Мне нет причин жалеть себя, поэтому в очередной раз получая приглашение прийти на телепередачу и рассказать о трагической гибели мамы и своем «сиротском детстве», едва сдерживаюсь, чтобы не вскипеть: «Я взрослый и, смею думать, состоявшийся человек. Если ждете от меня соплей в сахаре — так не по адресу обратились!»
Я абсолютный везунчик. В жизни мне выпало так много счастливых билетов, что иногда совестно перед людьми, чья судьба не столь щедра на подарки. Мне повезло с родными папой и мамой, повезло со вторыми родителями, повезло с сыном и дочкой, с друзьями, с бывшим мужем. Мы прожили с Сашей Олейниковым семнадцать лет, и мне никогда не было с ним скучно или неловко за него. Из нашего совместного прошлого не хочу вычеркнуть ни минуты, хотя не всегда все было гладко и сахарно... У меня были и есть замечательные партнеры по кино и театру, я люблю свою профессию, люблю Москву, в которой родилась и живу. Люблю путешествовать и имею такую возможность. Люблю готовить, реставрировать своими руками мебель, придумывать новые интерьеры и устраивать очередные перепланировки-ремонты в квартире. Я окружена людьми, которых люблю, и занимаюсь тем, что доставляет удовольствие. Баловень судьбы — иначе не скажешь...
Мне не от чего рефлексировать и нет причин жалеть себя, поэтому в очередной раз получая приглашение прийти на телепередачу и рассказать о трагической гибели мамы и своем «сиротском детстве», едва сдерживаюсь, чтобы не вскипеть: «Ребята, подумайте — зачем мне это?! Чтобы выжать из кого-то слезу? Я взрослый и, смею думать, состоявшийся человек. У меня двое взрослых детей, не успею оглянуться, как стану бабушкой. Вы ждете от меня соплей в сахаре — так не по адресу обратились!» Отказываю, конечно, в более вежливой форме, но твердо. Я готова рассказывать о маме и отце, но без раздирающих душу дешевых сантиментов.
Сколько себя помню, в доме всегда было полно гостей. К родителям приезжали родственники, друзья и коллеги из других городов, останавливались на несколько дней, а то и недель. После премьер в Доме кино и спектаклей в Театре киноактера к нам обязательно заваливалась большая компания, на дачу в Подмосковье тоже постоянно кто-то приезжал. Инициатором вечеринок, посиделок до утра с разговорами и песнями под гитару, конечно же, была мама. Вокруг нее вращался шумный круговорот друзей-знакомых и вся жизнь нашей семьи. Для меня мама была сказочной принцессой, Царевной Лебедью, Жар-птицей. Я обмирала от восторга, наблюдая, как она укладывает волосы, подбирает украшения к платью, в котором вечером появится перед гостями, как смеется, как разговаривает.
Одно из четких детских воспоминаний: в гостиной идет гульба, где в центре внимания — мама-принцесса, а в комнате через стенку папа укладывает спать меня и старшую сестру Нику, читает книжки, рассказывает сказки. И никому из нас троих это не кажется странным или неправильным. Уже во взрослом возрасте как-то задалась вопросом: а случались моменты, когда папу тяготила бурлившая в доме светская жизнь? Он был врачом с мировым именем, ученым, написавшим десятки работ по болезням аорты, доктором медицинских наук, профессором, главврачом клинической больницы, завкафедрой в 1-м медицинском. Наверняка порой уставал от царившей в доме суеты, хотел тишины, покоя, но одно я знаю точно: папа не был доктором Дымовым из чеховской «Попрыгуньи». Вращавшийся вокруг мамы праздник был частью и его жизни, в которой отец был счастлив. По поводу последнего у меня нет никаких сомнений, потому что восторг и восхищение, с которыми я и Ника относились к маме, шли от отца. Он очень любил свою Микаэлу.
Только не нужно думать, что мама нами не занималась. Если не была на съемках, и в школу нас провожала, и дни рождения устраивала, и наряжала как кукол. Я была невысокого роста, очень худенькой, и когда пришла пора идти в первый класс, оказалось, что школьную форму таких маленьких размеров просто не выпускают. Во всех моделях я была как мышь в сарафане. Мама уговорила руководство «Детского мира» снять с манекена коричневое платьице с белым фартучком — разрешить мне примерить. Витринный образец оказался в самый раз и выгодно отличался от массовой продукции. Нам этот единственный, сшитый в дорогом ателье экземпляр продали! Перед обаянием Микаэлы Дроздовской и силой ее убеждения мало кто мог устоять. Уходили из магазина безмерно довольные: такой формы, как у меня, в школе точно ни у кого не будет! Разглядывая детские фотографии, понимаю, что мама в меня и Нику слегка «поигрывала» — вероятно, это было проявлением ее артистической натуры. На одном снимке мы с сестрой — в баварских народных костюмах, на другом — в таджикских, на третьем — в каких-то маминых мехах.
Не помню, чтобы Микаэла крутилась на кухне или натирала полы — для этого у нас была домработница, а за мной и Никой ухаживали-приглядывали две няни: у каждой своя. Безбедную жизнь семье обеспечивал, конечно же, папа, у которого помимо прочего имелась обширная частная практика. Не устаю удивляться, как его на все хватало. При огромной загруженности на работе отец, как только выдавался редкий выходной, ехал на дачу и что-то мастерил. Сам построил беседку, вырыл пруд, соорудил через него мостик. Нам с Никой было поручено набрать по берегам окрестных водоемов лягушек, водомерок, жерлянок и заселить ими пруд. К вечеру дачный участок квакал хором из полусотни голосов. Однажды поздней осенью я стояла на мостике и сквозь тонкий лед высматривала места, где устроились на зимовку лягушки. Перегнувшись через перильца, не удержалась — и рухнула вниз. Лед проломился, холодная вода мгновенно пропитала цигейковую шубу и валенки. Не помню, чтобы меня отругали или поставили в угол (нас с Никой вообще редко наказывали), но несколько дней, пока не высохла шуба, пришлось сидеть дома.
Если папе доставляло удовольствие мастерить что-то своими руками, то маминой страстью были всевозможные растения и живность. Все комнаты квартиры на Васильевской были уставлены кадками с цветами, где между стеблями ползали улитки, — их мама специально собирала в лесу, когда приезжала на дачу. На балконе в огромной бадье росла береза. В доме жили сенбернар Домби, кот Фирс и черно-бурая лиса по кличке Мика. Лисицу мама забрала у автослесаря, который ремонтировал ее машину. Приехала в мастерскую, увидела связанную ремнями зверушку, перед которой стояла пустая сковородка, — вскипела, швырнула хозяину деньги, схватила лису в охапку и увезла. Еще одной страстью мамы, которой она сумела заразить и отца, было собирание икон.
Они вместе ездили по деревням и покупали у местных жителей старинные образа, иногда — в дорогих серебряных окладах с жемчугом и камнями, иногда — вообще без обрамления. Мама многое знала о русской иконописи, о разных школах и умела рассмотреть на старой доске произведение настоящего мастера. Если икона оказывалась поврежденной, ее отдавали на реставрацию. Образами были увешаны стены всех комнат в нашей квартире. Иконы — все до одной — украли, когда мама лежала в военном госпитале под Орджоникидзе, папа был рядом с ней, а мы с Никой — у бабушки с дедушкой. Квартиру ограбили люди, которые знали, что там есть что взять и что хозяева отсутствуют.
Нам с Никой объяснили, что мама лежит в больнице, потому что серьезно заболела. В подробности, конечно, не посвящали. Мы жили в ожидании. Когда спустя неделю папа сказал, что ее больше нет, я сильно плакала, но ощущения безвозвратности потери не было. Восьмилетнему ребенку невозможно поверить, что мама никогда не вернется. На похороны папа меня не взял, и мертвой маму я не видела. Ника, которая старше на четыре года, была и на панихиде, и на кладбище, но ей, как и мне, все эти годы Микаэла снится только живой. Как будто когда-то давно уехала далеко-далеко и долго не давала о себе знать. В этих снах нет скорби, только радость и удивление: «Ты где сейчас? Почему столько лет пропадала?»
Подробности того, что случилось на съемках в Орджоникидзе, я узнала много позже от близкой подруги мамы, моей крестной Аллы Будницкой. Осенью 1978 года Микаэла Дроздовская поехала в киноэкспедицию в Северную Осетию. Седьмое ноября было объявлено выходным днем, и вся группа отправилась прогуляться по центральным улицам. Звали с собой и Микаэлу, но она, сославшись на недомогание, отказалась. Киношников разместили то ли в неотапливаемой гостинице, то ли в Доме культуры — версии расходятся, и установить, где именно произошла трагедия, трудно. Чтобы согреться, Мика включила осветительные приборы — два кинопрожектора.
В какой-то момент одеяло сползло на раскаленную лампу, начало тлеть, а когда вернувшиеся за полночь коллеги открыли дверь и в комнату ворвался ветер, вспыхнуло словно факел. С сильнейшим отравлением угарным газом и обширными ожогами маму отвезли в расположенный под Орджоникидзе военный госпиталь. Спустя неделю, четырнадцатого ноября 1978 года, ее не стало.
Странно, но никто не может назвать фильм, который снимался тогда в Орджоникидзе, никто не может сказать, досняли его, заменив Дроздовскую другой актрисой, или нет. Последней в ее фильмографии стоит картина «Мимино», где Микаэла сыграла жену Папишвили. Мама в этой небольшой роли мне очень нравится. Так же как в «Добровольцах» режиссера Юрия Егорова, в «Будденброках» Александра Орлова и «Скверном анекдоте» Александра Алова и Владимира Наумова. В третьей ленте, снятой по одноименному рассказу Достоевского, Микаэла играла горбунью. Странную, нелепую, жалкую. Она не боялась выглядеть на экране уродливой и готова была взяться за хоть сколько-нибудь интересную роль. Микаэла рвалась играть и наверняка страдала от того, что ее актерские способности так мало используют...
После смерти мамы папа старался уделять нам с сестрой как можно больше внимания и все домашние заботы взял на себя. Большинство прежних друзей дома — неизменных участников шумных вечеринок — отдалилось. Остались Алла Будницкая с мужем Сашей Орловым и давние близкие подруги мамы Таня Верещака и Соня Давыдова. Они и поддерживали нас, и помогали чем могли.
Потом в доме появилась Лена, папина новая жена, отношения с которой у нас с Никой не заладились с самого начала. Возможно, будь Лена постарше, поопытнее и помудрее, все сложилось бы по-другому. А может быть, и нет. Ну кто мог сравниться с мамой — сказочной царевной, у которой «месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит»?
Поначалу Лену с готовностью принимали в компаниях, куда прежде входили мама и отец. Все понимали, что Вадиму и маленьким дочерям нужен устроенный дом, женская забота. Но Елене, видимо, было сложно стать своей в актерской среде, а может, она этого не очень-то и хотела... В конце концов отец и его новая жена перестали общаться с прежним окружением семьи Смоленских — Дроздовских и замкнулись друг на друге. Больше им никто не был нужен. Видимо, поэтому в какой-то момент отец и переехал жить к Елене, а мы с Никой в квартире на Васильевской остались вдвоем.
Забегая вперед, скажу, что время все расставило по своим местам. С Леной отец прожил больше тридцати лет, и именно она ухаживала за ним в последние годы, когда папа после тяжелого инсульта не вставал с постели. Сегодня я испытываю к этой женщине только благодарность и нежность, о чем не раз ей говорила.
Итак, мы с сестрой остались вдвоем. Предвижу вопрос: «Наверняка, почувствовав себя брошенными, вы с сестрой очень страдали?» Да ничего подобного! Остаться хозяйками в большой квартире, куда, никого не спрашивая, можно пригласить подружек, где с утра до ночи можно читать книжки, не опасаясь строгого окрика: «А уроки кто делать будет?!» — это же так клево! И мы совсем не чувствовали себя брошенными, потому что папа навещал нас почти каждый день, постоянно заглядывали старший брат Андрюша, сын отца от первого брака, и крестный Ники — муж Людмилы Максаковой Петя Игенбергс.
Алла Будницкая и Таня Верещака взяли на себя заботу о нашем быте: убирали квартиру, стирали, гладили, возили обеды — ехали через пол-Москвы с укутанными в полотенца кастрюльками, чтобы мы, вернувшись после уроков, поели горячего. На ночь я и Ника оставались одни. Утром вставали по будильнику, завтракали и шли в школу. У меня во втором классе уроков было меньше, чем у Ники в шестом, и домой мы возвращались порознь. Я по пути заходила в детский сад, где работала моя бывшая няня Вера Степановна. В детсад неподалеку от нашего дома она устроилась вскоре после гибели мамы. Такое соседство не было случайным: мы с Верой Степановной обожали друг друга и ей хотелось почаще со мной встречаться — выслушивать, утешать, подкармливать. Она была для меня родным человеком.
Вдвоем с Никой мы прожили несколько месяцев, а потом папа решил, что без постоянного присмотра нам быть все-таки рановато. Меня забрал в свою новую семью, а Ника переехала к бабушке с дедушкой — родителям Микаэлы. В ту пору у сестры постоянно случались конфликты с отцом и Лену она не принимала категорически. У новой жены отца был сын от первого брака Коля — милый смешной мальчишка, младше меня на пять лет. Мы сразу подружились — я с ним гуляла, играла, у нас были свои секреты. А вот с Леной отношения по-прежнему не складывались. И однажды, когда Алла Будницкая приехала в школу повидаться, я заныла: «Не хочу домой! Буду жить с тобой и с Сашей!»
Алла привезла меня к себе на Кутузовский и позвонила отцу, предложив встретиться. Был мирный разговор, в конце которого папа спросил:
— Где ты хочешь жить?
— У Аллы.
Отец кивнул:
— Ну, значит, так тому и быть.
Живя у Аллы и Саши, я продолжала общаться с отцом. Правда, встречались мы редко, но по телефону говорили постоянно.
Вскоре после того как я перебралась к Будницкой и Орлову, Нику забрала к себе подруга мамы сценарист Соня Давыдова. Бабушка с дедушкой были людьми немолодыми, и растить-воспитывать девочку-подростка им, конечно, было сложно.
Ника не разговаривала с отцом много лет. Они увиделись, когда папа после инсульта оказался в больнице и Ника приехала его навестить. Полагаю, такой долгий перерыв в общении был не только ее решением — влияние извне тоже присутствовало. Соня Давыдова была одиноким человеком и получив Нику в приемные дочери, хотела, чтобы девочка принадлежала ей полностью. Безмерно любя Нику, Соня страшно ее ревновала. Ко всем, в том числе и ко мне. Из-за этого мы с сестрой несколько лет не общались. Когда я звонила, Соня неизменно отвечала, что Ники нет дома или она уже спит. Мы встретились, когда сестре исполнилось восемнадцать и после размена квартиры на Васильевской она перебралась от Сони в свое жилье. Я примчалась к ней, и мы не могли наговориться. Сейчас Ника — очень близкий мне человек и самый надежный друг. Внешне она всегда была больше похожа на маму, но выбрала профессию папы, став врачом. Так здорово, что Ника нашла в себе силы забыть детскую обиду и простить отца...
Сестра — замечательный гастроэнтеролог, пациенты ее боготворят. У Ники растет сын — ровесник моей дочери Даши. Егор учится в математическом колледже и уже твердо знает, что его профессия будет связана с точными науками...
После моего переезда к Будницкой и Орлову мы с Колей, сыном Лены, не виделись много лет. Встретились на похоронах папы — очень тепло и нежно. Отец любил своего приемного сына, Коля отвечал взаимностью. Брат вырос замечательным человеком, у него крепкая семья, дети, которым Вадим Смоленский стал хорошим дедом.
...Я уже довольно долго жила у Будницкой и Орлова, когда в «Литературной газете» появилась статья о Вадиме Смоленском. Автор негодовал: мол, чему может научить этот профессор, если сам бросил двух маленьких дочек, оставшихся без матери?
То, что написали об отце, было чудовищно и совершенно несправедливо! Мне было так больно и так обидно за папу, что в тот же вечер я настрочила письмо главному редактору «Литературной газеты». Передать дословно его содержание сейчас не смогу, но смысл был такой: «Как вам не стыдно печатать, что мой папа — плохой человек? Он был на фронте, спас много людей и сейчас спасает!» Письмо было отправлено в редакцию, но его, конечно, не опубликовали.
В те годы появление подобной статьи имело серьезные последствия. Отцу пришлось оставить кафедру в 1-м медицинском и уйти с поста главврача больницы № 20. Представляю, каким это было для него ударом. Врач от Бога и блестящий педагог Вадим Смоленский лишился и клиники, которой руководил долгие годы, и преподавательской работы.
Биография отца могла бы лечь в основу романа-бестселлера. Родился в Ереване, в семье представителя первой плеяды революционеров Михаила Григорьевича Атабекова. Когда к власти пришел Сталин и в рядах старых большевиков началась мощная чистка, дед приютил у себя в доме семью репрессированного друга, за что был изгнан из партии. Интеллигент до мозга костей, блестяще образованный Михаил Григорьевич остаток жизни чистил сапоги прохожим — любая другая работа обладателю волчьего билета была заказана.
Родители отца развелись еще до того, как Михаил Атабеков был изгнан из партии. Бабушка вышла замуж за Семена Абрамовича Смоленского, который в начале тридцатых был командирован в Германию в качестве заместителя главы советского торгпредства. Семья переехала в Берлин вместе с ним. Смоленский усыновил ребенка жены от первого брака, дав ему свои фамилию и отчество. Так папа стал Вадимом Семеновичем Смоленским. О жизни в Германии он рассказывал мало. Знаю только, что вместе с Семеном Абрамовичем четырнадцатилетний Вадим был на открытии летних Олимпийских игр 1936 года и видел выступавшего с трибуны Гитлера. В 1938-м Смоленского-старшего отозвали в Москву.
«Возвращались домой на поезде, и я всю дорогу переживал, что совершенно забыл русский язык, — вспоминал отец. — В частном пансионе, где я жил и учился, кроме меня был еще только один русский мальчик. Все преподаватели и воспитатели — немцы».
Почти сразу после возвращения в Союз Семена Абрамовича арестовали. Спустя годы семья получила официальную бумагу, в которой значилось, что он умер в лагере от воспаления легких. Но узнать правду невозможно. В открытом доступе есть только один документ НКВД, касающийся заместителя торгпреда Смоленского, — специальное сообщение Берии Сталину, датированное шестнадцатым октября 1938 года, под грифом «совершенно секретно»: «Смоленский Семен Абрамович — зам. торгпреда — поддерживал в Германии шпионов и взяточников-невозвращенцев Шумяцкого, Членова, Швейцера, Меерзона. <...> Ставленник Розенгольца, Канделаки. <...> Изобличается Логановским.
Зам. народного комиссара внутренних дел Союза ССР БЕРИЯ». Сверху стоит резолюция: «Т. Берия. За арест. Арест произвести в Москве. И. Сталин».
На момент ареста приемного отца Вадиму было шестнадцать лет. Несмотря на то что считался сыном врага народа, он каким-то немыслимым образом смог поступить во 2-й медицинский. В начале войны вместе с институтом уехал в эвакуацию в Омск, в 1942 году получил диплом и сразу был отправлен на фронт. Прошел военврачом всю войну, руководил полковой медслужбой, был награжден двумя орденами — Красной Звезды и Отечественной войны II степени. О фронтовом прошлом отца я тоже знаю совсем немного. Он никогда не пускался в пространные воспоминания, не принимал участия в парадах, приуроченных к очередной годовщине Победы, не ходил на встречи ветеранов возле Большого театра. Отец был очень добрым, заботливым, но совсем не сентиментальным. Возможно, считал, что рациональнее потратит время, если вместо участия в параде поработает над очередной научной статьей.
С детства я знала только два факта из военной биографии отца: что он ушел на фронт с томиком «Евгения Онегина» и за четыре года выучил роман Пушкина наизусть и что в его фронтовой медбригаде служил цыган Яшка, который крал у немцев лошадей, чтобы перевозить на подводах раненых.
Папе было далеко за восемьдесят, когда однажды я пожаловалась ему на боли в спине. Он взял записную книжку и сел к телефону: «Сейчас позвоню своему ученику. Он работает в НИИ Бурденко».
Прихожу на прием. Навстречу из-за стола поднимается доктор лет семидесяти с хвостиком. Улыбается, раскидывает руки: «Вы дочка Вадима Семеновича? А я у него учился!»
На прощание доктор подарил мне книжку «Лучшие врачи России», где фамилия отца стояла одной из первых. Я знаю, что папу много раз приглашали за границу: обещали идеальные условия для работы, высокие должности в лучших клиниках — но о том, чтобы принять такое предложение, не было и речи. В Советском Союзе это было невозможно.
Папа умер три года назад, не дожив три месяца до девяностолетия. После увольнения из больницы № 20 он долгие годы работал в клинике, которую создал один из его учеников. К Смоленскому отправляли самых безнадежных больных — отцу многим удавалось помочь. Я и сейчас слышу от совсем незнакомых людей: «Вы дочь доктора Смоленского? Знаете, Вадим Семенович много лет назад спас мне (моему брату, сестре, мужу) жизнь...»
Алла Будницкая была моей крестной, и еще при жизни мамы они с Сашей часто брали меня к себе. Об этом просила Мика: «Я занята на съемках, а Вадим готовится к симпозиуму. Можно Дашка у вас побудет?» Я очень любила гостить у них. Алла баловала меня вкусненьким, а Саша придумывал всякие игры, показывал фокусы и позволял нам с Никой — случалось, со мной к ним и старшую сестру подбрасывали — делать с собой все что угодно. Как «пациенту» мы закапывали ему воду в глаза и уши, в качестве «физиопроцедуры» кололи расческой спину.
Александр Орлов — замечательный режиссер и педагог, он потрясающе образован и начитан, и кажется, нет вопроса, на который у него не было бы ответа. Еще один его талант — умение ладить с детьми. Недавно моя подруга пригласила Аллу и Сашу на день рождения своей дочки. На торжестве были профессиональные аниматоры, но малыши весь вечер крутились возле Орлова. Слушали открыв рот рассказы о тиграх, которые живут у него в подвале и которых он регулярно вывозит в цирк для участия в представлениях, ахали от восторга, когда Волшебник (так дети зовут Орлова) показывал фокусы. Как-то Даня, сын другой моей подруги — в ту пору ему было года четыре или пять, — проснувшись утром, объявил:
— Мам, поедем к дедушке Орлову!
— Даня, но нас никто не приглашал.
— Мам, ну как ты не понимаешь, он такой же, как мы — дети! К нему можно без приглашения.
Я очень нежно отношусь к родному отцу, безумно горжусь им, но близкой душевной связи между нами никогда не было. Такая связь сложилась у меня с Орловым — причем задолго до того, как Саша и Алла стали моими вторыми родителями.
Процесс моего вхождения в новую семью проходил без особых проблем. Если, конечно, не считать таковыми приступы ревности, которые случались у мамы Аллы — Люси. Столько лет внимание и забота дочери доставались только ей и зятю, и вдруг появился персонаж, с которым приходится делиться.
Когда Люся проигрывала в карты или скребл, сердилась на меня как на взрослую: «Это я должна была выиграть! Ты мухлевала!» Если проигрывала я, те же упреки-претензии сыпались на голову Люси. Несмотря на полувековую разницу в возрасте, вели мы себя совершенно одинаково.
Впрочем, несмотря на мелкие конфликты, мы с Люсей очень любили друг друга. А Сашей Олейниковым, который стал моим мужем, Люся была очарована с первой же встречи. Сразу и навсегда. По сто раз повторяла остроумную реплику, которую выдал Саша во время очередного эфира «Программы Х» (ее выпускала телекомпания «ВИD»), показывала, как заразительно он смеется, запрокидывая назад голову. А уж когда на свет появился наш сын, Люся пропала окончательно. Сашеньке позволялось все. Он мог каминными щипцами схватить Люсю за шею и тем самым вызвать у нее дикий восторг.
Потом прабабушка неделю рассказывала всем, как это было смешно и весело. Чтобы понять степень ее любви к правнуку, нужно знать некоторые детали. Люся до последних дней тщательно следила за тем, как выглядит. Каждое утро, проснувшись, надевала корсет и красивую одежду, укладывала волосы, наносила легкий макияж и только потом выходила к завтраку. И вот эту «королеву-мать» Сашка хватал за шею каминными щипцами — при полном ее восторге...
Вообще, мама Аллы была удивительной женщиной. Когда муж оставил ее с маленькой дочкой на руках, Люся самостоятельно научилась шить шикарные наряды. В ее платьях и блузках щеголяли первые модницы Москвы сестры Вертинские, в сшитом ею сценическом наряде Алла Пугачева пела песню «Арлекино» на конкурсе «Золотой Орфей» в 1975 году.
Летом 1998 года Орлов снимал картину «На ножах» по роману Лескова, Будницкая играла Катерину Астафьевну Форову. В тот день, уезжая на площадку, они оставили Люсю с ее давней подругой Нонной Лесничевской. Я позвонила ближе к вечеру — узнать, как дела. Трубку взяла Люся и тут же принялась в десятый раз пересказывать забавный случай, который произошел во время последнего визита маленького Сашки: «А он мне знаешь что ответил? — вдруг Люся замолчала, потом послышалось: — Ой, ой...» — и раздались короткие гудки. Я перезвонила через несколько минут — к телефону никто не подошел. Спустя час или полтора на мой очередной звонок ответила Алла — они с Орловым уже вернулись с площадки — и сказала, что Люся умерла.
Я была последним человеком, с кем говорила Люся, а ее последними словами были слова о правнуке Сашеньке, которого она обожала.
Сказать, что сын рос хулиганистым и своевольным, — ничего не сказать. Барон Мюнхгаузен и Остап Бендер «в одном флаконе». Как-то, выслушав мой рассказ об очередной проделке внука, Алла вздохнула:
— Нет, с тобой у меня таких проблем не было!
Я в ответ рассмеялась:
— Конечно! Со мной у тебя были другие! Забыла, как в конце каждого учебного года таскала подарки директору, завучу и учителям — лишь бы меня перевели в очередной класс?!
Что было, то было. Учиться я не хотела категорически. На уроках скучала, домашние задания делала через пень-колоду. Алла переживала, пыталась заниматься со мной сама, но ничего путного из этого не получалось.
Моя вторая мама — человек чрезвычайно выдержанный, ее практически невозможно вывести из себя. Но мне это однажды удалось. Алла встретила меня после уроков, и мы потихоньку пошли по направлению к перекрестку, куда должен был подъехать Орлов, чтобы вместе отправиться домой. У мамы в руках был учебник по английскому, и она пыталась заставить меня повторить заданный на дом текст. Я фыркала: «Да ну его! Не хочу!» В конце концов, потеряв терпение, Алла шмякнула учебник на землю и молча пошла вперед. Не скажу, чтобы эта совершенно немыслимая для мамы вспышка гнева испугала — может, только слегка отрезвила. Как можно бояться Аллу, если в ее отношении ко мне никогда не было назидательности и строгости? Вот подшутить надо мной или напугать — это всегда пожалуйста.
Как-то, возвращаясь из школы, выхожу из лифта на девятнадцатом этаже — и вдруг мимо меня на четвереньках проползает какое-то существо. Отшатнувшись, вскрикнула от испуга, а потом поняла, что странное существо — это Алла. Оказывается, увидев в окно, как я подхожу к дому, мама решила меня разыграть. То, что на этаже несколько квартир и из лифта мог выйти кто-то из соседей, ее не смутило. «Ты сумасшедшая?! — выговаривала я Алле, вытирая выступившие от хохота слезы. — А если бы кто-то чужой тебя увидел? Вызвали бы бригаду из психбольницы и увезли в Кащенко!»
В том, что мои вторые папа с мамой сразу приняли Сашу Олейникова, нет ничего удивительного. У всех троих даже чувство юмора в чем-то схоже.
После окончания седьмого класса во время летних каникул мы поехали в Прибалтику, где жил близкий друг Будницкой и Орлова Анатолий Найман. Отправились на новой «Волге», которой несказанно гордились. Когда отъехали от Москвы километров на триста, Орлов вдруг спросил:
— Даш, а ты метрику взяла?
— Какую метрику?
— Как какую?! Свидетельство о рождении.
— Нет.
— Как ты могла?! Одно слово — инфузория-туфелька! Едешь в другую страну, придется проходить пограничный контроль — а ты без документов! Василий, — обратился Орлов к жене (он всегда звал и зовет Аллу Василием — по словам самой Будницкой, «по аналогии с половыми, которые обслуживали посетителей в дореволюционных трактирах»), — ты паспорт взяла?
— Конечно, — тут же влилась в спектакль Алла.
— И я взял. А она — нет! И что же теперь делать?!
Глянув в зеркало, Александр Сергеевич увидел мои полные слез глаза, но продолжил в прежнем серьезном тоне:
— Ну давай ты будешь, что ли, иностранкой. Скажи что-нибудь не по-русски.
Я выдала какую-то абракадабру — Орлов сокрушенно покачал головой:
— Не пойдет. Лучше ты будешь немой. Пока есть время, поучись петь как немая. Порепетируй.
На протяжении нескольких часов я мычала русские народные песни и эстрадные шлягеры. Родители умирали со смеху, у Аллы по щекам текли слезы. Когда у дороги появилась стела с надписью «Латвийская ССР», Орлов, повернувшись ко мне, изобразил искреннее удивление:
— Надо же! А пограничников сегодня и нет! Наверное, у них выходной. Повезло тебе, Дашка!
В качестве примера «слегка черного» юмора Саши Олейникова приведу диалог, произошедший еще на заре нашей счастливой семейной жизни:
— Когда ты, Сашенька, станешь стареньким, твои волосики поседеют, у глаз появятся морщинки, а по подбородку потечет слюнка.
— Да, Дашунь, все так и будет, — с хитрой ухмылкой согласился Олейников. — Жаль только, ты этого не увидишь!
С Сашей мы познакомились, когда я заканчивала Щукинское училище. Он старше меня на пять лет, и к моменту нашей встречи у него уже был брак, развод и маленький сын Максим.
Когда родился Саша, мы с мужем сняли «однушку», а через полгода смогли купить первое собственное жилье — на «ВДНХ». Туда же спустя пять лет привезли из роддома и дочку, которой Олейников, продемонстрировав чудеса креативности, дал имя Дарья: сына назвал своим именем, дочь — моим.
Мы прожили вместе семнадцать лет, а шесть лет назад расстались. Тихо-мирно, без взаимных обид и претензий. Я не из тех людей, кто после развода начинает очернять своего бывшего — ведь одновременно это и часть моей собственной жизни. Я из своего прошлого не отдам ни одной секунды. Все, что было: и хорошее, и плохое — только мое. Мой жизненный опыт, мой багаж. Да, мы с Сашей любили друг друга, растили детей, а потом чувства ушли. Увы, далеко не каждой паре достается любовь, которой хватает на всю жизнь. Не скажу, что сейчас мы с Олейниковым такие уж большие дружбаны, тем не менее нормально общаемся, встречаясь на премьерах, днях рождения детей или когда он приезжает к Алле и Саше. С сыном Олейникова от первого брака Максимом мы большие друзья. Точно так же, как когда-то сын папы от первого брака Андрюша был дружен с Микаэлой. А дети: Макс, Саша и Даша — вообще неразлейвода.
Мои родители довольно спокойно отнеслись к нашему расставанию — может, потому что видели: мы с Олейниковым делаем все, чтобы сохранить нормальные отношения. А вот мама Саши, которая живет в Нью-Йорке, поначалу очень переживала. Понимая это, в первый же после нашего расставания с Олейниковым Новый год я, взяв Дашу, полетела к свекрови в Америку. Татьяна Исаевна, будучи очень деликатным человеком, ни разу не заговорила со мной на болезненную тему, но, думаю, наш приезд ее немного успокоил. Спустя еще какое-то время она поняла, что навсегда останется для меня очень близким, любимым человеком, что произошедшие перемены никак не повлияют ни на наши с ней отношения, ни на ее отношения с внуками. За прошедшие шесть лет я не раз гостила у любимой свекрови в Нью-Йорке, а Татьяна Исаевна, приезжая в Москву, обязательно бывает у меня. При встречах мы говорим с ней обо всем на свете, но главным образом — об обожаемых бабушкой Саше и Даше.
У моих детей очень разные характеры. Сашка с раннего детства был динамитом с подожженным фитилем. Даже на отдыхе мне не было покоя. В любом отеле любой страны он мгновенно сколачивал команду, которая то залезала в недостроенный пентхауз главного корпуса, то разрисовывала граффити весь мини-клуб. В последнем случае сыну пришлось отдуваться за всех — вооружив ведром и тряпкой, я отправила его оттирать художества, на что ушло несколько часов. Даша же росла спокойной, рассудительной и какой-то невероятно мудрой. Не ребенок, а ангел.
В четырнадцать лет мы с Олейниковым отправили сына учиться в Англию. Поначалу, пока мальчишек не выпускали без сопровождения взрослых за территорию школы, все было нормально. А через год им дали некоторую свободу, которой Саша воспользовался совсем не так, как нам бы хотелось. Подробностей рассказывать не стану — это может обидеть сына. Требовалось срочно вырвать его из прежней среды, однако возвращение в Москву проблемы бы не решило. Совершенно незнакомое место, другой язык — вот что могло, здорово встряхнув, поставить Сашкины мозги на место. И я, собравшись за очень короткое время, уехала с детьми в Валенсию. Конечно, жалела, что отказываюсь от театральных проектов, от хороших ролей в кино, на которые была уже утверждена, но понимала: дети дороже.
В Испании сын проучился год, а потом стал студентом Азиатского отделения Нью-Йоркской академии киноискусства и уехал в Сингапур, где постигал профессию кинорежиссера. А мы с Дашей еще два года оставались в Испании. У дочки хорошо пошли языки — английский и испанский, она наконец завела себе друзей. Дергать ее туда-сюда мне казалось неправильным.
Проведенные в Испании три года совсем не считаю для себя потерянными. Конечно, поначалу пугала мысль о том, что, выпав надолго из профессии, могу не вернуться обратно. Обиднее всего было то, что уезжала из Москвы на взлете актерской карьеры — уже были роли в «Трех полуграциях», «Родных людях», «Волчьей стае», «Побеге»...
То, что стану артисткой, знала всегда. Правда, в раннем детстве уверяла окружающих, что буду клоуном Васей. Когда училась в девятом классе, школьный приятель привел меня в театр «Здравствуйте!», которым руководил удивительный человек и блестящий педагог Олег Михайлович Зальцман. В основном там занимались взрослые — студенты нетеатральных вузов, врачи, учителя. Но я на удивление быстро туда влилась, и следующие два года стали для меня очень счастливыми. Благодаря Олегу Михайловичу, который много с нами разговаривал — о жизни, театре, литературе, начала читать запоем. Роли в спектаклях мне давали крошечные, но с каким удовольствием я играла!
Не могу сказать, как мои фотографии попали в картотеки киностудий (скорее всего, благодаря Алле), но где-то с середины десятого класса меня стали приглашать на кинопробы. Первые несколько попыток оказались неудачными, а весной, в самый канун выпускных экзаменов, я была утверждена на одну из центральных ролей в фильме «Мужские портреты». Съемки проходили в Риге, и режиссер Валерий Лонской выстраивал эпизоды в такой очередности, чтобы дать мне возможность слетать на один день в Москву — сдать очередной экзамен.
Съемки продолжались до конца осени, и поступление в вуз пришлось отложить на год. Летом 1988 года предстала перед приемными комиссиями всех театральных вузов Москвы и Санкт-Петербурга — и везде провалилась. Это заставило меня взяться за ум и начать серьезно готовиться. Родители попросили позаниматься со мной Аллу Борисовну Покровскую. Она составила замечательную программу, которую мы оттачивали целый год.
В Училище имени Щукина и в ГИТИСе меня сразу после первого тура отправили на конкурс. Нужно было принимать решение, где хочу учиться и куда, стало быть, нужно нести аттестат. Выбрала «Щуку» и ни разу не пожалела. Это было мое! Руководил курсом замечательный актер, режиссер и педагог Альберт Григорьевич Буров, среди однокашников — Даша Майорова, Владик Галкин, Ира Лачина, Сережа Юшкевич, Юля Ромашина, Стас Назиров... Курс был прекрасный — заводной, дружный. Мы и сейчас поддерживаем связь. Все вместе переживали и уход Владика.
Он учился с нами до третьего курса. В начале четвертого Галкин перевелся во ВГИК. Потом мы долгое время пересекались только на премьерах и кинофестивалях. Радовались друг другу, не могли наговориться. А в 2008 году встретились на съемочной площадке сериала «Грязная работа». Влад выглядел уставшим, измученным. Из-за травмы, полученной на съемках продолжения «Диверсанта», ему пришлось перенести больше десятка операций на колене, несколько раз начинался сепсис, была угроза ампутации. Между клиниками, несмотря на страшную боль, Владик продолжал сниматься. Без работы он просто не мог, а каждую роль играл так, будто она была последней.
После «Грязной работы» мы несколько раз случайно встречались в кафе возле моего дома. Помню, как он улыбался, но глаза были тоскливыми. Травля, которую устроила пресса после инцидента в баре, была как удар под дых. Влад не мог понять, за что его так остервенело топчут? Признавал: да, я сорвался, оступился, но явно не заслужил того, чтобы меня представляли моральным уродом, бандитом, не сделавшим в жизни ничего хорошего.
Я понимала, как ему больно. Утешала:
— Пройдет время — и все забудется.
Он мрачно молчал. Потом вдруг расцвел улыбкой и подхватился с места.
— Я же тебе новой машиной не похвастался! Давай на улицу — посмотришь! И как тебе? — спросил, поглаживая капот.
— Нормально.
— И все?!
— Владик, у женщин совсем другое отношение к машинам — главное, чтобы ездила.
— Да ты посмотри, какой салон! А колеса, а диски! Таких машин в Москве всего четыре штуки!
Он бегал вокруг, восторженно сияя глазами, а я смотрела на него и думала: «Мальчишка, абсолютный мальчишка!»
В последний раз мы виделись за несколько недель до его смерти. Все в том же кафе. Оба были смертельно уставшими, посочувствовали друг другу. Я сказала, что скоро лечу на Мальдивы. Спросила:
— А ты когда отдыхать будешь? Давай присоединяйся!
— Да, это было бы здорово, — ответил Влад. — Надо подумать.
На Мальдивы я улетала вечером того дня, когда мы похоронили Владика. Прошло шесть лет, а сердце по-прежнему саднит. Мы с Владом не были очень близкими друзьями, но с людьми из детства и юности связывают особые отношения.
Вернусь к Испании. В Москве с ее сумасшедшим ритмом у меня не было возможности спокойно обдумать важные вопросы, понять, чего хочу от жизни. А в Валенсии я смогла наконец себе это позволить, научилась получать удовольствие просто от того, что живу. От того, что, проснувшись утром, вижу солнце, от того, что выучила десяток новых фраз на испанском, от того, что, гуляя по скверу, познакомилась с милой старушкой. Хотя поначалу стресс, в котором постоянно пребывала в Москве, давал о себе знать. Забежав в кафе, спрашивала:
— А у вас можно купить кофе с собой? В пластиковом стаканчике?
Человек за барной стойкой изумленно вскидывал брови:
— Как «с собой»? Зачем? Объясни, какой кайф бежать с этим пластиковым стаканчиком по улице, обливая одежду, обжигая язык и не чувствуя запаха и вкуса? Почему бы тебе не сесть за стол и не выпить свой эспрессо из нормальной фарфоровой чашки? Что за эти пятнадцать минут может случиться такого, ради чего ты лишаешь себя удовольствия?!
Постепенно я приняла и эту философию, и неспешный ритм жизни, поняла, зачем нужна сиеста. И теперь уже сама удивлялась приехавшим в гости московским друзьям, которые дергались по поводу и без:
— Почему она (кассир в магазине) так медленно пробивает? Почему официант так долго не несет заказ?
Внушала:
— А куда вы торопитесь? Отдыхать приехали — вот и расслабьтесь...
Испания была мне подарена Богом для того, чтобы наконец-то познакомиться с самой собой и по-настоящему соскучиться по Москве и профессии. Да, такого количества предложений, как перед отъездом в Валенсию, у меня сейчас нет, но это не тревожит и не угнетает. Я с удовольствием снялась в «Любопытной Варваре 2», где моей партнершей была Елена Яковлева, вот-вот будет запущен интересный театральный проект, в котором мне предложили одну из главных ролей.
Сын работает в Art Pictures Studio у Федора Бондарчука, был у него вторым режиссером на картине «Сталинград». Сашу с готовностью берут в команду и другие режиссеры. Я очень благодарна Федору за то, что он смог по-настоящему увлечь Сашу профессией, за то, что по-отечески его опекает. У парня сейчас два главных авторитета — Бондарчук и Олейников-старший.
Сын никогда не мечтал стать актером и все же в детстве сыграл в нескольких фильмах. Начал с эпизодической роли в картине «На ножах», потом были уже более заметные работы в «Графе Крестовском», «Трех полуграциях», ленте «Оплачено смертью» и наконец главная роль в фильме «Потапов, к доске!». Сашка вышел и лицом, и харизмой (только бы он этого не прочитал!), и мне «как девочке» было бы приятно видеть на экране красивого актера, но как мама я не хотела и не хочу, чтобы сын связал свою судьбу с актерской профессией. Все-таки режиссура — более мужское и независимое дело.
Саше двадцать два года, и он вполне самостоятельный человек. Живет отдельно, неплохо готовит — научился у Аллы (нашей знаменитой «поварешки», кулинарная книга которой переиздавалась десяток раз) и немножко — у меня. Но для нас обеих нет большей радости, когда сын и внук заглядывает в гости и съедает все, что есть в доме. Даша учится в одиннадцатом классе, но с профессией пока не определилась. Конечно, я по этому поводу немного переживаю, но тут же себя успокаиваю: «Плохо, когда человек ничего не хочет, а у Дарьи сразу несколько вариантов! Придет время — она сделает выбор».
Что касается личной жизни, то пока мне комфортно одной. Может быть, придет время, когда захочется перемен и встретится интересный, достойный во всех отношениях человек. Зарекаться от подобного было бы глупо, но сейчас мои мысли заняты творческими делами, заботой о детях, собаках (у меня два мопса) и... очередной перепланировкой в квартире. Возможно, я даже продам ту, в которой живу сейчас, и куплю новую, чтобы воплотить свежие дизайнерские идеи. Давненько перфоратор, дрель и шуруповерт лежат у меня без дела!
Редакция благодарит за помощь в организации съемки салон мебели ROSBRI ENGLISH HOUSE.
Подпишись на наш канал в Telegram