Артур Ваха очень талантливый человек. Большой и сильный, веселый и чокнутый. Я его очень сильно люблю. И знаю, что он тоже меня любит. Если бы не это, мы бы не выжили вместе. У нас смешная и неординарная семейка.
— Есть везунчики, у которых все легко складывается. У меня — по-другому. Самое лучшее достается по?том и кровью, трудом и терпением. Очень болезненно и непросто. Приходится набить кучу шишек, прежде чем судьба улыбнется! Но я уже привыкла, и мне это даже нравится. Не хочу, чтобы было иначе, отношусь к происходящему с юмором, азартом и авантюризмом. Я люблю свое «путешествие по жизни»! Все летит в мою актерскую копилку. Кинематограф для меня — абсолютная лотерея: неизвестно, что, где и когда сложится. Слишком загадочная и длинная цепочка обстоятельств. Сколько было проб в сериалы и фильмы, в конце которых радостно говорили: «Очень хорошо, надеемся, все получится!» Или сама думала: «Вышло здорово, теперь точно утвердят!» Но вскоре узнавала, что картина уже снимается и в ней занята другая артистка. А иногда, наоборот, сокрушаешься: «Какие ужасные пробы, лучше бы их никогда никому не показывали», и вдруг звонок от агента «Вика, тебя берут!»
Со временем привыкаешь особенно ни на что не надеяться и не ждать. «Делай что должен, и будь что будет» — люблю эту установку и делаю все, что в моих силах.
Когда пригласили на главную роль в сериал «Светлана» о дочери Сталина, на пробах сыграла две сцены и ушла, запретив себе даже думать о проекте. Слышала, что исполнительницу ищут довольно долго. Режиссеры тоже менялись. Что-то явно не складывалось. Не иначе как дух Иосифа Виссарионовича возмущался: ведь даже на его знаменитую дачу в Кунцево группу так и не пустили.
Но это было позже, а тогда ничего не ждала. Через некоторое время звонок: «Ты теперь — Сталина, утвердили!» Начала готовиться, читать, слушать ее голос. Для меня было очень важно уловить его ноту, чтобы понять глубину и температуру этого человека. И конечно, «Двадцать писем к другу» Светланы Аллилуевой стали настоящим «путеводителем» по персонажу.
По характеру и запалу своему, по искре, темпераменту она — Сталин в юбке. Дочь своего отца на сто процентов. Но обстоятельства ее сломали. Вся жизнь под прицелом: куда бы ни пошла — всюду за ней следили чьи-то глаза. С детства жить под колпаком непросто. Видимо поэтому, уехав из Советского Союза, все интервью она давала не на русском, а на английском языке, не хотела даже такой связи с родиной. Но если из страны убежать можно, то от себя — не получится.
Съемки оказались сложными. Не было ни одной смены (они иногда длились по восемнадцать — двадцать часов) и даже сцены без моей героини, от и до я была на площадке. А когда группе полагался выходной, ехала в Москву играть спектакль.
Так долго держать себя в шкуре другого человека — тяжелый труд. А шкура — в прямом и переносном смысле этого слова — во всем была не моя. Начиная с волос: у Светланы они темные, а у меня светлые, которые ежедневно укладывались под парик, в результате постоянно на голове находилась куча железа, и заканчивая внутренним состоянием героини, совсем не совпадавшим с моим.
Ну и, конечно, всевозможные «кинообстоятельства»: снег, холод, а ты в легких ботильончиках и пальтишке, потому что по сценарию — другое время года. А вот сцену прощания с Алексеем Каплером (в картине он — Каплин), наоборот, снимали летом. На улице плюс тридцать, а я в шапке и пуховом платке — у нас зима. Однажды утром меня поставили перед фактом: «Сегодня будем снимать сцены за рулем, у тебя минут двадцать, чтобы все освоить». Машину-то я вожу с детства, но проблема в том, что у меня коробка-автомат, а тут предстояло вести раритетную «Победу» — это же все равно что управлять космическим кораблем! И ко всему прочему нужно одновременно произносить кучу текста. Я повозмущалась немного, потом плюнула, села на водительское кресло — и у меня все получилось! «Ну, — думаю, — они, конечно, здорово сэкономили на дублере» — моя Светлана Сталина ведь почти полсериала за рулем, как Штирлиц.
Перед телевизионной премьерой режиссер Евгений Звездаков в интервью рассказывал, что «Романенко выносила всем мозг». Но если я на съемках кого-то и изводила, то прежде всего себя. Как перфекционисту и максималисту мне с собой живется вообще непросто. Не всегда эти качества уместны в коллективе. Я изо всех сил стремилась приблизиться к правде и порой даже боролась со сценарием. Эта картина, ставшая огромным и очень важным этапом жизни, могу сказать точно, воспитала меня и открыла в душе новые грани. Я буквально жила со «своей Светланой», и было очень тяжело сохранить ее в себе в перерыве между зимними и летними съемками.
Линия взаимоотношений Светланы со Сталиным была для меня сокровенной. Часто думала о своем отце. Знаю, что он жив, есть его фотографии, я даже один раз разговаривала с ним по телефону двенадцать минут, но мы никогда не виделись, а жаль. Они с мамой расстались, когда мне не было и года. Что произошло — до конца не знаю, мама не признается. Хотя часто повторяет, что я очень похожа на него: и внешне, и характером, и своей неуемностью и неординарностью. Раньше ситуацию ощущала как травму. Сейчас уже не так больно, хотя до сих пор когда думаю о нем, ком встает в горле. Как ни странно, но ком этот помогает мне в профессии... Не знаю, видел ли отец этот сериал.
— Как оценили работу в этом проекте люди, чье мнение имеет для вас особое значение?
— Теплых слов было сказано много, и это, конечно, даже смущало. Но самое важное — после премьеры позвонила Галина Волчек, мой гуру и художественный руководитель театра «Современник». Она сказала, что целиком пока посмотреть не удалось, «но то, что видела, нравится». И еще по ее воспоминаниям о Светлане у нас с ней похожи два качества — сильный, жесткий характер и яркое женское обаяние. Для меня оценка Галины Борисовны всегда дорога.
Мама тоже похвалила, что делает редко. И если уж делает, то искренне и со слезами на глазах. Вообще, она растила дочь в строгости, но с юмором. В детстве часто слышала: «У меня может не быть времени на твое воспитание, но пятнадцать минут на то, чтобы снять скальп, всегда найдется». Не сюсюкалась как с девчонкой, а скорее формировала воина. По профессии Маргарита Евгеньевна Романенко балерина. Мечтала, чтобы и я пошла по ее стопам.
Отдала совсем маленькой в хореографическое училище, откуда меня быстро выгнали. Не с треском, конечно. Просто маму пригласили на открытый урок, во время которого ей хотелось сквозь землю провалиться. Потому что дочь вела себя как вздумается: носилась по танцевальному классу, напрочь игнорируя задания педагога. В итоге та сказала: «В вашей девочке совершенно отсутствуют усидчивость и стремление к дисциплине, при этом очень много энергии. Отдайте лучше ее в спорт, например на фигурное катание».
Дома, конечно, сильно влетело. А на следующий день мама повела меня в ЦСКА. Там уже занималась группа детей-фигуристов пяти лет, подходящий возраст. С собой принесли коньки, неукрепленные, почти дырявые. Я кое-как вышла на лед и пыталась делать упражнения, но ничего не получалось. После того как с силой врезалась в бортик, тренер Светлана Владимировна Соколовская дала маме почти невыполнимое задание: «Если вы к зимнему зачету научите девочку делать то, что другие в группе учили полтора года, мы ее возьмем, она хорошая... Бесстрашная».
Мама, недолго думая, взяла меня за шкирку и потащила на стадион «Торпедо». Там на открытом катке в темноте «натаскивала». Она сама в детстве немного занималась фигурным катанием и кое-что умела. Но, правда, научила выполнять необходимые упражнения в правую сторону, как у них в балете. А здесь надо в левую. На зачете я все сделала правильно — но в обратном направлении. Тренер сказала: «Девочку берем, но придется переучивать».
Добивались нужного с трудом, привычку буквально ломали. Какое-то время выполняла элементы в обе стороны, вращения, например, так до самого конца крутила.
Детство мое было в целом довольно суровым. Поначалу каталась в ЦСКА, через какое-то время тренер перешла в Сокольники. Будильник звонил в пять утра. Мы с мамой собирались и ехали на метро через весь город. Отложилась в памяти картина: зима, темно еще, мы продираемся через ветер и метель, я — с большим рюкзаком. Тренировка начиналась в семь пятнадцать, но перед ней, в шесть тридцать, уже разминка.
Часам к одиннадцати — в школу, а после уроков снова на каток. И опять зал, лед... Возвращалась домой вечером. Мама, кстати, не зря меня возила, ее судьба тоже изменилась. Светлана Владимировна искала хореографа в группу и узнав, что она балерина, предложила попробовать вести класс. С тех пор мама преподает у фигуристов, работала с Ириной Слуцкой и многими другими известными спортсменами. До сих пор ото льда оторваться не может. Будет несправедливым сказать, будто мама меня только третировала и заставляла заниматься спортом. Мне и самой очень нравилось! Это ведь вечное соревнование с собой и с другими — адреналин, драйв. Я даже стала мастером спорта. Но потом разом все пришлось закончить.
Пятнадцатый день рождения пришелся на сборы в Швеции. Я показывала младшей группе, как делать двойной аксель, и порвала связку на ноге. Видимо, из-за сильных нагрузок и своего пресловутого бесстрашия. Результат — тяжелейшая травма. Долго восстанавливалась, потом нога еще много лет болела. Когда я осталась в покое и наедине с бедой, то задала себе простой вопрос: хочу ли дальше заниматься этим делом? И решила, что нет. Конечно, нужно идти дальше, но в другом направлении. Я хотела видеть себя в ином месте. Самым сложным было озвучить свое решение тренеру и маме. Я тогда еще не представляла, что со мной будет дальше, какую профессию выберу, но точно знала одно: хочу быстрее окончить школу. И пошла в экстернат, чтобы два класса уложились в год.
Мама тогда сильно разозлилась, не хотела, чтобы я бросала спорт: «Не жди, что буду помогать. Все сама. Как хочешь и куда хочешь». Но это меня даже подталкивало на «подвиги». Дико болела нога, ходила с трудом. Ковыляла до метро — ездила на процедуры в поликлинику и в школу, где все получилось по задуманному. Не помню, как пришла мысль о профессии артистки. Но в один момент вдруг решила, что точно буду ею. Именно в такой формулировке: не «попробовать ли мне?» — а «я точно буду!»
В тот год стала часто ходить в «Ленком», где работал мамин знакомый. Пересмотрела весь репертуар. С большим трепетом отношусь к этому театру. Была знакома с Александром Гавриловичем Абдуловым, Олегом Ивановичем Янковским, Николаем Петровичем Караченцовым и другими большими артистами, которые потом один за другим стали уходить. Страшная болезнь почему-то забирает прежде всего самых талантливых. Как будто они сгорают изнутри. Я со слезами на глазах думаю об этом.
В «Ленкоме» познакомилась с Маргаритой Ивановной Струновой, артисткой и педагогом, преподававшей в ГИТИСе на курсе Александра Викторовича Збруева. Она не устраивала мою судьбу, не составляла протекцию, наоборот, всегда говорила: «Я не стану ничего для тебя делать. Просто буду рядом. А дальше — как суждено, так и будет». Но зарядила меня невероятной мощью и энергией, подобрала правильные слова, нашла ключик к моему в общем-то непростому характеру. А в пятнадцать лет он был жутким. Упрямая как баран, смелая, наглая и азартная. Не надменная, а именно самоуверенная, как будто я уже «смотрела этот фильм» и точно знаю, что дальше. Казалось, все по плечу, море по колено. Плюс абсолютная убежденность: русский театр без меня пропадет. С Маргаритой Ивановной выбрали программу, я готовилась. Но прямо перед экзаменом подумала, что некоторые отрывки мне не очень нравятся, как будто я в них не раскрываюсь. И втайне от Струновой взяла другие. Лишь когда поступила, призналась ей:
— Читала монолог, который вы запретили.
— Молодец, что сделала так, как посчитала нужным! Вот все и получилось.
На самом деле именно этому она и учила: слушать свое сердце, доверять себе, быть искренней и не бояться стать белой вороной. Сейчас Маргариты Ивановны уже нет, но во мне она как будто до сих пор продолжается. Я поступила в Щукинское, Щепкинское и ГИТИС. Выбрала «Щепку» — мастерскую Виктора Ивановича Коршунова. На этом подарки судьбы закончились. В институте меня долго ломали, сбивали спесь и самоуверенность. Сурово обращались.
Со мной и раньше никто не сюсюкался, но тут был уже совсем перебор. Первые три года бесконечно рыдала, чувствуя себя абсолютно потерянной. Никак не могла понять, что за система такая, когда постоянно внушают, что ты никто и у тебя ничего не получится. Я никогда не ходила в любимчиках, не получала главные роли в курсовых спектаклях. Но меня это, слава богу, не уничтожило.
— Но однажды в вашей творческой судьбе все же произошел кардинальный поворот...
— Четырьмя годами раньше у Коршунова учился актер Антон Хабаров, он из предыдущего выпуска Виктора Ивановича. Часто приходил к нам на занятия, интересовался, как и чем живет молодежь. Рассказывал и о своих успехах. В очередной раз поделился, что в «Современнике» репетируют «Три сестры». «Машу играет Чулпан Хаматова, Ольгу — Ольга Дроздова... А Ирину, — сказал Антон, — еще не нашли». Прошел месяц. Хабаров снова заглянул в училище. Опять зашла речь о спектакле. Оказалось, что Ирины все еще нет.
Предложила в шутку:
— Может, вам помочь?
Антон написал на листочке номер телефона завтруппой. Смеюсь:
— Не надо, я пошутила.
— Возьми, пригодится.
И я позвонила:
— Здравствуйте. Меня зовут Вика, мне девятнадцать лет, хочу показаться на Ирину...
Услышала строгий голос:
— Галина Борисовна абы кого не смотрит, только по рекомендации.
Так задело!
— Я, — говорю, — не «абы кто».
— Ну не знаю, спрошу...
Во мне проснулся спортивный азарт. Стала звонить чуть ли не ежедневно. И каждый раз отвечали, что разговор с художественным руководителем пока не состоялся. Однажды снова набрала, а в трубку доносится голос Волчек, которая с кем-то беседует. Я закричала: «Да спросите уже! Прямо сейчас. Что вам, сложно?» И завтруппой наконец решилась:
— Галина Борисовна, тут девочка звонит и звонит, может, посмотрите очередную Ирину?
— Да, пусть приходит в понедельник в два часа.
Трясло жутко. Зашла. Там как раз Антон Хабаров репетировал. Что-то шло не так. Он только рот откроет — Галина Борисовна говорит жестко: «Нет!» Не нравилось ей! Теперь-то сама знаю, каково это, когда она недовольна. Просто гром и молния! Бедный Антон уже был белого цвета. В репетиционном зале сидел Влад Ветров. Обнаружила своего любимого артиста — и тут уж совсем поплохело. Я же его видела обычно только как зритель — на сцене, но никак не ожидала, что он будет присутствовать при моем «рождении» в этом театре.
Галина Борисовна решила дать Антону передышку:
— Ладно, сейчас мы тебя отпустим покурить, а пока с девочкой разберемся.
«Господи, — подумала я, — зачем сюда приперлась?..» Подошла на ватных ногах, представилась:
— Я Вика, мне девятнадцать лет...
— Почитай хоть стишки какие-нибудь, чтобы что-то про тебя понимать, — произнесла Волчек.
— Зачем стишки, — отвечаю, а перед глазами плывет, — я выучила два монолога Ирины — из первого акта и из третьего...
— С первым там все понятно, давай из третьего попробуй.
Была не была. Зажмурилась и в состоянии шока начала...
Галина Борисовна дослушала до конца не прерывая. Потом довольно долго курила и внимательно, изучающе смотрела на меня. Эти минуты показались вечностью. И вдруг слышу:
— Ты в конце особо не нагибайся, а то там мост, перила высокие и тебя видно не будет. — Оглядев всех присутствующих, Волчек добавила: — Ну мы, наверное, не станем скрывать от нее, что она теперь у нас Ирину будет играть?
Я кивнула и в ступоре... направилась к выходу.
— Ты куда пошла? — удивилась Волчек. — Номер телефона хотя бы оставь, тебя же на репетиции будут вызывать!
Из театра вылетела пулей. От Чистых прудов до «Щепки» бежала не разбирая дороги. Влетела в аудиторию — там был сбор курса, все готовились к репетиции — и говорю: «Меня Волчек только что взяла в «Три сестры» на роль Ирины!» В ответ — гробовая тишина. Только Александр Викторович Коршунов (сын Виктора Коршунова. — Прим. ред.) подошел и молча обнял. Уже позже Галина Борисовна сказала, что многие мои однокурсницы приходили показываться на Ирину. Бесконечно благодарна ей. Волчек как будто взяла меня не просто в труппу театра, а «взяла к себе», навсегда. Приняла ответственность за дальнейшую судьбу.
— В «Современнике» сплошь звезды. Все со своими амбициями, характером. Как вас встретили?
— С объятиями никто не кидался. И неудивительно. Театр — это отдельное государство. Те, кто там живет и работает, в первую очередь болеют за дело. Ну и каждый за себя, конечно. Артисты! Все непросто, есть свои подводные камни — как и везде. Приняли не сразу, для начала я должна была что-то стоящее сделать. Но совершенно точно скажу: у меня расправились крылья, шаг за шагом рождалась уверенность, что в этих стенах тоже смогу полноценно жить. Не выслуживаться, а заниматься профессией и дышать полной грудью. Смело пробовать, ошибаться, развиваться и расти! Галина Борисовна любит повторять, что у нее сильная молодая труппа. Это действительно так. Она всех артистов прежде всего уважает. Доверяет им. Дает творить, экспериментировать! И любит нас безмерно. Это ощущение дорогого стоит.
Одиннадцать лет, как играю в «Современнике». Лишь один раз за это время мы «поссорились». В 2011-м меня утвердили на главную роль Сашеньки в фильме «Искупление» Александра Прошкина. Галина Борисовна не хотела отпускать. Нет, она не против, чтобы мы снимались. Но болезненно воспринимает, если кино вдруг отбирает нас у театра. А мне пришлось на целых три месяца уехать в Тулу, возвращаясь только на спектакли, а в некоторые пришлось срочно вводить второй состав. В результате Волчек, ворча, все-таки отпустила, но здоровалась со мной нехотя и некоторое время даже не разговаривала. Потом остыла... Но это все от любви.
От ревности, от того, что ей не все равно. Когда меня ввели на роль Ани в спектакле «Вишневый сад», я познакомилась с Мариной Нееловой, которая играет Раневскую. В «Крутом маршруте» мы тоже оказались вместе. И как-то само собой получилось, что Марина Мстиславовна стала очень близким мне человеком. Многое про меня знает, поскольку я с ней часто советовалась в тяжелые минуты. Она для меня — звезда путеводная. У нее можно учиться всему и в жизни, и на сцене. Я говорю за себя, про других — не знаю. Поймите правильно, не хвастаюсь: мол, «с самой Нееловой дружу». Она, может, и не догадывается, какое важное место в моем сердце занимает. А я ее очень люблю и в глубине души чувствую, что это взаимно. Считаю Неелову великой русской артисткой, равных ей в этой профессии нет и вряд ли появятся.
Хочу сказать и об Игоре Кваше. Для меня театр поделился на «Современник» с Квашой — и без него. Не говорю, что стало плохо. Просто по-другому. Я благодарна судьбе, обстоятельствам, что застала Игоря Владимировича и других больших артистов. Внутренне больших, вроде огромных валунов. Сейчас таких нет. Сейчас — песок... Если не пыль. Приходили и приходят в «Современник» новые артисты, некоторые — мои ровесники, иногда даже старше, но они не знают, что такое «театр с Квашой». А я знаю. Объяснять не буду — потому что это необъяснимо. И незабываемо.
Хотелось бы когда-нибудь приблизиться к такому внутреннему уровню, что был у этих людей, когда они создавали театр. Но если спросите, кого бы хотелось сыграть, не назову конкретной роли. И не хочу зацикливаться на каком-то конкретном персонаже. Меня, скорее, волнует «тема», много о чем хочется говорить со зрителем. В каком образе состоится этот диалог, неважно. Судьба сама дает роли, которые взаимодействуют со мной и развивают. Например когда мне «подарили» «Фронтовичку», она меня здорово расшевелила внутри. Это пьеса Анны Батуриной, режиссер Марина Брусникина.
Спектакль называется «Скажите, люди, куда идет этот поезд...». Моя героиня Мария Петровна Небылица прошла войну, переболела тифом, потеряла ребенка... Женщина с мужским стальным характером, она набирает девочек и занимается с ними балетом. Хотелось найти парадоксальные ходы, чтобы не превратить происходящее в бабские сопли. С Мариной Станиславовной интересно работать всегда, и пьеса замечательная, роль сложная. А для меня — чем сложнее, тем лучше. Чтобы просвета не было, чтобы пришлось запутаться и потом с трудом выбираться!
Хочется большой работы! С настоящим режиссером-художником. Мне интересна личность со своим внутренним миром, ни на кого не похожая. Таких мало сейчас, как и сценариев, которые интересно было бы читать. А роль можно создать, если история и тема тебя вдохновили. Внутри нас столько всего, что трудно представить. В каждом артисте есть все, любое качество. Главное уметь признаться себе, «вызвать себя на допрос» и максимально честно с собой говорить — без цензуры. Чем откровеннее будет этот разговор, тем интереснее и объемнее получится герой.
— Вы — москвичка, служите в столичном театре, а живете сейчас в Питере. Почему?
— Так случилось. Здесь осенью родился мой сын Иван, здесь живет его отец, мой любимый человек — Артур Ваха. Мы не делаем секрета из наших отношений. Познакомились в Петербурге. Я была на гастролях со спектаклем «Амстердам», Артур пришел в гости к своему другу Мише Ефремову. Мы довольно сложно сходились. Когда у обоих сильные и взрывные характеры, скандалов не избежать. Ссорились до искр. По нашим отношениям сценарий можно написать, причем непонятно, будет он комедийным или драматическим. Не могу сказать, что все это в прошлом, что сейчас мы смирно молча сидим в тапках, пьем чай и смотрим телевизор. Эмоций хватает. И думаю, так будет всегда. Артур очень талантливый человек. Большой и сильный, веселый и чокнутый (в хорошем смысле). Вместе с тем беззащитный и нежный внутри. Большой ребенок. Он человек без возраста, как и я. Вообще мы ужасно похожи. Я его очень сильно люблю. И знаю, что он тоже меня любит.
Если бы не это сильное чувство, мы бы не выжили вместе. У нас смешная и неординарная семейка. Моему старшему сыну Петру скоро четыре года. Он родился в браке с Борисом Андриановым — блистательным виолончелистом и гениальным музыкантом, человеком, который успевает все: организовывает фестивали, репетирует, играет концерты по всему миру, воспитывает Петю, и тот его безумно любит. Благодаря Боре мы остались родными людьми. Люди соединяются, а потом иногда расходятся и идут в разные стороны. Я против того, чтобы разваливались семьи, конечно, но если такое случается, важно расставаться достойно. Мне невероятно повезло как женщине — меня окружают замечательные, умные мужчины.
Петя с таким трепетом относится к брату! Каждое утро выбегает из комнаты с криком: «Где мой маленький голопусечка?!» Подбегает, целует. Нам с Артуром пока приходится Ивана от Петра слегка оберегать. Потому что тот шутоломный, может скрутить, задушить в объятиях, это в его духе. Петя — абсолютный я в детстве. У него столько энергии! Триста движений в секунду: хватает, бежит, прыгает, улыбается, приплясывает. И все это одновременно. Когда он ложится спать, я выдыхаю: слава богу! Но ночью теперь у меня есть Иван — звонкий, громкий, своенравный, как Артур. Пока Петя был один, все же попроще жилось. Теперь их двое, и я не знаю порой, куда деваться. Утешаюсь тем, что когда-то они все же вырастут и станут катать меня на мотоциклах, защищать и баловать!
— Некоторые актрисы, узнав о беременности, впадают в печаль, ведь это угроза карьере...
— Для себя я отвечала на этот вопрос сразу и однозначно: «Конечно рожать». Хотя ситуация может сложиться по-разному. Когда я ждала Петра, играла спектакли чуть ли не до отправки в роддом. И вышла на сцену через две недели. А когда забеременела Иваном, выходя на сцену, вдруг поняла, что... не получается. Терпеть не могу работать в полноги! А полностью отдаваться сцене стало невозможно.
В этот безусловно прекрасный для женщины период иначе думаешь и дышишь. «Производственная необходимость» заставляет актрис в положении играть до последнего, в кино переходим на крупные планы, прикрываемся сумочками. Стоишь в кадре и думаешь не о роли, а о том, не заметен ли твой живот. Сейчас мне кажется, что совмещать все это неправильно. Профессия занимает целиком и полностью — меня по крайней мере. И ребенок, который внутри, тоже забирает огромное количество энергии. Все вокруг становится «про него», а не «про тебя»...
Но все равно девушек, которые думают, будто их актерская карьера зависит от того, сейчас они будут рожать или через несколько лет, жалею. Годы-то идут. Уже давно бы родила, и дети бы в школу пошли, а ты все роли ждешь! Но конечно, у каждого своя судьба.
Я с удовольствием переехала бы в Санкт-Петербург, он мне нравится гораздо больше, чем Москва. Для творческого человека этот город идеален. В нем есть все, что мне нужно, начиная с архитектуры и заканчивая духом, характером и даже погодой. Но здесь нет театра «Современник». А я без него не могу, это мой дом. Скоро поеду играть «Трех сестер». Постепенно буду возвращаться в театр, мне этого хочется. И в кино, конечно, тоже. Но пока наслаждаюсь женственностью и материнством. Ребенок — это большое счастье, вечная молодость. Для меня во всем важна любовь. Она и наркотик, и смысл жизни. Ведь именно любовь все создает. Может быть, те, кто не испытал этого прекрасного чувства, как раз всего и боятся. Любовь делает бесстрашной. Дар любить не всем дается. Многие живут не зная, что это такое. А я без этого не дышу и не существую.
Подпишись на наш канал в Telegram