«Вы должны понимать: единственный дом Михаила — это дорога, а единственный любимый человек — зритель». Имелось в виду, что ни мне, ни другой женщине не удастся привязать, посадить в клетку эту вольную птицу.
— Иногда судьба сама за нас определяет наши маршруты и повороты в жизни. Так было и со мной в девятнадцать лет... Я училась в Риге в университете на факультете экономической кибернетики. Как-то летом, в каникулы, подруга предложила: «Если будет хорошая погода, отправимся на пляж, а если плохая — то на концерт юмористов из Москвы. Я знакома с одним из них. Но он еще никому не известен». В этот день ничто не предвещало дождя, но по дороге на пляж начало накрапывать, а потом, как по волшебству, пошел мощный судьбоносный для меня ливень, который и привел нас на этот концерт.
В 1980-е годы в Прибалтике часто выступали артисты разговорного жанра. В то время практически единственной юмористической развлекательной передачей была «Вокруг смеха», которая выходила раз в месяц. Сегодня трудно поверить, что было время дефицита таких программ, поэтому юмористов из этой передачи зрители особенно обожали. Шутки Горина и Арканова, Альтова и Жванецкого, многих других кумиров того времени подвергались жесткой цензуре. Но видимо, именно запреты заставляли авторов быть изобретательными и использовать эзопов язык. А зрители учились читать между строк и слышать между паузами. Это было время интеллектуального юмора высочайшей пробы.
В тот день в Риге на концерте выступали многие, кого прежде видела только по телевизору: Аркадий Арканов, Лион Измайлов, Евгений Петросян... А еще молодой и дерзкий Задорнов — в ту пору никакая не знаменитость. С ним меня и хотела познакомить подруга.
Сегодня меня никто не сможет упрекнуть, что я познакомилась с Михаилом ради славы и популярности. Номер про «два девятых вагона», сделавший его звездой всесоюзного масштаба, прозвучит в передаче «Вокруг смеха» только через год, в 1984-м. А гонорар Задорнова за концерт тогда составлял... шесть рублей двенадцать копеек. Как позже шутил сам Михаил, его приглашали на сборные выступления юмористов не за талант, а для того чтобы «увеличить процент русских в концерте». Никто из его коллег тогда не думал, что Задорнов станет настолько знаменитым. Как вспоминает Лион Измайлов: «Мы не заметили, как Миша рванул вперед и нас всех перегнал».
У нашего знакомства была загадочная предыстория. Мои родители — папа Владимир, офицер, и мама Валентина, военный фельдшер, — поклонники хорошей литературы и публицистики. Если отец отправлялся в командировку, то привозил чемодан не вещей, а книг. Мое поколение росло в золотое время дефицита информации и отсутствия Интернета, когда мы эту информацию жадно собирали, впитывали, выписывали множество газет и журналов. Среди них был и журнал «Юность», который тогда возглавлял Андрей Дементьев. В это время там работал Михаил Задорнов, он вел рубрику «Зеленый портфель». В ней публиковал и свои ранние лирические рассказы: «Идеал», «Рыжий чемодан», «Сказка для маленьких девочек»... Ироничный язык и романтичные сюжеты, тонкое понимание женской души. Стиль совершенно не похож на фирменный «задорновский», каким его узнали позже — саркастичный, едкий: «Только наш человек, наступая второй раз на грабли, радуется, что их еще не украли», «Только русский человек, если ему разрешить делать все что угодно, не будет делать ничего», «Только в России, выехав на встречную полосу, можно получить удар в зад»...
Нет, ранний Задорнов — это лирика. Кстати, лиричным мне он нравился больше. Так что мое первое заочное знакомство с Задорновым как начинающим писателем произошло на страницах журнала «Юность», когда мне было всего... двенадцать лет. Из всех публикаций этой юмористической рубрики журнала я вырезала именно его рассказы, купила портфель зеленого цвета и бережно в нем хранила эти рассказы, даже не думая о том, что судьба нас когда-нибудь сведет вместе и я смогу выразить ему свое почтение как талантливому писателю.
Но вернусь к нашей встрече в Риге. Смущаясь, я рассказала Задорнову, что с юности собираю его рассказы из журнала. Он был польщен, но не поверил! Пришлось в доказательство принести свой зеленый портфель с его первыми рассказами. Михаил был удивлен — любому писателю приятно, что его произведения не только читают, но и хранят.
Ему исполнилось тогда тридцать пять лет. Для меня он был уже взрослым сложившимся человеком. Уехал в Москву — взял номер моего домашнего телефона. У нас не было стремительного взлета отношений, они развивались постепенно: было его наставничество и мое уважение к его творческой личности.
Для начала Михаил составил мне список книг, которые, по его мнению, должен прочитать каждый культурный человек. Несколько десятков листов, сотни авторов и названий. Мнение Михаила для меня, девятнадцатилетней, было высшей истиной. Так я благодаря его спискам познакомилась с юмористическими рассказами Тэффи, Аверченко, с книгами Мюрже, абсурдистскими пьесами Беккета, Ионеско.
Больше всего из его списка тогда меня впечатлила книга «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха. Наверное потому, что в этой притче образ бунтующей чайки был близок по духу самому Михаилу: он так же старался жить вне стаи, делать на одно усилие больше, летать на один метр выше и дальше и очень стремился к духовной свободе.
Он звонил, интересовался, что прочитала, какие у меня впечатления. В другой раз сообщал: «Такого-то числа в Риге пройдет спектакль, ты обязана посмотреть — на служебном входе будут билеты!» Это обычный стиль Михаила: если сам посмотрел очень хороший спектакль или концерт, ему обязательно надо «обилетить» всех близких и друзей. Билеты скупал пачками и раздавал знакомым. Это было важно для него — подарить эмоции. Такая удивительная душевная щедрость тоже не могла не восхищать.
Михаил стал чаще приезжать на родину. В Риге жили его родители. Мы стали чаще видеться. Он познакомился с моими мамой и папой, они тепло общались. Разумеется, он им понравился — а разве Задорнов мог не нравиться?
Кроме книг у нас с Михаилом оказалась еще одна объединяющая страсть — путешествия. Я ездила с «дежурным рюкзаком» и фотоаппаратом — открывала для себя мир. И Михаил тоже был заядлым путешественником. В поездках его интересовало абсолютно все — музеи, выставки, природа. Как-то на гастролях в Иваново предложил съездить в... Музей ивановского ситца. Пока я изучала первый зал, шустрый как ракета Михаил успел облететь все, перезнакомился и пообщался с экскурсоводами, узнал множество увлекательнейших историй и фактов. Отыскал меня среди стендов и принялся с воодушевлением пересказывать. Казалось, уже сам мог бы подрабатывать там экскурсоводом!
Я настолько впечатлилась его любознательностью, что через некоторое время в родной Риге окончила курсы экскурсоводов и стала водить туристов по историческому центру. Михаил настойчиво советовал искать профессию более творческую, не кибернетику. Считал, что программирование — не женское занятие. То ли вправду не видел во мне способностей к точным наукам, то ли не хотел терять спутницу. Ведь увлекись я программированием всерьез, вряд ли могла бы составлять ему компанию в поездках — человек этой специальности привязан к месту и графику.
Позже, тоже по совету Михаила, занималась организацией гастролей российских артистов в Прибалтике, а в девяностые активно включилась в работу благотворительного фонда, которым руководил Задорнов. Об этой и многих других сферах жизни моего мужа мало кто знает. А ведь он помогал людям, которые после распада СССР оказались в странах ближнего зарубежья фактически изгоями, беспомощными и ненужными. Более пятидесяти одиноких стариков Михаил перевез в Подмосковье в пансионат для пожилых людей. Потом совершенно счастливый, с горящими глазами делился со мной: мол, они довольны, обживаются на новом месте, а две пары даже сыграли свадьбы! Для него всегда было важно не только помочь, но и убедиться, что помощь пришлась кстати и изменила судьбу. Я тоже подключилась к работе фонда «Содружество», и мы помогали в Риге детским домам и интернатам.
Михаил стал для меня и учителем, и наставником, и старшим другом. Разбудил азарт к творчеству и всячески помогал развиваться. «Дрессировал» мою память, развивал наблюдательность, а самое главное — учил героически молчать. О том, как развивается женщина, когда она долго молчит, мужчины не подозревают, а ведь это опасное оружие! Позже он помог мне издать два альманаха о наших совместных путешествиях. И это был тоже предмет его гордости и уважения ко мне. После поездок мы наперегонки записывали свои впечатления: я — для альманахов, он — для книг и соцсетей. Для меня очень важно было его признание. Он использовал мои фотографии из наших поездок для своих книг и провел несколько персональных фотовыставок в рижской библиотеке и в Доме Москвы в Риге. Всячески поощрял наше с дочкой увлечение живописью. Мечтал записать ноктюрны Шопена в моем исполнении (это и память о его маме — она была прекрасной пианисткой). Но увы, у него не хватило времени, а у меня терпения это сделать. Техника игры стремительно ушла после окончания музыкальной школы. Ему важно было, чтобы и другие люди принимали мое увлечение творчеством. Поэтому с радостью и легким волнением согласился на наше совместное семейное интервью в передаче Бориса Ноткина на ТВЦ.
Я часто сопровождала его на гастролях, а во время концертов стояла в конце зала. Только там можно уловить энергию, которая связывает артиста и зрителей. Зал и сцена становятся будто единым организмом. Удивительные ощущения, за кулисами их почувствовать невозможно. Михаил своими выступлениями будто заряжал зал — и сам заряжался от зрителей. Такой волновой обмен.
— Считается, что дружба между мужчиной и женщиной невозможна — обязательно перерастет в лав-стори. В вашем случае так и вышло: в 1990-м вы родили Михаилу Николаевичу дочь Елену. Но он состоял в законном браке (первая жена — одноклассница М.Н. Задорнова филолог Велта Яновна Калнберзина. — Прим. ред.).
— Это сложная тема. Из семьи я его не уводила, это было бы и невозможно — все решения в своей жизни Михаил принимал исключительно сам.
Знала и знаю многих из юмористического цеха. Это яркие мужчины, они всегда в центре внимания, привыкли нравиться. Быть спутницей такого человека — задача не из легких. Михаил, к его чести, никогда никого не предавал и не бросал. Только поддерживал и помогал... Велте Яновне я очень благодарна за тактичность. Ситуация в самом деле сложилась непростая. И всем нам было непросто.
— Страшно было рожать ребенка, не будучи в браке?
— У меня вопрос так вообще не стоял. Я рожала от любимого человека долгожданного ребенка. Михаила переполняла гордость и радость в ожидании новых страниц в жизни, нового отцовского опыта. Меня поддержали и мои родители. Я им очень благодарна: они были рядом и помогали.
С особым теплом хочу вспомнить и поддержку его старшего брата Лоллия. Он стал первым из семьи Задорновых, с кем я познакомилась после рождения дочери, прилетел на ее роды, чтобы поддержать Михаила и меня. Человек с широкой душой и добрым сердцем. Как и его дочь Наталья, которая нас тоже приняла с открытым сердцем. И мы до сих пор сохраняем с ней душевные отношения. Лоллий стал крестным нашей дочери. В тот же день в 1993 году с дочкой крестился и сам Михаил. Мы ездили с ним на гастроли: я с малышкой, Лоллий Николаевич и мой папа. У Миши были концерты, я отправлялась с ним, а дочь оставляли на родню. Когда Лена засыпала, Лоллий Николаевич и мой папа играли в шахматы.
Когда дочери исполнилось несколько месяцев, Михаил сам познакомил меня со своими родителями — Николаем Павловичем и Еленой Мельхиоровной. У меня сохранилось очень много теплой видеохроники их общения с внучкой. Они приезжали к нам в Дом творчества писателей в Дубулты в Юрмале, где мы с Михаилом растили дочку.
Николай Павлович, который как никто другой знал своего сына, помню, предостерег меня тогда: «Вы должны понимать — единственный дом Михаила это дорога, а единственный любимый человек — зритель». Имелось в виду, что ни мне, ни другой женщине не удастся привязать, посадить в клетку эту вольную птицу. Я и не пыталась.
За более чем тридцать лет не расставались в глобальном смысле — мы с дочкой всегда присутствовали в жизни Михаила. Он опекал, проводил с нами новогодние праздники, дни рождения, ездил в поездки. Михаил четко контролировал, чтобы ни один мужчина не мог ко мне даже приблизиться с серьезными намерениями. Впрочем, заданная им планка — каким должен быть любимый человек — оказалась настолько высока, что я даже не могла представить рядом с собой другого.
Были метания и душевные сомнения, но со временем научилась быть просто рядом с ним и ничего не требовать. Поэтому для посторонних людей, наверное, стало неожиданностью, что мы расписались, когда дочка уже оканчивала школу на Мальте. Михаил тогда сказал мне, что хочет научиться жить по ведическим законам Прави (в этот период он увлекался ведическими знаниями и традициями), и нашу свадьбу назначил на день летнего солнцестояния — двадцать первое июня.
На свадьбе, кстати, присутствовали Максим Галкин* и Алла Борисовна Пугачева.
Воспитание дочери — это отдельная тема и неожиданные проявления Михаила. Совсем крошечной читал ей стихи Гумилева, позже — Пушкина, Есенина. Когда подросла, устраивал большие путешествия, чтобы показать дочери мир. Особенно старался нас удивить на новогодние праздники. За два-три дня до Нового года он мог организовать поездку в Африку, чтобы мы встретили все вместе праздник у подножия Килиманджаро. А потом поехать в Шотландию, чтобы дочка своими глазами увидела озеро Лох-Несс и Камень судьбы, где короновались шотландские и английские монархи. Потом он читал ей путевые очерки Гончарова «Фрегат «Паллада», как в детстве это делал его отец, и мы летели для наглядности все вместе в Гонконг, в Сингапур, в Малайзию. Европу объездили почти всю. Но больше всего Михаилу нравилось показывать дочери природу России. Мы побывали во Владивостоке, Хабаровске и других городах, которые были связаны еще и с его отцом.
У Лены появился собственный рюкзачок. Поднывала, что тяжело, но тащила. Помню, в Коктебеле брели в гору на могилу Волошина, там не было даже дерева, чтобы укрыться от жары, дочь почти плакала, но смогла справиться и положить на могилу заветный камень.
Только повзрослев, она начала понимать, как много ей дали эти поездки с отцом. Мы посетили лучшие музеи мира. Деньги тратили не на вещи, а на впечатления. Нанимали трех гидов — чтобы дочь могла услышать разные точки зрения. Она делала свои собственные выводы, совсем не детские и не банальные. Например на Крите в Кносском дворце спросила у гида: «А мог Тесей всех обмануть? Зайти в лабиринт, постоять в нем и выйти, не сразившись с чудовищем? А потом всем сказать, что убил. Ему бы поверили, еду Минотавру больше не давали — чудовище и само сдохло бы!» Гид был удивлен, обескуражен — такой простой и вместе с тем непростой вопрос.
Поистине с задорновской едкостью дочь раскритиковала «Трех мушкетеров» Дюма, впервые прочитав роман. Совсем не вдохновилась романтикой книги: «Д’Артаньян — вовсе не благородный герой. Его Бонасье приютил, а он совратил его жену и над ним же еще издевался. А его друзья — банальные киллеры. Столько человек убили из-за подвесок неверной королевы! Разочаровала меня эта книжка». И Маяковскому досталось, припечатала: «А он что, прикалывался в стихах? Ну разве можно написать всерьез «Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза» — это явный прикол!»
Михаил с удовольствием делился этими историями со зрителями на концертах, любил повторять, какие уникальные существа дети — и что, возможно, к их мудрости нам, взрослым, стоит прислушиваться почаще. Радовался, что Лена во многом его копирует — ведь это признак отцовского авторитета: «Особенно дочь меня зауважала, когда увидела, что я умею ходить на руках. Вскоре тоже научилась делать стойку». Когда-то в молодости Михаил до хрипоты спорил со своим отцом. Например у них не совпадали взгляды на политику. Мудрый и спокойный Николай Павлович, который никогда на моей памяти не повышал голоса, говорил сыну: «Вот когда у тебя вырастут свои дети, ты поумнеешь».
И вот «время поумнеть» наступило. Лене было лет двенадцать — пресловутый переходный возраст, когда подростки многое воспринимают в штыки. Почти на пустом месте возникали конфликты. Например Михаил предлагает Лене отправиться на экскурсию, а она в ответ: «Не хочу!» Он возмущен. Ведь еще недавно его слово было — закон! А тут вдруг такое неповиновение?! Выросла девочка... Но Михаил не желал этого понимать. Сердился, ругался, высказывал — Лена в ответ тоже не молчала, а язычок-то у нее колкий, «задорновский». Я не вмешивалась, это было бесполезно.
Однажды после очередной их громкой ссоры, обид Михаил вдруг сказал — с удивлением почти детским: «Знаешь, у меня возникло ощущение, что я спорю с самим собой!» Как в зеркале, увидел в дочери себя.
Ну наконец-то понял! Характеры у них и правда один в один. Давить, требовать: «Ты должна, обязана» — бесполезно. Михаил учился гибкости, мудрости. Теперь говорил Лене: «Ну, не хочешь никуда — и не пойдем, лучше на пляже поваляемся, да? А на экскурсию пусть мама едет, — через пять минут произносил: — Лен, а как же мама одна? Ей скучно будет. Может, мы все-таки составим ей компанию, маме будет приятно, подумай?» И она соглашалась, все были довольны. Михаил рад — и экскурсия состоится, и с Леной не поссорились, а дочка счастлива, что ей дали право выбора.
Профессию тоже выбирала сама. Сначала-то пошла в ГИТИС на актерский по совету отца. Михаил считал, что у нее хорошие данные. Поступала, кстати, под фамилией бабушки по папиной линии — Покорная, чтобы не было разговоров про блат. Проучилась два года и бросила. Сказала, что не хочет «жить с чужими мыслями, ходить в чужих костюмах и зависеть от чужой воли — продюсера или режиссера!» Видимо, просто не ее призвание. Окончила университет на Мальте по специальности «антропология», готовится в докторантуру.
На Мальте и живет. Там участвует в исторических боях-реконструкциях, скачет на лошади, из лука стреляет, дротики кидает... Для души пишет стихи. Есть лирические, есть с юмором. В тех и других слышу знакомые задорновские интонации, хотя и по-женски выраженные. Вот например:
Хоть и бабы не сдаются — нам ведь это не по чину —
Почему не выдаются аннотации к мужчинам?
Сразу б ясно: это триллер, с ним опасно не на шутку,
То ли дворник. То ли киллер. И в улыбке промежутки.
Этот — драма: не забудешь, на такое бабы падки.
Слезы лить ручьями будешь, да и он всплакнет украдкой.
Этот — что-то из комедий. Он не умный, не конкретный,
Не для истиннейшей леди, да еще малобюджетный.
Из фантастики есть тоже. Он непьющий, некурящий,
На звезду такой похожий. Но такой ненастоящий.
Мелодрама есть в наличии. Мой совет такой: не катит!
Просто он до неприличия — все с соплями о закате.
Есть мультяшки, но непруха — не советуйте подружкам:
То похож на Винни-Пуха, то неведома зверушка.
Детективы крайне спорны, я б сняла за это баллы —
Разгадай, что так проворно и столь пламенно наврал он.
Что-то есть для мазохистки: пара спелых сочных гадов.
А внизу еще приписка: до шестнадцати — не надо.
И концовки были б ясны: этот брешет про усадьбу.
С этим будет все прекрасно и вполне дойдет до свадьбы.
Этот на ночь, этот на фиг.
Этот... ой, да он никчемный.
У того — забитый график.
Тот — от церкви отлученный.
Не понравится — верните.
И вот так, зайдешь на завтрак:
«На ночь триллер заверните.
И комедию на завтра».
Ей важно найти свой путь. Михаил ведь тоже не сразу нашел себя. Только в двадцать восемь лет возглавил агиттеатр МАИ, и все начало складываться. Он любил повторять: «Я собираюсь завещать дочери, как и отец в свое время мне, чувство юмора, непримиримость к предательству, преданность друзьям и пытливость мозга. Вот это я понимаю — наследство! По моему мнению, для настоящего творческого человека важнее оставить после себя НАСЛЕДИЕ, а не наследство, которое всех перессорит и лишит интеллигентности и достоинства родственников.
— Но давайте поговорим о Задорнове-артисте. На него ведь многие обижались. Нашумевшая история — с женщинами Владивостока, которых в одном из концертов сравнил с дамами легкого поведения. С годами он растерял юношеский задор и лиричность, озлобился?
— Он не был злым. Едким, саркастичным — да. Кстати, я присутствовала на том концерте во Владивостоке. Зрительницы слушали, смеялись и не выглядели оскорбленными. Потому что он высмеивал не самих девушек Владивостока (кстати, они отличаются особой красотой), а их желание угождать западному вкусу (или, точнее, безвкусице) в одежде, теряя свою индивидуальность и красоту. А вот спустя некоторое время местный депутат затеяла собственную пиар-кампанию. Так устроен современный мир: сделать себе имя проще всего на скандале — вот политик и решила сама за всех оскорбиться, придумала эту показательную акцию.
Но в целом в ситуации нет ничего нового. Как писал Григорий Горин: «Поэтам бросают цветы, обличителям — булыжники». И Салтыкову-Щедрину в свое время предъявляли претензии: он опубликовал свои дневники в петербургской газете, а наутро редакцию атаковали возмущенные читатели с криками «Почему вы нас называете дураками?» А он никого конкретно не оскорбил, всего-то написал, что в России еще много дураков, — забавно и удивительно, когда кто-то принимает эту фразу на собственный счет.
На Задорнова же обижались чиновники, политики, целые города и даже страны... Он на все выпады реагировал достойно, никогда ни с кем не судился, но очень часто переживал. Как-то огорченно спросил Максима Галкина*, с которым дружил:
— У тебя часто бывает — что-то брякнешь со сцены, а потом трое суток жалеешь о сказанном?
Максим рассмеялся:
— Постоянно! Выхожу на сцену, думаю: сейчас я как сын русского генерала врежу правду! И врезаю! А потом за кулисами начинаю переживать. Ну я же по маме еврейский мальчик, где моя природная осмотрительность, зачем сказал? Люди-то обиделись...
Конечно, Михаил не был святым. Резкий, вспыльчивый, импульсивный. С мальчишеским отчаянием желал изменить мир, но как взрослый человек понимал, что это невозможно. Отсюда его едкость и сарказм. Он и дома, случалось, впадал в раздражительность. Сердился и когда смотрел новости по телевизору, и когда не получалось быстро найти книгу в домашней библиотеке. Раздражало, что близкие не успевают жить и соображать в его ритме, на помощников злился, если с лету не подхватывали его идеи, мысли.
Не любил, когда сидят без дела. Стоило мне присесть, как слышала взбадривающее: «Иди в саду поработай!» или «Возьми книгу — почитай». Любил повторять: «Не должно быть лености ума!» Я благодарна ему, что тормошил меня, ведь без движения нет развития.
Вообще, я предпочитаю судить не по словам, а по поступкам. Немногие в России знают, что Задорнов создал и содержал на собственные деньги библиотеку в Латвии; оплатил курс рижских молодых актеров в Ярославском театральном институте — чтобы выпускники могли работать в русском театре и развивать русскую культуру в Прибалтике. Это — поступки.
Поставил три памятника няне Пушкина Арине Родионовне. Максим Галкин* спрашивал: «Ладно бы один — но три-то зачем?» Михаил отвечал, что Арины Родионовны много быть не может, именно она привила своему воспитаннику любовь к родному языку. Не будь няни, не факт, что был бы поэт Пушкин.
Михаил стал автором и спонсором необычного памятника Одуванчику в Юрмале — как символу доброты... После ухода Задорнова журналисты терзали нас вопросами, кому он оставил свое многомиллионное наследство. Отвечаю чистую правду: Арине Родионовне и Одуванчику. Памятники — недешевое удовольствие. Как и содержание библиотеки. Это совершенно неприбыльно. Он мало об этом говорил, но считал необходимым делать.
Немногие знают, что именно Задорнов стал инициатором возвращения в Россию поэзии Евгения Евтушенко. Это было в 2000 году: Михаил позвонил поэту в Америку. Они тогда не были знакомы, просто Миша с юности любил стихи Евтушенко и решил пригласить его выступить на родине. Евгений Александрович жил в Оклахоме, читал лекции в университете, пребывал в растерянности — считал, что его слово уже никому не нужно.
Михаил нашел правильный посыл: «Когда кумирами эпохи становятся сатирики, общество не имеет надежды, а когда возвращаются поэты, все становится не так уж и безнадежно». И Евтушенко прилетел, чтобы вновь попытаться вернуть время надежды. Первый его концерт мы с подругой во главе с Михаилом провели в концертном зале «Дзинтари» в Юрмале. Никто из знакомых артистов не верил, что в летнюю жару удастся собрать двухтысячный зрительный зал на вечер поэзии — жанра, который, как кому-то казалось в девяностые и нулевые, умер. Но был аншлаг!
Позже состоялось не менее успешное возвращение Евтушенко в Россию. Вначале было феерическое выступление в Кремлевском дворце. Потом — знаменитые встречи в Политехе. Один из последних творческих вечеров в Политехническом вел Михаил по просьбе Евтушенко (Евгению Александровичу было уже тяжело стоять у микрофона). Они вышли вместе на сцену, я сидела в зале, вдруг кто-то в соседнем ряду произнес: «Смотрите, как они похожи — Евтушенко и Задорнов — прямо отец и сын!» Оба худенькие, жилистые, саркастичные...
Помню, Евгений Александрович прилетел в Москву перед творческим вечером в Политехе, который он проводил в свой день рождения — восемнадцатого июля. Михаил позвонил ему и спросил прямо — они уже подружились и были на «ты»: «Жень, что тебе подарить?» Тот ответил, что в таком возрасте материальный подарок малоинтересен, а вот встреча с талантливым человеком была бы любопытна. Михаил предложил отправиться в гости сразу к двум талантливым людям — Алле Пугачевой и Максиму Галкину* в их подмосковный замок. Евтушенко согласился, но всю дорогу, пока мы ехали, страшно переживал. Он ведь написал стихи о Пугачевой, они разошлись в Интернете — восторженные и едкие одновременно. Там есть такие строки:
А однажды я видел ее, на банкете хлеставшую водку.
В чью-то кофту вцепилась она:
«Слушай, ты не толкнешь эту шмотку?»
Как смешалось в ней все — и воинственная вульгарность, — и при этом при всем —
Пастернаку таинственная благодарность.
<...>
На кого ты похожа, Россия?
Похожа на Пугачеву...
«Она, скорее всего, обиделась...» — всю дорогу повторял поэт, он выглядел таким виноватым. Нас встретил Максим, показывал свои владения. Причем это выглядело не хвастовством, а искренней восторженностью романтичного человека, исполнившего мечту о собственном замке.
Евгений Александрович вздохнул: «Максим, если б я был молодым, пожалуй, начал бы тебе завидовать. А сейчас завидую лишь тому, что люди ходят без палочки». Он уже плохо передвигался.
Хозяева нас приняли радушно. Хотя за обедом Алла Борисовна сказала, что стихотворение ей действительно не нравится. «Но, — добавила обращаясь к поэту, — что поделать, если уже написалось, прочитай, что ли...» По дороге обратно в Москву Евгений Александрович повторял: «Я счастлив, что увидел настоящую любовь. А как Максим заботится о жене — достойно поэзии!»
— В последние годы Задорнов стал гораздо меньше выступать, почти исчез с центральных каналов телевидения. Почему?
— Это тоже стало его собственным решением. Он все больше разочаровывался в сатире. Говорил, она разрушает идеалы, а он считал, что пришло время созидать. Занимался молодыми артистами, выводил их на сцену. Например очень талантливого композитора и исполнителя Брендона Стоуна, с которым сотрудничал больше десяти лет. Они вместе восстановили некоторые незаслуженно забытые песни Леонида Филатова и Владимира Качана. Брендон сделал современные аранжировки, и они по-новому зазвучали.
Мы, как и раньше, много путешествовали — и по России, и за границей. Нашу страну проехали от Вологодской области, Великого Устюга до Курил. На Курилы когда-то в семнадцать лет Михаила отправил отец с ботанической экспедицией. Николай Павлович сказал: «Если хочешь узнать Россию настоящую — поезжай туда». Это было первое самостоятельное путешествие Миши. Много лет спустя он повторил этот маршрут со мной и дочкой.
Побывали мы и на Камчатке. Этот край был особенно близок Михаилу. И по характеру, и по темпераменту — не знаешь, когда рванет. И по величию природы. Представьте: вулканы, тридцать из них — действующие. На рассвете местные жители наблюдают: если не дымится ни один, ждите землетрясения. Примета работает точнее любого прогноза погоды! Все привыкли, никто не паникует. Люди живут в согласии с природой, неторопливы и счастливы.
...Вологодская область. Заезжаем в сельпо — магазин, сохранившийся еще с советских времен. Будто на машине времени попали на сорок лет назад. Нас встречает продавщица в кокошнике и накрахмаленном переднике. Стоят железные весы — с огромными многокилограммовыми гирями. Откуда-то из недр прилавка появляются счеты. Михаил удивлен, спрашивает накрахмаленную хозяйку:
— Вы что, на счетах будете считать?
Та кокетливо отвечает:
— Конечно — что ж вы думаете, до нас цивилизация совсем не дошла?!
Как же он хохотал!
...Деревня Пожарище на той же Вологодчине, где возрождается и сохраняется славянская культура. Михаил спрашивает у местных хранительниц традиций:
— Как вы добиваетесь такой чистоты посуды?
Они отвечают:
— А мы когда моем, семь вод из колодца используем. Песни поем. А потом берем семь рушников — полотенец, ими вытираем. Традиции предков сохраняем и передаем потомкам...
Это и есть Россия настоящая. Это Михаила вдохновляло и радовало.
В Сибири мы ходили по музеям славянской истории, которых там без счета. Запомнилась история, которую нам рассказали в одном из них: в тех краях когда-то в действительности существовал «ритуал Бабы-яги». Последним, кто его прошел, стал Суворов. У полководца в детстве было очень слабое здоровье, доктора разводили руками: не жилец. Мало кто знает, как ему удалось исцелиться, а он, между прочим, писал об этом в своих дневниках. На окраине деревни жила бабка. Седая, нос крючком. Она раздела мальчика, облепила целебными травами, натерла какими-то снадобьями, все это закрыла слоем теста и на лопате в печь положила головой наружу. В отличие от сказочных страшилок огня там не было, только угольки тлели. Старуха начала Суворова на этой лопате «опекать», то есть запекать — травы и тесто вытянули все хвори. А в русском языке прочно закрепилось слово «опекать» — как символ заботы.
Концерты оставались для Михаила способом заработка и самовыражения, но он уже уставал от них. А путешествия заряжали энергией и давали силы. Камчатка, Курилы, Байкал, Алтай — всеми этими местами ему хотелось поделиться и со мной.
Ездили на Байкал, в Бурятии побывали в Иволгинском дацане, где хранится буддистская святыня — нетленное тело хамбо-ламы Итигэлова. Буддистские монахи — приветливые, смешливые, узнали Задорнова. Поведали об Итигэлове, который добровольно ушел в состояние самадхи в 1927 году в позе лотоса, и с тех пор его тело нетленно. Рассказали не без юмора: «Когда судмедэксперт тело исследовал, потом три дня пил, порвал диплом и сказал — я ничего в медицине не понимаю...» Михаилу Николаевичу разрешили даже подержать хамбо-ламу за руку. Он потом поделился: «Температура градусов тридцать. Ощущение живого человека». Запомнились морщины на лбу и печаль на лице. Это состояние самадхи — никем необъяснимое, непонятно, где при этом пребывает душа. Мы-то с Михаилом думали, что рассказ об этом чуде лишь способ привлечения туристов. Оказалось, вправду феномен. Мише было важно увидеть все собственными глазами. Он тогда сказал: «Как я рад, что хоть кому-то удалось возвыситься над законами банальной физиологии». В эти моменты я особенно любовалась им: восторженным, сияющим, влюбленным в жизнь...
Когда объехали десятки мусульманских стран, Задорнов констатировал: «Все же между народами нет такой конфликтности и противоречий, как нагнетают политики».
Успел Михаил показать мне и Америку, и Канаду, и Австралию. Причем в поездку по Америке мы не могли еще брать маленькую дочь, поэтому он для нее «на вырост» делал видеозапись, восхищаясь американским благоустроенным и продуманным бытом и заботой об инвалидах. И делал он это искренне. У него тогда еще не было глобального разочарования в Америке. Последним нашим большим путешествием с Михаилом была уникальная поездка на остров Пасхи, мы хотели сами увидеть и попытаться разгадать тайну каменных истуканов — моаи. Потом отправились в Чили и Перу, где летали над плато Наска в попытке понять еще один феномен природы — загадочные линии и циклопические рисунки фигур, происхождение которых до сих пор учеными не объяснено и которые видны только с самолета. Кто, когда и для чего их сделал, так и остается манящей загадкой.
В какой-то момент его увлекла история славян и русского языка. Находились критики, ругали: артист без специального образования лезет в языкознание. Михаил предпочитал не спорить, говорил: пусть дипломы и научные изыскания ученых останутся при них, «а у меня другая задача — разбудить интерес к языку у молодых». Он был творческим будильником и зажигалкой. На собственные средства снаряжал экспедиции, снял два документальных фильма — «Рюрик. Потерянная быль» и «Вещий Олег. Обретенная быль». Закончив съемки, сказал: «Если б мне сегодня пришлось уйти из жизни, я бы знал, что главное свое предназначение выполнил». Тогда был совершенно здоров, о болезни не шло речи, и даже не было никаких дурных предчувствий. А как он радовался, когда после концертов к нему подбегали подростки: «Дядя Миша, а мы знаем, как вот это слово расшифровывается, мы нашли код!»
Часть времени мы проводили в Юрмале в доме, который он называл пятизвездочной берлогой. Здесь он хотел замедлить время, убрать из жизни суету. Поэтому во дворе вырыл колодец — простой, деревенский. По утрам обливался холодной колодезной водой. Максим Галкин* с Аллой Борисовной, часто отдыхавшие в Юрмале, впервые заглянув в гости, удивились:
— Почему не проведете нормальный водопровод?
Михаил ответил, что водопровод имеется, остальные удобства тоже.
— Но... понимаете, ведро ударяется о дно, потом начинаешь медленно его поднимать, скрипит колесо, вода расплескивается. И как будто здесь тормозится время.
На участке он построил пирамиду, покрытую дранкой. Внутри свет, отопление. Закрыты все щели от комаров. Громадный матрас с подогревом — а под ним... пеньки. Михаил говорил: «Ну прикольно же! Звезда спит на пеньках на матрасе с подогревом». Днем он по часу или больше медитировал в пирамиде — увлекся этим во время путешествий на Восток. Мы вместе часто там ночевали, получалось быстро выспаться — в пять-шесть утра уже птицы поют и не хочется долго валяться.
Вокруг сосны, море рядом. Приходили друзья — поиграть в настольный теннис или в волейбол, покататься на велосипедах, мы запекали картошку в углях, готовили уху. Это были «Задорные посиделки у костра». Михаил любил рассказывать забавные истории, я помню такую, очень для него показательную: «Как-то одного из коллег-писателей в пять утра, после очередной ночной презентации, я позвал на берег полюбоваться восходом. Тот смотрел на вырастающее над горизонтом солнце секунды три, потом сказал огорченно: «Знаешь, а у Галкина популярность не падает. Чем ты это объяснишь?» Я хорошо отношусь к Галкину, но думать о его популярности на восходе не хотелось. Я посмотрел на своего коллегу. Несчастный! Он никогда не сможет отличить уху, сваренную на костре с затушенной в ней головешкой, от рыбного супа из пакетика...»
Михаил говорил: «Есть три проявления Бога на земле — это любовь, природа и чувство юмора».
Несколько лет назад, еще до его болезни, мы познакомились на фестивале «Новая волна» в Юрмале с Дмитрием Хворостовским — певец подошел после концерта и сказал Михаилу: «Какие у вас интересные теории о происхождении русского языка!» И они начали взахлеб говорить о пословицах и поговорках. Оба жизнерадостные, спортивные, накачанные. Успешные и полные творческих планов. Через некоторое время узнаем, что Хворостовский заболел... Потом и в наш дом пришла та же беда. Михаила и Дмитрия объединили не только талант, жажда жизни и творчества, но и одинаковый безжалостный диагноз. Дмитрий умер через двенадцать дней после ухода Михаила.
Мы до последнего надеялись, искали возможности излечения, новые методики, врачей, клиники. Некоторые люди, называвшие себя прежде друзьями, в этот тяжелый для нас период исчезли из нашей жизни. Хотя Михаил Николаевич в разное время для них сделал очень многое. Но он всегда говорил: совершил добрый поступок — забудь, никогда не жди отдачи, так что к исчезновению этих «друзей» отнесся почти с безразличием.
На лечение требовались деньги. Миша принципиально отказался обращаться в какие бы то ни было фонды. Считал: есть больные, которым помощь более необходима, чем ему, а мы справимся своими силами. Пришлось продать помещение библиотеки в Риге, оно находилось у Задорнова в собственности. Уникальное здание — памятник архитектуры, стиль модерн, на стенах автографы известных людей, приезжавших выступать сюда в разные годы: Евгения Евтушенко, Андрея Дементьева, Сергея Соловьева, Михаила Веллера, Захара Прилепина... Жалко было расставаться с этим местом. Но другого выхода мы не нашли. Очень поддерживали Брендон Стоун, Максим Галкин*, Владимир Качан и друзья из агиттеатра МАИ. Евтушенко передал икону Николая Чудотворца, сказал Михаилу: «Она всю жизнь меня хранила и тебе поможет». К сожалению, вскоре Евгений Александрович и сам ушел из жизни, по иронии судьбы в день смеха — первого апреля. А через семь месяцев не стало и Миши. Во время болезни Михаила умерла моя мама, а спустя полгода после смерти мужа ушел и мой отец. Так в одночасье рухнула вся моя «несущая стена» жизни.
Я много общалась с астрологами, ясновидящими и просто мудрыми людьми. Задавала один и тот же мучавший меня вопрос: почему приходит болезнь? Все они говорили: человек выполняет свое предназначение на Земле — и его душа уходит в другие миры.
Но какие высшие силы решают, что миссия выполнена и настало время уходить? Нет ответа. Пересмотрела множество документальных фильмов на эту тему. Немного примирила меня картина «Смерти нет. Тайна академика Бехтерева», где говорится, что тело — тленно, а душа бессмертна. Это дает надежду. Иногда почти физически ощущаю присутствие ушедших родных. А Михаил постоянно снится и отправляет в этих снах меня в путешествия, но уже одну...
Однажды подумала: что бы сделал сейчас Миша на моем месте? Решение пришло быстро. И в библиотеке № 225, что находится в Москве на улице Мневники, 10, корпус 1, мы с командой замечательных людей и сотрудников создали Клуб имени Михаила Задорнова. Привезли сюда его любимое кресло, лампу, которую он сделал своими руками из веток. Книги, его любимые, которые он всем советовал прочесть. Детские рисунки, афиши, фотографии... Теперь тут проходят интересные мероприятия, выступают молодые авторы, и кажется, будто Задорнов рядом с нами. Буду счастлива, если удастся сделать это место еще более нужным и живым. И когда-нибудь эта библиотека станет носить имя Михаила Задорнова.
В день открытия клуба выступали молодые стендаперы. Приехал и Сергей Дроботенко, рассказал зрителям чудесную историю знакомства с Михаилом Николаевичем, позволю себе ее пересказать: «Я тогда жил в общежитии на «Соколе». Мобильных еще не придумали. 1999 год. Система оповещения как в фильме «Москва слезам не верит»: на вахте бабушка принимает звонки. Однажды вахтерша постучала в дверь моей комнаты: «Вас к телефону. Михаил Задорнов». Я был уверен, что меня разыгрывает кто-то из знакомых пародистов. Не может же вправду позвонить мне САМ Задорнов! Снимаю трубку, слышу: «Здравствуйте...» Дальше человек голосом Задорнова произносит:
— Сергей, вы не женщина, поэтому я могу у вас спросить, сколько вам лет?
— В этом году тридцать, — отвечаю.
— Простите, я вам не звонил последние тридцать лет.
Это был не розыгрыш... Я учился у него общаться со зрителями, учился наблюдательности — без нее в юморе никуда. И эрудиции — которая есть не у многих. Всеми своими наблюдениями Михаил Николаевич щедро делился со зрителями. И мы по его примеру стали рассказывать смешные истории из своей жизни. Кто-то увидел в Саратове огромный рекламный щит: «Граждане, берегите леса родины! Покупайте мебель Белоруссии». Киоск, на котором от руки написано объявление: «Требуется юноша на шаурму», «Курение, курение и только курение опасно для вашего здоровья. Краснодарский ликеро-водочный завод». При встречах я рассказывал об этих находках Задорнову — он так заразительно хохотал!»
— На одном из мероприятий в Клубе имени Михаила Задорнова заметила вас с дочкой Еленой, сестру Михаила Николаевича Людмилу и Велту Яновну — его первую супругу. Вы дружны, общаетесь?
— Конечно. Нам делить нечего. Надо вместе созидать — в память о Михаиле. Думаю, он был бы доволен.
Подпишись на наш канал в Telegram