Если честно, Дусю хотел бы увидеть. Поговорить один на один. Может, мы и поймем друг друга. Все же были родными людьми почти семь лет, это немало. Зла на нее у меня нет.
— Нет и обид. Лишь непонимание: за что она так со мной поступила, буквально выбросив из своей жизни — сначала поместила в психбольницу, а затем в детский дом? Я не жалуюсь, ни в коем случае. Это не по-мужски. Больше скажу: светлых минут в нашем с приемной матерью существовании было немало.
Очень хорошо помню, как Дуся меня лечила. Я в детстве часто простужался — то кашель, то из носа льет. Мама уложит в кровать, подогреет на кухне молочко, добавит меда и масла и говорит: «Выпей! Только мелкими глотками, а то горячее, обожжешься. Осторожнее, пожалуйста!» Варила бульон, добавляла туда чесночок и сухарики. На ночь ставила мне на спину горчичники или банки. Или сварит картошку в мундире, поставит на стол, накроет кастрюльку одеялом — и меня под это одеяло засунет: «Дыши картошкой — отлично помогает!» Таблеток она почему-то не признавала — только народные средства и крепкий сон. Укутает вторым одеялом, чтобы пропотел: «А теперь, Коля, спи!» И я как-то очень быстро выздоравливал. Горло проходило на вторые сутки, а насморк через два-три дня.
Помню себя лет с трех, но детские воспоминания отрывочны. Так, наверное, у всех. Дуся была обычной мамой. Готовила, отлично получались у нее лазанья и плов, это и сейчас мои любимые блюда. На день рождения, а часто просто без всякого повода мы с ней ехали в детский магазин. В отделе игрушек Дуся жестом волшебницы показывала на полки и говорила: «Выбирай!» Это означало, что она купит мне любую игрушку. Я несся к полкам с машинками или находил пистолет, пластмассовый меч — мальчишки любят играть в войнушку. «Отличный выбор!» — смеялась Дуся.
Игрушек у меня было навалом — от нее и друзей Германовой, приходивших в гости. Дуся накрывала стол. Ужинали, пели песни, а я крутился рядом. Часов в девять вечера обычно отправляли спать — у меня была собственная комната.
Из Дусиных знакомых запомнились мои крестные. Жили они вроде в Санкт-Петербурге. Когда я подрос и решением Германовой оказался в лечебнице, в моей жизни больше не появлялись.
Не видел я больше и женщину, которую в своем детстве, вполне солнечном и счастливом, называл тетей Леной. Она была близкой подругой Дуси, и мы ездили к ней на дачу в Подмосковье отмечать Новый год, а иногда и просто на выходные. У тети Лены было два далматинца, я обожал с ними возиться. Катался по полу, смеялся, а собаки, повизгивая, прыгали вокруг. Мы с ними наперегонки бегали за мячом по дачному участку. Здорово!
Как-то проснулся рано утром от странного ощущения, будто кто-то дергает меня за носик. Открыв глаза, увидел прямо перед собой морду одного из далматинцев. Он хотел поиграть, забрался ко мне в кровать — а я не реагирую, и он давай будить, легонько покусывая за нос. Когда я зашевелился, пес, виляя хвостом, принялся лизать мне лицо. Жаль, что клички собак стерлись из памяти. Больше десяти лет прошло, это целая жизнь. Именно с тех пор очень люблю собак — самых преданных существ на свете. У меня их две.
Про крестного вспомнил еще: как-то он пришел к нам со своим сыном. Мне было годика четыре, и ему примерно столько же. Мы с ним катали машинки по коридору. Затем переместились в комнату, начали в шутку биться подушками. К нашей возне присоединился крестный, а потом и Дуся. Смеялась, схватила подушку — и давай меня лупить. Мы так веселились!
Словом, у нас с Дусей была обычная семья — как у всех. Вечерами или по выходным любили посмотреть кино. Ложились вдвоем на диван, она включала DVD, мы грызли черничные чупа-чупсы — Дуся их любила и я тоже. Пересматривали по нескольку раз «Властелина колец», все три части.
Однажды Дуся объявила: «Ты же хочешь увидеть, как снимают фильмы?!» — взяла меня за руку, и мы куда-то поехали. Вскоре я увидел много машин возле какого-то здания, внутри которого были огромный коридор и комнаты. Радуясь простору, носился как угорелый, пока не врезался лбом в шкаф. Захныкал, а Дуся подбежала, схватила на руки, обнимала, жалела. Появились еще какие-то тетушки с причитаниями «у собачки боли, у кошечки боли, а у Коли заживи». У меня богатое воображение, и я представил, что какая-то неведомая мне собачка тоже ударилась и ей больно. От жалости перехватило дыхание, заплакал по-настоящему. Тут Дуся пообещала, что сейчас мы поедем кататься на машинке, и я отвлекся от своих переживаний. Минут через двадцать действительно уже ехал на большом автомобиле, причем в кабине рядом с водителем. По-моему, это был фургон, который на съемках перевозил технику.
До того как пошел в школу, Дуся часто брала меня в театр, где она служит. Смотрел спектакли с ее участием. После них мы ходили в какой-нибудь ресторанчик. Иногда ужинали вдвоем, но чаще Германова встречалась с друзьями или знакомыми, они немного выпивали. Ничего дурного в этом не вижу — почему нет, если для настроения. Вот только мне было скучно. Я так устроен: не умею сидеть на одном месте, надо сорваться и куда-то бежать. Дуся замечала мое нетерпение и обещала:
— Подожди чуть-чуть, сейчас пойдем домой!
Проходила целая вечность, а мы все торчали за столом. Я ерзал, вопрошал в сотый раз:
— Когда уже?
— Ты спрашивал об этом три минуты назад! Скоро! — отмахивалась Дуся, продолжая разговор.
Мог схитрить:
— Уже поздно и мне пора спать!
Дуся смотрела на часы:
— Ну ладно!
Помню, как Дуся возила меня на машине на секцию карате и в бассейн. Это была спортивная школа, кажется на Ленинском проспекте. Огромное здание с круглым крыльцом, похожее на цирк. Тренер был жестким мужиком: «А теперь десять минут приседаем! Время пошло!» — гонял нас. Сразу после карате Дуся вела меня в бассейн, а сама ждала в раздевалке, что-нибудь читала — книгу или сценарий. Когда тренировка заканчивалась, она помогала мне высушить волосы и надеть пальто. Все у нас было хорошо и мирно.
— Сколько лет тебе было, когда узнал, что неродной сын Германовой?
— Она этого никогда не скрывала. В интервью открыто говорила, что взяла меня в полуторагодовалом возрасте из детского дома. Хотела именно сына, я ей сразу приглянулся — других детишек даже смотреть не стала. Но я, естественно, ребенком интервью Дуси не читал и не видел. Все это произошло гораздо позже.
На видео того времени я аккуратно причесанный, ручки на коленках, прямо образцовый малыш. И рядом Дуся. На самом деле образцовым я не был. Да и существуют ли идеальные дети?
Читать всегда обожал — один, в тишине, в своей комнате. Любимой книгой была «Синяя птица». Нравилась энциклопедия про динозавров — здоровенная, чуть не со стол размером. Я клал ее на пол и рассматривал картинки. На ночь любил слушать аудиосказки, больше всего про Братца Кролика и Братца Лиса. Сам включал, пока Дуся была в театре. И засыпал под нее.
Это пока маленьким был, она всюду таскала меня с собой. А когда стал постарше, оставляла дома одного: «Ты уже большой мальчик!» Я доставал из холодильника приготовленную ею еду, сам разогревал. Дуся могла рано утром уйти и вернуться только поздно вечером, когда я уже спал.
В пять лет Дуся отдала меня в школу. Логика у нее была такая: «Ты ведь уже читать умеешь, значит, пора». Почему так рано? Может, надеялась, что вырасту вундеркиндом? Но я не оправдал ее надежд. В театре было интересно, а в школе не понравилось. Поначалу вроде нормально, а потом понимаешь, что одно и то же каждый день. Скучно. Хотя сама школа была хорошей, и учителя тоже. Любил литературу — пятерки получал, физкультура нравилась, а по остальным предметам сплошные тройки и двойки. Звезд с неба я не хватал. Да еще хулиганистый был — и не только в школе, дома тоже.
Помню, Германова была на репетиции в театре, я сидел дома один и начал играть в войнушку. Нафантазировал, что подушка с кружевами — это вражеская крепость и крепость эту надо взять. Сам не заметил, как вышло, что из подушки полетели пух и перья. Наигрался и пошел спать. Проснулся от Дусиного крика: она вернулась домой, увидела растерзанную подушку и устроила скандал.
В моей комнате стояла двухъярусная кровать, я спал на втором этаже. Германова схватила меня за руку, сонного стала тащить вниз. Я не понимал, чего она от меня хочет. Стащила, приволокла на кухню, посадила на стул. И сказала, что сейчас покажет мне, как было больно несчастной подушке, когда я над ней измывался. Затем Дуся схватила нож и ткнула им мне в одну ногу, потом в другую — неглубоко, но царапины остались. Она смазала их зеленкой и скомандовала: «А теперь — спать!» И я пошел в свою комнату. Наутро Дуся покормила меня завтраком и сказала, чтобы не обижался, потому что она так воспитывает и вообще желает мне добра.
Окончательно наши отношения испортились, когда я стал носить из школы двойки и замечания — все чаще и чаще. Однажды вечером даю ей дневник, а там двойка по математике. Дуся была в дурном настроении, схватила ремень и принялась меня стегать. Отхлестала, я заплакал, она села рядом и сказала: «А знаешь, Коля, я тебе не мама — в доме ребенка взяла, ты был совсем маленьким!» Сидел в недоумении и размышлял: если она не мама, кто же тогда меня родил?
Я Дусю даже в чем-то понимаю. Ей, видимо, хотелось мною гордиться, но поводов не находилось. С того дня она стала лупить меня все чаще — за замечания в дневнике, за двойки, учительница ей звонила, жаловалась. И Дуся, возвращаясь из театра за полночь, стаскивала меня за волосы со второго яруса кровати и принималась хлестать ремнем. Как-то заехала пряжкой по голове, шрам сохранился до сих пор. Случалось, в ванной запирала: «Посиди и подумай над своими двойками и как их исправлять!» И уходила в свой театр. А я доставал грязное белье из корзины, клал его на пол, ложился и засыпал. Поздно вечером Германова возвращалась после спектакля, выпускала меня: «Ну, подумал? Обещаешь учиться лучше? Давай мыть руки, ужинать, а потом спать!»
Если честно, я ее тогда боялся. И даже мысли не возникало спорить или бороться. Во-первых, она была взрослой — а я ребенком. Во-вторых, я не знал, может, мать и должна так воспитывать? Мне не с чем было сравнивать.
Однажды Дуся замахнулась, я вывернулся и ее кулак угодил мне в лицо. Почувствовав странный солоноватый вкус во рту, сплюнул на ладонь кровь и передний молочный зуб. Но мне не хочется об этом подробно рассказывать. Приятного в таких воспоминаниях мало.
— Она бывала нетрезва, когда проявляла свою агрессию?
— Да, случалось.
— Делала с тобой уроки?
— Такого не помню. В разное время у меня были три няни, вот они с уроками помогали. Но надолго в нашем доме не задерживались, Германова их увольняла. Одну, кстати, за такую историю — разбросал свои игрушки в комнате, а няня (довольно молодая, лет двадцати пяти) велела убрать. Я стал капризничать, возможно из какой-то детской вредности, а няня шлепнула меня ремнем. Когда Дуся пришла вечером из театра, показал ей красную полосу: «Няня меня стукнула, а права не имела, ведь она мне не мать!» Больше эта женщина в нашем доме не появлялась. Почему Дуся уволила остальных двух, не знаю, она передо мной не отчитывалась. Вроде были неплохие.
— Евдокия Алексеевна и представитель Германовой рассказывали, что ты чуть не выколол глаз однокласснику, угрожал ей потом ножом, а еще у тебя случаются приступы гнева и ты избиваешь сам себя...
— Неправда, Дуся придумала все это, очевидно решив выгородить себя. Или чтобы от меня избавиться. Началось с того, что у нас в школе делали прививки. Медсестра заметила на моем теле синяки и ссадины, рассказала директору. Я и раньше с синяками приходил, это были следы Дусиного «воспитания». Но она велела: «Говори всем, что упал!» Я так и делал. А тут вдруг почему-то брякнул, что мама отлупила за двойки.
Германову тут же вызвали в школу. Я при разговоре не присутствовал, но как понял спустя время (из ее же интервью), она заявила, будто я сам себя калечу. Не знаю, каким образом ей удалось выкрутиться и сделать виноватым сына, но в тот же день прямо из школы она повезла меня в больницу. Не сразу понял, что клиника психиатрическая. Не знаю я, и каким образом в моей медицинской карте возник диагноз «шизоаффективное расстройство», а проще говоря — шизофрения, из-за которого меня поместили в эту самую психушку почти на год.
«Побудешь немного здесь, потом тебя заберу», — пообещала Дуся. И уехала, а я остался. Было не страшно, но скучал по дому, по своим игрушкам, да и по матери тоже. Вечерами стоял у окна и ждал: вдруг приедет? Но шли недели, а она не появлялась. Я стал привыкать к больничным стенам, пытался поиграть, побегать. Медсестра отправляла обратно в палату: «Бегать у нас, Коля Германов, запрещено!» Тогда я носил еще ее фамилию. Фамилию биологических родителей — Ерохин — вернули, когда Дуся от меня официально отказалась.
В клинике был строгий порядок. Если куда-то идти — только строем. В туалет строем, зубы чистить строем, обедать тоже. Палата на тридцать человек. Это было детское отделение — лечились ребята до двенадцати лет. Одного за воровство в психушку отправили, второй наркотики принимал, третьего — за попытку суицида, а кого-то за плохую учебу. Одних родители сдали — не справлялись с воспитанием, других детский дом туда определил. По сути психушка — это такое наказание, когда уже ни уговоры, ни ремень не помогают.
Сама больница была неплохой. Врачи — Ольга Владимировна, Евгения Робертовна, медсестры Варвара Алексеевна, Маргарита Омаровна, Антонина Викторовна — все понимающие, добрые. Веселые: «А давай-ка, милый Коля, поворачивайся пятой точкой, сделаем тебе укольчик!»
Никто не зверствовал. Мы мультики по телевизору смотрели, книжки читали, комиксы разглядывали и в игрушки играли. Школа была при больнице, почти такая же, как в моей прошлой жизни дома. Уроки — математика, русский, чтение... Тихий час, а после обеда прогулка. По сути это как санаторий, но добавьте таблетки и уколы. И время уж очень медленно течет, день — как дома три.
Как-то в больнице появился незнакомый мужчина. Точнее я его почти не помнил, а вот он меня знал. Это был родной брат Дуси — Алексей Алексеевич Германов. Он приходил к сестре, когда я был совсем маленьким, мы с ним играли. Узнав о том, что лежу в клинике, решил меня навестить. Слышал, Дуся запретила ему со мной видеться. Отчего? Понятия не имею. Но Лекс, так я называю дядю, ее не послушал — не бросил меня. Из-за этого они с сестрой перестали общаться вовсе. Он привозил в больницу сладости — печенье, конфеты... А когда меня выпустили, оформил надо мной частичное опекунство — брал к себе на праздники и каникулы. Германова же от материнских прав отказалась.
Вот этот момент запомнил очень хорошо: нашу последнюю встречу в больнице. Я смотрел мультики в палате, когда зашла дежурная и сказала, что ко мне приехали. Спустился в комнату для встреч. Ожидал увидеть Лекса, но там была Дуся. В пальто, аккуратно причесанная, с макияжем. Несколько минут смотрела на меня, я — на нее. Пытаюсь вспомнить, что чувствовал в тот момент. По-моему, ничего абсолютно. Словно таблетки и уколы выжгли все в моей душе — и эмоции, и чувства. Потом Германова, словно встряхнувшись ото сна, подала мне пакет, сказала, что там шоколад и печенье. Я взял.
— Ну, как ты тут живешь? — спросила.
— Нормально.
Разговор не клеился.
— Тебя скоро выпишут из больницы, — сообщила Дуся, — но поедешь ты в детский дом.
И ушла. А я вскоре действительно оказался в детдоме — в «Береге надежды» в Ново-Переделкино. Ехал, страшно волнуясь. К больнице-то уже привык, и вроде там было нормально. А неизвестность всегда пугает. Как меня примут? Что такое детдом, я не знал.
Было это зимой, накануне новогодних праздников и моего девятилетия — день рождения у меня третьего января. Директор распахнула передо мною дверь со словами: «Коля, добро пожаловать, будем друзьями!» Так что переживал я зря. Детский дом оказался очень хорошим. Детишек человек семьдесят, от двух и до восемнадцати лет. Воспитатели чудесные, нянечки тоже — все как родные мне стали. Нас учили готовить, столярничать, стирать вещи и убирать в своей комнате. Все знали, что моя бывшая приемная мать известная актриса, но это не имело значения. Там я был как все, обычный мальчишка. Это правильно — не нужно выделять никого и никогда.
Каждые полгода ездил в клинику — врачи наблюдали, не прогрессирует ли болезнь. Которой, убежден, на самом деле у меня и не было. В шестнадцать лет страшный диагноз с меня сняли. Я абсолютно здоров!
Лекс продолжал забирать меня в свою семью на выходные и каникулы. У него жена Людмила, сын и трое внуков. Ходили в кино и музеи, гуляли по парку. На дачу ездили — в Петушки. На компьютере любил играть, возился с их котом Сесиком. На велосипедах, на сноуборде, на роликах катались — Лекс меня учил. И на лыжах — он работал инструктором по горным лыжам. Мне у него больше нравилось, у Лекса я был как дома. Про Дусю мы не говорили никогда — а зачем?
Директор школы, где я учился еще когда жил с Дусей, приезжала ко мне два или три раза. Привозила сладости и даже денежку давала. Интересовалась:
— Как тебе здесь, не обижают?
— Нет, все хорошо.
— Все учителя из нашей школы передают тебе привет, и ребята тоже.
В детдоме было почти как в семье. Воспитательницу Надежду Игоревну я называл мамой. Если двойку получу, она стыдит:
— Коля, без знаний в люди не выбьешься!
Обещаю:
— Мам, я исправлю!
Иногда исправлял, иногда не получалось, но я старался. Мы оставались детьми — хулиганистыми, задиристыми, но незлыми.
Как-то, уже в последнем классе, с пацанами болтали перед сном. Вдруг я предложил:
— А давайте включим сказку и будем под нее засыпать!
Все оживились:
— Давай! А какую?
— «Братец Лис и Братец Кролик»! — вспомнил я детство.
И мы, семнадцатилетние мужики, нашли в Интернете эту сказку, включили. Поставили колонки, чтобы всем слышно было. Обычно любили болтать до полуночи о том, об этом... А тут пять минут — и все спят. Как отрубило. Ночная няня потом смеялась беззлобно: «Захожу в спальню, а эти жлобы, дядьки уже, сопят под сказки для трехлеток».
Утром просыпаемся, а постановка продолжается, она на повторе была. Воспитатель командует: «Подъем!» — никто и в ус не дует. Вот как сказка убаюкала! Пришлось выключить, тогда начали вставать. Весело было.
— Сергей Герман, который был гражданским мужем Евдокии Алексеевны, рассказывал, что он навещал тебя в детдоме. Это правда?
— Да, Сергей приходил. Принес как-то сладости, фрукты и передал привет от Дуси. Сказал, что она ждет внизу в машине. Подарки я взял, чего ж отказываться? А к бывшей матери спускаться не стал: занят был, играли с мальчишками в лото. Говорили, что позже Сергей и Дуся расстались — она его вроде бы выгнала. И он приезжал ко мне, мы общались. Несколько раз помогал деньгами, за что я ему благодарен. Сейчас мы тоже встречаемся, но нечасто — у меня мало свободного времени. Лекс уехал в Израиль по делам, живет пока там. Созваниваемся, интересуемся что нового, как дела... Он и его семья для меня — родные люди.
Ну а если вспоминать детдом — учился я не очень хорошо, не мое это — науки. Хулиганил, всякое бывало. Вино пробовал, даже напивался, мы баловались с пацанами в летнем лагере. Влетало от воспитателей, конечно!
В лагере встретил свою любовь. Вика тоже из нашего детдома, но попала туда позже меня, после смерти своих родителей. Мы сначала не дружили, так, общались немного. Вика старше меня на полгода. Но я раздолбай, а она куда серьезнее и взрослее, понимает, чего хочет в жизни. И меня направляет.
Симпатия появилась после совместного просмотра фильма — это был ужастик. А потом возникли чувства.
— Чем она тебя покорила?
— Добротой. Честностью. Отзывчивостью. Пониманием.
— Любовь с первого взгляда?
— Скорее с первого поцелуя! Вика интересная, красивая. К ней тянуло. А еще нам очень весело было. Началось все два года назад, и с того времени мы вместе. У нее есть своя квартира — досталась от прабабушки. Выпустившись из детдома, мы там поселились. Оба поступили в колледж, учимся на поваров. Почему нет? Хорошая, востребованная профессия. Да и поесть я люблю и готовить умею.
Мы вместе — это главное. Знаю, Вика всю душу отдаст, но сделает из меня счастливого человека. Я ей нужен, а она нужна мне. Мы одно целое. Она может быть и строгой, и ругает за мои косяки. Уж не буду рассказывать какие, но они есть у меня. Я их как могу исправляю. И исправлю обязательно.
Завели двух собак, взяли из собачьего приюта. Одна — помесь овчарки, зовут Валет. А вторая — бигль Розали. Она сразу как к нам приехала, начала писать по углам. И Валет, смотрю, следом стал безобразничать — дурной пример заразителен. А ведь раньше, пока Розали у нас не появилась, он был паинькой. Отчитываю его: «Нельзя так, ты же взрослый парень!» Слушает внимательно, даже как будто головой кивает. А через час снова две лужицы — Розали и его. Приходится убирать, ну а что делать? Стараемся чаще их выгуливать. Я так считаю: если взял ответственность за чужую жизнь — относись по-человечески к тому, кого приручил.
Ну а еще я скоро стану папой. Восемь месяцев назад Вика сказала, что ей нужно зайти в аптеку и купить тест на беременность. Тем же вечером ко мне пришли друзья из детдома, мы сидели на кухне, а Вика в комнате смотрела телевизор. Вдруг она заглядывает:
— Коля, можно тебя на пару слов?
Вышел и слышу от нее:
— Хотела сказать тебе с утра, но потом решила отложить разговор на вечер. Знаешь, у нас будет ребенок — тест выдал две полоски.
— Шутишь?
— Нисколько.
— Я стану папой! — правда, обрадовался страшно, стал бегать-прыгать. Возможно, когда интервью в вашем журнале выйдет, нас будет уже трое.
Месяце на седьмом Вика прошла очередное УЗИ в женской консультации. Сообщила, что все в порядке и малыш развивается как надо. А вечером вдруг дает мне бутылочку с молоком, на ней розовая соска:
— Попей!
Я стал пить.
— Не понял ничего? — смеется Вика.
— Не-ет, а в чем дело?
— Это намек. Какой ты недогадливый! На УЗИ сказали, у нас девочка. Дочка!
— Здорово!
Я рад девочке, но был бы рад и мальчику. Лишь бы, как говорится, здоровенький. Знаю точно, что ребенка мы не обидим и не оставим. Беременность у Вики проходит хорошо. Разве что в последние недели мучает изжога, да еще малышка пинается. Трогаю Викин живот — чувствую ножку нашей дочки.
Уже приобрели кроватку для нее, на днях отправимся за коляской. Купили комбинезончики, пижамки, ползунки — все розовенькое. Имя придумали — Эмма. Был еще один вариант, Памела, но еще точно не решили. А вот главой семьи я уже себя ощущаю. Понимаю очень хорошо, что быть отцом и мужем большая ответственность. Мне кажется, я к ней готов. Сейчас ищу работу — надо же кормить семью! Разбираюсь в машинах, умею ремонтировать. Так что, может, в этой сфере найду применение своим силам.
С друзьями из детдома общаемся. Нет такого, чтобы двери после выпускного закрылись и ты ушел в никуда. Мы все как семья. Звонят, спрашивают как дела, как Вика. Не только воспитатели интересуются, но и директор, и замдиректора. «Если, — говорят, — понадобится помощь, всегда можете на нас рассчитывать». Я им благодарен за добрые слова — но рассчитывать предпочитаю на самого себя, на свои силы. Я все-таки взрослый мужчина. К тому же семейный. Правда свадьбы у нас с Викой пока не было. Планируем, но уже после рождения малышки.
Жду квартиру от детского дома — жилье мне положено по закону. От своей доли в квартире Германовой давно отказался, хотя имел право на часть квадратных метров. Ведь Дуся получила двухкомнатную взамен «однушки» именно когда взяла ребенка, то есть на себя и на меня. Но чтобы не судиться с бывшей приемной матерью, я отказался от своей доли — написал официальное заявление, что не претендую ни на миллиметр. Пусть все останется ей.
— А с биологическими родителями не общаешься?
— Я ничего о них не знаю. Кто-то из воспитателей говорил, что у меня есть братья и сестры в других детдомах. Я их не искал — своих забот хватает, надо встать на ноги. А вот Германова... Если честно, Дусю хотел бы увидеть. Поговорить один на один было бы неплохо. Может, мы и поймем друг друга. Все же были родными людьми почти семь лет, это немало. Зла на нее у меня нет. Месяца два назад пришел к ней, Дуся открыла растрепанная, всклокоченная.
— Не узнаешь? — спросил.
Она ответила:
— Нет! — и захлопнула дверь. Но по-моему, узнала.
Как сейчас отношусь к ней? Сложный вопрос. Обиды у меня нет и никаких сыновних чувств, как вы понимаете, тоже. Не то чтобы она для меня совсем уж посторонняя... Но и не родня. По-человечески мне ее даже жалко. Но согласитесь, каждый строит свою судьбу сам. Она выбрала такой путь, без «проблемного» меня. Это ее право и ее жизнь — не моя и не ваша. Может, я и сам в чем-то виноват — не сумел быть идеальным ребенком, а ей, возможно, был нужен именно такой. Не знаю, винит ли она в произошедшем меня или себя. Счастлива ли она, я тоже не знаю. Вот вы были бы счастливы, отдав сына, пусть даже приемного, в психушку, а затем в детский дом? Я не представляю, как собаку-то можно за порог выгнать, а уж человека тем более... Но это ее выбор. У меня — свой. И я настроен на счастливую судьбу. Все трудности и беды преодолимы, если рядом любимый человек. А у меня есть Вика.
Подпишись на наш канал в Telegram