Мне было интересно буквально все: как выставляется свет, как пишется звук, что означает команда «Камера! Мотор! Начали!», как режиссер объясняет задачу, но тогда я предположить не мог, что актерство станет профессией.
— Александр, мы встретились в перерыве между съемками продолжения популярного сериала «Скорая помощь», который зрители увидят в новом сезоне. Еще четыре проекта в производстве. Любопытно, что вы — один из немногих востребованных российских актеров, кто пришел в эту профессию со стороны.
— Действительно, первую роль я сыграл в картине «Однолюбы» в 1981 году, когда еще учился в Московском энергетическом институте и играл в студенческом театре МЭИ. И благодаря ему попал в кино.
Однажды потребовалась групповка в фильм про колхоз. Весь наш народный коллектив пригласили участвовать в съемках, по сути сыграть самих себя — студентов стройотряда. Поехали в экспедицию в Подмосковье, в район Белых Столбов, жили в гостинице знаменитого Госфильмофонда, вечерами после съемок всей группой собирались — выпивали, пели под гитару. Однажды я спел песню «Ах, телега ты моя» Александра Суханова, и режиссер Марк Осепьян сказал:
— Ой, давай ты исполнишь ее в фильме?
— Давайте.
Добавили тройку эпизодов, и в итоге вышла хорошая полноценная роль второго плана. В титрах написали «Театр МЭИ» и отдельно — «Александр Тютин». Мне было восемнадцать лет.
— Эти съемки оплачивались или вы снимались за интерес?
— Платили восемь рублей пятьдесят копеек за съемочный день. Очень приличные по тем временам деньги. Прогулял их все или на любимую девушку потратил — не помню.
Через несколько месяцев приехал на Студию имени Горького на озвучание. Идем по коридору с нашим вторым режиссером Анной Беккер, навстречу — другой второй режиссер, Белла Дунаева.
— Это твой? — кивает в мою сторону. Как про скаковую лошадь спросила, в третьем лице.
— Мой.
— Дашь мне его на пару дней? Молодой фриц нужен.
— Бери.
Так я попал во вторую свою картину — «Шел четвертый год войны...». Сыграл эпизод с Николаем Еременко-младшим, который снимали целых три дня! До сих пор эту картину нередко показывают. Актеры сильные собрались: Збруев, Савельева, Дуров, тот же Еременко. Недавно включил телевизор, а там этот фильм и сразу же — мой эпизод! Какой же я молодой! Поностальгировал...
Вспомнил, как снимали в Протвино. В перерывах между дублями мы с Николаем и другими актерами дурачились, дорвались до немецких шмайсеров (автоматы. — Прим. ред.), расстреляли, наверное, половину запаса холостых патронов студии.
Вот теперь я по-настоящему понял, как снимается кино. Мне было интересно буквально все: как выставляется свет, как пишется звук, что означает команда «Камера! Мотор! Начали!», как режиссер объясняет задачу, но тогда я предположить не мог, что актерство станет профессией.
— Неужели не мечтали об этом в детстве?
— Вроде нет, и ничего не предвещало. Рос любознательным самостоятельным ребенком, которого больше тянуло ко всякой технике. Говорили, что у меня хороший голос. В старшей группе детского сада на выпускном утреннике поручили спеть: «Падают, падают листья, в нашем саду листопад, желтые, красные листья по ветру мчатся, летят». Пока я пел, по залу красиво летали листья, старательно заложенные воспитателями в вентиляторы. К маме тогда подошла наша музыкальный работник Варвара Степановна и сказала: «Обязательно отдайте Сашу в музыкальную школу, у него отличный слух».
Наши с братом родители — инженеры. Мама работала на Подольском аккумуляторном заводе технологом, папа — начальником особого конструкторского бюро Подольского электромеханического завода.
И когда я ребенком спрашивал:
— Чем ты, папа, занимаешься? — он делал хитрые глаза:
— Понимаешь, Саша...
По намекам я догадывался, что его предприятие работает на оборону, делает что-то там для космических ракет.
Когда учился в третьем классе, мама настояла — и правильно сделала — на обучении в музыкальной школе. В нашем доме на первом этаже располагался детский клуб «Ровесник» с полным курсом музыкальной школы: семь лет обучения, хор, сольфеджио. Мне купили инструмент — хорошее пианино 1947 года выпуска, с отличным звучанием. В нашем хоре я стал солистом, и что такое быть под прицелом сотен глаз, ощутил еще в детстве. Не было страха ни перед публикой, ни перед сценой.
Классу к пятому попытался взбрыкнуть, потому что хотелось в футбол гонять или в индейцев играть. Но мама убедила, чтобы закончил обучение, за что благодарен ей всю жизнь. В четырнадцать лет, когда у всех ровесников ломались голоса, я еще пел дискантом (высокий детский голос. — Прим. ред.) и даже победил на областном конкурсе с песней «Раненая птица в руки не давалась».
Родители ко всему этому относились как к хобби. Победил и победил. Мне ведь легко давались точные науки, часто выигрывал городские математические олимпиады, доходил до областных. Не то чтобы вундеркинд, но учился хорошо, с единственной четверкой по русскому. И вообще у меня было много интересов. Чем только не занимался! Выжиганием, чеканкой, фотографией. С приятелем шлифовали стекла, телескопы собирали, пекли печенье, шарфы вязали. Я даже ухитрился беретку крючком связать. Вот так нас шарахало.
В девятом классе выиграл областную олимпиаду по математике. Когда объявляли результаты, ко мне подошли «селекционеры» из физико-математической школы-интерната имени Колмогорова при МГУ и сказали: «Ваша работа на олимпиаде засчитывается как письменный экзамен в нашу школу. Теперь допускаетесь на устный». А к ним поступить очень трудно! Таких интернатов было всего четыре в Советском Союзе — в Новосибирске, Киеве, Москве и еще где-то. Готовили ребят для МГУ, Физтеха, МИФИ и, как ни странно, для Высшей школы КГБ — там требовались аналитики.
Не сказать, что при этом я обрадовался. Не хотелось менять школу, уезжать от друзей. А вдруг в новом классе окажутся одни «ботаны»? Мама взяла на слабо: «Да ты еще поступи!» Ну ладно, почему бы и не попробовать? Сдал экзамен на отлично. Оказалось — и это еще не все. Поехал вместе с другими ребятами на месяц в летнюю школу на Оке, где проходил дополнительный отсев. И так мне там понравилось, так было весело, что я даже заволновался, пройду ли. Прошел.
В нашей физико-математической школе была удивительная творческая атмосфера. Там постоянно что-то происходило! КВН, посвящение в студенты, какие-то карнавалы.
Сам академик Колмогоров, основатель школы, по средам устраивал вечера классической музыки. Он много ездил за границу, привозил с Запада пластинки. Набивался полный зал. После прослушивания рассказывал нам о композиторах, исполнителях, историю создания произведений.
С концертами приезжали знаменитые барды — Визбор, Суханов, Никитин. Я садился рядом со сценой и записывал выступления на свой первый магнитофон «Спутник-402», который подарили родители.
Под влиянием бардов стал охотнее перебирать гитарные струны. Класса с седьмого научился трем аккордам, захотелось пойти дальше.
Еще в интернате я получил первый опыт работы перед камерой. Понял, что это не так просто, многие зажимались, а я нет.
Была такая передача в советские времена «Встреча юнкоров телестудии «Орленок», проходила в формате беседы с каким-нибудь знаменитым человеком. Первый раз нас с одноклассниками пригласили, когда снималась программа о Колмогорове. Снимали в квартире Андрея Николаевича в МГУ на Воробьевых горах, где жила профессура. Академик был человеком широких интересов, много путешествовал, дома огромные коллекции кораллов, минералов, в аквариумах рыбки плавают. В кадре мы задавали вопросы, он рассказывал. И так понравились телевизионщикам, что они нас и на следующую передачу пригласили, уже о другом выдающемся человеке.
За тот год, который я провел в интернате, поднаторел в культурном смысле больше, чем за все свои шестнадцать прожитых лет. Наш классный руководитель, учительница литературы, водила по музеям и выставкам — Пушкинский, Третьяковка. Неожиданно для себя начал разбираться в живописи.
В интернат приходили бывшие выпускники, которые уже учились в МГУ, и возились с нами. Помню, сидели в комнате в общаге и вслух читали «Мастера и Маргариту».
Со мной вместе учились победители международной математической и физической олимпиады. И их приняли в университет без экзаменов. Парни были бедовые, им все давалось легко, все успевали. Могут сидеть и на салфетках доказывать теорему Ферма, а потом прерваться и сказать: «А не пойти ли нам на скачки?» — так мы называли танцы.
К окончанию школы, казалось бы, дорога дальше ясна — мехмат МГУ, аспирантура, научные работы. Но... Не поступил, не добрал всего полбалла. Слишком много оказалось других интересов.
Сказал родителям:
— Да ладно, на следующий год поступлю.
А они мне:
— Нечего прохлаждаться год! Есть хороший вуз — Московский энергетический институт. Удобно ездить из Подольска — до Москвы-Товарной и дальше на трамвайчике две остановки.
Я спорить не стал, а поступил на факультет электронной техники по специальности «инженер-оптик-исследователь», предполагая дальше заниматься наукой. Нам даже повышенную стипендию платили от Министерства обороны.
Начал учиться и уже через пару месяцев оказался в студенческом агиттеатре ДК МЭИ. Для спектакля понадобился парень с гитарой. Пришел просто так, как бы случайно, а остался на долгие годы.
В восьмидесятые студенческое театральное движение вообще было очень сильным. Агиттеатр МЭИ носил звание народного коллектива, что позволяло продавать билеты на свои спектакли. В 1981 году мы получили премию Ленинского комсомола, в том же году снялись в фильме «Однолюбы», о котором я уже рассказывал.
Худруком был Леонид Борисович Герчиков, а с нами, начинающими артистами, занимался Юра Попов — выпускник Щукинского училища. Позже пришел Андрюша Соколов, в то время студент «Щуки», и какое-то время преподавал актерское мастерство.
За год мы выпускали два спектакля, играли часто, зрители ходили на нас за деньги, и немалые — билет по рубль двадцать, учитывая, что проезд в метро стоил пять копеек. Другое дело, что деньги уходили государству в лице нашего Дома культуры. Для нас это оставалось хобби.
Одним из самых популярных спектаклей был «451 градус по Фаренгейту», который в программке именовался театральной фантастикой в стиле диско. Теперь все это называется мюзиклом. Сначала я был пятым пожарным в третьем ряду, потом стал первым пожарным, а позже мне доверили главную роль. Когда стало получаться, пришла уверенность и осознание — мое!
Сейчас думаю: как же я исхитрялся и учиться прилично, и из театра почти сутками не вылезать. Возвращался в Подольск последней электричкой или у друзей оставался.
Учебу не бросил, дотянул. Полученная профессия не увлекла, потому что уже был болен театром. Летом мы обязательно куда-то ехали с гастролями. Моя первая поездка — на БАМ, театр там несколько раз уже бывал. Литва, Алма-Ата, Тбилиси...
Не забуду, как оказались в Болгарии в 1982 году. Это была моя первая заграница и полгода подготовки — с лекциями, с экзаменами в райкоме комсомола. Вопросы задавали такие: «Кто третий секретарь Крестьянской партии Болгарии?», «Где стоит памятник Алеше?» Из-за границы привез одни джинсы и чемодан книг.
В Софии был огромный, в несколько этажей, ярусами, магазин «Советская книга». И неслось с одного этажа на другой: «Эй, Петро, что-то я здесь Стендаля не бачу». В Союзе книги тогда были в дефиците. Привез Тарковского, Ахматову, те томики до сих пор живы.
Театр увлекал все больше и больше, но защитился, получил диплом. В институте была военная кафедра. Помимо основной специальности мы получали и военную, связанную с авиацией. Проходили военные сборы и выпускались в звании лейтенанта запаса. А дальше была альтернатива: служить два года офицером или отработать три года по распределению в каком-нибудь «ящике». Мне досталась армия.
Буквально накануне мы гастролировали в Тбилиси. Незабываемое время... О братании с театром пантомимы Шаликашвили надо рассказывать отдельно. И когда мне в военкомате сказали: «Будете служить в Закавказском военном округе», обрадовался! Посчитал, что крупно повезло. В штабе Закавказского ВО меня направили в авиационный полк в город Марнеули, это недалеко от Тбилиси.
Не успел нарадоваться, как вызвал командир: «Товарищ лейтенант, наш полк готовится выполнить интернациональный долг и направляется в Демократическую Республику Афганистан. Не сейчас, конечно, через полгода, нужно подготовиться. Вы как относитесь к интернациональному долгу?» Что я мог сказать? Шел 1985 год, Горбачев только пришел к власти.
Конечно, в Афган не хотелось, но я философски посмотрел на это — будь что будет... Правда, маму пока решил известием не «радовать». В полку меня приписали к очень секретной группе РЭБ — радиоэлектронной борьбы, предназначенной для преодоления систем ПВО. Начальник, я и два прапорщика. Все. Мы никому не подчинялись, кроме командира полка. И опять повезло! За две недели до отправки в солнечную страну, когда мне уже выписали синий служебный паспорт, нам сказали:
— Ваша служба там не нужна — поскольку у моджахедов нет ПВО.
Мой начальник вздохнул:
— Жаль... Очень хочу в Афган.
Он же кадровый офицер, ему стаж надо зарабатывать, валютные чеки, которыми платили за службу. А я обрадовался:
— Ой, как хорошо! — и еще год был сам себе начальником, часто ездил в Москву.
Там как раз случился Фестиваль молодежи и студентов, и наш театр, как лауреат премии Ленинского комсомола, был его активным участником.
Пока служил, успел жениться. Дали отпуск, и мы пошли с Таней в ЗАГС. Она была актрисой нашего театра, встречались до этого года три.
— Сколько продлился этот ваш первый брак?
— В 1986-м поженились, в 1990-м разошлись и через год официально развелись через канадских адвокатов. Инициатива исходила от жены. Мы с театром поехали в Канаду на гастроли, и она там осталась, решила искать лучшей жизни. И нашла... Вышла замуж, живет замечательно. Я не препятствовал, мы все-таки разные люди. Не скажу, что это была страшная трагедия для обоих, но и ничего веселого тоже не было.
После армейских приключений вернулся в Москву, и мы с ребятами и нашим худруком решили, что все, пора становиться профессиональным театром. К тому времени наша труппа созрела, и в творческом, и в техническом плане. Играли драматические спектакли, использовали пантомиму, пели и танцевали. Плюс в нашу труппу влилась часть выпускного курса ВГИКа. В разгаре перестройка, появилась возможность создать театр на основе хозрасчета без дотаций государства. Придумали название — Московский театр «Игроки». ДК МЭИ выделил небольшой особнячок в районе Лефортово с зальчиком на сто мест, там играли, можно сказать, для души. А для заработка арендовали большие площадки, ездили на гастроли. Зарабатывали, кстати, даже побольше, чем в академических театрах.
В тот же год я поступил в Щукинское училище на режиссерский факультет.
— Дилетантства больше не хотелось?
— Понимаете, какая штука, дилетанты порой были профессиональнее иных дипломированных артистов. У нас же была колоссальная практика. Просто хотелось получить профессиональное образование, совместить, так сказать, практику с теорией. Я учился и продолжал играть в театре «Игроки».
— Выбор пал на режиссерский факультет, видимо, с перспективой ставить самому?
— Просто в двадцать четыре года на актерский поступать было поздновато — в театральных вузах есть негласный возрастной ценз. Тем более что в Щукинском училище режиссуру преподавали вместе с полным курсом актерского мастерства.
Это было счастливое время: в стране процветала гласность, мы были молоды, открывали для себя новые произведения, запрещенные ранее, и ставили по ним спектакли. Наш театр «Игроки» колесил по Союзу, по соцстранам, затем начали летать к капиталистам — Англия, Канада, Шотландия.
— Интересно, а что за публика приходила на ваши спектакли в той же Канаде? Эмигранты?
— Нет, канадцы и американцы. Наш театр привез в Канаду постановку по знаменитому произведению Джорджа Оруэлла «Скотный двор». Спектакль играли на английском языке при полных аншлагах. У нас даже был интерактив со зрителями — мы обучали их русским танцам. А оригинальные костюмы были пошиты в мастерских Большого театра.
— Вроде все так неплохо складывалось у вашего театра «Игроки», но почему я о нем не слышала?
— Потому что в 1991-м стала разваливаться страна, а вместе с ней и все остальное, в том числе и наш театр. По инерции он просуществовал до 1994 года, но не смог продержаться в новых экономических условиях.
— И тогда, видимо, в вашей жизни возникло кино?
— Про кино отдельная история. Как я уже сказал, в первых двух-трех картинах снялся еще студентом, не собираясь быть артистом.
Первой значительной работой для меня стала роль бизнесмена Игоря в картине Александра Хвана «Дюба-дюба», с Олегом Меньшиковым в главной роли. Фильм попал в основную программу Каннского кинофестиваля 1993 года. Через пять лет Хван пригласил меня на главную роль в фильм «Дрянь хорошая, дрянь плохая». Симпатичная картина в стиле Тарантино. Вместе со мной снимались Оксана Фандера и Армен Петросян, он же был автором сценария. Следующая заметная роль все у того же режиссера была в триллере «Умирать легко». Получается, что Саша Хван дал мне путевку в большой кинематограф.
— Многие актеры с содроганием вспоминают девяностые годы, когда практически ни у кого не было работы.
— Мне всегда везло, и не было года, чтобы я не снимался. Даже в самые лихие времена. Пусть это не приносило таких уж больших денег и на это нельзя было жить... Театр «Игроки» еще работал, спасали елки и редкие гастроли. Но скоро пришлось пойти на поклон к моему младшему брату, который к тому моменту запустил бизнес. Сергей предприимчивый парень. Сначала занимался книгами по искусству, продавал их около Третьяковки иностранцам. Потом мы влюбили его в кино. И если в самом начале он не очень понимал, кто такой Феллини, то через год в этом разбирался лучше меня.
Вслед за мной брат поучился в Щукинском, но диплома не получил. Зато окончил Высшие режиссерские курсы, его мастером был Герман-старший. Уже десять лет Сережа проводит фестиваль короткометражного кино.
Недавно я снялся в первом полнометражном фильме режиссера Сергея Тютина под рабочим названием «Крошка».
— В главной роли, конечно?
— Я могу перевоплощаться, но не до такой степени: главную роль играет маленькая девочка.
— Какой фильм из вашей обширной фильмографии наиболее дорог?
— «Баязет». Роль Штоквица, коменданта крепости, интересна развитием характера. В начале фильма его любимая фраза: «Господа, а не выпить ли нам по стакану лафиту?», а в конце он кардинально меняется, становится героем, возглавляя оборону крепости.
— Александр, недавно я была в Губернском театре на спектакле «Энергичные люди», в котором у вас очень яркая роль и персонаж запоминающийся. Интересно, что на экране крутят кадры из фильма «Однолюбы», о котором вы рассказывали. Как раз с той самой песней «Телега». Вы давно не работали в репертуарном театре, как же оказались у Безрукова?
— С тех пор как закончил свое существование театр «Игроки», я почти двадцать лет не служил ни в одном стационарном театре. Снимался в кино, театральный голод удовлетворял редкими антрепризами. Пять лет назад мне неожиданно позвонил Сергей Витальевич Безруков, с которым мы до этого снимались в нескольких картинах, и пригласил в труппу Московского Губернского театра (Безруков — его художественный руководитель. — Прим. ред.). Я согласился и очень рад, потому что играю роли, о которых мечтает каждый артист и которые никогда бы не сыграл ни в одной антрепризе: де Гиш в «Сирано де Бержераке», Гаев в «Вишневом саде», Муромский в «Свадьбе Кречинского», Высоцкий в спектакле «Высоцкий. Рождение легенды», Брюхатый в «Энергичных людях» Шукшина.
В МГТ я обрел новый театральный дом, за что очень благодарен Сергею Витальевичу и всему нашему дружному коллективу.
— Александр, давайте о вашей семейной жизни поговорим? Не каждый актер может похвастаться крепким браком. У вас это получилось — с Ириной вы вместе уже четверть века. Где нашли такую верную подругу жизни?
— Все в той же Канаде. У нас с Ирой там случился роман.
— Одна жена там осталась, а вторая нашлась?
— Вторая нашлась, причем уже к концу поездки. Ира была помощником режиссера, главным организатором за кулисами. Я ведущий артист. Изначально все закрутилось между нами как ни к чему не обязывающая интрижка. Я один, она одна — «Вы привлекательны, я чертовски привлекателен, чего зря время терять?» Но Ира не была героиней моего романа, также как и я не ее герой.
Когда осенью 1991 года вернулись в Москву, мне оказалось негде жить. У Иры тоже не было жилья, до поездки она обитала в съемной квартире. А в городе страшно, магазины пустые, народ напряженный...
Созвонились: «А давай снимем вместе квартирку» — ну и конечно, романтический момент тоже присутствовал, но не настолько серьезно, чтобы дать повод решить, что между нами происходит нечто особенное.
Было просто хорошо, и планов никаких не строили. Первые два месяца вели такой образ жизни: спали до двух часов дня, потом ехали в центр, на Тверскую, где в продовольственном магазине хотя бы что-то можно было купить. С боем отрывали колбасу, сосиски и обратно — к себе в норку, по пути забежав в будку видеопроката. Смотрели кино чуть ли не до утра, на привезенном из Канады видеомагнитофоне. В 2002 году, когда накопили денег на собственное жилье, расписались.
Ирина: В начале нашего знакомства Саша мне казался ординарным человеком. Но на сцене он был великолепен! Я эти вещи даже по молодости не путала, понимала, что сцена и жизнь — разные вещи. И совершенно неожиданно влюбилась. Из Канады мы возвращались порознь, двумя группами — сначала улетела я, а через два дня планировал лететь Саша. И я поймала себя на мысли, что переживаю: а вдруг он останется? Когда Саша вернулся, неожиданно вспыхнула страсть, пришла любовь — ну или что это было? В общем, у нас случилось не как у всех, а все наоборот. Сначала гастрольный роман, затем возникли чувства.
— Ирина, наверное, сложно жить с артистом? Они же, как правило, очень нервные, зацикленные на себе люди.
Ирина: С Сашей очень легко, в отличие от многих актеров, он не заморочен на своей персоне. Нет такого — не трогай, не мешай, мне надо репетировать, войти в образ. И работой он занят только в театре и на съемочной площадке. И никогда — дома.
Александр: Мы с Ирой — две половинки. То, чего мне не хватает, есть в ней, то, чего ей не хватает, есть во мне. Ее темперамент я не то чтобы гашу, но гармонизирую. И наоборот... В общем, мы здорово дополняем друг друга. Считаю, что любую гармонию надо взрывать, иначе скучно.
— То есть поругаться можете легко?
Ирина: Ругаемся, конечно. Вернее, это я могу кричать, а муж старается меня унять. Бывает, что ему это долгое время не удается, тогда рявкнет в ответ и тут же получает: «Саша, чего это ты на меня орешь?!» Мы нормально живем, иначе не продержались бы вместе столько лет. У нас нет споров по поводу того, кто вымоет посуду. Кто дома, тот и «дежурный».
Детей у нас нет — так получилось, а точнее не получилось. Зато есть два чудных шнауцера — Лаврик и Гоша, в которых мы души не чаем.
Саша — мой четвертый муж. Дольше двух лет я ни с одним мужчиной никогда не жила. Я сложный человек. А Саша легкий. Мы разные — поэтому у нас все и вышло.
Александр: Большинству людей кажется, что актерство — самый короткий путь к славе. Буду артистом — по телевизору показывать станут! У меня же все наоборот, я, как в том анекдоте, не настоящий сварщик. Наверное, мне не хватает тщеславия — не написали обо мне, забыли дать звание. Конечно, неприятно, но не катастрофа. Другой, может, возмутился бы, а мне в голову это не приходит. Главное то, что я продолжаю работать в профессии. И по-прежнему думаю: это все мое! Когда-то произошло счастливое стечение обстоятельств, о котором я заранее и мечтать не мог.
Подпишись на наш канал в Telegram