Разгримировываться было некогда, и Андрейченко в затрапезном виде, в перчатках с обрезанными пальцами проследовала вместе со мной мимо бабулек, сидевших у подъезда. А минут через двадцать из школы возвращался мой сын Паша. Старушки его тормознули: «Отец твой совсем стыд потерял, повел в дом какую-то... И это при живой жене!»
Когда в прошлом году журнал «Коллекция Каравана историй» опубликовал мой рассказ о разделе МХАТа, не ожидал, что последует такая бурная реакция. Около тридцати лет прошло, но среди коллег и просто читателей журнала нашлось немало тех, кто разделял мою боль по поводу уничтожения самого дорогого, что было в моей жизни.
Люди писали, высказывались в «Фейсбуке*», выражали поддержку, друзья оборвали телефон, поздравляли, как будто у меня юбилей. Я был удивлен и тронут. Лишь один товарищ, поместивший пост в социальной сети, негодовал: кто вы такой, как посмели равнять себя с Ефремовым, порочить доброе имя гения?! Если честно, я задохнулся от восторга — никогда к такому не стремился. В мои семьдесят восемь было бы смешно кому-то что-то доказывать. Своими постановками в театре и фильмами, которые собирали миллионную аудиторию в кинозалах, я уже все всем доказал, в первую очередь себе.
Мои великие мхатовские учителя говорили: себя вообще ни с кем нельзя равнять. Пусть ты сегодня плохенький, но индивидуальность. Никто не знает, как проявишься завтра. Да и по большому счету мы занимаемся вкусовым делом: Ивану Петровичу твое творение нравится, а Петр Иванович его категорически не приемлет.
Настеньку Вертинскую, потрясающую женщину и громадную актрису, трудно заподозрить в антипатии к Олегу Ефремову. Ни для кого не секрет, что их связывали близкие отношения. Но даже она имеет сходное с моим мнение. Когда в интервью ее спросили о разделе МХАТа, не стала скрывать разочарования: «Ни к чему хорошему это не привело. Все вскоре разбежались кто куда».
Я вспоминаю великих художников: Кирилл Лавров в те времена руководил СТД СССР, Михаил Ульянов — СТД РСФСР, никто из них не вмешался, не остановил Ефремова, не заступился за нас. С Кириллом я дружил, это грандиозный человек, потрясающий актер. Когда встретились через несколько лет после раздела МХАТа, он каялся: «Севка, то, что случилось, чудовищно, я даже не представлял, во что вляпался». С Ульяновым нас связывали просто уважительные отношения. Как-то разговорились, я спросил:
— Михаил Александрович, если бы кто-то при вашей жизни выступил за раздел Вахтанговского театра, что бы вы сделали?
Ульянов опустил голову и тихо произнес:
— Убил бы!
Время, как говорил мой учитель Виктор Яковлевич Станицын, все расставит на свои места. Но доживем ли мы до этого?
Сегодняшний день еще больше подчеркивает жуть преступления (могу назвать это только так), которое совершили в 1987 году. Недавно чуть не вбили последний гвоздь в крышку гроба святого для меня места. Имею в виду решение о реорганизации музея Московского Художественного театра, что, как все знают, обычно означает закрытие. Были потрачены огромные деньги на строительство нового здания «Табакерки», филиала МХТ, а копейки на содержание музея ни президент Школы-студии Смелянский, ни руководитель театра Табаков так и не изыскали! Слава богу, решение министра культуры о реорганизации музея в итоге все-таки отменено.
Мощный бренд МХАТа служит хорошую службу и театру под руководством Татьяны Васильевны Дорониной, которого, по-моему, в принципе нет на театральной карте Москвы, и театру под руководством Олега Табакова, труппа которого состоит из телевизионных звезд, привлекающих своими именами публику на, как они думают, выдающиеся спектакли, где со сцены летит мат. Таков сегодняшний скорбный день некогда великого театра...
Это была, назовем так, реплика по поводу прошлого моего рассказа — о жизни, связанной с МХАТом. А теперь хочу затронуть другую тему: вспомнить о людях, с которыми сводила меня судьба. Начну со съемок в фильме «Апелляция», где Вячеслав Тихонов, Всеволод Санаев и я играли главные роли. Чем крупнее актер, тем он проще. Я был избалован простотой мхатовских стариков, а Всеволод Васильевич был одним из них, но во МХАТе его судьба не сложилась. А в кино получилось!
Когда мы снимались, традиционно собирались после работы. Обычно заказывали в номер к Славе или Севе цыпленка табака, коньячок, под выпивку и закуску текли бесконечные беседы. Всеволод Васильевич просил: «Расскажи про МХАТ! Как там Леша?» Это про Грибова. Ему было все интересно, он знал, что я ставлю спектакли со стариками. У Санаева было потрясающее, сатанинское чувство юмора. Он что-то рассказывает с серьезным лицом в перерыве между съемками, а мы со Славой катаемся по полу, рыдаем от смеха! Режиссер Валерий Гурьянов умоляет:
— Ребяточки, дорогие мои, любимые, сейчас «Мотор!» будет!
Мы успокаиваем:
— Да мы готовы! Так что вы хотите сказать про партию?!
И все опять катаются от смеха.
Я много лет читаю со сцены рассказ Шукшина «Верую!». И вдруг Всеволод Васильевич попросил:
— Почитай нам со Славкой.
Я не стал ломаться, они нахохотались. Санаев похвалил:
— Здорово! Потрясающе! Сев, знаешь, а я тоже читаю этот рассказ.
— Да вы что?!
И он начинает читать его совсем по-другому. Тут уж мы с Тихоновым заходимся от смеха.
Вячеслав Васильевич рассказывал в основном про «Войну и мир», он тогда решил уйти из профессии. Иной раз режиссер разговаривает с актером так, что тот теряет веру в себя, зажимается. Бондарчук, этот великий режиссер и человек, требовал, чтобы Тихонов играл соответственно его видению персонажа, и делал это, мягко говоря, резковато. После съемок фильма, правда, Сергей Федорович просил у него прощения. Но Славочка все равно очень переживал. Вот что значит тонкая душевная структура настоящего актера. Это везение — общаться с таким человеком.
Всегда помнил: чем больше актер, тем больше ему нужен режиссер. Я пригласил Тихонова в «Кодекс бесчестия» без кинопроб. Герой Тихонова приезжал в Цюрих с инспекцией, по сюжету его встречали Леонид Куравлев — блистательный мастер и Борис Щербаков — уникальный артист, затем они садились в машину и Тихонов должен был произнести огромный монолог. И вдруг я осознаю: вместо монолога достаточно пары фраз — и сцена заиграет по-другому. А как об этом сказать артисту, который выучил текст и готов на сто процентов? Но я все же решился, отвел Тихонова в сторонку.
— Славочка, товарищ маршал, можно с вами поговорить? Только вы, пожалуйста, меня выслушайте и не прерывайте.
— Хорошо, Сева.
И я пятнадцать минут убалтываю Тихонова, вижу, лицо его бледнеет, он потирает руки. Заканчиваю, он молчит. Я предлагаю: «Давайте договоримся так — пока я буду снимать Леню и Борю, вы подумаете, а когда мы сядем в машину, скажете ваше решение. Даю слово, если все же захотите произнести свой монолог — метра не вырежу! Но если пройдет мой вариант, я буду самым счастливым человеком». И пошел снимать Борю с Леней. Тихонов наблюдал, как мы кружили по площадке в автомобиле. Сняли, подошел к Вячеславу Васильевичу:
— Славочка, ну что решили?
— Снимаем ваш вариант!
Он все просчитал, посмотрел со стороны и понял: я на него работаю, на его роль. Вот что такое Тихонов — актер-махина. Однажды меня пригласил на премьеру Лева Дуров. А в той картине снимался и Тихонов, который попросил дать ему слово и неожиданно для меня сказал: «В зале сидит человек, которому я очень благодарен. Он снял меня в роли, которой я очень горжусь. Этот человек — Всеволод Шиловский». У меня в глазах слезы, думаю: «Господи, что ж ты делаешь?» Мы всегда встречались как родные люди.
Одно время Тихонов носил бороду, я спросил: «Зачем ты ее отрастил? Тебе не идет!» Оказывается, дочка посоветовала. У Славы была непростая семейная ситуация. Но он об этом никогда не распространялся, никого не пускал в свою личную жизнь.
Фильм «Миллион в брачной корзине» я снял за двадцать дней. Одну из ролей сыграл Николай Гринько. Когда я его приглашал, долго оправдывался:
— Ради бога извините, у вашего героя нет ни единого слова!
— Любопытно, — ответил дядя Коля.
В жизни этот двухметровый гигант был большим модником: и кепочка, и рубашка, и пиджачок были у него с иголочки. А играл он прохиндея — фантастически, филигранно! Юная Ольга Кабо сходила с ума от страха. Начали работать, Гринько в ожидании сидел на площадке и молчал.
— Можно сделать вот так?
— Да, пожалуйста.
— А можно вы вдруг вскочите?
— Да, хорошо!
Ни разу не спросил: а зачем? Показывал, что верит в режиссера, а я старался его не разочаровать. Гринько не любил себя озвучивать: «У меня глухой голос». Хотя потрясающе читал Мандельштама, Ахматову. Тончайший был человек. Ни одного слова — а роль получилась грандиозная!
Главную героиню сыграла Софико Чиаурели. С ее мужем Котэ мы снимались в картине «Две версии одного столкновения» и подружились. Грузия разделилась, когда Софико ушла от Шенгелая к Котэ Махарадзе. Но я ее понимаю, Котэ был заводным, веселым человеком.
А с Софико мы познакомились так. С отрывками из спектакля «Сладкоголосая птица юности» нас пригласили в Тбилиси. Поехали с Ангелиной Степановой и Игорем Васильевым. Принимали настолько радушно, что вино лилось чуть ли не из ушей. Мы с Гариком уже прятаться начали. Однажды Ангелина Иосифовна говорит:
— Мальчики, мы сегодня приглашены к Верико.
Ну к Верико так к Верико. Мы-то не врубились, серые люди! Я даже поинтересовался:
— А кто такой Верико?
— Сева! Это же Анджапаридзе! У нее муж Чиаурели, лауреат Сталинских премий, снял «Падение Берлина», «Клятву».
Приходим: дом, застолье, нам прислуживает Сонечка, но за стол не садится. А она уже популярная, уже снялась в «Не горюй!». Провели потрясающий вечер. Прощаясь, Верико пригласила: «Жду завтра на обед». Когда явились, она просит:
— Сева, можете сопроводить меня на базар?
А Соня из-за спины матери делает знаки: нет. Я не понимаю, почему должен отказываться, говорю:
— Да, конечно!
Приезжаем, выходим из машины, и тут сотни людей побросали свои прилавки и ринулись к нам. Анджапаридзе ходила по базару как царица, ее обожали все, а поскольку я был в ее свите, народная любовь распространялась и на меня. В общем, до багажника пришлось тащить четыре мешка снеди. Денег с Верико никто брать не хотел. Когда уже садились в машину, Верико спросила:
— Хорошие у нас люди, правда, Севочка?
— Потрясающие!
Приехали, Соня говорит:
— Накушался?
— Могла бы и поточнее меня проинформировать, — ответил я.
С Сашей Ширвиндтом работать сложно, особенно на озвучании, но есть мощная индивидуальность, порода. Он всегда и со всеми на ты, кого бы ни встретил. Приезжает Чиаурели, они видятся впервые. Сашка ей: «Сонь, ты понимаешь, какая штука...» И Соня не обижается, тут же включается в разговор, как будто они знакомы сто лет.
До Чиаурели в картину «Миллион в брачной корзине» пробовалась Аллочка Балтер. Думал, что она и будет сниматься. Но когда на пробах появилась Соня и как зафинтилила сцену, я понял — только Чиаурели. Аллочка расстроилась, но никогда не припоминала мне этого, даже трещинки не возникло в отношениях. Она знала, что я ее обожал!
Начались съемки, Саша и Соня творили на площадке чудеса. Да и группа подобралась потрясающая. Реквизитор взяла на себя заботы о Софико, только замечала, что артистка устала: «Сонечка, борщечка хочешь?» В перерывах Соня рассказывала о своей семье. Когда в Тбилиси случилось землетрясение, она была в театре на репетиции. Первая мысль: что с мамой? Рванула домой, а там скандал. У Верико собрались подружки ее возраста, она кричит:
— Соня, ты не представляешь, что сейчас было! Эти проститутки (слово было покрепче) двинули на меня шкаф, потом чуть не убили стулом!
— Мама, случилось землетрясение, они не виноваты!
— Как землетрясение?!
Когда Соня все это рассказывала в лицах, стон стоял на площадке! Дошло до съемок финальной сцены, где Сашка должен произнести: «Я люблю тебя, Валерия!» А у него эта фраза не идет, я снимаю дубль за дублем, Софико — дисциплинированный человек — пускает слезу. Вижу, Ширвиндт уже поплыл, лицо выражает: пропадите вы все пропадом! Тут-то сцена и удалась. Сашка спрашивает:
— Ну что?
Чувство юмора мне не изменило:
— К сожалению, получилось! Свободен!
Стасик Садальский играл у меня в трех фильмах. У него шикарные зубы и просто голливудская улыбка, а в «Кодексе бесчестия» я заставлял его сдерживаться, требовал, чтобы пластика была точеной, ни одного лишнего движения мускулом лица. Поворот глаз — уже мизансцена. Но он ловил от этого кайф. В «Блуждающих звездах» у него был гениальный партнер Мамука Кикалейшвили. Когда я увидел его первый раз в «Мерзавце» — рухнул! Откуда такое божество свалилось?!
Они поначалу не приняли друг друга, соперничали со Стасиком, такое случается между актерами. Я наблюдал за их дуэлью и радовался: то, что нужно по сюжету, не требуется ничего играть. Помирились они очень скоро, буквально прикипели друг к другу. Садальский уникальный характерный артист, с чем я боролся, так это с его языком, предупреждал: «Стасик, поаккуратнее, а то нарвешься! Я к твоим шуткам привык, а другие могут обидеться». Ну, характер такой несносный у человека, хотя он много знает, читает, обладает интеллектом. И в работе не подводит, дисциплинированный, никогда не опаздывает.
Я не помню случая, чтобы конфликтовал с артистами. Ладить с ними научили мои учителя. Если ты заставил поверить в себя Тарасову, Грибова, Прудкина, Массальского, Яншина, Зуеву, Пилявскую, Стриженова, если нашел ключик к их сердцам — все получится. В сериале «День за днем» у меня снимались сто сорок четыре артиста из одиннадцати театров Москвы. Лучшие, но все понимали свое место! Поначалу планировалось снять девять серий. Но история получилась настолько трогательной, фильм так понравился женам членов политбюро, что в итоге по требованию свыше мы сняли семнадцать серий.
Автор сценария Миша Анчаров, уникальный художник, свалился с инфарктом, я балансировал на грани. Виктор Яковлевич Станицын неустанно повторял: «Сева, ты умрешь от самоедства». Мне часто не нравится то, что я делаю, хочется переснять. Завидую коллегам, которые себя нахваливают: «Старик, ты видел мою роль? Это же фантастика!» Мне бы так!
Миша Анчаров — красавец сумасшедший, колоссальный художник, один из первых бардов, потрясающе рисовал. Окуджава и Высоцкий были его поклонниками. С Мишей меня познакомила моя подружка по Школе-студии Нина Попова, он был ее мужем. А второй муж Нины Боря Брожовский работал оператором на двух моих картинах. До сих пор близко дружим. Нина всю жизнь прослужила в Театре Пушкина. Бывают красивые актрисы, но бездарные, а Нина красивая и талантливая. Тем не менее настоящую популярность ей принес сериал «День за днем».
Анчаров воевал, по окончании Великой Отечественной его забрали в контрразведку в Маньчжурии, поскольку в институте военных переводчиков он изучал китайский язык. Как оттуда вырваться? Миша начал рисовать всех начальников: полковников, генералов. И те сдались, отпустили его. Уникальный случай. Он поступил во ВГИК на художественный, потом ушел, окончил Суриковский институт, но стал писать. Однажды позвонил: «Приезжай, есть идея». А мы уже общались, водку пили. Говорит:
— Слушай, такого еще не было! —и начинает мне выдавать идею «Дня за днем».
Я засомневался:
— Миш, это снять невозможно! Ты представляешь, это же каждую сцену надо репетировать?! Нет, я не выдержу!
А он мне:
— Только ты с твоей энергией это осилишь, я больше никого не вижу!
Я долго тянул время, пока Анчаров не позвонил снова:
— Они говорят, начинать надо!
— Кто?! Как начинать?!
Нина вмешалась:
— Севка, надо попробовать.
И я согласился, но и подстраховался — пригласил художественным руководителем постановки Виктора Яковлевича Станицына. «Ну, юное дарование, смотри, только не подведи!» — напутствовал он. С Мишей мы фантазировали. Снимая серию, я не знал, что будет в следующей. Анчарову дали карт-бланш. Съемочная технология была чудовищной, снимали на сорокаминутную бобину. Если кто-то ошибался, все переснимали с самого начала. Смертельный номер! Требовались суперпрофессионалы. Потом было проще.
Телевидение тогда возглавлял Сергей Георгиевич Лапин. Он любил МХАТ. Я обратился к нему:
— Хочу привлечь хороших артистов.
— А кто вам мешает?
— Деньги! Ставки очень скромные, а я хочу позвать Георгиевскую, Болдумана, Чернова, Прудкина.
— Сева! Ну вы даете, это же мхатовцы!
— У меня предложение. Надо их концертную ставку приравнять к киношной. У Алексея Николаевича Грибова, который согласился у меня играть, самая большая киношная ставка — пятьдесят шесть рублей, вот бы платить ему столько же на телевидении, а еще лучше по двойному тарифу.
— Надо посоветоваться!
В итоге мне удалось пробить достойную оплату актерам, и у меня в эпизодах играли сплошь народные — Георгиевская, Болдуман, Галлис! Мой друг гениальный режиссер Марк Захаров сидел тогда без работы. В семье денег не было. Я взял его жену, хорошую артистку Ниночку Лапшинову, на небольшую роль, а заплатил как за большую. Мне приятно, что Маркуша об этом помнит.
К слову, когда спектакль «Волоколамское шоссе» снимали для телевидения, вышел приказ: платить актерам не как за роли, а как за массовку. А я усадил перед мониторами всю бухгалтерию, накрыл для них столы — выставил чай с кренделями, а операторов попросил в массовой сцене, где все бегут вперед в слезах, давать исключительно крупные планы. Когда эта сцена пошла, бухгалтерия зарыдала. И я тут же встрял: это не массовая сцена, каждый играет роль. И всем актерам заплатили как за роли.
Миша Козаков недоумевал:
— Севка, зачем ты снимаешь «День за днем»? Ты же можешь делать другое.
— Миша, понимаешь, какая штука: ты воспитывался в доме писателей, а я — в коммуналке, в рабочем районе, тебе этого не понять! Я знаю жизнь, которой живет народ.
И наш рекорд — триста тысяч писем от благодарных зрителей!
Анчаров обожал актеров, он умел с ними дружить, как крупный человек и художник чувствовал их индивидуальность, другие не видели так, как он. Миша часто советовал, кого приглашать на роли. У нас в «Дне за днем» и «В одном микрорайоне» снимались фантастически талантливые Рома Филиппов, Лешечка Эйбоженко, Никита Подгорный, от которого женщины просто балдели — столько в нем было шарма. Наше сотрудничество с Анчаровым нельзя назвать безоблачным, мы ссорились, орали, чуть не убивали друг друга!
— Брейк! — кричала Нинка.
— Ты не понимаешь! — орал я.
— Нет, это ты вообще ничего не понимаешь! Все, больше не о чем с тобой говорить! — не оставался в долгу Миша. А через минуту: — Так, давай выпьем.
И конфликт был исчерпан.
С сериала «День за днем» началась народная любовь к Нине Сазоновой. Ее тетя Паша покорила зрительские сердца. Когда отдыхали вместе в санатории «Актер», Сазонову на улице тут же облепляли поклонницы. Я командовал: «Так, образуем живую очередь». Нина Афанасьевна — ученица грандиозного режиссера Алексея Дмитриевича Попова. Он очень ее любил, но говорил: «Ниночка, у тебя будет трудная судьба, несмотря на твой талант, ты — характерная артистка, значит, будешь играть эпизоды, хорошо будешь играть! Даже небольшие роли будешь играть. Но по-настоящему актерская карьера начнется к пятидесяти годам. Главная твоя задача — не озлобиться, остаться таким же потрясающим человечком, как сейчас, и сохранить мастерство. И ты обязательно должна петь». Он обожал, когда она пела.
Едем в лифте — штаб-квартира сериала базировалась у Анчарова, Сазонова говорит: «Сев, не могу больше! Сухо все очень в сценарии! А мне ведь надо сюда попасть». И показывает на сердце. Через пару дней наш потрясающий композитор Илья Катаев написал для нее «Стою на полустаночке». И Нина Афанасьевна спела в сериале и с ходу попала прямо в зрительские души. Позже она разрешила исполнять эту песню Валечке Толкуновой, «Полустаночек» прославил и ее. Сазонова не умела играть в жизни, не могла приспосабливаться. Только после пятидесяти и в театре у нее появились мощные роли, такие как Васса Железнова. Она была счастлива.
Доброта Нины Афанасьевны не знала границ. Ей писали: у меня трагическая ситуация, умерли родители. Сазонова посылала деньги, содержала многих мальчиков, девочек. Она трогательно относилась к молодежи. Помню: прихожу к ней однажды, сидит очаровательная девчонка.
— Нина Афанасьевна, кто это?!
— Познакомься, моя ученица Оля Богданова, молодая актриса.
Сейчас Ольга — народная артистка, ведущая актриса Театра Российской армии. Да много их было — Сазонова обожала молодость!
А личная жизнь Нины Афанасьевны совсем не сложилась. Она была одинока, всю нерастраченную любовь отдавала сыну. Но он пил, а в пьяном угаре поднимал руку на мать. Мы жили по соседству, меня он уважал и боялся. Не раз давал мне слово завязать, но потом его нарушал. История Нины Афанасьевны окончилась трагически. Сын ее избил, а когда она потеряла сознание, решил, что убил мать, и выбросился с балкона. А она еще была жива...
Наш сериал популярен и сегодня. Года два назад лечу откуда-то и, глядя на часы, замечаю, что прибываем мы в Москву намного раньше времени. Приходит стюардесса, приглашает заглянуть к пилотам. Приятно — я захожу. А командир говорит: «Вот, Всеволод Николаевич, торопимся, сегодня по телевизору показывают «День за днем», я должен успеть».
С Ритой Жигуновой мы подружились еще в Школе-студии МХАТ. Когда она стала женой Мариса Лиепы, я очутился в балетной компании. Собирались, Миша Лавровский произносил тост:
— За рядового Шиловского!
— Почему? — спрашивал Марис.
— Потому что нам скоро на пенсию, а у него все только начинается.
Лиепа был грандиозным драматическим артистом. Как только я начал снимать «В одном микрорайоне», тут же попросил его сыграть роль человека, который создал балетный кружок при домоуправлении. Однажды встречал жену с гастролей (она у меня арфистка, работала в Светлановском оркестре), и в то же самое время в Шереметьево приземлился самолет, на котором балет Большого возвратился из Лондона.
Одним из первых вышел Миша Лавровский, увидел меня, подбежал: «Сева, ты не представляешь, что сейчас было! Проходим паспортный контроль, девочки говорят Марису: «Вы потрясающий артист! — Марис привык, что его воспринимают как кумира балетной сцены, а девчонки добавляют: — Как замечательно вы сыграли в телеспектакле «В одном микрорайоне»!» У него аж лицо вытянулось». На другой день Лиепа пригласил меня к себе и сделал царский подарок. В Лондоне на приеме по случаю гастролей балета Большого Марис познакомился с Теннесси Уильямсом, который был его поклонником.
— А мой друг поставил во МХАТе «Сладкоголосую птицу юности», — сказал Марис Уильямсу. — В спектакле играют ученики Станиславского Степанова и Массальский.
— Быть такого не может! Я слышал, что мои пьесы запрещены в СССР.
— Клянусь, это не так.
— Тогда я должен что-то написать режиссеру, — Уильямс взял пригласительный билет на банкет и написал почему-то по-французски «Севе Шиловскому от всего сердца, с почтением, искренне, Теннесси Уильямс». Храню дорогую реликвию. Ни у кого в стране не было автографа Уильямса.
У Пети Тодоровского я снимался в трех картинах. Обожал его, какой же он был красавец! Пересмотрите «Был месяц май» — это же можно рухнуть! Женщины сходили по нему с ума, Пете не надо было никого завоевывать. Но супруга Мира была начеку. Она работала Петиным продюсером, была ему предана, доставала деньги на фильмы, если бы не Мира, он бы многого не снял.
Тодоровский долго и мучительно искал актрису на главную роль в «Интердевочке», многих пробовал. Посоветовал ему обратить внимание на Лену Яковлеву: «Я с ней снимался, очень талантливая». И Лена блистательно сыграла эту роль. А мне достался бомжеватый персонаж — отец главной героини. Однажды снимали эпизод на улице, как водится, собралась толпа зевак, я как был, в замусоленном пальтишке, отошел в сторонку покурить. Слышу, зовут на площадку, пытаюсь пробраться сквозь толпу, а меня грубо отталкивают:
— Куда прешь?! Здесь кино снимают!
Петя напрягается:
— Где Шиловский?
— Я здесь! — кричу. — Меня к вам не пускают!
В «Военно-полевой роман» Тодоровский приглашал меня на роль, которую потом сыграл Витя Проскурин. Я прочитал сценарий и сказал:
— Хочу сыграть сожителя героини.
— Но эта роль на два съемочных дня.
— Зато там биография целого поколения, которое вернулось с войны и не нашло себя в мирной жизни. Регалий от горла до пупа, а оказались никому не нужными, все места заняты. Кто-то стал спиваться, кто-то пошел в бандиты.
— Кто тебе об этом рассказал?
— Один лейтенант.
— Как фамилия?
— Тодоровский.
Петя аж захлебнулся. Подумал и сказал:
— Ну давай.
Единственное, от чего я категорически отказался, так это бить ребенка, хотя по сценарию надо было. Не могу я этого делать ни по роли, ни в жизни, так Пете и объяснил. Я придумал себе костюм: потертое пальто, шляпу, тельняшку, брюки клеш, взял в руки пустой футляр от скрипки. Костюмерша говорит:
— В сценарии ваш герой не так описан.
— Ребята, я рискую.
Все онемели, когда в таком виде появился на площадке. Но попадание было точным. У нас сразу же сложился дуэт с Колей Бурляевым, мы почувствовали друг друга, много придумывали, хулиганили на площадке. А с Наташей Андрейченко произошла не менее забавная история. Объявили перерыв на обед, а снимали неподалеку от моего дома, вот я и пригласил ее: «Поедем ко мне, жена уже накрыла стол, ждет нас».
Разгримировываться было некогда, и Андрейченко в затрапезном виде, в перчатках с обрезанными пальцами, что требовалось по роли, проследовала вместе со мной мимо бабулек, сидевших на скамейке у подъезда. А минут через двадцать из школы возвращался мой сын Паша. Старушки его тормознули и попеняли: «Отец твой дошел, совсем стыд потерял, повел в дом какую-то... И это при живой жене! Бессовестный!» Когда выходили, попросил Андрейченко специально взять меня под руку, бабульки потом долго еще перемывали нам кости.
В «Любимой женщине механика Гаврилова» играл вместе с Люсей Гурченко. Дружили семьями, ходили друг к другу в гости. Иногда в самый неподходящий момент Люся, что называется, включала звезду. Тодоровский проводил репетицию перед съемкой, сделал ей вполне рабочее замечание, в ответ Люся осыпала его оскорблениями. Не хочу вдаваться в подробности, ненормативная лексика не должна появляться на страницах журнала. Я не остался в стороне, вступился за Петю, которого очень любил. Мы перестали общаться. Роль была написана специально для Гурченко, она получила за нее приз на кинофестивале в Маниле. Но Петю с картиной никуда не посылали. Он ей, конечно, это простил, у Тодоровского был мягкий характер.
О ссоре с Люсей знала моя подруга — очаровательная женщина в жизни, цунами на съемочной площадке — режиссер Алла Сурикова. Однажды был гостем на кинофестивале «Улыбнись, Россия!», который она проводит. Сидел в зале, вдруг Сурикова объявляет: «А проведет со мной церемонию открытия Всеволод Шиловский». Пришлось подниматься на сцену, травить публике актерские байки — ну, это мы можем. Когда снова спустился в зал и подошел к своему месту, обнаружил, что оно занято Гурченко. Люся встает, протягивает руку и говорит: «Сева, может, хватит дуться?» У меня комок в горле, целую ее, и мы усаживаемся вдвоем на одно кресло.
Со своим последним фильмом «Пестрые сумерки» Люсенька побывала на моем кинофестивале в Смоленске «Золотой Феникс». Дала потрясающий концерт перед премьерой, а в финале снова вышла на сцену под овации зрителей. На площади у кинотеатра мы открыли звезду ее имени. В небо взмыли воздушные шары, захлопали пробки от шампанского. Люся взяла бокал: «Пить не буду, но разобью со смаком!» Она была счастлива, публика ревела от восторга! Это была наша последняя встреча...
Приходили ко мне и неожиданные роли. Снимал «Избранника судьбы», давно мечтал сыграть Наполеона — наконец-то свершилось. Моими партнерами стали Лена Сафонова, Армен Джигарханян, Ивар Калныньш, Наташа Гундарева, оператор Гоша Рерберг, художник Валя Гидулянов, композитор Саша Журбин. Работали на износ, по полторы смены каждый день. Жили в студийной гостинице, а рядом в таком же номере люкс поселился Георгий Юнгвальд-Хилькевич, который вовсю снимал «Узника замка Иф» с моим любимым Витей Авиловым в главной роли. Мы с Витей пересекались на «Смиренном кладбище» у очень талантливого, рано ушедшего режиссера Саши Итыгилова. В двенадцать ночи Хилькевич заваливался ко мне попить чайку и уговаривал:
— Сев, сыграй Кадрусса, у меня нет актера на эту роль.
Я ему:
— Не пошел бы ты, старик! Я что, брошу свои съемки? Мне еще Рерберга надо отпустить в санаторий.
И так каждый вечер. Юрка Хилькевич был когда-то сурово пьющим, но много лет уже не притрагивался к спиртному. Он же еще был и талантливым художником, прекрасно чувствовал музыку, с ним было безумно интересно общаться. Юрка никогда не предавал артистов. Человек, который обижает актеров, становится моим врагом — это самый беззащитный народ. Юра видел только меня в роли Кадрусса, не хотел искать никого другого и продолжал уговаривать.
Однажды я лег спать и увидел во сне Наполеона и Кадрусса одновременно. Вечером Хилькевич только открыл дверь, я кричу:
— Согласен! Но снять ты меня должен за два дня. У тебя уже построена улица в Ялте, павильон обжит. Даю тебе сорок восемь часов. Я уже и грим придумал. И группа моя отдохнет.
— Ты — сука! Но я согласен, — говорит Хилькевич.
Начинаются круглосуточные съемки, тому свидетели Леша Жарков и Мишка Боярский. Трое нас там против Дантеса. Я разгуливаю по улице молодой, потом старый, потом играю с Витей громадную сцену, и вот наконец добираемся до финала. Полпервого ночи, я лежу на полу, топор уже торчит у меня в спине, все залито бутафорской кровью. Оператор Гилевич должен снять мой крупный план, но все медлит. Я кричу:
— Алле, долго ты там еще будешь хреновиной заниматься?
— Ща-ща-ща!
А должно быть так: Авилов становится за кадром, я открываю глазки и произношу:
— Ты кто? Человек или дьявол?
А Витя:
— Я — Эдмон Дантес.
— А-а-а!
На этом все. Я лежу, съемка все не начинается, считаю ноги вокруг себя, насчитываю тридцать две пары — вся группа собралась.
— Ну все, — говорю, — хватит! Я уже озверел лежать!
Наконец слышу:
— Начали!
Открываю глаза.
— Ты кто, человек или дьявол?
— Я Эдмон Дантес! — откликается Авилов.
И я отвечаю:
— Твою же мать!
Группа валится от смеха, Хилькевич орет:
— Что ты наделал?
А я встаю с пола и заявляю:
— Второго дубля не будет, у меня незаметная артикуляция, так что в картину возьмешь этот.
Так и случилось. Когда фильм посмотрел автор сценария Марк Захаров, сказал Хилькевичу: «Извини, Юр, но лучше всех играет Севка!» Так Маркуша определил!
С дядей Женей Матвеевым меня познакомила моя подруга Лера Заклунная. Они снимались в «Сибирячке», играли любовь на экране. Ходило множество слухов об их романе в жизни. Точно знаю — безосновательных, Лерка, так же как наша общая подруга Нина Попова, человек цельный. В те годы она была влюблена в коллегу, народного артиста из Театра Леси Украинки, страшно переживала, когда они расстались.
Простые женщины-поклонницы сотнями вешались дяде Жене на шею. Что касается актрис, то единственный настоящий роман случился у него с Вией Артмане. Говорю об этом лишь потому, что сама Артмане ничего не скрывала.
Матвеев принимал меня в Союз кинематографистов, мне уже исполнилось сорок два года. Я долго принципиально не снимался в кино, считая, что оно отвлекает меня от главного дела жизни — работы во МХАТе. Когда вошел в кабинет, где заседал секретариат Союза, Матвеев, обращаясь к Льву Кулиджанову, произнес: «Лева, давай встанем! МХАТ пришел!» Все засмеялись, зааплодировали и проголосовали за меня единогласно. Потом мы поехали это событие отмечать, всю ночь «работали над собой», расстались утром друзьями.
Я видел все спектакли с участием Евгения Семеновича в Малом театре, куда он пришел из легендарного «Красного факела», и знал про него одну историю. Старики Малого признали его после «Порт-Артура», где Матвеев прекрасно играл. К тому же он был парторгом театра. Однажды дядю Женю вызвал директор Михаил Иванович Царев:
— Мы решили вам прибавить зарплату.
Матвеев спросил:
— Как парторгу или как артисту?
— Ну, за все вместе.
Он тогда попросил:
— Михаил Иванович, мою прибавку разделите между молодыми актерами театра.
Мне сам Царев об этом рассказывал. Как-то сидели, выпивали с дядей Женей, и я напомнил ему ту историю. «Откуда знаешь?» — забеспокоился Матвеев. Он никогда своим поступком не хвастался. Вот какой был человек!
Встретились, когда Матвеев начал снимать «Судьбу». Спросил меня:
— Ты по-немецки говоришь?
— Нет!
— Учи, мне нужен твой шарм.
Ради дяди Жени я готов был на все. Брал уроки у преподавателя, которая вела телепрограммы на немецком языке, шедшие на Запад, она вымуштровала меня так, что даже переозвучивать не пришлось. А играл я немецкого оккупанта, которого Остроумова с Кириенко спаивают вместе с другими и, когда мы засыпаем, поджигают дом. Танцевал с Олькой, хватал ее за задницу. (Как же сам Матвеев симпатизировал Остроумовой, как пытался за ней ухаживать, но...) И вот настал день съемки моей сцены, оператор повел панораму по спящим немцам. Как только камера добралась до меня, пепел от сигареты, которую я курил, свалился точно партнеру на причинное место. Евгений Семенович похвалил:
— Эх, жаль, что такой кадр невозможно повторить! Пепел так точно упал!
— Ну, это техника, Евгений Семенович.
— Да знаю я твои мхатовские штучки!
— Спорим на бутылку, что повторю?
Поспорили при свидетелях. Я сижу с закрытыми глазами и как только оказываюсь в кадре, сигаретный пепел падает ровно на то же место. В общем, повторял я этот трюк три раза и проспорил мне дядя Женя три бутылки. Съемки закончились, подошел к нему: «Товарищ народный артист всего Советского Союза, долги надо отдавать! Поехали ко мне». И большой компанией ввалились в мою квартиру, Наташка накрыла стол. Я тогда, каюсь, садился за руль в подвыпившем состоянии.
Поехал всех развозить. Но по дороге назад понял, что глаза слипаются, свернул на обочину и провалился в сон. Наташка просыпается утром — меня нет. Звонит Матвееву, Лерке Заклунной, Зине Кириенко, все отвечают: он нас довез и уехал. Домой я вернулся поздним утром, жена чуть с ума не сошла от волнения. Звонит Матвеев: «Слушай, ты озверел? Вечером встречаемся, но чтобы был без машины. Теперь я тебя приглашаю». И в честь меня снова устраивает застолье.
Мы пересеклись на «Кинотавре», когда Матвеев задумал снимать «Любить по-русски».
— Сев, деньги нужны, — пожаловался он.
— Дядя Женя, хочешь бесплатный совет? Если бы я был Матвеевым, то обратился бы к народу.
И Евгений Семенович прислушался, в итоге собрал немалые средства на картину. Я им гордился! Позже побывал на премьере в Сибири, где зал буквально стонал! Когда Матвеев появился по окончании показа, люди плакали, цеплялись за него, благодарили.
Как же по нему ходили ногами на Пятом съезде кинематографистов за то, что сыграл роль Брежнева! Никогда им этого не прощу! Какое бесстыдство! Тогда похоронили наш прокат, самостоятельность, гордость. Все похоронили на том «великом» съезде. Единственным, кто встал и заступился за гигантов, был Никита Михалков: «Вам не стыдно? Вы снимите сначала такие гениальные фильмы, как они снимали, потом можете что-то говорить!» Сейчас, к сожалению, Михалков совсем другой.
Когда на Седьмом съезде Союза кинематографистов России главой Союза был избран Марлен Хуциев, Михалков собрал свой съезд в Гостином дворе и узурпировал власть, поименно запомнив тех, кто выступал против него. Сегодня Союза фактически нет, Михалков один решает все вопросы, об этом предупреждали еще Эльдар Рязанов и Сергей Колосов.
К моему семидесятипятилетию Гильдия кинорежиссеров решила меня наградить, обратились в секретариат Союза. Оттуда пришел ответ за подписью Михалкова — не достоин! Глава нашей гильдии Марлен Хуциев был расстроен: «Севочка, это же черт знает что!» И он послал мои документы в президентскую комиссию по наградам напрямую. И комиссия единогласно проголосовала за то, чтобы наградить Шиловского орденом...
Ладно я, но в девяносто лет такой колосс, айсберг, как Хуциев, сейчас снимает фильм. Его заслуги перед нашим кинематографом — немыслимые! Союз даже не подал его документы на награду к юбилею. Какое кощунство! Зато Михалков к семидесятилетию получил орден «За заслуги перед Отечеством» I степени. Считаю — сам озаботился.
На съезде, где в первый раз выбрали Михалкова, я его спросил:
— Сколько лет, Никита Сергеевич, ты собираешься сидеть на троне?
— Как скажут: хватит — тут же уйду!
Вот этому «хватит» уже столько лет! Самое ужасное — всегда находятся люди, которые его горячо поддерживают, наверное, им что-то надо от Михалкова.
Опять позволю себе процитировать Станицына: «Если делаешь плохое, бумеранг вернется». Не бывает иначе! Поэтому если ты не прав — извинись, переступи через себя, скажи: старик, бес попутал! Нет, более того, когда ушедшие вожди Ельцин, Горбачев вручали Михалкову награды, он говорил, что лучше и гениальнее их не бывает, а сейчас требует «признать их преступления на государственном уровне». Ну это же аморально!
Мне повезло с учителями, друзьями, к которым могу обратиться за помощью. Ученики постоянно звонят, советуются. Если это в моих силах, помогаю им, устраиваю, рекомендую. Педагогической деятельностью я занимаюсь с 1961 года, вот уже двадцать лет выпускаю актеров из мастерской Высших курсов кино и телевидения ВГИКа. Ко мне приходят люди с высшим образованием и в течение двух лет занимаются актерским мастерством, сценической речью, движением, танцем...
До недавнего времени они назывались студентами, им выдавали полноценные дипломы. И вдруг в один момент все узнали, что они слушатели, а не студенты, учатся на курсах переподготовки и максимум, что получат в финале, — справку о том, что прослушали курс. Переподготовка нужна трактористу, который пересаживается на комбайн, или военному летчику, пришедшему в гражданскую авиацию. Да и не посещают мои студенты лекции (этим они занимались, получая первое высшее образование), так что слушателями их назвать никак нельзя.
Все это я объяснял руководству ВГИКа, тем не менее ничего не изменилось. Так что пойду дальше и буду биться за будущее своих выпускников, девяносто процентов которых востребовано кино и театром. Ведь будущее за молодежью. И если б меня спросили о главной задаче нашего государства, я бы ответил: «Спасать самое дорогое, что у нас есть, — генофонд страны, иначе Россия закончится».
Подпишись на наш канал в Telegram