Незадолго до ухода Эдика в очередной раз показывали «Морозко». В больничном холле у телевизора собрались пациенты, в кресле привезли из палаты и его. На экране молодой, красивый Иванушка пел «Расступись, честной народ» — а Эдик безучастно смотрел мимо. Казалось, он был уже где-то далеко.
Если всю мою долгую жизнь разбить на эпизоды, каждый из них мог бы начинаться с фразы «Если бы знать...»
В войну, в 1943-м, мы с родителями оказались в эвакуации в Баку. Жили в центре города на проспекте Сталина, в доме № 65. Осенью я пошла там в первый класс. Это было лихое, голодное время. Единственной отдушиной стал кинотеатр, где крутили «Волгу-Волгу». Я смотрела этот фильм, наверное, раз сто! Особенно мне понравилась письмоносица Стрелка. Она лихо отплясывала лезгинку, гоняла на велосипеде, а под титры про нее пели: «Орлова, Орлова! Играет и поет! Орлова, Орлова! Играет эту роль!»
Однажды кто-то из соседей сказал, что актриса со своим мужем режиссером Григорием Александровым остановилась в «Интуристе». Начиная с этого дня я во главе целой ватаги сверстников дежурила возле гостиницы, ожидая, когда же наконец появится наш кумир. И вот из дверей выходит блондинка в красивом пальто и на высоких каблуках. Это была Она! Мы, окружив ее, бежали следом, а я во весь голос радостно распевала: «Орлова, Орлова! Играет и поет!» На всю жизнь запомнила, как она идет вдоль железных прутьев забора, за которым цветут кусты олеандра. Сначала Любовь Петровна улыбалась, потом ей, видимо, шумная процессия надоела. Она остановилась, угостила нас конфетами, а мне сказала: «Девочка, мне очень приятно, что ты меня знаешь и любишь. Я тоже тебя люблю, как и всех моих зрителей. Хочешь поговорить — пожалуйста, но кричать на всю улицу некрасиво...» Как мне стало стыдно! И конечно, никакого разговора уже не получилось. Если бы знать...
Много лет спустя, в 1974 году, я снималась в картине Александрова «Скворец и Лира» в роли светской дамы. Разведчицу Лиру играла Орлова. Так спустя тридцать лет судьба вновь свела нас.
Любовь Петровна, несмотря на возраст (а ей уже было за семьдесят и она болела), не давала себе поблажки. Даже репетировала в туфлях на каблуках. Впрочем, представить ее на съемочной площадке и в перерывах в удобных тапочках было просто невозможно. Я издали наблюдала за ней и искренне восхищалась: ну ни капли звездности! Помню, Орлова попросила ассистентку принести кофе. Мне-то казалось, что ее желание должно выполняться немедленно, а ждать пришлось долго. Но она ни слова не сказала медлительной сотруднице. Любовь Петровна была очень общительной, удивительно простой и доброжелательной, постоянно подходила к нам, актрисам, занятым в эпизодах. Я все же решилась и сказала: «А я давно вас знаю. Помните, в сорок третьем вы жили в «Интуристе» в Баку? Мы, дети, мучили вас, а я пела «Орлова играет и поет!» Конечно, она ничего не помнила, но из вежливости улыбнулась...
Сыграл ли тот давний случай в моей жизни какую-то важную роль, нет ли — не знаю, но я с детства мечтала сниматься в кино и петь, как Любовь Орлова. Взрослые меня всегда называли артисткой. После школы решила поступать во ВГИК, хотя при этом понятия не имела, что надо как-то специально готовиться к творческому экзамену. Но возле института кинематографии увидела такую страшную толпу, что испугалась и пошла в театральное училище при Малом театре. Но и там тоже народу тьма! Я растерялась. В коридоре познакомилась с двумя красивыми девочками — Микаэлой Дроздовской и Ольгой Бган. Мы потом вместе учились на одном курсе во ВГИКе. Правда Бган пришла к нам позже, посреди учебного года, уже сыграв главную роль в фильме «Человек родился». Речь зашла о том, кто и чем намерен удивить экзаменаторов.
— Ты что читаешь? — спросила Ольга.
— «Песню о Соколе».
— Понимаешь, это из школьной программы... — покачала она головой. — Лучше возьми повесть Катаева «Я сын трудового народа». Там есть хороший кусок — встреча брата с сестрой.
Я поблагодарила за совет и побежала в библиотеку за книжкой. И с этим отрывком, считая себя уже вполне подготовленной, вернулась во ВГИК. А там среди абитуриентов прошел слух, что председатель приемной комиссии любит, когда поют «Тучи над городом встали». И когда Владимир Белокуров попросил меня продемонстрировать вокальные данные, тут же затянула эту песню...
И вот наступил день объявления результатов. Подхожу к институту, сердце от волнения готово выскочить. Ищу себя в списке, а в глазах все плывет — ничего не вижу! Рядом со мной стоит прелестная девушка, привстав на цыпочки.
— Простите, вы не поможете мне найти фамилию Будкевич?
Она посмотрела и обернулась с улыбкой:
— Поздравляю тебя, Инга! Я тоже прошла.
У нее было необычное древнегреческое имя Ариадна, а фамилию носила папину, немецкую — Шпринк. Мы обнялись на радостях. А потом вновь и вновь искали наши фамилии: все никак не могли поверить своему счастью. Ара стала известной актрисой, зритель знает ее как Ариадну Шенгелая.
В 1954 году во ВГИКе ради эксперимента объединили актерский курс Владимира Белокурова с режиссерской мастерской Михаила Ромма. В ней учились Саша Митта, Вася Шукшин и Андрей Тарковский. Совместных занятий у нас было мало, встречались в основном на общих лекциях. Зато будущие режиссеры приглашали нас, будущих актеров, сниматься в своих курсовых работах, что было очень удобно. Валя Виноградов, например, взял меня и Шукшина, Тарковский — Ару Шпринк.
Для студентов устраивали просмотры, иногда мы по пять фильмов в день смотрели. Однажды в Доме кино оказалась на балконе рядом с Андреем Тарковским. Нам показывали какую-то картину на христианскую тему. Я ничего не понимала в происходящем и то и дело теребила Тарковского:
— Андрюша, а кто это? А это что за человек?
Он терпел-терпел, а потом раздраженно буркнул:
— Библию надо читать!
Наш актерский курс был необыкновенным, ярким, талантливым, но у многих однокашников судьба сложилась трагически. Наш староста Юрий Ягодинский в двадцать три года повесился в общежитии. Тело надо было перевезти в Горький, денег на это не было. Тогда друзья пристроили его на заднем сиденье «москвича» — так и ехали четыреста километров. Стас Хитров много пил, что и привело его к печальному результату, как и Ольгу Бган. Микаэла Дроздовская во время съемок в Орджоникидзе погибла, получив ожоги при пожаре в гостинице, Вадим Новиков покончил с собой. Если бы знать...
Но тогда, в юности, конечно никто и предположить не мог, что будет с нами дальше. Жизнь впереди — и надо торопиться наслаждаться ею! Неподалеку от ВГИКа открыли универмаг, который стал местом паломничества наших модников и модниц. Два студента-оператора купили там куртки, похвастались — и все побежали за такими же. Потом на прилавки выбросили чешские бежевые полуботинки. С тех пор девчонок нашего курса можно было узнать по одинаковой обуви. Как-то мы с Арой и Людой Карауш поехали на рынок. Они купили себе розовые косыночки из кроличьего пуха, а я — целое боа! Родители меня баловали. Когда училась на третьем курсе, отец, оставивший военную службу, купил мне каракулевую шубку. Но в это время я уже была замужней дамой. Мы с Арой первыми выскочили замуж: вначале я, потом она...
В первый же год учебы мы подружились с ребятами с третьего курса режиссерского факультета. Эльдар Шенгелая, сын Нато Вачнадзе, снимал квартиру неподалеку от института. У него часто собиралась шумная компания, пили вино, присланное из Грузии, закусывая его чурчхелой и орехами. Вскоре я заметила, что Эльдар всерьез влюбился в Ару. А за мной поначалу ухаживал Леша Сахаров, его однокурсник. Однажды он провожал меня домой, взял руку, чтобы поцеловать, и сделал замечание: «Инга, надо обязательно делать маникюр!» Больше я с ним не встречалась.
А потом у меня начался роман с однокурсником Эдуардом Изотовым. Он был очень домашним и ухоженным. На вступительные экзамены пришел со своим аккомпаниатором, чем поразил приемную комиссию. А когда он запел, все просто попадали: высокий, красивый, с ослепительной улыбкой, да еще и обладал таким ярким и сочным баритоном!
Белокуров у нас на курсе поставил «Анну Каренину». Ариадна была любимицей Владимира Вячеславовича, и он дал ей главную роль, Эдик играл Вронского. Вот это была пара! Ара в платьях девятнадцатого века из скромной, хрупкой девочки превращалась в писаную красавицу. А Эдику с его ростом и молодецкой выправкой очень шел военный мундир.
О романе с ним мечтали почти все девушки курса. А тот ходил гоголем, ни на кого не смотрел. На втором году обучения мы с Эдиком стали готовить отрывок. Постоянно были вместе: лекции, репетиции, опять лекции. И так с девяти утра до глубокой ночи. Иногда в перерывах всем курсом закрывались в аудитории. Эдик садился за пианино и начинал играть что-нибудь бравурное, а мы с удовольствием пели или танцевали. Обедали в институтской столовой. Изотов обожал шницели, хотя по студенческим меркам стоили они недешево. Его даже так все и звали — Шницель. Но семья Изотовых была состоятельной, у него всегда водились деньги.
Когда занятия заканчивались совсем уж поздно, Изотов провожал меня до дома. Помню, идем с Юлей Цоглин от ВГИКа пешком до проспекта Мира, а рядом Эдик, который всю дорогу хохмит. Мы с ней буквально за животы держались, от смеха останавливались через каждые пять минут... И так получилось, что хохмили-хохмили, дружили-дружили и додружились. И у меня, и у него это была первая любовь.
Эдик часто бывал у нас дома. Мама моя прекрасно готовила, а он любил поесть. И позже не раз повторял: «Я и женился-то на Инге из-за тещиных пирогов!» Но встречаться нам было особо негде. Даже поцеловаться — и то проблема. Иногда мы запирались в аудитории, но вечно кто-нибудь в самый неподходящий момент начинал ломиться. Однажды дверь настойчиво пытался открыть декан, мы затаились, боясь, что нас застукают и выгонят из института. Когда родители куда-нибудь уезжали, Эдик оставался у меня, что по тем временам считалось крайне неприличным. Но я секрета из этого не делала, и мама сильно нервничала. А вот Эдик своим родителям врал, что едет с друзьями на базу отдыха. Наконец мы решили пожениться. Тайно. Нам по двадцать — взрослые уже! Имеем право на самостоятельный выбор. Это был июнь 1956 года, только-только окончен второй курс.
Несмотря на штамп в паспорте, продолжали жить раздельно — до последнего все скрывали. Память рисует такую картину: я иду вдоль нашей спортивной площадки, на ней Эдик мяч гоняет. Кричу:
— Привет, муж!
Он в ответ рукой машет:
— Привет, жена!
Но настал день, когда мы наконец объявили о нашем браке. Мика Дроздовская затащила меня в угол и, сгорая от любопытства, шепотом спросила:
— Инга, расскажи, ну как?
А я ей:
— Может, ты мне расскажешь КАК?
Она когда еще поступала во ВГИК, была при кавалере и наверняка узнала все раньше меня...
И только родители Эдика долго ничего не знали. Он очень боялся реакции матери. Анна Иосифовна была категорически против моей кандидатуры. Рядом с ними в военном городке жила генеральская семья, с которой связывала тесная дружба, вот она и прочила сыну в жены их дочку Милу. А тут какая-то Инга! Когда мы еще только начинали встречаться, Эдик повез меня к своим на дачу в Опалиху. Анна Иосифовна встретила меня холодно, явно почувствовав опасность. За столом сидели в гнетущем молчании. «Можно хлеба?» — она подает корзинку, а сама даже не смотрит в мою сторону. Ни одного вопроса не задала, сидела поджав губы. Просто с ума сходила, что на моем месте не Мила! А отцу Эдуарда Константину Иосифовичу я понравилась. Он как мог пытался сгладить ситуацию. Изотов-старший был полковником, родители хотели, чтобы сын продолжил семейную традицию и стал военным. Получается, он дважды ослушался: сначала во ВГИК поступил, а потом на мне тайно женился.
Я мечтала о настоящей свадьбе. Уже и отрез белого муара на платье купила, получив гонорар за фильм «Улица молодости». Попала в картину студенткой третьего курса. Однажды на один из студенческих показов приехали Хуциев и Миронер, после чего пригласили меня и Василия Шукшина на пробы в Одессу, где должны были проходить съемки. Был теплый сентябрь, бархатный сезон. Вася поехал в стоптанных сапогах, в которых он и на лекции ходил, — другой обуви у него не было. Шукшин на курсе вообще считался белой вороной: старше всех, приезжий с далекого Алтая, жил в общежитии. У нас же учились в основном москвичи — все выпендривались, модничали...
Сидим как-то с местными ребятами на берегу моря прямо напротив Одесской киностудии. Гляжу, Вася идет по пляжу. В сатиновых трусах по колено, в одной руке — сапоги, в другой — одежда. И трогательно, по-детски щурится на солнце. Думаю, он море тогда вообще в первый раз увидел. Заметил меня: «Во сколько у нас сегодня проба?» А когда отошел, приятели удивленно спросили:
— Кто это?
— Однокурсник.
Они даже не поняли, что это актер, думали, какой-то местный мужичок.
Вскоре в Москву пришла телеграмма: я утверждена на роль Нины, а Васю в фильм не взяли. Дело в том, что «Улицу...» снимал Феликс Миронер, а поскольку сценарий он писал совместно с Хуциевым, тот тоже присутствовал на пробах. Но Марлен Мартынович, который запускался с фильмом «Два Федора», разглядел в Васе своего будущего главного героя и, возможно специально, отговорил Миронера снимать Шукшина, для себя его припас...
В Одессе я и купила отрез на платье. Мои родители готовились справить свадьбу как положено, но мама Эдика категорически отказалась в этом участвовать. А потом я куда-то уехала, за мной — Эдик, время прошло, так и не отпраздновали. И остался отрез белого муара на память...
В дипломном спектакле «Три сестры» я играла Ольгу, Наташу — Мика Дроздовская и Арка по очереди. Ариадна уже ждала ребенка. А тут у меня те самые съемки в Одессе, я пропускаю одну репетицию за другой. И курс восстал: «Почему Будкевич снимается, а мы тут вкалываем?!» Особенно бушевали Люда Карауш и Кирилл Столяров со своей женой Ниной Головиной. Они со мной даже на репетиции не разговаривали.
— Пусть уходит с курса! — кричал Кирилл.
— Я тоже тогда уйду! — заявил Эдик в знак солидарности.
Мой вопрос подняли на собрании, на котором Белокуров решил меня наказать и отобрал роль Ольги. Когда экзекуция закончилась, я стояла в коридоре и горько плакала. Людмила Гурченко, которая училась годом старше, подошла и стала утешать: «Да не обращай ты внимания. У меня были такие же проблемы. И ничего, пережила». Люсю чуть не отчислили за съемки в «Карнавальной ночи». А тогда она с ребятами пошла к Белокурову защищать меня, и Владимир Вячеславович смягчился:
— Есть Анфиса, нянька, старуха восьмидесяти лет. Будешь ее играть?
— Буду!
Всех девчонок затягивали в корсеты, взбивали прически, а мне замазывали зубы черной краской и рисовали морщины, нацепив седой парик...
Жили мы с мужем у моих родителей, Эдик пришел к нам со своим любимым аккордеоном. Поступив в институт, он начал сниматься. В двадцать лет стал самым молодым членом Союза кинематографистов. У нас обоих была интересная работа. Так что получилась типичная актерская семья: муж — на свои съемки и концерты, я — на свои, с маленькой дочкой, которая родилась в 1960-м, сидела моя мама. А вот свекровь меня просто воз-не-на-ви-де-ла и все мечтала, что мы разойдемся. Даже рождение внучки ее не смягчило. Когда мы жили уже отдельно на Щукинской, Анна Иосифовна ходила в соседний подъезд на курсы кройки и шитья. И ни разу не заглянула проведать Веронику...
Нас с Эдиком почти никогда не было дома. А встретившись ненадолго, взахлеб рассказывали друг другу новости. Муж очень скучал по мне, из киноэкспедиций писал письма: «Ингушка, моя любимая! Если ты не приедешь ко мне — развод!» Я выступала с Театром массовых представлений Ильи Рахлина, объездила весь Советский Союз. Была ведущей программы и объявляла таких звезд, как Лисициан, Шульженко, Зыкина, Кобзон. Мы собирали стадионы. Конечно, хотела работать в кино, но...
Я окончила ВГИК в 1959-м. Как раз в это время играла роль в фильме «Любовью надо дорожить». Съемки проходили в Минске, а я — Будкевич, отец мой белорус. И студия «Беларусьфильм» сделала заявку в институт, чтобы меня к ним распределили. Обещали сразу же дать квартиру. Но я отказалась: «Ни за что не уеду из Москвы!» В самом деле, что буду там делать? У меня же здесь мать, отец, муж, и к тому же я беременна!
После рождения Вероники снова пришла на Киностудию Горького:
— Я хочу работать.
— Минск — прекрасный город, поезжай туда.
Так и сидела без ролей. В один из очередных визитов на студию ко мне подошла ассистент Сергея Герасимова Клеопатра Сергеевна, сказала, что тот снимает фильм «Журналист», и обратилась с неожиданной просьбой: «Ну-ка, покажи пузичко. — Я подняла кофточку. — У нас эпизод есть. Очень хороший... Будешь показывать стриптиз». По сценарию герой Юрия Васильева, советский журналист, в Женеве, опустив монетку, смотрит в автомате стриптиз. Я стала отказываться, но она успокоила: «Не волнуйся, там все прилично. Заодно с Герасимовым и насчет работы поговоришь».
Едем в автобусе на съемку на Клязьминское водохранилище. Я в плаще, без грима, на голове косынка. Рядом сидит Сергей Аполлинариевич. И все на меня посматривает. А потом вдруг шутит:
— Вы в таком виде и будете сниматься?
Я засмущалась. Но он принял серьезный тон:
— Инга, а как вообще ваши дела?
— Никак...
— А где вы?
— Нигде...
— А на что же вы живете? На какие шиши?
— На шиши.
Он покачал головой.
Приехали на место. Показалось, что на съемочной площадке собралось пол-Москвы. На берегу поставили шатер. Герасимов объяснил мне: «Понимаешь, надо, чтобы ты показала стриптиз по-немецки». Я вышла в пеньюаре, спустилась по лестнице, медленно сняла его, потом стала расстегивать лифчик. «Снято!» — кричит Сергей Аполлинариевич. Он остался очень доволен дублем, поблагодарил группу и меня при всех похвалил: «Это же надо, я ей сказал «по-немецки», и она очень точно попала!»
Возвращались на том же автобусе. «Не понимаю, — громко возмущался Герасимов. — Артистка, все схватывает с полуслова. Вгиковка! Это что же они творят? — и ко мне поворачивается: — Так, во вторник приходи». Недели через две меня зачислили в штат Киностудии Горького. И снялась я там более чем в шестидесяти картинах...
Надо же, и как он запомнил, что я вгиковка? Впрочем, был один сюжет. В институте мы с Васей Шукшиным готовили отрывок из «Поднятой целины»: я — Лушка, он — Давыдов. У меня коса до пояса, веснушки на носу, на сцене стог сена, за кулисами Кира Столяров «соловья поддает». Ночь. У нас свидание. В нашей сцене Вася дописал диалог к Шолохову:
— Лушенька моя, ты как цветок, у тебя даже веснушки пахнут. Знаешь, как пахнут?
— Как?
— Свежестью. Росой.
— Так и должно быть.
— Почему?
— Да потому что я — красива-а-а-я! — и целую его.
А я знала, что после одной из репетиций Шукшин ходил к Ромму жаловаться, мол, Будкевич не профессиональна.
— Почему? — удивился тот.
— Она отказывается целоваться!
И я решила «отомстить».
На экзамене Сергей Герасимов сидел рядом с Роммом. И вот играем мы сцену свидания. Вдруг я так жарко поцеловала Васю, что тот от неожиданности застыл на месте и забыл текст. Тогда я крепко прижала его к себе и на ухо стала подсказывать. Мы целуемся и целуемся в стогу сена под соловьиные трели Столярова, а зал взрывается аплодисментами. Успех был громким, говорят, и Герасимов похвалил. Вскоре нас с Васей вызвали в Ленинград на пробы в фильм «Поднятая целина». Но в итоге режиссер Александр Иванов отдал роли опытным актерам Людмиле Хитяевой и Петру Чернову. А с Васей мы как-то встретились через много лет. Он уже был известным режиссером, писателем, актером. Подарил мне книжку с дарственной надписью: «Инге Будкевич. За неслучившуюся любовь...»
В 1964 году Эдик сыграл в фильме Александра Роу «Морозко». Съемки проходили в Ялте и подмосковном Звенигороде, куда я с маленькой Вероничкой приезжала проведать мужа. После премьеры на него обрушилась бешеная популярность. Так бывает только в сказке: утром проснулся, открыл глаза — а ты уже знаменит!
В сказочного красавца Ивана влюбились тысячи советских девушек. Ему писали письма, обрывали телефон, подбегали на улице за автографом. Он стал ездить с концертами, у него был свой ансамбль. Мы купили потрясающую блестящую серую ткань под его голубые глаза и сшили концертный костюм. А еще после «Морозко» Эдику предложили целую программу — выступать с хором и ансамблем «Березка». А это поездки за границу, валюта. Но подготовкой программы надо было серьезно заниматься, а Эдик все откладывал — у него же и так все хорошо! Стоит ему выйти на сцену, отвесить низкий поклон и сказать: «Привет вам от Ивана из сказки «Морозко»!» — как зал устраивает овацию. Его коронными номерами были песни «Выйду на улицу», «Ой, мороз, мороз». А когда в конце он пел «День Победы», все рыдали.
Мужу все давалось без труда, удача сама шла в руки. Но он не был карьеристом, не гонялся ни за званиями, ни за длинным рублем. Его вполне устраивало, что он снимается в кино, играет в театре, выступает с концертами. После выпивает с друзьями. Чего еще человеку нужно?! А мне кажется, он был достоин большего. Ведь Эдик обладал редким актерским талантом. Долгие годы играл на сцене Театра киноактера. В мюзикле «Целуй меня, Кэт!» тринадцать лет был единственным исполнителем роли Фреда. Нина Агапова была его партнершей. Когда на поклон выходил статный красавец-блондин в кожаном костюме, дамы в зале громко кричали «Браво!». Со временем у Эдика проявился и комедийный талант: играл Скалозуба в «Горе от ума». Его голос заслуживает отдельной похвалы — именно он озвучивал Олега Видова в фильме «Всадник без головы».
Изотова и до «Морозко» не раз снимали в кино, но участие в этом фильме стало вершиной карьеры. Через пару лет сыграли с ним в фильме Роу «Огонь, вода и... медные трубы» уже вместе. Я — царевну, Эдик — гармониста. Мы купили кооперативную квартиру, машину, ездили с дочкой к морю. Казалось, судьба отведет нам много безоблачных лет, а в конце, как в каждой сказке, можно будет сказать: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день». Если бы знать...
У нас был студенческий брак, а таковые — опыт показывает — обычно изначально обречены, но мы умудрились прожить вместе двадцать три года. Во-первых, у нас рос ребенок, во-вторых, мы так редко виделись, что не успевали друг другу надоесть. Трудно сказать, что Эдик был примерным отцом. Просишь с дочерью погулять, у него один ответ: «Мне некогда!» Он по знаку зодиака Скорпион, астрологи говорят, что у них тяжелый характер, но мне так не казалось. Другое убивало. Эдик не был для меня плечом, на которое можно опереться. Зять, по выражению моей мамы, оказался никудышным: дома либо играл на аккордеоне, либо лежал на диване — все. Он себя очень любил, мало того — он себе еще и очень нравился. «Погляжу я на себя — / Cам себе отрада. / Не косой и не рябой, / А такой, как надо!» — пел в «Морозко» Иванушка, а на деле — слова-то про самого Эдика.
Я им гордилась! Нравилось даже то, что у мужа столько поклонниц. Как иначе — он же у меня красавец! Эдик шикарно одевался, шил костюмы у Шапиро — известного портного, я ему крахмалила белоснежные рубашки. У него не было никаких проблем. Но они были у меня. Сколько трудов приходилось прикладывать и нервов тратить, чтобы его с печки все время сгонять...
Как-то Эдик уехал в другой город с концертами. Обещал вернуться дня через три. Накануне встречаю одного актера, с которым они выступали.
— О, а вы что, уже здесь? А Эдуард где?
— Не знаю. Он вроде с Ферапонтовым был...
Муж ночевать так и не пришел. Звоню утром Ферапонтовым, а он там. Я их прошу: «Вы только не говорите ему, что я звонила». Вечером вваливается собственной персоной:
— Инга, встречай мужа!
— Где ты был? Отдыхал, что ли?
— Ты что? Работал, еле живой от усталости.
А я молчу...
Между нами начали возникать скандалы, по поводу и без. В основном они касались бытовых вопросов, сцен ревности мы не устраивали. Как там у Маяковского: «Любовная лодка разбилась о быт...»
Собираюсь к отцу на кладбище. Муж лежит на диване. Прошу его отвезти на машине — «Не могу, устал». А добираться далеко, с пересадками. Мы с матерью покупаем цветы, садимся на троллейбус, нам еще на электричке ехать, потом от станции идти прилично пешком. Подъезжаем к Окружной, вдруг кто-то сзади бибикает, оглядываюсь — Эдик догоняет. Видно, совесть заела. А вот еще случай: однажды прилетаю из солнечного Ташкента вся в цветах и дынях. Выхожу из здания аэропорта. Ночь. На такси огромная очередь. Из автомата звоню Эдику, прошу приехать за мной во Внуково и слышу привычную песню: «Инга, да я уже машину в гараж поставил, разделся. Ну что ж делать? Возьми такси». А гараж-то у нас под окнами! Еле втиснулась в переполненный автобус со своими сумками, их передавали через головы пассажиры. У аэровокзала, на автобусной остановке, он меня все-таки встретил. Оказывается, Вероника устроила скандал отцу, мол, как тебе не стыдно, ну-ка, поезжай быстро за матерью!
Сделать что-нибудь его не допросишься, легче самой. Вот я все на себя и взвалила. Даже ремонт собственноручно делала. Пока муж был в отъезде, оклеила обоями квартиру, плитку положила. Возвращается он со съемок.
— Вот только плинтусы остались, — прошу. — Покрась, пожалуйста. Устала...
— Нет, Инга, ты начала, ты и закончи. Я все равно так не умею. — И к дивану...
Мне исполнилось сорок три. Мы с Эдиком живем вместе как бы по инерции. Чувства давно охладели. Так бы, наверное, все и оставалось до старости, если бы я не влюбилась. До сих пор себя виню: не разведись мы тогда, может, того кошмара, который случится в будущем с Эдиком, и не было бы. Если бы знать...
Однажды на Киностудии Горького собрали всех артистов и сказали: «Вы ничего не делаете, только к кассе два раза в месяц ходите. А надо ставить спектакли, устраивать вечера, выступать с концертами». И вдруг в зал входит директор студии, а с ним — молодой человек. «Юрий Мастюгин, режиссер», — представляет его начальство.
Как глянула на Юру, аж сердце остановилось. Я буквально потеряла рассудок. Со мной такого никогда не было. Оказывается, вот она какая, настоящая любовь! Потом постоянно спрашивала у Юры:
— Я в тебя сразу влюбилась, а ты?
— Отстань! — смеясь, отмахивался он.
До сих пор когда звоню ему, шутливо интересуюсь:
— Ты меня?..
— Да.
Он уже знает, что я имею в виду: «Ты меня любишь?»
Наши тайные отношения длились года два. Юрий был в процессе развода, у него росла дочь. Давно уже жил отдельно, и мы встречались у него в квартире в Кузьминках. Действительно, оказалось, что я никого до него не любила. С Эдиком было другое. Двадцать с лишним лет прожила с мужем как во сне и только сейчас проснулась. Он был свой, родной, теплый. И поженились совсем юными. Ну что мы тогда понимали в чувствах, сексе? Я не собиралась ничего менять в своей жизни. А Юра как-то сказал: «Инга, послушай, у тебя взрослая дочь. Что-то неправильное происходит. Какой пример ты показываешь девочке? Или мы расстаемся, или будем вместе навсегда».
О моем романе знала Клара Лучко. После Юриного предложения я решила с ней посоветоваться.
— Встречаемся, и хорошо. Зачем замуж-то выходить? — приводила свои, как мне казалось, веские доводы.
Но она возразила:
— Понимаешь, Инга, и все-таки разница есть... Тут все другое: ты жена, вы вместе живете, а не где-то встречаетесь тайком. Это разные вещи. Обязательно выходи замуж. Поверь мне.
До сих пор благодарна ей за эти слова...
Когда в очередной раз из-за какой-то ерунды поскандалили с Эдиком, я объявила, что ухожу от него. Он не поверил. Сто раз же разводились! Одеваясь в прихожей, объявляли Веронике:
— Все, мы пошли разводиться!
— Счастливо, пока! — спокойно говорила она.
Погуляем, поговорим, возьмем бутылочку вина и возвращаемся вместе домой. Дочь открывает дверь и смеется: «Да я знала, что вы помиритесь». Но в тот раз я была настроена серьезно.
— Мы разводимся. Мне уже за сорок, не собираюсь с тобой в игры играть! Хватит!
— У тебя кто-то есть?
— Есть!
— Хорошо, ладно!
Он с перекошенным лицом кинулся к телефону, набрал какой-то номер и сказал: «Ира, я еду к тебе». Видно, рассчитывал, что испугаюсь, начну выяснять, кому звонил. А я, наоборот, только обрадовалась, что у него кто-то есть, и спокойно сказала: «Очень хорошо. Иди к Ире». Эдик сел в машину и уехал. Но в сердце поселилась тревога. Мне было жалко его. Позже я даже просила наших друзей найти ему подходящую приличную женщину, хотела отдать в хорошие руки. Вокруг Эдика вертелось много дамочек, жаждущих увести Изотова из семьи, мне потом рассказывали, сколько их к нему липло. А он как уехал к Ире, так у нее и остался. Новая жена, Ира Ладыженская, работала монтажером на киностудии, как-то делала ролик к его выступлениям. Она была его старинной поклонницей, смотрела на Эдика с обожанием и говорила: «Ты как Кларк Гейбл!»
У меня сохранилось письмо, которое я написала брату в Канаду с эпиграфом «И на старуху бывает проруха». И дальше: «Вот, во-первых, подали на развод с Эдиком. Назначили на второе апреля. Это последнее. Это жить или не жить. Я его совсем не люблю, у нас просто нетерпимость друг к другу, каждодневное уничтожение. Нет ни уважения, ни даже общих интересов... Он всю жизнь старается натянуть одеяло на себя. И под этим одеялом давно спит один, а я в другой комнате с Вероникой. По-моему, у меня жизнь еще не кончилась, я еще ничего, веселая. И все же, имея ничтожный характер, когда всех и все жалко кроме себя, я бы не решилась и до сих пор, если бы... Если бы не пора пришла, она влюбилась. Но я серьезно: не влюбилась, а полюбила в первый раз в жизни. Никогда не думала, что и меня могут полюбить по-настоящему. Боюсь верить в это до сих пор, хотя это так и есть. К нам на студию пришел новый режиссер, удивительный во всем, даже в отношении ко мне и Веронике, и к матери, и к Джерику, и к вам. Он снял картину «Кровь и пот», которая получила главный приз на Всесоюзном фестивале в Ашхабаде. Даже наш министр Ермаш отметил его массовые сцены в фильме на уровне Бондарчука и Озерова. Его звать Юра, ему сорок один год. Все наши бабы повлюблялись. Я оказалась неоригинальной. Он меня очень любит...»
Мы с Эдуардом развелись. Наконец-то все успокоилось: у него было много интересной работы, он занялся дубляжом зарубежных картин, женился на Ире. Спустя время они вместе к нам на дачу приезжали. Эдик сидел за столом очень напряженный и все косился на Юру. Долго не мог поверить, что произошедшее с нами — правда. Думал, что я его так воспитываю. А когда поверил, оказывается, очень переживал. Мне об этом рассказала Ладыженская.
Понемногу я совершенно изменилась. Стала самой собой, настоящей. Начала по-другому говорить, мыслить. С Юрой мы женаты уже почти сорок лет и не расстаемся ни на минуту. Каждый день его прошу: «Давай писать сценарий о нас с тобой. Такой любви на свете не бывает». Он недавно болел, я его спасала, с того света вытащила...
А спустя четыре года после нашего развода с Эдиком произошла беда. В тот роковой день я была в тон-студии, дублировала какой-то фильм. Вдруг подходит знакомый актер:
— Привет! Слышала, твоего бывшего в милицию замели?
— Как? Зачем?
— Да он со своей Ирой менял валюту у кафе «Лира», их и взяли с поличным. У Эдика в сапоге тысячу баксов нашли.
Это был гром среди ясного неба! Во времена Андропова за валютные операции давали большой срок. Оказывается, Ира с Эдиком купили земельный участок, собирались построить дачу. Денег не хватало, вот они и решили заначку поменять на рубли. На «дело» Ладыженская поехала с бывшим мужем, тот сидел за рулем, взяли с собой и Эдика, спрятав доллары в его сапоге. Расчет был на то, что Изотова все знают и, случись что, отпустят. Но у кафе их уже ждала милиция. Эдик и тюрьма — понятия несовместимые. Он такой законопослушный, честный... Зачем, зачем он с ними поехал?
Звонит вечером Вероника.
— Эдика арестовали, — плачу в трубку.
— Что делать? — спрашивает она.
Надо было действовать. Но как? Вероника уже окончила ВГИК, снималась в кино, за ее плечами были роли в фильмах «Тайна «Черных дроздов» и «Похождения графа Невзорова». Она ждала ребенка. И помощи от нее ждать не приходилось. Кроме меня и мамы Эдика помогать ему было некому. Я бросилась на Киностудию Горького к Герасимову, помня, как он когда-то выручал меня.
— Он не виноват, понимаете, мы сколько лет прожили и не знали, что такое доллары! Он понятия не имел, во что его втягивают. Правда, поверьте!
Сергей Аполлинариевич выслушал и пообещал:
— Я постараюсь.
Звоню в назначенный день, а Герасимов совсем другим, ледяным тоном говорит: «Вы меня подвели... Он, оказывается, давно занимается валютой. И был у них на учете». Я обмерла. Получается, я его обманула?! Ну как объяснить, что это недоразумение, что на учете в милиции был первый муж Ладыженской?! Герасимов повесил трубку.
Осталась надежда на то, что удастся смягчить приговор. Мой Юра написал прошение в защиту артиста Изотова, и я пошла в Театр киноактера собирать подписи. В холле сидели Николай Крючков и Лева Поляков.
— Николай Афанасьевич, подпишите письмо в защиту Изотова.
Он тут же подписал. А Лева вдруг зло сказал:
— Это ты его посадила... Бросила его!
Тут же парировала:
— Да-да, конечно я. А ему только вчера два годика исполнилось.
Крючков Полякова знаком остановил, мол, не болтай ерунды. Потом с этим письмом стояла у кассы, где актеры получали зарплату, все подходили и подписывали. А вот Нонна Мордюкова отказалась: «Не подпишу, и все!» Не говори мне, мол, даже о нем. Я ходила к Рыбникову и Аллочке Ларионовой, рассказала им, что Нонна отказалась. «Инга, не волнуйся, — сказала Алла. — Завтра буду в театре, упрошу. У нее, наверное, что-то дома случилось, настроение плохое». Но потом перезвонила и сказала, что Мордюкова своего решения не изменила.
Я все время вспоминала слова Левы, они больно задели. Может, он прав? Чувствовала свою вину за все, что происходило. Если бы я не встретила Юру, мы бы не развелись никогда, не было бы и истории с долларами. Так бы и жили. Мы в ответе за тех, кого приручили... Это правда. Эдик ведь жизни совсем не знал. От мамы перешел ко мне, от меня к Ире. «Да ла-а-адно...» — вот его девиз...
Мы с его матерью ходили в квартиру Эдуарда и Ирины. Анна Иосифовна открыла дверь своим ключом. Нам нужно было собрать документы, вещи и передать в тюрьму. Я не удержалась и спросила: «Анна Иосифовна, вас теперь устроила невестка? Вы ведь всю жизнь мечтали о другой...» Она промолчала. Потом я ездила на киностудию получать по доверенности деньги Эдика. Незадолго до случившегося он сыграл в картине Райзмана «Время желаний». И по-моему, блестяще.
На суде выступил Олег Стриженов. Он говорил так, что многие в зале плакали: «Это недоразумение, ошибка. Эдуард Изотов — великолепный актер, его ценят зрители, он никогда не говорил о валюте, только о творчестве!» Эдик сидел за решеткой такой же белый, как его свитер, по бокам стояла охрана с оружием. Судья зачитал приговор: Изотову дали три года, скостив всего шесть месяцев. Благодаря хлопотам Стриженова Эдика не этапировали, а оставили в Москве, в Матросской Тишине.
Кого-то испытания делают сильным, а кого-то ломают. Эдик — из последних. Он никак не мог приспособиться к тюремной жизни: вздрагивал от лязга ключей в двери камеры, от громкого окрика конвойного. Все думал, что вот-вот зазвенит колокольчиками Старичок-Боровичок, окликнет: «Иванушка» — и кошмар развеется как в сказке... На свидание к Эдику мы ходили с Олегом Стриженовым. Они дружили, Олег с Лионеллой были на крестинах нашей внучки Диночки, подарили ей серебряную ложечку. Дина родилась, когда Эдик был уже в тюрьме.
Как-то протягиваю ему фотографию:
— У тебя внучка родилась, посмотри.
Только он попытался взять фото, как за спиной грозный окрик: «Руки!» Эдик в испуге дернулся и голову опустил.
— Слушай, а ты представь, что это кино, — шепчу ему, — что все не с тобой происходит. Запоминай, впитывай такой опыт, потом в профессии пригодится...
Он кивал головой:
— Да, да, я понял... — а у самого в глазах слезы.
Однажды Вероника даже принесла в тюрьму маленькую Диночку. Эдик увидел внучку и зарыдал.
Мы как могли старались облегчить условия его содержания. Жора Юматов с Музой Крепкогорской, Вицин, Моргунов, Рыбников и Ларионова приезжали в Матросскую Тишину с шефскими выступлениями. Тюремное начальство к Эдику хорошо относилось и на время концертов оформляло его рабочим сцены, чтобы мог пообщаться с друзьями. Все носили ему сумками домашнюю еду, банки с его любимым вареньем, старались помочь.
Он вышел чуть раньше срока. В 1986 году ему исполнилось пятьдесят. Выглядел хорошо: ни седин, ни морщин. Но едва оказался на свободе — случился первый инсульт. Когда оправился, Юра пригласил его на дубляж, но Эдик не мог работать, он «не держал текст». Потом один за другим еще несколько инсультов.
Эдик получал пенсию по инвалидности. О тюрьме не вспоминал, будто стер этот кошмар из памяти. Но ему становилось все хуже и хуже. Его положили в больницу. Раз, другой, третий... Он все реже бывал дома, чаще находился в центре реабилитации. Начались случаи потери памяти. Он даже Веронику перестал узнавать. В моменты просветления спрашивал: «Где я? Что я здесь делаю?» — и умолял забрать его из больницы. Эдика было не узнать — сгорбленный, с палочкой, молчаливый... А ведь ему не было и шестидесяти.
До сих пор помню, как на первом курсе Эдик репетировал отрывок из Островского. Его герой стоял на сцене — высокий, красивый, кровь с молоком — потягивался, широко раскинув руки, и громко говорил: «Кроме здо-о-оро-вья нет у меня ничего!» Его фраза была так органична, что мы постоянно над ним подшучивали: «Да ладно, что ты там говоришь, ведь кроме здоровья нет у тебя ничего». Если бы знать...
В последний год жизни Ира устроила Эдика в психиатрическую клинику. Незадолго до его ухода в очередной раз показывали «Морозко». В больничном холле у телевизора собрались пациенты, в кресле привезли из палаты и Эдуарда. На экране молодой, красивый Иванушка пел «Расступись, честной народ, / Не пыли, дорожка. / Добрый молодец идет / Погулять немножко!»* — а Эдик безучастно смотрел мимо. Казалось, он был уже где-то далеко.
Никогда не забуду, как однажды на свидании в тюрьме он спросил:
— Ты меня любишь?
Прежде Эдик никогда не задавал этого вопроса. И хотя мы давно уже были в разводе, я совсем не удивилась. Может быть, впервые в жизни ему важно было это знать.
— Конечно люблю, Эдик, люблю, — ответила я со слезами. Он мой родной человек, первая любовь, отец моего ребенка. Если бы знать...
Подпишись на наш канал в Telegram