Всю дорогу в самолете я не сомкнула глаз. Сожгла все мосты, уехала в Америку, а теперь возвращаюсь. Куда, зачем? Впереди полная неизвестность: ни работы, ни квартиры, ни денег. В чемоданах самые необходимые вещи, в кармане триста долларов, вырученные за проданный холодильник. В сорок пять лет опять начинать жизнь с нуля...
Я родилась на сто первом километре от Москвы, в маленьком городке Струнино, который славился большой текстильной фабрикой. Никакого отношения к искусству родители не имели. Папа работал в райкоме партии, мама была старшей медсестрой в психоневрологическом диспансере.
Отцу дали квартиру в два этажа. Из гостиной выход в маленький садик, крутая лестница вела наверх в спальни: родительскую и нашу с братом. Я очень любила и дом, и уютную квартиру, и садик, где часами лежала на раскладушке, загорая под вишневым деревом.
Прошли годы, однажды редакторы телевидения предложили съездить в Струнино. С трудом нашла свой дом и очень удивилась: он оказался таким крошечным, облупленным...
Папа в молодости очень хорошо играл в футбол, его даже приглашали в московскую команду. Я росла активной девочкой, вся в отца, тоже любила спорт. В школе занималась всем подряд: рисованием, музыкой, танцами, лыжами, конькобежным спортом, спортивной гимнастикой... Даже на домбре играла. Училась средне, зато по физкультуре одни пятерки.
Никогда особо не задумывалась о том, как выгляжу. Когда сейчас смотрю свой первый фильм «Кузнечик», думаю: «А я, оказывается, была ничего, красивой!» Конечно, модничала, как все девчонки. Тогда были популярны свитера-«лапша», кожаные короткие юбочки. Обновки строчила на маминой швейной машинке, благо выкройки печатались в журнале «Работница».
Часто читала в воспоминаниях актрис, как они с детства мечтали об экране и сцене, как декламировали стихи, стоя на стульчике. А я этим не болела. Вначале всерьез думала о спортивной карьере, а когда увлеклась шитьем, решила стать дизайнером одежды. Артистка, можно сказать, из меня получилась случайно.
Однажды, перепробовав все кружки, из любопытства пришла в Народный театр при Доме культуры. Столичный режиссер приезжал на репетиции в Струнино два раза в неделю. Я играла в детском спектакле «Девочка и апрель...», в «Белоснежке и семи гномах» была принцем. Моя подружка, соседка по дому, которая тоже занималась в Народном театре, очень хотела стать артисткой. Она меня уговорила поехать в Москву поступать в театральный. Почему бы и не попробовать за компанию? Выучила басню, какой-то рассказ. Пригодилось и белое платье из гипюра, которое я сшила для выпускного: обрезала низ и получилась блузка под кожаную юбку.
Сели с подружкой утром на электричку и поехали покорять Москву. Первым в нашем списке стоял ВГИК. В этот день, как назло, шел проливной дождь. Пока добежали до института, промокли до нитки. Мои волосы закрутились мелким бесом, с юбки стекала вода. А тут выяснилось, что первый тур уже прошел. Ничего не поделаешь — стали методично объезжать остальные вузы.
Так получилось, что Школа-студия МХАТ стала моей конечной остановкой. Меня приняли, а подружку нет. Наверное, мне помогло, что была абсолютно спокойной: не нервничала, не волновалась. Подруга мечтала стать актрисой, а ее мечта сбылась у меня. Не зря говорят, судьба тебя и на печке найдет...
Мне всего шестнадцать лет, вчерашняя школьница из провинции вдруг попадает в волшебный мир: Камергерский переулок, великие педагоги, знаменитое здание МХАТа. Вот они, небожители театрального искусства — Софья Станиславовна Пилявская, Владимир Николаевич Богомолов, — сидят среди нас, студентов, в столовой и кофе пьют.
Началась моя самостоятельная жизнь, довольно рано я ушла от родителей. Мне дали место в общежитии, ведь по два часа на электричке ездить в Москву из Струнино и обратно было тяжело.
Помню, как ходила на занятия в Школу-студию в дубленке, которую сама сшила. Никто об этом не догадывался. Мама где-то по случаю достала плохо выделанные шкурки овчины, я сама придумала фасон — в талию, с опушкой. Еще у меня были длинные кудри. Лет в десять в парикмахерской сделали короткое каре, с тех пор волосы стали сильно виться. В институте меня даже прозвали Анджелой Дэвис.
Проучилась в Школе-студии МХАТ всего год, а причиной тому... история КПСС. Ну не могла я запомнить ни одной даты многочисленных съездов! Легче выучить роль, чем вызубрить эту абракадабру. Преподаватель Юрий Павлович был принципиальным товарищем, очень серьезно подходил к своему предмету. Он считал, что будущие актеры должны в обязательном порядке знать наизусть тезисы всех съездов. А мне было интереснее репетировать отрывки, а не долбить, как дятел, эту скуку смертную. В первом семестре меня отмазал мой педагог Владимир Николаевич Богомолов, а в конце второго вызвал на ковер ректор. «Советую вам попробовать себя в другой профессии», — сказал он на прощание. И меня выгнали за неуспеваемость.
Я не растерялась и сразу же поступила в Щукинское училище, на первый курс к Алле Александровне Казанской. И ни разу об этом не пожалела!
В «Щуке» было больше свободы. Во МХАТе все очень чопорно, в лучших традициях старой школы. Нам преподавали манеры, этикет: «Держи спину, поклонись, сделай реверанс!» В Щукинском же царила демократия, к тому же там не так серьезно относились к дополнительным предметам. С историей КПСС мне помогли — подложили на экзамене билетик. И тем не менее диплом я получила только спустя два года после окончания училища. На последнем курсе опять не смогла сдать предмет — на этот раз споткнулась на научном коммунизме. Эти науки, видимо, были для меня роковым камнем преткновения.
Как-то мне звонят в театр из секретариата «Щуки» и уговаривают: «Нильская, ты хоть на экзамен приди, да поставят тебе тройку! Документ получишь наконец». Хорошо, что когда меня принимали на работу в Театр Маяковского, не попросили принести диплом. Никому и в голову не пришло, что такое может быть — артистка без диплома!
Это была прекрасная пора студенчества. Со мной вместе учились Володя Симонов, Сережа Маковецкий, Андрей Леонов, Рита Иванова, Юра Осипов и многие другие. Мы день и ночь пропадали в училище, это был наш родной дом. Естественно, начались романы, влюбленности. Как без этого? Актеры — люди эмоциональные, увлекающиеся. Я никогда не была романтической тургеневской барышней, которая зачитывается любовными романами и ждет принца на белом коне. В молодости хоть и была влюбчивой, но совсем не ветреной. У меня всегда строились только серьезные отношения. Помните песенку из фильма «Девушка без адреса»: «Но я уж такой человек, что если дружу, то дружу беззаветно, а если люблю, то навек»?..
Моя первая любовь случилась на первом курсе. Саша Галушевский был красивым, высоким, с густыми каштановыми волосами. Все говорили, что мы с ним похожи: оба зеленоглазые. Мне всего восемнадцать, на кого же обращать внимание, как не на красавцев? Он стал за мной ухаживать. Естественно, я ответила Саше взаимностью. А со второго курса мы стали жить вместе. Вначале в общежитии, потом снимали квартиру: я ведь рано начала играть в кино, появились деньги. Мне платили шестнадцать рублей за съемочный день.
Около трех лет продлился наш гражданский брак. Мы собирались пожениться, но против этого были его родители. Кому лимита-то нужна? Они Сашу дружно отговаривали, наседали на него, мол, не вздумай идти в ЗАГС. Я полагаю, считали, что я ему не пара. Уже играла главные роли, а меня все равно не желали видеть своей родственницей!
Сниматься в кино я начала раньше всех однокурсников. Ассистенты по актерам сидели в вестибюле училища и высматривали в толпе студентов интересные лица. Однажды ко мне подошла женщина, спросила: «А вы не хотите прийти на пробы в фильм «Кузнечик»?»
Мои фото увидел Сергей Аполлинариевич Герасимов и сразу же утвердил. Он в то время был руководителем творческого объединения на студии и курировал этот фильм, а снимал его Борис Григорьев. Герасимов даже в павильон приходил, помогал войти в роль во время одной серьезной сцены. Конечно, мне, неопытной актрисе, очень тяжело было привыкать к камере. Вроде на репетиции все получается, а как камеру включат — деревенею.
«Кузнечика» снимали чуть ли не год, за целый съемочный день получалось пять минут экранного времени. Я всех однокурсников «всовывала» в эпизоды.
В итоге получился хороший фильм. Обидно, что он быстро проскочил по экранам. По городу висели афиши с моим портретом — еду в троллейбусе, а мимо проплывает яркая строка: ЛЮДМИЛА НИЛЬСКАЯ. Моими партнерами по картине были Анатолий Ромашин, Николай Иванов, Марина Левтова.
Ромашин — удивительно добрый и обаятельный человек. Всегда помогал советом, поддерживал неопытную актрису. Конечно, галантно ухаживал — ну как без этого?! Довозил после съемок до общежития, конфетки дарил. Он мог, конечно, любую женщину обаять. Однажды сидим с ним в его машине. Только потянулся меня поцеловать, как на капот прыгнула кошка с карниза. От неожиданности Ромашин даже голову пригнул. А я быстренько выскочила и побежала в общагу. Так что кошка, можно сказать, меня спасла. Кстати, Анатолий Владимирович помог мне советом с театром. Но об этом позже...
Я возвращалась домой к Саше. Думаю, он, наверное, ревновал меня к известности — ему очень не хотелось, чтобы его считали «мужем Нильской». Я такая же студентка, как он, а предложения сыплются одно за другим: «Петровка, 38», «Мелодия на два голоса», «Бешеные деньги». Да еще меня стали узнавать на улице. Ему это явно не нравилось, и тем не менее мы строили планы на будущее, обдумывали, что будем делать после окончания училища.
В Москве с нашего курса осталось четыре человека. Галушевского не взяли ни в один столичный театр. Нас вместе пригласили в Питер, но я отказалась. Дело в том, что меня сразу же позвали в Театр Гоголя. Получается, я Сашу предала, но отказываться от работы в столице было глупо. Наш роман еще продолжался какое-то время после института, потом его забрали в армию. Я несколько раз ездила к нему в воинскую часть в Подмосковье.
Постепенно наша любовь сошла на нет. Одним словом, жизнь нас и развела. У меня новый коллектив, роли, съемки в кино... Студенческие браки все рано или поздно заканчиваются, так случилось и с нами. Тлело, тлело, пока я не решила за нас двоих. Ну что рубить хвост по кусочкам? И мы расстались.
Последний раз виделись в 1993 году на дне рождения у кого-то из однокурсников. Особо разговаривать нам было не о чем. Никаких эмоций встреча не вызвала:
— Здрасте!
— Здрасте!
— Как жизнь?
— Хорошо.
И все. Куда она исчезает, эта любовь?
В свои двадцать лет я получила роль, которая сделала меня известной на всю страну, — триста миллионов в день смотрели «Государственную границу». Этот телефильм до сих пор показывают, на всех творческих встречах зрители каждый раз о нем спрашивают.
На самом деле меня вначале пригласили на другую роль, ее в фильме сыграла Анна Каменкова. Но потом режиссер прямо на пробах вдруг увидел меня в роли роковой красавицы польки. Я долго отказывалась, мне казалось, ее должна была играть более взрослая и опытная женщина. Даже ходили слухи, что на Ядвигу приглашали Людмилу Чурсину. Режиссер меня убедил, и в итоге я решилась. У нас в стране тогда, как известно, секса не было, а моя пани Ядвига была соблазнительницей. Как это сыграть, никто толком объяснить не мог. Видимо, я справилась с непростой задачей, раз роль так запомнилась...
Вся моя жизнь состоит из парадоксов. Героини — страстные, сексуальные, а сама даже не могу сказать, любила ли я кого-нибудь по-настоящему. Только в одном случае могу утверждать стопроцентно: любила свою профессию. И кино, а особенно театр...
Как уже говорила, после окончания «Щуки» меня пригласили в Театр Гоголя. А тут ребята с моего курса собрались показываться в «Маяковку». Я пошла с ними за компанию, чтобы поддержать. Иду по коридору театра, навстречу Анатолий Ромашин:
— А ты что здесь делаешь? Показываться пришла?
— Нет, вам же актрисы не нужны, вы мужчин принимаете.
— Да ты что? Нам именно актрисы и нужны!
Эта встреча оказалась судьбоносной. Опять везение, опять удача!
Упросила ребят показать отрывок из водевиля — без аккомпаниатора, без музыки, без костюмов. Единственное, что у меня было из «реквизита», — какой-то легкомысленный зонтик. Сокурсники долго отговаривали от этого эксперимента, а мне было не страшно: я-то уже в театр приглашена. В зале кроме худсовета сидели молодые актеры. Пришли, как говорится, поглазеть на новеньких и заодно поржать. А у меня слуха нет, пою без музыки. Пришлось «аккомпанировать» себе зонтиком, постукивая им в такт по столу. К концу отрывка в азарте я его сломала. В зале все валялись от хохота. После этого меня попросили показать какой-то серьезный отрывок уже Андрею Гончарову. И взяли.
Но я еще с института репетировала в Театре на Малой Бронной в спектакле «Лето и дым». С Анатолием Эфросом меня познакомил мой педагог Катин-Ярцев. Мне очень нравился этот спектакль, и до премьеры оставалась пара недель. Спросила у Гончарова: «Вы позволите мне сыграть у Эфроса?» Главный режиссер с жаром стал предлагать весь репертуар, лишь бы я отказалась играть эту премьеру. Поверила ему, но все это так и осталось обещаниями. А я никогда не умела просить, это не про меня...
Но не жалею, что пришла в Театр Маяковского. Четырнадцать лет там прослужила. Мне очень нравилась атмосфера, царящая в нем. Мы все жили дружно, горели на работе, без конца репетировали. Помню, как пришли к нам Виторган и Балтер и удивились: «А где интриги, сплетни? Даже странно!»
Меня поразила Наташа Гундарева, я не переставала ею восхищаться. Она знала наизусть все роли, которые ей нравились в репертуаре, и если вдруг заболевала актриса, могла без репетиции заменить ее на сцене. С Наташей мы как-то оказались рядом за столом на дне рождения Саши Фатюшина, с этого дня и сблизились. Ездили друг к другу в гости, она мне впоследствии помогала с квартирой. Года три дружили семьями.
Я по знаку зодиака Телец, абсолютно земной, рациональный человек с легким налетом цинизма. Очень спокойная, меня вывести из себя трудно, но если вдруг что, становлюсь не Тельцом, а Быком. Помню, как-то на съемки пришел актер в подпитии. Сидит у монитора и громко комментирует чужую игру. Хотя и мешает всем, но выгнать его никто не смеет.
«Вон вышел отсюда, слышь, ты!» — вдруг сказала ему я. Наступила тишина. Это прозвучало так неожиданно для него, что он повиновался. Потом неделю за мной ходил и извинялся. Я вообще человек неконфликтный, а тут меня прорвало.
Эта выдержанность очень помогла мне. Наш главный режиссер славился своей повышенной эмоциональностью. Андрей Александрович Гончаров не очень любил щукинцев. Нас было трое: Наташа Гундарева, Женя Симонова и я. Но с Наташей он так себя не вел, не повышал голоса. Она была, пожалуй, исключением из правил. А вот над Светланой Немоляевой Гончаров любил поиздеваться, «ввести ее в состояние», чтобы получить результат. Порой обращался с артистами как с крепостными. Очень многие не выдерживали его взрывного характера и уходили из театра.
Для спектакля « Жизнь Клима Самгина» мне одной не успели сшить костюм. На репетиции Гончаров стал кричать: «Где эта вахтанговская халда? Почему без костюма?!» Я была в шоке! Потом, со временем, научилась мысленно строить между нами стену. Стояла как памятник Дзержинскому и молча ждала, пока главный режиссер наорется и успокоится...
Так получилось, что в «Маяковке» я встретилась с будущим мужем. Однажды мой приятель привел в театр своего друга-однополчанина, двадцатилетнего мальчишку с обаятельными ямочками на щеках. «Георгий Исаев», — представился он, не сводя с меня восхищенных глаз. Сказал, что влюбился в мою Ядвигу и давно мечтал о встрече. Началась настоящая осада. Жора только что вернулся из армии и работал водителем у какого-то советского босса. Очень веселый, без комплексов. Как верная собачонка, ходил за мной, ухаживал так, что передать словами невозможно. Я пыталась его свести со своими подружками, знакомила с актрисами нашего театра, но он был кремень: «Люблю тебя, и точка!»
Мы сошлись как лед и пламень. Он очень активный товарищ, легко находил общий язык со всеми, а я молчаливая, сдержанная, все эмоции держу в себе, одним словом, Снежная королева. Его коммуникабельность очень мне нравилась, но ухаживания Исаева я не воспринимала серьезно.
У Жоры сестры танцевали в ансамбле Моисеева, а в те времена ездить на гастроли за границу могли единицы. Сестры безумно любили брата, купили ему за валюту автомобиль. Он меня встречал на нем, когда я возвращалась со съемок, — в аэропорту, на вокзале, возил после спектаклей домой.
Брал меня измором: забрасывал цветами, подарками, буквально не давал дышать. Это был тот самый случай, когда «лучше дать, чем отказать!»
Я позволяла ему за собой ухаживать, но близких отношений у нас не было. Вначале посмеивалась — ну ходит и ходит, а потом задумалась: может, главное — не когда ты любишь, а когда любят тебя?..
Дело в том, что мы встретились в очень непростой период моей жизни. У меня был роман с женатым мужчиной. Он, между прочим, происходил на глазах у Жоры. Тот все знал, был в курсе наших сложных отношений, но мужественно не подавал виду, что страшно ревнует меня. Конечно, я им помыкала, в какие-то моменты использовала. А Жора все сносил, терпел и ждал своего часа. Мне нравилось, что Исаев такой преданный, — что прикажу, то и сделает. Этим он постепенно завоевал мое доверие.
Я понимала, что надо поменять ситуацию, и как за спасательный круг ухватилась за Жору. Хотела покоя, чего-то прочного, стабильного. В конце концов, я мечтала о крепкой семье, о ребенке. Мне уже двадцать пять лет, не девочка. Столько раз слышала пустые обещания, покупалась на клятвы, что не верила никому. А Исаеву поверила! Он боготворил меня. В рот мне смотрел, ловил каждое слово, трогательно умолял выйти за него замуж. Казалось, будет любить вечно. Я заколебалась: а может, и правда это моя судьба? Недаром ведь говорят: «Стерпится — слюбится».
Заманить меня в ЗАГС ему помог счастливый случай — мы поженились, можно сказать, на спор. Все произошло совершенно спонтанно. Однажды, когда Жора в очередной раз завел пластинку «Выходи за меня, выходи за меня», спросила:
— Ты правда хочешь, чтобы я замуж за тебя пошла?
— Да!
— Хорошо, поехали. Но если ЗАГС будет закрыт на перерыв, больше не приставай.
Приезжаем — ЗАГС открыт, опять артачусь. Его приятели стали меня уговаривать: «Разве не видишь, что он тебя любит больше жизни?!»
Я даже не сама писала заявление, за меня анкету заполнил жених. «Не волнуйся, ты всегда можешь его забрать», — сказал довольный Жора.
Думала, это шутка. Надо было дать задний ход, но я не знала как. И сдалась, как крепость после долгой осады. Все мои знакомые были в шоке: «За кого? Что ты делаешь, с ума сошла?!» Это по Островскому был «неравный брак»: я — известная актриса, он — человек без образования, без профессии, да к тому же моложе меня на пять лет.
Так, вроде в шутку, и расписались. А потом я вдруг осознала, что это всерьез — и шумная свадьба в ресторане гостиницы «Минск», и обручальные кольца, и крики гостей «Горько!» В какой-то момент показалось, что все невзгоды позади. Моя героиня Лидия из «Бешеных денег» пела: «Ты под венец меня веди, шепчи слова приятные! Хочу, чтоб в жизни шли дожди, бриллиантовые, бриллиантовые...»
Вначале жили в общежитии, потом от театра мне дали «однушку», затем двухкомнатную квартиру на «Соколе». Я помогла Жоре устроиться в «Маяковку» администратором. Все артисты с ним дружили, ласково называли Джаником. Он приятный, услужливый, внимательный, с хорошим чувством юмора. Работаем вместе в одном театре, да и компания у нас одна — дружим семьями с Наташей Гундаревой и Сергеем Насибовым, Леной Мольченко и Сашей Фатюшиным.
Все было хорошо, одно только не складывалось — мы оба мечтали о ребенке. Много раз я пыталась родить, но ничего не получалось. Прошла все круги ада, всех врачей, бесконечные процедуры.
Хожу в широком сарафанчике, вот-вот рожу. В театре надо мной уже подшучивали: «Нильская, ты вечно беременная ходишь!» Появляюсь через какое-то время, подходит старая актриса: «Ну что? Как дела, мамочка, как малыш?» И вдруг замечает, что на мне лица нет. Выкидыши случались на достаточно большом сроке, и я с отчаянием думала, что у меня никогда не будет детей. Даже к Джуне несколько раз ходила. Но и известная целительница не смогла ответить на вопрос, почему не могу родить.
Меня очень поддерживал муж. Если бы не Жорина настойчивость, у меня не было бы сына. Сама давно махнула бы рукой, стала заниматься, в конце концов, только актерской карьерой. Спасибо ему за это большое...
Димочка появился на свет с шестой попытки. Я лежала на сохранении, а тут беда — Жора попал в автокатастрофу. От меня этот факт скрывали, боялись за ребенка.
Муж лежал в больнице с серьезными травмами: руки-ноги на растяжках и в гипсе. Я забеспокоилась, что он, обычно такой внимательный, не приходит меня проведывать. Пригрозила: «Если не объясните, что с ним, убегу из больницы!» Только тогда мне сказали правду.
Дима, слава богу, родился в срок, в полном порядке. Шел 1991-й, мы с Жорой были женаты уже восьмой год. То, что должно было в моей жизни случиться, случилось. Ну разве это не судьба?
В стране перестройка. В Театре Маяковского на спектаклях сидело от силы шестьдесят зрителей, кино не снимали, на «Мосфильме» вообще склад устроили. Все знакомые ударились в бизнес. А я ничего, кроме актерской игры, не знаю, не умею. Мы с Жорой и одной семейной парой пытались как-то выживать. Договорились с владельцами кафе, что будем делать им горячие бутерброды, но это быстро зачахло.
Возникло ощущение полного краха. Когда еще все возродится? А я уже не девочка двадцатилетняя, надо было на что-то решаться. Отец мужа давно уговаривал нас переехать к нему в Америку. Сначала отмахивалась, всерьез даже не думала об этом: «Чушь! Чем я там буду заниматься?» Два года колебалась, не могла решиться.
Жора день и ночь выносил мне мозг с этим отъездом. И с его даром убеждения сломил-таки мое сопротивление. Ну как ему не поверить, когда с жаром говорит, что стоит добраться до Америки — горы свернет! Он был авантюристом, а я женой декабриста. Мне часто подруги говорили: «Какая ты, Люся, смелая! Я бы так не смогла». А при чем тут смелость? Просто так складывались обстоятельства. Диме не было еще и двух лет. Я сделала это, конечно, ради сына, ради его светлого будущего.
Когда решение было принято, сомнения и страхи остались позади. Мы с Георгием решили перечеркнуть прежнюю жизнь и начать все с нуля. Купили билеты в Америку в один конец. Тогда все бежали на Запад за лучшей жизнью: спасайся, кто может!
Для моих родителей наш отъезд был страшным ударом. «А что мне здесь делать?» — говорила я, когда уезжала. Прекрасно понимала, что с кино и театром покончено навсегда, никакой Голливуд меня не ждет, и внушала себе: «Люся, ты начинаешь новую жизнь!»
Мы, как многие в те годы, поехали за американской мечтой. Что нас ждало впереди — одному Богу известно. Я предала свою профессию, которую любила больше всего на свете. И не знала, что за эту горькую ошибку буду расплачиваться десятилетием отчаяния...
В Лос-Анджелес мы прилетели поздно. Помню, ехали по хайвею, который тускло освещали редкие фонари. Я-то ожидала увидеть сверкающие небоскребы, яркие огни рекламы, огромные толпы разноязычных счастливых людей. Эта страна для меня существовала только в кино. А тут увидела совсем другое. Одноэтажная Америка, типовые домики, редкие прохожие, даже в магазин надо ехать на машине, полное изобилие продуктов, а есть все это невозможно. Жизнь в провинции разве сравнишь с Москвой?
Прямо из аэропорта приехали в квартиру свекра. Отец Жоры был пенсионером, жил в студии: комната и кухня — всего метров двадцать. Мы с ребенком спали на полу, наутро пошли искать себе съемное жилье. Деньги быстро закончились — то за квартиру нужно заплатить, то мебель купить...
В Денвере, куда вскоре переехали, прожили семь лет. Какое-то время Георгий работал таксистом, потом у него появилась идея открыть собственное дело. Ради бизнеса мужа я через полтора года после отъезда в Америку продала свою квартиру на «Соколе», и мы вложили все семьдесят тысяч долларов в автомастерскую.
«Вот и сожгла все мосты, — подумала. — Нет, все правильно рассчитала, мы с Димочкой под защитой». Жора был полон воодушевления: «Сейчас разбогатеем!» Он оказался очень амбициозным товарищем: взял в кредит дом, машину, мы стали жить на широкую ногу. Это был чистейшей воды авантюризм — в ремонте машин муж не понимал ничегошеньки. Какое-то время дела в автомастерской шли неплохо, но в бизнес нужны были постоянные вливания. Деньги в Америке улетают мгновенно, а вот прибыли мы так и не дождались. Платить бесконечные налоги, страховку за дом, машину, медицину становилось все тяжелее. Пачки счетов приходили регулярно. Жора обещал золотые горы, а в результате мы оказались у разбитого корыта...
Пока сын не ходил в школу, я сидела дома, учила язык на курсах. Когда семье понадобились деньги, пошла работать продавцом в крупный магазин одежды. Приходилось стоять весь день на ногах с двумя перерывами по пятнадцать минут. Возвращаешься позже на минуту — на тебя уже коллеги стучат. Под предлогом, что мне нужно найти какой-то костюм, пряталась в примерочной, чтобы посидеть на стульчике минуты две. Только успею вытянуть онемевшие ноги, как меня начинают искать. Продержалась недели две и уволилась.
Мы с одной знакомой на радио работали, звонили в Москву актрисам. Но увы, продолжалось это всего полгода. А потом я устроилась социальным работником — два года ухаживала за русскими бабушками. Ездила на службу с сыном, когда не с кем было его оставить. Я не находила себе места, даже Дима чувствовал, что со мной что-то происходит.
Своих клиенток развозила по магазинам на старой иномарке. Между прочим, легко сама могла поменять колесо, и сервис не приходилось вызывать на подмогу. У меня в этом плане все нормально. Звонит подруга:
— Что делаешь?
— Не мешай, утюг починяю.
Своими руками могу сделать по дому все: гвоздь забить, люстру повесить, пылесос починить, компьютер наладить, исправить электропроводку. Жора ничего этого не умел. А вызывать мастера — платить большие деньги.
Получала за своих бабушек копейки. Работа выматывала не только физически, но и морально. Убрать в квартире, пыль протереть, пропылесосить, что-то приготовить, отвезти к врачу, в магазин. У одной пожилой клиентки были больные ноги. Врачи прописали ей побольше ходить, она выбрала для прогулок гипермаркет. Я подвозила ее к нему и оставляла часа на три. Она получала удовольствие — посидит у фонтанчика, кофе попьет, на толпу поглазеет. И у меня свободное время. С этой бабушкой, можно сказать, повезло.
Некоторые клиентки узнавали меня. Кто-то относился с сочувствием, а бывали случаи, когда унижали и откровенно издевались, демонстрируя свое превосходство. Есть такие люди: «Звезда, говоришь? А вот теперь на меня поработай!»
Помню, отвезла свою хозяйку в больницу на процедуры, когда вернулись, взялась за уборку. Закончился мой рабочий день, почти доехала до дома, вдруг она минут через двадцать звонит: «Люда, срочно возвращайся!» У нее был такой голос, словно ей понадобилась скорая. Разворачиваюсь и мчусь к ней. Эта дама отодвигает электрический чайник и торжествующе тычет в стол: «Ты здесь забыла протереть!» Больше я к ней не вернулась. На всю жизнь запомнила, как этот чайник выглядел. Наверное, она испытала удовольствие, унизив известную артистку. На обратном пути я боялась попасть в аварию — так меня трясло.
Из Денвера мы переехали в Бостон. Снимать дом было очень дорого. А там все опять пришлось начинать сначала, никого вокруг: ни знакомых, ни друзей. В Бостоне жила старшая сестра мужа, она приютила нас в оборудованной в подвале своего дома квартире. Я чувствовала себя приживалкой — без денег, без перспектив, без работы. Помню жуткое состояние обреченности и подавленности. Неужели ради этого я все бросила?!
Мне впервые стало жаль себя. Когда по русским каналам показывали мои фильмы, говорила сыну: «Смотри, это я». Покупала карточку за пять долларов и звонила в Москву подругам, жалуясь на судьбу: никому не нужна, всеми позабыта. Я держалась за них как утопающий за соломинку, от безысходности и незнания, что делать.
А тут еще последний удар — измена мужа. Обещал любить всю жизнь до безумия и предал...
Жора стал часто летать в Москву, в начале нулевых там можно было неплохо заработать. Со временем начал задерживаться, приезжал все реже, в основном присылал деньги. По телефону ссылался на то, что очень много дел. Я ничего не замечала, а потом вдруг почувствовала: что-то не то. Муж стал каким-то чужим, отстраненным. Мысль о том, что он мне изменяет, даже не приходила в голову.
Однажды, не вытерпев, вывела его на откровенность:
— Говори, что там у тебя?
Вначале он пытался уйти от ответа, долго отпирался, наконец признался:
— У меня есть другая женщина, — и мстительно добавил: — К тому же она моложе тебя!
Причем связь была не сиюминутной. Молоденькая девушка, видимо, очень хотела поехать в Америку. Когда я узнала, что у Жоры в Москве есть любовница, была в шоке: все что угодно, только не это! Умоляла его остаться, пыталась вернуть, рыдала. Во мне говорил страх.
Постепенно осознала: это крах. Мимолетную измену я бы простила, а тут было предательство. Он с меня пылинки сдувал, и вот как все обернулось. Мир рухнул, отчаяние было огромным. Я все время висела на телефоне, искала утешения у подружек. Близких людей в Америке не нашла — там по-другому живут: вечная погоня за успехом, за деньгами... Предательство пережить трудно, а на чужбине особенно. Осталась с сыном на руках, без работы и средств к существованию.
Я сама предложила Жоре подать на развод. Мы сели и обо всем спокойно поговорили. «Ну что ж, вперед!» — сказала ему. Как только решили, что Дима останется со мной, стало легче. Делить кроме долгов нам было нечего. Осталось объявить сыну, что мы с отцом разводимся. Я поехала с Димой встречать Жору в аэропорт. «Сын, — сказал он в машине, — мы с твоей мамой должны расстаться». Всю дорогу мальчик рыдал.
А когда мы (и Жора, кстати, тоже) собрались уезжать обратно в Москву, у Димы случилась новая трагедия: языка почти не знает, Москвы не помнит. Ребенок ходил в американскую школу, стал забывать русские слова, ударения неправильно ставил. Еще несколько лет, и он бы начал самостоятельную жизнь — дети в США рано выпархивают из родительского гнезда. И что бы я там одна делала?
Тут мне стали звонить подруги, рассказывать, что начали снимать фильмы, правда кооперативные. Тоска нахлынула, когда поняла, что кино в России возрождается, а меня там нет. Осознала, что совершила ошибку и уже никогда не смогу вернуться в прежнюю жизнь. Удача выскользнула из рук!
Однажды, когда я в очередной раз позвонила подруге, которая всю жизнь проработала директором картин на «Мосфильме», та сказала:
— Да ладно, не кисни! Приезжай, что-нибудь придумаем. В крайнем случае пойдешь ко мне «хлопушкой», если с кино и театром не получится?
— Пойду. На съемную квартиру хватит?
— Хватит. Зарплата пятьсот долларов, за квартиру будешь платить триста.
— А как же Димочка?
— Неважно, собирай чемодан, а там посмотрим. Не пропадешь.
Я бросилась не глядя, как в омут головой. Решила вернуться — хуже не будет!
В самолете мы сидели рядом: муж и я с двенадцатилетним Димочкой. Вроде еще по документам семья, а уже совершенно чужие люди. Жора не хотел платить за мой билет: мол, ребенку куплю, а тебе нет!
Все дорогу в самолете я не сомкнула глаз. Сожгла все мосты, навсегда уехала в Америку, а теперь возвращаюсь. Куда, зачем? Впереди полная неизвестность: ни работы, ни квартиры, ни денег. В двух чемоданах самые необходимые вещи, в кармане триста долларов, вырученные за проданный холодильник. В сорок пять лет опять начинать жизнь с нуля...
Прилетели в Шереметьево, получили багаж и разошлись в разные стороны, как в море корабли. Навсегда!
Двадцать лет мы вместе прожили. Как говорила одна моя героиня: «А если он ничего не добьется, кто мне это время вернет?» Ничего нас больше не связывало, жили в Москве не пересекаясь. Кстати, с той барышней у Жоры так и не сложилось.
Я никогда не запрещала сыну общаться с отцом. Бывший муж особо нам не помогал. Сама, сама, сама. Ни квартиры, ни работы, ни перспектив, ни мужчины. А я на помощь мужа и не надеялась, всегда рассчитывала только на саму себя.
Боялась только одного: что Бог не простит моего предательства и я больше не буду актрисой. Десять долгих лет простоя. Готова была работать кем угодно, любым младшим ассистентом режиссера!
Москву тогда вообще не узнавала. Еду по Садовому кольцу и глазам не верю: «Где я?» Жила с ребенком первые два-три месяца у своей подруги-однокурсницы Риты Ивановой. Экономила доллары, чтобы растянуть их на подольше. Маргарита обзвонила перед моим приездом всех наших друзей:
— Люська возвращается из Америки, имейте в виду!
А в ответ слышала:
— Сколько времени прошло, она опоздала...
Но через два месяца я попала в антрепризный спектакль! Ну разве не удача? Произошло невероятное — мой однокурсник Юра Осипов кинул клич: «Нильская вернулась, возьмите!» И я стала играть на сцене с мыслью: «Я теперь все могу! Мне ничего не страшно, если вошла без репетиций в постановку. Я снова в профессии, зрители мне аплодируют!» Года через три смогла купить маленькую квартиру на окраине.
С кино было сложнее — ну не буду же я ходить по «Мосфильму», заглядывать в кабинеты и проситься: «Возьмите меня!»
Однажды мы с Димой сели в маршрутку, и вдруг меня узнали пассажиры, стали просить автограф. Он был удивлен: «Мама, ты звезда?!» Оказалось, что меня не забыли ни режиссеры, ни зрители. Это вселяло надежду.
А через полгода мне снова повезло. Самый первый фильм, в котором я снялась после возвращения, назывался «Красная площадь». Я там в первый раз сыграла Галину Брежневу, роль была небольшой. А потом сняли сериал, где она стала главной героиней. Брежнева — это мое второе восхождение.
«Галину» посмотрела только через год после выхода фильма, потому что сразу же начинаю себя оценивать, критиковать, сильно комплексовать. Я получила премию «Золотой орел» за эту роль. Шла к сцене и думала: «Как бы мне покороче сказать, чтобы не зареветь». Успела запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда. Опять удача!
Стала ходить в церковь. Господь Бог меня простил за предательство. Я хорошо знаю цену этой жизни, мне удалось войти в одну реку дважды. Наверное, закалила свой характер, и это помогло потом пережить тяжелые испытания.
Конечно, нам с сыном приходилось трудно. Часто оставляла его одного и уезжала на съемки. Дима научился готовить, звонил и спрашивал, как варить макароны. Ему пришлось самому адаптироваться. Он пошел в обычную школу, рыдал: «Не поеду, не хочу!» — прятался за меня. Привык в Америке ходить на занятия с шестого сентября, а здесь они с первого. Учительница на уроке велела всем открыть дневники и заполнить расписание. Дима смешался и покраснел — он не умел писать по-русски. Первую неделю ему сосед по парте помогал.
Но Димка парень очень коммуникабельный, быстро нашел с товарищами общий язык. Ему в школе дали прозвище Америкос. Он всегда увлекался хоккеем, с успехом окончил Университет физкультуры и спорта, сейчас работает тренером.
Я считаю себя счастливой. У меня вырос хороший сын, он всегда был моей опорой, другом. Теперь благодарит за то, что мы вернулись в Москву. Дима женился, у меня растут внуки Николь и Алик.
Есть любимая работа. Я сама всего добилась, все могу. А главное, ни от кого не завишу. Давно простила Жору и за многое ему благодарна — прежде всего за Диму. Если бы не его измена, сидела бы до сих пор в Америке и ублажала капризных пенсионерок. А так Господь даровал шанс начать все с нуля. Я снова стала актрисой, смогла совершить невозможное и победила. Черная полоса в моей жизни уступила место белой.
Самое большое опасение для меня — остаться без работы. Я должна чувствовать себя нужной. Ни от каких предложений не отказываюсь, когда перестает звонить телефон, становится страшно. Вначале я платила ипотеку, поднимала сына. У меня нет миллионов, чтобы лежать без дела и плевать в потолок.
Мне все легко давалось, удача сама шла в руки: случайно поступила в институт, стала сниматься на втором курсе. Я очень рано стала знаменитой, получила все и сразу, оказавшись в нужном месте в нужное время.
Но двадцать лет тому назад продала все и уехала, как тогда казалось, навсегда. Ошибки на то и даются, чтобы извлекать из них уроки. Никогда не надо отчаиваться. Пока выбор не сделан, все можно изменить. Я поняла, что после любого падения, когда кажется, что судьба отвернулась от тебя навеки, можно подняться и возродиться. И если бы пришлось начинать все сначала, даже Америку не вычеркнула бы. Наверное, для чего-то мне надо было это пройти. А потом случилось возвращение домой, в профессию, а главное, к себе самой. Мне не надо терпеть ложь, унижение, не надо притворяться, от кого-то зависеть. Я снова такая, какая есть...
Подпишись на наш канал в Telegram