Хмельницкий был настоящим патриотом, другом, мужчиной. Таких мало, поэтому после смерти Бори я так и не смогла найти свое женское счастье. Хотя и пыталась.
Все началось в 1995 году. Я тогда работала в салоне мод, участвовала в показах. Дефиле проводились на разных площадках, иногда в Доме кино. Там-то меня и представили молодому человеку, который оказался одним из спонсоров «Кинотавра». Мой брак в ту пору трещал по швам, развод был неизбежен, на душе — полный раздрай. И вдруг появляется мужчина, сразу же окруживший вниманием и заботой. А вскоре спонсорский комитет кинофестиваля предлагает мне полететь в Сочи и вручить приз за лучшую режиссуру. Сбежать на несколько дней к теплому морю — кто откажется? Правда перспектива провести неделю в обществе Сергея (так звали героя моего случившего в то время романа) и жить с ним в одном номере уже немного напрягала. Главным образом из-за того, что по отношению ко мне он вел себя слишком по-хозяйски. Например, знакомя со своими друзьями, мог представить: «Это Лариса, моя будущая жена». А когда я говорила ему:
— Ты не делал мне предложения, не получил согласия, и вдруг — будущая жена! Ты даже не спросил, люблю ли я тебя! — то в ответ слышала:
— Все это условности. Неужели они имеют для тебя значение?
В фойе Зимнего театра на церемонии открытия «Кинотавра» первым, на ком остановился мой взгляд, был седой красавец с аристократической внешностью. Он что-то рассказывал окружившим его коллегам, а те хохотали до слез. Поинтересовалась у Сергея:
— Кто это?
— Боря Хмельницкий.
— Очень знакомое лицо. Он актер?
— Ты что, «Робин Гуда» не смотрела?
— Ах да, ну конечно!
— Пойдем, познакомлю.
Пока Сергей представлял нас друг другу, подлетел кто-то из фотографов и сделал несколько кадров. А через пару дней, передавая мне снимки, попросил: «Вторые экземпляры отдайте, пожалуйста, Хмельницкому».
Очень люблю утреннее море, пустынный пляж. Можно спокойно искупаться и в одиночестве посидеть на берегу, зная, что никто на тебя не смотрит оценивающим взглядом. В тот раз я вышла из номера очень рано и увидела на пляже мужчину, который делал зарядку. Приглядевшись, узнала Хмельницкого и, вспомнив о снимках, подошла:
— Борис Алексеевич, как мне передать вам фотографии? Их сделали на открытии. По-моему, очень удачные.
— Замечательно! Можете принести их мне в номер.
Его слова не звучали пошло, но я подумала: «Ничего себе! Как ему не стыдно?!» Перехватив мой взгляд, Хмельницкий быстро сориентировался:
— Сегодня будет товарищеский футбольный матч. Приходите поболеть за нашу команду, заодно и фото отдадите.
Потом мы еще несколько раз пересекались на фестивальных мероприятиях — перекидывались парой фраз о погоде и фильмах, которые посмотрели.
Что касается Сергея, предчувствие не обмануло: каждый день, проведенный вместе, добавлял напряженности. Заявляясь в отель под утро, он устраивал сцены: «Ты что, даже не спросишь, где и с кем я был? А если с женщиной? Тебе безразлично?» Его бесило, что я спокойно спала, а не металась по номеру, сходя с ума от ревности.
Восьмого июня в честь моего дня рождения Сергей устроил банкет, пригласив кучу знаменитостей. Курсировал между ними весь вечер, следил, чтобы не пустовали рюмки и тарелки. Иногда вспоминал и обо мне: «Ты чего такая кислая?! Смотри, кто пришел! Аркадий Вайнер! А вон сам Кузьмин с Верой Сотниковой!» Владимир Кузьмин был его кумиром. У меня кумиров нет и никогда не было...
Праздник Сергей устроил не для меня, а лишь для того, чтобы показать всем, какой он крутой. Чувствовала себя там абсолютно лишней. Вернувшись после банкета в номер, мы снова поссорились. А потом я случайно увидела снимки с прошлого «Кинотавра», на которых Сергей был в обществе известной мне дамы. Фотографии были более чем фривольными. Это стало еще одним подтверждением того, что «любовь здесь больше не живет». Собственно, она здесь никогда и не жила. Да, Сергей был щедрым, заботливым, хорошо относился к моему ребенку. Я думаю, мы с сыном не имели бы никаких материальных проблем, но я не готова была ради благополучия терпеть романы на стороне и постоянную ложь.
В Москву летели одним самолетом, но в разных концах салона. Про фотографии Сергею ничего не сказала, и он всю дорогу мучился, пытаясь понять причину моего резкого охлаждения. После возвращения звонил чуть не каждый день: «Давай встретимся, поговорим». Я отказывалась. Утром двадцать седьмого июня очередной звонок.
— Хмельницкий пригласил нас на юбилей, — сказал Сергей. — Ему сегодня пятьдесят пять стукнуло. Пойдешь?
Мне вдруг так захотелось увидеть Бориса, что с языка само сорвалось:
— Да!
Боря встречал гостей у дверей кафе. Увидев нас, очень обрадовался — Сергея обнял, меня поцеловал в щеку. Вроде бы ничего не значащий поцелуй, но я, улыбнувшись в душе, вдруг поняла: этот поцелуй не последний...
Хмельницкий был в ударе: весь вечер веселил народ анекдотами и байками, пел, танцевал. Ни один из гостей не остался без его внимания. Прощаясь, встретилась с ним взглядом и снова поймала себя на мысли: «Мы скоро увидимся». В моих чувствах к Боре не было тогда какого-то страстного влечения — только желание быть рядом, слышать его голос, видеть улыбку, глаза. Что ж, любовь не всегда начинается с удара током...
Спустя несколько дней меня зовут к телефону.
— Здравствуйте, Лариса! Это дядя Боря Хмельницкий.
Хотела в ответ пошутить: «Очень рада побыть вашей племянницей!» — но осеклась. Вдруг он острит, чтобы скрыть неловкость? Все-таки ему пятьдесят пять, а мне — двадцать семь. Поэтому сказала просто:
— Здравствуйте, Борис Алексеевич! Рада вас слышать.
Он пригласил на вечер в Доме кино, я согласилась, но взяла с собой подругу. Почему-то явиться одной казалось неудобным. Из Дома кино Боря повез нас в ресторан, а после ужина вызвал для каждой такси. Спустя несколько дней — новое приглашение, и я еду на встречу уже одна...
Помню наше первое совместное утро. Открыв глаза, увидела, что Боря одет, причесан и благоухает парфюмом.
«Завтрак готов!» — говорит он, и мы идем на кухню, где вкусно пахнет молотым кофе. Вдруг распахивается дверь соседней комнаты и в проеме появляется заспанная девушка. «Знакомься, это Даша, моя дочка, — улыбается Хмельницкий, — Дашулечка, а это Лариса».
На меня смотрела красивыми умными глазами милая девушка. Конечно, я знала, что у Хмельницкого есть дочь, но не предполагала, что она сейчас дома. Накануне мы пришли поздно, и Даша, видимо, уже спала. Честное слово, в тот момент готова была провалиться сквозь землю...
Дочку Боря боготворил: срывался с любой вечеринки, из любой компании, если Даша вдруг просила откуда-то ее забрать и отвезти домой, каждое утро готовил ей завтрак, зимой, встав пораньше, разогревал машину, чтобы ребенок не мерз по пути в училище. А как он будил ее по утрам!
— Моя доченька, моя Дашулечка проснулась!
Даша в ответ по-детски капризно тянула:
— Ну па-а-а-па-а-а-а! Еще минуточку-у!
Со своей мамой Марианной Вертинской Даша в ту пору общалась редко, и я видела, как ей — даже при вселенской папиной любви — не хватает женской нежности. Придет, положит голову на мои колени: «Лар, погладь спинку!» В моем восприятии она была ребенком, несмотря на то что нас разделяло всего десять лет. Я очень боялась задеть ее чувства, чем-то встревожить. Однажды Даша вдруг спросила:
— Лара, а что у тебя с папой?
— Давай сразу расставим точки над i: папа — твой, и никто у тебя его никогда не заберет. Ты его дочь, данная Богом. Кому придет в голову встать между вами? Мне — точно нет.
Я улыбнулась, и Даша тоже ответила мне улыбкой.
Зная историю последнего Бориного брака, прекрасно понимала причину ее тревоги. С Ириной Гончаровой Хмельницкий познакомился тоже на «Кинотавре», в 1993 году. Я видела ее фотографии, очень красивая женщина. Немудрено, что Борис мгновенно увлекся и там же, в Сочи, сделал предложение. Они поженились, но в течение полутора лет жили раздельно. А потом Ирина вместе с сыном от первого брака, ровесником Даши, решила переехать к мужу. И сделала это, когда Борис был на гастролях.
По рассказам Даши, у них с Гончаровой были хорошие отношения. До тех пор пока та не принялась прикидывать, кто в какой комнате будет жить, какую мебель нужно поменять, какие занавески повесить. Хозяйкой в доме с тринадцати лет была Даша — с тех пор, как умерла бабушка Зина, мама Бориса. Уезжая в командировки, отец оставлял деньги, которыми дочь распоряжалась: обустраивала дом, покупала продукты. У Даши от природы прекрасный вкус, и как раз накануне переезда Гончаровой в квартире был сделан ремонт. Маленькая хозяйка сама продумывала дизайн, выбирала материалы, следила, чтобы бригада строителей не халтурила. И вдруг выясняется, что придется восстанавливать стену между кухней и гостиной, потому что сыну Ирины нужна отдельная комната. И вообще много чего придется поменять в том, что ей и папе так нравилось...
До масштабной переделки дело не дошло — очень скоро Борис и Ирина расстались. Как это случилось, я узнала от его сестры Луизы: «Первое, что сделала Ира, — поставила в спальне телевизор, который Боря никогда не смотрел. И сказала: «Вечера ты теперь будешь проводить дома». А Бобик (так Луиза называла брата. — Л.Г.), если не был на съемках или гастролях, обязательно шел в Дом кино, где собиралась компания друзей-бильярдистов. Играли несколько партий «на интерес», немного выпивали, балагурили. Это была не просто традиция — образ жизни. Три вечера Боря перед телевизором выдержал, а на четвертый собрался и ушел в Дом кино. Позвонил оттуда: «Лузочка, я думал, Ира шутит, а она, оказывается, всерьез. Рассердилась на меня». С Дашей у Ирины тоже начались стычки, и когда Гончарова выдвинула идею «Будет лучше, если мы останемся здесь жить втроем, а твою дочку поселим в отдельной квартире» — Боря вскипел: «Детей на жен не меняю!»
Ирина по профессии психолог. Я с ней никогда не встречалась, но общие знакомые уверяли: «Умнейшая женщина, профессионал высокого класса, очень предприимчивая». Наверняка это так, но ум и опыт не всегда страхуют от ошибок. Ирина не учла, что главным человеком и самой сильной любовью для Бори всегда будет его дочь. Она не увидела в Даше хозяйку дома и не поняла, что с ней можно общаться только на равных. И наконец, не приняла то обстоятельство, что Хмельницкий никогда не будет ни под кого подстраиваться. Встречался каждый вечер со своей компанией в Доме кино — и будет встречаться. Захотелось ему в четыре утра, вернувшись с актерской вечеринки, сесть за рояль — сядет и станет играть, петь. Соседи к его ночным концертам давно привыкли. А у Ирины были традиционные представления о семье: совместный ужин, просмотр телевизора, «отбой» в определенное время. Наверняка она руководствовалась лучшими побуждениями, но получилось то, что получилось. Борис предложил ей «какое-то время пожить отдельно», а вскоре после этого они оформили развод.
О женщинах, которые в разные периоды присутствовали в жизни Хмельницкого, никто не слышал от него ни одного дурного слова. И когда — единственный раз! — он заговорил со мной о Гончаровой, в его словах было разве что недоумение. «Мы должны были отправиться на важную встречу, и вдруг Ира сообщает:
— Борь, я попросила у знакомых машину напрокат. На ней поедем.
— А почему не на моей? (У Хмельницкого были тогда «жигули» — Л.Г.)
— Как-то несолидно на твоей, — ответила Ира. — Я договорилась об автомобиле представительского класса.
Каюсь, не сдержался:
— Плевать, кто и что подумает! Я Хмельницкий! И могу приехать хоть на осле! А если в этой компании оценивают людей по марке машины, то мне там делать нечего!
Отправились на моей, но Ира быстро выбралась из салона и отошла в сторону, чтобы никто не видел, на чем она приехала».
При всей доброте и снисходительности к человеческим слабостям были вещи, которых Хмельницкий просто не мог принять. Ни выяснения отношений, ни скандалов, ни публичных разборок он не устраивал, зачастую даже продолжал общаться, но уже без души. Нечто подобное, видимо, произошло у него и с другой Ириной. О матери своего сына Боря никогда не рассказывал, поэтому знаю о ней только от Луизы.
Студентка института иностранных языков, из семьи ученых, страстная поклонница Театра на Таганке, она была младше Хмельницкого на двадцать лет. Алеша появился на свет, когда Боря с театром гастролировал в Ташкенте. Лузочка сразу позвонила брату, и он прилетел в Москву.
«Мы вместе поехали навестить Иру и малыша, — рассказывала Луиза. — Я накануне у них уже была и по дороге принялась со всей своей эмоциональностью делиться впечатлениями:
— Бобик, она как мадонна! С длинными распущенными волосами, с младенцем на руках! Может, женимся?
В личные дела друг друга мы никогда не вмешивались, поэтому спросила как бы не всерьез.
— Ну, давай женимся, — улыбнулся Боря.
Но я почувствовала: есть в их отношениях какой-то тонкий момент, о котором Бобик никогда не расскажет даже мне. Когда мы вошли и Боря, поцеловав Иру, спросил:
— А где сын? — она показала рукой на стеклянную дверь, за которой стояла кроватка:
— Вова там.
Бобик поменялся в лице:
— Как Вова? Мы же договорились, что он будет Алешей — как мой отец.
— А я решила назвать Володей — в честь Высоцкого, — ответила Ирина.
Мальчик все-таки стал Алексеем, но я думаю, в тот момент Боря понял, что у женщины, которая родила ему сына, остались чувства к другому мужчине. И неважно, что этим «другим» был Высоцкий, которого Борис искренне любил и в память о котором так много сделал».
По словам Луизы, в отношениях с Алешей у Бори всегда был какой-то внутренний тормоз. Он помогал материально, но к общению не стремился. Мог пообещать взять с собой на дачу или покататься на лыжах — и не приезжал, а Алеша целый день стоял у окна и ждал. Мне кажется, Борис, выросший в полной семье с бесконечно любившими его папой и мамой, не понимал, какую душевную рану наносит сыну.
Я познакомилась с Алешей, когда ему было уже тринадцать. Несколько раз Боря приглашал своего сына и нас с Пашей на спектакли и кинопремьеры. Усаживал в зале, а сам отправлялся по делам. Встречал у выхода, вез в ресторан или к себе, кормил ужином и развозил по домам. Разговоры между отцом и сыном были чисто мужские — об оружии, автомобилях, рыцарях. Никакого сюсюканья. Не было его и со стороны Даши, очень привязанной к брату. Она постоянно ему звонила, а когда Алеша оставался ночевать, с удовольствием с ним общалась. На правах старшей сестры советовала книги, которые нужно обязательно прочитать, усаживала рядом, чтобы вместе с ней посмотрел хороший фильм.
Боря и Алеша виделись нечасто, а когда Ирина, выйдя замуж, поменяла сыну отчество, общение и вовсе прервалось. Даша продолжала звонить брату, но в доме Хмельницких он больше не появлялся. Борис всегда говорил: «Я виноват». И только он сам знал, что творилось у него внутри. Чувство вины перед сыном жило в нем всегда, а перед уходом стало еще острее. Они встретились, когда Боря уже был очень слаб и не вставал с постели. Появление в доме Иры и Алеши стало для него полной неожиданностью и огромным счастьем: «Как хорошо, что мы смогли поговорить и покаяться друг перед другом. Будто камень с души упал». Я знаю, что они успели друг у друга попросить прощения. Ира — молодец...
Подумав о последних днях Бори, в очередной раз поняла: несмотря на то, что его нет уже восемь лет, боль потери не притупилась. Спасибо памяти, которая возвращает не только к тяжелому, трагическому периоду, но и к временам, когда он еще был здоров и полон сил. Спасибо и снам, в которых он поет, смеется, идет вместе со мной по центру Москвы босиком...
В спорткомплексе «Олимпийский» был вечер, посвященный Дню Победы. Я нарядилась и обула новые туфли, которыми в кровь стерла ноги. Терпела адскую боль. Но почему-то было стыдно в этом признаться даже тогда, когда Боря предложил пройтись пешком до Суворовской площади — там в Доме офицеров был праздничный банкет. Но уже метров через сто поняла: все, больше не могу. Останавливаюсь и разуваюсь. Боря смотрит в полном изумлении:
— Что ты делаешь?!
— Я так натерла ноги.
Он в задумчивости теребит бороду:
— Да-а, ты у меня девочка немаленькая... На руки-то тебя не возьмешь...
Наклоняется, начинает расшнуровывать ботинки, и через минуту уже мы оба шагаем босиком! Водители проезжающих мимо автомобилей сигналят, машут в открытые окна руками. Одна из машин тормозит рядом. За рулем — Авраам Руссо:
— Ребята, вас подвезти?
— Не нужно, — отвечаю. — Мы доберемся.
Боря поднимает руку в приветствии:
— Спасибо, дорогой!
Хмельницкий оставался романтиком и мальчишкой. Он шел босиком по центру Москвы с таким выражением на лице, будто мечтал об этой прогулке всю жизнь...
Прежде чем появиться на банкете, все же пришлось заглянуть к Боре. Там я поменяла туфли, и мы отправились в Дом офицеров. Банкет был в самом разгаре, когда Борис подошел и сказал:
— Ты должна уехать домой. Тебя сейчас отвезут.
А у самого в глазах ярость, на скулах перекатываются желваки.
— Что случилось?
— Потом расскажу. Уезжай!
Дома появился минут через сорок после меня. Едва взглянув на него, поняла: вопросов сейчас лучше не задавать. О том, что произошло на банкете, мне позже рассказал один из друзей Бориса. В какой-то момент к компании, в кругу которой Хмельницкий по обыкновению травил байки и анекдоты, примкнул очень высокопоставленный товарищ. Дождавшись, когда народ отсмеется, показал глазами на меня и двух девушек (мы разговаривали в сторонке) и произнес пошлую фразу о девицах, которых якобы пригласили в качестве эскорта — чтобы мужчинам не было скучно.
«Борис побледнел, сжал кулаки, — рассказывал его друг. — Все, думаю, сейчас как врежет! Но он молча развернулся и направился к тебе. А разбираться стал, когда ты уже ушла. Схватил этого господина за грудки и начал со всей силы трясти! У того только голова моталась из стороны в сторону! Не разними мы их, душу бы, наверное, из него вытряс. Мужик пытался оправдываться: «Я же не знал, что там твоя девушка!» — но Борис его не слышал».
После этого инцидента Хмельницкого почти год не звали ни в сборные концерты, ни на приемы. Но я уверена: он о своем поступке никогда не пожалел. Вступиться за друга, защитить честь женщины для Бори было так же естественно, как дышать. Однажды в веселой подвыпившей компании кто-то снисходительно заговорил о Марианне: мол, у Вертинской опять новый кавалер. Хмельницкий мгновенно протрезвел, и любителю посплетничать крепко досталось.
Людям всегда любопытно знать, как относятся друг к другу «бывшие» и «нынешние». Сколько раз бывало: в разгар светской вечеринки в зал входит Марианна, и все взгляды устремляются на меня. Как отреагирую? Иногда кто-то даже шептал мне на ухо:
— Лара, смотри, Маша!
Мое спокойное:
— И что? — приводило «добрых» людей в недоумение и порождало массу вопросов:
— Вы знакомы? Может, даже общаетесь? А как она к тебе относится? А ты к ней?
Я улыбалась в ответ:
— Знакомы и общаемся. Все хорошо.
Не помню обстоятельств, при которых мы впервые встретились с Марианной Вертинской, но наши отношения всегда были — и остаются — ровными и теплыми. Устраивая у себя дома праздничные обеды, Маша через Борю или Дашу передавала мне приглашение. Чаще я благодарила и под удобным предлогом отказывалась. Мне казалось правильным, чтобы они провели этот день в своем кругу. Но несколько раз все-таки бывала у Вертинской дома, на их семейных застольях в ресторанах. И никогда Маша не пыталась перетянуть на себя внимание Бори, не давала повода почувствовать в ней соперницу.
После ухода Бориса Марианна старалась меня поддержать: постоянно справлялась, как дела на работе, радовалась, когда несколько лет назад я встретила человека, с которым решила создать семью. Нынешней зимой мы были на концерте, где дочка Даши моя крестница Анечка играла на фортепиано. Девочке всего пять лет, но уже сейчас видно (во всяком случае, мне), что она вобрала все самое лучшее от представителей семей Хмельницких — Вертинских. Замечательная, талантливая, добрая! После концерта Даша пригласила свою маму и меня отметить первое публичное выступление Ани. Во время ужина Маша спросила:
— Лар, ты почему грустная? В семье что-то не так?
— Да. Разводимся.
Она понимающе кивнула:
— Ну и ладно.
А в ее взгляде я прочла: «Мы с тобой обе знаем, что Борю заменить невозможно».
Нет, идеальным и ванильным Боря не был. Мог и крепко выпить, и вспылить, и выругаться матом. Женщин боялся обидеть даже неосторожным словом, зато дать в морду какому-нибудь мужику-подлецу, невзирая на его чины и звания, — это запросто. В конце девяностых мы были на мероприятии, куда пригласили актеров и крутых бизнесменов. Последних, видимо, с дальним прицелом: чтобы дали денег на фильмы и театральные постановки. Предполагалось, что нищие актеры будут потенциальных спонсоров «облизывать». Боря разговаривал с коллегами, когда из соседнего, «буржуйского», кружка до него долетела фраза:
— Надо линять из этой страны — как была совком, так и останется!
Мгновенно вычислив того, кто ее произнес, Хмельницкий схватил его за лацканы пиджака и заорал прямо в лицо:
— Ты не забыл, что «эта страна» — твоя Родина?! Свою мать, когда ей будет плохо, тоже бросишь?! Тоже предашь?! Благополучный, холеный — значит, немало от Родины получил! Она дала тебе все что могла, а ты ей хоть что-нибудь вернул? Хоть что-то для нее сделал?!
Спасибо вмешались друзья-актеры, а то бы дошло до кровопролития.
А каким измученным, почти больным он вернулся с Дальнего Востока, где в составе концертной бригады выступал в частях ВМФ! Сказал с горечью: «Ведь у нас был самый мощный военный флот в мире, а сейчас?! Корабли — груды металла, офицеры получают гроши!»
Несколько недель не мог отойти от поездки, куда-то звонил, не спал ночами. А вот из-за того что, сцепившись с влиятельным бизнесменом, в очередной раз лишил себя участия в выгодных проектах, ничуть не переживал.
К деньгам Борис относился не то чтобы легко, но без трепета. Последнюю бумажку из шкатулки доставал со словами: «Ничего, девчонки! Прорвемся! Обязательно что-нибудь придумаем!» И правда, безденежные времена никогда не затягивались, вскоре кто-нибудь звонил, приглашал на кинопробы или звал в концертную бригаду.
Все свои дальние поездки Боря называл «экспедициями» и из каждой привозил нам с Дашей чудесные подарки. Из Японии звонил обеим по нескольку раз на дню:
— Говорите, что купить!
Сердился, если слышал:
— Да ничего не нужно — сам побыстрее возвращайся. Мы соскучились!
И вот звонок уже из московской квартиры: «Я прилетел! Жду тебя дома!» Приезжаю и вижу: Хмельницкий ходит по комнате в смятении, теребит бороду.
— Борь, что случилось?
— Да ты знаешь, тут такое дело... В общем вот, смотри, — откидывает крышку чемодана, а там лежит бордовый шелковый халат, отделанный бархатом и ручной вышивкой.
Я ахаю от восторга:
— Боже, какая красота! Это мне?!
Боря падает в кресло и проводит рукой по лбу:
— Уф! Слава богу, с бабами разобрался! Дашка, понимаешь, себе черный выбрала, а вдруг бы и тебе он больше понравился?!
А откуда-то с Севера привез целую сумку подарков. Прямо в прихожей снял с себя тулуп, бросил на пол и начал метать на него шапки из рыжей лисы, песца и волка, расшитые бисером варежки. Я смотрела на него с восторгом и думала: «Паратов из «Бесприданницы» тебе в подметки не годится! Даже в исполнении Михалкова».
Боря был гордым человеком, знал себе цену, но никто не может обвинить его в высокомерии. Даша рассказывала такой случай: «Идем с папой по улице, вдруг от стенки отлепляется бомж, пьяный, грязный, вонючий до невозможности, и — к нам наперерез: «О, мой любимый Хмельницкий! Дорогой Робин Гуд! Привет!» Протягивает руку, на которой нет живого места — одни струпья и язвы. Папа ее пожимает, звучат взаимные пожелания здоровья, и мы идем дальше. Обретя дар речи, спрашиваю:
— Ты что делаешь?! Видел его руку?!
И слышу:
— С ума сошла? Это же человек! Он протянул мне руку, а я что, должен был свою за спину убрать?!»
А я помню, как мы зимой ранним утром возвращались на машине из Дома кино. Мороз — за тридцать. И вдруг Боря тормозит у обочины и идет к сугробу, в котором лежит какой-то мужчина. Начинает его трясти, трет уши. Тот наконец просыпается и кое-как поднимается на ноги — пьяный в стельку. Боря спрашивает: «Ты где живешь? Давай тебя подвезу». А мужик на него — с кулаками. Потом развернулся и пошел прочь. «Все, теперь точно до дома доберется, — садясь в машину, говорит Хмельницкий. — Главное мы сделали — разбудили, а на морозе быстро протрезвеет».
В конце девяностых, когда актеры (как, впрочем, и все остальные) брались за любое дело, чтобы прокормить себя и близких, Хмельницкий и его товарищи закупили где-то за границей большую партию телевизоров. В первый же день, как только прибыл товар, Боря позвонил мне:
— Телевизор нужен? Хочу подарить, пока все не продали.
— У бабушки сломался. Я, кстати, сейчас к ней еду.
— Диктуй адрес и жди меня там. Через час буду.
— Зачем?
— Как зачем? Бабушке же нужен телевизор!
Ровно через час — звонок в дверь «хрущевки». Открываю — на пороге Боря с огромной коробкой в руках.
— Ты это сам?
— Что «сам»?
— На пятый этаж?
— А что тут такого? — искренне удивляется он.
Несмотря на свою стройность и грациозность, Боря был очень сильным. И не только физически.
В другой раз он огорошил внезапным визитом моих друзей. Борису я часто о них рассказывала: малообеспеченная семья, трое детей, живут трудно, но всегда готовы прийти на помощь. Сколько раз они поддерживали меня в тяжелую минуту! И когда я ездила их навестить, Боря обязательно покупал гостинцы для детей: сласти, фрукты. Друзья, конечно, замечали, что у меня горят глаза, что порхаю счастливая, но имени моего избранника не знали. И вот как-то утром Боря задает традиционный вопрос:
— Ты где сегодня будешь? Вечером откуда забирать?
Называю фамилию друзей.
— Позвони, когда станешь домой собираться. Я подъеду.
Называю ему улицу, номер дома, подъезд.
— А квартира какая?
— Тебе зачем?
— Нужно, раз спрашиваю.
Помню совершенно ошалевшие лица хозяев дома, когда они открыли дверь и увидели на пороге Хмельницкого, который под одной рукой держал огромный арбуз, а под другой — гигантскую дыню-торпеду.
Борю отличала удивительная готовность делать добро и не раздумывая бросаться на помощь. Ему могли позвонить в четыре утра: «Ой, я застрял в сугробе! Можешь подъехать и вытащить?»; «Помоги! У меня права отобрали!»; «Жену на «скорой» увозят — договорись, чтобы приняли в Боткинскую, у тебя там знакомые!»; «Дочка пропала, а в милиции заявление не берут — говорят, три дня еще не прошло!» И Боря ехал, вытаскивал, договаривался, устраивал. На деньги, которые он раздал, заранее зная, что долг не вернут, можно было купить не один, а несколько представительских автомобилей.
Я же обратилась к нему с просьбой единственный раз: попросила найти врача для папы, оперировать которого отказались и в НИИ хирургии имени Вишневского, и в Институте гастроэнтерологии. Попросила и стала извиняться:
— Тебя и так рвут на части — а теперь еще и я...
Как же Боря рассердился! Даже голос на меня повысил:
— С ума сошла?! Почему раньше не сказала?!
В тот же день договорился с ведущим хирургом военного госпиталя, и тот блестяще провел сложнейшую операцию. Было это десять лет назад, папа, слава Богу, до сих пор с нами, хотя в середине нулевых доктора отмеряли ему несколько месяцев.
Что касается денег, то их я у Бори не попросила ни разу. Если вдруг появлялась нужда, брала в долг у кого угодно — только не у него. Нет, не боялась, что заподозрит меня в корыстных интересах. Я не потребитель, и Борис это знал. Обратившись за деньгами, нужно было рассказать о своих проблемах, а я не хотела его расстраивать. Жалела, берегла.
Меня очень задевало, когда люди, называвшие себя друзьями Хмельницкого, использовали его. Начиналось всегда одинаково:
— Есть классная идея! Но надо получить «добро» в мэрии (правительстве, Госдуме). Сделаешь?
— Да, конечно! — отвечал Боря, даже намеком не давая понять, что это будет сложно. Не хотел, чтобы обратившийся к нему человек чувствовал себя обязанным. И никогда потом не рассказывал, как трудно было договориться о встрече и сколько заплатил за коллекционный коньяк, который преподнес в благодарность за хлопоты. А автору «классной идеи», получившему от ее реализации хорошие дивиденды, даже в голову не приходило об этом спросить. Хорошо, если не забывал сказать спасибо.
Я не раз слышала от Бориных приятелей-бильярдистов: «Лар, ты даже не представляешь, сколько он мог денег заработать, если б не был таким дураком! За каждый «автограф» в той или иной инстанции, за то, что договорился о встрече, привел к дверям кабинета высокого начальника, существует определенная такса. А Борька не только ничего не берет, но еще и свои деньги на подношения тратит!» Те, кто плохо знал Хмельницкого или считал, что бессребреников в принципе не бывает, пускали слухи: мол, на одном проекте он столько-то бабок срубил, а на другом — еще больше. Думаю, такая информация доходила и до Бориса и наверняка ему было обидно. Но он никогда не делился своими чувствами ни со мной, ни с Дашей, ни с Луизой. Не хотел, чтобы переживали. Если же нас просвещал кто-то со стороны, то в ответ на возмущенное «Это же подло! Борь, как им не стыдно?!» — показывал на небо: «Там разберутся. Это факт их биографии...»
К счастью, на его пути встречались и другие люди — любившие Борю по-настоящему и умевшие быть благодарными. Вот что случилось во время одного из традиционных походов в баню, куда Хмельницкий вместе с приятелями наведывался несколько раз в неделю. Приезжали, как правило, к первому пару. Однажды среди ранних посетителей оказался и Николай (фамилии называть не стану, потому как не получала на это разрешения), известный бизнесмен. Вдруг в парилке ему стало плохо — сердечный приступ. Николай потерял сознание и стал падать — его едва успели подхватить на руки. Кто-то вызвал «скорую», а пока она ехала, Боря... читал ему стихи.
«Не знаю, как это пришло в голову. Просто видел, что человек уходит, и понимал: я должен его удержать, — рассказывал Борис. — Когда Николая увезли в больницу, попытался вспомнить, какие стихи ему читал, — и не смог. В голове билась только одна фраза:
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Врачи поразились: приступ был такой силы, что пациент просто не мог дожить до их приезда, в подобных случаях остановка сердца неизбежна. Но, видимо, Господь оценил, сколь страстно Боря хотел помочь, и засчитал стихи как молитву. Выписавшись из больницы, Николай первым делом поехал в автосалон и купил две машины — одну для Бориса, другую — для Луизы. И несмотря на протесты, вручил обоим ключи. Позже за ужином он сказал Боре: «А ведь я все слышал. Замечательные строки, которые ты читал: «Если звезды зажигают...»
Боря обладал потрясающей энергетикой. Доброй, исцеляющей. Одно прикосновение его руки могло снять боль, отогнать тревогу. Помню ощущение покоя и счастья во время наших ночных разговоров на кухне или когда просто сидели рядом и молчали. Нам было хорошо друг с другом как мужчине и женщине, но прежде всего мы оба ценили в наших отношениях душевную близость и дружбу. На свете не было и нет человека, которому я бы так безоговорочно и безгранично доверяла. Иногда подруги спрашивали: «Лар, а ты не думаешь, что Борис может еще с кем-то встречаться? Импозантный, обходительный. К тому же — известный артист. Женщины наверняка гроздьями вешаются...» Но Боря и двойная жизнь? Боря и ложь? Нет, это несовместимо. За двенадцать лет, проведенных рядом с ним, не помню ни одного укола ревности, хотя Хмельницкий мог и слегка пофлиртовать на моих глазах, и сказать кому-то комплимент. Но это были просто знаки внимания и уважения. Если вдруг оказывалось, что кто-то пришел в ресторан не один, как обещал, а с дамой, и свободного стула нет, Борис тут же уступал гостье свое место. Виновник ситуации сидел, а Хмельницкий проводил остаток вечера на ногах. Причем обставлял все так, чтобы никому и в голову не пришло почувствовать неловкость. В этом был весь он. А еще в том, что на самой многолюдной вечеринке, где было полно Бориных друзей и коллег, я ни минуты не оставалась без его внимания. Не ощущала себя забытой, лишней, как тогда в Сочи на дне рождения...
Кстати, с Сергеем мы не раз сталкивались в Доме кино. Вежливо раскланивались, задавали дежурные вопросы о здоровье, делах. Однажды, улучив момент, когда Хмельницкого не было рядом, он подошел ко мне:
— Ты сейчас куда? К Боре?
— Да.
Бывший кавалер саркастически ухмыльнулся:
— Что ж, старость нужно уважать.
Наверное, думал, что уколет меня этой фразой. А я в душе рассмеялась: «Если бы ты знал, Сережа, как меня тянет к этому «старику»! Причем с каждым днем все сильнее и сильнее. Если б знал, как он мне нужен и как много дал!» А вслух сказала:
— Ты прав, — и распрощалась, оставив в замешательстве.
Боря и вправду дал мне столько, сколько не дал никто. Открыл мир настоящего кино и театра, поэзию Шпаликова, Вознесенского, Пастернака, Маяковского, которого после школы я ненавидела. Вместе с Луизой (она композитор, автор замечательных песен и баллад на стихи Пастернака, Цветаевой, Гамзатова, Евтушенко) научил тонко чувствовать музыку. Благодаря Боре я узнала очень многое из истории своей страны и полюбила ее так, как любил он. Усвоила правила, которые сегодня ведут меня по жизни. Боря часто повторял: «Ты поступила так, как считала нужным. А они... Что ж, каждый отвечает за себя. Не стыдно ошибаться — стыдно осуждать других за ошибки». Рядом с Борей я поняла, что и отступить нестрашно, но лишь тогда, когда сделал все, что мог. Что лучше промолчать, чем дать обещание, а потом его не выполнить. Боря этим правилам следовал всегда.
В канун Восьмого марта по пути к Дому кино, где должен был состояться праздничный вечер, нас остановил гаишник: то ли сплошную пересекли, то ли развернулись в неположенном месте. Дальше — по сценарию:
— Вы нарушили — предъявите документы!
А борсетку с водительским удостоверением, свидетельством и страховкой Боря, как часто бывало, оставил дома.
— В таком случае вам придется проехать в отделение, — заявил гаишник. — Следуйте за мной!
Борис высунулся в окно:
— Я Хмельницкий!
Парню фамилия ничего не сказала:
— Все равно — следуйте!
— Я Хмельницкий, — повторил Борис, — и я обещаю: сейчас отвезу девушку в Дом кино, потом заскочу домой, вернусь сюда с документами, и ты оформишь штраф! Хочешь, номер мой запиши или позвони своему главному начальнику — генерал-майору Казанцеву. Мы с ним знакомы.
Гаишник в задумчивости потер лоб.
— Неужели не понимаешь, что не могу я девушке испортить праздничное настроение? — стал объяснять Боря. — Она готовилась, наряжалась, а теперь будет при полном параде в отделении сидеть?
В конце концов парень махнул рукой:
— Поезжайте!
В Доме кино Борис оставил меня на попечение друзей: «Следите за ней, сейчас вернусь!»
Появился, однако, нескоро, я уже начала волноваться.
«Беру дома борсетку, приезжаю на место. А там уже другой сотрудник ГАИ стоит, — рассказал он. — Я — в отделение. Нахожу там нашего, протягиваю документы:
— Давай, по-быстрому оформляй штраф!
А он будто первый раз меня видит:
— Что вам нужно? Выйдите отсюда!
— Нет, — говорю, — если я нарушил, то должен ответить. Пиши протокол!
Гаишник жалобно:
— Да я смену уже сдал, домой еду... Лень бумажки заполнять.
Денег без протокола не взял, но я сходил в машину и принес ему бутылку хорошего коньяка и пригласительные в Дом кино».
Весной 2007 года на съемках фильма «Тарас Бульба» Боря упал с лошади и сильно ушиб поясницу. Показаться врачам отказался: «Ничего! На мне как на собаке заживает!» Я действительно не помню, чтобы он когда-то болел. Случалось, простудившись, на несколько дней терял голос, но даже грипп переносил легко, без температуры. Видимо, поэтому я и не встревожилась сразу, когда стала замечать, что он морщится при каждом резком движении. Спрашивала:
— Что-то болит?
— Спину немного тянет.
— Давай сделаю массаж.
— Давай.
Но с каждым днем Борису становилось все хуже, и Даша уговорила его пройти обследование — сначала в одной клинике, потом в другой. Когда возвращались с консультаций, я спрашивала:
— Что сказал врач?
— Не беспокойся, — отвечали дуэтом. — Небольшая травма. Будем лечиться.
С наступлением осени стало очевидно: Боря серьезно болен. Он очень похудел, ослаб. Делала вид, что ничего не замечаю, и с расспросами не лезла. Если Боря и Даша решили ничего не говорить, я, несмотря на то что сходила с ума от тревоги, должна была их решение уважать. Потом, кстати, выяснилось: Луиза тоже узнала о болезни брата, когда уже не осталось никакой надежды...
Новый год мы всегда отмечали вместе. Вечером тридцать первого декабря заезжали с Борей и Дашей к Луизе, дожидались боя курантов, выпивали по бокалу шампанского, потом отвозили Дашу в ее компанию, а сами до утра зависали в Доме кино. А в этот раз остались дома. Даша нарядила потрясающую елку, наготовила разных вкусностей, красиво сервировала стол. А когда сели ужинать, повернувшись ко мне, посмотрела в глаза:
— Лар, мы хотели тебе сказать... У нас рак.
— Я знаю.
Больше на эту тему не говорили. Выпили по бокалу шампанского, поужинали. Потом Боря предложил:
— Лар, поехали в Дом кино.
— Ну какой Дом кино, Борь? Давай останемся дома.
— Поедем. Одевайся.
Спорить было бесполезно. Расстояние от машины до банкетного зала далось ему с большим трудом. Ноги не слушались, на лбу — испарина. Но перед народом появился с улыбкой: «Всех с Новым годом!»
Обычно на вечеринках тащила его танцевать я:
— Борь, пойдем! Музыка замечательная!
Он кивал:
— Конечно! Разве я могу отказать такой красивой девушке?
Поднимался, дурашливо шаркал ногой, протягивал руку. Во время танца мог упасть на одно колено, чтобы я прошлась вокруг него балетной поступью; указывая на меня глазами, подмигивал соседним парам, смотрите, какая у меня королева!
В этот раз все было по-другому. Наклонившись ко мне, Борис тихо сказал:
— Давай потанцуем.
— Не нужно, Борь...
— Пойдем, пойдем.
Мы оба понимали: это в последний раз. Танцевали молча, не отрывая друг от друга взгляда. Весь танец — глаза в глаза.
В начале января наступило резкое ухудшение, и Боря уже почти не вставал. Но продолжал хохмить. Готовлю обед. Он лежит на диване в гостиной, которая соединена с кухней, и как будто дремлет. Вдруг слышу: «Да-а-а, такую женщину и не вывез! И хорошо, что не вывез! Стояла бы ты сейчас здесь, как же! Увели бы!»
Борис и Даша часто ездили за границу, в основном в Италию, где жили их друзья. Каждый раз звали меня с собой, но я отказывалась — по той же причине, по которой избегала участия в семейных обедах у Маши. Мне казалось, что это время должно принадлежать только им двоим, отцу и дочери. Жалею ли сейчас об этом? Да. Но не потому, что лишний раз не съездила за границу. Жалею о днях, которые могла провести с ним рядом, но не провела.
За последние два года перед болезнью Боря несколько раз предлагал:
— Лар, может, нам все-таки расписаться?
Отвечала уклончиво:
— Ну, может быть, когда-нибудь и распишемся...
Нисколько не сомневаясь ни в его, ни в своих чувствах, я тем не менее боялась штампа в паспорте. Мне казалось, что он уберет что-то важное из наших отношений и разрушит мою дружбу с Дашей. Она всегда относилась к отцу как к обожаемой, боготворимой собственности, на которую никто не имеет права претендовать. А для Бори не было ничего важнее, чем душевный комфорт и покой дочери. И даже когда он передал слова Даши: «Пап, а если нам на Ларе жениться?» — тормоз внутри меня не исчез. Обещание, данное Даше, было сильнее желания стать его женой.
От уколов, которые снимали боль, Боря временами впадал в забытье, а иногда грезил наяву. Начинал рассказывать то, чего не было:
— Помнишь, как мы с тобой в Венецию ездили?
Сажусь рядом, беру его за руку:
— Борь, это я, Лариса.
— Да, я знаю. — Смотрит на меня, но глаза будто подернуты дымкой. — Какое на тебе тогда было шикарное платье! Белое-белое.
Чувствую, как в горле встает ком: «Господи, ну хоть там, за своими облаками, ты, Боря, на мне женился...»
Тридцать первого января у Даши был день рождения. Накануне с раннего утра она уехала за целебной глиной, информацию о которой нашла в Интернете. После того как все возможности традиционной медицины были исчерпаны, Даша продолжала бороться. Доставала редкие травы, вытяжки из их корней, настойки. Мне кажется, Боря понимал: ничего не поможет, но безропотно слушался дочь. Хотел, чтобы после его ухода Даша могла сказать: «Я сделала все, что могла». Так ей будет легче. Даша действительно сделала все, что могла. И даже больше...
Когда мы остались вдвоем, Боря велел:
— Лара, возьми в шкатулке деньги.
— Зачем?
— Купишь Даше цветы. И себе тоже!
— Борь, а мне-то в честь чего?
— Я сказал: и себе!
Сходила, купила два букета. Когда Даша вернулась, Боря показал на тот, что предназначался имениннице:
— Это тебе...
Дашка бросилась к нему — обняла, расцеловала:
— Папу-у-у-лечка!
В ее голосе впервые за долгие тяжелые недели я услышала слезы. Дочь Бориса Хмельницкого умела и умеет держать удар.
В ночь с пятого на шестое февраля у Бори резко упало давление. Об этом мне по телефону сказала Луиза. Я помчалась в аптеку, купила лекарство, приехала и сделала укол. Давление немного поднялось. Уходя утром на работу, пообещала Даше, что вечером буду как можно раньше. А днем она позвонила:
— Лар, ты не приезжай.
— Почему?
— Папа не хочет, чтобы ты его таким видела.
Действительно ли это было решение Бори или его приняла Даша, не знаю. Стало обидно до боли: «Как же так? Почему в последние часы мне нельзя быть рядом?» Но потом поняла: так лучше. Не надо, чтобы я видела, как он уходит.
После смерти Бори нужно было чем-то заполнить навалившуюся жуткую пустоту и как-то жить дальше. Луизу спасла музыка. Дашу — забота о бездомных кошках и собаках, которых она собирала по всей округе. А меня — фильмы, где Борис играл. «Кто вернется — долюбит», «Красная палатка», «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго»... Каждую из более чем полусотни его картин я пересмотрела множество раз. И сейчас, когда что-то идет не так, ставлю «Стрелы Робин Гуда» с замечательной песней «Я поля влюбленным постелю...» Или включаю диск, где Боря читает стихи и поет песни на музыку Луизы. Смотрю, слушаю и понимаю: я очень счастливая женщина. В моей жизни были настоящий мужчина и настоящая любовь. Не могу простить судьбе только то, что недолюбила...
Подпишись на наш канал в Telegram