Всю жизнь за мной тянулся шлейф сплетен и слухов. Считали, что я жена моего партнера по дуэту Сергея Тараненко, а еще приписывали многолетний роман с композитором Микаэлом Таривердиевым. Я переживала, давая интервью, оправдывалась, все отрицала. А моя подруга Таня Васильева смеялась: «Глупая, это же хорошо. Пусть говорят!»
С Москонцертом связана вся моя творческая жизнь — этой осенью исполняется пятьдесят лет, как переступила его порог. Там я трижды стала лауреатом международных конкурсов, получила звание заслуженной, а потом народной артистки. А главное, встретила своего будущего мужа.
Попала я туда случайно, сразу после Школы-студии МХАТ. Моя Даша из дипломного спектакля «Хождение по мукам» так понравилась Андрею Гончарову, что он пригласил меня в Театр Маяковского. Правда, с оговоркой: «Подождите немного, Ира Печерникова собирается замуж в Польшу, мы возьмем вас на ее место». И я решила летом подработать, благо у меня есть чтецкие программы, да и на гитаре играю.
Здание старого Москонцерта на Каланчевке гудело как улей. Там можно было встретить всех звезд эстрады! Поднимаюсь по обшарпанной лестнице, у большого зеркала поправляю волосы, как вдруг слышу за спиной чей-то бархатный баритон: «Ой, какая красавица!» Оборачиваюсь, на меня с восторгом смотрит, играя ямочками на щеках, импозантный мужчина. Я разулыбалась — приятно услышать комплимент.
Выхожу из кабинета директора, а у дверей меня ждет тот самый незнакомец: «Вас подвезти?» Он распахнул дверцу шикарного черного «форда». Я ничего в марках не понимала, даже не посмотрела, куда села: колеса крутятся — и хорошо. А водитель, желая произвести впечатление, всю дорогу вещал о своем одиннадцатиместном чудо-автомобиле. Я вежливо сказала на прощание: «У вас очень красивый «москвич». Он был оскорблен до глубины души, но виду не подал и остался ждать у проходной «Мосфильма». Только на обратном пути я узнала, что это известный эстрадный певец Виктор Беседин. Услышав, что хочу подработать, он предложил: «А давайте ко мне в коллектив, подготовите какой-нибудь номер, будете ведущей». Я согласилась.
Кстати, как уже потом, позже выяснилось — у Беседина кроме «форда» и долгов ничего не было. А ведущими концертов работали обе бывшие жены...
Вскоре его замечательный коллектив улетал на гастроли в Тюмень. С Витей работали пять красавцев-музыкантов, все молодые, неженатые, естественно, они стали за мной ухаживать. Но Беседин был вне конкуренции. О том, что у этого красивого, с мальчишеской фигурой мужчины ампутирована нога, узнала не сразу. На фронт Беседин ушел добровольцем в шестнадцать лет, был разведчиком. Когда врачи сказали ему, что ногу не спасти, он решил застрелиться. Только приставил к виску наградной пистолет, как в палату вбежала молоденькая сестра и с криком «Не смей!» бросилась Вите на шею. У них начался роман, и он без ноги спускался к ней на свидание по водосточной трубе...
Витя за мной галантно ухаживал, приглашал в свой номер, угощал вкусными импортными конфетами. Но каждый раз, когда пытался меня обнять, я его одергивала:
— Виктор Андреевич, как вам не стыдно, вы же на двадцать лет старше! Еще и прихрамываете, а у меня вся жизнь впереди.
На что он остроумно отвечал:
— Галька, ты что? Вон у мужиков мозгов нет, головы, еще кой-чего... а у меня только ноги. Знаешь, какой будешь счастливой?
Одним словом, полгода меня уговаривал. В Москонцерте не было ни одного человека, кто сказал бы о нем плохое слово. У Вити было редкое качество: абсолютная внутренняя свобода, он был совершенно без комплексов! И всегда в хорошем настроении. Дома он, даже если у нас были гости, отстегивал искусственную ногу и ходил, опираясь на палку. Несмотря на протез, играл в волейбол. А каким был щедрым! За столом в большой компании первым лез в карман за деньгами. Помню, идем к Театру Маяковского, опаздываем на спектакль, вдруг к нему бросается какая-то женщина: «Витенька, не могу до тебя дозвониться! Ты мне так нужен!» Я его дергаю, а он пока не положит записку в карман, не выслушает, не поможет — не успокоится. А когда все устроит, еще и банкет закатит по этому случаю.
Когда я появилась в Витиной жизни, он был свободен. Слава богу, ни от кого его не уводила. А я, наоборот, была замужем.
Познакомились мы с будущим мужем на улице. Слава был очень симпатичным — блондин с голубыми глазами, физик. Я так боялась остаться одна, как-никак двадцать три уже стукнуло. Главное, что избранник получил одобрение моей близкой подруги Тани Васильевой, в девичестве Ицыкович: «А Слава — ничего. Выходи за него, а то, считай, уже старая дева!» Танька сама очень хотела выйти замуж, все четыре года учебы в Школе-студии МХАТ страдала по нашему однокурснику Толе Васильеву. Он ее не замечал, предпочитая волоокую красавицу Катю Градову. Катя часто нас приглашала в свою замечательную московскую квартиру. Под песню Адамо она танцевала, прижавшись к Толе, а я сидела с Таней на диване и вытирала подружке слезы. Ее распирало от несчастной любви. Бывало, сидим в кафе, а она, раскачиваясь, заунывно причитает: «Хочу севрюгу и Васильева!»
Одним словом, Таня меня благословила. Слово близкой подруги — закон. На четвертом курсе я недолго думая расписалась со Славой. На свадьбе наш курс гулял до утра. На следующий день в училище мы с Толей играли в «Дяде Ване». Вдруг он упал на сцене как подкошенный. Пришлось доктора Астрова оттаскивать за кулисы. Разразился скандал. Меня на ковер вызвал ректор, знаменитый Радомысленский. Я села в своей мини-юбке на стул, он строго натянул мне ее на колени и отчитал: мол, накануне спектакля споила сокурсников на свадьбе.
Жили мы со Славой в квартире его мамы. Интеллигентная свекровь по ночам кропала книгу. Мы с Танькой тайком читали ее любовный роман и умирали со смеху: «Ночь. Звезды. Сюзанна вдруг поняла, что беременна...»
Летом мы со Славиком отправились отдыхать в Геленджик. Приехала туда и Таня. Она была на седьмом небе от счастья: наконец-то Толя Васильев, отвергнутый Градовой, достался ей. Как-то мы со Славиными друзьями-физиками поехали в лес на шашлыки. Пока они разжигали костер, мы с девчонками, прихватив зарытую ими в земле десятилитровую бутыль вина, пошли на речку. Там выпили, развеселились и стали поливать себя вином. Таня взяла мочалку и стала натирать девчонкам спину, приговаривая: «Это полезно для кожи». Слава жутко обиделся, но не бросил меня. А я через полгода ушла от мужа. Очень быстро выяснилось, что мы со Славой совершенно не подходим друг другу. А главное, в моей жизни появился Витя...
И хотя он был давно в разводе, женщин, как вскоре обнаружилось, у него имелось много. Мы уже поженились, а к нам домой приходили его бывшие «ляльки» и горько рыдали, уткнувшись в колени Витиной мамы. «Не могу без него жить!» — слышала я через стенку завывания. Мне было их очень жалко, а Витя пожимал плечами: «А я ничего им не обещал». Однажды нашла открытку, где некая Света благодарила Беседина за необыкновенно бурную ночь любви. Так честно и написала: «У меня такого никогда в жизни не было!»
Но это цветочки, ягодкой была его вторая жена. Кира Соколовская, с которой он развелся за пять лет до встречи со мной, ведущая концертов, очень красивая артистка. Дама, надо сказать, с характером! Не из тех женщин, которые легко отпускают от себя бывших мужей. Несмотря на то что у нее кто-то появился, Витя продолжал давать ей деньги. То шуба нужна, то путевка на курорт. Кроме Киры он помогал еще и первой жене Ане, дочке, а еще старенькой маме и племяннице.
О нашем романе Кира узнала очень быстро — она работала с нами в Москонцерте — и попыталась вернуть Витю. Постоянно пела ему в уши: «Она молодая, красивая! Как только встанет на ноги, тут же тебя бросит». Но и вернуть его не удалось, и Витю я не бросила...
Почему-то наши бывшие объединились в своей ненависти к Витиному «форду». Кира постоянно ездила на его машине, а тут вообще заявила на нее свои права. Однажды выходим все вместе из концертного зала. Мы с Витей садимся на передние сиденья, вдруг Кира оттесняет его бедром, вцепляется в руль и как рванет с места! Так и мчались в ночи, сидя втроем, как сельди в бочке.
А мой бывший муж, оскорбленный в лучших чувствах, вообще угрожал: «Я взорву этот «форд»!» Наконец Беседин, чтобы никого не расстраивать, продал своего «любимца» и купил «Волгу». Витя очень хотел подарить мне шубу. И когда вдруг подвернулся случай продать «Волгу» дороже, он тут же пошел на сделку. Но в результате мошенники вместо большой суммы подсунули ему «куклу». Витя остался и без денег, и без машины. Пришлось пересесть за руль «запорожца». Этот автомобиль ему дали бесплатно как участнику войны. Как-то после концерта Кира вдруг видит — у служебного входа вместо роскошной иномарки стоит скромный автомобильчик. Она громко заорала, обращаясь к артистам: «Смотрите! Это Галина довела его до «запорожца»!»
Когда мой папа узнал, что я развелась со Славиком, был потрясен до глубины души и долго со мной не разговаривал. Слава ведь меня обожал! Помню, папа приехал в Москву из Ленинграда, со мной даже не повидался, а утешал моего бедного брошенного мужа. Спустя время он, вновь приехав в Москву, сменил гнев на милость и пришел ко мне в гости. Увидев нашу крохотную комнатку в коммуналке, которую мы снимали, долго не мог в себя прийти: «На кого ты сменила молодого мужа?! Да еще и живете в коммуналке...»
Надо сказать, что и Витина родня осталась не в восторге от нашей свадьбы. Его мама Ульяна Георгиевна была недовольна выбором сына, племянница Надя к тому же дружила с его бывшей женой. Они встретили меня в штыки. Как только мы расписались, я переехала к ним на «Курскую». Витя как джентльмен свою квартиру оставил Кире. Поначалу приходилось трудно. Потом как-то притерлись друг к другу и зажили дружно. У нас все время толклись гости. В нашей комнате и стола-то не было. Стелили скатерть на полу и сидели до утра. Его мама ворчала: «Витя, что ты делаешь со своей молодой женой? Она вечно торчит у плиты». Витины друзья могли завалиться и ночью. Все знали: если светится огонь в окне Бесединых — значит, можно зайти.
Ко мне часто приходила в гости Таня Васильева. Ее приняли в Театр сатиры, да и мечта выйти замуж за Толю наконец осуществилась. Прямо как в сказке: и севрюга на свадебном столе, и Васильев рядом! Мы продолжали дружить, по-прежнему были неразлейвода! В Театре cатиры, куда я приходила смотреть Танины спектакли, нас даже сестрами называли. И хотя я была старше ее на два года и опытнее — все-таки раньше вышла замуж, верховодила в нашем дуэте она.
«Галька, ты такая красивая! — говорила. — Одри Хепберн отдыхает». Но при этом все время пыталась улучшить мою внешность. То подстрижет мои длинные ресницы, которые, по ее мнению, мешали увидеть мои «большие и красивые глаза, как у коровы», то гоняет по лесу, часами изнуряя пробежками. Я всегда ходила голодной, потому что была склонна к полноте. «И так толстая, тебе больше не надо!» — говорила подруга, съедая последнюю булку. А мне часто снился сон: я уплетаю цыпленка табака и рядом нет Таньки. А еще подруга учила меня уму-разуму. Она считала: если ты несвободна, но влюбилась, надо отдаться этому чувству и сразу же уходить. И всегда придерживалась своего правила...
Мы с Таней обе ленинградки. Да и мужья наши оказались земляками — оба брянские. Наверное поэтому наши пары подружились. Как-то мы с Витей собрались на гастроли и отдали ключи от квартиры, которую недавно получили, Тане с Толей. Они месяц принимали гостей, дуря всем головы, что достались эти хоромы в наследство от родителей.
Таня обожала Витю, а я — Толю. Витя провожал мою подругу в аэропорт, встречал после гастролей на вокзале. Покупал нам с ней вещи, мы даже в рестораны втроем ходили. И хотя она была замужем за Васильевым, все время торчала у нас. Толя возвращался со съемок и принимался искать свою жену. Звонит и возмущается: «Ты почему опять у Бесединых? У тебя что, мужа нет?» А мне Таня часто повторяла: «Если с Витей разойдешься, не обижайся, я буду продолжать с ним дружить». Как-то уезжаю на гастроли, а Танька, наоборот, откуда-то возвращается. Витя встретил ее, привез к нам домой, она у нас даже ночевала. У меня и мысли не возникло ревновать. Я не стала ничего спрашивать ни у мужа, ни у нее, даже в шутку вопрос не поднимала. Я так ее любила, что расстаться с ней было бы равносильно смерти. Уверена, если бы в студенческие годы сказала ей: «Мне этот человек нравится», она бы отступила — «Все! Я ушла!» Сто процентов!
Как-то сидим с ней у нас дома за рюмочкой. Таня тогда только начала очень коротко стричься, выкрасила свой ежик в белый цвет. «Давай позовем бабулю?» — вдруг предлагает. Ульяна Георгиевна была подслеповата, но кагорчик любила. Сидим за столом, душевно беседуем. Вдруг свекровь, пристально глядя на Таню, спрашивает:
— Галь, а что это у тебя за новый мужик появился? Блондин какой-то?
— Да это же Таня! — засмеялись мы. Но бдительная Ульяна Георгиевна доложила Вите о моем «ухажере».
Когда мы с мужем въехали в новую квартиру, я написала папе в Ленинград восторженное письмо: «У нас такая красивая мебель, обои в цветочек!» В ответ он обрушился на меня: «Какие цветочки?! О чем ты думаешь? Тебе срочно нужно получить еще одно образование». Испугался, что я превращаюсь в мещанку. И думал, что учеба быстро вправит мне мозги. А у меня два диплома: театральный и музыкальный. Куда еще?
Я очень любила отца и, видимо, интуитивно искала мужа старше себя. Мечтала, чтобы меня любили так, как папа маму.
Папа был первым добровольцем, который ушел на войну из консерватории. И до Победы сражался на Ленинградском фронте. Как только представлялся случай, приезжал к маме и моей маленькой сестре Светке в блокадный город. Всю неделю собирал с супа, пока он был горячим, жиринки в кружку и привозил им.
Однажды мама сидела с крошечной Светой в кресле у окна, которые были у нас четырехметровыми. И вдруг завыли сирены, Света закричала «Бух, бух!», мама подхватила ее и выбежала. И в ту же секунду в комнату влетел осколок бомбы, окна с хрустальным звоном посыпались на паркет, кресло — в щепки. Папа приехал в Ленинград в командировку и вдруг узнал, что разбомбили всю улицу Некрасова. Слой битого стекла на мостовой достигал полуметра. Пока он добрался до дома, весь поседел, не зная, живы ли его молодая жена и ребенок.
Я была для папы подарком к Победе. О моем рождении он узнал после войны...
Родители полюбили Витю, узнав поближе и оценив его доброту. Когда папы не стало, мама бросилась за утешением не ко мне и Свете, а к нему...
К Беседину все шли со своими проблемами, бедами. Он мог помочь, ободрить, посоветовать. Однажды призналась Вите:
— Я схожу с ума от музыки Таривердиева.
Он тут же предложил:
— Давай позвоню Мике, пусть он тебя послушает. — Микаэл Таривердиев и Витя были хорошо знакомы.
Со мной действительно происходило что-то невероятное. С первой же секунды эта музыка подействовала на меня как гипноз: я остановилась как вкопанная и двинуться не могу. Погибла, пропала!
И вот прихожу в мастерскую Таривердиева на прослушивание. Открывается дверь, а мне кажется, над его головой нимб сияет. Передо мной Солнце! Не преувеличиваю, он был для меня богом. Красивый, высокий, импозантный мужчина. Но я в этот момент ничего не соображала. Едва переступив порог, выпалила: «Спасибо, что вы есть на свете!» И заплакала. Таривердиев расцвел в улыбке. Он обожал, когда ему говорили приятные вещи. «Я ничего плохого о себе не хочу слышать. Таких людей из своей жизни вычеркиваю», — говорил он позже.
Микаэл Леонович сел за рояль, а я дрожащим от волнения голосом запела его романс «Единственная любовь моя». Включила все свое актерское мастерство, обращаясь к автору. Буквально через три фразы он удовлетворенно сказал: «Будем заниматься!»
Чуть позже я привела к Таривердиеву Сергея Тараненко, пианиста моего мужа, с которым мы пели песни из «Иронии судьбы». Ему очень понравился наш дуэт. Для меня работа с любимым композитором была счастьем. А Сережа только вздохнул: «И началась каторга...» Каждый день мы приходили в мастерскую Таривердиева. Он заставлял читать стихи, разбирал с нами песни. Микаэл Леонович раздал всем прозвища: он был Папой Карло, Сережа — Мальвиной, а я — Буратино. Тараненко был гениальным пианистом. Какой бы раздолбанный инструмент ни стоял в провинциальном Доме культуры, он извлекал из него божественные звуки.
Сделав огромную сольную программу, мы ездили целый год по стране. Помню, на БАМе после очередного концерта на сцену влез здоровенный парень в ватнике. Швырнул шапку-ушанку оземь и воскликнул: «Никогда такой музыки не слышал. Буду теперь жить по-хорошему!»
Когда за цикл песен на стихи Светлова, который исполнили мы с Тараненко, Таривердиев получил большую премию, он купил Сереже пианино, а мне роскошную гитару. Микаэл Леонович обожал делать подарки. Идет однажды по улице, вдруг видит — стоит мальчик у витрины. Смотрит на велосипед потрясающей красоты и чуть не плачет. Микаэл Леонович взял и купил ему «мечту его жизни»...
Однажды на одном из выступлений в Москонцерте я уловила, как за спиной артисты обсуждают наш якобы роман с Таривердиевым. Они говорили так громко, чтобы я услышала. «А вы что, со свечкой стояли? Нет? Тогда и нечего болтать!» — сказала я, обернувшись.
Об этом всегда ходило много слухов. До сих пор у меня допытываются журналисты:
— Это правда, что за вами ухаживал Таривердиев?
Всегда отвечала:
— Нет, нас объединяла только музыка.
Сейчас, спустя много лет, я хочу рассказать, как было на самом деле...
Он был моим Учителем, а я, как Галатея, полностью подчинялась ему, для меня его слово было законом. Всю жизнь называла по имени-отчеству и только на «вы». Стоило ему сесть за рояль, как я обмирала.
Вокруг Таривердиева всегда была аура обожания, он сводил с ума всех женщин. Помню, как первый раз привел нас с Тараненко на конкурс «С песней по жизни». Редакторши в «Останкино» со всех этажей сбежались посмотреть на знаменитого композитора. Мы шли втроем по коридору, я от страха даже сгорбилась. «Ну-ка, подними голову, выпрями спину! Иди и знай, что ты самая красивая в Москве и Московской области!» — Таривердиев без конца делал мне замечания. С Сережей так вести себя не позволял — тот не потерпел бы. Микаэл Леонович следил не только за моей осанкой, а еще — и очень пристально — за моим поведением. Его раздражало, если я кому-то нравилась. На этом конкурсе один симпатичный мальчик не отходил от меня, все время отлавливал за кулисами. Стоим и хохочем. Он исполнял песню «Сирень-черемуха». Таривердиев ехидно так моего поклонника и прозвал: «Вон, твой сирень-черемуха идет». Каждый раз ревниво встревал в нашу беседу: «Иди репетируй!», а потом как-то пожаловался Вите: «Гале всегда нравятся только помоечные коты!»
Микаэл Леонович бывал у нас в гостях. Они часто сиживали с Витей за столом, выпивали. Я старалась приготовить к его приходу немыслимые блюда. Таривердиев, помню, шутливо предупреждал мужа:
— Ой, смотри, сделаю из твоей жены звезду, будешь потом меня проклинать.
А тот смеялся:
— Да ради бога, я только спасибо тебе скажу.
Витя так меня любил, что хотел одного: лишь бы мне было хорошо. Ревновал ли меня к Таривердиеву? Не знаю, во всяком случае виду не подавал. Наоборот — радовался, что нашла себя, реализовала свою мечту и пою песни такого композитора. Как фаталист понимал: если между мной и Таривердиевым случится что-то серьезное, он меня не остановит. Поэтому давал полную свободу...
А сколько раз меня «выдавали замуж» за Сережу Тараненко! Но мы даже не были по-человечески близки. Сережа ревновал меня к сцене: я стою впереди, он — сзади за роялем. А ему-то казалось, что он Рахманинов, а я «всего лишь учительница пения».
Телевидение нас послало на международный конкурс «Сопот-78» с песнями Таривердиева: «Мне нравится, что вы больны не мной» и «Не исчезай». С нами ехал какой-то молодой исполнитель. И вдруг объявляют: вместо него будет выступать Алла Пугачева. Таривердиев замахал руками: «Нет, не надо. Вам уже ничего там не светит!» Еле его уговорила поехать с нами. На конкурсе мы с Тараненко стали лауреатами и получили денежную премию — двадцать пять тысяч злотых! Сережа в эйфории целую ночь поил весь бар. На следующий день в нашем посольстве должен был состояться концерт. Хватились — Тараненко нет. Мы с Таривердиевым на такси объездили весь Сопот. Пропал, и все! Звоню в Москву его жене: «Тань, а ты не знаешь, где Сережа?» и вдруг слышу, как в этот момент кто-то звонит ей в дверь. Она открывает — на пороге стоит наш пропавший, в концертном костюме, с бутылкой виски. Кто его посадил в самолет, где вещи — он не помнил...
После Сопота мы с Тараненко и Таривердиевым поехали на XI Всемирный фестиваль молодежи в Гавану. Маститые композиторы жили в гостинице, а мы, артисты, на другом конце города — в ангаре, где поставили двухэтажные койки. Человек семьдесят нас было. Огромное помещение поделили на женскую и мужскую половины. Однажды сплю на своем нижнем этаже сладким сном, вдруг меня кто-то будит: «Галя, иди, там тебя зовут». Сонная, накидываю халатик, спускаюсь вниз. Двенадцать часов ночи. В холле стоит Таривердиев.
— Что случилось?
— Приехал посмотреть, с кем ты тут.
— Да сплю я уже давно!
— Как хорошо, что ты спишь! — с облегчением говорит Микаэл Леонович.
Оказывается, он специально приехал на такси, чтобы проверить, хорошо ли я себя веду. Одним словом, блюл мою нравственность...
Однажды там же, в Гаване, пригласил меня после концерта прокатиться по реке. Мы взяли лодку, он сел за весла. Так романтично вокруг — тихо плещется вода, на небе крупные кубинские звезды сияют. Вдруг он выпаливает:
— Ну что, добилась своего?
— Не понимаю...
— Я люблю тебя!
— О-о-ой, Микаэл Леонович, завтра все пройдет. Уверена. Я вас знаю.
— Сейчас тебя утоплю! Как Муму... — Мы все перевели в шутку.
Я прекрасно понимала, что Таривердиев относится ко мне лучше, чем к другим. Он был свободен в это время. Но я-то была замужем. Мы оба знали, что это невозможно, между нами есть непреодолимое препятствие. И даже не Витя как таковой, он бы через него перешагнул. А вот отбивать жену у фронтовика, да еще и с таким ранением — это не по-мужски. Микаэлу Леоновичу было очень важно остаться для себя и для других честным и безукоризненным. «Если бы Витя не был фронтовиком, я бы не ТАК за тобой ухаживал!» — часто повторял Таривердиев.
Помню, Таня Васильева все у меня допытывалась:
— Галь, а тебе нравится Микаэл?
— Ну как он может не нравиться?! Но замуж за него не вышла бы...
Она с облегчением вздохнула. Однажды у нас в гостях они встретились. Васильева ему не понравилась, да и Таня не пришла от Таривердиева в восторг. Не пела ему дифирамбы, как обычно главному режиссеру Театра сатиры Плучеку. Они с Валентином Николаевичем приходили ко мне. Мы сидели втроем, пили вино, он говорил о своей любви к Таньке: «И что я в ней нашел? А бросить не могу!» Она была главной героиней в его театре.
А с Таривердиевым они были из разных миров. Его творчество ее не интересовало, ей больше нравилась западная, шлягерная музыка. И мне говорила: «Зачем ты это поешь, не понимаю? Неужели нельзя найти что-то современное на английском языке?»
Когда я ответила Тане, что «замуж за него не вышла бы», совершенно не лукавила. Чем больше узнавала Микаэла Леоновича, тем больше убеждалась: я не смогла бы сделать его счастливым, а он меня. Не представляла себе жизнь рядом с ним. Он авторитарный, не терпящий возражений, а я всегда шпарила правду-матку в глаза. Однажды, спустя годы, Таривердиев приехал к нам с Витей со своей очередной женой Таней. Она была настолько не его женщина, что мне даже дурно стало. Только он возьмет в руки сигарету, она тут же подобострастно подносит зажженную спичку. Таня не сводила с него восторженных глаз, буквально смотрела ему в рот. Мне кажется, все женщины рядом с ним готовы были в любой момент поднести своему божеству спичку. Он был для меня господь бог в музыке, но не на земле. Замечательный, хорош собой, необыкновенно обаятельный, но это не мой человек. Моей второй половинкой был Витя. Мне необходим был именно такой, как он. Другого я и не искала...
Но если Таривердиеву нужна была моральная поддержка, я была готова на все.
Помню, как при мне случилась одна история: Таривердиева обвинили в плагиате. После выхода фильма «Семнадцать мгновений весны» на «Мосфильм» пришла телеграмма: «Москва. Союз композиторов СССР, Хренникову. Поздравляю успехом моей музыки вашем фильме. Франсис Лей». Речь шла о песне «Я прошу, хоть ненадолго». Послание из Парижа показали Таривердиеву, в ответ он только рассмеялся. Но вскоре началась травля. Ему даже не дали Государственную премию. Таривердиев связался с самим Леем. Французский композитор удивился звонку и назвал все провокацией. Выяснилось, что это была шутка, все подозрения пали на Никиту Богословского.
Одним словом, у Микаэла Леоновича на фоне этой истории началась депрессия. Он был в совершенно жутком состоянии, звонил ночью: «Мне плохо, не могу спать. Выпил стакан водки, не помогает...» Я выслушивала его, успокаивала, говорила, что все образуется.
Были и анекдотические случаи. Как-то звонит из больницы: «Галя, я отравился». Оказывается, кто-то из его поклонниц принес коробку с сорока пирожными. А он их все разом съел. Таривердиев обожал сладкое, но старался следить за своей фигурой. Боялся поправиться, чуть что — садился на диету. Я в то время была очень худой. Он Вите говорил: «Как я тебе завидую. Тебе жена очень дешево обходится, одни огурцы ест».
В тот период, когда мы общались, с ним рядом неотступно была потрясающая женщина по имени Мира. Миниатюрная, веселая, лет на десять его постарше. Он ее очень любил и уважал, называл своей сестрой.
Мы часто сидели у Таривердиева втроем. Мира меня к нему совсем не ревновала. У них было как у нас Витей: все, что нравилось ему, любила и она. Однажды летом сидим с Мирой на его кухне, о чем-то болтаем, с удовольствием уплетая жареные баклажаны под красное вино. Микаэл Леонович умел их готовить как никто другой. А Таривердиев в другой комнате играет на рояле. Вдруг раздается его крик: «Молчать! Вы что там, с ума сошли? Я рожаю!» Мы тут же вскочили и бегом к нему в комнату. Сели на диван и стали слушать, как рождается гениальная музыка...
Таривердиев приезжал к нам в Сочи, где мы с мужем отдыхали в санатории «Россия». У нас там была прекрасная компания — Витины близкие друзья. Отдыхали там и Иосиф Кобзон, Юра Гуляев. Вечерами сидели в ресторане, плавали в море. Микаэл Леонович увлекался фотографией, всегда возил с собой фотоаппарат. Я была его моделью. В Гаване снимал меня в окружении черных ребятишек, а в Сочи заставлял рано вставать, чтобы снять мою фигуру на фоне восхода солнца, будто я держу его в своих ладонях...
Когда у Таривердиева случился инфаркт, мне позвонила Мира:
— Его нельзя оставлять в больнице одного. Я буду к нему ездить, ночевать в палате, поможешь?
— Конечно, Мирочка.
А мы с Витей собирались в санаторий. Он мне сам предложил: «Я поеду, а ты оставайся, когда сможешь — подъедешь». Микаэлу Леоновичу было очень плохо. В его палате стоял диванчик. Маленькая Мира, свернувшись калачиком, на нем прекрасно спала, а я в свое дежурство страшно мучилась. Когда ему стало получше, самоотверженно бросилась его кормить. Притащила в палату плиточку и стала жарить-парить. Котлетки, пюре. Главврач закатил скандал: «Это что такое — больница или ресторан?!»
Однажды прихожу, он лежит очень печальный. И вдруг говорит:
— Я больше не смогу писать музыку. И вообще ничего не хочу...
— А что же вы будете делать?
— Буду работать водителем троллейбуса. Теперь я инвалид и имею право отбить тебя у Вити!
Неожиданно для себя выпалила:
— Если бы я за вас вышла замуж, то через три дня повесилась бы...
Потом пожалела, что была так резка с больным человеком. Надо было сказать помягче: «Вы поправитесь, и все опять встанет на свои места. Вы не бросите писать музыку, а я не брошу своего Витю».
Потому что музыка для меня была отдельно, человек отдельно, и в моем восприятии он был как музыкант намного выше, чем как человек. Были вещи, которые я не принимала. Я всегда испытывала к нему чувство благодарности, благоговения и бесконечного уважения...
Целых семь лет длилось наше совместное творчество с Микаэлом Таривердиевым. И вдруг все закончилось. Однажды Сережа Тараненко захлопнул крышку рояля и ушел. Ему очень хотелось состояться как композитору, певцу. Тараненко нужно было солировать, а не аккомпанировать. У него была завышенная самооценка, а у меня — заниженная. Я даже пела вторым голосом, лишь бы сохранить наш дуэт. И мы с Сережей расстались почти на десять лет.
Я видела его выступления, это было жалкое зрелище. Наш «принц Уэльский» аккомпанирует какой-то молоденькой девице, и они поют песни Таривердиева. Больше всего это меня задело...
Я осталась одна, начала работать с гитаристом. Мы много гастролировали вместе с мужем.
Мы с Витей жили уже двадцать три года, ему все говорили: «Какая потрясающая у вас дочка!» Ему надоело всем объяснять, что, мол, это моя жена, и он стал соглашаться. А окружающие не унимались: «Она у вас одна? Вам бы еще парочку таких дочек». Конечно, разница в возрасте со временем стала давать о себе знать. Витя никогда меня не спрашивал, когда я вернусь, куда пошла и с кем, не устраивал сцен ревности. Наоборот, всегда говорил: «Если когда-нибудь меня бросишь, буду приходить к тебе в гости». Сейчас читаешь откровения известных артисток и поражаешься: все по три-четыре раза выходили замуж, а сколько романов на стороне крутили! Я же за всю жизнь всего один раз мужу изменила. И до сих пор каюсь...
Однажды в Сочи познакомилась с Сашей, переводчиком с польского языка. Он долго жил в Варшаве, был хорошенький, как ангел. И я влюбилась! Бросилась в роман как в омут с головой. Наши отношения продолжались и в Москве. Я всерьез подумывала о разводе: ну как врать мужу в глаза? Сказала об этом Тане: «Я, наверное, уйду от Вити...» Она не стала меня останавливать: мол, ты что, с ума сошла? Моя подруга придерживалась своей старой теории: влюбилась — уходи.
Таня меня прикрывала, врала Вите, что я задержалась у нее. Успокаивала: мол, Галька перебесится и все вернется на свои места. Однажды я не выдержала и во всем ему призналась:
— Витя, я влюбилась! Ухожу от тебя.
Он опешил:
— Ты что, с ума сошла? Не торопись, еще целая жизнь впереди. Подумай, прежде чем делать такие резкие шаги. Я подожду...
Он был мудрым, а я глупой девчонкой.
Что это ошибка, не сразу поняла. Почти полгода металась. Видя, как я мучаюсь, Витя как-то сказал: «Галка, долго ты будешь ерундой заниматься? Заканчивай к чертовой матери!» Слава богу, один случай меня отрезвил.
Однажды мы с Таней поехали на вечеринку к Нине Корниенко. Я решила пригласить туда Сашу, познакомить с друзьями. Он выпил и набросился на одного из гостей, который стал за мной ухаживать. А мне шепнул на ухо: «Убью!» Нам с Васильевой не понравилось, как он себя ведет, и мы решили ретироваться по-английски: «Таня, уходим!» А тот как бешеный за нами помчался. Только сели в такси, как вдруг сзади сильный удар. Саша, пьяный, сел за руль и протаранил машину. Водитель резко остановился. Мы с Таней закричали от ужаса. Таксист схватил кувалду и замахнулся на Сашу. Наш «храбрец» бросился наутек.
— Ну что, все, закончила? Теперь поняла, с кем связалась? Дебил полный! Придурок абсолютный!
— Все, Таня, все! — замахала я руками.
Роман, слава богу, завершился сам собой. И все у нас с Витей пошло по-прежнему. Муж простил и ни разу меня не попрекнул. Наши отношения были настолько высокими и прочными, что ничто не могло их разрушить. Даже моя измена. И я бы ему простила, если бы он изменил. Витя очень любил женщин, он всем целовал руки. У него загорались глаза, когда видел красивую женщину...
А Таня была счастлива, что мы вместе. Она любила подчеркивать, что Витя — благородный человек: «Вот видишь, как тебя Беседин любит? А я призналась Толе, что ему неверна, и тут же получила. Как дал мне в глаз, он закрылся и покрылся фиолетовым фингалом. А мне, представляешь, в этот вечер в спектакле «Да здравствует королева, виват!» надо играть Елизавету. Пришлось надеть повязку на глаз, как у пирата».
Придумала она эту историю или так и было на самом деле, не знаю. Но думаю, если бы Толя что-то узнал, убил бы на месте!
Таня всегда была большой фантазеркой. Начнет что-то рассказывать, увлекается и несет тако-ое, а я ее все время останавливаю: «Тань, этого же не было!» Она только рукой машет. Танька — добрейшее существо на свете. Она может отдать все, что тебе понравится, сколько бы это ни стоило. Потрясающая мать, ради детей готова на все. По-другому не умеет. Даже если сейчас я позвоню и скажу: «Ты мне нужна!», она тут же примчится. Никогда не бросит в беде...
Я так переживала за них обоих. Они были нам с Витей как родные! Сколько лет вместе провели. Толя обожал Филиппа, носился с маленьким сыном как сумасшедший. А главное, Таня до сих пор жалеет, что Толю тогда оставила. Это единственный человек, который ее искренне любил. И она его любила. Конечно, у него тоже были недостатки, но он ни в какое сравнение не идет с другими Таниными мужчинами. Очень плохо, что сейчас Толя не видится с Филиппом и внуков не воспитывает. Все эти заботы легли целиком на плечи Таньки. Жаль, что так все получилось...
Как-то, уже после их развода, встретила Толю на бульварах, он был в ужасном состоянии.
— Толь, привет!
А он как безумный, даже не поздоровавшись, стал кричать:
— Что она со мной сделала? Как могла?!
Я виновато промолчала и отошла. Какие-то оправдывающие слова в ее адрес только подлили бы масла в огонь...
Когда Таня вышла замуж за Мартиросяна, мы стали реже видеться. Так сложилась жизнь. Она родила Лизу, я все время ездила с гастролями, мне надо было зарабатывать. Мы созванивались, изредка ходили друг к другу в гости. Как ни приду к Тане, у нее сидит Наташа Селезнева, ее новая подруга. Она даже меня Наташей стала называть. Я не обижалась, но почувствовала, что не нужна ей. Мы не ссорились, обид никаких не было. Развела нас жизнь, и все.
Когда случилось горе с Витей, я старалась не беспокоить никого своими несчастьями. Все Витины друзья приходили ко мне сами. Однажды моя Света встретила на Ленинградском вокзале Таню.
— Как Галя?
— У нее беда: у Вити инсульт. Он не говорит и не ходит.
Я ждала, что Таня хотя бы мне наберет, зная ее отношение к моему мужу. Но она за пять лет ни разу не позвонила и не пришла...
Трагедия произошла за Полярным кругом, в маленьком городишке Нягань. Это был 1987 год. Витю в шутку все называли «подарком женщинам к Восьмому марта». И надо же, именно Восьмого марта на сцене его парализовало — инсульт. Он с трудом допел песню, его вынесли со сцены на руках и увезли в больницу, лежал в коме три недели. Витины друзья прислали целый санитарный вагон, выписали из Тюмени лучшего врача, чтобы он сопровождал его до Москвы.
Настало очень тяжелое время. Всю жизнь я прожила как за каменной стеной, а тут осталась с бедой один на один. Он делал за меня все, даже на комсомольские собрания ходил. Я привыкла к этому, мне казалось, что иначе не может быть. А оценила, когда с ним случилась беда. Он произносил два слова: «мада» и «манада». Только я понимала, что он имеет в виду. Как-то приехала мама. Когда она увидела, в каком Витя состоянии, с ужасом спросила:
— Ты что, так и собираешься жить?
— А как по-другому?
— Я бы не выдержала... Наверное, определила бы его куда-нибудь.
— Мама, что ты говоришь? Ты же блокаду пережила и папу ждала всю войну!
Она всего два дня у меня побыла и уехала, не выдержала. Хотя безумно любила своего зятя. У мамы с папой была война. У меня была своя война, которая тоже длилась пять лет...
По-другому я просто не могла поступить, даже речи не могло быть бросить Витю. Хотя его как фронтовика обеспечили бы уходом, прекрасным санаторием, где за ним ухаживали бы. «Отдай его в санаторий хоть на месяц. Отдохни!» — советовали мне. Но я такого даже не представляла...
Я еще не осознавала, что Витя никогда не будет говорить, да и ходить тоже. Тормошила, всюду брала с собой. У меня появилась ответственность за жизнь другого человека. Ни разу не заболела за это время, боялась упасть на улице. Кроме меня у него никого не было рядом. Витя целовал мне руки, за любую мелочь благодарил взглядом. Болезнь его не озлобила, он излучал только добро, все мужественно переносил. Старался по пустякам меня не беспокоить. Только один раз был в больнице. Все друзья Вити у нас собирались, приходил и Микаэл Леонович. Его обнимали, плакали, он общался со всеми на своем тарабарском языке, был окружен любовью.
Хорошо, что Бог продлил ему жизнь и я смогла отплатить за все. Я отдавала столько тепла, сколько он мне дарил во время нашего брака. Может, это было чувство вины, что не так его ценила, не так сильно любила. Недаром говорят о русских женщинах: «Жалеет — значит любит». Это счастье, когда ты можешь вернуть столько нежности, заботы и любви. Он этого заслуживал...
Мы просто жили. Когда он заболел, я села за руль, достроила дом. Иначе Витя был бы прикован к постели. Стиральной машины не было, памперсов тоже, все стирала руками. Я много работала, нужны были деньги на невропатологов, логопедов. Наняла сиделку, потому что выезжала на несколько дней на гастроли.
В Москонцерте все ждали, что сейчас я быстренько брошу Беседина и устрою свою личную жизнь. Злопыхатели все никак не могли успокоиться, опять принялись за старые сплетни. Но на меня столько забот свалилось, что я головы не поднимала. Это была настоящая жизнь, наполненная смыслом, любовью, я знала, что нужна, что без меня он погибнет.
Его близкие друзья были мне благодарны за Витю. Мы часто собирались, шутили, разговаривали, пели. Он жил, радовался друзьям, которые были рядом. Когда я возвращалась из поездок, даже если прилетала в четыре утра, подъезжал на коляске к двери и ждал меня.
Если бы не было песен Таривердиева, я не смогла бы пройти этот путь. Микаэл Леонович очень меня уважал и ценил за то, что я была рядом с Витей в эти страшные годы его болезни. И поддерживал. Приезжал ко мне. Мы с Витей когда-то собирались строить дачу. Успели только сделать фундамент. Таривердиев посоветовал:
— Продавай! Поднять тебе такое не по силам. Не связывайся с этим.
— Нет, буду его на коляске вывозить, Витя хоть будет дышать свежим воздухом.
И я все-таки построила этот дом. Таривердиев приехал и похвалил меня: «Молодец!» Во всем мне помогали его друзья. Витя часто говорил: «Денег я тебе не оставлю, зато оставлю друзей. Они дороже этих бумажек...»
Когда Вити не стало, мне жить не хотелось. Вначале я выпивала сто пятьдесят граммов, как их называл Витя «фронтовых», потом доза увеличилась. Могла пить одна, мне не нужна была компания. Слава богу, спасала работа. Если бы в моей жизни не было этих лет, наверное, сошла бы с ума. «Зачем я родилась на свет? — думала я. — Затем, чтобы Вите облегчить его последние годы...»
Если бы были дети, мне было бы легче. Не понимаю, как я не спилась от тоски. Зачем жить? Осталась совсем одна. Кроме сестры Светы ни единой родной души. Первые годы мы с Витей ни о чем не думали, много гастролировали, с нами жила его старенькая мама. А сейчас очень жалею. Я хотела бы от него ребенка, но Вите дети были не нужны. Я была ему и женой, и дочкой, и другом...
Много лет боролась с депрессией. Бывало, придешь домой после концерта, включишь свет, а вокруг гулкая тишина. Я привыкла, что к нам всегда приходят его друзья. Что у нас вечерами шумно и весело. Одиночество меня убивало. Шла тогда к плите и, чтобы отвлечься, готовила на большую компанию. Наготовлю, а потом думаю: «А ведь никого нет!» Иду и раздаю всю еду соседям.
Стала себя плохо чувствовать. Падала в обморок, кружилась голова. Долго лечилась, проходила реабилитацию. Слава богу, гены у меня были здоровые, родительские. В моей семье никто никогда не пил. Как-то нашла телефон своего первого мужа. Мне очень хотелось попросить у него прощения за ту боль, что ему причинила. Взяла трубку какая-то женщина и сказала, что Слава два года назад умер. У него тоже, оказывается, был инсульт, и он два года был прикован к постели...
Надо было жить дальше. Я решилась начать все сначала с Сережей Тараненко. Сама ему позвонила: «Приезжай. Что ты сейчас делаешь? Давай посмотрим, что мы еще можем». Сергей приехал и обомлел — я вышла к нему на костылях. Он сел за рояль — словно и не было этих десяти лет...
Мы вновь стали работать. Наш дуэт был настолько популярным, что на концерты невозможно было купить билеты. Когда Сережа выходил на сцену и начинал играть на рояле, я все ему прощала. Как в церкви, происходило очищение. Только молилась: «Господи, никогда больше не скажу ему ни одного плохого слова!»
Три года Тараненко не пил, я его возила к врачу, закодировала. Для Сережи деньги никогда ничего не значили. У него даже машины не было. Он с азартом играл на валютной бирже. Однажды у меня попросил в долг: «Ты не представляешь, мы можем выручить огромный куш! Буду тебе каждый месяц приносить по триста долларов. Запишем пластинку!» Я поддалась уговорам и дала пять тысяч долларов. Пару месяцев Сережа исправно носил деньги. А тут вдруг приезжает на дачу с мрачным лицом.
— Галь, сядь на стул...
— Что случилось?
— Вызови врача... — Я схватилась за сердце. — Я все проиграл!
— Сережа, садись лучше обедать.
В конце концов он проиграл на бирже свою квартиру. У него даже прописки не было два года. Его мама долго об этом не знала. Потом Сережа прописался в мамину комнату в коммуналке.
А умер он прямо на сцене. И тоже от инсульта. Мы пели с ним нашу любимую песню «Не исчезай» на сцене Дома журналистов. Вдруг он упал, зрители его вынесли. Они не расходились, надеясь, что их любимый артист очнется от обморока и концерт продолжится. Сережа лежал на диване, вызвали скорую, но врачи не смогли его спасти. Последнее, что он произнес: «Почему так быстро...» Ему исполнилось шестьдесят восемь лет...
Вот ведь судьба! Я по-прежнему пою песни Таривердиева, моим партнером стал Сережа Тараненко-младший — его племянник. Мы познакомились на поминках дяди. Я столько слышала от Сережи о нем — как он поет, как играет на фортепиано. Снова гитара, снова дуэт.
Меня часто спрашивают: «А почему вы не вышли замуж?» Витя задал мне такую высокую планку, что я не могла ни на кого смотреть. Мой муж жил для меня, а не для себя. После его ухода я освободилась от страшных забот, но жизнь без Вити, казалось, потеряла смысл. Я полюбила мужа по-настоящему именно в эти годы, когда он оказался на моих руках. Когда ты ТАК необходим другому человеку — каждую минуту, каждую секунду, — это счастье, даже несмотря на трагизм ситуации. Это был мой крест. Спустя время поняла, что с крестом жить и лучше, и легче. Знала, ради кого живу, зачем то или другое делаю...
Пока ухаживала за Витей, вообще не болела, а тут сломала одну ногу, потом вторую...
Не могу сказать, что я какая-то святая или монашка. У меня были мужчины. Несколько лет назад собралась замуж. Он тоже был старше меня лет на двадцать. Друзья познакомили, очень приятный человек, дипломат. Все шло к скорой свадьбе. Мы договорились встретиться у него на даче. Я надела сапоги на высоком каблуке и отправилась за город на электричке. Выхожу из вагона — солнце светит, снег серебрится. Хорошо! Подняла руку к глазам, смотрю на небо и прошу: «Солнышко, дай мне счастья!» И буквально сразу же споткнулась и упала, подвернув ногу. Как потом оказалось, сломала ее в трех местах. Боль невероятная. Сижу на снегу и кулаками колочу по нему: «Проклятая я, проклятая!» Проходящие мимо мужики дотащили меня до станционного домика. В местной больничке сделали операцию. А мой жених приехал на минутку и покинул, сказав, что ему надо к внуку. Опять выручили Витины друзья — отвезли домой. Дипломат аккуратно справлялся о здоровье по телефону. А я думала: «Хорошо, что так получилось. Не мой это человек». Думаю, это Витя все подстроил, не дал мне совершить ошибку...
Я никогда не забуду одну мистическую историю. Однажды, когда пошел уже пятый год его болезни, приехала как-то жена Витиного друга. Жанна с жалостью посмотрела на меня.
— Галь, ты давно носишь этот крест? — спрашивает она.
— Как Витя подарил, так и не снимаю.
— А ты сними. Может, у тебя жизнь другая начнется. Встретишь друга, тебе станет легче. Нельзя же тащить крест на себе столько лет! Ты уже не молодеешь...
— Да ну, Жанна, мне никто не нужен...
Когда она ушла, я подошла к зеркалу и посмотрела на себя: под глазами появились морщинки, уголки губ опустились. «Может, она права? — подумала я. — Взять и снять его». И вдруг меня пронзает мысль: «А ведь он, этот крест, дан мне Богом. А что если сниму, а Витя умрет? И как потом жить? Ни за что!» Прошло несколько месяцев. Вдруг крест соскочил с цепочки — дужка перетерлась. Я собиралась отнести его в мастерскую, чтобы починить. А через месяц Витя умер...
В моей жизни было две судьбоносные встречи. Первая — с мужем — наполнила мою жизнь любовью и горем, а вторая — с Микаэлом Таривердиевым — навсегда связала с его музыкой. Этот крест я несу до сих пор: после Вити не вышла замуж и не встретила композитора лучше, чем Таривердиев...
Постоянна я и в дружбе. Недавно, роясь в старых фотографиях, нашла открытку: «Моей единственной и, без всяких сомнений, подруге, сестре, которых не выбирают, а посылает Бог. Люблю! Никто тебя не заменит мне. Люби меня. Таня». Больше всего меня мучило, что мы с Таней разошлись. Спустя долгие годы наконец стали опять общаться, чаще звонить друг другу, поздравлять с днями рождения. Мы снова встретились. Сидели у меня дома, я рассказывала про свои страшные годы, Таня плакала. Она делилась своими проблемами с невесткой, внуками, детьми. Ей несладко в жизни пришлось. Я ведь тоже ей не звонила. Мы друг у друга попросили прощения. Каждый раз в разговоре вспоминаем только хорошее, чаще всего Витю. «А помнишь, как мы жили у вас в квартире и Толька Витину воблу, которую на балконе нашел, сожрал?» — смеется Васильева. Помню конечно, все помню. Таня, я люблю тебя...
Подпишись на наш канал в Telegram