Получив после истории с фильмом «Цирк» характеристику «неуправляемый и не вполне благонадежный», дед негласным распоряжением высокого начальства был отлучен от «Мосфильма».
Страна ждала премьеры. Благодаря стараниям режиссера Григория Александрова, умевшего громко преподнести свои творения, а также благожелательному отзыву Сталина о «Цирке» говорили по радио, писали в газетах. Для Зеленого театра Центрального парка культуры и отдыха была закуплена новая мощная киноаппаратура, а перед входом установили огромную афишу с портретами главных героев Марион Диксон и Ивана Мартынова. Этот фильм сделал моего деда Сергея Столярова знаменитым и сыграл в его судьбе драматическую роль...
Он ушел из жизни девятого декабря 1969 года. В тот день, вернувшись из школы, я заметил на подзеркальнике в прихожей «Спидолу», которую дед слушал в больнице. Боясь догадаться, почему радиоприемник теперь дома, заглянул в комнату. Увидел рыдающих бабушку и маму и все понял.
Дед долго и очень тяжело болел, но слабым и изможденным я его не видел. Очень высокий, под два метра, мне, маленькому, он казался великаном. Вот выходит из своей комнаты — в белоснежной рубашке, с мокрыми после душа волосами — и с улыбкой говорит: «Всем — доброе утро!» Потом за общим обедом обводит нас растроганным взглядом: «Ребята, вы даже не представляете, какие мы счастливые!» Для деда, выросшего в детдоме, семья была одной из самых больших ценностей в жизни.
Когда дед умер, мне было семь лет — потому и скудны личные воспоминания. Хорошо помню, как мы вместе отлаживаем мотор, садимся в нашу дюралевую «Казанку», носящую гордое имя «Садко», и бесконечно долго мчимся по водохранилищу. Какое счастье я испытал, когда доверили управлять лодкой! Первые мои уроки рыбалки и охоты проходили под руководством деда. И все же тем, что знаю о нем, я в большей мере обязан моему отцу — актеру Кириллу Столярову и его книге «Родовые сны». У папы были феноменальная память и дар рассказчика. Слушая его, я каждый раз будто смотрел кино, кадры которого потом навсегда оставались в памяти...
В 1935 году Александров готовился к съемкам фильма «Цирк» и искал актера на роль главного героя. Увидев Сергея Столярова в только что вышедшей на экраны ленте «Аэроград» Александра Довженко (он навсегда остался для деда любимым режиссером и философом), Григорий Васильевич сказал: «Вот он, Иван Мартынов!»
Столярову на момент съемок было двадцать четыре года, Орловой — тридцать четыре. Любовь Петровна тщательно ухаживала за собой и выглядела свежо и молодо, и все же разница в возрасте была очевидной. Особенно в кадре — кинокамера в этом смысле беспощадна. Председателем Государственного управления кинофотопромышленности в те годы был Борис Шумяцкий, который после просмотра отснятого материала указал Александрову на «недоработку». Дед присутствовал на показе и помнил наставление, которое получил режиссер от «наркома кино»: «Гриша, ты сделал хороший фильм. Даю тебе месяц — чтобы был шедевр». Крупные планы Любови Орловой были пересняты.
Как бы то ни было, все сходились на том, что картину ждет успех, а ее создателей — заслуженная слава. Но буквально накануне премьеры к деду подошли Павел Массальский и Александр Комиссаров, сыгравшие в фильме антрепренера-шантажиста фон Кнейшица и конструктора-любителя Скамейкина. Ведущих актеров МХАТа Сергей Столяров знал еще до съемок «Цирка»: работал с ними в одном театре и относился к обоим с большим уважением. Оказалось, Массальского и Комиссарова неприятно удивило, что на той самой афише у Зеленого театра указаны лишь три имени: Орловой, Столярова и Александрова. «Сергей, к тебе у нас претензий нет, — сказали они. — Прекрасно знаем, что будь у Григория Васильевича такая возможность, он бы и твое имя на афишу не поставил, обойдясь двумя — своим и Орловой. Ты поступай как знаешь, ну а мы на премьеру не пойдем. Нельзя проглотить такое оскорбление».
Можно представить, перед каким выбором оказался дед. Триумфальная роль открывала перед ним перспективы, обеспечивала благами и наградами, но разве смог бы он себя уважать, если бы не поддержал коллег? В тот же день он позвонил кому-то из помощников Александрова и сказал, что с Массальским и Комиссаровым поступили непорядочно и что из солидарности с ними на премьеру он тоже не пойдет. Да как такое можно вообразить?! Разразился скандал с далеко идущими последствиями. Имя Столярова вычеркнули из всех наградных списков (Александров, Орлова и композитор Исаак Дунаевский получили за «Цирк» Сталинские премии) и из состава делегации, которая повезла картину в Париж на Всемирную выставку. Фильм удостоился там Гран-при, и французы недоумевали по поводу отсутствия на церемонии исполнителя главной роли и не слишком верили в объяснения советских товарищей про то ли болезнь, то ли занятость актера.
Получив после истории с «Цирком» характеристику «неуправляемый и не вполне благонадежный», Столяров негласным распоряжением высокого начальства был отлучен от «Мосфильма». Его сняли бы и с роли в картине «Руслан и Людмила» по поэме Пушкина, но ее съемки уже шли полным ходом и менять актера было поздно. Вероятно, деда могла ждать куда более печальная участь — в конце тридцатых люди и за меньшие провинности оказывались в лагерях.
Что спасло его от репрессий? Может то, что Иван Мартынов из «Цирка» стал кумиром советской молодежи? В самом деле, каково это было бы: объявить врагом народа парня со светлым открытым лицом, который под песню «Широка страна моя родная» шагал по Красной площади с алым стягом в руке?! Этот герой вдохновил Веру Мухину на создание «Рабочего и колхозницы». И хотя дед ей не позировал, многие отметили почти портретное сходство скульптурного героя и Сергея Столярова. Кстати, этот монумент возвышался над Советским павильоном на той самой Всемирной выставке в Париже, куда не пустили актера, сыгравшего Ивана Мартынова. А спустя еще десять лет он стал эмблемой «Мосфильма», работа на котором была заказана Столярову на многие годы. Хотя, возможно, свою роль в том, что дед уцелел, сыграла и его безупречная по тогдашним меркам биография.
Сергей Столяров родился в деревне Беззубово Тверской губернии в семье лесника. В крошечной избе с соломенной крышей ютились всемером: мать, отец и пятеро детей. Денег порой не хватало даже на хлеб. С началом войны 1914 года крестьян стали забирать в рекруты. Однажды жребий пал на зажиточного селянина, а тот решил откупиться — предложил земляку хорошую избу, лошадь и корову, если пойдет воевать вместо него. По меркам семьи Столяровых это было неслыханным богатством, и мой прадед согласился. Он погиб сразу, во время первой же газовой атаки.
Без мужской руки хозяйство, за которое Дмитрий Столяров заплатил жизнью, быстро разорилось. И Сергею вместе с братьями Романом и Петром пришлось наниматься батраками к богатым односельчанам. Он гонял скотину на выпас, чистил хлев. Однажды корова, которую дед вел на веревке, резко дернулась и ему оторвало фалангу безымянного пальца на правой руке. Если приглядеться, этот изъян можно заметить на некоторых кадрах «Цирка» и других фильмов.
В 1919 году в Беззубово пришла продразверстка. У Столяровых выгребли все до последней картофелины. Понимая, что зиму семье не пережить, моя прабабушка Наталья Ивановна посадила старших сыновей на поезд: «Поезжайте в Ташкент. Если доберетесь, с голоду точно не умрете». Тогда почему-то все считали, что Ташкент — город хлебный, уж во всяком случае теплый. Тысячи беспризорников со всей страны стремились туда на зимовку. Но в Курске, где мальчишки дожидались состава, следовавшего на юг, восьмилетний Сережа подхватил тиф. Братья оставили его на крыльце местной больницы и убежали: по городу ходили слухи, что из-за огромного числа тифозных на лечение берут только тех, у кого нет родных.
Надежды на то, что ослабленный голодом организм подкидыша сможет побороть болезнь, практически не было. Однако он, к великому удивлению врачей, через несколько недель пошел на поправку. По выписке его определили в курский детдом, главным впечатлением от которого осталось участие в постановках драматического кружка. Тогда Сергей на всю жизнь влюбился в театр.
После детдома ему предстояло освоить профессии слесаря и помощника машиниста в ремесленном училище в Москве, а по окончании учебы — работать на паровозе в депо киевского направления. Зарплата была крошечная, зато ему как железнодорожнику раз в год полагался бесплатный проезд, и как только пришел срок, дед отправился в Беззубово на поиски родных. Можно представить себе радость матери, увидевшей сына после стольких лет разлуки. Его брат Петр до Ташкента так и не добрался: каким-то образом оказался среди «зеленых», воевавших и против белых, и против красных, и погиб. Роман, Александр и сестра Елизавета из отчего дома уехали, жили где-то своей жизнью.
Все свободное от работы время Сергей стал проводить в театральной студии Алексея Дикого при Доме ученых. А в 1932 году деда приняли в труппу знаменитого МХАТа.
В те годы в Художественном театре Булгаков работал режиссером-ассистентом. В свободное время все собирались, как и полагается, в буфете. Там обсуждались премьеры, травились байки, придумывались капустники. А когда появлялся Михаил Афанасьевич, вспоминал дед, молодые артисты немедленно умолкали, ожидая услышать от него очередную фантастическую историю, которая с ним произошла. Например, рассказывал Булгаков, не далее как сегодняшним утром, когда он ехал в театр на переполненном трамвае, рядом с ним на подножке вагона, ухватившись за поручень, висел огромный черный кот и они мирно беседовали о жизни и искусстве...
В 1934 году деда призвали на военную службу, его как актера направили в незадолго до того созданный Театр Красной армии. Кстати сказать, через полвека, когда пришла очередь служить мне, я оказался в том же театре, только он носил имя уже Советской армии, около десяти лет выходил на его сцену. Для Сергея Столярова это было судьбоносное распределение: ведь именно там ему предстояло познакомиться со своей будущей женой — моей бабушкой.
Молоденькая актриса Ольга Борисовна Константинова происходила из известной в городе семьи. Ее отец был купцом первой гильдии, ему принадлежал колбасный завод, основанный еще в 1831 году, и магазин. Жили Константиновы в большом доме на Покровке, но с приходом новой власти их, конечно, уплотнили.
После школы бабушка училась в строительном техникуме, работала чертежницей, а потом вдруг решила пойти в актрисы и поступила в студию Завадского. Откуда в купеческой дочке взялась тяга к сцене? Все не случайно. Девичья фамилия моей прабабушки — Самохина, а Самохины были печниками, обеспечивавшими теплом не только особняки и доходные дома Москвы, но и практически все театры. Они были коротко знакомы со многими людьми искусства и даже имели свою ложу в Большом.
Ко времени знакомства с Ольгой Константиновой дед уже получил от театра жилье, расположенное неподалеку от Елоховской церкви. Сюда и привез молодую жену. «Из-за моей учебы откладывалась свадьба. Сережа делал предложения, а я решительно отказывала, — вспоминала бабушка, — мол, я артистка, замуж не хочу выходить. Ссорились мы отчаянно. Свадьбы, конечно, у нас никакой не было. Погрузил муж на саночки всю мою собственность, и мы поехали в его комнату — девять метров, без печки, без особой мебели. К моей маме ездили обедать. До сих пор помню, что у нас было: столик, тахта, книжки, даже шкаф отсутствовал...»
Кстати, когда спустя три года на свет появился мой отец, родители вынуждены были отправить его к Константиновым не только потому, что сами они уже много гастролировали, но и из-за холода. А на Покровке была отличная печь, сложенная Самохиными.
Год 1937-й вообще должен был стать счастливым для семьи Столяровых: рождение сына, триумф «Цирка». Пришла слава, афиши с портретом деда висели по всей стране. Увидев их, Сергея Дмитриевича отыскали и затерявшиеся брат Роман и сестра Елизавета (Александр к тому времени умер). Поиски не представляли труда: деду приносили даже письма, где на конвертах значился адрес «Москва. Кремль. Столярову».
Но после «Цирка» Александров, до глубины души оскорбленный поведением актера, больше в свои фильмы его не приглашал. Дед не держал на режиссера личной обиды, но не мог простить ему, обласканному властью, того, что не вступился за Владимира Нильсена. Ведь и тот же «Цирк», и «Веселые ребята», и «Волга-Волга» обязаны по меньшей мере половиной успеха именно ему. Владимир Соломонович был на этих картинах оператором, безусловным сорежиссером, а на «Волге-Волге» — еще и соавтором сценария. Его арестовали осенью 1937 года, судили по статье «шпионаж», а в январе следующего года расстреляли.
Дед ни минуты не сомневался в его невиновности. Когда слышал шепоток:
— Ты уже знаешь, что Нильсен арестован? Оказался шпионом — кто бы мог подумать? — резко обрывал разговор:
— Я не верю! Это ошибка!
Удивительно, что на него тогда никто не донес.
Демонстративного разрыва отношений между Александровым и Столяровым не было. Встречаясь на съездах, собраниях, они здоровались — но и только. И вдруг в 1957 году Григорий Васильевич звонит деду и говорит, что приступает к съемкам фильма «Человек человеку» и что там для его сына Кирилла есть хорошая роль.
Отец в ту пору был студентом ВГИКа, но уже успел сняться в трех картинах, в том числе в «Повести о первой любви», где сыграл главного героя. Предложенная Александровым роль отцу понравилась, и он, посоветовавшись с дедом, дал согласие сниматься.
И сразу же стал свидетелем забавного представления. Вот как он сам об этом рассказывал: «Приезжаю на съемочную площадку, а мне говорят: «У Григория Васильевича к тебе срочный разговор. Бегом к нему». Подхожу к кабинету, стучу — тишина. Приоткрываю дверь — Александров сидит в кресле, прижав к уху телефонную трубку. Молча улыбается, потом произносит: «Спасибо! Вам тоже всего доброго!» Кладет трубку и — будто только сейчас меня заметил — кивком предлагает сесть.
— Только что говорил с Михайловым... Какой замечательный человек!
Простодушно интересуюсь:
— А кто это?
Григорий Васильевич вскидывает брови:
— Министр культуры! Благодарил за прекрасную работу!»
Завершая рассказ, отец спросил деда:
— Зачем Александров меня вызывал? Я так и не понял.
— Старый трюк! Григорий Васильевич часто его исполняет. Но как правило, при нескольких зрителях. А тут ты один удостоился — гордись!
И Сергей Дмитриевич вспомнил такой эпизод. В 1947 году, вскоре после выхода на экраны фильма «Весна», Александров пригласил в гости именитых коллег: Пырьева, Ромма, Герасимова. Только сели за стол, как горничная поднесла хозяину телефонный аппарат на длинном шнуре:
— Григорий Васильевич, это вас.
Александров взял трубку:
— Слушаю!
И тут же, стремительно встав, вытянулся во фрунт:
— Да, товарищ Сталин! Я очень рад, что фильм вам понравился! Спасибо!
Григорий Васильевич не учел двух вещей: что зрителями его спектакля были режиссеры и что сам он явно не обладал актерскими способностями. Поэтому выйдя из кабинета Александрова, гости лишь похихикали над мистификацией. Да уж, любил человек показуху.
После съемок в фильме «Человек человеку» Александров пригласил моего отца в новую картину. Предложение режиссера звучало заманчиво: «Мы задумали снять продолжение «Цирка»! Ты будешь играть сына Мэри и Мартынова!»
Отец согласился и попросил сценарий. Но оказалось, что тот существует в единственном экземпляре, лежит в столе у режиссера и его никому не показывают. Первый день съемок проходил в аэропорту Внуково: Мэри Диксон с сыном встречают иностранных гостей.
«Приехав на площадку, я увидел рядом с Орловой шестерых парней, — рассказывал отец. — Тут подбегает ассистент режиссера — зовет меня седьмым в эту компанию. Я ничего не понимаю, спрашиваю: «Мы снимаем продолжение «Цирка» или что-то другое?» Все разводят руками. В конце концов удается пробиться к Александрову. Лучезарно улыбаясь, Григорий Васильевич объясняет: «Видишь ли... Никита Сергеевич поставил перед страной новую задачу — выполнить семилетку. Поэтому у Мартынова и Мэри не один сын, а семеро. Но ты самый главный. У тебя ключи от счастья, и ты в Спасской башне следишь за временем эпохи!»
Несколько дублей с участием отца в тот день все-таки были сняты. Вернувшись вечером домой, он сказал деду: «Это какой-то бред! Я понял, что сценария просто нет. Единственный свято хранимый Александровым экземпляр — очередной блеф. Я не хочу участвовать в такой авантюре!» Дед его поддержал.
Потом были долгие уговоры, плавно перешедшие в угрозы наказать за нарушение трудовой дисциплины и устроить так, что «больше никто из режиссеров не пригласит сниматься». Сергей Дмитриевич, став свидетелем очередного звонка из команды Александрова, посоветовал сыну: «Да пошли ты их к чертовой матери!» И Кирилл Сергеевич послал. За что, как и Сергей Столяров, был на долгие годы отлучен от «Мосфильма». А Александров тогда снял фильм «Русский сувенир» с Орловой, только ничего общего с «Цирком» он не имел.
В характерах Сергея Дмитриевича и Кирилла Сергеевича было много общего. Главная же схожесть в том, что при любых обстоятельствах они умели оставаться внутренне свободными и не ломали себя. И дед и отец любили повторять пушкинскую фразу: «Я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного».
Спустя почти полтора десятилетия отец получил своего рода компенсацию за неприятный эпизод с Александровым и его несуществующим сценарием про сына Мартынова. В начале семидесятых Станислав Ростоцкий позвал Кирилла в картину «...А зори здесь тихие», где ему предстояло сыграть Сергея Столярова.
В повести Бориса Васильева нет эпизода, рассказывающего о наивной любви Галки Четвертак к главному герою фильма «Цирк», он был придуман во время работы над сценарием. Авторы задались вопросом: «Какое событие могло быть наиболее ярким в жизни воспитанницы детского дома, фантазерки, на ходу сочинявшей всякие небылицы?» Ответ: «Конечно кино!» По словам Ростоцкого, почти сразу остановились на «Цирке», поскольку это был один из самых популярных в довоенное время фильмов. Тогда и придумали, что Галка купила себе открытку с портретом актера и стала выдавать его за своего любимого. Он ей снился, и в ее сне роль Сергея Столярова как раз и исполнил его сын.
Но вернемся в тридцатые. Наверняка Александру Роу была известна репутация, которую создали деду в кинематографических верхах, однако режиссер не побоялся пригласить его на роль в фильм «Василиса Прекрасная». Сергей Столяров никогда не считал переход в детское кино неудачей или ссылкой, а роли Никиты Кожемяки, Алеши Поповича и Садко ему, хорошо знавшему и любившему русский фольклор, были дороги.
На площадке «Василисы...» дед подружился с Георгием Милляром, хотя они были очень разными. Столяров, например, никогда не прибегал к ненормативной лексике, а Георгий Францевич был ее большим знатоком и называл себя не иначе как «доктором сквернословия» и «стариком Похабычем».
Что еще отличало деда от Милляра, так это отношение к спиртному. Сергей Дмитриевич практически не пил (разве что рюмку за праздничным столом), а Георгий Францевич частенько себе позволял. Для Роу, который не мыслил без старика Похабыча ни одной своей картины, его слабость была головной болью. Он в гневе гонялся за Милляром по площадке, в киноэкспедициях запрещал местным сельпо продавать ему водку и вино, даже устраивал слежку. Но благодаря своей изобретательности тот легко обходил все препоны.
Съемки очередной сказки проходили в подмосковной деревне, куда ежедневно приезжала автолавка. Шествуя к ней под пристальным взглядом режиссера, Георгий Францевич продемонстрировал Роу бидон: «Иду за молочком». На обратном пути приподнял крышку: «Как и обещал — ничего запрещенного...» А через полчаса появился на площадке в весьма веселом настроении. Александр Артурович был вне себя: кричал, размахивал тростью. Выплеснув эмоции, решил сам провести расследование и выяснил, что Милляр попросил продавщицу поставить бутылку в бидон, а сверху налить молока. Та, понятное дело, отказать знаменитому артисту не могла.
В 1983 году Георгий Францевич отмечал на Киностудии имени Горького свое восьмидесятилетие. На банкете гостям предлагалось всего два блюда: суп из черепах, которых юбиляр приобрел в ближайшем зоомагазине и сварил в чане для кипячения белья, и водка. Коллеги артиста долго думали над подарком и в конце концов остановились на велосипеде. Когда презент выкатили на сцену, Милляр радостно воскликнул: «Вот спасибо! То что надо!.. Теперь буду меньше пить — все-таки за рулем!»
К своей «маленькой слабости» он относился с иронией, а всем благородным напиткам предпочитал одеколон «Тройной», которым на киностудиях смывали грим. Милляр проводил эту процедуру так: наливал содержимое флакона в пригоршню, выпивал, а потом мокрыми ладонями похлопывал по лицу. Однажды моему отцу пришлось сопровождать сильно «разгримировавшегося» Милляра из съемочного павильона домой.
«Пока шли от киностудии до метро «Киевская», — вспоминал папа, — он все время повторял: «Только Сереже не говори, что я не рассчитал с «зелененьким». Ладно? Вот какой я скверный человек...»
Мне посчастливилось быть знакомым с Георгием Францевичем. Готовя вечер, посвященный семидесятилетию Сергея Столярова, мы с отцом первым в список приглашенных внесли, конечно, Милляра. Он появился на торжестве в смокинге, белоснежной рубашке, галстуке-бабочке и с перепуганным лицом. Отвел меня в сторонку: «Сережа, я так боюсь, так волнуюсь... Наверное, не смогу выступать...»
Я бегом за кулисы — к отцу:
— Пап, не знаю, что делать с Милляром.
— Пойди с ним в буфет — пусть чуть-чуть выпьет.
Бросив взгляд на выставленные бутылки, Георгий Францевич попросил:
— Рыженького!
— Коньяку, пожалуйста, — перевел я буфетчице. — Стопочку.
— Сережа! — взмолился Милляр. — Не стопочку! Бокал.
Честно говоря, я струхнул: а если после такой порции он не то что выступать, на ноги подняться не сможет? Однако просьбу выполнил. Бокал Георгий Францевич опустошил залпом. Прикрыв глаза, почмокал губами, потом резво поднялся со стула:
— Я готов!
Выйдя на сцену, держался молодцом и произнес замечательную речь — в зале смеялись и плакали.
Наверное, немного странно читать все это об актере, представавшем на экране в образе всяческой нечисти: чертей, леших, Бабы-яги, Кащея Бессмертного. По воспоминаниям деда, поначалу играть Кащея Милляр категорически отказывался. Его уговаривали и Роу, и вся съемочная группа. И вот однажды Георгий Францевич появился на площадке с обритой головой и без бровей, что часто делал перед началом съемок, облегчая работу гримеров. Александр Артурович облегченно вздохнул: «Все, он решился!»
«Думаете, почему Роу так хотелось, чтобы эту роль сыграл я? Да чтобы не мучиться с гримом! — шутил Милляр. — Во время эвакуации мне повезло подхватить малярию, и к началу съемок я весил сорок пять килограммов вместе с башмаками! Чем не Кащей?..»
«Кащея Бессмертного» снимали в 1944-м, премьера состоялась девятого мая, в День Победы. А когда война только началась, Сергей Столяров сразу же пошел в военкомат и записался добровольцем. Из ополчения его, как и многих других актеров, вскоре отозвали: «Вы больше принесете пользы Родине, делая свое дело — снимаясь в кино».
Осенью 1941 года семья Столяровых вместе с труппой Театра Моссовета, где Сергей Дмитриевич работал с 1940-го и был заместителем худрука, отправилась в эвакуацию в Алма-Ату. Жили скудно, но не голодали: у деда была рабочая карточка, у бабушки — иждивенческая (она еще до войны ушла со сцены), у папы детская, на которую каждый день выдавали миску серых макарон и конфету-леденец. Из фруктового сада при пограничном училище, где Сергей Дмитриевич бесплатно вел драматический кружок, иногда привозили яблоки. В общем, как-то перебивались.
Но однажды в их комнату пробрались воры и унесли все: деньги, вещи, карточки. Над семьей нависла реальная угроза голода. И тогда дед, взяв из реквизита настоящую старенькую двустволку, отправился в горы на охоту. Вернулся через два дня, уставший и счастливый: сумел подстрелить оленя! Большую часть добычи было решено продать, чтобы на вырученные деньги купить хлеба и крупы. Бабушка тут же раздобыла весы и поставила их в коридоре общежития, где жили столичные артисты.
Через полчаса от туши осталась только одна нога — ее решили съесть «в кругу семьи». Не успела бабушка вернуть весы хозяину, как на пороге комнаты появился запыхавшийся Константин Симонов: «Сергей, говорят, вы оленя подстрелили? Мне очень нужно мясо! У нас с Валей годовщина знакомства, хотим это отметить, а с продуктами сами знаете как».
Дед стал объяснять, что все продано, осталось совсем немного — для себя. А Симонов не уходит — просит войти в положение, чуть не умоляет: «Я прилетел прямо с фронта, всего на несколько дней. Вы, наверное, знаете, что Серова сейчас на местной киностудии снимается в фильме по моей пьесе «Жди меня». Хочу устроить ей маленький праздник — прошу, уступите!»
Дед сдал позиции, когда Константин Михайлович предложил бартер: Столяров ему — оленью ногу, а он Столярову — право первой постановки пьесы, которую как раз тогда дописывал. Слово Симонов сдержал — спустя несколько недель в руках у Сергея Дмитриевича была папка со стопкой отпечатанных на машинке листов. На первом стояло название — «Русские люди». Пьеса, о которой Константин Михайлович потом скажет: «лучшая из всех, мной написанных», — была поставлена в драмкружке пограничного училища прежде, чем ее получили профессиональные театры. Спектакль имел огромный успех. Все сборы от билетов были отправлены на постройку именного танка с надписью «Русские люди» на броне.
А через несколько дней в дверь Столяровых постучался человек во френче без погон. Спросил Сергея Дмитриевича. Услышав, что тот уехал в экспедицию, развернулся и ушел. Потом появился снова, но деда опять не застал. Бабушка не спала ночами: «Зачем ему Сергей? А если его хотят арестовать?» Все разъяснилось, когда человек во френче наконец застал деда и вручил под роспись правительственную телеграмму: «Руководителю драматического коллектива артисту Столярову. Прошу передать участникам драматического коллектива, собравшим 13 069 рублей на строительство танка «Русские люди», мой братский привет и благодарность Красной Армии. И. Сталин».
В конце 1943-го семья вернулась в Москву. К этому времени Столяров уже ушел из Театра Моссовета, так как ему предстояли длительные съемки у Роу на Алтае и в Таджикистане. Бабушка тоже не хотела сидеть без дела и потому приняла приглашение Белорусского русского драмтеатра. Дед с моим отцом часто приезжали к ней в Минск, ходили на все премьеры. Бабушка играла Ольгу в «Трех сестрах», Машу в «Кремлевских курантах». Но отцу, который был еще мальчишкой, больше всего нравился водевиль «Замужняя невеста», где его мама выступала в амплуа комической старухи. Однако жить на два дома было сложно, и бабушка ушла из театра. Позже ей еще предстояло выходить на сцену, но уже только в концертах вместе с дедом.
В конце сороковых был период «малокартинья», фильмов снималось немного, ролей для Столярова в них не находилось. Дед переживал — не мог без работы, да и понимал: скоро не на что будет кормить семью. В Театре киноактера, куда он пришел в 1944-м, платили копейки. При других обстоятельствах Сергей Дмитриевич вряд ли согласился бы участвовать в фильме «Голубые дороги» (кстати, в нем — одна из первых эпизодических ролей Юрия Петровича Любимова): сценарий откровенно слабенький, персонаж неинтересный, но картину снимали в Одессе и появилась возможность вывезти жену и сына к морю. Бабушка проголосовала за поездку обеими руками: в 1943 году у деда открылся туберкулез, врачи настоятельно рекомендовали ему «целебный воздух и усиленное питание», а десятилетний Кирюша был худым и бледным.
Поселились в районе академических дач в частном доме, вторую половину которого занимала Фаина Георгиевна Раневская. Хозяйка, сдав комнаты, перебралась в сарайчик, откуда каждое утро отправлялась на Привоз за продуктами. Согласившись на полный пансион, жильцы не пожалели — готовила вдова научного работника прекрасно. Если бы она еще делала это молча... Однако вернувшись к семи утра после баталий на рынке, дама продолжала громогласно возмущаться: «Что это за Привоз?! Вот раньше, при царе — это да! И кому все это помешало?! А цены? Нет, даже при румынах было лучше! Правда, морально тяжело — но таки дешевле!»
Дед после съемок возвращался поздно, бабушка его ждала, оба ложились за полночь, а рано утром их будили эти страстные монологи. В конце концов Сергей Дмитриевич сказал Раневской:
— Хочу серьезно поговорить с хозяйкой. Если это не поможет, мы будем вынуждены поменять квартиру.
Фаина Георгиевна покачала головой:
— Нет, Сережа, вы слишком интеллигентны. Лучше это сделаю я.
И позвав хозяйку, Раневская тут же, в присутствии деда, поставила ей ультиматум:
— Послушайте, женщина! Если вы не перестанете каждый день ругать советскую власть, то я скажу куда следует.
Следующим утром было непривычно тихо. С кухни раздавались только шорохи и приглушенные вздохи. Однако в конце концов природа взяла свое — не выдержав молчания, хозяйка громко выдала: «Ах, какая риба! Такую рибу могут сделать только большевики!»
Дед никогда не видел Сталина, но о его отношении к лучшему другу всех кинематографистов свидетельствует такой эпизод, рассказанный мне отцом. Как-то вскоре после войны он сидел дома и готовил уроки. Над своим столом Кирилл прикнопил фотографии из газет: «Товарищ Сталин гуляет по Кремлю», «Товарищ Сталин на Мавзолее» и так далее. И вот дед подошел, молча снял эти картинки, а вместо них повесил «Джоконду».
На «Мосфильм» Сергей Столяров все-таки вернулся — спустя четырнадцать лет после отлучения. В 1951 году Александр Птушко пригласил его на роль Садко. Дед был счастлив. Уже отдали шить костюмы, начали искать грим, когда Сергею Дмитриевичу позвонил кто-то из ассистентов режиссера: «У нас проблемы. Вашу кандидатуру не утверждают в верхах».
И тогда дед набрал номер Комитета по делам искусств при Совмине СССР и попросил связать его с председателем. Как ни удивительно, но высокопоставленный чиновник взял трубку и выслушал. А на следующий день уже позвонил сам: «Вы утверждены. Работайте. Желаю удачи». Это был первый и последний раз, когда Сергей Столяров хлопотал за себя.
Натурные съемки проходили на Химкинском водохранилище, где на воду были спущены специально построенные новгородские струги. Костюмы шились в мастерских Большого театра и были украшены настоящим горностаем и ручной вышивкой золотыми нитями. Буквально все в «Садко» было по высшему разряду: и декорации, и наряды героев. А какие снимались актрисы! Любаву играла красавица Алла Ларионова, Птицу Феникс — потрясающая Лидия Вертинская. Ничуть не сомневаясь в верности мужа, бабушка, однако, почти каждый день приезжала на площадку «Садко» и оставалась до конца съемок. Как говорится, на всякий случай.
В 1953 году «Садко» представлял нашу страну на Международном кинофестивале в Венеции, получил «Серебряного льва», а в одном из номеров французского журнала «Кайе дю синема» появилась статья о великих актерах, где имя Сергея Столярова стояло в одном ряду с Чарли Чаплином, Гарольдом Ллойдом, Робертом Тейлором, Гэри Купером и Анной Маньяни. Дед к своему присутствию в этом списке отнесся равнодушно: «Ерунда. Они просто фильмов с участием Николая Симонова и Бориса Бабочкина не смотрели. Если кого и причислять к великим — так их...» Сказано это было в кругу семьи — без всякой рисовки.
Следующий фильм — «Илья Муромец», где он играл Алешу Поповича, — тоже был очень дорог деду. Эта картина принесла ему дружбу с Борисом Андреевым. Роль богатыря Ильи Муромца Борису Федоровичу была в новинку, поэтому к Столярову, который былинных героев переиграл немало, он относился с почтением, спрашивал совета.
Село, где Илья Муромец «сиднем сидел тридцать лет и три года», построили на берегу реки Чусовой. Природа там изумительная, а вот с погодой съемочной группе не повезло. В родительской избе Илюша сидел совсем молодым, и Андрееву пришлось делать сложный пластический грим: подтягивать лицо с помощью сильного клея, потом накладывать на кожу толстый слой «штукатурки».
Работа по омоложению начиналась затемно, длилась несколько часов, а по приезде на площадку актер слышал: «Скорее всего съемки сегодня не будет. Опять льет дождь, а нужно солнце». Хорошей погоды ждали до вечера, потом возвращались в школу, где жили. На следующее утро Борис Федорович опять садился на грим, потом отправлялся на площадку, а вечером, так и не войдя в кадр, ехал обратно. Все это продолжалось неделю. От едкого клея на лице у актера появились мокнущие язвы. Наверное, можно было что-то придумать с искусственным освещением или хотя бы на несколько дней отменить грим, но каждый вечер Андреев слышал: «Завтра в девять быть полностью готовым к съемкам!»
В конце концов Борис Федорович не выдержал и крепко выпил, после чего схватил огромную палку и стал гонять директорскую группу. Картина была такой устрашающей, что увидев ее через окно, Сергей Мартинсон спрятался под кровать.
Спустя полчаса Андреев постучался в дверь класса, который занимала семья Столяровых. Дед с бабушкой уехали по делам в областной центр, и дверь открыл отец, которому в ту пору было семнадцать лет. Он вспоминал: «В одной руке у дяди Бори была увесистая, похожая на палицу дубина, в другой — глиняный двухлитровый чайник с водкой и пиала. Глянув поверх моей головы, Андреев прорычал: «Где Се-ре-е-га?» Узнав, что отца нет, прошел в комнату, нацедил в пиалу из чайника «зубровки» и стал изливать душу: «Меня вот за границу не пускают, думают, я себя вести не умею. И гадости всякие пишут. Ух, эти чино-овники-и...» Горьких эпизодов в жизни Андреева было предостаточно. Рассказ о каждом из них он завершал словами: «Вот Се-ре-е-га поймет, видишь, как они со мной обращаются... Что же это такое? Что я им, шмендрик какой, что ли?»
Борис Федорович не сомневался, что разгона «директорской шайки» ему не простят. И правда, его решили исключить из партии и снять с роли. Помогло вмешательство деда, который хлопотал в самых высоких инстанциях. Смерть друга стала для Андреева тяжелым ударом, и свое душевное отношение к «Сереге» он перенес на его сына. Борис Федорович и папа долгое время вместе работали в Театре киноактера, ездили на гастроли, участвовали в концертах. Похоронили народного артиста Андреева на Ваганьковском кладбище, где на соседнем участке уже тринадцать лет покоился прах его друга Сергея Столярова.
1969 год начинался для деда радостными событиями. В свои почти шестьдесят он выполнил норму мастера спорта по стендовой стрельбе, а ведь этот вид спорта требует недюжинной физической подготовки. Но главное — получил «добро» на постановку собственного фильма! За право стать режиссером Сергей Дмитриевич бился последние десять лет, отправив чиновникам два десятка заявок. Каждый раз у тех находился повод для отказа, и вдруг — двойная удача. В верхах не только одобрили заявку, но и разрешили снимать на «Мосфильме», где самое передовое техническое оборудование, лучшие монтажные и костюмерные цеха, лучшая студия звукозаписи.
Сценарий по повести Анатолия Клещенко «Когда расходится туман» дедом был уже написан. В нем, как и в книге, лейтмотивом звучала тема сострадания к природе и необходимости защищать ее. Операторская группа выехала на Байкал, чтобы выбрать места для натурных съемок, актеры проходили пробы, администраторы завершали подготовку к экспедиции. До отъезда оставались считаные недели, когда дед, всегда молча переносивший недомогания, по вечерам стал замечать: «Странно, что-то нога побаливает, опухает даже. Ерунда, пройдет». Его уговаривали обследоваться, он отмахивался. Но боль нарастала с каждым днем, и бабушка с папой выдвинули последний аргумент: «Впереди длинная командировка, разве можно рисковать?» Сергея Дмитриевича положили в «кремлевку», а через несколько дней его лечащий врач пригласила моего отца к себе в кабинет: «Кирилл Сергеевич, у меня плохие новости. Мы дважды сделали анализы, собирали консилиум... У Сергея Дмитриевича злокачественная опухоль. Лимфосаркома. Речь идет о месяце, в лучшем случае — о двух...»
Каким ударом это стало для бабушки и отца, рассказывать, думаю, не надо. О диагнозе деду решили не говорить, но вскоре врачи назначили облучение, химиотерапию, и он сам обо всем догадался.
«Ни о каких съемках, конечно, речь уже не шла, — вспоминал папа. — Я стал ломать голову: чем отвлечь его от мрачных мыслей? И вдруг вспомнил о книге «Дмитрий Донской», которую мы купили еще в эвакуации и привезли из Алма-Аты в Москву. Тут же отыскал ее в домашней библиотеке и помчался в больницу. Только начал излагать свою идею:
— Нужен сценарий о Дмитрии Донском, Сергии Радонежском, митрополите Алексии... — как отец подхватил:
— Да-да! И начинать надо с кануна Куликовской битвы! Я сегодня же напишу письмо автору книги, предложу вместе работать над сценарием.
Положительный ответ от известного историка и писателя Сергея Бородина пришел буквально через пару дней, но отец к тому времени уже успел изучить кучу материала. Я возил ему в «кремлевку» книги по истории Руси, справочники, а он читал мне только что написанные сцены и эпизоды. О болезни и мучительных процедурах не говорили. Однажды, когда мы гуляли по парку, отец попросил: «Принеси мне ружье. Буду прикладываться, тренироваться. От химии и облучения слабеешь, а мне надо форму держать».
Папа доставил любимую дедову двустволку прямо в палату — и никто из персонала ни слова против не сказал. У врачей и медсестер Сергей Дмитриевич был на особом счету: все поражались мужеству, с которым он переносил боль, его приветливости и бодрому настроению. Однажды в палату, где дед с отцом обсуждали очередной эпизод сценария, заглянула лечащий врач: «Сергей Дмитриевич, сходите, пожалуйста, к Бернесу, поговорите с ним. Когда Марка Наумовича посещают родные, он ведет себя очень несдержанно. Если так будет продолжаться, придется запретить визиты».
Бернес лежал в том же корпусе, что и дед. Столяровы отправились его навестить и нашли в крайне раздраженном состоянии. Сергей Дмитриевич пристыдил товарища:
— Марк, так нельзя. На нас с тобой люди смотрят. Хватит уже киснуть. Я вот по утрам делаю зарядку — предлагаю тебе присоединиться.
Бернесу стало неловко.
— Да понимаешь, Сережа... Этот радикулит... То здесь, то там.
Оба знали, что это не радикулит, а последняя стадия рака легких, но когда дед сказал:
— Ерунда, пройдет, — Бернес посмотрел на него с благодарностью:
— Ты прав, надо держаться.
«Прошло две или три недели, — вспоминал отец, — и приехав в очередной раз в «кремлевку», я столкнулся в коридоре с одним из близких друзей Марка Наумовича. Вместо ответа на приветствие тот сказал: «Идите скорее к отцу». До палаты я добрался на ватных ногах, боясь того, что увижу за дверью. Но отец, как обычно, работал над сценарием. Дописав предложение, поднял на меня глаза: «Марк умер». И после короткой паузы: «Тут мысль пришла... Если Дмитрий Донской все-таки лесной человек, то Олег Рязанский, скажем так, аристократ. Олег Стриженов, наверное, хорошо его сыграл бы...» В очередной раз отец поразил своим самообладанием».
Дед так яростно боролся, что болезнь отступила. Врачи разводили руками: «Подобный случай — один на тысячу...» В начале августа его выписали из больницы, двадцать седьмого он принимал участие в праздновании пятидесятилетнего юбилея советского кино. Торжество проходило в «Лужниках». Когда улыбающийся Столяров появился в президиуме, все разом загомонили:
— Сережа! А мы думали...
Пожимая руки и кивая в знак приветствия, дед отвечал:
— Все в порядке! Все прекрасно!
Но это было не выздоровление, а всего лишь ремиссия. В конце сентября Сергей Дмитриевич снова оказался в Кремлевской больнице. Опять начались облучение, химиотерапия, переносить которые было все тяжелее. И все равно дед продолжал работать над сценарием. А вечером шел в отдаленный уголок больничной территории, где в маленьком овражке, скрытом от глаз деревьями и кустами, встречался с Твардовским и Гамзатовым. Они разжигали небольшой костерок, разговаривали. Когда выходили из овражка, рабочие, косившие траву, откладывали косы и низко кланялись.
Сценарий «Дмитрия Донского» так и остался недописанным, и картина не состоялась, а фильм «Когда расходится туман» по сценарию Сергея Дмитриевича снял другой режиссер.
Дед, предчувствуя смерть, говорил: «Похороните меня на Новодевичьем, там хорошая компания, там Петька Алейников». Но на самом знаменитом кладбище хоронили только народных артистов СССР. Сергей Столяров получил звание народного за неделю до смерти, но не СССР, а РСФСР. Отец пошел по инстанциям и всюду слышал: «Мы уважаем Сергея Дмитриевича, но порядок есть порядок». Разрешение все-таки дали — документ с печатями был доставлен, когда гроб уже выносили из Театра киноактера. Семья «милостью властей» не воспользовалась — траурная процессия поехала на Ваганьково...
Когда пришла пора ставить на могиле памятник, к отцу начали поступать предложения от разных скульпторов. Больше всего ему понравилась идея Вячеслава Клыкова: нужен некий символ, означающий величие момента разлуки с миром. По его мнению, им должен был стать камень, расколотый словно ударом молнии. И в этом зигзаге угадывался бы профиль актера. Но Клыков поставил условие: ему был необходим белый камень, подобный тем, из которых строились соборы Кремля. Поиски шли долго. И наконец случилось настоящее чудо: знакомый сказал отцу, что видел что-то похожее в старом московском дворе. И назвал адрес того самого дома на Покровке, где когда-то жила семья Константиновых, где родилась моя бабушка, рос мой отец! Этот огромный камень был единственным, непонятно каким образом сохранившимся от разобранной старинной пристройки...
Я еще толком не рассказал про маму, а она ведь тоже актриса. Нина Головина окончила с красным дипломом ВГИК и сразу же начала активно сниматься. Но после того как на свет появился я, а потом и моя сестра Екатерина, она решила отойти от профессии и заниматься домом. Это невероятно трудное, почти героическое решение! С киноролями и длительными экспедициями было покончено, но она работала в Театре киноактера, занималась озвучанием. Был даже антрепризный спектакль (тогда они, конечно, так не назывались) — водевиль Соллогуба «Беда от нежного сердца», на афишах которого значились имена Нины Головиной, Сергея и Кирилла Столяровых. С ним они объехали всю страну, и везде были аншлаги.
Середина девяностых. Страна на распутье, люди, потерявшие ориентиры, растеряны. Не случайно, что именно в это лихое, смутное время отец создал Фонд имени Сергея Столярова и сделал его девизом слова Сергия Радонежского: «Стяжай то добро, которое тать не крадет и червь не точит». Одной из задач фонда стало новое издание уникальных книжных памятников прошлого: настоящего факсимиле «Русских сказок и былин», собранных в 1875 году по заказу императрицы Марии Александровны, матери Александра III, «Жития преподобного Сергия Радонежского» с уникальными миниатюрами, взятыми из рукописной книги 1592 года, всех томов «Царской охоты на Руси», созданного в 1893 году альбома «Русский флот. Издание великого князя Александра Михайловича»... А еще был проект «Книжная память России», участие в телевизионных и радиопрограммах, посвященных сохранению русской культуры, вечера памяти актеров, прославивших отечественный театр и кинематограф, которые проходили в кинотеатре «Иллюзион»...
Отец, казалось, успевал всюду. И вдруг в 2003 году ему поставили тот же диагноз, что и деду, — лимфосаркома. За тридцать лет медицина шагнула вперед, и новые препараты дали папе возможность прожить еще почти девять лет. Каждое утро я возил его в больницу на капельницы, потом забирал домой. Как и дед, до самых последних дней отец работал и сопротивлялся болезни.
Врачи говорят, что лимфосаркома относится к заболеваниям, предрасположенность к которым передается по наследству. Возможно, они правы. Но недавно мне напомнили об участии деда и отца в одном концерте. Тогда в окрестностях Челябинска произошла катастрофа — взорвался атомный комбинат «Маяк». ЧП, по советской традиции, сразу засекретили, скрыв от людей, что уровень радиации в их городах и поселках превышен в десятки раз. Однако слухи все равно поползли. И чтобы предотвратить панику и поднять челябинцам настроение, в столице Южного Урала был высажен десант московских артистов. Знали ли Столяровы, какой опасности подвергают себя, соглашаясь на поездку? Вряд ли. Но если бы даже знали — думаю, все равно бы поехали. Ведь люди так ждали встречи с ними.
Я пошел по стопам отца и деда, служил в театре, снимался в кино, потом работал на телевидении. Занимался экспозицией, посвященной творчеству моего деда, в ней было собрано большое количество материалов. Но время сейчас такое тяжелое, что нам, к сожалению, не удалось продлить аренду помещения, в котором просидели двадцать лет. В декабре прошлого года пришлось вывезти и разобрать по домам бесценные архивы и экспонаты. Но оптимизм — наша семейная черта, и я верю, что все еще вернется на круги своя. «На круги своя» — именно так называлась последняя, недописанная книга Кирилла Столярова.
Подпишись на наш канал в Telegram