Он достал икону и встал на колени перед мамой, плакал и клялся, что больше пальцем меня не тронет. Мама, добрейшая и умнейшая женщина, не знаю, поверила или нет. Я поверила...
В «зеркальную» дату — 02.02.2020 — ушел человек, в свое время превративший мою жизнь в бесконечный кошмар. Все было действительно очень страшно, даже маме и сыну не могу всего рассказать. Наши знакомые воспринимали его как жутко обаятельного и веселого человека, креативного, а как он анекдоты рассказывал! Поведай я кому-нибудь, что он может меня, по возрасту ему в дочки годящуюся, так жестоко обижать, изумились бы и, думаю, не поверили.
Родилась я в Слюдянке. Это небольшой город, районный центр на южном берегу Байкала, со Слюдянки озеро и начинается. Родители — железнодорожники. И все в роду поющие. Прадед — священник Михаил — руководил церковным хором, а в свободное время любил играть на гитаре и пел. У бабушки Ларисы, его дочери, потрясающий тембр, она мне в детстве нараспев сказки рассказывала, а через много лет Сережке — моему сыну, он ее Лелей называл. Мама моя Надежда тоже поющая. Папа Владимир играл на всех инструментах, какие только существуют, он «слухач». Играл на танцах и был звездой местного футбола, нереально зажигал, я помню, стадион восторженно скандировал: «Ус!» Это была папина футбольная кличка, у него усики были как у Остапа Бендера.
Когда я появилась на свет, рассказывает мама, в первые дни в роддоме кричала «и-и-и-и-и» — долго и с упоением тянула высокую свистлявую ноту. Все вокруг маме говорили: «Твоя звезда запела!» Только «исполнив песню», орала «уа!», как все нормальные дети.
Родители назвали меня Светой. Алиса Мон — это сценический псевдоним, созвучный с Мона Лиза.
Росла на наших советских хитах, обожала Аллу Пугачеву и Юрия Антонова, а в школу меня папа будил, ставя каждое утро пластинки Валерия Ободзинского. С седьмого класса пела в школьном ансамбле. Исполняла и свои собственные песни, я их с детства пишу. Одноклассники завидовали, потому что их не пускали на «взрослые» школьные вечера, а я там выступала.
Трижды поступала в музыкальную школу. Но так как с четырех лет играю на фортепиано, а научилась этому сама, привыкла к своей аппликатуре — технике игры, и переучиться не удавалось. Палец большой подворачивать под ладонь — для меня это было смерти подобно. Но в советское время заставляли играть «как надо». Так же в общеобразовательных школах левшей переучивали в правшей — запрещалось быть «не как все». В общем, музыкальная школа для меня оказалась закрыта.
После десятого поступила в иркутский политех на... специалиста по железобетонным конструкциям. Там тоже с музыкантами связалась — играла в университетском ансамбле «Фидис». Ради репетиций прогуливала занятия, к концу первого полугодия стало понятно, что надо или всерьез учебу подтягивать, или уходить из института. Решение далось легко — ну какой из меня железобетонщик?
Вернулась в Слюдянку, полгода проработала лаборантом в школе, где раньше училась. Летом отправилась поступать в педагогический в Новосибирск, где у меня произошел конфликт, — это долгая и малоинтересная история. Ушла в медучилище. Там на родах успела поприсутствовать, а из анатомички, где делали вскрытие трупа, выползла в полуобморочном состоянии.
Друзья все твердили: «Какой пед и тем более мед? Тебе в музыку надо!» Вдруг такую веру в себя внушили, что следующим летом рванула поступать в музучилище в Новосибирск. На эстрадно-джазовый факультет.
Играла на инструменте и пела свои песни, никто не понял, что на слух. Получила «отлично». Но следом был экзамен по сольфеджио, где выяснилось, что не знаю ни одной ноты, — так и провалилась. Это был конец света, казалось, каменной плитой придавило. Немного придя в себя, решила, что займусь сольфеджио и через год обязательно поступлю! Осталась в Новосибирске, нашла педагога.
Осенью захотелось увидеться с ребятами, которые в музучилище поступили, со многими ведь успели подружиться во время экзаменов. Отправилась к ним, поздравила с началом учебного года. Уже уходила, когда в дверях окликнул Владимир Владимирович Султанов — педагог эстрадно-джазового отделения и руководитель джазового оркестра.
Произнес:
— Жаль, что не поступила, — а следом протянул магнитофонную катушку, тогда были огромные такие бобины, и велел: — Выучи две песни, будешь их исполнять, — и сказал, какие именно.
— Так я же не поступила!
— Ничего, на следующий год поступишь, а пока попоешь у меня в оркестре!
Так и получилось — поступила.
Потом выяснилось, что попасть в оркестр Султанова — все равно что выиграть миллион в лотерею, нереально. Даже не всех выпускников туда брали. Настоящий полноценный оркестр, очень крутой! А меня, провалившую сольфеджио восемнадцатилетнюю шпану, приглашают. Да еще оказалось, что тремя месяцами раньше выпустилась лучшая его солистка, и весь ее шикарный репертуар Владимир Владимирович отдал мне. Вот повезло так повезло!
Несколько ребят из султановского оркестра подрабатывали музыкантами в местном кафе «Эврика». Пригласили и меня: «Попрактикуешься».
Начало восьмидесятых — эпоха стабильности и больших надежд. Очень интересный период, как мне кажется, на эстраде. Запоминающиеся мелодии, тексты, исполнители. Огромный интерес зрителя, истосковавшегося по музыке самых разных направлений. Я еще застала время, когда артист пел — зал вставал. Сейчас даже на концертах топовых зарубежных исполнителей подобное происходит редко.
Зрители в кафе, где мы выступали, каждый раз набивались битком. Но стоило нам начать играть джаз, как появлялась директриса. Злобно вырубала электричество, буквально грудью повисала на электрорубильнике. Она ненавидела джаз! Электрогитары замолкали.
Пела я в «Эврике» на энтузиазме, ничего не зарабатывала. И не просила. Альтруистка! Остальные-то ребята получали и зарплату, и парнэс (это чаевые за исполнение песни «по просьбам слушателей»). Все, кроме меня. Как-то барабанщик Коля сказал: «Может, пора нам уже Светке на колготки дать немного денег?» Остальные ухмыльнулись — типа обойдется, и вопрос был закрыт.
В оркестре Султанова и теперь вместе со мной в «Эврике» играл гитарист Вася Маринин. Мы были друганами, нас связывал джаз. Как порой бывает в юности, когда дружбу можно принять за любовь, он стал моим первым мужчиной. Я согласилась вступить в законный брак. На свадьбу Вася подарил мне, как сейчас помню, пять красных гвоздик и переехал ко мне в съемную комнату в коммуналке.
Через дорогу от «Эврики» находился ресторан «Интурист». Руководитель ресторанного ансамбля стал захаживать к нам по вечерам в перерывах — слушать, как мы работаем. Однажды вдруг подошел ко мне и стал уговаривать: «Переходи к нам, мы тебе купим микрофон, будешь петь и хорошо зарабатывать». Не один день упрашивал, в итоге согласилась.
Так я оказалась в «Интуристе». Это был лучший ресторан города! Контингент — картежники, спортсмены уровня ВИП, богатые люди: элита того времени. Педагоги музучилища, узнав, что теперь выступаю в «Интуристе», подходили после занятий и шепотом, чтобы никто больше не слышал, просили оставить им столик. Это, конечно, не входило в мои обязанности — бронировать столики, но я могла попросить администратора Марину. Ведь просто так, что называется, с улицы, в «Интурист» не попасть.
В ресторане мне было как у бога за пазухой. Ребята-музыканты берегли: солистка, девочка совсем зеленая — относились как к хрустальной вазе. Никто не приставал, не клеил. Да и кто бы посмел! Серьезная точка под надзором КГБ, всюду «уши», люди из органов...
Однажды меня вызвали в эти самые «органы». Мужчина в штатском сверлил строгим взглядом: «Вы вообще в курсе, что моральный облик советского человека не позволяет покупать вещи у иностранцев?»
А я покупала! Бывало, пою на сцене, а перед ней располагался пятак, где посетители танцевали. Замечаю: зажигает какая-нибудь полька, а на ней юбка классная! Ни у нас в Слюдянке, ни даже в Новосибирске таких ни на ком не видела. А я по натуре шопоголик, как оказалось. Хотя раньше такого слова не знали. Ползарплаты могу спустить на вещи. Шепчу барабанщику Юре Батищеву, он коммуникабельный, с кем и о чем угодно мог договориться:
— Юр, хочу такую юбку.
— Понял! — отвечал Юра.
И вот теперь КГБ указывает мне на моральный облик. Я, потупившись, лопочу, что не подумала и больше так не буду. А сама в этой самой польской юбке сижу! Детский сад, честное слово. Все равно покупали — потихоньку, чтобы не попасться.
Зарабатывала я хорошо. Будь попрактичнее, думаю, могла бы квартиру купить по тем временам. Но практичности и жизненного опыта как раз не хватало. Квартиру снимала. Точнее комнату в коммуналке. Но нам из нее пришлось съехать из-за Васи. По вечерам, когда я отправлялась петь в «Интурист», к нему приходил друг. Они пили пиво и играли на гитарах на общей кухне. Соседи стали жаловаться, и нас выселили. Вынуждены были поехать жить к Васиным родителям.
В училище тоже начались проблемы. На втором курсе перед зимней сессией на собрание педколлектива вызвали мою маму из Слюдянки. Ей пришлось ехать двое суток!
Меня решили отчислить. Не успевала по двум предметам — музлитературе и гармонии. Можно было подтянуть, но обе преподавательницы терпеть меня не могли, настаивали на отчислении. Может быть, им было обидно, что они, педагоги, получают гроши — а какая-то соплюха ходит в импортных шмотках и одевается в «Березке». Вступился за меня один лишь Султанов, возмущался: «Такую вокалистку вы не должны отчислять!»
Все равно исключили. В справке написали — «профнепригодна». Я почти не расстроилась. Уже имея опыт работы и на сцене, и в «Интуристе», понимала, что могу держать зал. Ну не будет у меня корочек об образовании, так ведь они не означают наличие таланта.
Так как днем теперь не нужно было бежать на занятия, меня взяла в оборот Васина мама. Начала, что называется, дрессировать для семейной жизни. Показывала, как правильно вытирать пыль с мебели и печь любимые Васины пирожки. Так вместо учебы я оказалась погружена в семейные будни. Сам Вася часами бренчал на гитаре, в перерывах являлся на кухню и прихватив пирожок, возвращался к инструменту. Творчеством занимался. А я — днем то с тряпкой, то по уши в муке, вечером отправляюсь в ресторан деньги зарабатывать. Такая у нас была забавная жизнь.
Родная сестра моей бабули Ларисы, Нина, работала в новосибирской филармонии вахтером. Однажды я к ней на работу зашла. Рядом пронесся мужчина — высокий, с пышной шевелюрой, какого-то демонического вида. Пролетел мимо, потом обратно. Показалось, волосы мои дважды откинуло назад от этого тайфуна.
Спросила у бабы Нины, кто это. Она ответила: «Сережа Муравьев, композитор. Ищет музыкантов — собирает группу».
Это был мой будущий муж, отец моего единственного ребенка. И мой злой гений.
Муравьев — уроженец Новосибирска, создал несколько ансамблей, довольно успешных на местном уровне. Теперь же поставил перед собой более амбициозную цель — сделать коллектив всесоюзного масштаба.
Я вдруг подумала: а зачем ему кого-то искать, есть джазовый коллектив из «Эврики», слаженная команда, не пойти ли нам к нему?
Собрались и пошли, узнав через бабу Нину домашний адрес. Сергей нас принял, побеседовали, попели. Потом он говорит: «Беру. Всех, кроме (повернулся ко мне) тебя. Женщина на корабле — к крушению... У меня в двух ансамблях пели две женщины. Из-за обеих оба коллектива развалились».
Так что группа, которая позже получила название «Лабиринт», началась без меня. Были гитарист — мой Вася, бас-гитарист, барабанщик и солист. Сам Муравьев на клавишах играл.
После очередной репетиции мы с ребятами встретились, и они говорят мне: «Солист не вытягивает несколько песен, может, ты попробуешь? Запишем на магнитофон». Записали и дали послушать Муравьеву. Тот сдался: «Ладно, пусть она придет и споет на репетиции».
Пришла и спела. Оценил: «Неплохо». Не похвалил, не сказал, что берет в группу. Уехала домой в Слюдянку на несколько дней. Назавтра звонит Вася. Спросила, как репетиции. Он говорит:
— А нет репетиций.
— Заболел кто-то? — спрашиваю.
— Нет, Муравьев без тебя не хочет репетировать.
Так я, вернувшись, стала полноправным участником ансамбля.
От Васи вскоре ушла. Почему? А любовь закончилась. Да и была ли она? Не видела от него ничего, кроме тех единственных пяти подаренных на свадьбу гвоздик. И мама его надоела со своими пирожками.
Вася-то, видимо, полагал, что никуда не денусь — некуда мне было идти. Но я договорилась с приятелем-барабанщиком, что временно приютит у себя. Собрала вещи, спустилась по лестнице и вышла из подъезда. Стояла зима, снег хрустел под ногами. Навстречу — пьяный Вася. Я прошла от него в двадцати сантиметрах, он меня не узнал.
Потом просил вернуться, обещал исправиться. Я отказалась. Несколько дней обитала в коммуналке барабанщика. Он спал на диване, а я на кровати, между нами стоял журнальный столик. Затем сняла квартиру и зажила одна.
Муравьев был женат вторым браком, от каждой супруги росло по сыну. Жена Марина была лет на пятнадцать моложе его. Я ее видела несколько раз, мы ведь всей группой заходили к нему в гости. Невероятно красивая женщина — длинные роскошные волнистые волосы, высокая. Рукодельница! Сергей приносил на репетиции пирожки и прочие домашние вкусности и угощал нас всех. А я ничего этого не умела, даже дрессировка Васиной мамы не помогла — искусство вести быт улетучилось сразу, как только я от них съехала.
Наступил день, когда Муравьев потребовал, чтобы приходила на репетиции раньше остальных. Якобы мне нужно дополнительно заниматься вокалом. Не понимала зачем, но послушно являлась. Как-то у нас в репетиционном зале погас свет. Остальные ребята еще не подтянулись. Сергей прошел в темный коридорчик, потом заглянул обратно: «Можно тебя на минутку?»
Я вышла. Он вжал меня в угол и вдруг начал целовать. Была ошарашена, не ожидала.
Зачем ему нужна девчонка на двадцать лет моложе, ведь у него есть красавица и умница Марина и десятилетний сын? Я не находила ответа. Относилась к нему как к высшему божеству, буквально в рот заглядывала. Он и был высшим божеством. Как играл! Разве что искры не сыпались из-под пальцев! А пел! Запредельный уровень композитора и музыканта. То, что он написал музыку к «Подорожнику», не дает ни малейшего представления о его музыкальном даровании.
Позже, в 1990 году, уже будучи в браке, мы с ним поехали в Америку. Там переслушали весь репертуар лучших мировых исполнителей. Я загорелась: «Хочу такой же материал!»
Вернувшись домой, Сергей сочинил альбом. Сама Уитни Хьюстон позавидовала бы! Мы записали несколько песен в моем исполнении. Помню, Муравьев дал послушать кассету Анатолию Кроллу, знаменитому джазовому дирижеру. Мастер послушал, удивился: «Это Алиса поет?»
Но вернусь к «Лабиринту». Мы репетировали, из «Интуриста» пришлось уйти.
Улетели на первую съемку, ее организовал Муравьев — в Москве, на программе «Утренняя почта». Пели «Обещаю». Музыку написал сам Сергей, слова — Лидия Николаевна Козлова, супруга Михаила Танича. Чуть позже в той же «Утренней почте» прозвучал «Подорожник» на слова самого Танича.
Дальше полным ходом пошли гастроли. Безоговорочный успех! Мы стали очень популярными, звездными.
Могли по два месяца колесить, не возвращаясь в Новосибирск. Три-четыре концерта на одной площадке в один день! Уставали так, что еле выползали со сцены. Но никто не жаловался.
Именно в пору «Лабиринта» и появился псевдоним Алиса Мон. Моя придумка!
После первых гастролей, когда вернулись в Новосибирск, Сергей Михайлович отправился провожать меня в мою съемную квартиру да и остался ночевать. Мы спали на одной кровати, очень узенькой. Ничего между нами тогда не случилось, он уснул. Почему-то все время сползало одеяло — и я всю ночь Сергея укрывала. Утром он сказал: «Меня еще никто не укутывал так, как ты». Возможно, его подкупила моя забота.
Я не уводила его из семьи — он не из тех, кого в принципе можно куда бы то ни было увести. Всегда поступал так, как считал нужным. Решил прийти ко мне — и пришел, точка.
Слышала от общих знакомых, что друзья его уговаривали со мной не связываться, а уж тем более не жениться: «Зачем тебе эта малолетка?» Прекрасно их понимаю, они ведь были знакомы с Мариной, а в сравнении с ней я, безусловно, проигрывала и внешне, и как хозяйка.
Но повторюсь, он не оставил мне выбора. Просто по умолчанию я стала его женщиной. Мы продолжали работать в прежнем составе, Вася психовал, Сергей Михайлович тоже, при том что не было никакого любовного треугольника — от Васи-то я ушла. В итоге он уволился, позже уехал в Америку, там и сейчас живет.
«Лабиринт» пригласили на фирму «Мелодия», и мы записали первую пластинку-гигант «Возьми мое сердце». Через год, в 1988-м, вышла вторая пластинка, огромными тиражами разошлись обе.
На афишах стали писать: «Алиса Мон и «Лабиринт». А потом Муравьев, поняв, что можем работать и вдвоем, а с музыкантами приходится делиться заработком, группу распустил. Из Новосибирска мы с ним переехали в Москву, сняли квартиру.
Мама моя твердила: «Доченька, вы с Сергеем Михайловичем живете не в одном измерении — все-таки двадцать лет разницы в возрасте!» (Моя мама, кстати, на год его старше.) Добавляла: «Да и не твой это человек!»
Жизнь показала, что маму надо слушать: все, о чем она предупреждала, сбывалось и сбывается до сих пор. Но тогда этого не понимала, повторяла как заведенная: «Люблю, без него жить не могу». Мне казалось священным все, что его касалось.
Варила ему магазинные пельмени. Он морщился: «Такое даже собака не ела бы в моей прежней семье!» Не обижалась, понимая, что прав — хозяйка из меня никакая. Училась угождать. Да и как иначе, ведь любила безумно.
А он со мной особо не церемонился. Видимо, считал безвольным цветочком. Собственного кошелька у меня не имелось, записной книжки тоже. Уходя по делам, он запирал входную дверь снаружи на ключ. Возвращаясь, первым делом проверял, кому звонила и кто звонил нам (была такая функция на домашнем аппарате, показывала все предыдущие звонки). Тотальный шизофренический контроль!
Если мы отправлялись вдвоем на рабочие переговоры или в компанию, я была там обязана молчать, опустив глаза. Подниму или, не дай бог, случайно скользну по кому-то взглядом — видела наливающиеся кровью глаза Сергея Михайловича. Дома меня ждал скандал. Муравьев орал: «Это был твой любовник, я знаю!» И попробуй не признайся...
Хотела поступать в институт — запретил: «Нечего там делать, я сам тебя всему научу, я же гений!»
Рассказываю обо всем, ворошу прошлое с единственной целью: тема семейного насилия и сегодня не теряет актуальности, молодым женщинам калечат судьбы. Пройдя через ад, могу сказать: если человек способен ударить один раз, он не остановится. Не стоит ждать второго раза, уходите.
Есть еще одна проблема — рана остается на всю жизнь. И страх остается. Панический животный страх. Удивительно, как в одном человеке уживались музыкальный гений и Карабас-Барабас? До сих пор порой вскакиваю ночами от того, что кажется, будто надо мной нависла огромная тень, — и душа уходит в пятки.
Помню, как Сергей велел снять все золото, подаренное им, купленное на мои, заработанные концертами деньги. Самих денег я как раз не видела, он все до копейки забирал себе. Добавил тем же ледяным тоном, что сейчас и одежду снимет, отправит голой и босой по снегу: «Потому что ты никто и звать никак. Девочка с помойки!»
Или, к примеру, беседовал по телефону с организаторами концерта. Вдруг передал трубку мне. Не успела и слова вымолвить, он ее обратно выхватил, нажал отбой и принялся кричать так, что волосы на затылке вставали дыбом: «Почему ты не сказала им, что я гений?!»
Помню, мы приехали в Сочи, там должны были пройти концерты. Муравьев продолжал меня третировать. Улучила минуту, когда он куда-то отошел, и попросила, трясясь от ужаса, Машу костюмершу: «Пожалуйста, позвони моей маме. Пусть она приедет и увезет меня отсюда!»
И мама примчалась, поселилась у своей подружки. Я умоляла отпустить меня с ней повидаться. Сергей поехал со мной. Увидев маму, стала рыдать.
Она просит Муравьева: «Дай нам с Алисой поговорить наедине». Не уходит! А я буквально захожусь в истерике!
Подружка мамина стала наседать на него: «Ты видишь, в каком Алиса состоянии? Иди погуляй где-нибудь!»
Только он за порог — мы с мамой судорожно стали собираться. Упилили на такси, запутывая следы, с какой-то крошечной станции взяли билеты на поезд. Немного не доехали до Новосибирска, вдруг стук в дверь купе. Открываем — на пороге Муравьев. На щеках щетина, весь потный. Видимо, не спал все эти дни, рыскал, искал меня и нашел. Как — до сих пор загадка. У него нюх был как у волка!
Попросил меня: «Выйди!» Достал икону и встал на колени перед мамой, плакал и клялся, что больше пальцем меня не тронет. Мама, добрейшая и умнейшая женщина, не знаю, поверила или нет. Я поверила...
Мы с ним вышли в Новосибирске и вернулись в Москву, а мама поехала дальше в Слюдянку.
Жили не расписываясь. «С детьми, — говорил Сергей, — пока не будем торопиться, нужно сначала встать на ноги». Все имущество он благородно оставил прежней семье, в том числе и квартиру.
Однажды я простудилась. Стала лечиться, народные средства принимала — не помогало. Отправилась к врачу. Тот ошарашил: «Вообще-то у вас уже срок два месяца...»
Муравьев ждал в коридоре, я вышла, говорю:
— Как ни парадоксально, но я беременна.
Была готова: даже если бросит, все равно рожу. От Васи детей не хотела, а от Сережи — вот парадокс! — да.
Неожиданно услышала:
— Будешь рожать, а куда деваться?
Хотела девочку, купила платьица — розовое и желтое. Сергей Михайлович посмеивался: «От нас, Муравьевых, девчонки не рождаются!» Прав был — сын родился, Сережа-младший.
А платья, оба, я подарила Валюше Легкоступовой для ее новорожденной малышки Анэтты. С Валей мы приятельствовали, познакомились на концерте. Я пела «Подорожник», она — «Ягоду-малину», заходила в гости со своим первым мужем Игорем. Очень была талантливой певицей, яркой женщиной, хорошим человеком.
В интересном положении работала до упора. На седьмом месяце отпела сольный концерт в цирке в Новосибирске. Циркачи ахали: «Алиса, ты поосторожнее, хотя бы не прыгай». А я боевой была, очень резвой.
Рожать уехала к родителям. На первых порах они помогали. Мы же в Америку поехали, в ту самую поездку, о которой я упоминала, когда сыну было всего шесть месяцев, он оставался в Слюдянке.
Чуть позже мы с Муравьевым расписались. Ни икона, ни слезы Сергея, ни даже рождение сына не помогли — все в наших отношениях оставалось по-прежнему.
Покорно и уже, между прочим, умело (выдрессировал он меня!) вела быт, ездила на гастроли, а в остальное время служила девочкой для битья. Иногда вспоминала Васю, удивлялась, что бывают же мужчины, от которых можно легко уйти.
После очередной ссоры Сергей Михайлович ушел и запер меня. Услышала, как соседка поворачивает в своей двери ключ. Стала звать ее из-за двери: «Помогите, пожалуйста!» Умоляла позвонить моим родителям, чтобы они приехали и нас с сыном забрали. Сереже тогда было два с половиной года.
С этой соседкой через дверь настоящую спецоперацию разработали. На почтовом ящике она написала дату приезда моих папы и мамы.
Родители приезжают, стучатся — я им говорю:
— Мы заперты, надо подождать Муравьева.
— Ну, мы тогда пойдем погуляем.
Храбро собирала чемоданы. Думала: теперь, в родительском присутствии, он ничего мне не сделает. Но недооценила масштаб злого гения!
Он вернулся, увидел собранный чемодан, спрашивает:
— А что ты делаешь?
Отвечаю:
— Папа с мамой приехали — мы уезжаем домой!
— Понятно, — говорит спокойно. — Пойду их встречу.
Взял маленького Сережу, спустился с ним вниз, сел в машину — и умчал в неизвестном направлении. С ребенком! До поздней ночи мы с мамой и папой искали их по друзьям и знакомым, даже в милицию обратились. Потом я случайно, видимо с перепуга, вспомнила адрес, где жил его брат.
Приехали, позвонили в дверь. Он открыл, я влетела в квартиру:
— Сергей у тебя?
— Нет, — отвечает. А у самого глаза бегают.
Зарыдала:
— Пожалуйста, скажи правду. Мне нужно найти сына!
Признался нехотя:
— Ну да, у меня живут, сейчас куда-то уехали.
Прождали до самого вечера. Муравьев приехал один — Сережу где-то спрятал. Вежливо поздоровался с моими родителями, отвел меня в соседнюю комнату и прошипел: «У тебя есть два варианта. Либо ты уезжаешь в свою Слюдянку, но в этом случае никогда больше не увидишь сына. Либо требуешь, чтобы мама с папой уезжали без вас». Такой был ультиматум.
Конечно, я осталась. После несостоявшегося побега муж еще больше меня унижал, шипел: «Ты затаилась, я знаю, мечтаешь сбежать!»
Как-то Сережа-маленький заболел, а Муравьев в очередной раз уехал. Вдруг обнаруживаю, что входная дверь не заперта. Видимо, был уверен, что я никуда не денусь. Зима, а у малыша температура тридцать восемь с лишним. Выбирать не пришлось. Сгребла сына, в сумку вещички покидала. И как была в платье домашнем, шубу, правда, накинула сверху, чернобурку — это была единственная моя ценная вещь — рванула на улицу. Сын в одной руке, сумка в другой. Трясусь, понимая, что если сейчас мне сзади руку на плечо положат — от ужаса сознание потеряю.
Денег ни копейки, но на пальце обручальное кольцо. Ловлю машину, думаю, доеду, а когда буду выходить, отдам колечко водителю. Автомобиль остановился. Трясясь, называю адрес. Ехала я к Арине Крамер. Она известная бизнесвумен, многие в шоу-бизнесе ее знают, была другом нашей семьи. Арины дома не оказалось, но была ее сестра. Я попросила денег в долг. Она дала — хватило на такси, чтобы уехать к друзьям. От одних друзей отправились к другим в Железногорск. Надо было отсидеться, иначе Сергей опять меня нашел бы.
Водитель, кстати, кольцо не взял, сказал: «Господь с вами, идите». Как говорится, мир не без добрых людей.
В общем, на перекладных, от одних знакомых к другим, добрались мы с сыном к моим родителям. По дороге и я заболела, на порог отчего дома явилась белой как смерть. Худющая, кашляла.
Стоял декабрь, всюду елки. Случайно вспомнила, как месяц назад один наш с Муравьевым знакомый, Алик из Тольятти, бизнесмен, приглашал на Новый год выступить в своем ресторане. Позвонила его жене Оксане, объяснила ситуацию: приехать не смогу, сбежала из Москвы, с собой ни гроша.
«Найди деньги хотя бы на билет сюда, — говорит Оксана. — Мы компенсируем все затраты и заплатим за выступление три тысячи долларов».
Три тысячи — это было целое состояние по тем временам, а уж для меня, вернувшейся домой «бесштанной командой», тем более. Одолжила денег у мамы и поехала. Оксана меня и одела, и обула!
Страшно боялась появления Муравьева. Алик успокоил, мол, не переживай, и пообещал расставить охрану. Пою и вдруг в какой-то момент замечаю, что в нескольких метрах за столиком сидит собственной персоной Сергей Михайлович и на меня смотрит! Снова каким-то своим звериным нюхом нашел, приехал, никакая охрана его не остановила.
У меня мгновенно пропал голос — будто бритвой по горлу провели! А впереди еще полконцерта. Показала жестом звукорежиссеру, что петь не могу, села в углу за столик, меня трясет.
Подошла Оксана:
— Алис, что случилось?
А у меня голоса нет! Шепчу:
— Муравьев тут, — попросила ее: — Пусть Алик мне половину заплатит, я же половину спела.
Она ушла — вернулась с тремя тысячами долларов:
— Он дал всю сумму целиком.
Водитель Алика отвез меня к самолету. Улетала с деньгами и крутой сумкой, полной одежды — спасибо Оксане! Чувствовала себя счастливой как никогда. Дальнейшее имело мало значения — хуже, чем было, уже не будет.
Вернулась домой и с порога говорю маме: «А давай-ка нашу хрущевку обменяем на трехкомнатную! Трех тысяч долларов должно хватить!» Поменяли с доплатой. Я как безработная стала делать ремонт.
И тут Муравьев приехал. Жалобным голосом рассказывал, как плакал в тольяттинской гостинице: «Понял, что потерял тебя». Уверена, не из-за моего ухода он так страдал. Денег ему было жалко! Прикарманивал же все, себе забирал. А тут целых три тысячи долларов мимо него пролетели.
Опять плакал и уговаривал вернуться. Ну уж нет! Отдала ему повестку в суд:
— Будем разводиться.
Он обалдел. В суде тоже слезы лил.
Судья дала нам два месяца на примирение. Я умоляла:
— Вопрос уже решен, разведите прямо сейчас!
— По закону положено ждать два месяца!..
Еще я поменяла имя во всех документах, став официально Алисой Мон. Из принципа! Потому что имя и фамилия — единственное, чего не мог у меня отнять Муравьев.
Знаю от общих знакомых, что он подыскал похожую на меня девушку, хотел назвать ее Алисой Мон и отправить гастролировать с моей фонограммой. Теперь же по закону не имел права называть постороннего человека моими именем и фамилией. Эта девушка, как мне позже тоже донесли добрые люди, однажды пошла выносить мусор в тапочках и в таком виде от Сергея сбежала. Видимо, ей он устроил такую же «сладкую жизнь», как когда-то мне.
По Слюдянке нашей сплетни пошли. Город-то маленький, а после моего триумфа в Москве меня тем более все знали. И теперь буквально пальцем показывали, шептались: мол, Алиска вернулась, работает проводницей в поездах дальнего следования, выгнал ее, видать, московский муж, не задалась звездная жизнь... Я и так после всех своих перипетий еле живой была — а тут еще и эти шепотки.
Моя добрая знакомая Нелли Васильевна Агафонова работала в ДК «Энергетик» города Ангарска. Это в четырех часах езды на электричке от нашей Слюдянки. Я ей позвонила, она говорит: «А приезжай». Оформила меня худруком. Я сняла квартиру и там тоже затеяла ремонт, сама даже линолеум постелила.
Режиссировала представления местной самодеятельности, а в свободное время писала песни — не понимая зачем. Ведь уже в разгаре были девяностые, всей стране не до песен, выживали люди. И я выживала как все. Мы с Нелли Васильевной организовали детское кафе, я подрабатывала феей на праздниках, а на Новый год Снегурочкой.
И все равно мы не унывали, держались друг друга. В Ангарске у меня появились подружки, отличные девчонки. Я знала их жизненные истории, они узнали мою. Однажды сказали:
— Алиска, ведь ты не простила своего Муравьева. А надо простить. Иначе удачи не будет — Бог ее отрежет.
Сжалась вся, говорю:
— Девочки, родные, я бы рада простить! Пытаюсь — и понимаю, что не могу, не отпускают ни боль, ни страх.
— А ты, — говорят, — все равно в храм иди. Скажи Богу, что хочешь простить — но не можешь. Чтобы Он это знал. Он поможет.
И я пошла в храм...
О возвращении на сцену не помышляла — какая большая сцена в моей ситуации! Хотя бы кассету с новыми песнями выпустить в регионе. Нашла людей, готовых мне помочь, они обозначили таксу, почему-то снова пресловутые три тысячи долларов. Стала копить деньги. А потом случилось то, что называют чудом.
В Ангарске есть ДК «Современник», туда приезжают выступать столичные артисты. Вдруг вышла какая-то накладка и одновременно прибыли две команды. Одну оставили выступать в «Современнике», а вторую прислали к нам в «Энергетик», хотя туда столичные знаменитости сроду не приезжали. Я всех их знала, со многими не раз выступали вместе, еще когда работала с «Лабиринтом».
Юморист Карен Аванесян был ведущим концерта, увидел меня, удивился:
— Ты что здесь делаешь?!
— Работаю, — отвечаю.
Нелли Васильевна подошла, говорит Карену:
— Пусть Алиса тоже с вами выступит, у нее ведь столько нового интересного материала!
Я смутилась:
— Неудобно напрашиваться.
Она пошла и сама договорилась — мое выступление включили в концерт.
После был банкет, нас с Нелли Васильевной тоже пригласили. За столом напротив оказался Олег Тогобицкий — звукорежиссер группы «Земляне». В восьмидесятые мы с «Лабиринтом» с ними полгода вместе гастролировали.
Олег тоже спросил, что я делаю в Ангарске. Объяснила без подробностей: вернулась на родину, так вышло, мечтаю альбом записать. «А у меня, — говорит он, — своя студия в Москве. Может, там диск твой выпустим? Давай кассету. И жди от меня звонка».
И ведь позвонил дней через десять: «Я договорился — приезжай пиши».
И мы записали. Среди этих песен была и «Алмаз» — моя собственная.
Так случилось мое возвращение. В Москве познакомилась с Андреем Неклюдовым, он предложил стать моим продюсером — с условием, что я сама найду инвестора. Нашла — в Ангарске.
И вот я уже летела по проспекту Мира свободной птицей! Смотрела на столицу совсем другими глазами и думала, что жизнь моя только сейчас начинается. И еще эта птица загадала: хочу в этом районе гнездо — квартиру.
Новый продюсер меня, правда, кинул, оставив буквально без штанов. Это была громкая история, поэтому повторяться не стану. Лишь скажу, что его я тоже простила. Он ведь не просто так деньги мои увел, а чтобы раскрутить свою жену, хотел, чтобы она стала номером один в шоу-бизнесе, на это нужны были средства. Причем ведь не только меня подвел, но и людей куда более серьезных. Все ради любви, кто бы меня так обожал! Рассуждая таким образом, кого угодно можно простить. А я этому научилась. Могу хоть мастер-классы давать — как научиться прощать!
Муравьев, увидев по телевизору мой клип «Алмаз», стал время от времени звонить. Жаловался на плохое здоровье, на то, что бандиты наезжают и денег требуют. Иногда просил в долг. Я давала, даже узнав, что он и спустя годы пытался испортить мне жизнь.
Михаил Танич рассказывал, что где-то случайно пересекся с Муравьевым и тот ему сказал:
— Давайте отберем у Алисы «Подорожник», она не имеет права его исполнять!
— Почему не имеет? Я для нее написал, пусть поет, — сказал тогда Михаил Исаевич.
С сыном Сергей общаться не рвался, даже подарки на день рождения не дарил.
Думаю: может, как раз потому мне Бог и помогает, что я зла не держу? Ведь Он меня вернул из невозможной ситуации обратно в Москву. Даже позволил заработать на квартиру — я купила собственную, как загадала, на проспекте Мира. Привезла сына, который несколько лет жил в Слюдянке с моими родителями, пока я вставала на ноги.
Когда сбежала от Муравьева, моя бабуля сокрушалась: «Как же ты жить-то будешь, у тебя ни кола ни двора, ни профессии?!» И ведь получила высшее образование, окончив институт культуры — факультет режиссуры театрализованных представлений и праздников, по-честному сдавала все сессии. Получила красный диплом, чем горжусь.
Бабули уже не было. Пришла к ней на могилку, сказала: «Есть у меня и квартира теперь, и образование высшее». Уверена, и она бы мною гордилась.
Года три назад Муравьев снова позвонил: «Есть серьезный разговор». Встречу назначил в кафе.
Прихожу. Он садится напротив и произносит: «Готов отдать тебе твой американский репертуар. Прошу сто сорок тысяч рублей. Заплати, и я его верну».
Я дар речи потеряла. Какую наглость надо иметь! Относился ко мне всю жизнь как к тряпке. Даже взятые в долг деньги не считал нужным возвращать — да я и не требовала! Теперь вот это предложение. Мог бы и попросить, но ведь потребовал — нагло, с вызовом. Он уже болел. Съехал из Москвы в Подмосковье. Потом друг его молодости, директор ДК в Йошкар-Оле, пригласил к себе. Муравьев переехал, там снимал квартиру, собственной у гения так и не появилось — в отличие от меня, девочки, как он выражался, с помойки.
Болея так сильно, многие раскаиваются, торопятся попросить прощения у всех, кого обидели. Но, видимо, не тот случай. 02.02.2020 позвонил один из его сыновей и сообщил, что папы больше нет: «Сидим поминаем».
Замуж я не вышла и не планирую — вера в мужчин потеряна напрочь.
Недавно в моей жизни произошел хороший эпизод. Нелли Васильевна Агафонова, добрый мой ангел, я вам о ней уже рассказывала, участвовала в шоу «Голос 60+». Я пришла вместе с ней в составе группы поддержки. Программу ведет Дима Нагиев. Мы когда-то в девяностых общались — я снималась в одной из его программ. И вот встреча спустя годы. Дима подошел, мы обнялись. Говорит:
— Что-то не видно тебя на телике. Ты где вообще?
— Какое-то время не приглашали, но все впереди.
— Да надо носом землю рыть! — выдал он формулу своего успеха. Потом говорит: — А я, между прочим, в свое время не одну подушку слезами облил — так был в тебя влюблен.
Шоумен, одним словом!
После ухода от Муравьева я несколько раз пыталась наладить личную жизнь, но почему-то снова начиналось давление — каждый из мужчин хотел опять сделать из меня маленькую девочку. Зачем? Чтобы самому себе казаться большим? И ведь не могу сказать, что один и тот же типаж выбираю. Один был на четырнадцать лет меня младше, второй азербайджанец, третий в Германии прожил двадцать лет, умный, красивый. Но все они пытались внушить, что я не такая уж королева, унижая меня. Видимо, судьба моя быть одной.
Не знаю, конечно, что ждет впереди, говорят, что и в шестьдесят, и в семьдесят любовь может нагрянуть...
Мужчин теперь воспринимаю как друзей, коллег, со многими у меня сложились хорошие отношения, но посмотреть на кого-то глазами женщины не могу.
Есть любимая работа, сын, мама жива, друзей навалом, в движении нахожусь, чего еще надо?
Живем вдвоем с сыном. Он занимается музыкой — пишет рэп — и баскетболом. Был женат, развелся, детей нет, считает, что мужчина должен сначала встать на ноги. Идет к цели, я вижу, как по шесть часов сидит за инструментами, пишет, играет, выверяет.
Человек творческий всегда проходит непростой путь, и его обязательно кто-то должен поддерживать. Прежде всего — мама. Со мной было так — когда я потеряла все, меня в первую очередь поддерживала мама. Моя мама Надежда!
Она никогда не говорила, мол, дочка, ты неудачница. Наоборот, порой свои деньги отдавала, чтобы я за аранжировки заплатила. Пусть смешные деньги, но их тоже надо было откуда-то взять в девяностые. И я стараюсь быть такой же мамой для Сережи — поддерживать во всем.
Готовлю новый проект. Подробностями делиться пока не могу — подписала соглашение о неразглашении. Скажу только, что он очень важен для меня. Это событие, которого я так долго ждала. Когда говорят, что кроме «Алмаза» и «Подорожника» у меня ничего нет, становится обидно. Хочется, чтобы люди поняли, что занимаюсь своим делом, имею право собирать залы. И по-прежнему пишу песни! Утром просыпаюсь — пою и ложусь спать — пою, я живу этим.
С каждым годом все отчетливее понимаю, что профессия для меня важнее всего на свете. Личной жизни нет — но есть работа, музыка, творчество, мой коллектив. Моя жизнь — это моя музыка.
В молодости мы все максималисты. С годами я стала радоваться малому — были бы все здоровы. Еще хочется, чтобы мама подольше пожила и успехам нашим с Сережей порадовалась. Ведь родители живут нашими успехами. Мечты прозаические, но важные. Жизнь близких — это мое все, вокруг этого можно мечтать, творить.
Подпишись на наш канал в Telegram