С легкостью вспоминаю, когда снимался тот или иной фильм с моим участием. Очень удобно: до или сразу после рождения одного из сыновей.
Я везла старшего сына Корнея на очередное занятие, когда поняла: началось... Позвонила акушерке и мужу, развернулась и поехала обратно домой. Няне Вере, которая присматривала за двухлетним Ермолаем, сказала: «Похоже, я рожаю. Акушерка уже едет. Пойду прилягу». Потом Вера призналась, что очень испугалась: вдруг акушерка опоздает, а дома двое детей, которых нельзя оставить без присмотра, и роженица! Слава богу, акушерка и муж приехали очень быстро, роды прошли легко, и буквально через два часа новорожденный Гордей на руках у папы уже знакомился со старшими братьями.
И меня, и мужа часто спрашивают: «Вы сами, наверное, из больших семей, раз решились на троих детей?» Почему-то считается, что на такое способны только те, кто с детства был окружен братьями и сестрами. Но Леша — единственный ребенок, и я до четырнадцати лет была у мамы одна.
Мы жили в городе Электросталь. Родители служили артистами в Москонцерте, каждый день уезжали на работу в Москву, а меня оставляли с бабушкой Олей, папиной мамой. Я росла очень активным ребенком, и чтобы энергия расходовалась в мирных целях, мама записала меня куда только было можно: в детский хор русской народной песни, на скрипку, фигурное катание, английский язык, синхронное плавание.
Когда бабушка отводила меня в бассейн и в вестибюле ждала окончания занятий, всякий раз повторялось одно и то же: другие дети давно выйдут, а я в это время в душе или раздевалке, развесив уши, слушаю разговоры взрослых тетенек. Мне их беседы о мужьях — своих и чужих — и сугубо женских проблемах были безумно интересны, потому что в нашем доме подобные темы никогда не обсуждались.
Наша семья отличалась от тех, что жили по соседству, мы даже говорили иначе, чем большинство людей вокруг. Как-то, придя из детсада, я поделилась:
— Воспитательница сказала, что так будет красивее!
Мама тут же заметила:
— Пусть так говорят в садике! Дома изволь говорить правильно — красивее, и только так!
Если папе удавалось заработать больше обычного, он сразу же покупал книги, альбомы по искусству. Мы вместе слушали классическую музыку, The Beatles, Сергея и Татьяну Никитиных. Но при этом я вполне комфортно чувствовала себя и в компании дворовых приятелей, которые вряд ли слышали о Рафаэле и Бетховене, зато умели смачно плеваться, соревнуясь между собой — кто дальше.
Однажды я пригласила дворового друга на обед. Он плюхнулся за стол, не помыв руки. Я вдруг заметила и черные от грязи ногти, и всклокоченные волосы. Потом, посмотрев на репродукцию картины «Рождение Венеры» Боттичелли, гость расхохотался: «Голая!!!» Я поняла, что приятель, с которым мне так здорово общаться во дворе, совершенно не сочетается с нашим домом. Его инородность так покоробила, что я еле дождалась конца обеда. Потом мы общались как ни в чем не бывало, но к себе я его больше не приглашала.
Мы жили очень скромно. К тому же у папы начались серьезные проблемы со здоровьем. Мне было три года, когда у него обнаружили опухоль мозга. Даже провести детальное обследование в ту пору было не так-то просто — мама подписывала ходатайство у известных актеров, с которыми была знакома. Свои подписи под документом поставили Алла Борисовна Пугачева, Иосиф Давыдович Кобзон... Папе требовалась сложнейшая операция, но врачи отказывались ее делать: риск смертельного исхода был слишком велик. Потом была череда безрезультатных походов по целителям и экстрасенсам. Опухоль росла, давила на глазные нервы, и папа стал терять зрение.
Это был сложный период для нашей семьи, но отец вел себя как настоящий мужчина, как боец. Работал несмотря ни на что, даже освоил новую профессию краснодеревщика. Продолжал поддерживать физическую форму, занимался боксом. Хотел и меня научить самообороне. Повесил в комнате боксерский мешок, на котором мы отрабатывали удары. Думаю, уже тогда он понимал, что скоро не сможет меня защитить.
Другого такого человека, как отец, я не знаю. Интеллигентный, образованный, бесконечно добрый и мягкий и в то же время очень отважный. Мне до сих пор становится не по себе, когда вспоминаю наши поездки из Электростали в Москву и обратно. Если в вагоне электрички возникала драка, отец, который был уже практически слепым, первым поднимался с места: «Ребята, перестаньте! Тут же женщины, дети!» Я очень боялась, что кто-нибудь из «ребят» (а то и все скопом), двинутся с кулаками на отца. Дергала его за рукав, просила: «Папа, ну сядь, пожалуйста». Слава богу, нам всегда везло...
С папой я могла говорить о чем угодно: об отношениях с подругами, конфликтах с учителями, о героях книжек и фильмов про любовь. Могла задавать любые вопросы, в том числе и о значении матерных слов, которые слышала в той же электричке. Предупредив, что это очень грубое слово и употреблять его неприлично, папа объяснял. И никогда не читал нотаций. Однажды кто-то из друзей родителей оставил у нас сигареты. Увидев, что я верчу в руках яркую пачку и сую в нее нос, вдыхая запах табака, папа спросил:
— Хочешь попробовать? Давай!
Глотнув дыма, я страшно закашлялась и выбросила сигарету в раковину:
— Какая гадость! Зачем только люди курят?!
— Вот и я не понимаю,— рассмеялся папа, — а теперь буду уверен, что тебе не захочется тайком покурить с друзьями во дворе!
Он оказался прав: после той единственной затяжки табачный дым не переношу.
В школу я пошла в Москве, где родители снимали квартиру, отучилась три года, а перед четвертым классом пришлось переводиться в Электросталь — на аренду жилья не было денег. Папа уже не мог работать — слепота прогрессировала. Маминой зарплаты и приработков (она бралась за все) едва хватало на самое необходимое. Я вроде и понимала наши сложности, но все равно время от времени пыталась выпросить то модные лосины, то яркие бантики-заколки для волос:
— Всем девочкам в классе и во дворе уже купили, а мне — нет!
Мама объясняла:
— Ты хочешь быть как все, а это неправильно. Одежда должна подчеркивать индивидуальность человека. И потом — неужели ты не видишь, как безвкусны эти огромные банты и лосины цвета вырвиглаз? Даже не уговаривай — не стану тратить последние деньги на этот ужас!
Папа был покладистее, чем я бессовестно пользовалась. Однажды уговорила его купить китайский пенал с выдвигающимися ящичками, который через несколько дней сломался, в другой раз — Барби, тоже китайскую. Когда куклу переворачивали вверх ногами, у нее отлетала голова, но я все равно ее очень любила.
Мама работала с утра до ночи, и мне часто приходилось сопровождать папу к врачам и по делам. Сейчас стыдно в этом признаваться, но я стеснялась его слепоты и своей роли поводыря. Есть и другие моменты, которые неловко вспоминать... Однажды папа ждал меня после репетиции в хореографическом кружке, и я, решив покрасоваться перед подружками, стала демонстрировать боксерские навыки:
— Папа, встань в стойку! Отражай хук справа! Теперь — слева!
Улыбаясь своей мягкой улыбкой, он выполнял мои команды, но тихо просил:
— Может, достаточно? Пойдем...
Я его будто не слышала. По дороге домой папа был непривычно молчалив, и я все пыталась его рассмешить. Чувствовала: сделала что-то не так. Что именно, объяснила мама: «Ты поступила некрасиво. Папа не был достойным соперником, ему этот бой — в тягость, а ты продолжала веселить друзей. Впредь ничего подобного себе не позволяй!»
В том, что папа не сделал замечания, — весь он. А вот мама могла прибегнуть к довольно жестким методам воспитания: строго отчитать, не пустить гулять, отлучить от телевизора. До физического наказания, правда, дело не доходило, но однажды после очередной провинности (кажется, я вернулась домой гораздо позже, чем обещала) она подвела меня к платяному шкафу, достала из него плечики с ремнями и спросила:
— Ну и каким тебя выпороть?!
Я понимала, что довела маму до крайности и она в самом деле готова пустить в ход ремень, поэтому пропищала, ткнув пальцем в самый тоненький:
— Вот этим...
— Нет, дорогая, — возразила мама, вытягивая широкий с тяжелой пряжкой и потрясая им перед моим носом, — когда провинишься в следующий раз, я буду пороть тебя им!
Сейчас часто ловлю себя на том, что в конфликтных ситуациях повторяю маму. Понимаю, это не очень хорошо: родители должны уметь контролировать свои чувства, вовремя останавливаться. Я работаю над собой, но иногда эмоции берут верх над разумом...
Корней еще до школы стал проявлять инженерные способности, сейчас увлечен робототехникой, но с выполнением рутинных школьных заданий у нас проблемы: «Я не хочу это делать! Мне это неинтересно!» Как-то, исчерпав все словесные доводы, подвела его к шкафу и показала перекладину с ремнями:
— Может, пора уже начать?
Корней, который знает ту историю из моего детства, захохотал:
— Мам, ты что — так же, как бабушка?!
Я вмиг остыла, но постаралась оставаться строгой:
— А что делать, если разговоры на тебя не действуют?!
У всех моих сыновей совершенно разные характеры, а это значит, что между ними неизбежно возникают конфликты. Вот тут-то мне и приходят на помощь знания по психологии, которые получила в МГУ. Впрочем, о моем первом и втором высшем образовании, работе в театре, съемках в кино, замужестве, рождении детей — рассказ впереди. Сейчас хочу вернуться в детство.
Когда мне было одиннадцать лет, папе сделали операцию. Опухоль удалили, но вернуть зрение было уже невозможно... Он долго лежал в реанимации, потом — в течение нескольких недель — в отделении реабилитации. В это тяжелое время рядом с мамой был друг нашей семьи Михаил. Насколько я знаю, родители были знакомы с ним еще с юности, но в конце восьмидесятых Михаил уехал работать в Канаду. Вернулся в Москву незадолго до папиной операции.
Через несколько месяцев после того, как выписался из больницы, отец усадил меня рядом с собой и сказал, что наша мама выходит за Мишу замуж.
— А как же ты?!
— Я буду жить в Электростали, с бабушкой Олей и дедушкой Петей. Но ты не переживай: мы будем видеться часто! Я стану приезжать к вам, вы — ко мне.
Отец очень любил маму, не представлял жизни без нее, но отпустил. Боюсь даже подумать, как тяжело ему это далось. Он ни в чем ее не упрекал. Папины родители — тоже. Бабушка с дедушкой видели, что маме тяжело в одиночку тянуть семью, что она смертельно устала. А возможности помочь у них не было. В начале девяностых дедушка вложил все свои сбережения в акции (боялся, что заработанные за долгие годы деньги обесценятся), но компания, обещавшая солидные дивиденды, вскоре лопнула, не вернув вкладчикам ни копейки. Пенсии были крошечными. Помню тетрадку в клеточку, куда дед записывал места, где можно дешевле всего купить картошку, макароны, подсолнечное масло...
То, что я буду жить с мамой и ее новым мужем, подразумевалось само собой. Но если бы мне и предоставили право выбора, осталась бы с ними, а не с папой. Не потому что любила его меньше, просто мамина сумасшедшая энергия была мне ближе. А еще очень хотелось вернуться в столицу, где кипела жизнь. Где были музеи, выставки, театры, где, наконец, жила моя учительница музыки, к которой я на протяжении двух лет со скрипкой наперевес ездила на электричке.
Когда мы снова поселились в Москве, мама всегда умудрялась выкроить время, чтобы сводить меня на интересный спектакль — у нее была масса знакомых, благодаря которым нас пускали бесплатно. К слову, мама и сейчас, в свои пятьдесят с хвостиком, остается такой же активной, интересуется всем, что происходит в городе.
Папа, которому дали первую группу инвалидности, жил в Электростали. Но никто не может обвинить маму в том, что она оставила мужа-инвалида. Вместе с Мишей они возили папу по клиникам (в течение нескольких лет после операции ему требовались регулярные обследования, поскольку опухоль могла появиться снова), доставали лекарства. Отец часто оставался у нас ночевать.
Конечно, он продолжал любить маму...
Мои отношения с Мишей не заладились с самого начала. Не потому что я уж очень сильно ревновала к нему маму или подсознательно сравнивала с отцом. Просто появление Миши в нашей жизни совпало с моим подростковым возрастом. Кроме того, как единственный ребенок в семье я была жуткой эгоисткой. Несмотря на все наши трудности, привыкла, что все лучшее достается мне, а Миша, выросший в многодетной семье с тремя сестрами, считал, что все должно делиться поровну. Конфликты между нами происходили постоянно и по разным поводам. Некоторые помню до сих пор.
Вместе с Мишей, который, надо отдать ему должное, брался за любую работу, мы записались в массовку фильма «Сибирский цирюльник». Участвовали в эпизоде празднования Масленицы. Он снимался возле Новодевичьего монастыря, и при желании меня можно рассмотреть в толпе у дома лилипутов. За две недели съемок получила солидный (по моим меркам — просто сказочный!) гонорар и уже прикидывала, сколько всего смогу на него накупить. И вдруг услышала от Миши:
— Ты не считаешь, что должна принести заработанные деньги домой, положить на стол и сказать, что это твой вклад в семейный бюджет? Мы же с мамой делаем именно так.
Это был шок. Ничего себе! Мало того что мне не покупают модные вещи, которые есть у всех подружек, так я еще должна делиться своими кровными!
Сейчас понимаю, что Миша в чем-то был прав, даже благодарна ему за те уроки, но тогда уперлась:
— Это мои деньги!
— Нет, это деньги семьи...
В конце концов почти весь гонорар от «Цирюльника» ушел на покупку новой скрипки — я играла на «половинке», хотя мне давно уже была нужна «целая».
Через пару месяцев история повторилась. Мама, работавшая помощником режиссера на кремлевских елках, взяла меня и племянника Миши в группу, которая встречала детей у входа, провожала в зал, а по окончании представления сдавала на руки родителям. Все зимние каникулы мои подружки отдыхали и развлекались, а я крутилась на трех елках в день как белка в колесе. Получив гонорар, снова размечталась: «Скрипка уже есть, теперь могу себе купить то-то и то-то...»
Спустя пару дней мама говорит:
— Миша на тебя обижен.
— За что?
— Его племянник купил всем подарки, а оставшиеся деньги отдал взрослым. У тебя подобной мысли не возникало?
На маму я сердиться не могла, потому что на тех же елках убедилась, как тяжело ей достаются деньги. Она ждала ребенка и проводила новогодние представления с огромным «восьмимесячным» животом.
Мы уже жили в своей двухкомнатной квартире в Новокосино. Мама и Миша занимали одну комнату, я — другую. Это была моя территория, и я ее жестко охраняла. Вывешивала на двери объявления: «Без разрешения не входить!» Или с еще более грозным текстом: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!» Взрывалась, когда видела, что сумки с театральным реквизитом стоят у меня, и перетаскивала их в коридор. Конечно, Мише такие взбрыки нравиться не могли.
— Ты совершенно не ценишь то, что имеешь. Благодаря нам с мамой живешь в Москве, у тебя есть отдельная комната, ты не голодаешь...
— Да, у меня есть отдельная комната! И попрошу в нее не заходить и ничего не ставить!
У меня действительно было все необходимое, но хотелось хотя бы относительной материальной независимости, чтобы пойти в магазин и приобрести, например, какой-нибудь особенный душистый шампунь, бижутерию, прикольную ручку. Где и кем я только не работала! Примчавшись домой после уроков и наскоро пообедав, бежала расклеивать объявления или проводить опросы: в многоквартирных домах — про сливочное масло, у книжных киосков в метро — о детективах. Однажды мама моей одноклассницы, работавшая в клининговой компании, взяла нас отмывать внутренние помещения только что построенного офисного здания. Стекла оттирали уайт-спиритом, от которого толстые резиновые перчатки уже через полчаса скукоживались, а потом распадались на кусочки. Но оно того стоило — за две ночные смены мне заплатили больше, чем я зарабатывала за месяц на расклейке объявлений.
Сейчас сама себе поражаюсь: как не боялась звонить в чужие двери? Ведь запросто могла нарваться на буйного алкоголика или хуже того — маньяка. Слава богу, ничего подобного не случалось, но домой часто возвращалась в слезах. Как-то дверь открыла очень бедно одетая старушка. Я стала расспрашивать ее про сливочное масло, а она покачала головой: «Какое масло, деточка? Я уж и вкус его забыла. Вчера вот на последние деньги купила двести граммов кильки и сразу всю съела. А до пенсии еще три дня. Что есть буду — не знаю».
Мне было жалко несчастную бабушку, но чем я могла ей помочь? Честное слово, отдала бы все деньги, но в карманах, как назло, не было ни копейки.
В качестве примера собственной бесшабашности расскажу еще один случай. Стою в переходе возле книжного киоска и пристаю к людям с вопросом, какие детективы им больше нравятся — отечественные или зарубежные, прошу назвать любимых авторов. Вдруг подходит симпатичный молодой человек:
— Девушка, можно вас на минуточку?
У меня внутри все затрепетало: «А вот и он! Заметил меня в толпе! Разглядел, несмотря на мою скромную олимпийку и дешевые джинсы». Отходим в сторонку, и «принц» говорит:
— Я заплачу вам сто рублей, чтобы вы вручили букет моей любимой девушке. Ее дом рядом, я вас подвезу. Понимаете, мы только вчера познакомились, она такая необыкновенная, и имя у нее удивительное — Василиса...
На меня будто ушат холодной воды вылили. Но сто рублей были серьезными деньгами — я столько за день зарабатывала, а тут какие-то полчаса. Без всякой опаски села к незнакомцу в «жигули», он довез до места, вручил гонорар и букет, назвал номер квартиры. Дверь открыл брат девушки, со словами «Это для Василисы» — я и вручила ему цветы. Владелец «жигулей» меня дождался и доставил обратно к месту работы.
Конечно, я расстроилась, что «принц» выбрал меня всего-навсего в курьеры, но не сказать, чтобы очень. В физматшколе, где училась до десятого класса, за мной одновременно ухаживали аж четыре мальчика. Один из них, считавшийся самым крутым в нашем классе, как-то, провожая до дома, сказал: «Когда вырасту, я тебе нормальные колготки куплю!» Меня его слова не обидели, наоборот — наполнили гордостью! Я сама прекрасно знала, что одеваюсь хуже многих девчонок в классе, никто из них не носит, как я, хэбэшные колготки, жутко комплексовала по этому поводу. И вдруг самый крутой парень класса дает понять, что ценит меня, несмотря на убогость нарядов! И каким тоном! Мол, ты достойна только лучшего!
Моя первая школьная любовь случилась с самым симпатичным парнем в классе. Он был рэпером. В том, что мы быстро расстались, я винила маленькую сестру, которая родилась, когда мне было четырнадцать. Каждый раз, как только я собиралась на улицу, мама говорила: «Вы же с твоим мальчиком все равно идете гулять — возьмите с собой ребенка». Я катила коляску с Ларой и постоянно ловила на себе косые взгляды— казалось, все вокруг на меня смотрят и думают: «Такая молодая, а уже с ребенком!» Если бы гуляла с сестрой одна, просто не обращала бы внимания, но рядом шел парень, который мне нравился, и реакция окружающих его сильно напрягала. Вернувшись домой, рыдала в подушку. Так продолжалось какое-то время, а потом он просто перестал звонить. Я очень долго переживала — года полтора, не меньше...
Заканчивая девятый класс, я уже точно знала, что моя будущая профессия не будет связана с математикой. Собралась в медицинское училище, хотела стать косметологом. И тут случайно встретила педагога по танцам, у которой когда-то занималась. Она рассказала, что в Новокосино есть школа Галины Вишневской, где помимо общеобразовательных предметов преподают хореографию, вокал, живопись, игру на музыкальных инструментах. Мы с мамой решили, что все это мне ближе, чем медицина. И меня туда приняли... в качестве эксперимента. Прослушав в моем исполнении народную песню «В хороводе были мы», директор задумчиво сказала: «Даже не знаю, что с тобой делать. Голос не поставлен, на скрипке играешь как любитель, танцами занималась давно. Но что-то в тебе есть. Ну хорошо, учись, а там посмотрим...»
Новая школа показалась женским монастырем. В классе — десять девочек и два мальчика. И это после физматкласса, где я всегда была окружена мужским вниманием. Сейчас думаю, что «монастырь» был для меня лучшим вариантом: гормоны в подростковом возрасте так отчаянно играли, что запросто могло понести куда не надо...
Летом перед выпускным классом я сказала маме, что после школы хочу поступать в театральный:
— Знаешь, может получиться — на занятиях по актерскому мастерству меня хвалят.
— Ну что ж, попробуй,— согласилась мама. — В конце концов, даже если потом не будешь работать в театре, хорошее гуманитарное образование останется при тебе.
Миша, случайно услышавший наш разговор, был потрясен:
— Что за чушь?! Ну ты и придумала! Актриса! Хотя бы представляешь, какие серьезные экзамены нужно выдержать, чтобы тебя приняли?!
Михаил подрабатывал звукорежиссером в Щукинском училище. Он взял меня с собой на отборочный тур, надеялся, что испугаюсь, увидев, как все проходит. Задние ряды репетиционного зала были заняты студентами, пришедшими посмотреть на «новобранцев». Я устроилась среди них и вскоре поняла, что мне совсем не страшно. Я видела ошибки абитуриентов и знала, как их можно исправить.
Поступала, как принято, во все театральные вузы Москвы и во ВГИК. Выдержав конкурс в «Щепке» и Школе-студии МХАТ, встала перед выбором: где учиться? Римма Гавриловна Солнцева, набиравшая курс в училище имени Щепкина, спросила при других членах приемной комиссии:
— Ну и что же вы, Глафира, решили?
На что я простодушно ответила:
— Вы же понимаете, что Школа-студия МХАТ выше котируется.
Удивительно, но Римма Гавриловна не обиделась на такое заявление (с моей стороны это была наивная глупость) и попросила еще раз хорошенько подумать. Когда меня зачислили в Школу-студию при МХАТе имени Чехова, забирать документы из Щепкинского училища отправилась моя мама — с цветами и извинениями.
К тому времени мой будущий муж Алексей Фаддеев, окончив Щепкинское училище, уже два года играл в Малом театре. Сделай я выбор в пользу «Щепки», мы познакомились бы на несколько лет раньше — студентов часто привлекают к постановкам. Но возможно, тогда и не разглядели бы друг друга. Недаром говорят: «Всему свое время».
Мне повезло — я поступила на курс Константина Аркадьевича Райкина. И уже в первый год вышла на театральную сцену. Стала первой из однокурсников, кому доверили маленькую роль, — в спектакле «Шантеклер» театра «Сатирикон». Отнеслась к своей роли очень ответственно, на протяжении нескольких недель с утра до ночи репетировала вокальные кусочки, доводя до исступления всю семью. Присутствовавшая на моем дебюте мама была обескуражена: «И что, с позволения сказать, ты столько репетировала?! Спела пару фраз — и все...»
Через год я получила свою первую главную роль — Полину в «Доходном месте» по Островскому, а еще спустя год, на третьем курсе, Константин Аркадьевич доверил мне Нину в лермонтовском «Маскараде». Ставил спектакль приглашенный режиссер, за плечами которого была другая школа, — он относился к тексту и выстраиванию мизансцен совсем иначе, чем меня учили в Школе-студии. Я ничего не понимала, чувствовала себя всеми брошенной, совершенно потерянной. На премьере публика аплодировала, а я, выходя на поклоны, рыдала от стыда, потому что понимала: роль совершенно не складывается. Перед вторым спектаклем у меня случилась настоящая истерика. Константин Аркадьевич был вне себя: «Прекрати сейчас же! Ты подставляешь меня перед другими актерами! Не имеешь права так себя вести!» Его слова меня очень ранили. Казалось, за три года мастер уже узнал меня достаточно хорошо, чтобы понять: я не из капризных и просто так не истерю, мне действительно плохо и нужна помощь. Снова отрыдав на поклонах, домой возвращалась с мыслью: «Нужно уходить из Школы-студии...» Наверное, так бы и сделала, если бы ситуация повторилась. Но, видимо, спектакль в целом не оправдал ожиданий руководства театра и вскоре был снят с репертуара.
Моим крестным отцом в кино тоже стал Константин Аркадьевич. Порекомендовал меня вместе с однокурсницей Юлией Мельниковой Александру Георгиевичу Цабадзе, который набирал актеров для фильма «Театральный блюз». Роль была небольшая, но перед камерой я себя чувствовала такой зажатой, что если что-то и получилось, то исключительно благодаря режиссеру, его бесконечному терпению. На съемках «Гибели империи» чувствовала себя уже гораздо увереннее, скрывая смущение перед знаменитыми партнерами: Ниной Усатовой, Константином Хабенским, Андреем Краско.
На пробы в картину «Главный калибр» (или «Хроники «Ада») меня пригласили вскоре после получения диплома. Там-то и состоялась первая встреча с будущим мужем. Леша был хорошо знаком с режиссером, оператором, постановщиком трюков — он уже работал с ними и как актер, и как каскадер. Ему предстояло сыграть оператора Южина, а я была одной из актрис, которые пробовались на роль его возлюбленной. Утвердили меня. Спустя неделю мы встретились у метро, где нас забрала машина киногруппы, чтобы отвезти на площадку. Так получилось, что тогда ни он, ни я так и не вошли в кадр и просто проговорили несколько часов подряд. А вскоре вместе поехали в киноэкспедицию под Торжок. Кругом леса, поля, речка течет — очень все романтично. В один из дней мы признались друг другу в любви, а наутро нам предстояло сыграть то же самое перед камерой. И все — полный затык! Ничего не получается. Режиссер в недоумении: «Ребята, что с вами происходит? Были же эпизоды посложнее — и оба прекрасно справлялись!» А причина была проста: мы не хотели ни с кем делиться нашими чувствами.
Перед очередным дублем сумели собраться — и все-таки сыграли. Кажется, именно после этого наша взаимная симпатия перестала быть тайной для окружающих. Компания была по большей части мужской, ведь фильм каскадерский, но ребята отнеслись ко мне и нашим с Лешей чувствам очень бережно. Ни одного намека, ни одной двусмысленной шутки.
Предложение руки и сердца я получила под афишей «Главного калибра». Не раздумывая ответила: «Да».
Мне кажется, у большинства девушек заложена программа: они каждого более или менее подходящего по возрасту и внешним данным мужчину примеряют на роль своего мужа. Я, например, уже в садике с далеко идущими намерениями присматривалась к мальчикам. То же самое — в школе, потом — в институте. Когда стукнуло двадцать, начала переживать: многие из одноклассниц замужем, детей нарожали — а я что же? В какой-то момент просто зациклилась на этом, больше ни о чем думать не могла. Потом взяла себя в руки: «Ты чего?! С ума, что ли, сошла?» И как только отпустила ситуацию, в моей жизни появился Леша. Я влюбилась!
Свадьба была скромной. Я снималась в Киеве, в детективе по роману Татьяны Устиновой «Пороки и их поклонники», и режиссер отпустил меня в Москву всего на два дня. Денег на шикарный праздник не накопили, занимать не захотели, поэтому из ЗАГСа поехали в ресторан в сопровождении четверых друзей. Мама отнеслась совершенно спокойно к тому, что ее не будет за свадебным столом, а вот Лешины родители расстроились: как же так, единственный сын женится, а их нет рядом? Но мы исправились, пригласив всех на венчание, которое состоялось через несколько месяцев.
Наш первый семейный год был сложным. Я очень любила Лешу, хотела быть рядом, но оказалась не готовой к тому, чтобы расстаться с прежними привычками. Продолжала подолгу болтать по телефону. После одного из таких звонков Леша попросил отчета: «Кто это был? Что ему от тебя надо?» А потом потребовал, чтобы бывшие ухажеры мне больше не звонили. Я обиделась. Но наедине с собой попыталась найти объяснение позиции мужа: «Вот если б Леше начали звонить девушки, тебе, Глаша, это понравилось бы? Нет. Так почему же он должен спокойно к этому относиться?»
Следующим испытанием стал фильм «Любовники», где моим партнером был Сергей Чонишвили. Лешу повергло в шок уже само название. Началось выяснение отношений, да такое, что искры летели. А мне и без домашних стычек было очень тяжело: только вышла замуж, безумно люблю мужа, а перед камерой приходится играть страсть с взрослым дяденькой. О том, что я не буду обнажаться, а в постельных сценах вместо меня будет сниматься дублерша, договорилась с режиссером еще на берегу. Но вот снимаем прелюдию к сцене страсти, я сижу на кровати в комбинации и слышу команду:
— Приспусти бретельку! Еще!
Вскакиваю:
— Вы же обещали! Я не могу!
Когда «Любовники» вышли на экран, ни я, ни Леша смотреть фильм не стали. Тогда же приняли решение, что впредь в проектах, где есть откровенные сцены, я сниматься не буду. Иногда слышу: «Ну как же так? Вы же актриса! А если бы в фильм, где нужно обнажаться, вас пригласил кто-то из мэтров мирового кино? Тоже ставили бы условия?» Наверное, да. Или просто отказалась бы. Каждый сам определяет для себя рамки дозволенного. Кино с постельными сценами — это кино не со мной. Мое тело принадлежит только мужу. Предваряя вопрос о сериале «Измены», который недавно прошел по телевидению, скажу: в сценах с раздеванием снималась дублерша. Откровенные эмоции играла я, но это совсем другое. Для меня как для актрисы важно и ценно умение передать зрителю ощущение страсти, не укладываясь с партнером в постель.
В первый год после свадьбы я много снималась. Кроме «Любовников» и «Пороков и их поклонников», которые уже упоминала, были «Три дня в Одессе», «Александровский сад-2», ставшие очень популярными у зрителя «Громовы». На последнем этапе работы над второй частью этого сериала, которая называлась «Дом надежды», поняла, что беременна. Это была такая радостная новость!
Как многодетная мама я иногда делюсь с будущими и новоиспеченными мамочками своим опытом. Советы предпочитаю не давать, так как и беременность, и роды, и уход за малышом — это очень индивидуально. Наш с Лешей первый сын появился на свет в роддоме. Я тщательно готовилась к родам, много читала, ходила на курсы. Договорилась с акушеркой: как только начнется, позвоню и она приедет. А в роддом отправимся уже на последнем этапе, чтобы избежать стимуляции и анестезии. Так и сделали. К роддому подъехали, когда перерывов между схватками уже практически не было. Приехали, а там все закрыто: у медперсонала пересменка. Как бедный Леша перепугался! Бегал вокруг, стучал во все окна и двери. Наконец нас впустили. Увидев меня, медсестра в приемном отделении расцвела: «Ой, это вы! Мы всей семьей «Громовых» смотрим! Скажите, а там все хорошо будет? Как у вашей Насти и ее братьев судьба сложится?» Вот так и накрыла слава — в самый неподходящий момент.
Персонал относился ко мне замечательно, но очень угнетала атмосфера: кафель, больничные запахи, яркий свет, кормление и процедуры по часам. Я поняла, что в домашней обстановке и мне, и малышу в первые часы жизни было бы гораздо комфортнее.
Мысль о домашних родах возникла не просто так. Замечательная, суперэнергичная мама— вот мой главный авторитет! Мои сестра Илария и брат Мирон появились на свет дома, причем сына мама родила в сорок пять лет. Конечно, ее пугали поздней беременностью, хотели положить на сохранение, но мама даже на последнем сроке продолжала работать, больше доверяя собственной интуиции. Ее опыт, безусловно, был для меня примером: и второго, и третьего сына я рожала дома под присмотром высококвалифицированной акушерки. Кстати, и второе высшее образование я решила получить благодаря маме. Вскоре после окончания Школы-студии поступила на психологический факультет МГУ. Мама стала его студенткой накануне своего пятидесятилетия и с восторгом рассказывала о лекциях, семинарах и тренингах. Я тоже училась с большим интересом и сегодня о потраченном времени нисколько не жалею. А диплом, между прочим, писала уже на пару с новорожденным Корнеем.
Первое после родов приглашение на пробы получила, когда сыну было три месяца. Прочитав сценарий, сделала вывод: справлюсь, ничего сложного нет. И вдруг меня не утверждают! Несколько дней жила с мыслью: все, закончилась моя актерская карьера. Но вскоре получила главную роль в сериале «Кружева» и поняла, что рано распрощалась с профессией. На площадку ездила с Корнеем — пока была в кадре, мама с коляской гуляла по окрестностям. А когда съемки переместились в Звенигород, я взяла с собой няню. Группу поселили в пансионате с прекрасными условиями, кругом сосны, свежий воздух. Корнею там было очень хорошо.
С легкостью вспоминаю, когда снимался тот или иной фильм с моим участием. Очень удобно для запоминания: до или сразу после рождения одного из сыновей. Во время второй беременности снималась в «Цветах от Лизы», после рождения Ермолая — в фильмах «Белая ворона», «Лучший друг семьи». В сериале «Развод» играла беременная Гордеем. Накануне съемок коллеги предупредили: «Одной из твоих партнерш будет Евгения Добровольская. Характер у нее — о-го-го! Будь к этому готова и не обращай внимания — побереги нервы». Пугали, как оказалось, зря. Узнав, что у меня двое детей и жду третьего, Женя сразу прониклась ко мне симпатией и отношения у нас сложились — лучше не бывает.
Вообще-то я человек неконфликтный и стараюсь из любой ситуации выйти с миром, но если меня сильно задеть, мало не покажется. Некоторое время назад довелось встретиться на площадке с актрисой, моей ровесницей, явно страдающей звездной болезнью. Фильмография у коллеги была раза в три меньше моей, тем не менее вела она себя некорректно. Когда «звезда» принялась меня поучать, я какое-то время терпела, а потом довольно жестко поставила на место. Не скажу, что после этого она в корне изменила поведение, но все-таки старалась держать себя в рамках.
По словам мужа, ему нравится, что в обычной жизни я не актриса. Честно говоря, порой сама чувствую себя неловко в компании коллег, которые даже вне кадра или за кулисами находятся в состоянии непрекращающегося перформанса.
Несмотря на то что мы с Лешей оба актеры, не думаю, что кто-то из сыновей пойдет по нашим стопам. Хотя, безусловно, это будет их выбор. Корней, как уже говорилось,— инженер-изобретатель, Ермолай — воин (у него большая коллекция мечей, которые сын предпочитает всем другим игрушкам), Гордею всего три с половиной года, и говорить о наклонностях пока рановато, но мне кажется, он, как и старший брат, выберет что-то связанное с техникой.
Немного грустно, что они так быстро растут. Еще жалею, что не всегда успевала записывать их смешные высказывания. Корнею было чуть больше двух лет, когда произошел такой забавный эпизод. Я вернулась с проб, не сняв грима. В быту практически не крашусь, и сын впервые увидел маму в ярком макияже. Заметив, как он пристально меня рассматривает, спросила, в чем дело. Корней развел руки в стороны: «У тебя что, глазки новые?!»
Эта история очень понравилась папе. Он живет по-прежнему в Электростали — с мамой (моей бабушкой Олей), сестрой, племянницей и ее сыном. К сожалению, у меня не получается навещать его часто, но уж если приезжаем всей большой компанией, то обязательно устраиваем чаепитие, вместе слушаем музыку. Папа замечательно читает поэзию: записывает на диктофон стихи, которые звучат на радио, и учит потом наизусть. В его репертуаре более двухсот стихотворений. Кроме того, он и сам пишет стихи. Пару лет назад моя мама сделала папе подарок, издав небольшим тиражом сборник его стихотворений. Иллюстрации нарисовала моя сестра Илария. Папа был тронут и счастлив. Творческий человек жив, пока хочется творить, пока есть вдохновение, замыслы, идеи.
Мой муж в последнее время серьезно увлекся боксом, так что, как и в моем детстве, в комнате наших сыновей теперь висит боксерский мешок.
Иногда слышу вопрос: «Наверное, непросто с тремя-то детьми?» Особенно часто он звучит в последнее время, когда все так зыбко и нестабильно. Конечно, непросто. И тревожно за то, что ждет завтра. Но можно ли жаловаться на судьбу, когда есть замечательный муж и сыновья, когда, слава Богу, живы родители? Главное — мы все есть друг у друга, а с остальным можно справиться...
Редакция благодарит за помощь в организации съемки мебельный салон «Мебеленд».
Подпишись на наш канал в Telegram