То, что стала актрисой, — не осуществление мечты, не следствие продуманного решения. Я отправилась в Москву учиться на артистку только для того, чтобы сбежать из дома.
Мой отец Петр Федорович Бохонов был кадровым военным, командиром танкового взвода. Мама никогда не работала, да и хозяйством себя сильно не обременяла. Мной и младшим братом Валеркой занималась няня, еще была помощница, которая готовила еду и убиралась. Жили мы в красивом особняке. Мама чувствовала себя барыней, избалованной и изнеженной.
Как только началась война, папа ушел на фронт. Первую похоронку получили в 1941 году, вторую — в 1942-м. А в 1943-м пришло письмо, где говорилось, что Петр Бохонов пропал без вести. Адрес отправления всегда был новый, поэтому после третьего случая мама надеялась на очередную ошибку. Всем говорила: «Петя не мог погибнуть, мы же его ждем!» Перебрались всей семьей из Львова к бабушке в Брянск. Теперь занимали половину финского домика, точнее сказать, ютились в ней, поскольку с дедушкой и бабушкой жили не только мы, но и мамины сестры Павлина, Нинка и Александра с двумя детьми. В общем, целый муравейник! Где мы там только ни укладывались спать!
Война закончилась, а папа так и не вернулся. К маме сваталось множество достойных женихов, в основном демобилизованных военных. Притащив из Германии шелка и бархат, кожаные диваны и кресла, они были людьми обеспеченными. Но, как правило, выдвигали условие:
— Оставь детей бабке, тогда подарю тебе райскую жизнь.
А мама отвечала:
— Пойду замуж только за того, кто будет любить сына с дочкой больше, чем меня!
И такой человек нашелся. Петр Васильевич Семин был водителем ЗИМа, мы его обожали и приходили в особенный восторг, когда он подъезжал к нашему дому на здоровенной красивой машине, закидывал нас с Валеркой как килек в кабину и катал по городу. К слову, дядя Петя родился в один день с моим отцом — двенадцатого июня 1911 года. Так что я дважды Петровна.
В первый класс я пошла в Брянске, меня записали в классный журнал как Бохонову. И вдруг во второй четверти старенькая учительница Анастасия Филипповна вызывает к доске: «Семина Тамара!» Я спокойно сижу, тогда она подходит, гладит меня по голове и говорит: «Томочка, ты теперь Семина». Ребята загудели, зашушукались, никто ничего не понимает, в том числе и я. Оказалось, мама расписалась с дядей Петей и он нас с Валеркой усыновил.
В тот день был какой-то праздник, когда мы вернулись из школы, мама накрывала на стол. Подозвала нас с братом и говорит:
— Деточки, это теперь не дядя Петя, а ваш папа.
— Мам, как же так?! Ты же сказала, что наш папа обязательно вернется!
И сначала я, сволоченок, а за мной и Валерка вообще перестали как-либо называть отчима. И как он терпел? Но не изменил к нам отношения, да и мы в душе продолжали его любить, а произнести «папа» не могли. И так продолжалось десять лет! Мама шла на всякие уловки, чтобы исправить ситуацию. На работу отчим уходил рано. И вот отойдет он от дома на приличное расстояние, она вдруг всплескивает руками: «Ой, забыла дать папе бутерброды! Тома, догони!» Я выбегаю из подъезда и нет чтобы окликнуть его хоть как-то, молча, задыхаясь, догоняю, хватаю за рукав: «Вот, мамка забыла передать...» Как же он смотрел на меня в такие моменты! Его взгляд как будто просил: ну назови меня, наконец, отцом!
Забегая вперед, скажу, что я все-таки обратилась к нему «папа». Когда уже училась во ВГИКе, соседка по комнате Лида Федосеева однажды говорит: «Сем, там твой отец стоит на проходной, на первом этаже». Я как услышала, почему-то страшно перепугалась, спряталась в туалете. Лидка меня оттуда выволокла, а Машка Львова еще и с лестницы спустила. Скатываясь, я в падении закричала: «Папочка!» Бухнулась ему на грудь, и оба зарыдали. Петр Васильевич привез картошку и капусту, со всеми в общежитии перезнакомился, мы устроили пир горой. Ребята потом не раз интересовались: «Сем, твой батя скоро приедет?» А он, когда вернулся домой, похвастался:
— Ой как дочка меня встретила! Назвала папочкой!
Валерка посидел, подумал и говорит:
— Ладно, прости нас. Можно я буду звать тебя батей?
Но вернусь к своей истории. Позже в нашей семье появились сначала братик Павлик, потом сестра Галочка. И все свое внимание мать сосредоточила на них. Почему она решила, что нам с Валерой больше не нужны ее забота, любовь, ласка — не понимаю. Только мы постоянно чувствовали себя лишними, балластом. А отчим нас обожал, любил так же, как своих детей.
Окончив семилетку, я перешла в восьмой класс. Мы уже перебрались в Калугу. За обучение в старших классах тогда платили сто пятьдесят рублей в год. Из-за этих денег мать меня буквально запилила: «Иди работать!» Еле доучилась в восьмом классе — и снова те же разговоры. Отчим пришел домой, я реву.
— Что случилось?
— Мамка говорит: «Иди работать или в техникум». А я хочу окончить десятый класс и поступить в институт!
— Дочка, хочешь учиться — учись!
— А как же деньги?
— Ничего, заработаю.
Кстати, навещая меня в институтском общежитии, отчим нередко совал двадцать пять рублей (сумма огромная по советским временам), но всегда просил: «Доченька, только маме не говори». А когда той не стало, собрал семейный совет и объявил:
— Тамара у нас старшая, значит, теперь самая главная.
— Пап, что ты говоришь? Только ты здесь самый главный человек!
Так и было. Я очень его любила! А потом он начал жаловаться:
— Ой, дочка, у меня что-то с желудком. Болит и болит. Даже кефир пить не могу...
— Пап, умоляю, серьезно обследуйся!
У меня съемки, не могла вырваться. Денежку высылала, часто звонила, а сама не ехала. Так и не успели проститься. Как же я переживала! Он оказался роднее всех родных.
Но я снова забежала вперед. Десятилетку оканчивала в школе рабочей молодежи, там же работала библиотекарем. Литературу нам преподавал Булат Окуджава. Его ссылка в деревню Шамордино закончилась, разрешили учительствовать в областном центре, но в общеобразовательную школу не пустили. Тоже мне, нашли политически неблагонадежного! После школы собиралась поступать в пединститут. Но однажды зашла к подружке Римке на занятие драмкружка. Их руководитель попросил меня что-нибудь прочитать. Прочитала, покривлялась, а он возьми да и скажи Римме: «Этой девочке надо учиться на артистку». И та начала вдалбливать: «Том, ну его в баню, твой пединститут! Послушайся Василия Филипповича».
В итоге я заняла у соседки тети Ани сто рублей и, оставив дома записку: «Не ищите меня и не заявляйте в милицию, уехала в Москву учиться на артистку», села в поезд. При этом про вузы, где можно получить соответствующее образование, абсолютно ничего не знала, просто собиралась подойти к доске объявлений и отыскать что-нибудь подходящее. Но судьба распорядилась по-своему.
В день приезда в столице шел дождь стеной, вымокла до нитки. Вышла на площадь перед вокзалом и прыгнула в первый попавшийся троллейбус. Он тронулся, а я от пережитого волнения задремала. Водитель растормошил на конечной остановке.
— Ой, дяденька, а можно я тут в салоне переночую? Мне завтра в институт!
— Я тебе переночую! Вот сдам в милицию!
Выгнал. Смотрю, на табличке над остановкой название: «Киностудия имени Горького». Думаю: ух ты, прямо куда надо приехала! Завернула за угол, а там — Всесоюзный государственный институт кинематографии. Дождалась утра во дворе на лавочке. После дождя штапельное платьице с юбкой солнце-клеш мятое, вместо прически на голове — ужас. В таком виде и явилась в приемную комиссию. А там говорят: «Прием документов на актерский факультет закончен, очень большой в этом году наплыв абитуриентов». И вот иду я, убитая, по коридору и думаю, что делать дальше. Домой, конечно, не вернусь. Завербуюсь, пожалуй, на Дальний Восток, на сейнер — буду ловить рыбу. Вдруг навстречу крупный усатый кавказец:
— В чем дело? Почему такая грустная?
— Да вот, документы не приняли.
— За мной!
Вернулись в приемную комиссию. Мужчина говорит:
— Надежда Павловна, возьмите документы у этой несчастной! На нее же без слез смотреть невозможно!
— Ой, Ким Арташесович, они же ходят и ходят, прими да прими. Потом ей еще и общежитие предоставь. Тебе надо общежитие?
— Надо!
— Ну вот, видите!
Мужчина оказался деканом актерского факультета Кимом Тавризяном. Если бы не он, не было бы артистки Тамары Семиной!
На экзаменах басню «Осел и Соловей» я протараторила так, что приемная комиссия очень смеялась. А набиравшая курс Ольга Ивановна Пыжова спросила:
— Слушай, а почему у тебя осел пьяный?
— Не знаю.
— Ну ладно, хорошо! Посмотри в окошко, какую картину видишь?
Я же не знала, что это тест на наблюдательность.
— Вы издеваетесь? Второй этаж! Ну, дерево стоит, дом какой-то.
— Умница. А петь умеешь?
— Не знаю, пела в роще брату и сестре романсы.
Было такое дело. Когда доходила до слов «в грудь вонзала двенадцать столовых ножей!», начинала рыдать. Галя и Павлик тоже принимались реветь. Это и исполнила приемной комиссии, а еще модную песню об Индонезии. И была принята.
Сниматься студентам категорически запрещалось. Но против моего участия в дипломной работе Рениты и Юрия Григорьевых «Дорога на фестиваль», посвященной Всемирному фестивалю молодежи и студентов в Москве, возражать не стали.
Работалось легко, картину снимали на теплоходе «Победа», курсировавшем по маршруту Одесса — Батуми. Однажды в Одессе стояла на улице в ожидании режиссеров. Смотрю, рядом маячит какой-то худой тип, бросая взгляды в мою сторону. Наконец Григорьевы подходят, и он подходит к нам:
— Ренита, Юра, привет! Вы что здесь делаете?
— Да вот, диплом снимаем.
— А кто эта красавица с вами? Просто Ассоль!
— Студентка Пыжовой.
— Меня зовут Марлен Хуциев. Хочу пригласить вас в настоящее кино, — сказал он, обращаясь ко мне.
— Большое спасибо, но я боюсь Ольги Ивановны.
— Я с ней договорюсь!
На том и расстались. Пыжова к Хуциеву не отпустила. Марлен начал снимать в главной женской роли девочку из Харькова, но был недоволен — в душу ему запала я. Он дождался летней сессии и снова пришел к моему мастеру: «Отпустите Семину, обещаю снять ее за каникулы, на занятия не опоздает». И видно, так достал Ольгу Ивановну, что та дала разрешение.
А поскольку «Два Федора» делали на Одесской киностудии, я снова попала на море, и это было счастьем! Главная роль только мешала мне! Каждый день подходила к Хуциеву:
— А завтра есть съемка?
— Слушай, что ты меня все время об этом спрашиваешь? Какие у тебя тут еще могут быть дела? Ты должна думать только о роли!
— Марлен Мартынович, я очень на море хочу!
— Господи, детский сад какой-то! Утвердил на свою голову, — ворчал он.
Мой партнер Вася Шукшин тоже не жаждал сниматься, когда Хуциев предложил ему роль:
— Я уже на четвертом курсе режиссерского факультета, зачем мне все это? Стоять по другую сторону камеры — да никогда в жизни!
Но Марлен настоял:
— Мне нужен именно ты, твои глаза, твоя походка, кирзовые сапоги.
И Васька сдался. Шукшин был чудесным человеком!
Поскольку в фильме мы играли влюбленных, многие интересуются, было ли что-то у нас с Шукшиным. Нет, каждый жил своим. У меня одно желание: только бы поскорее съемка закончилась — и на море! У Васи то же самое — поскорее к подружкам-буфетчицам Шуре и Клаве, которые его обожали, кормили-поили.
...В фильме с символическим названием «Все начинается с дороги» был потрясающий звездный актерский ансамбль: Нонна Мордюкова, Людмила Хитяева, Виктор Авдюшко, Сергей Гурзо, Иван Петрович Рыжов. И в эту компанию попали два зелененьких молоденьких артиста — Саша Демьяненко и я. Как же корифеи нас опекали, как делились опытом! Мы с Сашкой старались учиться у каждого из них.
У Мордюковой в жизни тогда случилась драматическая полоса: она разводилась со Славой Тихоновым. На съемки Нонна захватила с собой сына Вовочку, купила ему симпатичную матроску, нарядила, он выглядел настоящим кукленком, постоянно вертелся под ногами, и всем хотелось потискать его. А сама Мордюкова часто сидела в сторонке, подперев щеку рукой, и наблюдала за сыном. Вовка бегает, играет, а она вдруг пускает слезу: «Деточка моя, сиротинушка, что ж твоя мамка наделала?! Выгнала папку!» Парень только что веселился, смотрит: мамка его рыдает — и тоже начинает плакать. Тогда Нонна прижимает его к себе, приговаривая: «Не плачь, ты моя сиротинушка, кровиночка. Ну и правильно мамка сделала. Нам с тобой и без папки хорошо будет». Ой, Мордюкова — это цирк с конями!
Софья Милькина — жена и бессменный второй режиссер Михаила Абрамовича Швейцера — увидела меня в студенческом спектакле «Женитьба» по Гоголю. Я слышала, что Швейцер приступил к экранизации «Воскресения», уже шли пробы на роль Катюши Масловой, на них перебывали, кажется, все артистки Советского Союза. Но меня тоже вызвали — Милькину впечатлили мои глаза.
Когда узнала, решительно отказалась: «Нет-нет! Я всего лишь студентка, кто меня утвердит?! Даже не поеду на студию». Однокурсники уговаривали: «Сем, сходи, тебе за это заплатят, накроешь стол, погуляем, давай!» Я и согласилась, но оценивала свои возможности объективно, была уверена, что ничего не получится. Поэтому полностью раскрепостилась, никакого испуга, никаких тяжелых переживаний. И в итоге роль получила!
Съемки нередко заканчивались за полночь. Студийный газик развозил нас по домам. Как-то встали на светофоре, оператор Эра Савельева схватила меня за руку: «Не двигайся! На тебя сейчас правильно падает свет, он по-особому высвечивает твои глаза, так и буду завтра снимать!»
Позже, когда мы встречались в коридорах студии, Эра Михайловна говорила:
— Видела новый фильм с тобой. Где твои потрясающие глаза?!
— Эра Михайловна, эта претензия не ко мне, а к вашим коллегам-операторам.
— Бездари они все!
Жаль, что во время работы Швейцер и Милькина сильно рассорились с Савельевой. Над второй серией работал уже Сергей Сергеевич Полуянов, замечательный оператор, гениально снявший эпизод прохода каторжан и превративший на экране Подмосковье в Сибирь так, что отличить невозможно. Но в том, что касается крупных портретных планов, ему было трудно тягаться с Савельевой.
Я очень боялась сцены Катюши в зале суда, где она кричит: «Не виновата я!» Призналась Софье Абрамовне. И вот конец рабочего дня, Милькина предупреждает: «Завтра снимаем суд, но чтобы ты не боялась, я попрошу группу задержаться и все отрепетировать. Ночью отдохнешь, а утром спокойненько сыграешь». Я дико устала, на мне лица не было. Шла в павильон как на лобное место. Но на репетиции рванула и не заметила, что включили камеру. Швейцер похвалил: «Молодец, деточка, отдыхай, ни о чем не думай!» Утром пришла на студию собранная:
— Софья Абрамовна, давайте!
— Что?
— Снимать то, что мы вчера отрепетировали.
— Детка, да мы вчера все и сняли!
— Как?!
— Ты так хорошо сыграла! Лучше у тебя не получится.
— Лучше не сыграю?
— Нет, не сыграешь!
Я в истерику:
— Как вы могли меня обмануть?! Взрослые люди, как не стыдно! Вы... Вы!.. — понесла черт-те что! Но никто не обиделся — дело прежде всего.
В «Воскресении» был задействован чуть ли не весь МХАТ — Павел Массальский, Лев Золотухин, Анастасия Зуева... Боже, как я их боялась! И напрасно, все относились к начинающей актрисе доброжелательно. Побаивалась и Евгения Матвеева. Он успел прозвучать в экранизации «Поднятой целины», где гениально сыграл Нагульнова. А тут — князь. Все поражались, почему Швейцер утвердил на роль Нехлюдова именно Матвеева, а не какого-нибудь рафинированного аристократа голубых кровей.
Когда Матвеев начинал выжимать из себя князя — сидел, затянутый в корсет, с прямой спиной, положив ногу на ногу, и полировал ногти, Швейцер был недоволен: «Мне нужен в этой роли мужик, животное! Мне нужна звериная похоть, из-за которой он совратил девочку Катюшу». Евгений Семенович с такой трактовкой не соглашался, был с режиссером на ножах. Но в итоге они все же сговорились.
Со мной у него тоже не все было просто. Матвеев часто жаловался: «Не могу с ней работать, Семина каждый дубль играет по-новому!» Говорю режиссеру:
— Михаил Абрамович, но я же ищу.
А он:
— Деточка, ищи, репетируй, продолжай!
Евгений Семенович был дамским угодником, за мной тоже пытался ухаживать. Но быстро это дело бросил, поняв, что ничего не светит. Он вообще не мог жить без любви! Страдал, места себе не находил, если в него не были влюблены. Неважно кто — зрители, женщины, власть. Меня Матвеев звал Тосе, сокращенно от Тома Семина. Для остальных на площадке я была девочкой.
Во второй раз судьба свела меня с Матвеевым на съемках «Емельяна Пугачева». Когда режиссер Алексей Салтыков предложил роль Софьи, ответила: «Все зависит от того, кого ты утвердишь на Пугачева». Варианты были грандиозные — Высоцкий, Губенко! Но Евгений Семенович включил административный ресурс: говорят, ходил к директору студии, и худсовет убедил Салтыкова снимать именно его. Я стала отказываться от роли, тогда мне позвонил сам Матвеев:
— Тосе, ты что, не хочешь со мной сниматься?
— Не в этом дело, я не хочу сравнений с «Воскресением».
— Я тебя знаю, сыграешь так, что будет непохоже!
— Уверена. И тем не менее не хочу.
— А не боишься, что тебя потом вообще перестанут снимать?
— Это угроза?
Потом звонил еще и Салтыков, долго переубеждал, в итоге сдалась. С Матвеевым мы встречались нечасто, общих сцен было не так уж и много. Картина получилась слабенькая, проходная. Считаю, во многом из-за него.
После успеха фильма «Воскресение» позвали в «Гулящую». С Киностудии Довженко мне прислали сценарий, где героиня была падшей женщиной, которая пьет, гуляет. История почти та же — опять барин и служанка, которой он испортил жизнь! И я обратилась к Людмиле Гурченко, с которой мы подружились еще в общежитии:
— Хочешь, Люсь, поговорю с группой, чтобы вызвали на пробы тебя?
— Да я по гроб жизни буду благодарна за такие подарки!
Поговорила, Люся поехала, снялась и действительно до конца своих дней относилась ко мне с нежностью! Режиссер Владимир Шамшурин мечтал, чтобы в его первом фильме «Безотцовщина» в роли малярши Тамары, мамы главной героини, снималась Люся. Гурченко поинтересовалась:
— Там есть песня, которую я могла бы спеть?
— Нет, песни не будет!
— Тогда не хочу сниматься! Пригласи Семину.
Шамшурин ко мне: «Тома, сыграй роль!» А поскольку мы дружили, отказать не имела права. Володьки давно нет, а с его женой Тамарой мы и сегодня общаемся. Последний раз она переживала: «Ну почему лучшую Володину картину «А у нас была тишина» не показывают по телевидению?» Не нашлась, что ответить. Мировая картина, трогательная, пронзительная. Я сыграла главную роль в бабском царстве, которое образовалось в провинциальном городке в конце войны. Женщины там одна лучше другой — Любовь Соколова, Римма Маркова, Светлана Пенкина, Елена Драпеко...
У меня тоже есть любимая картина, которую не показывают, называется «Доброта». Играла там учительницу литературы, снимали в Ростове-на-Дону в настоящей школе. С ребятами очень подружилась, они доверяли мне свои тайны, даже сплетничали: «Наша историчка с ума сошла, каждый день в кримплене приходит (насколько круто было иметь вещи из этой жуткой синтетики, теперь уже не объяснить), бегает за химиком, а он женат!» После ученики просили директора: «Пусть Тамара останется у нас преподавать». Мы долго еще вели переписку и даже встречались.
Когда Леша Сахаров решил экранизировать известную повесть Василия Аксенова «Коллеги», он позвал меня на роль медсестры Даши, влюбленной в героя Василия Ливанова. Но я в тот момент снималась. И Сахаров взял другую актрису. Через какое-то время звонит: «Томочка, не складывается у меня с ней, какая-то она злая на экране. Выручай!» Приехала, говорю:
— Леш, я тебе испорчу картину. У тебя все пронизано поэзией, а я кусок прозы!
— Ну и порти!
Съемки оказались опасными, чуть не покалечилась. Когда забиралась по веревочной лестнице на вертолет, нога скользнула мимо ступеньки — как не сорвалась и не разбилась, до сих пор не понимаю. В финале Даша уезжала от любимого на дрезине. Дублера не было, пришлось осваивать управление этим транспортным средством. Дорепетировалась до того, что ногу чуть не затянуло под колесо и не оторвало. Никакой страховки на случай травмы нам не оформляли. Остался жив — твое счастье!
Мы были молодыми, озорными, задорными. Помню, как «кололи» друг друга. Когда Ваське Ливанову, которого по сюжету пырнули ножом, делали операцию, ребята щекотали его за пятки. Он-то должен был лежать «под наркозом» на операционном столе, но не выдерживал, вскакивал. Нас всех связывали чистые, дружеские отношения. Никакой зависти — наоборот, даже если не были заняты в кадре, приходили на площадку, смотрели, советовали: «Слушай, а что если тебе в этой сцене попробовать сыграть так?» Атмосфера царила во всех смыслах творческая.
На премьере «Коллег» Сахаров сказал:
— Том, я был готов, что ты «испортишь» картину, но не предполагал, что до такой степени! Все говорят только о твоей Даше: как жалко, почему Вася с ней не остался, она ведь очень хорошая, почему он ее не догнал?! Я задумывал одно, а получилось совсем другое.
— Леш, я тебя предупреждала!
С Ливановым дружим и сегодня. Так же тепло здороваемся при встречах с Васей Лановым и Олегом Анофриевым. А чудесного, потрясающего Эдички Бредуна, который играл моего жениха, уже нет с нами... Как же с ним легко работалось! Понимали друг друга с полуслова. Он ушел рано, не дожив до пятидесяти. Брак с Изольдой Извицкой оказался не слишком счастливым: ревность, актерская невостребованность...
Актеры, особенно большие, часто люди с расшатанной психикой. Когда сердце рвется на куски, нервы натянуты словно струны, алкоголь дарит обманчивое состояние спокойствия. Принял и подумал: да пошли вы, в гробу я вас всех видел! И вроде отпустило. Кто-то может пить литрами — и ничего! Женя Евстигнеев, игравший влюбленного в меня мужчину в мелодраме «Еще люблю, еще надеюсь», без рюмки коньяку автомобиль не водил! Я беспокоилась:
— Что же вы делаете?!
— Том, я пока не выпью, за руль не сяду!
И гонял по Москве как сумасшедший! А для кого-то алкоголь — беда...
С Изольдой Извицкой мы ездили на кинофестиваль в Аргентину. Нас там буквально носили на руках. С «Сорок первым» она исколесила полмира, а дома оказалась никому не нужной. Режиссеры не хотели с ней работать, боялись срывов. Дамир Вятич-Бережных позвал меня сниматься в шпионский детектив «По тонкому льду», а я отправилась к директору «Мосфильма»:
— Пожалуйста, уговорите худсовет утвердить на эту роль Извицкую. Вас послушают. Только не говорите никому, что это я предложила. А то начальник актерского отдела и так меня ругал, что отказалась сниматься в «Трембите».
— Боюсь, Извицкая подведет.
— Поверьте, не подведет, ручаюсь. Как только услышит, что ей предлагают роль, соберется.
Так и случилось. Вятич-Бережных потом меня даже похвалил: «Ты совершаешь благородные поступки».
Мне было не жалко делать такие подарки. Чурсину вообще породила! Сценарий «Донской повести» прислали мне. Открыла первую страницу и прочитала: в сарае лежала пьяная изнасилованная баба, подол ее платья задрался на лицо. Тут же закрыла сценарий и сказала: «Я лично не знакома с Людмилой Чурсиной, но думаю, вам подойдет она». Как же меня потом ругал Женя Леонов!
«Журавушку» ей тоже подарила я. Съемки еще не начались, но режиссер Николай Москаленко в течение месяца звонил мне среди ночи и обсуждал, как я должна играть ту или иную сцену. Задолбал! В конце концов не выдержала его напора:
— Все, не хочу у вас сниматься!
— Ты дура от такой роли отказываться? — грубым он был страшно.
— Чурсину позовите!
Предложений было много, и я легко отказывалась. Как же долго уговаривал меня Ярополк Лапшин, приступавший к съемкам «Угрюм-реки», сыграть Анфису! Но я бросила: «Когда-нибудь еще встречусь с этим именем». Лапшин перестал со мной разговаривать, не здоровался даже спустя многие годы. Евгений Весник вообще чуть не убил: «Ты что, идиотка? В каждом кадре все любовались бы твоими глазами, а не ее!» Да, Анфису сыграла Чурсина, а о моей Анфисе речь впереди.
Поскольку после «Воскресения» посыпались роли-клоны Катюши Масловой, прибежала к Швейцерам (так все звали Михаила Абрамовича и Милькину): «Спасайте!» Так я получила роль комсомолки из леспромхоза Арины в фильме друга Михаила Абрамовича Владимира Венгерова «Порожний рейс». Расстраивалась: сценарий писал потрясающий писатель Сергей Антонов, почему же текст такой корявый? После Толстого все не то! Несколько сцен играли с Юматовым, Жорка был недоволен:
— Слушай, Том, ты кого играешь?
— А что?
— Ты же комсомолка из леспромхоза! А как ты смотришь? Какими глазами? Все, ты давно уже не Маслова! Что за взгляд с поволокой?! Что за развязная манера?!
Но я сумела себя перенастроить. Замечательная получилась картина, потрясающий коллектив! Оператор Генрих Маранджян талантливо все снял, Исаак Шварц написал изумительную музыку, Жора Юматов, Саша Демьяненко, Света Харитонова отлично сыграли, а еще там был Анатолий Папанов. Он играл такую дубину, без смеха смотреть было невозможно! Я по роли постоянно на него злилась, раздражалась, но вместо этого хохотала. Режиссер не выдержал:
— Прекрати ржать!
— Не могу!
— Смотри на Папанова!
— Не могу!
«Кололась» жутко! Снимали на берегу Финского залива, здоровья не жалела, стояла на пронизывающем ветру одетая бог знает во что, холодная, голодная, ужас!
После «Воскресения» у меня никогда больше не было кинопроб, ни в одну картину. Просто предлагали роль, а я либо соглашалась, либо отказывалась. Исключение составил только фильм «День счастья». Иосиф Хейфиц отсмотрел уже двенадцать актрис — ни одна не подошла. И тогда оператор Генрих Маранджян предложил:
— Вызовите Семину.
— Это девочка из «Крепостной актрисы», которая бегает там в золотых одеждах?
— Да.
— Нет, ни за что, видеть ее не могу!
Но он доконал режиссера, вызвали. Правда, Хейфиц пошел навстречу оператору, только чтобы от меня отделаться, предложил не сцену из сценария, а как студентке — разыграть этюд: «Представьте, что вам сообщили по телефону неприятное известие. Как выйдете из ситуации?» И пододвинул аппарат. Ну, думаю, я тебе покажу! Схватила трубку и такое устроила! Сначала у меня градом лились слезы, потом я истерически смеялась. Генрих потирал руки: «Что я вам говорил? Она все может!» А я просто развлекалась, и роль досталась мне.
Когда настал крайний день озвучания, сказала:
— Иосиф Ефимович, это действительно был сплошной день счастья, не хочется с вами расставаться.
— И у меня такое же состояние, — ответил он.
Алеша Баталов, с которым мы снимались, был любимым актером Хейфица. Баталов был безгранично благородным в профессии, я постоянно твердила ему: «Леша, ты сам себя ставишь в тень, всю энергию отдаешь партнеру. Мне этого не надо! Не мешай себе в кадре». С нами снимался Валентин Зубков — тоже замечательный актер.
Еще в картине играл Николай Крючков. С ним мы подружились на всю жизнь. Звала его батей, он меня — дочей. Опекал, переживал из-за моих проблем, иногда даже поругивал. Я отказалась сниматься в четырехсерийном фильме в Германии, хотя давали самую высокую ставку. Крючков не одобрил:
— Доча! Заработала бы денег, купила себе люстру!
— Бать, не могу. Швейцеры запускают «Время, вперед!», предложили роль. Не имею права им отказывать.
«Время, вперед!» снимали в течение четырех месяцев в Керчи, немецкая группа уговаривала:
— Будем присылать туда за вами самолет!
— Спасибо, но я так люблю Милькину и Швейцера, так многим им обязана, не хочу, чтобы они постоянно волновались, где я, что со мной?
На этот раз играла у них комсомолку тридцатых годов на коммунистической стройке. То, что она должна ходить босая, придумала сама:
— Михаил Абрамович, у нее единственная пара туфель, она приходит на работу, разувается и ставит их в сторонку, потому что вечером ей идти в них на танцы.
— Детка, ты что, обалдела?! Разобьешь себе ноги в кровь, кругом щебенка! Ты же будешь носиться по ней с тачкой.
Но я рискнула. В картине, тоже в главной роли, снималась Инна Гулая, талантливая, уникальная, нежная, трогательная актриса. Глаза — два громадных озера, в которых, казалось, уже тогда отражалась ее печальная судьба. Было в ней что-то необъяснимо странное, иногда она замыкалась в себе, взгляд начинал блуждать, чувствовалось, что Гулая не здесь, а где-то далеко. На лице появлялась печать трагедии. В итоге она и случилась: муж Инны Гена Шпаликов, гениальный сценарист, покончил с собой. Мы были знакомы по ВГИКу. Страшного ухода мужа Гулая не перенесла: ее жизнь тоже оборвалась рано — душевная болезнь, невостребованность в профессии, забвение. Жаль...
Сниматься в фильме Юлия Карасика «Человек, которого я люблю» меня уговорила Эра Михайловна Савельева. И я не пожалела, потому что работать с Жженовым одно удовольствие. По сюжету его сына играл ученик девятого класса Женя Герасимов, которого Георгий Степанович по-отечески опекал.
Все дамы были влюблены в Женьку. Ангелочек, глазищи бездонные, ресницы длинные! По роли ему нужно было шевелить ушами, и он научился! Однажды Жженов среагировал на меня по-мужски. Я просто сидела в кадре, смотрела ему в спину. Вдруг он поворачивается, а у него щека дергается: «Слушай, не могу выносить твой взгляд! Перерыв!»
А что я, немецкая шпионка Таня, вытворяла в фильме «Один из нас»! Там героя Юматова спаивали и делали компрометирующие фотографии с моей героиней. Жорка еле успевал дух переводить: «Ну ты даешь!»
Мне везло на партнеров — все они замечательные артисты, корифеи экрана, многие стали моими друзьями. Особенно те, с кем пришлось играть любовные сцены. Нередко знакомилась с их женами, выспрашивала, что мой партнер любит, что не любит. Так было с Вадькой Спиридоновым в «Вечном зове». Помню, снимаем любовную сцену, в которой Анфиса с Федором валяются в лесу на траве, обнимаются... И так несколько дублей. Закончили, второй режиссер Валентина Владимировна просит:
— Тамарик, дорогой, подойди — там за камерой стоит и плачет Валя.
— Какая Валя? — после страстей, которые только что бушевали, сразу и не сообразила.
— Жена Вадима.
— А мне-то что? Пусть плачет, я на работе.
— Ну подойди! Жалко тебе, что ли?!
Подошла:
— Добрый день, Валя, очень приятно, я — Тамара.
— Мне тоже очень приятно, — а сама шмыгает носом.
— Да ладно тебе, нужен мне твой Вадька! Приедем в Москву, я вас с моим Володей познакомлю, может, еще и подружимся!
И мы действительно дружили семьями. Володя притащил Вадима на дубляж, когда не было ролей. Вадька великолепно работал. Он был замечательным актером, смелым, сильным мужиком, жаль, что так рано ушел. А с Валей продолжаем дружить.
В Дуване нас разместили по квартирам. Однажды Андрюха Мартынов поздно возвращался из гостей от Ады Роговцевой и проходил мимо пивного ларька. Будка называлась «мордобойкой». Пива там не продавали, только какую-то бормотуху. Действовала она убойно, народ через одного тут же валился в никогда не просыхающую возле будки лужу. А те, кто еще мог держаться на ногах, оголтело лезли в драку. Мы, так же как и все в округе, носили телогрейки: от аборигенов не отличишь. И местное хулиганье приняло припозднившегося Мартынова за своего — напали, начали мутузить. Он кричит:
— Ребята, только лицо не трогайте, я артист, мне завтра сниматься!
— Артист, говоришь?! Ну, мы тебе устроим!
И пырнули ножом, спасла Андрюху телогрейка, слава богу, обошлось.
После нападения на Андрея Мартынова, чтобы история не повторилась, в Белорецке Вадим Спиридонов пригласил на разговор в гостиницу местного авторитета. Тот привел целую компанию. Стол накрыли, нормально сидели. Вдруг у одного из кармана выпал нож! Вадька как закричит: «Ты почему, сволочь, в гости с ножом пришел?!» Такое ему устроил! Не испугался. После этого мы стали самыми уважаемыми людьми в городе — больше артистов пальцем не тронули.
«Вечный зов» снимали с большими перерывами. После окончания работы над первыми сериями минуло четыре года. Я живу нормальной цивилизованной жизнью, и тут мне сообщают: запускаемся, первый съемочный день начинаем со встречи Анфисы с Кирьяном на вокзале, где она находит безногого мужа. Прошу Ускова с Краснопольским:
— Ребята, вы с ума сошли?! Я отвыкла от этих тряпок, валенок. Давайте начнем с каких-то проходов, чтобы вернуться к образу.
— Тамарик, дорогой, начальник станции дает нам время только сейчас, потом поезда пойдут по расписанию. Жемчужинка наша, ты рванешь на сто двадцать процентов!
— Я, конечно, рвану, но тут же и концы отдам. Понимаете, какого нечеловеческого напряжения требует эта сцена?!
— Тамарик, нам некуда деваться! Вперед!
Операторы встали на изготовку, я пошла по шпалам и вдруг мимо меня со свистом пролетел совсем не запланированный поезд. Упав от возникшего ветра на колени, крикнула операторам: «Снимайте!» Один испугался и убежал: эту сумасшедшую вот-вот под колеса затянет! Другой, с нервами покрепче, камеру не бросил. Состав промчался, я встала, шатаясь, добралась до Андрюхи и схватила его так, что он аж задрожал! Когда увидел мое лицо, слова застряли в горле! Так мы сыграли знаменитую сцену, во время которой у всех зрителей без исключения рекой льются слезы. На озвучании Мартынов бился, бился, потом закричал: «Берите черновой вариант! Пусть будут слышны помехи, это жизнь!» Режиссеры в итоге так и сделали.
На этом экранная история Анфисы и Кирьяна заканчивалась, но мне она казалась незавершенной, не хватало финальной точки. Тем более что в романе Анатолия Иванова была сцена у колодца, где бабы спрашивали про родившегося ребенка:
— Да как же он тебе, Анфис, заладил мальчонку? Без ног-то...
А та им отвечала:
— А ноги в этом деле не главное, бесстыдницы!
Хоть убейте меня, считала, что без этого эпизода не обойтись. Ну и пристала к режиссерам:
— Миленькие, давайте снимем сцену у колодца!
— Тома, отвяжись!
В последних военных сериях у них шли сплошные казни, расстрелы, взрывы. А я не отступала, ребята прятались: «Ой, опять идет! Господи, куда нам деваться от нее?!» В конце концов Усков и Краснопольский от меня ошалели, сдались: «Найдешь, куда вставить эпизод, снимем!» Промучилась неделю, но нашла. Режиссеры потом меня благодарили: «Какая же ты умница! Это как глоток свежего воздуха среди ужасов войны, распахнутая форточка».
Создатели «Вечного зова» были удостоены Государственной премии, а Тамара Семина в список не попала. Мне передали слова Ускова и Краснопольского: «У нее хороший характер, она не обидится». Но я обиделась, впервые.
Тогда меня не сильно волновали награды и звания, но они оказались нелишними сегодня, когда артисты получают нищенские пенсии, многим просто не на что жить. Да и капиталов мы не накопили — больших заработков у советских актеров не было. Несколько раз я снималась в международных проектах, так там актеры из Румынии и Монголии получали больше нас. Почему? Мы никогда ничего не просили, не предъявляли государству никаких претензий. Теперь думаю: зря! Самые бедные люди — несколько поколений советских киноактеров, которые золотыми буквами вписали свои имена в историю кино. Они оказались на обочине, выброшенными из жизни. Спрашивается, за что мы так любим профессию, которая столь варварски с нами обходится?
«Матерь человеческая» стал первым монофильмом в советском кино. У меня была сложнейшая роль женщины, которая во время войны пыталась выжить на пепелище. Я постоянно в кадре. Выживать приходилось не только моей героине, но и мне. Ходила по снегу босая, в рваном ситцевом платье, пожарные машины бесконечно обливали водой — по сценарию была дождливая осень. Как я выдерживала?! Мерзла страшно, но даже отогреться в ванне не могла, в гостинице не было горячей воды.
В картине задействовали множество животных, четырех коров и лошадь привезли с бойни. Я должна была снять с копыта лошади подкову, подцепить ее топором. Боялась до ужаса! Говорила режиссеру Лене Головне:
— Не стану этого делать! Лошади будет больно!
— Тома, это все равно что стричь ногти.
И вот стоит передо мной худющее создание. Иду ей навстречу, заглядываю в глаза: «Умоляю, помоги! Мне надо вот этим топором снять у тебя подкову. Я очень боюсь!» Обхожу лошадь сзади, она провожает меня долгим взглядом и поднимает левую ногу. Группа застыла в изумлении. Я сковырнула подкову, лошадь выдохнула: а-а-ах!
По сценарию героиня находила еще и баранов. Как же любило меня это стадо! Увидят, бегут, я наклоняюсь, чтобы их погладить, а бараны начинают облизывать мое лицо. Умнейшими оказались животными!
В одном из эпизодов в ноябре пришлось искупаться в Доне. Группа стоит в валенках, шапках-ушанках, тулупах на берегу, а я голяком плыву в ледяной воде, не чувствуя ни рук ни ног. Режиссер кричит:
— Ой, Томочка, как здорово, ты еще улыбнись, как будто она услышала, что петух кричит!
— Леня, я сейчас камнем под воду пойду. Какой петух?!
Кончилось это для меня не очень хорошо, сильно болела. Уже во второй раз. До этого плавала в ледяной реке на съемках картины «Инженер Прончатов». Вот такой я придурок! Кому по большому счету были необходимы эти «подвиги»? Ведь когда заболеваешь, о них сразу забывают, ты становишься никому не нужен.
Мы снимали в станице Вешенской, по соседству с нами Сергей Бондарчук работал над картиной «Они сражались за родину» с Шукшиным в одной из главных ролей. Дошли до эпизода, когда моя героиня Мария, найдя останки молоденького солдата, копает могилу, чтобы предать их земле. Снимали с шести утра и до заката, было очень тяжело эмоционально, а ассистент оператора Настя все твердила: «Не надо снимать эту сцену, не надо — потеряем близкого человека!»
Вернулись в гостиницу, оператор Дима Коржихин отправился на почту звонить в Москву на студию, узнать, не случился ли брак при проявке отснятого материала. Появляется вскоре зеленого цвета и говорит нам упавшим голосом:
— Шукшин умер...
— Как?! Он же был рядом с нами!
Съемки, естественно, продолжились, в Москву попрощаться с Шукшиным не отпустили никого...
Когда автор повести Виталий Закруткин посмотрел фильм, встал передо мной на колени и зарыдал: «Томочка, я не писал такой трагедии! Что ты со мной сделала?!»
...Володя Прокофьев был моим однокурсником. На занятиях танцами нас поставили в пару. Он постоянно не попадал в музыку, не держал ритм. А доставалось за это в основном мне. Я расстраивалась, много раз просила педагога: «Дайте другого партнера!» Намучилась страшно.
После первого курса нас отправили на целину. Я могла не ехать — на Московском фестивале молодежи и студентов была премьера фильма «Дорога на фестиваль», где у меня главная роль. Но пообещала однокурсникам, что присоединюсь к ним. Ребята поразились, когда я появилась: мало кто верил, что сдержу слово.
На целине и завязался наш с Володей роман, который продлился сорок восемь лет. Невозможно ответить на вопрос, за что я его полюбила. Вот полюбила — и, как выяснилось, на всю жизнь. У Прокофьева был бешеный темперамент и жуткий взрывной характер, возможно из-за того, что в его жилах текла и польская кровь.
Моя свекровь Станислава Иосифовна жила вместе со своей сестрой Саломеей. В их доме все дышало изысканностью. Стол накрывался по всем правилам, с серебряными приборами и салфеточками. Станислава Иосифовна делала замечания по любому поводу. Володина сестра Тамара недоумевала: «Как ты можешь терпеть?! Ее педантизм жутко раздражает!» Но я на такие мелочи внимания не обращала. По большому счету свекровь меня любила как родную и это было взаимно. К счастью, мы никогда не жили вместе. Когда поженились, сначала снимали комнату.
После института Володя попал в штат Киностудии Горького, а меня взяли в штат «Мосфильма». Я уже успела сняться в кино и автоматически попала в труппу Театра киноактера. В ту пору он гремел, на его сцену выходили кинозвезды, любимцы публики — от Нонны Мордюковой до Владимира Дружникова. Там шли потрясающие спектакли, собиравшие аншлаги. Мосфильмовские режиссеры подчинялись железной установке: в первую очередь снимать штатных актеров студии. Поэтому труппа Театра киноактера никогда не сидела без работы. Меня звали в спектакли, но я много снималась. А еще следовала наставлениям Ольги Ивановны Пыжовой: «Ищи себя новую». Если подобную роль уже играла, не соглашалась.
Участвовать в концертах «Товарищ кино» тоже не рвалась. Однажды поехала в какой-то город, посмотрела на номера коллег, и их уровень меня не впечатлил. Никого не осуждаю: актеры ездили, зарабатывали, публику собирали исправно. Я не захотела, постоянно пролетала мимо денег, как будто они мне были совершенно не нужны.
Вспоминаю смешную встречу на концерте с композитором Шаинским. Он долго меня разглядывал, потом подошел с предложением:
— Слушай, Том, давай сыграем вместе, я — Хозе, ты — Кармен!
Слава богу, в тот момент сидела:
— Володя, но все же со смеху помрут!
— Так на то и рассчитано!
Но не случилось, а сыграть ужасно хотелось.
С Мариной Алексеевной Ладыниной мы повстречались в спектакле «Русские люди» по Симонову. Она меня сильно полюбила, я тоже нежно к ней относилась: Ладынина была чудесная, трогательная и очень несчастная. Увы, это участь однолюбов, она так и не смогла выбросить из сердца Ивана Александровича Пырьева. На старости лет часто звонила: «Радость моя! Что-то грустно, вдохните в меня!» И вот по часу, а то и больше я «вдыхала». Каждый раз Ладынина заканчивала разговор одной и той же фразой:
— Тамарочка, радость моя, умоляю, читайте Салтыкова-Щедрина!
— Зачем? С тем, о чем он написал, я сталкиваюсь каждый божий день!
Общались и с Лидией Николаевной. Смирнова позвонила, когда вышли ее мемуары:
— Тамарочка, я книгу написала, стала ее снова читать, получается, выгляжу как проститутка.
Каюсь, не сдержалась:
— Что вы натворили?! Всех превратили в своих любовников! Эти мужчины давали вам право склонять их имена?
Смирнова обиделась.
Моим коллегой по Театру киноактера был Марк Бернес. Когда он случайно узнал, что мы с Володей мыкаемся по углам, пошел за нас хлопотать. Через какое-то время позвонил: «Тамарочка, скоро вас вызовут, чтобы вручить ордер на квартиру». Как же я обрадовалась! Но пока шли бюрократические процедуры, Бернес умер... И все моментально переигралось! Сказали: вам положена пятнадцатиметровая комната в сталинском доме в квартире с еще двумя соседями. Когда получили ордер, оттуда еще не выехала старая жиличка. Пришла ее поторопить, а у той в красном углу развешены иконы. Помогая их снимать, обнаружила полчища клопов. Не выдержала: «Как же вам не стыдно устраивать такое Богу!» В той комнатке мы провели три года. Поскольку я много работала, «Мосфильм» решил улучшить мои жилищные условия. Звонят:
— Мы пробили вам двухкомнатную квартиру в Бескудниково.
— А где это — Бологое иль Поповка?
— Что за ирония?! Нормальную даем квартиру!
И действительно, кухня оказалась большой. Превратила ее в симпатичную столовую, повесила веселенькие занавески, развела цветы в горшках. Квартирка стала уютной, удобной, но зимой там было жутко холодно. Одна радость: автобус останавливался прямо у дома и ехал до Киностудии Горького. Володя тогда много работал на дубляже, смены начинались в семь утра.
Я старалась не совмещать съемки, не распылялась, но выдался год, когда работала сразу в нескольких картинах. Мотаться на окраину Москвы становилось все труднее, пошла в дирекцию «Мосфильма». И нас приблизили к центру — переселили на Олимпийский проспект, где я и живу.
Отношения в актерских семьях не всегда складываются гладко. Один из супругов вырвался вперед, у другого карьера забуксовала — вот и повод для профессиональной ревности. А там и до скандала недалеко. Объективно говоря, я оказалась более удачливой, чем Володя, хотя он был человеком очень талантливым. Но актерская судьба — та же лотерея. Мне повезло, не раз вытягивала счастливый билетик. Володе было не по себе, я это видела. Но никогда ни намеком не давала понять, что чем-то лучше мужа. Шла по жизни, ощущая себя студенткой, которой всегда есть чему поучиться.
В моей фильмографии немало любовных сцен. Знаю, как мужья к ним относятся. Понимая, что жена играет роль, мужчине все равно неприятно это видеть, даже актерам. Поначалу Володя ревновал меня к партнерам, я успокаивала: «Бог с тобой! Как можно?! Это же понарошку». Потом стала просить: «Порепетируй со мной, что-то ничего не получается». И он с радостью проходил все эпизоды, пропускал роли моих партнеров через себя, давал советы, становился соавтором. Это нас сильно сближало. При первой же возможности знакомила мужа со своими коллегами по съемочной площадке.
Когда снималась в «Крепостной актрисе» в Павловске, Володя приехал на один день поздравить меня с Восьмым марта. А он, где бы ни появлялся, моментально всех очаровывал, особенно женский пол. Директор картины предложил: «Пусть он останется, поживет с тобой». А для меня там сняли целый дом, опекали, ухаживали. Володя усомнился: «Как я останусь? Работа на дубляже ждет!» Тогда директор картины дал телеграмму на студию Горького: «В связи с производственной необходимостью прошу отпустить актера Прокофьева на съемки фильма «Крепостная актриса». И муж месяц провел со мной. Даже в марте стояли лютые морозы, Володя видел, как я мерзла в капроновых перчатках, белых тапочках на кожаной подошве, которые намокали после первого дубля, в шубе, встававшей колом и совсем не спасавшей от холода. А мне требовалось изображать радость от встречи с любимым. Муж меня очень поддерживал.
Был он со мной и в Подмосковье, где снимали «Коллег». Заменил актера, который подвел группу: сыграл эпизодическую роль водителя. Долго отказывался, поскольку дал себе слово в кино вообще не сниматься, Володе нравилось работать на дубляже, он делал это виртуозно. Но я уговорила. Он приезжал ко мне почти во все экспедиции.
Работа забирала все силы, их не оставалось на то, чтобы впадать в депрессию, о чем-то сожалеть... Часто приходилось сниматься с большим количеством детей, легко находила с ними общий язык. Да и брат Павлик нарожал мне племянников. Всегда помогала им и сегодня не забываю.
Володе было немного за пятьдесят, когда он тяжело заболел. Инсульт. Просила врачей:
— Только скажите, чем ему можно помочь! Достану любые лекарства, добьюсь приема у любого светила медицины!
— Тамара Петровна, медицина бессильна. Вашему мужу осталось от силы пара месяцев. У него нет желания жить...
Разве я могла смириться?! Купила Володе новый свитер и отправилась в реанимацию. Конечно же, туда никого не пускали, но на мое счастье, дверь в отделение почему-то забыли запереть. Вошла в палату, где в полубессознательном состоянии лежали несколько человек, отыскала своего, наклонилась над кроватью: «Володечка, смотри, какой я тебе свитер купила! Выздоравливай скорее, наденешь его, и пойдем гулять. Только тихо, никому об этом не говори!» Как будто он был способен с кем-то поделиться...
Тут в палату вошла медсестра:
— Кто вас сюда пустил? Немедленно уходите!
— Сейчас, сейчас.
На следующий день врачи зафиксировали в состоянии мужа положительную динамику. Володя стал возвращаться к жизни. Эту историю помнят в больнице. Муж потом рассказал: «Лап, все я слышал и даже подумал — если она мне новый свитер купила, значит, верит, что выкарабкаюсь. Не должен был тебя подвести!»
Я продолжала работать. Звонит режиссер Александр Михайлович Файнциммер: «Томочка, я так тебя люблю, но нигде не снимал. Сыграй у меня в детективе «Трактир на Пятницкой» певичку». В детективе?! Да хоть табуретку! А я в то время была занята у Шамшурина в картине «А у нас была тишина», которая начиналась с того, что моя героиня, получив похоронку, валялась в обмороке. И после всех этих сирот, слез, соплей, мне предлагали появиться на экране в шелках и бриллиантах! Конечно сразу же согласилась.
«Мы, — говорит Файнциммер, — пробуем Леву Дурова на героя (его потом сыграл Костя Григорьев), приди в шестой павильон, подыграй Левочке». Как же я кайфовала, как куражилась! Что мы там с Дуровым устроили — оторвались по полной! Полстудии сбежалось на нас посмотреть. Под занавес оператор Вронский изрек: «Какая она певичка? Давайте рассмотрим ее на более серьезную роль». Дали сценарий: «Будешь читать, обрати внимание на отца Василия, это в перспективе ты. Мы его сразу же пристрелим, а роль перепишем в женскую». Так я сыграла бандершу.
На экране встретилась с потрясающим Глебом Стриженовым. Володя очень с ним дружил. Тот снялся в «Гараже», а когда дошло до озвучания, приболел. Группа ждать не могла. Зная, насколько блестяще мой муж озвучивает зарубежных звезд, Глеб попросил его выручить. Мало кому известно, что в «Гараже» он говорит Володиным голосом. Глеб тепло относился и ко мне. Спектакль «Гроза» в Театре киноактера, где я играла Катерину, смотрел одиннадцать раз. Так я ему там нравилась! А я все просила постановщика Григория Рошаля:
— Не хочу играть «луч света в темном царстве», поручите мне Варвару.
— Успеешь!
С Костей Григорьевым в «Трактире на Пятницкой» мы были в полном восторге друг от друга. Он говорил: «Когда играешь с тобой, слова не требуются». Жаль, что у этого талантливейшего актера, поэта, сценариста, такая жуткая судьба. Кто-то проломил ему голову прямо в ресторане Дома актера. Больница, реанимация, инвалидность, смерть в полном одиночестве...
Удивляет, когда зрители говорят: «Как же прекрасно вы сыграли в «Участке»!» А что там от моей роли осталось? Рожки да ножки! Володя сильно болел, практически не вставал с постели. И вдруг режиссер Саша Баранов предлагает сыграть в сериале вместе с потрясающими актерами. Я так ему благодарна, смогла оплачивать лечение мужа. Правда, полноценно сняться не получилось — Володе становилось все хуже. Попросила Сашу передать мои сцены Татьяне Догилевой, она их и сыграла. Но не жалко, Таня сделала это талантливо!
Володя прожил не несколько месяцев, а около восемнадцати лет. Его не стало более одиннадцати лет назад...
Сегодня ко мне все чаще обращаются с просьбой: украсьте нашу картину! Я соглашаюсь: хорошо, постараюсь, украшу! Кино — вирус, от которого нет противоядия. Если ты его поймал, никогда не сможешь избавиться, даже несмотря на унижения, которые приходится терпеть при утверждении на роль, на безденежье — ведь актерская профессия непредсказуема: то всюду зовут, то вдруг о тебе забывают. Сколько мы знаем порушенных судеб, сколько трагедий... К счастью, это совсем не моя история. Будем жить улыбаясь! Попробуйте — станет легче.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки интерьерный салон премиум-класса «Флэт-интерьеры».
Подпишись на наш канал в Telegram