Когда мама входила в дом улыбаясь, казалось — вспыхивало солнце. Она часто декламировала любимые строчки Маяковского: «Светить всегда, светить везде, до дней последних донца, светить — и никаких гвоздей! Вот лозунг мой — и солнца!»
Так было всегда, что бы ни случалось. «С улыбки начинается мое утро! — говорила мама. — Я хочу остаться в памяти зрителей молодой, красивой «ягодой-малиной».
Казалось, она всегда была в хорошем настроении. Я никогда не видела, как мама плачет. Это было ее кредо: что бы на душе ни происходило, не показывать виду. Она и меня учила так жить: «Даже если получила двойку, ты должна улыбнуться тому, кто тебе откроет дверь. Близкие должны радовать друг друга». Слава богу, оценками я маму не расстраивала — окончила школу с одной четверкой, все остальные были пятерки.
Всем казалось, что она идет по жизни летящей походкой. Она эту легенду поддерживала: «Да у меня фамилия Легкоступова!» Но только на первый взгляд маме все давалось легко и просто. Она по кирпичику закладывала фундамент для своей большой семьи. Для нас всех, начиная с дедушки и бабушки. Это огромный труд, требующий самоотдачи. А потом в ее жизни было много предательств и вранья...
Мама выросла в Феодосии — маленьком городке на берегу Черного моря. Как-то мой дедушка, Валерий Владимирович Легкоступов, аккордеонист и баянист, поехал на гастроли из Крыма в Хабаровск. Музыканты должны были аккомпанировать хору русских народных песен. Девушки в кокошниках и сарафанах выстроились на сцене как на смотринах. Дедушка обвел сибирских красавиц глазами и сказал: «А теперь останутся самые красивые, и мы еще немножечко попоем». И показал на бабушку. Гале было всего шестнадцать лет. У них сразу же вспыхнул роман. Вскоре они поженились и прожили вместе больше пятидесяти лет, ни разу не поссорившись.
Дедушка привез молодую жену и маленькую Валю, мою маму, на юг к родителям. Их домик с пристройками и гаражом был в ста метрах от моря, неподалеку от знаменитого барельефа «Корабль Александра Грина».
В тесноте, да не в обиде! Они жили большой семьей в крошечной квартирке: родители дедушки, он с женой, его младшая сестра Валюшка и моя мама, тоже Валя. Она любила рассказывать, как с тетей сушили длинные, как у русалок, волосы до пояса у дровяной печки.
Мама обожала вспоминать детство. Оно было солнечным и музыкальным. Маленькая девочка строила во дворе из картонных коробочек сцену и стучалась к соседям, приглашая на концерт «нагодной агтистки СССГ Валентины Легкоспуповой». Она долго грассировала, пока школьный педагог однажды не сказала: «Валя, знаю, ты мечтаешь стать певицей. Но артисток без буквы «р» не бывает. Запомни». Мама стала упорно над собой работать и через какое-то время научилась произносить букву «р». Уже по этому примеру видно, какой она была целеустремленной.
И никогда — легкомысленной. Очень серьезно подходила к вопросу создания семьи. При всей кажущейся легкости у нее были «тяжелые» установки — она знала, каким будет ее будущий муж...
Дедушка мамины мечты не разделял, однажды дал ей мудрый совет: «Певица — певицей, но нужно иметь профессию, которая тебя в старости прокормит. А если голос потеряешь?» Мама послушалась и стала учиться в Симферопольском музыкальном училище. Она выбрала скрипку. Ей казалось, что так легко водить палочкой...
В процессе учебы выяснилось, что скрипка — очень трудный инструмент. О своем выборе она пожалела сто раз, но доучилась до конца. «А теперь пойду учиться на певицу!» — сказала она дедушке, положив диплом на стол. Надо знать мою маму: она всегда добивалась того, чего хотела. Поступила в Гнесинку на эстрадно-джазовое отделение к профессору Иосифу Кобзону.
До этого она пела в симферопольской группе «Салют», где встретилась с папой. Мамин будущий муж, Игорь Кушнарев, играл на барабанах. Он был старше мамы, еще очень юной девушки, на шестнадцать лет. Она, кстати, всегда говорила, что это была самая сильная и настоящая любовь в ее жизни. Надо сказать, что у папы это был второй брак.
На экраны только-только вышел фильм про красавицу Анжелику. Маминым кумиром был Жофрей де Пейрак со шрамами на лице и пылким сердцем. Когда мама увидела папу, ей показалось, что он — вылитый благородный Жофрей.
Они поженились в 1983-м и прожили в браке довольно долго — до 1995-го. Жили дружно, никогда не скандалили. Единственная ссора в их семье могла вспыхнуть... из-за баночки колы. Оба обожали этот напиток. Папа со смехом рассказывал, как на полном серьезе они выясняли друг у друга: «Кто выпил мою кока-колу?!» Жили они в Туле, куда их пригласила местная филармония. Мамулька меня там и родила.
Я была долгожданным ребенком. Когда врач объявил маме, что та беременна, она была на седьмом небе от счастья. Вышла из женской консультации и идя по улице, «несла себя как драгоценную вазу». Именно так и сказала. Беременная мною, мама до пятого месяца активно гастролировала. Она уже была знаменитой, спев на «Голубом огоньке» «Ягоду-малину». В ее репертуаре появилось много песен Вячеслава Добрынина.
Когда мне было три месяца, мама отвезла меня к бабушке в Феодосию. Побыла там со мной какое-то время и уехала к папе в Тулу. Родители старались приезжать ко мне в выходные. Привозили коробки с киндер-сюрпризами, я с нетерпением ждала их приезда.
Первые семь лет меня воспитывали дедушка с бабушкой. Я не знаю, что происходило у родителей. У папы был один «грешок», мама не смогла простить предательства. Как писал Лев Толстой в «Анне Карениной», если прощать, то так, словно ничего и не было. Мама этого сделать не смогла. Она максималистка: все или ничего!
Разошлись они не сразу, делали попытки воссоединиться, но, видимо, склеить разбитую чашку не получилось. Могу об этом судить только по ее скупым словам в интервью: «Когда я была беременна Анэттой, у мужа случился роман. Я об этом узнала и имея твердый характер, решила, что все — закончена история. Окончательно я ушла, когда Анэтточке было три года. Он очень не хотел, чтобы я уходила».
Папа потом женился, и не один раз. У меня по отцу три брата — и все от разных жен. Мама никогда не сказала о папе ничего плохого. Да, он изменил, да, она не смогла простить. Ну разве что проскальзывала фраза: «Он — Ганс Христиан Андерсен. Умеет красиво говорить». И все!
Мы много с ней о жизни беседовали. Благодаря маме я усвоила одну житейскую мудрость: никогда не надо бояться своих ошибок. Тот, кто не ошибается, не знает, как жить правильно. Многие говорят — надо учиться на чужих ошибках, но на практике это ничего не дает.
Я очень благодарна родителям, что у меня не было никакой травмы в связи с их разводом. Не видела маминых слез, не была свидетелем их скандалов. И это прекрасно. Единственный раз мама осторожно спросила у меня:
— А ты понимаешь, что такое развод?
И я, четырехлетняя малышка, ответила:
— Развод — это когда нет любви.
Не помню, как и когда мне об этом объявили. Зато прекрасно помню, как дедушка каждый год, начиная с двадцать восьмого декабря и по восьмое января, по утрам клал мне под елку подарки. Он придумал сказку о том, что их приносят Свин Свинович с Комар Комаровичем от Деда Мороза. Подробно рассказывал, как просыпался от шороха, как видел в темноте их копошащиеся фигуры...
Мама, приезжая в Феодосию уже без папы, держала марку, никогда не показывала родным, а тем более ребенку, что ей плохо. У нее даже песня была, которую мне посвятила: «Малыш». Там такие трогательные слова: «Только раздается детский плач в ночи, сердце сразу ноет от тоски. Слышу, говоришь мне: «Мама, где же ты?» Вижу снова милые черты...» С папой мы продолжали видеться, никто ему не запрещал этого.
Мама назвала меня Анэттой в честь своей подруги, дочери Раймонда Паулса. Помню, как однажды в альбоме увидела фото девушки в красивом платье, длинных перчатках и ожерелье: «Мамочка, раз я Анэтта, значит, тоже буду такой красивой?»
В это время мама с Паулсом тесно сотрудничали. Он дал ей спеть потрясающие вещи. Даже сам аккомпанировал на рояле, когда она пела его песню «Двое». Ходили слухи, что Алла Пугачева «перекрыла кислород» Легкоступовой именно из-за этой песни.
Я не верю в этот конфликт. Они обе спели ее прекрасно, но по-разному. Мама всегда меня учила: «Если сама не видела и не слышала, слухам не верь». Алла Борисовна настолько великая артистка, что до этого не опустилась бы. Да и потом, они не были даже знакомы.
Настолько уважительно отношусь к Пугачевой, что отказываюсь в это верить. Все-таки они певицы с разным репертуаром. Разве что фигура Раймонда Паулса вызвала ревность Аллы Борисовны. Из-за такого мужчины, думаю, можно поссориться. В одной программе мама рассказывала о неком человеке, который закрыл ее карьеру: «Меня скосили — и все!» Но так и не назвала его имя.
Мне кажется, в этом виновато время. Так получилось, что мама ушла в декрет, ожидая ребенка, в одной стране, а родила — в другой. 1991 год. Время развала. Поменялись законы, эстрада превратилась в шоу-бизнес.
Именно тогда произошел спад в ее карьере. На сцену стремительно ворвались, как их называют, «поющие трусы»: без голоса, без музыкального образования. Настала другая эпоха. Кто-то смог приспособиться, а кто-то нет. У мамы был такой характер — она не могла лгать. В принципе была перфекционистом. У нее всю жизнь был комплекс отличницы: если что-то делать, то на пять! А по новым правилам петь вживую было необязательно. Кто-то взлетел, кто-то был забыт...
А ведь мало кто из певцов мог похвастаться таким образованием, как у мамы. Я уже упоминала, что мама училась в Гнесинке у профессора Иосифа Давыдовича Кобзона. Она его настолько сильно любила и уважала, что при произнесении его имени у нас в семье чуть ли не вставали. Он был ее наставником пять лет. Кобзон заложил в нее азы артистизма, учил, как вести себя на сцене, как и что петь.
Они и потом не упускали друг друга из виду. Когда я родилась, Кобзон прислал маме телеграмму, где поздравлял с рождением доченьки. Когда родился Матвей, он приезжал к роддому с цветами. Кобзон всегда ей помогал, брал на гастроли, она выступала на всех его концертах. Помню, как она плакала, узнав о смерти Иосифа Давыдовича.
Мама искала новые песни, ездила на гастроли, но былой славы уже не было, а работа, свой слушатель и свои поклонники были всегда. Ее не раздражало, что о ней говорили как о певице одной песни. Шлягер «Ягода-малина» делал ее узнаваемой. Хотя все добрынинские песни — «Капля в море», «И никто другой» — были популярными...
Мама всегда была простой, не болела звездной болезнью, какая на сцене — такая и дома. Общаясь с людьми, она не делала различий между медсестрой и высоким чиновником. Для нее все люди были равны. Куда бы она ни пришла — всюду узнавали и улыбались. Люди хотели ее обнять, потискать, поцеловать, сфотографироваться с ней. Мама с радостью шла всем навстречу. Она была по-настоящему народной. После песни «Ягода-малина» благодарные зрители приносили на концерты лукошки с малиной, банки с вареньем.
Мама любила говорить о себе: «Я — победитель!» Круглая отличница, активистка, комсомолка, всегда только вперед! Но в жизни все не так просто складывается. Мама воспринимала жизнь очень серьезно, все пропускала через сердце. Были люди, которые втирались к ней в доверие, а потом, использовав, исчезали. Ее директор, например, обкрадывал, прикарманивая деньги за концерты.
Некоторые принимали мамину доброту за слабость и пользовались этим. Мама часто давала в долг, не взяв расписку. Те, которым она одалживала деньги, могли поменять телефоны или сделать вид, что ничего не брали. Поскольку она сама такой не была, болезненно это воспринимала. Но все равно продолжала делать добро. Ну как можно быть такой доверчивой? Порой мне хотелось закричать: «Неужели не видишь, что тебя могут обмануть?!» На долю добрых людей почему-то всегда выпадает испытаний больше...
Для нее было сложно перестроиться, прогнуться под новые времена. Очень многие двери для нее закрылись, все теперь решали деньги. Но всегда были люди, которые помогали маме: и Кобзон, и отец второго мужа Юра Григорьев, известный звукоимитатор и пародист. Он всегда приглашал маму на свои творческие вечера «Ах, анекдот, анекдот!».
Мама искала человека, с которым будет счастлива. И она такого нашла! Это Леша Григорьев, с ним они прожили двадцать лет, он ее безумно любил. Они были знакомы давно. Когда мама была замужем за моим отцом, дружили семьями: Легкоступова с Кушнаревым и Григорьев с женой. Папа общался с родителями Леши.
Искры начали пролетать, когда они встретились на каком-то концерте. Мама уже была в разводе. Леша искал тогда работу, мама взяла его концертным директором. Он был женат, но ради мамы ушел из семьи. Это было его решение, мама ни на чем не настаивала. В какой-то момент он пришел к ней с одним чемоданом и остался. Мама никогда не одобряла отношений с женатыми мужчинами, но, к сожалению, так сложились обстоятельства. Он поступил честно и рассказал все жене.
Леша был замечательным мужем. Они не разлучались: и на работе вместе, и на гастролях. Очень рукастый, чуть что сломается — тут же починит. И на звуке постоит, и переговоры проведет, и все организует. Леша в буквальном смысле сдувал с нее пылинки. Наконец-то мама нашла плечо, на которое можно было опереться.
Мы с отчимом неплохо ладили. Он появился в маминой жизни, когда мне было лет шесть. Я его называла Лешей. Он принял меня как родную дочь. Поженились они, когда мама была беременна Матвеем, мне было уже лет десять. Меня с бабушкой забрали в Москву, и мы жили все вместе. Когда родился Матюшка, нас стало пятеро.
Маленькой я всегда очень хотела братика или сестричку. Помню, когда Матюшка родился, я подбегала к нему, когда он плакал, и мне разрешали кормить его из бутылочки. Все время таскала его на руках, пока он не стал толстеньким хомячком.
Мы всегда жили дружно, были как единый кулак. В семье имелась помощница по дому, которая проработала у нас девятнадцать лет. Она даже потом с моими двумя детьми помогала. У нас все обязанности по дому были расписаны.
Мама больше всех на свете любила нас с Матвеем. Она была такой мамой-мамой. Помню, мы с братом маленькими без конца приставали к ней:
— А ты кого больше любишь?
Она нам пыталась объяснить:
— Вот смотрите — у вас по две руки. Какую вы себе отрубите?
Тогда мы удивлялись, а теперь я ее понимаю.
Мама была мягкой, а Леша строгим, требовательным. Мне порой казалось, что даже слишком. Я обижалась на его замечания, могла и надерзить. Сейчас, уже сама будучи мамой, думаю: он был прав. Леша много в меня правильного заложил, и я ему очень за это благодарна.
Мама никогда не говорила в приказном тоне, всегда аккуратно и деликатно направляла. Дипломатично действовала, так что в результате я думала, что сама все решила. Она была моим другом. Я могла рассказать ей о любой проблеме — всегда выслушает и даст совет. А самое главное, никогда не осудит...
Мы стали жить отдельно, когда мне исполнилось девятнадцать лет. Я училась на эстрадно-джазовом отделении в Институте современного искусства. Переехала в подаренную мамой на мое совершеннолетие квартиру, работала в караоке. Когда мне исполнился двадцать один год, встретила Стаса, мы поженились. Мама жила в Каретном Ряду, а я в Марьиной Роще, между нашими домами курсировал троллейбус, так что виделись мы часто. Постоянно созванивались и делились всеми новостями.
Я всегда хотела быть похожей на маму. Она для меня была образцом того, какой должна быть женщина. Мы обе Козероги: у нее день рождения тридцатого декабря, а у меня — третьего января. У нас был такой семейный тандем Козерожек.
Естественно, я захотела, как мама, стать певицей. Она была против. Все инструменты выбросила из дома и отдала меня учиться в юридический колледж. Но я тайком документы забрала и подала в Гнесинку, где мама преподавала. Помню ее округлившиеся глаза, когда она меня увидела, сидя в приемной комиссии.
— Ты понимаешь, что делаешь? — спросила она вечером.
— Понимаю...
— Если я со своих учеников по три шкуры сдираю, то с тебя буду драть тридцать три!
Мама была педагогом от Бога. Посчастливилось, что мне преподавала. Она передала свою уникальную методику: правильное дыхание, четкая фразировка, подбор репертуара.
Когда у меня родились доченьки, мама очень радовалась. Она была прекрасной бабушкой, баловала своих любимых внучек, все время с ними нянчилась: занималась пением, учила дышать, много им читала...
В последнее время мама жила на Тенерифе. Она нашла место на берегу Атлантического океана, где хотела бы провести старость. «Я — человек, рожденный у моря, влюбилась без памяти в Тенерифе», — говорила она. Мама купила там дом. Матвей учился в местной школе, Леша занимался риелторством, мама преподавала русским, которые жили на острове, вокал, а также создала свое продюсерское агентство, помогающее раскрывать молодые таланты. Периодически прилетала домой давать концерты.
Она больше всего на свете, по ее словам, любила покой и уединение, но при этом чтобы Леша был рядом. Однако гулять обожала одна. Могла уйти на берег океана и провести там день: здоровалась с волнами, с вулканом, неожиданно стала писать рассказы. Мне кажется, что там, наедине с природой, она была счастлива. Мама любила стихию свободы. Однажды ей приснился сон, где она, стоя на берегу океана, вдруг, оттолкнувшись от земли, полетела.
— Как ты это делаешь, Валя? — спрашивали ее удивленно.
— Это же так легко! — отвечала она смеясь.
Непередаваемое ощущение полета и свободы она надолго запомнила...
Мама никогда ни о чем не жалела в своей жизни, ни об одном мгновении, не терпела сослагательного наклонения. И на развод с Лешей решилась легко, она всегда сама принимала решения. Когда она надумала уйти от Леши — для нас это до сих пор загадка. Я спросила как-то:
— Почему?
Она сказала:
— Я просто устала. Он ничем меня не обидел, между нами не было скандалов...
Мы всю жизнь ничего друг от друга не скрывали, были одним целым. Но тут мне показалось, что мама чего-то не договаривает. Может быть, у нее было ощущение, что надо начать жизнь сначала.
Но она боялась мне признаться, что не дожила свою женскую историю. Не могла бросить в мою голову маленькое зернышко, которое в будущем произрастет в большое дерево. Фундамент-то заложила — у дочери не должно быть дурных примеров...
Это случилось за год до роковой встречи с Юрием Фирсовым. Они с Лешей тихо разошлись. Матвей принял решение матери. Я очень жалею, что она это сделала. Не было бы развода с Лешей — не было бы и этого Юры... До сих пор не понимаю: как мог в маминой жизни появиться этот персонаж? Их не связывало ничего: ни профессия, ни окружение, ни интересы. Совершенно чужой человек вдруг ворвался в нашу жизнь и все разрушил...
Я и сейчас о нем мало знаю. Только то, что он перегонял яхты. Познакомились они через Интернет — он добавился в друзья на «Фейсбуке*». Они стали общаться с конца октября 2019 года, в ноябре встретились в Турции, потом он прилетел к маме в Москву.
Вначале мама представила его мне по телефону:
— Анэтточка, у меня для тебя новость...
— Что случилось, мама?
— Его зовут Юрий. Мой будущий муж...
Это было так неожиданно. Она передала ему трубку.
— Юрий Вячеславович, — представился он.
Я вежливо спросила:
— Может, мы с вами лично познакомимся? А что вы собираетесь делать, какие у вас планы?
До этого я ничего о мамином избраннике не слышала.
Очень хорошо помню день нашего с ним знакомства. Это было восемнадцатого января. Они с мамой приехали к нам со Стасом в коттеджный поселок. Меня сразу насторожила его неестественная улыбка-оскал. Мама была какой-то другой, ее глаза не горели привычным радостным огонечком. Я списала ее слегка потухший взгляд на усталость. Юра принес с собой бутылку вина. Когда ему предложили бокал, он резко стал отказываться: «Нет-нет, я СОВСЕМ не пью». Вспоминаются слова Булгакова о том, что люди, отказывающиеся от алкоголя, «или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих».
Юра много говорил, солировал за столом. Все поверхностно, ни о чем, слишком много слов «лодка», «море», «шторм». Я любой разговор из вежливости могу поддержать, но было понятно: ему это не надо. Потом он взял телефон и стал фотографировать наш дом: детские комнаты, третий этаж, гостиную с кухней.
— Ты же не против? — поинтересовался он у Стаса.
— Конечно, конечно...
Я насторожилась, а потом подумала: наверное, он для своего будущего ремонта фотографирует.
Мы со Стасом придерживались убеждения: мама настолько мудрый человек, что неспособна совершить ошибку. А что эта ошибка станет еще и роковой, никто не мог предположить.
Я не имела никакого морального права ей что-то запрещать, открывать глаза. Хотя мне он сразу не понравился, но не буду же через полицию наводить справки? Однажды попыталась осторожно спросить у мамы:
— А ты уверена, что это тот самый человек?
Она резко оборвала разговор:
— Я даже не хочу на эту тему говорить...
Мама была ослеплена. Она давала интервью, говорила о новоиспеченном избраннике, что «это самая большая любовь ее жизни», что она не чувствует времени, возраста. И я подумала: «Может, и правда мама счастлива? Если она влюбилась, дай Бог, чтобы все сложилось. В конце концов, не уживутся — разведутся».
Я всегда против спешки. «Семь раз отмерь, один раз отрежь» — мой принцип в жизни. Зачем он так торопился жениться, а потом и венчаться? Второго июля Юра получил документ о разводе, и в тот же день они с мамой подали заявление на регистрацию брака в Сочи. Я попросила Стаса поговорить с мамой. Он позвонил ей за несколько дней до ЗАГСа.
— Валентина Валерьевна, вы не спешите? Может, надо подождать, внимательнее присмотреться к этому человеку? Боюсь, это может плохо закончиться...
Она ответила:
— А ты не бойся, — и повесила трубку.
Если бы я даже деликатно стала говорить о нем плохо, могла с ней поссориться. Да она и не спрашивала моего мнения. В конце концов, не мне же с ним жить? Говорить с ней на эту тему было бесполезно. Она приезжала к нам без него.
— Как Юрочка?
— Все хорошо.
Мы приняли его в свою семью, я в переписке называла его Юрочкой. Но он как был чужим человеком, так им и остался. Матвей очень старался наладить с ним отношения, когда Юре стало плохо, ухаживал за ним. Однако стоило Матвею сказать, что маме может стать очень плохо и не надо ей наливать, так как у нее непереносимость алкоголя, как тот, по сути, выгнал его из дома. Матвей даже вещи и документы не смог забрать...
С двадцатого июля мы сидели на самоизоляции — заболел муж. А двадцать четвертого все это и началось. Какое-то роковое стечение обстоятельств... Матвей уехал в деревню, а они вдвоем пили, и связь с мамой прервалась. Он устранил от нее всех: родных и близких, друзей. Мы с мамой постоянно общались, а тут Юра перестал звать ее к телефону, ссылался на то, что она занята или спит. У них был медовый месяц, люди взрослые. У нас и в мыслях не было, что там может быть такое!
Как мог появиться в маминой жизни человек, который хорошо знал, на какие кнопочки нажимать, чтобы она отстранилась от своей семьи? Есть такой термин «абьюзер» — это человек, который совершает моральное насилие, оскорбляя и унижая близких людей. Она по своей доверчивости и стала жертвой такого абьюзера. Мама хотя и выходила замуж два раза, была совершенно неопытной — у нее никогда не было романов на стороне.
Сколько лапши ей на уши навесил этот человек! Чем дальше, тем страшнее — как в сказке. Может быть, она поэтому и боялась мне открыться, потому что знала: я не смолчу, рано или поздно выпалю все правду-матку.
Ей-богу, не все романы заканчиваются так страшно! До сих пор у меня ощущение, что нахожусь внутри какого-то триллера. Никогда не любила людей, которые много говорят, предпочитаю словам поступки. Фирсов все время фотографировался с артистами, мамиными коллегами по цеху, и сразу же хвастливо выкладывал фото в соцсети. Он жонглировал словами «яхта», «круиз», «море-океан», словно был владельцем этих яхт и пароходов, а не перевозчиком у богатых заказчиков. Ему льстило, что он «муж Легкоступовой».
Я очень хорошо знаю маму, она была светлой и открытой, с ее стороны это была любовь. А вот любил ли он ее? Мне кажется, это был план человека, который страдает эгоизмом, тщеславием, да еще имеет определенные привычки. У мамы была непереносимость алкоголя, ей могло стать плохо от столовой ложки... А они пили много. Я никогда в жизни не видела ее пьющей алкоголь. Если бы он сказал мне, что она ударилась головой, я отвезла бы ее на КТ, спасла. Мистика какая-то! Почему венчание тринадцатого июля? Четвертого июля они расписались, а ровно через сорок дней ее не стало. Какие-то цифры нехорошие...
Вопрос «Могла ли я спасти маму?» мучает меня до сих пор. Но как могла бы это сделать? Надеть на нее наручники? Это был ее выбор, ее личная жизнь. Никто не думал, что все так закончится. Я никогда не стала бы выносить напоказ трагедию нашей семьи, но потом вспомнила выражение, что ложь, произнесенная тысячу раз, рано или поздно становится правдой. Не хочется, чтобы ложь, произнесенная Фирсовым, превратилась в правду.
Я видела этого человека всего два раза. Первый — в день знакомства, второй — уже на прощании с мамой. Накануне похорон позвонил сын Фирсова, и я ему сказала: «Мы хотим достойно проводить маму. Пожалуйста, не надо устраивать из похорон шоу». Но к сожалению, Юра все равно устроил представление. Мама всегда учила: «Не суди, да не судим будешь». Но мне кажется, что это был изощренный праздник тщеславия. Прийти в церковь в сопровождении камер — это неприкрытый цинизм...
Мои девочки очень тяжело переживают уход бабушки. Они до сих пор не понимают, что это такое — смерть. Аврора, младшенькая, когда я плачу, просит: «Мама, перестань. Валюша на небе увидит тебя и расстроится! Она же теперь ангел!» Она иногда такие вещи говорит... Например: «Мам, ты ведь поешь, значит, в тебе и Валя есть». Эти не по-детски мудрые фразы помогают жить.
Наша семья всегда имела безукоризненную репутацию, и вдруг в нее ворвался чужой и все разрушил. Он совершил страшный грех перед Богом, лишив нашу семидесятидвухлетнюю бабушку дочери. Как ей это горе пережить? Еще он вступил с мамой в брак, будучи неразвенчанным с предыдущей женой.
Когда я узнала, что мама на грани жизни и смерти, была морально раздавлена, закрылась в комнате и не выходила несколько дней. Мне надо было выплакаться. А потом открыла дверь. Если расклеюсь еще и я, что будет с бабушкой, братом и девочками? Я, как и моя мама, борец за правду. Ради них мне надо отстаивать честное имя мамы. Сделаю все, чтобы Валентину Легкоступову помнили солнечным и светлым человеком, каким она была. Слава богу, я успела с ней попрощаться, мы сказали друг другу главные слова:
— Я люблю тебя, мамочка.
— Я люблю тебя, Анэтточка...
Папа в этой тяжелой ситуации очень меня поддержал, одним из первых приехал и подставил свое плечо. Он защищал честь и достоинство мамы и не дает ни меня, ни Матвея в обиду.
Алексей, отец Матвея, до сих пор в сильнейшей депрессии и не в состоянии ни с кем общаться. Каждый переживает горе по-своему. Мне кажется, правильно, что он закрылся и не падает показушно перед всеми на колени, не рыдает на камеру, не раздает интервью. Он глубоко порядочный человек.
Мамы больше нет рядом, но ее уроки останутся со мной навсегда. Она учила меня не жалеть ни об одном дне своей жизни: «Все, что было, то было!» Учила уметь приспособиться под обстоятельства, которые диктует жизнь, уметь принять, как бы больно тебе ни было, уметь сделать выводы, уметь смириться.
Еще выстоять и пройти через все трудности, уметь остаться человеком, уметь держать себя в руках, когда хочется выть от боли. Уметь любить, уметь прощать. Уметь верить и бороться за правду...
Подпишись на наш канал в Telegram