Олег был безусловным вожаком стаи и очень этим гордился. Ему нравилось, что любимые женщины живут с ним и он может сделать так, чтобы они ни в чем не нуждались. Приезжая с гастролей, Олег доставал из кармана пачку денег: «Это вам, старухи!»
...Однажды ехали вместе в метро — от «Кропоткинской» до трех вокзалов. Олег спешил на поезд в Ленинград, где снимался в каком-то фильме, а я домой, на Преображенку. Наверное, по тем временам мы представляли собой занятную парочку — оба в темных очках, джинсах, модных батниках и сабо на платформе. Олег, как всегда, надвинул на глаза кепку, чтобы спрятаться от поклонников, но его все равно узнали. Было понятно по любопытным взглядам, что всех интересует, с кем это Даль. C женой? Любовницей? Уверена, что никто и не подумал, что я могу быть его племянницей! На «Комсомольской» он рассеянно чмокнул меня в щеку: «Ну, пока!» — и вышел. Публика выдохнула...
У нас были очень теплые отношения, без снисходительности или сюсюканья с его стороны и излишней фамильярности с моей. Даль был для меня не столько дядей, сколько старшим другом.
Хорошо помню общение с ним лет с семи. Они вдвоем с матерью Павлой Петровной — моей бабушкой — жили в Люблино. Деда Ивана Зиновьевича уже не было в живых. Однажды я гостила у бабушки и вдруг на пороге появился Олег с ультрамодным клетчатым чемоданом на молнии: «Привет, Танюха!» Он вернулся из киноэкспедиции и был такой красивый, нарядный и веселый, что эта картинка навсегда врезалась в память.
Вообще, Олег любил и умел «выглядеть». Особые отношения у него были с обувью, он даже написал шутливое стихотворение «Исповедь влюбленного в обувь», где сообщал, что ему просто «необходИН, так как он туфлям жизнь продлИН, кроваво-красный гуталИН». Чистка ботинок в его исполнении превращалась в настоящее шоу!
Одежду ему гладила бабушка, и был случай, когда это привело к «катастрофе». В те годы в моду только начинали входить джинсы. Как с ними обращаться, старшее поколение, разумеется, не знало. И Павла Петровна отутюжила Олегу джинсы, наведя по привычке, как на классических брюках, стрелки. Увидев это, Даль пришел в ужас, но гладить другие было некогда, он опаздывал на переговоры. Они прошли неудачно, возможно потому, что его нервировали и отвлекали от дела злополучные стрелки.
По натуре дядя был аккуратистом. Думаю, к порядку его приучила жизнь в многонаселенной квартире, где кроме бабушки с дедушкой и двух их детей жили еще семья бабушкиной сестры (она сама, ее муж и двое сыновей) и моя прабабушка.
Наверное, тут стоит сделать небольшое отступление и рассказать об истории семьи. Наши предки по линии Ивана Зиновьевича были крестьянами и жили под Луганском. Прапрабабка носила фамилию Доля. От нее потомкам осталась старинная книга «Были и небылицы Казака Луганского» с портретом автора — Владимира Даля — на обложке. Знаменитый писатель, этнограф и составитель словаря живого великорусского языка тоже родился на Луганщине и в молодости печатался под таким красочным псевдонимом. В семье прабабки книга стояла в горке с посудой, на почетном месте. С ней было связано предание о нашем родстве с Владимиром Ивановичем, у которого якобы был внебрачный ребенок от крестьянки.
Дедушка и бабушка родились и выросли в Воронежской губернии, в Москву приехали в двадцатых — учиться. Павла Петровна окончила педагогический техникум, Иван Зиновьевич — Московский институт инженеров транспорта. Фамилия его при рождении была Жерко. После окончания МИИТа дед тридцать с лишним лет проработал на Люблинском литейно-механическом заводе. Всю жизнь он любил музыку, сам научился играть на мандолине, хорошо пел, в молодости занимался в театральной студии и пописывал статейки в газету «Гудок». Наверное, отдавая дань семейному преданию, печатал их под фамилией Даль. Когда в стране началась всеобщая паспортизация, Иван Зиновьевич воспользовался моментом, чтобы узаконить литературный псевдоним — вписал его в паспорт. Тогда было легко сменить имя и фамилию, так поступали многие. Дед сделался Далем, а его брат — Дальским.
Олег интересовался историей семьи. Еще в школе многие находили у него внешнее сходство с Владимиром Далем, учитель словесности даже подарил ему портрет писателя в преклонном возрасте со словами: «Так ты будешь выглядеть в старости». Олегу нравилось, когда его «подозревали» в таких корнях. Он любил поинтриговать коллег и поклонников и на вопросы отвечал обтекаемо, допуская любой вывод...
В 1933-м у Ивана и Павлы родилась дочь Ираида, моя мама. Дед мечтал о сыне и даже заранее придумал имя — Олег. Мальчик родился не скоро — двадцать пятого мая 1941 года, а меньше чем через месяц началась война. Бабушка с детьми отправилась в эвакуацию в Воронежскую область. На вокзале творилось что-то страшное. Моя мама рассказывала, как в панике бежали к поезду, боялись, что не сядут: «В одной руке у меня был портфель, в другой — узелок с вещами. Мама прижимала к себе брата, завернутого в одеяло, и тащила чемодан. Олег надрывался от крика, но у нас не было возможности остановиться. Наконец кое-как втиснулись в вагон, нашли место, чтобы перепеленать ребенка, и только тут заметили, что все это время несли его вниз головой!»
Дед с заводом уехал в Куйбышев. Как только устроился, перевез к себе семью. В 1945-м все вернулись домой. В трех комнатах умещалось пятеро взрослых и четверо детей. А на праздники еще целыми семьями приезжали друзья и родственники. Павла Петровна с сестрой устраивали детские концерты. В комнате, где все собирались, были двухстворчатые двери, заменявшие занавес. Мама рассказывала, как однажды во время такого концерта створки эффектно распахнулись и в проеме появился маленький Олег в шляпе и немыслимой накидке. Он объявил: «Закончительная сцена из оперы Чайковского, — и пропев «Позор!.. Тоска!.. О, жалкий жребий мой!» — убежал. Публика была в восторге.
Актерские способности у дяди проявились рано, все время что-то изображал. В школе у него была кличка Артист. Однажды сорвал урок, посвященный развитию народного хозяйства, выступив с предложением завести в школе корову: «Вы только представьте, как было бы здорово! Она давала бы нам молоко, мы бы пасли ее на лужайке, доили по очереди. А жила бы корова в учительской!» Все так смеялись, что его даже не стали наказывать.
Учился Олег неровно. В отличие от старшей сестры он был типичным гуманитарием — мама моя окончила Московский энергетический институт, работала инженером. Летом 1953-го она ездила на студенческую практику в Новосибирск. Провела там месяц, ужасно соскучилась по родителям и брату. Алька обрадовался сестре:
— Наконец-то вернулась! Давай устроим праздник!
— Давай! Поедем в Москву.
Тогда Люблино еще было Подмосковьем. Сначала они посмотрели в кинотеатре «Художественный» «Возраст любви» с Лолитой Торрес, а потом отправились гулять по Арбату. Наткнулись на фотоателье и решили зайти. У меня сохранился этот снимок. Олег и мама там такие вдохновенные, красивые! Они относились друг к другу очень трепетно, но были разными по характеру и взглядам на многие вещи. Разница в возрасте у них — восемь лет.
В год смерти Сталина мама была студенткой-старшекурсницей, а Олег учился в шестом классе. Она была сформировавшейся личностью, он же только начинал взрослеть. Его «идеология» определилась, когда пришла оттепель. У поколения Олега были совсем другие возможности, интересы и ценности, чем у поколения моей мамы. В этом смысле мы с ним оказались гораздо ближе. Вероятно поэтому я лучше понимала настроение дяди в конце семидесятых, когда атмосфера в стране и искусстве, в частности в театре, приводила Олега в отчаяние.
Внешне брат с сестрой тоже были не очень похожи. В молодости у Олега была такая же пышная и кудрявая шевелюра, как у моего деда. После съемок «Короля Лира», где ему несколько раз брили голову и обесцвечивали отраставший ежик, волосы стали хуже.
Красивыми руками он, наверное, тоже обязан отцу. Как и высоким ростом — метр восемьдесят пять. Но дед был мощным, а Олег — кожа да кости, не зря его называли Арматурой и Шнурком. В юности Даль занимался баскетболом, и довольно успешно. Когда играл Олег, противники на площадке кричали: «Держи этого кудрявого!» Некоторые мемуаристы утверждают, что именно баскетболом он и сорвал себе сердце. Но насколько я знаю, его юношеские проблемы со здоровьем объяснялись слишком быстрым ростом и взрослением. В четырнадцать Олег вдруг резко вытянулся. А вот то, что из-за сердца его не взяли в летчики, — правда. Он мечтал о небе, отправил документы в летное училище, но не прошел медкомиссию.
В пятнадцать лет поступил сразу в две студии Центрального дома детей железнодорожников — хоровую и театральную. Олег был не только очень артистичным, но и музыкальным, прекрасно пел. Бабушка пыталась отдать его на фортепиано, как мою маму, но он предпочел гитару. Играть научился во дворе. Олег вообще проводил там много времени и часто приходил домой с синяками, в порванной одежде. Он был настоящим люблинским пацаном, заводилой и авторитетом для друзей.
В театральной студии Олег занимался три последних школьных года, поэтому к поступлению в Щепкинское училище подошел во всеоружии. На дядином курсе учились Виталий Соломин, Михаил Кононов, Виктор Павлов, но у Соломина была своя компания, а Миша и Витя стали самыми близкими друзьями Даля. Их в училище называли Три мушкетера.
Олег был на втором курсе, когда я родилась. Принимал участие в выборе имени, предлагал назвать Настенькой. Думаю, это объяснялось его увлечением Анастасией Вертинской. Тогда в нее были влюблены все мужчины. Татьяной меня назвал отец, за что я ему очень благодарна.
Дядя заботился о племяннице. В 1961 году, снимаясь в Таллине в фильме «Мой младший брат», купил мне там дефицитную цигейковую шубку.
Когда летом следующего года картина вышла на экран, мы с мамой и бабушкой были на даче. Миша Кононов примчался с потрясающей новостью:
— Ирка, сегодня в кинотеатре «Россия» премьера Алькиного фильма! Поехали скорее в Москву!
— Да ты что?! Конечно поехали!
«Подкинули» меня бабушке и побежали на электричку. Премьера прошла с огромным успехом. У Андрея Миронова это была вторая работа в кино, у Даля и Збруева — первая. На съемках Олег познакомился с Ефремовым, который был его кумиром. Немудрено, что после окончания «Щепки» он пошел в ефремовский «Современник», хотя, мне кажется, его взяли бы в любой театр. Но Олег другие варианты даже не рассматривал. Думаю, для него это был не совсем удачный выбор. К тому моменту в театре уже сформировалась своя элита, и сдавать позиции молодым она не собиралась. У меня хранятся программки спектаклей «Современника» с участием Олега, и почти везде он значится во втором, а то и в третьем составе. Да и ролей было не так много.
Пока Олег учился, серьезных романов у него не было. Семье, во всяком случае, о них неизвестно. А как только он пришел в «Современник», случилась общеизвестная история с Ниной Дорошиной. Они познакомились на съемках фильма «Первый троллейбус». Стали встречаться и вскоре решили пожениться. Свадьбу играли у брата и сестры Бурдонских, детей Василия Сталина. Почему — точно не знаю. Надежда училась у Ефремова в Школе-студии МХАТ, Александр занимался в его студии при театре. Ну и квартира у ребят была большая. Родители жениха присутствовали только в ЗАГСе, а мои мама и папа ездили к Бурдонским.
Поздравили молодых, подняли по бокалу шампанского и быстро ушли. В этой компании кроме Олега и Нины они никого не знали и чувствовали себя некомфортно. Поэтому о случившемся скандале узнали намного позже. (Актриса Людмила Иванова, которая была на этой свадьбе, вспоминала, что у Дорошиной был роман с Олегом Ефремовым. После того как у него родился сын от Аллы Покровской, Нина решила назло выйти замуж за Даля. Ефремов на свадьбе пригласил Дорошину танцевать, и Олег, приревновав, хлопнул дверью. Она его несколько дней искала. Молодые помирились, но брак продлился недолго. Дорошина потом сказала: «Не нужно ничего делать назло другим!» — Прим. ред.)
Второй брак Олега — с Татьяной Лавровой — оказался более удачным. Для начала он представил ее родителям, и Таня пришлась им по душе. Бабушка и дедушка познакомились с родителями невесты — матерью, кинооператором Галиной Пышковой, и отчимом, режиссером Владимиром Герасимовым — и сразу нашли с ними общий язык. Когда Олег и Таня поженились, ее мать и отчим поселились на нашей скромной даче, чтобы молодые могли провести медовый месяц в их квартире на Кутузовском проспекте. Это был героический поступок: лето, как назло, выдалось прохладное и сырое.
Какое-то время пара снимала жилье, а потом родители скинулись и купили им кооператив в Сокольниках на улице Гастелло. Вместе они прожили около двух лет, а не полгода, как утверждают некоторые мемуаристы. И расстались вовсе не потому, что Даль якобы заставлял Лаврову пить. Это все выдумки. Но я, правда, знаю, что Тане очень не нравилась дружба Олега с Кононовым. Она мне жаловалась уже после смерти дяди: «Как только появлялся Миша, появлялся спирт!»
Думаю, они любили друг друга, просто не смогли долго существовать вместе. Татьяна обронила однажды: «Два психа в одной квартире — это слишком». В семье всегда кто-то должен уступать, а в случае с Олегом и Лавровой никто этого делать не желал. Оба были нервными и сложными людьми, варились в одном котле, у них не получалось оставить за порогом профессиональные проблемы.
Нужно сказать, что «алкогольная тема» занимает особое место в большинстве воспоминаний о Дале, хотя, на мой взгляд, ее значение в его жизни явно преувеличено. Конечно, гораздо проще списать терзания Олега на «русскую болезнь», но это неверный и слишком упрощенный подход. Тем более что Даль старался справляться со своими демонами.
В семье (по крайней мере, в моем присутствии) эта проблема не обсуждалась. Иногда в разговорах родных проскальзывали реплики по поводу того, что Олег «снова завязал», но я не придавала им значения, потому что никогда не видела его подшофе. Бабушка могла бросить в сердцах: «Ну вот, опять встречается с Высоцким!» Олег с ним подружился на картине «Плохой хороший человек» и очень любил и ценил его. Даль и Высоцкий были родственными душами, не принятыми системой, неприкаянными. Судьбы их во многом похожи. Бабушке эта дружба не нравилась. Видимо, после встреч с Высоцким Олег возвращался домой «не в форме».
Могу предположить, что сначала Олег просто копировал общепринятый в творческой среде образ жизни. В то время пьянство считалось своеобразной фрондой и неотъемлемой частью актерской профессии. В «Современнике» пили практически все, но с разными последствиями. Я думаю, психофизика Даля была такова, что ему для достижения определенной кондиции требовалось гораздо меньше алкоголя, чем другим, более крепким мужикам.
Иногда он этим пользовался, хитрил. За нарушение дисциплины актеров «Современника» снимали с ролей. А поскольку их далеко не всегда отпускали на съемки, Олег, когда надо было уехать, заходил в ресторан «Пекин», находившийся по соседству, выпивал одну-единственную рюмку водки и шел в театр. Там его сразу ловили, отстраняли от работы, и он отправлялся сниматься. Именно так «сбежал» на съемки «Короля Лира». Время от времени Ефремов устраивал Олегу разносы, грозил увольнением, но потом прощал, потому что ценил как актера, да и сам страдал тем же «недугом»...
Бабушка с дедушкой очень расстроились, когда Олег и Таня разошлись. Дядя, насколько понимаю, тоже переживал, хотя о Тане никогда не говорил. Расстались супруги вполне мирно, а не так, как утверждают некоторые «знающие» люди: мол, Таня обобрала Олега и он ушел от нее в одних тренировочных штанах. Никакого дележа не было. Кооператив они продали, вернули деньги родителям и потом нормально общались и работали вместе. Кстати, именно Олег познакомил Лаврову с ее третьим мужем. Он сам мне говорил, что пристроил Татьяну в хорошие руки. (С футболистом Владимиром Михайловым жизнь у актрисы не сложилась. Супруги расстались, когда их сыну Владимиру было всего три года. Потом у Татьяны был многолетний роман с Андреем Вознесенским, закончившийся болезненным разрывом. — Прим. ред.)
К сожалению, отношения Лавровой и Даля часто преподносятся в совсем другом ключе. Эта версия основана на воспоминаниях третьей жены Олега Лизы, в которых рассказывается, как однажды ее мать, Ольга Борисовна, спросила зятя, почему они с Таней разошлись. В ответ он якобы бросил: «Она была злая». На мой взгляд, эта реплика ничего не значит. Нормальный мужик никогда не станет обсуждать с женой или тещей свою бывшую — максимум отделается такой фразой, чтобы не вдаваться в подробности.
Олег часто и по разным поводам недоговаривал. Он был уверен, что умный поймет, а дураку и не надо. Однажды сидела у него в кабинете. На секретере лежал томик Достоевского. Я в школе не могла осилить «Преступление и наказание», потому что потом снились кошмары. Увидев книгу, спросила:
— Как ты его читаешь? От этого писателя с ума можно сойти.
— Вырастешь — поймешь, — усмехнулся Олег.
Эту фразу я слышала не раз. Он ничего не объяснял. Если его не понимали, просто прекращал разговор. Иногда мог бросить что-то резкое или даже обидное, но потом извинялся — не за суть, за форму. Олегу не хватало дипломатичности, подводил темперамент. А что касается реплики о Лавровой, то Лизу, конечно, такая формулировка устраивала. Ей льстило, что только с ней Олег прожил так долго...
Они познакомились в Нарве на съемках фильма «Король Лир». Елизавета Апраксина была у Козинцева монтажером. У нее тогда был роман с Сергеем Довлатовым, который, оказывается, ревновал Лизу к Олегу, но она выбрала Даля. Все это я узнала гораздо позже, прочитав ее воспоминания. (Елизавета Апраксина — внучка литературоведа, профессора Бориса Эйхенбаума. В своих мемуарах она написала, что еще в школе у нее случился роман с сорокапятилетним писателем Меттером, автором сценария популярной картины «Ко мне, Мухтар!».
Разразился скандал, Меттера прорабатывали в Союзе писателей. Этим не ограничилось. Сначала ему надавал по физиономии Виктор Шкловский — друг Эйхенбаума, а потом Миша Козаков — сын писателя Михаила Козакова и друг Лизы, знавший ее с детства. В восемнадцать она вышла замуж за Леонида Квинихидзе, впоследствии ставшего кинорежиссером. Благодаря мужу Елизавета и получила профессию монтажера. Жили они с Квинихидзе не очень дружно и вскоре разошлись. После развода у Лизы был роман с Иосифом Бродским. — Прим. ред.)
Интересно, что первой в нашей семье появилась не она, а ее мать — уже не помню почему. Наверное, Ольгу Борисовну отправили в Москву в командировку от Ленинградского института культуры, где она тогда работала. Олег, женившись на Лизе, поселился в Питере у Апраксиных и два года работал в Ленинградском театре имени Ленинского комсомола. В Москве Ольга Борисовна очень быстро установила с нами приятельские отношения. Вернувшись в Ленинград, стала писать бабушке, как живет ее сын. Надо отдать должное эпистолярному таланту этой незаурядной женщины — читать ее письма было необыкновенно интересно. Мне она писала отдельно! Присылала интересные рисунки и марки. Я их коллекционировала в детстве, а она, видимо, очень хотела наладить контакт со всеми родственниками Олега, даже с одиннадцатилетней племянницей.
В 1971 году я ездила с родителями в Ленинград. Жили у Апраксиных. Ольга Борисовна специально уехала в Пушкинские Горы, чтобы освободить для нас комнату. Однажды Лиза предложила съездить на «Ленфильм». Там Олег снимался у Надежды Кошеверовой в фильме «Тень». Когда мы пришли, на сцене танцевала Людмила Гурченко. Олег находился рядом в образе Тени. В павильоне было очень жарко, съемки все время останавливали, чтобы подправить грим. В одной из пауз я решила пройтись. Двигалась очень осторожно, чтобы ничего не зацепить. Кругом были осветительные приборы, под ногами — провода. В какой-то момент столкнулась с Кошеверовой, которую не знала в лицо.
— Что это за девочка тут ходит? — спросила Надежда Николаевна. И я не без гордости ответила:
— Племянница Олега Даля.
— Наверное, мечтаешь об актерской профессии?
— Нет!
— А почему? — удивилась она.
— Олег сказал, что это сволочная работа.
Кошеверова остолбенела. А у меня с подачи дяди к тому времени уже сложилось определенное мнение об этом виде деятельности как очень тяжелом и неблагодарном.
Через два года Даль решил вернуться в Москву. Сначала жил с женой и матерью в Люблино. Потом Апраксины поменяли питерскую квартиру на московскую и Олег поселился с ними в «двушке» на улице Новаторов. В середине семидесятых у бабушки обострились проблемы со здоровьем. Когда возникала срочная необходимость навестить ее, у Олега и у мамы не всегда была такая возможность.
Однажды бабушка попала в больницу и стало ясно, что обходиться без посторонней помощи ей уже трудно. Стали искать варианты. В результате ее «двушку» и «двушку» на улице Новаторов удалось обменять на большую квартиру в новом семнадцатиэтажном доме на Смоленском бульваре. Там было три комнаты и большой холл с окном. В нем Олег устроил себе кабинет. Проект разработал и осуществил его друг художник «Современника» — придумал передвижную стену-стеллаж, которая открывалась как дверь на роликах. В кабинете были полки с книгами, секретер, за которым работал Олег, проигрыватель, на котором он слушал пластинки. Сбылась его давняя мечта о личном пространстве.
По большому счету Олег не был рукастым, но в квартире на Смоленском соорудил полочку на кухне и светильник над мойкой. То есть руки-то были, просто голова большую часть времени была занята совсем не бытовыми проблемами.
Мы общались далеко не каждый день, но наша родственная и духовная связь не прерывалась. Что бы ни говорили о тяжелом характере Олега, родных это не касалось — только работы. У меня до сих пор хранится стихотворное поздравление, написанное дядей к моему тринадцатилетию. Там есть такие строки:
Вставай — смеясь Ложись — грустя
Жить торопись не зря!
Жизнь Танька — это не пустяк!
Да здравствует Она и Ты — Уря-я!!
Стихи шутливые, а на открытке нарисована страшная морда — смехача из фильма «Не может быть!». Гайдай уже тогда задумал эту картину с Далем в роли колоритного персонажа — актера Барыгина-Амурского.
Маме моей как-то написал: «Будь счастлива и прости своего брата, такого труднодоступного кретина!» Олег всегда поздравлял нас с праздниками и днями рождения, делал подарки. У мамы хранится браслетик с янтарем — простой, но изящный. У меня — подсвечник в виде оленя, символизировавшего Олежку.
В 1980 году от Бюро пропаганды советского киноискусства дядя был на БАМе. Вернулся в ярости: «Нам тут впаривают про комсомольскую стройку, а там одни уголовники! Выступать перед такой аудиторией просто издевательство!» Кто-то из поклонников подарил ему кабошон раухтопаза, и он преподнес его мне на двадцатилетие: «Сделай себе что-нибудь. Потом покажешь». Я отдала камешек ювелиру, и тот смастерил перстень. Принесла Олегу:
— Посмотри, что получилось.
— Одобряю, — сказал он в своей обычной манере.
Иногда казалось, что я в каком-то смысле заменяла ему дочь. У Даля ведь не было детей. Трудно сказать, жалел он об этом или нет: Олег никогда не высказывался на эту тему. Хотя некоторые «знатоки» утверждают, что они с Лизой якобы собирались взять приемного ребенка. Я не слышала ничего подобного. Бабушка говорила: «Да зачем им ребенок? Они с Лизой все время несутся куда-то...»
Наверное, Олег был бы хорошим отцом. Он любил детей и умел с ними общаться. Когда вышел фильм «Расписание на послезавтра», в котором Даль сыграл директора школы, на премьеру в Москву приехали минские школьники, принимавшие участие в съемках. Среди них была Ирина Метлицкая. Пока зрители заполняли зал, ребята разговаривали в фойе с Олегом. Каждый рассказывал, что происходило после съемок в его жизни, и он слушал очень внимательно. Я видела, что ему интересно. Потом радостно раздавал ребятам автографы, хотя в принципе терпеть этого не мог...
Я собирала материалы об Олеге еще при его жизни — открытки, вырезки из журналов — и конечно, купила посвященный ему буклет. Подошла с ним и попросила:
— Знаю, что ты это ненавидишь, но все-таки прояви раз в жизни божескую милость, снизойди до племянницы и дай ей автограф.
— Ладно, — буркнул он.
Взял буклет и ушел в кабинет работать. Мы с бабушкой, Лизой и Ольгой Борисовной пили чай на кухне, когда Олег вышел, сказал: «На, возьми. И больше с этими глупостями ко мне не приставай» Я открыла и прочитала: «Танюха, будь счастлива. И живи так, как подсказывает тебе ум и твоя суть. Твой дядя Олег».
Даль был рыцарем по отношению к женщинам. Это касалось и матери, и сестры, и жен, и племянницы. Он нас берег. И квартира на Смоленском бульваре, по большому счету, появилась из-за того, что Олег заботился о матери. У них были очень теплые отношения. К сожалению, во многих источниках они подаются несколько иначе. Мол, она не понимала гениального сына, потому что была заурядной и недалекой. Даже готовить не умела, Даль предпочитал готовку Ольги Борисовны. Это несправедливо — даже в смысле стряпни. Олег обожал бабушкин борщ. То, как его ел Олег, было незабываемым зрелищем. Сначала он вымачивал в тарелке стручок жгучего красного перца.
Потом посыпал все черным молотым перцем. Добавлял сметану и ел борщ с черным хлебом и репчатым луком, макая его в соль. Он не был особым гурманом, но любил вкусно поесть. Я у него, кстати, переняла рецепт особого «соуса» к пельменям. Олег обычно наливал в глубокую тарелку майонез, горчицу, кетчуп и уксус, перемешивал все вилкой и ел пельмени с этой адской смесью.
Лиза, конечно, была для него замечательной женой. Она ездила с мужем на съемки, создавала ему комфортные условия, кормила, поила, успокаивала. Поэтому их брак и просуществовал столько лет. Ну и Ольга Борисовна сыграла в этом очень важную роль. Она не только цементировала союз дочери с Олегом, но и ввела его в совершенно другой круг — выдающихся литературоведов, писателей. Для него это было очень важным. В этой интеллектуальной среде Даль получал то, чего не мог получить в среде актерской.
Пока Олег был жив, наши отношения с Лизой и Ольгой Борисовной были замечательными, они делали все, чтобы сгладить острые углы. С бабушкой у них иногда случались «кухонные разборки», но в таких случаях Олег сразу строил своих «баб» и наступал мир. Он был безусловным вожаком стаи и очень этим гордился. Ему нравилось, что любимые женщины живут с ним и он может сделать так, чтобы они ни в чем не нуждались. Приезжая с гастролей, Олег доставал из кармана пачку денег: «Это вам, старухи!» «Кормили» его в основном концерты по линии Бюро пропаганды советского киноискусства — программа «Товарищ кино» спасала многих артистов. Олег эту работу люто ненавидел, считал творческой проституцией, но альтернативы часто не оказывалось. Эта проблема встала особенно остро, когда появилась большая квартира и потребовались деньги на ремонт и благоустройство. Олег довольно долго не мог расплатиться за строительство кабинета. А когда он умер, пришлось собирать деньги на похороны...
В 1973 году Даль вернулся в «Современник», а через три года опять ушел, уже окончательно. На одном из творческих вечеров его спросили о причине, и он ответил: «Поступая в театр, мы подписывали Устав и отказывались от званий и наград. Но когда у актеров появились семьи, они занялись укреплением своего материального положения, стали покупать стенки, машины, квартиры. И искусство закончилось». А он мечтал заниматься искусством в компании единомышленников.
Но после ухода из «Современника» у него сделались совсем другие глаза. Это видно даже на экране. Если в ранних работах они ясные, сияющие, то в фильмах второй половины семидесятых — грустные, потухшие. Олег не смог найти себя в другом театре, а вскоре и в кинематографе начались проблемы. Его просто перестали снимать. К Далю давно уже были претензии, и последней каплей стал скандальный отказ от роли в фильме «Экипаж». Я помню, как все было. Олег сказал: «Не хочу участвовать в этой профанации». И отправил сценарий в сортир. Но его уговаривали, и он в конце концов согласился, только чтобы не обижать режиссера Александра Митту.
Буквально через две или три недели Олег не выдержал и ушел. Один из его друзей и одноклассников был авиационным инженером. Насколько я поняла, Даль рассказывал ему о картине, и тот высмеял замысел сценаристов: «Что за бред! Если у самолета пробоина в корпусе, он лететь не может!» Кто бы знал, что несмотря на все нестыковки и нелепости «Экипаж» станет одним из любимейших фильмов советских зрителей? В семье жалели, что Олег в нем не снялся.
Нужно сказать, что он часто отказывался даже от хороших ролей в достойных проектах. По разным причинам. Михаил Козаков мечтал, чтобы Олег сыграл у него в фильме «Безымянная звезда» учителя астрономии Марина Мирою, — Олег хотел тоже. Но съемки долго откладывались, и когда сценарий наконец запустили в производство, Даль написал Козакову письмо с отказом от работы, он считал, что уже староват для этого персонажа. В результате учителя сыграл Игорь Костолевский.
Отказался Олег и от роли Жени Лукашина в «Иронии судьбы...». Рязанов утверждал, что это он засомневался в кандидатуре Даля. А я слышала другое. Не хочу ни в чем обвинять мэтра, он прожил долгую жизнь, со временем многое наверняка забылось или стало выглядеть иначе, но когда вышел фильм, Олег сказал: «Рязанов звал на эту роль. В принципе, история была интересная, но какой из меня Лукашин? Разве можно поверить, что на меня не обращают внимания женщины? Я сказал об этом режиссеру, и он согласился».
Олег был очень требовательным — прежде всего к самому себе — и к большинству своих работ относился довольно скептически. Картину «Земля Санникова» просто ненавидел! Наверное потому, что на съемках творился бардак, закончившийся бурным конфликтом между актерами и неопытными режиссерами. Руководство студии встало на сторону режиссеров. Сергея Шакурова как зачинщика бунта сняли с роли и заменили Юрием Назаровым. У Олега отняли уже записанную им песню «Есть только миг» — в фильме она звучит в исполнении Олега Анофриева. Единственным светлым моментом во всей этой истории можно было считать знакомство с Владиславом Дворжецким — у них сложились очень интересные и доверительные отношения.
Вообще друзей у Олега было немного. В основном — все «родом из детства». Из актеров, наверное, прежде всего нужно назвать Игоря Васильева. Они вместе работали в «Современнике», но подружились на фильме «Вариант «Омега». Он получился очень необычным по тем временам. Олег его ценил и противопоставлял «Семнадцати мгновениям весны». Считал, что «Вариант» сильнее и правдивее. У Лиозновой советские разведчики показаны какими-то суперменами, а там они обыкновенные люди, и в этом больше правды жизни.
В мае 1974 года Олег праздновал свое тридцатитрехлетие. Он очень серьезно относился к этой дате, считал рубежом. Говорил: «Христос в моем возрасте уже был распят. А я еще ничего толком не сделал». Мы собрались в Люблино. Сидели за столом, когда раздался звонок в дверь. Моя мама открыла и увидела молоденькую девушку с огромным букетом роз: «Это от поклонников Олега Ивановича. Передайте ему, пожалуйста!» Тогда не было принято являться к актерам домой, сидеть в подъезде, стоять под окнами. И Олег никогда бы такого не позволил, но его тронул этот жест. Застолье продолжилось, и вдруг он сказал: «А Гарику Васильеву несколько дней назад тридцать шесть исполнилось. Надо его поддержать». Попросил Лизу и моего отца сходить в магазин, купить шампанского, икры и отвезти Васильеву. Дал денег, адрес, и они поехали. Игорь был для Олега близким человеком.
Очень теплые отношения связывали Даля с Юрой Богатыревым. Помню, мы обедали вместе. На второе Лиза сделала цыплят табака. Олег осилил половинку, а Юра умял целого. Даль сказал: «Если я буду столько есть, стану похож на жердь с бурдюком. Что будет смотреться довольно странно». Все засмеялись. Кстати, алкоголя на столе не было, и никого это не заботило. Хотя про Юру тоже поговаривали, что он любил выпить.
Олег довольно тесно общался с Владимиром Заманским и его женой Натальей. Она уже была воцерковлена в то время, а Владимир Петрович только шел к этому. Наша семья не отличалась особой религиозностью. Олег был крещеным, но ходил ли в церковь — не знаю. Хотя он очень переживал, когда пропал его крестильный крестик. Вскоре появился новый.
В доме часто бывала жена Валентина Никулина — Инна. Она дружила с Лизой. Наверное, приходил и Валентин, но я с ним не пересекалась.
Когда Олег умер, я попросила у Лизы что-нибудь из его вещей — на память. Она дала рубашку и перстень, в котором он играл в телевизионном спектакле «Ночь ошибок». Я спросила:
— А где перстенек, который он носил последнее время, — серебряная печатка?
— Ее снял Валя Никулин и положил Олегу в гроб свои часы. Сказал — пусть они там тикают...
Олег страдал от своей творческой нереализованности. Он мечтал играть героев Достоевского и Чехова, а ему за редкими исключениями предлагали пустой и неинтересный материал, неудивительно, что он отказывался. Мама с бабушкой пытались убеждать: «Ну пойди ты хоть раз на компромисс! Тебя же просто сожрут, если будешь так себя вести. Кинь им кость, и тебя оставят в покое, станешь работать». Говорили это не потому что не понимали его или пытались переделать. В те времена сохранить себя было очень трудно, приходилось приспосабливаться, лавировать.
Михаил Козаков говорил, что Далю не хватало «четвертинки еврейской крови, чтобы сказать: «А-а-а...» Здесь очень важна интонация: «А-а-а, черт с ним, пройдет и это». Надо было дать власть предержащим то, что они хотели, а потом выторговать что-нибудь для себя. Сам Михаил Михайлович соглашался играть революционных деятелей, чтобы получить разрешение на съемки очередного фильма. А Олег не желал поступаться принципами. Как-то мама и бабушка в очередной раз попросили его быть мудрее, и он ответил: «Я не могу. От Володи Высоцкого останутся его песни. А что останется от меня? Только мои роли. По ним и будут помнить».
После «Современника» Олег не смог найти «свой» коллектив и «своего» режиссера. Надеялся на Анатолия Эфроса, но ему почти не довелось с ним работать. В Театре на Малой Бронной, куда Даль пришел в 1977 году, предлагали роли в постановках другого режиссера. Его это не устраивало, и он опять ушел, уже в Малый театр. Я удивилась, узнав об этом. А Олег открыл секретер, достал пропуск:
— Вот к этой красной книжечке я шел всю свою жизнь. Хоть похоронят по-человечески.
— Ты что? — обалдела я. — Какие похороны? Тебе еще нет сорока!
Он промолчал. Только усмехнулся очень горько.
Многие вспоминают, что Олег в свой последний год часто говорил о смерти. На похоронах Высоцкого выкрикнул, что он следующий. В жизни Владимира Семеновича были «звоночки», предупреждавшие о скором конце. Не знаю, испытал ли нечто подобное Олег. Возможно, таким «звоночком» стало для него известие о внезапной кончине Владислава Дворжецкого. Несколькими годами раньше тот пережил клиническую смерть и рассказывал Олегу, как это было. Он оказался в коридоре, в конце которого был ослепительный свет, и встретился с давно умершими родными. Олега больше всего поразило, что Владу не хотелось возвращаться обратно. Там ему было хорошо.
Думаю, Олег предчувствовал, что скоро уйдет. Осенью 1980-го вдруг разболелся, исхудал, ослаб. Вызвал врача из районной поликлиники. Она его внимательно прослушала и посоветовала сделать рентген легких. Даль пошутил: «Да зачем? Вот окно». Хотел сказать, что при такой худобе его можно посмотреть без рентгена, на свет. Олег был почти прозрачным.
Возможно, он слишком много курил, поэтому и возникли проблемы с легкими. Они с Лизой решили сменить обстановку, пожить на воздухе и сняли на всю осень и зиму теплую дачу в Монино. Перед самым Новым годом Олегу пришлось вернуться в Москву. Его срочно ввели в постановку «Берег» на роль внезапно скончавшегося Алексея Эйбоженко. На спектакле у Олега случился срыв. Он забыл текст и еле доиграл. Очень переживал.
В последний раз я видела Даля вскоре после новогодних праздников 1981-го. Сначала он работал в кабинете, а потом сидел с нами на кухне. Говорил, что прислали интересный сценарий с Киностудии Довженко: «Комедия, и вроде неплохая». На ее съемки он и отправился в Киев в начале марта.
В то время я училась на первом курсе вечернего отделения Института культуры и работала методистом. Третьего марта ездила на семинар в библиотеку имени Аркадия Гайдара. Она располагалась напротив дома, в котором жил Олег, на другой стороне Садового кольца. Решила зайти в гости. Для этого никогда не требовалось разрешения или особого повода. Открыла Лиза, сказавшая, что бабушка отдыхает, Ольга Борисовна — на даче в Монино, скоро приедет, а Олег — на съемках в Киеве. Мы вдвоем сидели в кабинете и о чем-то болтали, когда зазвонил телефон. Лиза сняла трубку: «Алло! Да, это я. Что?! — она изменилась в лице. — Что за идиотские шутки?!» Повернулась ко мне и сказала:
— Олег умер...
Тут и я вскрикнула:
— Как? Не может быть!
Позвонила отцу на работу, чтобы он сообщил маме. Сама сказать не решилась.
На следующий день Лиза отправилась в Киев с Валентином Никулиным. На Смоленке двери не закрывались. Люди шли потоком, чтобы выразить соболезнования и предложить помощь. Место на Ваганьковском кладбище для Олега пробил Михаил Иванович Царев — как председатель правления Всероссийского театрального общества. Далю выделили один из участков, принадлежащих ВТО. Как ни горько, он оказался прав — благодаря Малому театру его похоронили по-человечески. Театр помог и деньгами. Панихида почему-то проходила не на сцене, а в фойе Щепкинского училища. Может потому, что у Даля не было звания даже заслуженного артиста? О его смерти сообщила только «Вечерняя Москва», давшая крошечный некролог. Там не было сказано, где и когда пройдет прощание, но народа все равно пришло много.
Похороны почти не помню — была в полной прострации. Многие потом удивлялись, что Олег лежал в гробу с бородкой. Он отпустил ее совсем не для роли в последнем фильме, как где-то писали, а намного раньше, когда болел и жил на даче. Для своего последнего интервью Даль тоже фотографировался с бородой. Оно вышло практически одновременно с некрологом, в газете «Неделя». Не знаю, предполагалась ли борода у его героя, но она, вероятно, не мешала съемкам, поэтому Олег не стал ее сбривать, когда отправился в Киев.
После похорон мы разделились. Лиза и Ольга Борисовна сели в автобус, отправлявшийся в ресторан ВТО, а я с родными поехала на Смоленский бульвар — помянуть Олега в семейном кругу. На девять и сорок дней именно там собирались друзья и знакомые. Таня Лаврова с сыном Володей, по-моему, была на сороковинах. Очень переживала, плакала. И сказала мне: «Мы с Олегом понимали друг друга с полуслова».
Когда Даля не стало, отношения бабушки с невесткой и сватьей стали портиться. Она нам говорила: «Зачем я с ними живу? Им мешаю, и мне тяжело. В доме проходной двор, все время являются чужие люди. Нельзя лишний раз выйти из комнаты». К Лизе постоянно кто-то приезжал. Когда бабушка завела речь о том, чтобы разъехаться, они с Ольгой Борисовной возмутились. Лиза обвинила мою мать в том, что это она затеяла раздел квартиры. Какое-то время бабушка периодически приезжала к нам погостить и возвращалась обратно, но обстановка все больше накалялась.
В 1985 году я вышла замуж, и бабушка поставила вопрос ребром: «Мы чужие друг другу. Меня тяготит то, что я вам мешаю. И Тане нужно отдельное жилье. В свое время я отдала двухкомнатную квартиру и имею право на свою долю. Но согласна даже на однокомнатную, лишь бы жить отдельно». Лиза с Ольгой Борисовной размену категорически воспротивились. Заявили, что мы намерены решить свой квартирный вопрос за их счет, хотя Павла Петровна просто хотела отделиться.
В Интернете гуляют истории про то, как сестра Даля и ее муж выкрадывали бабушку, как они-де пытались прописаться в квартире артиста. Это все выдумки. Бабушка просто однажды уехала к нам и на Смоленский бульвар уже не вернулась.
Лиза обратилась за поддержкой в прессу. Вскоре в «Московской правде» вышла статья известного журналиста под заголовком «Неужели захлопнется дверь?» — о том, как две несчастные женщины бьются за сохранение памяти великого Даля, а злобные и корыстные родственники им мешают. Мамина подруга обратилась с письмом к автору: «Вы же образованный и культурный человек, профессиональный журналист. Почему не поговорили со второй стороной конфликта, сразу обрушились с обвинениями?» Ответа не последовало. Начались суды.
У Лизы была крепче оборона, возможно, она подключила влиятельных знакомых, во всяком случае, суд принял решение в ее пользу. Она ведь обещала открыть в квартире музей Даля! Должна сказать, что друзья Олега приняли сторону бабушки и перестали бывать на Смоленском. Мне об этом говорил Игорь Васильев: «Пока там жила мать Олега, мы считали своим долгом ее поддержать, а как только она съехала, необходимость в этом отпала. Лиза молодая женщина, сама справится».
Я ни в чем не винила ни Лизу, ни Ольгу Борисовну. Они защищали свой мир, который создавали столько лет. Только за бабушку было обидно. После смерти Олега она очень сдала, практически потеряла зрение, но все равно пыталась участвовать в жизни семьи, как-то помочь. Умерла Павла Петровна в 1993 году. Мы с мужем к тому времени уже обзавелись собственным жильем, но денег на мебель не было. Обратились к Лизе, с которой не общались несколько лет, попросили отдать бабушкины вещи, остававшиеся на Смоленском. Она не возражала. Общение было коротким. Когда мы приехали, нас встретила Ольга Борисовна, молча проводила до бабушкиной комнаты и ушла. Потом просто закрыла за нами входную дверь. Больше мы не виделись ни с ней, ни с Лизой...
Я не знаю, как они жили. Понимаю, что испытывали финансовые трудности. Обе получали небольшие пенсии, видимо поэтому в доме стали появляться компаньонки. Одной из них — некой Ларисе Мезенцевой — Лиза в результате и завещала квартиру и авторские права на наследие Даля. Она умерла в 2003 году (Ольга Борисовна еще раньше, в 1999-м), но никакого музея на Смоленском бульваре до сих пор нет.
Часть архива Лиза передала в Театральный музей имени Бахрушина, о чем был составлен соответствующий документ. Дневник Олега попросила оставить у нее, пока она жива. С момента ее смерти прошло тринадцать лет, а воля покойной так и не исполнена, никакого музея в квартире нет, а дневник не передан. Дневником, как и другими материалами, оставшимися на Смоленском бульваре, распоряжается госпожа Мезенцева. Она же делится воспоминаниями об Олеге в различных СМИ, хотя не знала его и даже не встречала. Не понимаю, зачем этой женщине наследие Даля. Но очень не хотела бы, чтобы она распоряжалась им по своему усмотрению. Боюсь, что документы (а там и фотографии Олега, и рисунки Юрия Богатырева) могут просто пропасть...
Олег мне иногда снится. Когда он только ушел, я пыталась вообразить его пожилым, у меня ничего не получалось. Не могу себе представить Даля и в нынешней жизни. Инопланетянин-идеалист, вряд ли бы он в нее вписался... После ухода Олега моя жизнь пошла не так, как могла. Думаю, все сложилось бы иначе в профессиональном отношении, если бы он остался жив.
Воспоминания о дяде я начала писать давно, лет двадцать назад. Потом мы встретились с киноведом Натальей Галаджевой, которая занимается исследованием творческой судьбы Даля с 1982 года. Скоро должна выйти наша книга, в которой будут мемуары самых разных людей, и в том числе наши с мамой. Пока все, что выходит об Олеге, в основном базируется на воспоминаниях его вдовы и тещи. Мне бы не хотелось, чтобы превалировала только их точка зрения. У каждого из нас был свой Олег Даль.
Подпишись на наш канал в Telegram