Как-то лежу в солдатской форме в поле с васильками и думаю, глядя в небо: «А кем я хочу быть? Впереди безнадега. Ну вернусь в свой Воронеж, а дальше что?» И как только запустил этот вопрос в космос, через неделю к нам в часть приехал режиссер фильма «Сто дней до приказа». Меня практически насильно забрали сниматься. Можно сказать, в кино меня Господь привел...
В ся загвоздка была в том, что я никем не хотел становиться. Рыбалка да птицы — вот все мои увлечения. В школьной самодеятельности не участвовал, в театральной студии не занимался. Правда помню, лет в шесть-восемь часто смотрел фильм «Старая, старая сказка». Не отлипал от экрана, так меня потряс Олег Даль. Я переживал за его Солдата и каждый раз плакал, когда в конце фильма он уходит по дороге совсем один. Это был первый в моей жизни урок актерского мастерства...
А второй мне преподал Михаил Михайлович Козаков. В 2005-м мы вместе снимались в комедии «Здравствуйте, мы ваша крыша». В перерыве вышли покурить у кафе. И вдруг он сказал одну поразительную вещь: «А я в жизни так ничего и не сделал...» Помню, у меня аж глаза из орбит вылезли.
— Как? А «Безымянная звезда»? За одни только слова «Куку, и больше ничего!.. У нее даже нет имени. Она его потеряла» — можно памятник поставить. Если бы я сыграл такую роль, был бы счастлив!
Михаил Михайлович грустно улыбнулся, бросил сигарету в урну и пошел на съемочную площадку. А я на всю жизнь запомнил слова большого Актера...
Считаю ли я себя артистом? До сих пор, задавая себе этот вопрос, захожу в тупик. Вот жена мне говорит: «Надо над ролью работать». А как это — «работать»? Мне кажется, я проживаю чужие жизни как свои. Очень стыдно признаться, но и не все сценарии читаю, не хочу получить потом душевную травму. У меня примета есть: как прочту хороший сценарий — мне там работать не судьба. А ты уже роль к себе примерил... С театром у меня не сложилось, я вообще крест поставил на этом деле. Помню, как Елена Майорова рассказывала о бесконечных репетициях ефремовских «Трех сестер», растянувшихся на несколько лет. Я бы уже застрелился! Не люблю растягивать процесс. И режиссером стать мысли не было. Я не стайер — долбить фильм по полгода не по мне. Я скорее спринтер. Слишком страстный человек, чтобы часами сидеть и размышлять над концепцией фильма, искать «зерно роли». Мне рвануть и сделать все, что надо, за три месяца, за секунду. А иначе надоест...
И все-таки в душе я — птицелов. Мы ведь, актеры, тоже своеобразные «ловцы человеческих душ».
Это было увлечением действительно сильным. Однажды, классе в седьмом, мне пришлось долго сидеть в засаде. Необыкновенно солнечный день, белоснежный снег похож на стекло. Он не просто хрустел, а словно ломался под ногами. На улице минус двадцать восемь. Я не сводил глаз с клетки, которую сам смастерил. Щегол просидел на «усадике» час сорок не шевелясь. А я замер в засаде, даже варежку бросил, чтобы сподручнее дернуть в нужный момент за веревку. Когда наконец дверца захлопнулась за щеглом, оказалось, что к веревке примерзли пальцы. Одним словом, отморозил я их. Ногти потом даже сошли.
Птицу я до сих пор слышу. Даже если она у меня за спиной сидит на ветке и один раз чирикнула, буду знать о ней все: что за птица и какого она пола. Все просто — самка не поет...
Жили мы с родителями в Воронеже на Ленинском проспекте в двухкомнатной квартире. Обычный город, ничего примечательного, кроме огромного количества оборонных заводов. Остановка рядом с нашей пятиэтажкой называлась «Старое Минское». Недалеко от дома — настоящее лебединое озеро. С нашего четвертого этажа легко можно было добросить до него коробок спичек. В озере громко квакали лягушки, водились карпы и толстолобики. А главное, там жили лебеди: два черных и пять белых. Одна лебедиха по кличке Наташка была, по-видимому, с придурью. Могла нагло своровать мороженое из рук малыша. Бежала за ним с криком, потом ее надо было обратно в озеро загонять.
Появился я на свет, когда родителям было уже за тридцать. Старший брат Игорь был на двенадцать лет старше, окончив военно-воздушное училище, жил отдельно. Лилия Николаевна, моя мама, делала все по дому с сумасшедшей скоростью, словно работающая турбина. Я любил засыпать под звук маминой швейной машинки «Зингер» в обнимку с игрушечным слоном. Слоник был странный: с красным хвостиком и красными ушами. Мама сохранила мою любимую игрушку, слон до сих пор стоит на полке, напоминая о детстве. Я был очень привязан к маме. Когда меня отдали в детский сад, сидел на стуле и монотонно повторял: «Где моя мамуля? Где моя мамуля?» У меня от тоски повышалась температура до тридцати восьми.
Помню, мама серьезно заболела, мне было лет пять. Врачи ее закололи антибиотиками, у нее началась сильная аллергия. Она вся, внутри и снаружи, покрылась волдырями, слава богу, дыхательные пути были не тронуты. Господь вернул маму с того света ради меня...
А вот от отца особенной любви я не ощущал, не скажу, чтобы он как-то помог мне в жизни. Он был романтиком, мне кажется, не до конца повзрослевшим человеком. И был увлечен, скажем так, своей «болезнью». Как выпьет, запирался в туалете — в «штабе» бывшего вэдэвэшника. Там стояла железная бочка, которая стирала белье. Бывало, отец посадит меня на «стиралку» и давай читать наизусть Сергея Есенина. Как поддаст, учит жизни: «Ты должен с парашютом прыгать». Он много лет занимался борьбой, хранил свои грамоты ВДВ. И меня, пацана, отвел в зал. Но как только мне стали там «уши крутить», я оттуда ушел. Не мое это. У меня было другое увлечение...
Я хоть и производил впечатление ангелочка, на самом деле был хулиганом. В школе учился плохо, без особых успехов. Помню, матери учителя на меня настучат — получу дома от нее взбучку. И на какое-то время затихаю, правда ненадолго: недели две учился на «шестерки». А потом все сначала...
Школу прогуливал регулярно, у меня имелось занятие поинтереснее раз в сто. Это была целая военная операция. Мне надо было запудрить маме мозги, что я — дежурный. Ну ладно, в школу можно часам к семи прийти, а нам с одноклассником Геной уже в пять утра надо успеть на электричку. Мы с моим верным дружком ездили ловить птиц за двадцать километров от Воронежа. Там были какие-то огороды, но без домиков. Как я запудривал маме мозги, не помню, но она верила, что я какой-то супердежурный и мне срочно рано утром надо попасть в школу. Просыпался сам, без будильника. Гена уже ждал меня под балконом, я спускал ему на веревке клетку с четвертого этажа.
Это был такой адреналин! Сидишь в засаде, держа в руке веревку, и ждешь часами, когда птичка запрыгнет в ловушку. Мы с приятелем сами сбивали маленькие клетки, в которые ловили певчих птиц: чижей, щеглов, зябликов. Со второго класса до девятого я этим увлекался. Мы с Геной читали о пернатых специальные книжки, хотя чаще узнавали информацию «изо рта в ухо». Например Гена мне рассказал, что кенарь, оказывается, — искусственная птица и произошла от овсянки. До весны птички жили у меня, а как зима заканчивалась, я их отпускал на волю. После Благовещения приходила пора им размножаться. За зиму процентов сорок птиц погибает от холода и голода, а так ты хоть полезное дело делаешь....
Недостаток присутствия отца компенсировал дедушка. В детстве я был маленьким, с беленькими трогательными кудрями, ножки-ручки тоненькие. Он называл меня Белочка. Мамин отец Иван Яковлевич меня очень любил. Я каждое лето у него гостил. Они с бабкой жили на узловой станции Рузаевка под Саранском. Мы с ним ходили на рыбалку. Как и дед, который работал в депо, я заболел паровозами. Очень любил с железнодорожного моста смотреть, как ездят туда-сюда поезда. Увлечение было настолько сильным, что я долго собирал игрушечные паровозы. До сих пор храню в коробках в гараже огромную железную дорогу...
Дед был ростом под два метра и обувь носил сорок восьмого размера. Я ему едва до колена доставал, его рука была как лодка надувная двухместная, на которой мы рыбачили. Я, глядя на него снизу вверх, спрашивал:
— Деда, я тоже вырасту таким большим, как ты?
— Конечно! — басил он.
А Марь Петровна, бабушка, поддакивала:
— Конечно, сродни же!
Я не понимал тогда, что такое «сродни», гораздо позже понял: она ехидничала, ну как я в него таким вырасту — он же не родной мне. Дед прошел войну, наград у него огромное количество, одних орденов Красной Звезды два. А бабка была просто сталь! Характер боевой, но мужа своего уважала...
Мама пошла в бабушку и была в семье главнокомандующим. Очень яркий человек. Если бы стала актрисой, была бы круче, чем я, наверное, раз в тридцать. А папа очень мягкий, он, скажем так, только присутствовал в семье. Может, поэтому они с матерью и разошлись, как только я ушел в армию.
Потом мама снова вышла замуж. Мой отчим Юрий Евгеньевич был известным строителем. Классный мужик, ему не деньги были нужны, он любил профессию. Даже во сне бормотал что-то про бетон. У него были очень влиятельные клиенты, он инспектировал дачи высокопоставленных людей. Однажды его пригласил в Кремль один знакомый. Отчим взял, как полагается, с собой бутылку, но его тормознула охрана. Он звонит другу:
— Меня не пускают.
— Как? Я же тебе пропуск сделал!
— Да с коньяком нельзя, оказывается.
Тот как начал смеяться:
— Вылей. У нас тут все есть.
Как-то совсем недавно ко мне в квартиру позвонили. Я живу в Подмосковье, в городке под названием Краснознаменск. Юрий Евгеньевич, собственно говоря, этот город и строил. Кстати, получил я квартиру благодаря отчиму — почетному гражданину города. Открываю дверь — на пороге пожилой человек стоит, шатается. Я даже подумал, какой-то больной.
— Здравствуйте, я к вам...
Ему явно уже лет за восемьдесят.
— Вы, наверное, ошиблись... — невольно отступаю.
А он уже ногу через порог заносит. «Ё-мое, — думаю, — этого еще мне не хватало».
— Вы же сын Малышева?
— Вы не ошиблись. А в чем дело?
— Мы хотим ему памятник поставить и улицу назвать его именем.
Вы представляете? Я живу в городе, где будет улица инженера Малышева!
Так вот, возвращаюсь к своему «пути в искусство». После школы я служил в Подмосковье. Мне, честно говоря, из армии и возвращаться не к кому было. Мать с отчимом жили в Сочи, и отец тоже куда-то подался. Квартира стояла пустая. Как-то лежу в солдатской форме в поле с васильками и думаю, глядя в небо: «А кем я хочу быть? Впереди безнадега. Ну вернусь в свой Воронеж, а дальше что?» И как только запустил этот вопрос в космос, через неделю к нам в часть приехал режиссер фильма «Сто дней до приказа». Меня практически насильно забрали сниматься. Вот так моя судьба и решилась. Можно сказать, в кино меня Господь привел...
Это был 1989 год. Хусейн Эркенов искал для своего фильма молодого исполнителя главной роли. Как-то приехал к нам в Таманскую дивизию, где я служил, и предложил участие в картине. Выбора у меня особо не было: приказ от командования поступил — выполняй! И я уехал в Москву. Продолжал быть служащим Вооруженных сил, пока снимался в фильме, и жил в общежитии ВГИКа.
Как-то иду по коридору, ко мне подходит дама, явно навеселе. Наталья Пьянкова сидела в какой-то компании, увидела меня и вцепилась. Она во ВГИКе еще не училась, но собиралась поступать на режиссерский. Пока я дослуживал в армии, Пьянкову взял к себе на актерско-режиссерский курс Сергей Соловьев.
Она сильно ко мне прикопалась, стала покровительствовать. Взяла, как говорится, шефство. Вбила себе в голову, что я очень похож на Сергея Александровича в молодости, и обещала ему привести его точную копию. Так этим заинтриговала Соловьева, что он согласился меня послушать. Но когда я предстал пред его очами, Сергей Александрович не смог скрыть разочарования: какой-то малец с ободранным в кровь от падения носом, в мятых штанах, да еще и мычит что-то невразумительное. Но Пьянкова уговорила мэтра: мол, я его за лето натаскаю и он блеснет своим природным талантом. Началось мучение: меня заставляли учить наизусть Пушкина и монолог Гамлета. Басню я так и не одолел, на экзамене просто рассказал какой-то анекдот. В общем, приняли меня со скрипом. Осенью поселился в общежитии уже на правах студента. Пешком до ВГИКа максимум минут пятнадцать. Тогда можно было запросто перебежать проспект Мира, а дворами уже рукой подать.
На смешанный курс Сергея Соловьева, где учились тридцатилетние будущие режиссеры, набрали двадцатилетних актеров. У нас была убойная компания: рокерша Оксана Арбузова, загадочная Ксюша Качалина, красавица Лена Корикова, рыжеволосый Митя Рощин. Соловьев часто странно шутил, обращаясь к Мите: «Ты мог бы быть моим сыном». Потом я узнал, что Рощин — сын первой жены Сергея Александровича Екатерины Васильевой и родился, когда они разошлись. Митя был очень разносторонним товарищем: занимался карате, гонял на машине, вел разгульный образ жизни, дрался. Его мама все время боялась, что Митю выгонят из института. Он еще и романы крутил. Поговаривали, что Лена Корикова от него родила. Я свечку не держал, так что не знаю. Но Рыжий не пропускал лекции, участвовал во всех студенческих постановках и все время цитировал классиков. Причем уже во ВГИКе был очень набожным, а впоследствии стал священником, к вере он и маму свою привел.
Вот в какую яркую разношерстную компания попал я, можно сказать, сам того не желая. Страсти у нас кипели нешуточные! Иван Охлобыстин, который учился на сценарном курсе, был частым гостем. Вначале у него был роман с Качалиной, потом он женился на ее подружке Арбузовой. А Ксюша вышла замуж за Мишу Ефремова.
Наш педагог Сергей Александрович был очень легким, смешным. Он создал такую творческую атмосферу, что любой отрывок могла поставить даже уборщица, которая часто к нам в аудиторию заходила. Первые три курса штырило нас всех до безумия, все с большим подъемом репетировали, что-то снимали. Восемнадцать человек режиссеров с нами, будущими актерами, без конца ставили отрывки.
Потом в 1993-м случился путч, когда танки стреляли в Москве, и все в одночасье изменилось. А через год не стало страны как таковой. Мы все просто перестали учиться. Соловьев буквально за уши тянул, снял недалеко от ВГИКа разваливающийся кинотеатр и сказал: «Ставьте там что хотите». Но никто ничего не делал. И во ВГИК не ходили. Ти-ши-на...
В общаге у нас была некая коммуна, которую создала Пьянкова. Она одна, пожалуй, еще фонтанировала. Наталья была талантливой, подавала надежды как режиссер. На учебной студии ВГИКа за очень скромные деньги она сняла фильм «С Новым годом, Москва!», в котором мы все участвовали. Камера была дрянь, пленка просроченная, ее выбросить надо было еще год назад. Одним словом, работали все на голом энтузиазме. С картиной Пьянковой мы поехали на «Кинотавр».
И вот тут со мной случился солнечный удар. Получилось все неожиданно. На сцене Летнего театра пела очень красивая девушка в каком-то пышном красном платье. Ба! Да я ее знаю! Это же Света, учится во ВГИКе у Михаила Глузского. Так бы и ходили мимо друг друга. А тут она меня поразила! В институте стеснялся, а здесь раскрепостился. Подошел к ней, взял за руку, и мы умчались куда-то на машине мужа Пьянковой.
Света приехала в Сочи с однокурсницей. Где мы только этой ночью не были! Я, пьяный вдрабадан, сел за руль чужой машины, и мы колесили на скорости по Сочи, потом рванули в Кудепсту. За нами погналась милиция. Что-то я им наплел, они нас отпустили. Просыпаюсь утром в холодном поту: «Вот ведь приснится такой кошмар!» — а приснилось мне, что я машину разбил вдребезги. Выхожу на балкон. Смотрю на припаркованную машину, а она повернута разбитой частью к стенке, чтобы хозяин не увидел. «Неужели это правда, а не сон?» — бегу на стоянку. Машина Пьянкова подбита, несильно, но заметно. «А где же барышня, которая рядом со мной сидела?» — вдруг вспомнил про Свету. И тут же похолодел от мысли, что она, наверное, умерла...
Слава богу, ее однокурсница еще оставалась в гостинице.
— Слушай, а как фамилия твоей подруги?
— Бобкина. А что?
— А она где?
— Улетела утром.
«Фу, — думаю про себя, — слава богу». Написал для Светы записку и передал через подругу. А когда вернулся в Москву, все и закрутилось...
У нас начался роман в самом классическом смысле этого слова. Мы долго гуляли со Светой, взявшись за руки. Ей было лет девятнадцать, а мне двадцать четыре. Это была какая-то детская любовь, мы были совсем юными. Нам ничего не мешало и дальше встречаться, но мы решили пожениться. В этом имелся, каюсь, и некий меркантильный интерес: мне нужна была московская прописка. Можно сказать, наш брак был полуфиктивным, хотя чувства были подлинными...
Я взял у мамы большую сумму, чтобы решить свой квартирный вопрос. Но получилось так, что на эти деньги купил автомобиль. У меня были планы погонять на машине, заработать, а потом ее продать. А случилось так, что превратил ее... в металлолом. Однажды ночью у МГУ мы с моим приятелем с курса Джигарханяна наскочили на высокий бордюр. Машина мигом превратилась в «ТУ-144»: ее двигатель, пробив пол, оказался в салоне. Как мы живы остались — не понимаю! Головой я разбил лобовое стекло, а у друга очки порезали переносицу.
Деньги, считай, были похоронены. И что делать? Моя жизнь в общаге закончилась. Ситуация безвыходная: мать поставила вопрос ребром — решай проблему квартиры как хочешь. Спасла меня Света. Мы пошли в ЗАГС и зачем-то начали жить вместе. Никто из нас не умел это делать — ну какая из вчерашних студентов семья? Жили у ее родителей, я жутко стеснялся, боялся выйти из комнаты в их присутствии.
А тут мой отчим выбил для меня в Подмосковье квартиру, думаю, не без маминого нажима. Я сразу же выписался со Светиной жилплощади. Помню, как с гордостью повез ее показывать свою квартиру. Светлана Эдуардовна радостно согласилась. Мы сели на Киевском вокзале на электричку. Честно говоря, мне казалось, что пешком от станции до моего Краснознаменска минут десять. А оказалось, идти надо было километров пятнадцать! По морозу, почти ночью. Мне всегда нравились приключения, а Свете, оказывается, не очень. В результате мы добирались несколько часов. Хорошо, что мужик на попутке согласился подвезти до перекрестка. Подошли к моему дому в полвторого ночи. А тут еще лифт не работает. Пришлось подниматься на тринадцатый этаж. Света, тяжело дыша, шла по ступенькам и ругалась: «Васильков, я тебя убью, скотина! Вечно с тобой влипаю в какие-то истории!»
Как скоропалительно мы поженились, так скоропалительно и разошлись. Недели три нам хватило. То, что мы встречаемся и мы женаты — эти две вещи в моей голове никак не складывались. Света этот мой «психологический казус» расценила по-своему. Обиделась и решила отомстить. В результате мы быстро разбежались. Видимо, я еще не был готов к семейной жизни. Светлана Эдуардовна была молода, мечтала о домашнем очаге, а я не смог ей этого дать. Это была спонтанная студенческая история, которая и должна была так закончиться.
С тех пор мы с ней не встречались, хотя, конечно, следили за жизнью друг друга. Света Бобкина стала известна как солистка «Стрелок» по имени Гера. Я рад, что у нее все хорошо...
К моменту встречи с Еленой Майоровой я уже был в разводе. И мог при знакомстве с бывалым видом протянуть: «Да, был женат. Не сошлись характерами...»
Познакомились мы на съемках картины «Странное время», которую снимала все та же Пьянкова.
Про то, что у нас с Майоровой роман, она и придумала. Пьянкова устроила, можно сказать, «черный пиар» своему фильму, где мы с Леной играли любовников. Ну как не подогреть внимание к своему детищу?! Лены давно нет в живых, и мне кажется, она не заслужила, чтобы ее так прилюдно распинали: Елена Владимировна была замужней женщиной и никакого романа у нас быть не могло. Я никогда бы не осмелился даже коснуться этой темы, если бы не сплетни Пьянковой. Мне до сих пор звонят со всех каналов и без конца задают один и тот же вопрос:
— А правда, что снимались с Еленой Майоровой и у вас был роман?
Каждый раз на это отвечаю:
— Я и с Пересильд в «Битве за Севастополь» снимался — и что? Значит, по вашей логике, и с ней должен быть роман?!
Ну сколько можно? Все время отказывался давать комментарии к фантазиям госпожи Пьянковой, а теперь расскажу, как было.
Первый раз мы с Еленой Владимировной увиделись на Рождество у общего друга. У нее было хорошее настроение, она стала надо мной подшучивать: «Олег, а у тебя девушка есть?» Я был младше Майоровой на двенадцать лет — ей было тридцать девять, а мне двадцать семь. Очень робел, деревенел в ее присутствии, а ей страшно нравилось вгонять меня в краску. Она все время приглашала танцевать. А я смущался от того, что моя партнерша выше на полголовы.
Конечно, не скрою: наверное, я влюбился в Лену. Она была очень красивой и неординарной. Известная актриса, играет на сцене МХАТа, снимается в кино, живет почти на Тверской. Ее муж был художником, из какой-то московской известной семьи. А что я? Никому не известный мальчик из Воронежа, ни кола ни двора, всего два костюма, и то спортивных. Как-то признался в этом госпоже Пьянковой, вот ей и пришла мысль вначале раскрутить эту историю, а потом сделать достоянием публики. Во время съемок, как я сейчас понимаю, она всячески потворствовала тому, чтобы у нас случился роман, и хотела, очевидно, потом Майоровой манипулировать. «Олег, ты подвезешь Лену домой?» — каждый раз просила меня. Я и подвозил.
У Елены Владимировны, видимо, был сложный период в жизни. А если у нее начиналась депрессия, все вокруг сразу окрашивалось в черные цвета. Ей как актрисе была свойственна некая экзальтация. Все знали, что она пила. Я как человек молодой и наивный думал, что смогу ей помочь. Это сейчас мы знаем от психологов, что существует кризис среднего возраста. А тогда к психологам не ходили, изливали душу друзьям-подругам.
Майорова искала во мне «бесплатные уши», и я терпеливо их подставлял, выслушивая многочасовые монологи о проблемах с мужем Сергеем Шерстюком. Я даже что-то пытался советовать умное. А ей не нужны были советы, ей хотелось выговориться. Актрисе необходима публика. И этой «публикой» стал я. Был слишком юн для того, чтобы это понять. И по неопытности все принимал за чистую монету.
Однажды после съемок мы посидели в кафе. У меня тогда денег вообще не было, она за меня заплатила. Потом я подвез ее к дому, но из машины она выходить не торопилась. Мы стояли на противоположной стороне Тверской, в переулке, и она продолжала без умолку говорить. Я не понимал, что мне с этим делать, сидел и слушал ее бесконечные жалобы: опять муж куда-то уехал, опять репетировали «Трех сестер». Я терялся в догадках, почему она выбрала именно меня? Ну какой совет мог дать неопытный сопляк взрослой замужней женщине? Смешно. И вдруг меня осенило: она, наверное, ждет от меня какого-то действия. А я не понимаю сигнала. Решил проявить инициативу — обнял ее и поцеловал. Она резко отреагировала: «Мальчик, ты ошибся адресом». Я покраснел как рак. Было стыдно, что неправильно ее понял. Помню, даже поехал не в ту сторону, не разбирая дороги. И долго находился в таком состоянии. Когда Лена звонила, трубку не брал, потому что сгорал со стыда. Вот и весь роман!
А в подаче Пьянковой выходит, что я сыграл в судьбе Майоровой чуть ли не главную роль. Якобы она посылала мне на пейджер отчаянные послания с просьбами спасти ее, но получил я их только после ее смерти. Какая чушь! Действительно, Лена однажды прислала сообщение «Спаси меня!», но это было чуть ли не за год до ее гибели. Естественно, тут же примчался ее спасать. Но спасать особо было не от чего. Я застал Елену Владимировну дома, она явно выпила лишнего, была взвинчена. В очередной раз Сергей спокойно оставил жену и уехал на дачу. Мне было очень ее жаль. Но чем мог ей помочь? Я оказался в неудобной ситуации: а вдруг сейчас муж вернется? Как объясню ему, что тут делаю в полтретьего ночи? Одним словом, я быстро ушел...
Когда с Леной случилось несчастье и она сгорела, уронив зажженную спичку на платье, я был на съемках в Уфе. О ее смерти узнал в гостинице. Включаю в номере телевизор, в новостях передают о трагической гибели актрисы Елены Майоровой. В этот момент у меня со звоном упала чашка с кофе.
Я тут же помчался в Москву. Стоял у ее гроба в малом фойе МХАТа и старался не смотреть на Лену. Это была какая-то другая женщина: с восковым лицом, в парике. Я не верю, что она покончила с собой. Майорова в театре все время играла какие-то мистические, трагические роли. Выдумывала себе такие же роли в жизни — вот и заигралась. Мне почему-то кажется, Елена Владимировна не способна была на такой поступок. Она ведь потом, пылая как факел, забежала в Театр Моссовета, во дворе которого жила, и просила о помощи. Может, хотела поиграть с огнем, а с ним играть нельзя. В спектакле ведь все понарошку, а тут взяло и вспыхнуло по-настоящему....
Странное совпадение — но через год после смерти Майоровой на меня напали. Чудом выжил. Это был знак свыше. Господь придумал для меня это испытание, чтобы я остановился и изменил жизнь. Ведь сколько дураку ни говори, он не поймет. А если тебе Боженька ума не вложил, он воспитывает.
Но все по порядку. Еще во время съемок фильма «Странное время» я познакомился со своей будущей женой. Наталья училась в МГУ. А тут жизнь ее закрутила. Папа умер, мама после инсульта лежит. Она связалась с нехорошей компанией, учебу пришлось бросить. И время началось «замечательное» — лихие девяностые. Вся страна выживала как могла. И один знакомый, который имел отношение к Киностудии Горького, устроил ее туда барменшей. А мы в это время как раз какую-то сцену «Странного времени» снимали в баре киностудии, и Наташа за стойкой даже в кадр попала. Она была веселой, очень компанейской девушкой. Мне двадцать шесть, ей двадцать один. Мы стали встречаться. Кстати, это к вопросу, был ли у меня роман с Майоровой, ответ: роман у меня в это время был с Наташей.
Прошел год. Как-то вечером едем с Натальей ко мне в Краснознаменск. Вдруг останавливаюсь у Белорусского вокзала и покупаю ей розы. Она даже онемела от неожиданности. Так и доехали до дома, не проронив ни слова. Я всегда очень стеснялся всех этих предложений. Но Наташа все поняла...
Мы с Натальей собрались пожениться. Приехала моя мама, сидели вечером в квартире невесты, стоили планы на будущее, открыв шампанское. Я почти его не пил. И отчего-то собрались пойти погулять вечером в парк. Взял с собой эту недопитую бутылку. Что-то мне подсказывало: не ходи туда. Но я очень упрямый человек. И вот сидим с Наташей на лавке, а за спиной в кустах слышатся пьяные голоса. И опять внутренний голос мне говорит: «Беда!» К нам подошли ее бывшие дружки-ублюдки. Их было трое. Бороться с ними — силы неравны, а убежать невозможно. Я просто не мог поступить по-другому. Ну как я убегу, когда рядом со мной Наташа? В руках у меня была недопитая бутылка шампанского. Они изнасиловать ее хотели, я ее отбил, неудачно подставился и получил удар по голове...
Очнулся в больнице. Голова разрывается от адской боли, я спал, только когда мне вкалывали сильное снотворное. Через четыре часа просыпался снова. Это была нестерпимая пытка. Мне всего двадцать восемь лет, на мне заживало все как на собаке, а тут никакого прогресса. У меня был не просто ушиб, а кровоизлияние в мозг. С этим диагнозом мой однокурсник прожил две минуты. Меня все время рвало, я уже весил чуть ли не сорок пять килограммов. Прожил неделю без еды и был на краю. Жить мне оставалось два-три дня. Лежал на больничной койке и уже смирился с мыслью, что умираю: «Неужели так быстро конец? А я и не жил, можно сказать, совсем... Если вдруг обломится шанс, надо что-то менять. Но, к сожалению, шанса у меня нет...» Это ведь Господь устроил так, чтобы за неделю я понял то, что не усвоил раньше. Как тогда в поле с васильками, услышал и дал шанс...
Буквально на следующий день мне сделали томограмму, обнаружили гематому и тут же положили на операционный стол. Правда наврали: мол, у тебя кусочек кости просто торчит, его достанут, и все. Трепанация черепа шла шесть с половиной часов. После операции ходил с повязкой на голове где-то неделю, а когда ее сняли, чуть в обморок не упал. Подошел к зеркалу и увидел, что в моей голове дыра, закрытая тонкой кожицей. Я бросился на врача с кулаками. Он был выше меня на полторы головы. Вцепился ему в халат, уперся ногами и повалил: «Убью, сука! Где моя голова?»
Спустя время мне провели вторую операцию, она длилась меньше, уже четыре часа. Заделали дыру пластиной...
И я начал новую жизнь. Бросил пить, курить, взял себя в руки, на все смотрел уже совсем другими глазами. Я далеко не мудрый человек, но и тут понял: это все не я, а Он сделал. Это надо понимать. Так я пришел к Богу.
Мы повенчались с Натальей, у нас родилась дочка — Софья Олеговна. Стали жить в квартире жены. А там руины. Я своими руками и шпаклевал, и красил, и сантехнику менял. Никогда не делал ремонта, а тут научился. Время было тяжелое, перестроечное. В кино полный штиль. «Мосфильм» пустовал, по нему гуляли крысы и собаки, на вахте у шлагбаума сидел какой-то старичок при свече. Надо было выживать. Мы с Наташей продавали на «Горбушке» кассеты с фильмами. Я быстро дорос до руководителя, в моем подчинении было несколько продавцов — тоже бывших актеров.
Мы с женой были вместе лет четырнадцать. В кино начался подъем, меня стали часто приглашать на съемки. Живи и радуйся! Но тут с Натальей случилось что-то непонятное. Однажды едем в машине. Вдруг она с досадой восклицает:
— Мне уже тридцать шесть лет! — причем ударение на «уже».
— Не понял. Ну и дальше что? А мне сорок один.
Она, оказывается, имела в виду, что молодость зря проходит. И началось... Появились ее школьные друзья, дома бесконечные посиделки, воспоминания под бутылочку. Одному особо настойчивому товарищу я набил морду, поймав его в очередной раз у нашего подъезда. Стало невыносимо. Я пытался с ней поговорить, взывал к разуму. Даже на тринадцатый этаж залез по чужим балконам, чтобы объясниться. Все было бесполезно. Ее понесло: «Хочу жить по-другому, и точка!»
Как с цепи сорвалась. Наталья решила отвеселиться, оторваться, ей наскучили семейные будни.
А для меня это был реальный крах. Мы ведь венчались, у нас росла дочь, я собирался прожить с женой всю жизнь. А тут... все, конец. Пилить квартиру, имущество, разводиться — полный мрак. Наверное, она разлюбила меня, я стал ревновать уж очень сильно. Тяжело было собой управлять. Испытывал гнев, не мог смириться с тем, что произошло. Я во всем люблю логику. Например человек продал машину, потому что она старая, и купил себе новую. А тут наоборот получается: продал новую машину, купил старую, а деньги пропил. Наталья Вячеславовна, одним словом, жизнь свою ухудшила. Зачем? В этом что-то есть от Достоевского. Я не думал, что Федор Михайлович писал свою инфернальную героиню с натуры. Возможно, в Наталье дремала до поры до времени Настасья Филипповна. И у меня начался кризис среднего возраста, как когда-то у Майоровой. Я был так далек от переживаний взрослой женщины, а понял их, когда самому стукнуло сорок...
Совсем недавно в одной из телепередач Наталья произнесла фразу: «Олег хотел домостроя». Тоже мне, феминистка! Я боролся за сохранение нашей семьи с Натальей до конца, сражался, можно сказать, как крейсер «Варяг». Развод мне дался нелегко. А через полгода собрал вещи — четыре коробки с железной дорогой и два чемодана — и ушел. Зла не держу. Пусть даже считается, что я прав всего на сорок девять процентов. Да, наверное, можно сказать: «Я был дураком» — и это будет признанием своей вины. Если честно, до сорока одного года не задумывался, что за существо женщина. А тут стал читать специальную литературу, чтобы разобраться в своей ситуации. Лучше поздно, чем никогда...
В это время еще мама тяжело заболела, пока у меня происходила безумная история с разводом. И я со своими проблемами поехал ее проведать. Сижу у постели и жалуюсь на судьбу, жену.
— Как ты? — вдруг спохватываюсь.
Мама видит, что это просто вежливый вопрос, а меня на самом деле интересуют только мои дела.
— Да что я? Олег... ты-то как, сынок? — она спросила это с такой искренней болью за меня, что мороз по коже.
И вот тут начинается правда. Мама уже была тяжело больна раком костей. Думаю, это страшно. Она даже во сне стонала. И мои проблемы по сравнению с тем, что происходило с ней в тот момент, просто ерунда — дело, как говорится, житейское. Мама, даже умирая, думала не о себе, а переживала обо мне. И молилась за сына, как это делала всегда...
Недавно мы пересеклись со старым другом Михаилом Олеговичем. У Ефремова недавно умерла мама, Алла Борисовна Покровская. Он ее очень любил. Мы говорили об этом. Миша был раздавлен горем. Я ему сказал: «Хватит ныть, у меня вообще никого уже нет. Все ушли...» И тут он мне рассказал о материнской молитве, я никогда о ней раньше не слышал. Миша ведь общается с Иваном Охлобыстиным — тот священник, об этом много знает. Думаю, мама часто читала эту молитву, ведь ничего дороже, чем собственное дитя, у нее не было...
Я ехал в автобусе рядом с гробом мамы и вдруг поймал себя на мысли, что сижу ровно на том месте, на котором когда-то сидела она, держа за руку умершую бабушку. Теперь я держал маму за руку и та мне казалась рукой живого человека...
Мария появилась в моей жизни, когда я был в отчаянном положении. И опять Господь помог мне выбраться из депрессии.
С Марией Константиновной мы познакомились на съемках сериала «Демоны» в Киеве, на площадке она работала вторым режиссером. Первый съемочный день. Осень. В пять утра меня привезли в павильон, но я так и просидел в гримерке весь съемочный день. На следующий день опять та же история. Вдруг вижу, мимо девчушка пробегает. «Когда я буду сниматься? Ты мне можешь объяснить?» — спросил я грозно.
Она чуть сознание не потеряла, ей всего-то было двадцать пять лет. Я забыл очки в гримерной, попросил ее привезти их в кафе. Мы посидели в ресторане, Маша проводила меня до дома. У нас тогда ничего не было, мы просто общались на съемочной площадке. Она влюбилась в меня, я не мог ей ответить тем же. Я был женат. Может, что-то и подумывал, но гнал от себя эти мысли. А потом уехал, появлялся периодически на съемках. Иногда Маша приезжала в Москву, звонила, мы пересекались. Я ее познакомил с женой.
На съемки в Киев приехал после развода и смерти мамы. Как потом мне рассказывала Маша: «Я тебя даже не узнала, ты осунулся, изменился. Постарел лет на пятнадцать, выглядел как побитая собака». Отснявшись, я уехал и вдруг остро почувствовал, что мне не хватает Маши. Телефонных звонков оказалось недостаточно. Однажды попросил: «Приезжай! Я оплачу».
Мой звонок застал ее врасплох. На последние деньги она купила себе модные ботинки. Билет покупать было не на что. Маша пошла в магазин и сдала их обратно, чтобы приехать. Она летела спасать меня. Наверное, думала, что я деньги верну, но об этом, каюсь, забыл. А рассказала она об этих ботинках совсем недавно.
Я не тот человек, который манипулирует жалостью женщин. У меня все-таки имидж хулигана. Но тут я совершенно неосознанно вывалил на нее все свои проблемы. Только о себе любимом говорил. Невольно оказался в роли Лены Майоровой, которая когда-то выбрала меня в качестве «бесплатных ушей». И я стал таким же манипулятором, но делал это машинально. Я дул в Машины уши ураган!
«Вот ты женщина, ответь мне, как это?!» — требовал от нее разъяснений. Она терпеливо что-то в ответ говорила, но я не слушал. И опять все снова. Нужно было кому-то излить душу. Наверное, в такой момент эгоизм зашкаливает и ты думаешь только о себе. Я нуждался в ее сочувствии и не думал, что девушка приехала из Киева, ждет от меня чего-то романтичного. А тут такая антиромантика!
Долго меня крутило, а потом — ра-а-з! — и отпустило. Если считать со дня нашей встречи, мы с Марией знакомы лет десять, а женаты три года. Я доволен, что не болтаюсь в пространстве, а снова стал семейным человеком. Несколько лет Соня, моя дочь, жила с нами. Они с матерью что-то не поладили. Соня и Маша прекрасно нашли общий язык. Они самые близкие мне люди. Родителей уже давно нет в живых. Сначала ушел отец, за ним мама, отчим вскоре после нее. Старший брат, к сожалению, полтора года назад умер. Он был летчиком-истребителем. Сложная судьба. Одним словом, уже никого нет на свете. Одни воспоминания...
У меня очень много работы, я снимаюсь одновременно в четырех новых картинах. Особенно мне кажется интересным проект Владлены Санду «Идентификация». Весной на экраны вышел фильм Павла Лунгина «Братство». Павел Семенович снял удивительное кино, антивоенное. Это необычная для него работа. В фильме я играл офицера, который просто хочет жить. Не карьерист, не герой. Мой майор несет ответственность за своих подопечных. Воюют они друг за друга: Сережка за Кольку, а Колька за Сережку. Вот и все! И это очень страшно. Ну какая родина в Афганистане? Мне лично позвонил господин Харламов, который был майором в афганскую войну. Он хотел встретиться и поговорить о том времени. Не получилось, жаль...
Иногда задаю себе вопрос: «Если бы все сначала, поменял бы что-то в жизни?» Мне кажется, нет. Зачем? Это невозможно. Каждую секунду человек взрослеет, меняется. А если отматывать обратно, я опять буду становиться тем же наивным мальчиком и опять наступать на те же грабли, принимать решения, которые принимал. Только то, что это те же грабли, пойму со временем. Конечно, умирать страшно. Но тут тусоваться бесконечно — тоже тоска. Как не вспомнить «Фауста» Гете, которого, кстати, я никак не мог во ВГИКе осилить. Помню, даже педагогу в сердцах сказал: «Да кому он нужен уже?!» А тут недавно вспомнил и понял одну вещь: Фауст продал душу дьяволу, чтобы тормознуть на Земле навсегда. Но это же быстро надоест, если никого, кого ты любил, не останется. Как-то я попал, как мне тогда казалось, в черную полосу, и мой однокурсник процитировал слова одного монаха: «А счастья-то здесь никто не обещал...» Как может быть счастье на Земле? Счастье в раю. А туда еще надо попасть. А чтобы попасть, надо покаяться. Ради этого мы и живем. Все!
Сказать «прости» — это ничего не значит, Господь не услышит твои слова. У него слух немного другой. А вот когда ты сердцем говоришь «прости», вот тогда тебя прощают.
Этот урок я усвоил в детстве. Я очень любил деда, потому что он меня любил. Мне было лет пять, когда я его обозвал дураком. Он обиделся, сел на крыльцо. Бабушка стала меня подгонять: «Иди-иди, он тебя ждет. Извинись...» Я вышел и стал наворачивать вокруг деда круги. Они все меньше и меньше... И только я сел рядом и только начал что-то лепетать: «Деда... прости...», как на мои плечи опустилась добрая ручища. Слезы брызнули из глаз. Ты даже договорить не успеешь, как Господь услышит и простит...
Чем дальше уходит детство, тем оно ближе. Как-то мы встретились с другом Геной Гончаровым в Воронеже, у него дома. Сели и под водочку стали вспоминать, как ловили птиц. Вышли покурить на балкон, на улице уже стемнело. И вдруг он говорит: «А ты повернись». Поворачиваюсь, а за спиной птицы в клетке спят. И мы спьяну пошли «на охоту». Естественно, никого не поймали, прогулялись, и все. Прошло время. У меня депрессуха, да еще и работы не было. Дай-ка, думаю, клетку сделаю. Надо же башку чем-то занять. Купил на рынке деревяшки, жердочку из спицы соорудил. И что-то меня прорвало — взял на Птичьем рынке огроменную сеть-двухкрылку. И мы с Геной, как два дурака, пошли в лес. Наловили там пернатых. В итоге я их всех ему и подарил...
Я часто слышу от друзей: «Ты — счастливчик!» Мне кажется, каждый человек счастлив, другое дело — замечает он или нет. Когда я задумываюсь об этом, вспоминаю один анекдот: «Умер человек. На том свете встречается с Богом и жалуется ему, что тот его не любил. Бог посмотрел на него, помолчал, а потом ответил:
— Если хочешь поговорить на эту тему, давай... Смотри — во-о-от вся твоя жизнь. Видишь, на этом отрезке тебе было тяжело. А рядом с твоими следами мои следы — я тебе помогал.
— Да... А вот здесь, смотри, мне было совсем плохо — но тут только одни следы!
— Ну правильно. Это мои следы, я нес тебя на руках...»
Мне кажется, на том пути, который я уже прошел, мало моих следов. Вдруг появлялись какие-то силы и разруливали самые тяжелые ситуации. Только в отчаянии подумаешь: «А что же делать?!» — и тут же Господь подхватывает тебя на руки. Да, если оглянуться назад, следов-то моих на самом деле мало...
Подпишись на наш канал в Telegram