Валерий Тодоровский, еще когда смотрел отснятый материал «Садового кольца», говорил: «Это бомба!»
— Мария, это ведь ваше первое интервью для «Каравана историй»?
— Да. Все знают, что «Коллекция Караван историй» — о личном. И мне кажется, что приглашение в журнал с предложением рассказать о фильме «Садовое кольцо», а не о драмах или событиях жизни, — правильный выбор. Мы с вами долго работаем, и вы знаете, как я говорю на эти темы. Мария Миронова о личном: ничего личного! (Смеется.) Я — такой эксперимент «Каравана историй». «Садовое кольцо» — своего рода прорыв и для Первого канала, и для вашего журнала.
— Вы согласились, потому что «Садовое кольцо» для вас очень важная картина?
— Понимаете... Этот фильм разрушил привычные границы российского телевидения. Сериал пытались, но не могли уложить в какие-то рамки. Рассуждали так: это формат после двенадцати часов ночи, такой фильм не может быть на Первом канале.
— В итоге вас показывали на Первом канале в одиннадцать вечера.
— В итоге — да... (Смеется.) Но до этого фильм больше двух лет лежал на полке и его судьба была не понятна никому. Хотя продюсер Валерий Тодоровский, еще когда смотрел отснятый материал, говорил: «Это бомба!» Возможно, поэтому вокруг фильма до сих пор ведется столько споров.
— Это вы очень деликатно выразились. Началась война. Непримиримые баталии велись на страницах журналов, в Интернете, люди, которые дружили долгие годы, банили друг друга в соцсетях...
— Был такой эффект. И мне тут же стали звонить журналисты с просьбой в трех словах прокомментировать «Садовое кольцо». Конечно, я могла бы сказать, что люблю всю съемочную группу и мне было интересно сниматься. Но для меня этот фильм, наша команда настолько много значат, что я не представляла, как можно уложиться, допустим, в полторы минуты.
— Помню, как во время съемок вы коротко пытались рассказать мне о своей героине: у Веры разбились розовые очки...
— Ну да. Теперь вы посмотрели фильм. Согласитесь, все сложнее... (Смеется.) Но если опять же кратко, главная его тема: что такое любовь? Недаром нас сравнивают с «Нелюбовью» Андрея Звягинцева.
— Не просто сравнивают, а в плагиате обвиняют.
— Это только те, кто не в теме. Слава богу, мы снимались гораздо раньше! Просто вышли позже. А фильм наш, конечно, о нелюбви. Персонаж Жени Брик, которая играет мою сестру Анечку, говорит: «Ты понимаешь, все друг друга должны любить. Илюша — тебя, ты — Веру, мама — нас. Но никто никого не любит!» Это психология, даже психиатрия. Потому что в фильме все не просто сволочи и подлецы, неспособные на чувства, а люди, чья психика травмирована с детства... Думаю, если можно было бы проверить население у психотерапевтов, то таких людей — с травмами и отклонениями, а следовательно, с комплексами и неумением любить — процентов девяносто. Возможно, еще и поэтому наша история многих возбудила.
— Зрители узнали себя?
— Конечно... Мне кажется, что причина такого бешеного раздражения не в каких-то технических несовершенствах сериала, не в затянутости, допустим. Согласитесь, в этом случае телевизор просто выключили бы... Есть такое понятие в психологии — аддикция. Это уход от реальности. Вот люди жили-жили, бежали от нерешенных проблем, забываясь кто в алкоголе, кто в построении карьеры, кто в компьютерной игре, кто-то, как герои фильма, селфи постоянно делают и в Сеть выкладывают, фоточки вроде бы благополучной жизни... А тут раз — и им об их проблеме напомнили. Ткнули в больную точку...
— По сути, фильм стал массовым психологическим сеансом?
— Ну да, ты включил Первый канал и хочешь не хочешь — смотришь. Мы меньше всего собирались проводить психотерапевтические сеансы с нашей страной, но так получилось... Мне хочется сказать тем, кого «Садовое кольцо» сильно задело: если вы не желаете ничего исправлять, забудьте этот фильм, как будто его и не было.
— Это правда, что после показа вам пишут психологи?
— Правда. Пишут в «Фейсбук*» и в личку. Анализируют. У меня уже масса таких посланий. Был целый научный разбор на тему детских паттернов — шаблонов поведения — и нарциссизма, который у современных людей часто принимает просто клинические формы... Кстати, я уже во время съемок понимала, что многие зрители не смогут принять фильм.
— Почему?
— Потому что человек, имея реальные не разрешающиеся годами проблемы, даже простой совет «Сходи к психологу» воспринимает в штыки. Отговорок море — «А что мне там могут сказать? Я сам все решу, сам все знаю». Я даже до своей подруги эту мысль не могла донести. Два года заходила то с одной стороны, то с другой: «Давай попробуем... Да, я понимаю, что будет тяжело... Ну, может, поэкспериментируй... Ну давай, попытайся... Слушай, пойди ради шутки...» Но все это время я слышала от нее: нет, нет и нет... Люди не хотят. Причем часто это «нет» в такой категоричной и агрессивной форме просто оборона. И это понятно, ведь психологи заставляют человека увидеть в себе вещи несовершенные, неприятные, болезненные. Это страшно и тяжело.
— Вы говорите о психологах как человек, который в этом вопросе разбирается хорошо...
— Так вышло... Меня с юности интересовала философия. Я изучила труды множества философов и поняла, что лично для меня философия — мертвая. А психология — живая, потому что она может что-то изменить в жизни. Психология давала понимание, как устроен человек, его мозг, объясняла реакции. Любая внутренняя проблема решаема, если психолог настоящий, а не такой, как Вера в первой серии «Садового кольца». Серьезных психологов, психотерапевтов единицы. Я лично знаю одного... Это Марина Викторовна, моя подруга, уже взрослый человек, психотерапевт с очень большим опытом практики и побед. Очень мало специалистов, которые могут принести толк. И от этого у людей складывается мнение, что это как бы такая затея для богатых...
— У которых есть маникюрша, чихуа-хуа и психотерапевт в придачу.
— Ну да. Они приходят к психотерапевту поговорить о себе, это всем приятно, но менять что-либо мало кто хочет. Этот слой псевдопсихотерапевтов, которые берут деньги за желание человека просто поболтать, мы тоже выстебали в фильме. Но настоящие психотерапевты, и я это точно знаю, это круто. Они помогают нам совершать личные открытия и понимать о себе важные вещи.
— И что вы считаете своими личными важными открытиями?
— Что наша внешняя жизнь — абсолютное отражение нашей внутренней жизни. Согласитесь, когда смотришься в зеркало, можно с этим спорить, но лучше сразу принять. Потому что пока не примешь то, что видишь в зеркале, ты не сможешь принять ничего. И я поняла, насколько глупо не принять жизненные обстоятельства и события, со мной происходящие.
— А что было самым сложным на пути этого принятия себя?
— Я не уникальная. Как многие люди, я могла обижаться и переводить стрелки на другого, на ситуацию. Человеку проще объяснить происходящий в его жизни непорядок тем, что «у меня плохой муж», «трудное детство», «нет денег»... Всегда можно найти причину вовне. Именно поэтому центральная сцена в фильме — психосеанс, на котором следователь начинает расспрашивать ее о сыне. Тогда моя Вера и осознает, пожалуй в первый раз, что во всем происходящем виновата сама. И что все это имеет корни в ее детстве и в ее искаженном понимании любви.
— А когда в вашей жизни это произошло?
— У меня, к счастью, не случалось подобных трагедий, и поэтому понимание пришло не резко, как у героини, а растянулось года на два-три. Но мне точно так же, как и Вере, перед самыми изменениями было тесно находиться в своей шкуре. И наступил период, когда стало настолько тесно, что, как и ей, буквально зубы сводило. Так что я очень хорошо понимаю состояние своей героини.
— Вера очень многих зрителей раздражала. Они все переводили на вас, мол, Маша Миронова не умеет играть, вся такая неестественная...
— Так задумал режиссер. Он просил меня специально наигрывать. Я даже сопротивлялась немного, говорила, что мою Веру первые четыре серии будут ненавидеть. Она реально бесит. Чтобы получить любовь, то губки надует, то денег попросит, то заплачет, то кошечку изобразит... Любовь нужна всем живым существам, а Вера просто не знает другой схемы, другой «пристройки», которая работает, чтобы контактировать с миром и получать любовь. Но это все уже начинает ее тяготить. Ей тесно. От этого и неестественность в поведении. Нам важно было показать именно фальшь.
— Маша, а у вас была своя пристройка? Как вы контактировали с миром, по какой схеме получали любовь?
— Я ставила себе какую-то высокую цель, например работу. И степень моей увлеченности и душевных и физических затрат была какой-то запредельной. И вся моя жизнь и окружающие люди оказались пристроенными к этой моей ложной цели. Вы представляете, какое количество людей терминируют Бога и Вселенную своими целями и желаниями? (Смеется.) А потом я от этого освободилась... Просто поняла, что не хочу их мучить. До меня наконец дошло, что я не одна на планете Земля. И что люди, которые рядом, гораздо важнее.
— Когда вы снимались в «Свадьбе» — одном из ваших первых фильмов, режиссер Павел Лунгин говорил: «Маша, сияй!» А что говорил вам режиссер «Садового кольца» Алексей Смирнов?
— Ой, у Леши было столько фраз! Я вам могу сказать, что на этом фильме чего только со мной не происходило. Я выходила в закрытую стеклянную дверь. Когда мы снимали в квартире Веры Смолиной, я дико устала. Там на втором этаже находилась ванная со стеклянной дверью. И я ровно три раза в нее «вошла», ударившись лбом. Ну когда один раз, это еще ладно. А когда третий раз выходишь в закрытую дверь, это уже комедия. Такая степень усталости у меня была впервые в жизни.
Дальше случилась одна сцена. Мы увлеченно общались в углу той же квартиры, и я объясняла Леше: «Нет! Так не может быть! Все нужно по-другому, все иначе!» Стояли друг напротив друга, и я была уверена, что в углу стоит стул. Во время спора я выдохлась, устала и решила присесть на стул... которого там на самом деле не было. Продолжая увлеченно беседовать с Лешей и выкуривая какую-то 856-ю сигарету, я так резко — хопа! — и сажусь... на пол. С абсолютно невозмутимым видом. Надо было снимать выражение лица режиссера. Он потешался, конечно! У меня в жизни еще не было, чтобы я садилась на несуществующий стул. Такое могло случиться только у моего персонажа Веры.
Чуть позже у меня начались уже какие-то физические проблемы... Никогда не забуду сцену, когда нашелся сын, а мне стало дико плохо и вызвали вполне себе реальную скорую. И я под таблетками, под уколами все доиграла... Мы огромными сценами снимали: не монтажно, а целиком. В очень жестком ритме существовали три месяца. И конечно, общая усталость плюс накал персонажа передались мне.
— Недаром после выхода фильма Алексей Смирнов написал, что благодарен вам за героизм. А еще он благодарил за дикий хохот...
— Это он меня просил неестественным образом смеяться. (Дико хохочет.) И сам очень потешался над этим. Он говорил: «Маруся, мне не нужно органики!» Ему и мне было важно, чтобы стало очевидным — лягушачья одежка жмет моей героине, она из нее выросла. Кстати, даже не помню, вошел ли этот мой дикий хохот в фильм? Мы все время пытались отрываться, безобразничать.
— А как безобразничал режиссер?
— В моменты сильных переживаний он надевал маску зайчика, которую отбирал у Ильи Мирошникова, своего друга по жизни и любовника Розановой по фильму. Еще Леша дико злился, когда я ходила в наушниках. Он мне кричит, а я ничего не слышу. Я с музыкой сосредоточивалась, пыталась собраться. Потому что когда много общения, грим, меня это все несколько рассеивало. А Леша Смирнов вначале этого не понимал. Он командовал: «Миронова, камера, мотор!» — а артистка в наушниках. Потом он уже понял, что наушники нужны мне для дела. И в необходимый момент ко мне кто-то подходил, стучал по плечу, подавая, как глухонемому, знак, что пора в кадр.
— Еще в том самом благодарственном письме Леша упоминает гороскопы...
— Я умею составлять гороскопы давно. Меня с детства увлекало составление натальных карт. Кому-то на площадке я об этом рассказала. Надо мной постебались: «У нас тут гадалка!» А в какой-то момент, когда у меня случились наименее загрузочные съемочные дни, я составила для кого-то из группы гороскоп. Он оказался точным. Потом еще и еще. Когда же я пять раз подряд попала в точку, составляя гороскопы даже плохо знакомым людям, ко мне в вагончик потянулся народ... Многие оказались «охваченными» астрологической лихорадкой: Женя Брик, Ирка Розанова, Петар Зекавица и другие... Мы смеялись. И я, в общем-то, попадала в точку.
— С Лешей Смирновым вы тоже попали в точку?
— Да... (Смеется.)
— А помните, что ему сказали?
— Я не сказала, я предрекла. (Смеется.) Это касается его личной жизни, так что не скажу.
— Удивительно, как такую сложную тему, как в «Садовом кольце», мог осилить двадцатитрехлетний мальчишка?
— Это для меня самое большое удивление. Кроме того что Леша Смирнов, безусловно, рожден режиссером, у него очень взрослая душа. Какие-то тонкие психологические вещи обо мне он говорил практически сразу после знакомства. Уже позже, на мой день рождения, который совпал с окончанием съемок, Леша произнес тост о том, что я интуитивно очень точно чувствующий человек. Я то же самое могу сказать про него. У него потрясающее знание людей. И это никакими книгами не дается.
— А как вы воспринимаете упреки, что «детишкино» кино вырождается, с перечислением всех династий и фамилий, которые принимали участие в создании фильма?
— Вы знаете, критика бывает разная: здоровая и нет... Что касается нездоровой критики, я ее не беру в расчет. Видимо, была задета болевая точка, психологическое заболевание именно этого человека. Поэтому разбирать проблему, например, Татьяны Москвиной я не могу. Я не комментирую подобное, а Леша отвечает, вступается за семью, за сестру. Он очень молодой горячий человек, и максимализм ему положен по статусу.
— Если говорить об отзывах, какие из них для вас оказались самыми ценными?
— Я рада, что мне позвонили Лунгин, Збруев, Таня Друбич, написал молодой режиссер Саша Молочников и еще огромное число людей. Но реально самым неожиданным стал звонок Александра Николаевича Сокурова. Он мне ночью позвонил, и мы долго разговаривали. Для меня Александр Николаевич человек очень многое значащий и в профессии, и в жизни.
— Вы же с ним познакомились сразу после премьеры спектакля «Федра. Золотой колос» в Театре Наций? Это было двенадцать лет назад, и Сокуров говорил, что именно тогда увидел рождение Марии Мироновой как большой актрисы.
— Да. Это такой был знаковый момент, он ко мне пришел за кулисы после спектакля и говорил такие вещи, которые не написал ни один критик. И после «Садового кольца» он много точных вещей о моей роли сказал.
— Сокуров написал, что вы заставили работать свой собственный личный опыт.
— Для меня это самый важный комплимент. Потому что в профессии мне интересно только это. И мне кажется, в «Садовом кольце» все, кто делал фильм, работали так же. Мы все стали единомышленниками.
— А как Смирнов с таким количеством звезд справился?
— Замечательно. Он психологически выбил, разрушил дистанцию еще на пробах.
— О вас в самом начале он говорил примерно так: «Маша — интроверт, я ее боюсь».
— Да? Не знала. А вот Толя Белый меня действительно боялся. А потом на моем дне рождения сказал: «А зря я боялся. Машка, ты настоящий чувак!» Таких комплиментов я в жизни еще не получала.
— Действительно оригинальный комплимент... А вот Смирнов, мне кажется, с этим своим страхом какое-то время жил. А потом вас узнал, понял и полюбил.
— А я его страха не ощутила. На первой встрече подумала: «Хороший парень, но наглый! Надо будет вначале с ним побороться». Я и потом ему замечания делала: «Что ты творишь? Тебе сколько лет?!»
— А что вас так удивляло в его поведении?
— Ну, как сказать... В моей юности я была очень настроена на рост. Как прилежный ученик, хотела учиться, наблюдала за старшими людьми и их знания старалась впитывать. Я не могла прийти к ним и сказать: «Значит так, я вам сейчас расскажу, как надо!» А у Леши на пробах эта интонация очень сильно звучала. Но с другой стороны, наверное, это правильно. Режиссер должен держать всю историю. Потому что если он ее не будет держать, артистов далеко понесет. (Смеется.) Так что Лешина пристройка оказалась сначала шокирующей, но абсолютно правильной. Он молодец.
— Он таким был, можно сказать, с детства. В четырнадцать лет, когда его отец снимал «Тяжелый песок», Алексей собрал для съемок массовку в шестьсот человек. Даже Андрея Смирнова, режиссера опытного, это впечатлило. Вы же на площадке тоже с ним встречались?
— Да, в фильме он сторож на штрафстоянке, снялся в эпизоде. Андрей Сергеевич мне звонил несколько раз и говорил: «Вот сегодня просто гениальная сцена получилась! Я смотрел — это просто классно». И конечно, он переживал и болел за фильм сына. На съемках я полюбила Лешину семью. Его маму Елену Иосифовну, сестер Аглаю и Дуню, которые работали на картине.
— Помните, какое было впечатление, когда вы только прочитали сценарий Анны Козловой?
— Я не сильно углублялась в сценарий, потому что еще не понимала, буду там работать или нет. Первые пробы мы делали с режиссером, которого в итоге не утвердил Тодоровский. И дальше у Валеры начались поиски. А я от этой темы отключилась, потому что непонятно было, начнется она или нет. И когда возникла по второму кругу, уже с Лешей Смирновым в качестве режиссера, у меня параллельно должны были начаться репетиции с Костей Богомоловым. Он ставил спектакль по «Идиоту» Достоевского и предлагал мне Настасью Филипповну. Очень хотела там играть. Спектакль должны были сдавать раньше, но сроки сдвинулись. И Тодоровский сказал: «Мы тоже сдвинем, потому что ты должна сниматься в фильме». Но сроки сдачи «Идиота» в «Ленкоме» продолжали откладываться. Я пришла к Богомолову: «Кость, я больше не могу, меня ждут на фильме несколько месяцев». Мне тогда еще Збруев сказал: «Подумай, это все-таки Настасья Филипповна...» Я бы очень хотела поработать с Костей еще, но у «Князя», к сожалению, судьба не сложилась...
— Его очень быстро сняли из репертуара «Ленкома».
— Да. А фильм вышел, и он останется. Поэтому не жалею. Хотя эту роль в «Садовом кольце» я отпускала и за нее не хваталась.
— А были другие кандидатуры?
— Даже не знаю. Я, конечно, люблю работать, но у меня в последнее время нет такого: «Ах! Это моя роль!» — и я в нее впилась зубами и не отпущу. Нет, все отпускаю легко и понимаю: то, что мне нужно сказать и сделать в этой жизни, я сделаю и скажу. Я абсолютный фаталист. Я не вцепляюсь ни во что, потому что это лишает ощущения внутренней свободы. А для меня оно сейчас гораздо важнее, чем любые самые заманчивые предложения.
— Вы сказали, что «Садовое кольцо» — это азбука для психолога.
— Да, даже для психотерапевта. Его полезно будет показывать будущим специалистам, допустим, на курсе втором-третьем обучения. Мне это сами психотерапевты говорили. По фильму, и это правда, можно чуть ли не учебник писать, настолько там все точно.
— Козлова — специалист по подобным темам. Она же автор сценария «Краткого курса счастливой жизни». Думаю, «Садовое кольцо» получилось, потому что лично для Анны это очень знакомая тема. Болезненная точка, которую она прошла. И ее фразы: ничто в мире не вызывает у меня такого отторжения, как мораль и нравственность, эти слова — ширма, за которой творится мерзость, или я стараюсь говорить о запретном, стыдном, что является и нашей жизнью... Как вам такой посыл?
— Что такое запретное и стыдное? Что это такое? В чьих представлениях? А я не считаю, что мы в этом фильме говорили о запретном и стыдном. Я бы так не оценила.
— Ну как же? В «Садовом кольце», например, ваш киномуж Анатолий Белый* спит с вашей киносестрой Евгенией Брик. Он соблазнил ее, когда она была четырнадцатилетним ребенком...
— А это запретное и стыдное?
— Разве нет?
— Вся драматургия — запретное и стыдное. Возьмите Шекспира, греческие трагедии с их кровосмешением. Фраза, которую я сама сочинила: «Искусство — это не благая весть». Можно поехать по мировым музеям, посмотреть фильмы, допустим, Висконти и Феллини. Мировое искусство, вся классика — все только о запретном и стыдном. Я не считаю, что в «Садовом кольце», особенно что касается запутанных сексуальных отношений, что-то особенно ужасное. Всякое в жизни бывает. Случаются вещи пострашнее, когда дети свое самоубийство в Интернете в прямом эфире транслируют и лайки собирают. Помните историю современных Ромео и Джульетты, мальчика и девочки, которые покончили с собой, демонстрируя все в соцсети? Вот это что такое? Сидели в закрытом доме, отстреливались от полицейских и вели репортаж. А потом вместе ушли из жизни... Вот про что кино надо снимать. Вы знаете эту историю?
— Да. Были и другие страшные истории, причем снятые в прямом эфире с огромной аудиторией...
— Ну вы же понимаете, что такое может только в наше время произойти? Для людей количество лайков становится главным. И это везде. Дети, которые не ощущают страха смерти, для того чтобы получить эти сто, или тысячу, или пять тысяч лайков, готовы пойти на многое. Практически на все...
— А что вы, известная актриса, готовы делать, чтобы получить лайки?
— Я ничего не готова делать, чтобы получить лайки. (Смеется.)
— Не верю. Разве вам не важно, как человеку публичному, сколько у вас подписчиков? Все равно все в этом «кольце», да?
— Попытаюсь объяснить. Я вошла в «Инстаграм*» недавно, будучи человеком зрелым, с четким пониманием, для чего это делаю. Использую его в своих целях. Понимаете, одно дело, когда «кольцо» имеет тебя, и совсем другое — когда ты имеешь «кольцо». Есть люди, которые из круга, из «кольца» вырвались. В финале фильма, где герои делают общее селфи, среди персонажей есть Вера. Но взгляд у нее другой. Она понимает все и про всех. Про себя в том числе. Осознает, что она из этого круга. А круг — это мать, сын, сестра, ее новый любовник. Глупо из своего круга бежать куда-нибудь на Гоа. Это круг ее жизни. Но одно дело, когда она была внутри этого «Садового кольца», а другое дело, когда она снаружи и без розовых очков. И вот эта перемена, осознанность — самая важная. Суть не в том, что Вера носила дорогие платья, а теперь не будет их носить. Делала селфи, а потом откажется. Нет. Это все форма. Суть в ее отношении и в том, как она с этим взаимодействует. У нее уже не будет зависимости от этого. Я тут играла в первую очередь про изменение ракурса зрения.
— В фильме практически все персонажи проходят через испытания, но меняется одна Вера...
— А в жизни так же. Я не берусь судить, но у кого-то в голове бывают такие жесткие психические спайки и внутренние зажимы, что они не дают человеку ощущения внутренней свободы. Он живет с этим всю жизнь и принимает как норму. Иллюзия — считать, что все люди проходят через испытания и обязательно меняются.
— Похоже на забавное высказывание, популярное в одной из соцсетей: то, что нас не убивает, просто не убивает нас, и все...
— (Смеется.) Абсолютно точно... И многие остаются жить со своими психологическими проблемами и передают их дальше по роду своим детям и внукам.
— Маша, скажите, ваша семья смотрела фильм?
— Да, сын вчера звонил. Мы начали разговор, но не договорили. Он сейчас на съемках. Мама тоже смотрела. Она у меня как раз не очень настроена на психологию, не очень ее принимает. Но суть этого фильма она определила точно: об оскудении любви людей друг к другу.
— Я думаю, у вашей мамы иная история. Она из другого поколения, когда люди нормально обходились без психологов. Предположу, что и сейчас психологи ей не нужны, она человек глубоко верующий, у нее есть Бог...
— Это точно. (Улыбается.)
— Маша, а правда, что вас недавно на Садовом кольце ограбили?
— Да. Это случилось, когда шла третья серия.
— Почему вы по этому поводу написали в Интернете, что это — судьба?
— Ну, меня уже третий раз грабят... Сейчас это случилось точно в том самом месте на Садовом кольце, где моя героиня делает разворот на машине, пытаясь покончить с собой. Вот такое совпадение. Хотя я не ищу ни в нем, ни в чем-то другом какие-то особые знаки или смыслы. Правда, мне тут же после моего поста в соцсети начали писать: реально ограбили или черный пиар? Мне стало смешно, потому что я и белым-то пиаром ни разу в жизни не занималась, не то что черным... Теперь мое дело расследуют на Петровке, 38. В МУРе. В общем, история с «Садовым кольцом» продолжается... (Смеется.)
Редакция благодарит за помощь в организации съемки ресторан Balzi Rossi.
Подпишись на наш канал в Telegram