный многоэтажный дом, где у каждой своя келья. Но маму изначально благословили жить вместе с внучкой в съемной квартирке неподалеку. Бабушка с Полиной и беседовала, и готовила ее к экзамену по истории. И терпела, когда Поля «выносила ей мозг». Например, в мороз надевает короткую юбочку. Бабушка нервничает: «Замерзнешь, простудишься!» А она не слушается: бум дверью и поминай как звали. После школы едет к Любе, мама звонит мне в истерике... Однажды на мои увещевания Поля сказала: «Не переживай. У нас с бабушкой просто похожие характеры». Обеим свойственна упертость и категоричность, живут по принципу: раз я решила — так и будет.
Поле скоро семнадцать. В свое время батюшка говорил, что ей хорошо бы пойти по финансовой стезе. Аполлинария шутила: «Мама, Люба станет за тебя молиться, Маша — лечить, а я — финансировать. Будешь полностью у нас упакована». Но пока дочка выбрала прикладную информатику, учится в колледже.
У Маши в юности было множество поклонников. Женихи быстро поняли, что путь к ее сердцу лежит через знакомство с отцом Иеронимом: перед тем как начать встречаться, Мария всегда благословлялась у батюшки. У него был дар соединять душу с душой. И Машу с будущим мужем соединил именно он. У меня появился еще один зять — Алексей. По профессии эколог, но главное — он прекрасный муж, отец и удивительно родной человек. Мы вот уже девять лет живем вместе под одной крышей, и я, честно говоря, не понимаю, какие конфликты могут быть у тещи с зятем?! Маша окончила 2-й медицинский институт и поступила в ординатуру. Прошлым летом, что называется, без отрыва от производства родила четвертого ребенка.
...Два года назад на Успение мы осиротели — отец Иероним преставился ко Господу. Ему был всего шестьдесят один год. Он вел нас как малышей, подтирал «сопли», утешал, наставлял и всячески помогал. Теперь — извольте сами. Мы, грешные, стараемся как можем.
Саша с годами из младшего брата превратился в старшего, еще он заботливый сын и дядя, отец моих замечательных племянниц Анастасии и Александры. Старшая, Настенька, живет и работает в Америке, два с половиной года назад вышла замуж за чудного парня Петю. Они венчались в той же церкви, где когда-то их родители. И Любаша, и Маша пели на их венчании. Как когда-то мы с мамой пели на венчании Саши и Кати.
Хорошо помню, как шестнадцатилетний Сашка впервые привел к нам домой будущую жену Катю Токмань, кареглазую красавицу в кофточке с вышивкой. Как и мама с папой, они тоже встретились на съемках — оба еще школьниками сыграли в мелодраме «Лидер» режиссера Бориса Дурова. Катя — это сама улыбка, сама радость. Мы с мамой, которая тоже снималась в «Лидере», сразу восприняли ее всерьез. Можно сказать, Катя была моей «креатурой»: я ревностно относилась к их с братом отношениям. Сашка был красивым малым, вокруг постоянно клубились какие-то девушки, и я его донимала:
— Саша, а как же Катя?
— Лен, ты о чем? Катя — святое, остальное несерьезно...
Он преданно заботится об Олеге Александровиче. Обязательно заезжает ко мне на день рождения, никогда не забывает поздравить моих внуков. Горжусь, что Саша состоялся сразу в нескольких профессиях — телеведущего, сценариста, режиссера и артиста. Последнюю, совсем крошечную роль мама сыграла в его фильме «Любовь-Морковь». Особо не упрямилась, только вздохнула: «Если надо, я, конечно, снимусь».
В этом году день рождения Саша решил встречать у мамы. Мы выехали в ночь, и в девять утра, когда уже подъезжали к Алатырю, у брата зазвонил мобильный: мама решила поздравить сыночка с утра пораньше. Саша изменил голос и ответил будто спросонья: «Да, мамочка, еще сплю... Сейчас встану, приму ванну и минут через десять перезвоню». Он так картинно зевал, что я, не выдержав, прокомментировала: «Сашка, ну ты наиграл!» Через десять минут у мамы раздался звонок. Но не по телефону, а в дверь ее съемной квартиры. Она не поверила глазам! Чуть не умерла от радости!
Любовь к розыгрышам и сюрпризам брат унаследовал от мамы. На Новый год, пока я была маленькой, она часто выставляла мешок с подарками за дверь, и я верила, что его принес Дед Мороз. Мама и сейчас остается прежней. Она, конечно, изменилась внешне, ходит в апостольнике — платке, который покрывает голову, грудь и спину, оставляя открытым лишь лицо. В свое время актриса Наташа Тенякова шутила: «Люба, ты хорошо устроилась. Ни морщинок не видно, ни седых волос». Но мама все так же обожает делать сюрпризы и дарить подарки, когда есть возможность — обязательно прикупит что-нибудь внучкам и правнукам.
Пасху, как правило, мы встречаем в Алатыре у моей старшей — Любы. Когда под одной крышей собирается девять детей, семеро из которых уже взрослые, дым стоит коромыслом! На мамино семидесятипятилетие девочки нарисовали дерево, на котором в виде листочков были приклеены фотографии всех ее девяти правнуков! Дети пели песни, читали стихи, взрослые поздравляли, а мой муж сказал: «Матушка! Ваш самый главный дар — любовь и доброта! Мы с вами могли и ссориться, и спорить... Но всегда побеждала ваша любовь и доброта!»
Никогда не хотела, чтобы мои девочки стали актрисами. Способности могут быть разные, но состояться в этой профессии может только тот, кто имеет внутри несгибаемый стержень, позволяющий после каждой изматывающей душу роли восстановиться, словно из пепла. Я не прижилась в профессии потому, что на первое место всегда ставила семью. До сих пор лучшей похвалой своим актерским талантам считаю слова папы о том, что на сцене я очень похожа на маму. И помню, как меня в Школе-студии корила педагог по танцам: «Деточка, ты слишком много рожаешь, актрисе так нельзя». Наверное, я так не считала. С годами, прослеживая прожитое, понимаю, что это не я, а Господь взял меня как под колпак и провел через искушения карьеры и славы. Все мы находимся там, где необходимо быть именно нам. Нужно только понять и принять промысел Божий.
Подпишись на наш канал в Telegram