Как-то мы с Дорохиным подсчитали, что по меркам мирового шоу-бизнеса получали копейки. Но оказались одними из первых в отечественном шоу-бизе долларовых миллионеров.
— Люба, осенью родились два человека, которых уже с нами нет. Вашему мужу и соавтору песен Виктору Дорохину исполнилось бы семьдесят шесть лет. Жене Белоусову — секс-символу конца восьмидесятых — пятьдесят шесть. Именно с Виктором вы сделали из простого в общем-то парня настоящую звезду. И его главная песня «Девочка моя синеглазая», написанная тридцать два года тому назад, жива до сих пор. Ее помнят и по-прежнему любят. Откуда такая живучесть, как вам кажется?
— Потому что песня получилась шедевром. Недавно видела «Девочку...» в исполнении Жениного сына — Ромы Белоусова. Девчонки в зале — лет двенадцати-четырнадцати — визжали от восторга и подпевали. Есть же вечные песни, такие как «Бесаме мучо» например. Вот и «Девочка моя синеглазая» из их числа. Не умру от скромности!
Чего только об этой песне не говорили! Многие девушки в те годы фантазировали, что Женя Белоусов посвятил ее именно им. На самом деле история вышла куда прозаичнее. Дорохин купил компьютер, а в конце восьмидесятых это было сродни космическому кораблю, и не отходил от него сутками. Изучал языки программирования. Я ревновала, злилась, когда он приобнимал меня на ходу и несся в кабинет. Говорила: «Иди-иди к своей девочке синеглазой». В итоге написала текст, а Витя — музыку.
Женьке требовался шлягер, мы его и создали. Но сначала засветили Белоусова на телевидении, в популярной «Утренней почте» с песней «Алушта». Люди запомнили симпатичного мальчика.
— Послушала на «Ютубе» «Девочку...», причем несколько раз подряд, и признаюсь, удивилась сексуальности голоса.
— Это дорохинское изобретение. Сравните с тем, как звучит Женя в других, не наших песнях. Дело в определенных хитростях: на одной дорожке записывался голос, а на другой — субтон, такой полушепчущий. Затем Дорохин их миксовал, и получался действительно сексуальный голос. Наш секрет разгадал Виктор Чайка и применил в первых песнях Тани Овсиенко.
— Интересен и ракурс, с которого снимались клипы Белоусова. Камера снизу, и симпатичный парень смотрит прямо в объектив. Тоже сексуально. И это ваше изобретение?
— Мы с Витей участвовали буквально во всем — и в Женькиных съемках, и в монтаже. И, разумеется, в его пиаре.
Думаю, я вообще первый пиарщик постсоветского пространства. Во всяком случае, все придуманные мной легенды подхватывались на раз и люди в них верили. Это сейчас многие понимают, что не стоит доверять тому, что пишут в журналах или говорят на ток-шоу.
Мы, например, скостили возраст Жени. «Омолодили» лет на шесть, выдали за восемнадцатилетнего. А у него уже подрастала дочка, но об этом никто из посторонних не знал. Придумали и то, что Женька — наш сын. Заявили об этом в популярной в те годы программе «50х50». Я давала интервью как его мама, рассказывала, какие котлетки сынок любит. Это вызывало живой интерес, народ велся, интерес к Белоусову рос.
Мы с Витей старались использовать в продвижении Жени опыт мирового шоу-бизнеса, постоянно учились. Я сидела ночи напролет, переводила с английского все, что находила в американских музыкальных журналах по продюсированию. Печатала на машинке и отдавала Вите — иностранных языков он не знал. В нашем тандеме я отвечала за промоушен, Дорохин — за музыкальную составляющую.
Ходила в радиокомитет на Малой Никитской как на работу. В бюро пропусков просила девочек выписать декадный пропуск, чтобы сразу на десять дней, и каждое утро «гуляла» по коридорам, отлавливая редакторов: «Ты куда? На эфир? На-ка фонограмму поставь».
Я задолбала всех этой «Девочкой синеглазой»! Заставляла крутить. Тогда слова «ротация» не существовало и музыкальные редакторы ставили в эфир то, что было одобрено худсоветом. Но никто не отменял вкусовщину. Моей задачей было сделать так, чтобы песня понравилась буквально каждому.
— Взятки давали?
— На радио это не проходило. Можно было только договариваться. Давить психологически. Убеждать разными доступными способами тех, кому не нравилась такая музыка. «Какой еще Белоусов?! Черт-те что, а не песня!» — иногда и такое звучало. А я в ответ говорю какие-то слова, вероятно правильные, и вот уже редактор берет кассету и идет ставить в эфир.
На телевидении «взятки» брали, но изящно: просили у нас с Дорохиным в долг и не возвращали. Зато песню крутили.
Белоусова в наш дом привела Марта Могилевская, известный музыкальный редактор и продюсер. Они с Женей встречались.
Однажды Марта позвонила и сказала, что один молодой певец, который работает у Бари Алибасова в «Интеграле», мечтает с нами познакомиться. Вскоре они пришли в гости.
Я увидела кудрявого улыбчивого парня, такого «всего из себя». Не глянулся... Слащавый, такие не в моем вкусе. Но когда узнала получше, полюбила. Его сущность находилась в контрасте с внешностью. Умный, насмешливый, с прекрасным чувством юмора. Очень амбициозный. Желание быть первым превалировало над всем. Он был по-настоящему хорошим человеком, родным для нас с Витей.
А вот Дорохин сразу разглядел в нем нечто особенное и в тот же вечер, когда мы остались одни, сообщил: «Сделаю из него звезду». Мы тогда работали с Катей Семеновой, поэтому я удивилась, постаралась отговорить. Но Витя был очень упрямым — если решил, бесполезно спорить. Так мы начали сотрудничать.
Если бы не алкоголь, случилась бы совсем другая история. Женька из обычной семьи из Курска: папа военный, мама домохозяйка. Вы не забывайте, какие были времена. В конце восьмидесятых — начале девяностых пили практически все. После стадионных концертов музыканты собирались — человек пятнадцать-двадцать — и устраивали застолье до утра. Не хватает водки, бегут докупать. Парень наш вышел на эту орбиту, увлекся. А когда увидел, что стал номером один на эстраде, лидирует во всех хит-парадах, видимо решил: и так сойдет!
Он жил как хотел и позволял себе все. Перестал танцевать и вообще двигаться на сцене. Вся наша кропотливая многолетняя работа из-за алкоголя пошла насмарку.
Поскольку мы с Витей не ездили на гастроли, Дорохин купил видеокамеру, чтобы администратор снимал то, что происходит на сцене. Когда Женя возвращался, приезжал к нам, мы садились перед экраном и смотрели, анализируя, находя ошибки. Разбирали и движения Женьки, и его работу с залом, и общую энергетику. По сути, мы работали тренерами.
Вдруг с какого-то момента стали видеть обрывки видео. Или съемка шла не Жени, а зала. Он выходил на сцену выпившим, иногда стоять не мог! Вот администратор и снимал зрителей...
Сначала мы ничего не могли понять. Потом то здесь, то там до нас стали доходить сведения, что он пьяным спал на лавочке перед концертом или как его выносили на сцену... В 1991-м мы расстались.
— Как это произошло и по чьей инициативе?
— Инициатором был Дорохин, и Женя был вынужден согласиться. За полгода до расставания, когда мы поняли, что ситуация с алкоголем уже критическая, бросили в Москве дела и стали сопровождать Женю на гастролях. Все лето 1990 года он был под неусыпным контролем. Днем пребывал в мрачном настроении, а вечером, уже после концерта, «добрые» люди приносили потихоньку выпивку. Виктор вел с Женькой бесконечные разговоры тет-а-тет, пытался образумить.
Однажды я стала свидетелем такой беседы. Дело было в Сочи, в концертном зале «Фестивальный» перед началом сольника. Там зрительские ярусы выходят прямо на улицу. Я вышла покурить и услышала этажом выше неприятный разговор. Виктор ставил условие: «Или завязываешь, или мы расстаемся. Ты перестал двигаться на сцене, а если кружишься, тебя заносит! Неужели думаешь, что и дальше будешь въезжать на стадионы под мою фонограмму, махать рукой зрителям и этого будет достаточно?» Женя клялся и божился, что исправится.
Дорохин хотел менять его стиль. Тогда в Америке гремел хип-хоп, и он прекрасно понимал, что нужно идти в новом направлении. Забегая вперед, скажу, что через год это сделала группа «Кар-Мэн». А не Женя, хотя мог бы.
Честно говоря, я была в нем уверена и считала, что раз пообещал, все выполнит.
После летнего тура, десятого сентября, мы отмечали в Москве Женькино двадцатишестилетие. Когда гости разъехались, мужчины заперлись в комнате, а мы с Жениной женой Леной Худик сидели на кухне — изучали инструкцию к новой итальянской стиральной машине. У меня тоже такая была. Если я доставала стенку, или мягкую мебель, или спальный гарнитур, то брала и для Жени с Леной. Наши квартиры были обставлены практически одинаково.
Спустя какое-то время Витя появился на пороге: «Любаша, поехали домой!»
Я расцеловалась с ребятами, села в машину. На полдороге Дорохин сказал: «Все. Больше вместе с ним не работаем».
Я подумала — шутит. У него было специфическое чувство юмора: непонятно, когда говорит всерьез, а когда нет.
Оказалось, что это не шутка. До конца 1990-го мы должны были доработать по всем своим старым обязательствам, а с первого января Женя оставался без нас.
За следующие пару месяцев к нам домой несколько раз приезжали «парламентеры» — директор Валера Муленков и администратор Андрей Попов, Женин друг. Но Дорохин не передумал...
Однажды и сам Женя появился. Снова состоялся долгий мужской разговор за закрытыми дверьми. Когда они вышли, я увидела поникшего Женю, на которого было больно смотреть. Мы с ним обнялись, и оба заплакали.
Я понимала Виктора, несмотря на то что было тяжело прощаться с Женькой. Дорохин пахал по восемнадцать часов в сутки и очень жестко относился к себе. Разумеется, ожидая многого от того, кому он отдал душу и считал своим сыном. Это я ходила в тени, а Женя был для Виктора на первом месте. А потом стал большим разочарованием.
Бесследно это не прошло: Витя начал сильно болеть, один инфаркт, второй... Все эмоции он всегда держал в себе, ни разу не поговорил со мной на эту тему. А я прорыдала полгода, расставание с Женей далось так же трудно.
Несколько лет мы не общались. Витя полностью обрубил контакты. Встретились за год до Жениного ухода — на пятидесятилетии Петровича (Владимира Преснякова-старшего. — Прим. ред.). Увидев нас, Женя пошел навстречу через огромный зал, протискиваясь через толпу. Обнял, представил Лену Савину как свою новую жену. И прилюдно попросил у нас прощения. Сказал: «Ребята, я был жутко неправ. Время, проведенное с вами, — самое счастливое в моей жизни».
— Евгению удалось победить болезнь?
— То, как он выглядел, не оставляло сомнений, что ничего не изменилось.
За те годы, пока мы не общались, он занимался водочным бизнесом, но неудачно. Душой мы оставались привязанными к Жене и, конечно, были в курсе всех перипетий.
После той встречи у Петровича, в последний Женин год жизни, плотно общались. Он даже просил Виктора сделать новую песню, чтобы начать все сначала. Но в студию пришел в таком состоянии, видимо выпив для храбрости, что не смог попасть в ноты. Дорохин сказал, что эта запись света не увидит. Так и получилось.
— Люба, хочу спросить вас о странном браке Жени с Натальей Ветлицкой. Это был пиар?
— Нет, все по-настоящему. Он был сильно увлечен Наташей. И даже его последняя любовь Лена Савина — копия Ветлицкой. Как супруги ребята прожили вместе всего девять дней. Оба были молодыми, ветреными. Он уехал на гастроли, а когда вернулся, застал жену в... щекотливой ситуации. Никто не вправе ее осуждать, Наташа была неописуемой красоткой, все можно понять. Жизнь есть жизнь.
— Проект «Женя Белоусов» сделал вас состоятельными людьми? Например, авторские до сих пор получаете?
— Насчет авторских — больная тема. Читайте судебную хронику... Если бы я была рациональна, добилась бы справедливости. А мне проще новый хит написать, чем тратить свою жизнь на борьбу.
Что касается Жени, то, безусловно, с ним мы хорошо зарабатывали. Он много гастролировал, гонорары делились пополам — так определил Дорохин. Учитывая то, что парень лишь выходил на сцену и открывал рот под фонограмму, которую изготавливали мы, его процент был высоким. На нас с Виктором ложилось все, кроме пения: эфиры, телевидение, радио, промоушен, бесконечные финансовые вложения. Как-то мы с Дорохиным подсчитали, что по меркам мирового шоу-бизнеса получали копейки. Но оказались одними из первых в отечественном шоу-бизе долларовых миллионеров. Мы с Женькой в общей сложности заработали по два с половиной миллиона.
— Нынешние продюсеры дают молодому исполнителю максимум процентов двадцать.
— Мы были другими. Когда задумали проект с Белоусовым, меньше всего думали о деньгах.
— Люба, как вам кажется, если бы Могилевская привела к вам не Женю Белоусова, а кого-то другого, вы смогли бы и из него сделать звезду?
— Не знаю... Тут все сошлось, а я верю в судьбу. За что нам с Дорохиным привалили популярность и успех? Думаю, за то, что мы с ним друг друга безумно любили. Господь это увидел и сделал нам подарок. Мы любили друг друга, профессию, Женьку.
— А если говорить о сегодняшнем дне? Сейчас столько молодых талантливых ребят. Смогли бы вы взять и слепить из кого-то из них настоящую звезду?
— Вы не представляете, сколько я получаю сообщений в соцсетях: «Я не такая, не такой, как все! Буду все делать, что скажете! Бить копытом, рыть землю, только помогите пробиться!» Я во все это не верю, потому что перехожу на страничку и смотрю, что человек уже сделал на сегодняшний день. И понимаю, что пение для него — далеко не смысл жизни. Все наскоро, на бегу.
Смотрю и удивляюсь: начинающие исполнители выходят на сцену, совершенно не умея работать с залом. Могут повернуться к публике спиной. Но ведь существуют премудрости в виде освоения пространства сцены, взаимодействия с публикой. Даже в записи вокала и то — столько нюансов!
— Расскажите, где вы встретились с Виктором?
— Мы познакомились в Москонцерте. Он к тому времени ушел из «Поющих сердец», где был аранжировщиком песен и барабанщиком. Играл в ансамбле Алика Пульвера.
Я тогда работала ведущей, у меня был свой речевой номер — читала собственные юмористические стихи. И была Витиной фанаткой. Наблюдала за ним, стоя в кулисе, и замирала от восторга. Попав в его энергетическое поле, живой уже невозможно было выйти.
Он меня не замечал. Около года я была безответно влюблена, но старалась быть полезной. То приносила книжки почитать, то еще что-нибудь — ухаживала, одним словом. Витя тогда был женат, я — в отношениях, которые вскоре закончила. В голове был один Витя. Помню, как поехала в отпуск на Волгу, с палатками, сыном, сестрой и ее мужем. И весь месяц жужжала о необыкновенном Дорохине. Настолько страдала в разлуке!
— Когда же симпатичная блондинка заинтересовала музыканта?
— Поскольку Витя всегда уходил со сцены последним, уже после всех ребят — зачехлял барабаны, складывал барабанные палочки, — он каждый концерт видел меня со спины. В этот момент я выходила на сцену со своим речевым номером. «Эта попа мне очень нравилась, я любовался!» — признался мне позже.
Наши отношения начались вдруг и стали стремительно развиваться. Мне хотелось быть с ним вместе — и больше ничего. Когда я люблю, рациональное в голове выключается, остаются одни эмоции и чувства. Но вскоре кто-то из «доброжелателей» позвонил Витиной жене. Мы тогда были на гастролях. Она решила выяснить отношения по телефону. Виктор сказал, что полюбил другую женщину и уходит.
— «Осеннего марафона» не получилось...
— Нет, Витя принял решение буквально за несколько дней. Брак у него был многолетний, но гостевой. Они с супругой жили в разных городах Подмосковья, детей не было. Как он мне рассказывал, последние годы перед нашей с ним встречей у него было предчувствие, что жизнь должна измениться. Однажды ночью возвращался домой, поднял голову и глядя на небо, подумал: «Неужели это все?! И ничего больше не произойдет?» Ему стало страшно.
Когда он все решил, мы расписались, затеяли обмены наших квартир, ремонт. Параллельно писали песни. Жизнь бурлила, кипела, это было самое счастливое время. Витя — главная любовь моей жизни. У нас сложился очень сильный тандем — и чувственный, и профессиональный.
— Тогда же появился проект «Женя Белоусов»?
— В 1987-м, спустя три года после того, как мы стали семьей. До этого писали песни для Кати Семеновой.
Мне повезло и в том, что Витя был образованным человеком, великолепно знающим поэзию. Это редкий случай для музыканта.
Было смешно: когда мы с ним съехались и я привезла вместе с чемоданами всю свою обширную библиотеку, вдруг обнаружили, что практически все книги обрели второй экземпляр.
Наши вкусы похожи, нам всегда было о чем поговорить. Он понимал мои тексты и чаще писал музыку на уже написанные стихи. Так произошло с песней «Две женщины», которую исполняла Роксана Бабаян. Считаю, что Дорохин сотворил шедевр! Недаром эта песня до сих пор жива.
— Люба, позвольте вопрос профана: тексты и стихи — это не одно и то же, когда речь идет о песнях?
— Нет. В редких случаях стихи можно положить на музыку. Это происходит в жанре романса например или в авторской песне. К моменту нашей с Витей встречи я поднаторела в написании текстов. Меня уже знали на радио, на телевидении. Мои песни звучали.
Это же я втянула Дорохина в создание шлягеров. Он сопротивлялся. Помимо того что Виктор был мужчиной с мощной харизмой, он был еще серьезным музыкантом с джазовым образованием, виртуозным барабанщиком. А какие он делал джазовые аранжировки для «Поющих сердец»! Однажды у него дома я наткнулась на бобины. Спросила:
— Что это?
— Да это я музычкой балуюсь, сочиняю... Ничего серьезного.
Я вынудила его поставить мне эту музыку и поняла, что он блестящий композитор. Тогда мне и пришла в голову мысль писать вместе песни.
— И первой исполнительницей стала уже популярная Катя Семенова.
— Да. К моменту нашего с ней знакомства она была уже известной с песнями «Чтоб не пил, не курил», «Школьница». Мое с ней сотрудничество началось с песни «Лишний билет» на музыку Сережи Ухналева.
А самую первую нашу совместную с Витей песню — «Женский портрет» — взял Валера Леонтьев. Вторую мы понесли Пугачевой, хотели, чтобы ее спела Кристина.
— Как вы вышли на Леонтьева? Неужели было так легко прорваться к популярному исполнителю?
— Я позвонила своей хорошей приятельнице, радиоредактору Диане Иосифовне Берлин. Объяснила, что Витя хочет показывать наши песни только звездам. Мы с ним так договорились: если дело сразу пойдет, он продолжит писать вместе со мной. Если нет, поставит точку и будет заниматься джазовой музыкой. Диана Иосифовна вошла в мое положение, дала координаты Валерия. В те годы достаточно было знать номер домашнего телефона, не требовалось проходить кордоны директоров артистов, пиарщиков и другого сопровождения.
В тот день Валеры не оказалось дома. Трубку снял какой-то человек, предложивший привезти кассету с записью. Он же при встрече сообщил нам, что через несколько дней Леонтьев будет выступать в гостинице «Орленок», мол, приходите. Мы с Дорохиным прихватили плеер и двинули на концерт. В тот вечер произошло наше с Валерой знакомство в гримерке, куда он вбежал взмыленный со сцены со словами «Ну, давайте послушаем, что у вас».
— А кто обычно поет новую песню для потенциального исполнителя?
— На кассете была прописана мелодия без вокала. И в тот раз Дорохин просто запел вживую своим жутким голосом. Композиторское пение напоминает обычно козлиное. От стыда я была готова провалиться сквозь землю, но неожиданно Валерий Яковлевич воскликнул: «Какая милая песенка! А я не против! Давайте запишем».
Я выбила студию на «Мелодии». Почему выбила? Потому что в то время просто так на запись было не попасть, в стране существовало мало студий звукозаписи, можно ждать месяцами. А я воспользовалась служебным положением, поскольку была членом худсовета прославленной фирмы грамзаписи. Меня туда пригласили как свежую кровь. Перестройка в стране подразумевала, что молодым надо давать дорогу. Года три я прозаседала в худсовете и впервые на тот раз воспользовалась своими возможностями.
Песню с Валерием мы записали, и я, воодушевленная, поехала к Пугачевой. Как уже сказала, мы хотели, чтобы спела Кристина. Алла Борисовна песню в тот же день сразу взяла, но... дело застопорилось — ни ответа ни привета.
Дорохин психанул, ждать не захотел. Однажды мы собрались с духом и позвонили Алле Борисовне — дескать, не забыли ли? Она сказала, мол, не волнуйтесь, мы рано или поздно запишем.
«Как?! Без меня? А кто сделает аранжировку? — Витя был буквально убит таким ответом. — Тогда я песню не отдам!»
Я плакала, уговаривала его подождать, но это было бесполезно. Сказано — сделано!
Как-то вечером сидели у телевизора, смотрели «Шире круг», и вдруг показали Катю Семенову, она пела мой «Лишний билет». Дорохин сказал: «Вот кто нам нужен! Худенькая, двигается хорошо. Звони и предлагай».
Я позвонила своему соавтору Сереже Ухналеву, попросила номер телефона Кати. Мы встретились, ей все понравилось, записали. «На минутку» получила диплом и стала «Песней года». Мне тогда было тридцать пять лет. За следующие четыре года Катя спела еще три наших с Витей песни. Все стали хитами.
— К Алле Борисовне больше не стучались?
— Мне было очень неудобно перед Аллой... Но три года назад она приобрела нашу с Колей Архиповым, моим нынешним мужем, новую песню.
Вышла такая история. Я переслала ей демо через свою приятельницу Лену, которая работает у Аллы Борисовны. Вдруг звонок:
— Любовь Григорьевна? Это юрист Пугачевой. Мы готовы купить вашу песню, сколько вы хотите?
В этот момент я заходила в салон красоты и от неожиданности встала в дверях как вкопанная. Смогла сказать только:
— На усмотрение Аллы Борисовны.
В общем, все сложилось. Права мы продали, но песня пока не записана.
— Виктора Дорохина не стало одиннадцать лет назад. В прессе противоречивая информация о том, были ли вы вместе до его ухода.
— Мы не разводились. Но наступил момент, когда я поняла, что сломлена. Что я — уже не я... Проживаю какую-то другую, не свою жизнь. Витя меня подавлял своим скорпионьим характером, вселял неуверенность, сомнения. Все, кто меня знал в те годы, говорили, что я ходила с опущенными плечами, повешенной головой. Как-то долго разговаривали с Машей Арбатовой, которая помогла мне разобраться с самой собой. Именно от нее я узнала, что «наш брак устал», что так бывает.
Дико любя мужа, сама себя подмяла. Не замечала этого, а если даже и догадывалась, сама так хотела. Но мое творческое «я» умирало. «А что особенного я в этой жизни делаю? Ничего», — вот так сама себе говорила. Совершенно себя не ценила... Чтобы вы правильно поняли, Витя никогда меня не обижал. Он не был деспотом, тираном, не был грубым или агрессивным. Разговаривал практически всегда тихим голосом. Те люди, которые его не знали, думали, что он мягкий человек. Не догадывались, насколько Дорохин бывает жестким.
Я так сильно его любила, что полностью подчинялась, без раздумий. Моя мама удивлялась:
— Как ты можешь терпеть?! Ты же сама на себя перестала быть похожей. Тебе Бог дал талант, ты обязана отслужить свой дар!
Я смеялась:
— Мама, у меня твой пример перед глазами. Ты посвятила жизнь папе и служила ему, а я — Вите.
Мама, окончив МИФИ, из-за папы по сути стала лингвистом, как и он. Каждую свою научную статью, а папа был крупным ученым, он обсуждал с мамой, они «вместе» защитили его кандидатскую, затем докторскую диссертации.
— Люба, в чем проявлялось давление мужа? Что конкретно приходилось терпеть?
— Делала все, чего он хотел, принимая его мнение и желания за руководство к действию. Или другое: когда мы куда-то вместе выходили и я стояла у зеркала, красилась, наряжалась, Виктор говорил, что я страшная и никому, кроме него, не нужна... Причина понятная — он был ревнивым. Я старалась не конфликтовать, не спорить.
Он мог накричать и тут же переходил чуть ли не на шепот. В ответ на все его нападки я винила исключительно себя: видимо, какая-то я не такая — не понимаю, не умею... А надо только так, как муж говорит. Это касалось всего: и отношений с людьми, и быта, и выбора одежды. Все, что я делала, думала, было НЕ ТАК!
— Сейчас это называют абьюзерством.
— Дорохин был требовательным — и к себе, и к другим. Но не абьюзер, нет. Я его настолько хорошо чувствовала, что по одному взгляду понимала, чего он хочет. Оставалось соответствовать. Что я и делала с большой радостью, ломала себя, пока не потерялась, совершенно не понимая, кто я такая — Люба Воропаева?
Однажды спросила Витю:
— Кто я для тебя? Ты ни разу не сказал, что любишь меня. Мы просыпаемся утром, ты сразу говоришь, что я должна успеть сделать за день.
— Ну как объяснить? Ты моя рука, нога, домашний тапочек. Ты — всё!
И это при том, что я была и до сих пор остаюсь сильной.
В какой-то момент сняла квартиру и предложила пожить отдельно.
— Как же муж вас отпустил, когда вы были для него буквально всем?
— Разошлись без скандалов. Он увидел, насколько я вымотана, измучена, опустошена, сломлена тем, что живу чужой жизнью. Делаю то, что нравилось ему, не мне. Условно — ложилась спать не когда хочется, а вместе с Витей, под утро. Его мысли, убеждения, ценности — буквально все я перенесла в свою голову.
Пока он болел, я вкалывала, делая по пять-шесть шоу в месяц в крупнейших развлекательных комплексах Москвы, деньги зарабатывала. В результате ушло вдохновение, творческий фонтан иссяк, закрылся портал, через который ко мне приходили стихи, закрылся эгрегор поэзии... Бывало, что я садилась одна на кухне и за вечер, глядя в стену, выпивала бутылку ликера. Витя все это замечал и, наверное, из-за большой любви в какой-то момент разжал руки, отпустив.
Первое время я приезжала его навестить и находила подарки — то дорогущие часы в коробке на моем столе, то стопку моих любимых журналов у кресла, в котором всегда читала. Дорохин ждал, что одумаюсь и вернусь. Я брала, говорила: «Большое спасибо». А он молчал.
В квартире появилось много новых книг, в основном по философии. Видимо, это ему помогало принять новую реальность.
Иногда он звонил и нарочито сухо, по-деловому начинал о чем-то расспрашивать. Понимала, что ждет каких-то слов, действий — саму меня, обратно... И я вернулась в нашу квартиру на Бронной.
Но мы жили уже как соседи. Витя сильно болел, я устраивала его в лучшие санатории, госпитали. Это тоже было непросто. Иногда, чтобы он разрешил вызвать скорую, мне приходилось буквально стоять на коленях, умоляя: «Витя, тебе плохо, необходим врач! Позволь, я позвоню в неотложку».
В перерывах между больницами он продолжал на меня давить, и я будто бегала по кругу. Любила... С ним было плохо и больно. А без него хуже и больнее. Мы проросли друг в друга...
Потом появился Коля с его обожанием, нежностью. Появился свет и смысл, я окрылилась. Но все время переживала, как там Витя.
Коле тоже пришлось нелегко, ведь рядом незримо присутствовал Дорохин. Иногда он не выдерживал, говорил: «Ты любишь Виктора, я знаю».
Однажды позвонила соседка и сказала, что Дорохина увезли в больницу. Я помчалась туда, и последние три с половиной месяца Витиной жизни мы провели вместе.
Коля каждый вечер приезжал к нашему дому, мы вместе гуляли с нашей собакой по Патриаршим прудам, и я возвращалась к Вите. Как-то сели поговорить. Вернее, все три часа в основном говорила одна я. Он лишь кивал. А потом произнес: «Я все понимаю...»
Первого июля 2009 года Дорохин умер.
Я позвонила своему сыну и Коле, они тут же примчались и были со мной рядом. Следующие месяцы постоянно говорила о Викторе, настолько нестерпимой была боль. Коля всегда понимал, что Дорохин — главный человек в моей жизни. Он чувствовал, как я мечусь, как страдаю. Анализируя свою жизнь, думаю, что все же не зря мне была дана такая большая любовь.
— Сколько счастливых лет из официальных двадцати пяти вы прожили с Виктором?
— Первые пять...
— Не могу не спросить: как Дорохин относился к вашему сыну?
— До шестого класса Диму воспитывали мои родители, потому что я постоянно моталась по гастролям. Он понимал, что его мама не такая, как другие, поэтому не обижался на частое отсутствие. Когда ребенок начал жить с нами, первое время было непросто — они с Виктором притирались друг к другу. Хотя, конечно, и до этого общались. Но одно дело отношения на расстоянии и другое — два мужчины под одной крышей. У сына начался подростковый возраст со всеми вытекающими, а у Виктора был тяжелый характер. Я тогда часто плакала, разрывалась меж двух огней. Возможно, если бы у Димы была склонность к музыке, это их сблизило бы, поскольку Дорохин — фанатичный музыкант, с головой погруженный в работу. Сын начал брать уроки гитары, но заниматься не хотел. Слушать музыку — да, но играл из-под палки, лишь чтобы доставить нам удовольствие. В один прекрасный день Виктор вошел в Димину комнату, взял из его рук гитару и положил на шкаф: «Больше к инструменту не прикасайся! Ты играешь для нас, а не для себя. Так нельзя относиться к музыке». Жестко... И Димка перестал быть ему интересен.
— Видимо, отношения между ними испортились?
— Не сказала бы. Они продолжали общаться на бытовом уровне. Дима всю жизнь уважал Виктора — отдавал должное и таланту, и сильному мужскому началу. Но дружбы не случилось.
— Чем Дмитрий сейчас занимается?
— Он управленец. Окончил, согласно семейной традиции, иняз, затем строительный. Глубокий интеллигентный человек, с которым у меня удивительно совпадают вкусы. Мы на одной волне. Буквально каждый день списываемся, шлем друг другу интересные ссылочки.
— Давайте вернемся в начало истории. Люба, когда вы начали писать песни?
— Лет в двадцать с небольшим. Для рок-оперы «Робинзон Крузо» — этот жанр только появился тогда в СССР — написала либретто. Сотрудничала с «Веселыми ребятами», «Поющими сердцами», питерским ансамблем «Дружба», с латвийской «Эоликой».
Стихи я пишу с самого детства. И хотя мечтала о Литературном институте, окончила в итоге иняз. Потому что это семейная традиция: и бабушка, и папа — лингвисты. В учебе ничего не привлекало — училась, и ладно. Главной страстью оставались стихи.
Но зато в Литературный поступила моя ближайшая подружка Маша Серова, дочь академика живописи Владимира Серова. И она попала в семинар к замечательному поэту военного поколения, мэтру литературы Евгению Михайловичу Винокурову, автору знаменитых стихов «Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой». Я безумно завидовала Машке и однажды, зная, что семинары проходят по вторникам, отправилась в Литинститут. Повод — встретить подругу, но на самом деле послушать Винокурова. Стояла прислонившись к двери аудитории, боясь шевельнуться, и ловила каждое слово. Так продолжалось неделями. Как-то раз он резко открыл дверь, чуть не разбив мне лоб. Сказал: «Ну, долго будешь тут топтаться? Заходи и садись. Судя по всему, ты пишешь? Почитай».
Уговаривать меня не пришлось, и в итоге я получила разрешение ходить на семинар вольнослушателем. Так судьба подарила мне первый профессиональный подарок.
Евгений Михайлович был не только преподавателем, но и заведующим отделом поэзии в журнале «Новый мир». Время от времени я показывала ему свои стихи, и одно из них, на мой взгляд не самое удачное, мэтр отобрал и предложил к публикации. Я пыталась поспорить, но Винокуров сказал: «Люба, ты ничего не понимаешь. Оно вкусное!»
— Помните строки?
— Примерно... Наивное лиричное антивоенное стихотворение с таким финалом: «По голубой росе ножонками босыми как чудо из чудес шагают сыновья».
Наверное, написала его в преддверии Дня Победы, хотя никогда не писала «датных» стихов. Но тема войны в семье была священна: папа фронтовик, прошел всю Великую Отечественную. Видимо, навеяло. К тому же у меня в то время подрастал сын, и в итоге возникла такая зарисовка. Храню до сих пор ту вырезку из «Нового мира».
А дальше я начала печататься в газетах, журналах и в престижных в то время альманахах поэзии. И однажды в рамках одного такого издания вышла моя первая книжечка стихов «Осень на Тверском».
Постепенно я вошла в литературную тусовку Москвы, почти каждый вечер приходила в ЦДЛ, где собирались разные интересные люди. Активно работала в комитете комсомола союза молодых литераторов.
С бригадой поэтов от Бюро пропаганды Союза писателей ездила по всей стране — по предприятиям, библиотекам, стройкам, воинским частям и даже по тюрьмам и зонам. И перед заключенными читала свои стихи, и перед людьми в погонах.
В Бюро пропаганды работала Антонина Максимова, мама телеведущего Андрея Максимова. Она очень меня полюбила и зная, что кормиться мне особенно негде и нечем, то и дело подкидывала выступления.
— Что можно было купить на гонорары, которые удавалось получать?
— Приблизительно выходила средняя зарплата инженера. Вдобавок я нашла подработку, которая стала первым шагом к песне.
Мне симпатизировала Наталья Рудницкая — завотделом искусства «Ровесника». Журнал издавался ЦК комсомола и был очень популярным, выходил огромными тиражами. На последней страничке почти в каждом номере публиковались какие-нибудь англо- или испаноязычные песни. Например певцов-коммунистов Виктора Хары или Дина Рида. Наташа передавала мне ноты и текст на английском или испанском. Мне оставалось перевести так, чтобы читатели «Ровесника» могли эти песни петь по-русски. Кормилась исключительно своим литературным трудом.
Знаете, я верю в Судьбу, в то, что каждого человека «что-то» ведет свыше. Однажды состоялось мое знакомство с Риммой Казаковой, которую я называю своей литературной мамой. Она считала меня талантливой и всячески продвигала, включив в свою «обойму». У нее было несколько любимчиков, и я среди них.
Римма писала предисловия к подборкам моих стихов, приглашала участвовать в поэтических вечерах. Она была мне не только другом, родным человеком, но и учителем, поводырем. Нюансы литературного мира я узнавала от нее.
Да и в жизненных вопросах она тоже часто мне помогала. Например с ее помощью мой сын попал в ведомственный детский садик от Литфонда. Или еще случай. Как-то Римма увидела, что зимой я ношу обувь не по сезону — не было возможности купить — и подарила модные бордовые кожаные австрийские сапоги.
Риммочка была невероятной доброты человеком. А когда она заняла пост первого секретаря Союза писателей СССР, меня боялись трогать. Все знали, что Воропаева — человек Риммы Федоровны.
Я ничего этого не понимала, считала, что мы подруги, и в силу своей молодой дерзости и даже отвязности чуть ли не ногой открывала дверь в ее кабинет. Не задумываясь, что там могут идти серьезные переговоры.
Когда рождалось стихотворение, мне хотелось немедленно с ней поделиться: «Римчик, быстрее прочитай! И скажи — это СТИХИ?»
Я была в себе как литераторе очень неуверенна. До сих пор не могу оценивать то, что выходит из-под пера. Потому что ОНО само появляется, я лишь «проводник».
Как-то на Совещании молодых писателей один прибалтийский поэт начал чихвостить мои стихи, устроил полный разнос. Мне физически стало плохо, до дрожи и мокрых ладоней. Римма сидела в президиуме и заметив мое состояние, прислала записку: «Воропаева, не обращай внимания! Ты гениальная. Не тоскуй!»
Я занималась и переводами других молодых поэтов — армян, прибалтов, индусов и даже каких-то африканцев.
— Кто-нибудь из наших читателей сидит и думает: «А я тоже пишу стихи. Но как прийти к песне?» Как у вас это получилось, Люба?
— Я дружила с Андреем Богословским, сыном композитора Никиты Богословского. Андрюша был талантливым композитором, поэтом и прозаиком. Может быть, помните его песню «Рисуют мальчики войну»? Он прекрасно зарабатывал в отличие от меня, вечно считающей копейки, принесенные честным рабским литературным трудом. Андрюха меня подкармливал в буквальном смысле, частенько приглашая обедать в ресторан при Доме литераторов.
Он любил рассказывать о том, что писать песни — каторжный труд, но зато прекрасно оплачиваемый. «А ты все с лирикой возишься. Хотя... Нет, у тебя не получится стать поэтом-песенником, это трудно», — заканчивал он любой наш разговор.
В то время Коля Агутин, Лёнин отец, встречался с моей приятельницей Леной Жерновой. Однажды мы столкнулись в кафе ЦДЛ. Ленка пригласила меня присоединиться и познакомила с Николаем. А я в тот день такой гордой была! Шла из издательства и несла под мышкой новый ежегодный альманах «День поэзии» со своими стихами.
Коля спросил:
— Что это у вас?
— Ой, Любаня у нас такая яркая, талантливая поэтесса! — воскликнула Лена.
Он почитал подборку моих стихов.
— А вы не хотите заняться песнями? — вдруг спросил задумчиво.
— Хочу! — не раздумывая воскликнула я.
Буквально через несколько дней Коля познакомил меня со Слободкиным и Векштейном, руководителями самых популярных ВИА — вокально-инструментальных ансамблей — тех лет. Павел создал «Веселых ребят», а Виктор — «Поющие сердца». Оба писали музыку, и мы начали сотрудничать. Но если Слободкин платил крайне неохотно, приходилось то и дело напоминать: «Павел Яковлевич, хотелось бы увидеть гонорар», то Векштейн поступил проще: предложил мне оформиться в коллектив на ставку музыканта-инструменталиста. Это было выгоднее.
Я быстренько забрала свою трудовую книжку из организации, где по протекции Риммы Казаковой числилась литературным секретарем поэта Александра Межирова, и стала официальным членом ВИА «Поющие сердца». Ребята мотались по гастролям, а я тихо сидела в Москве, писала песни. Но теперь просить гонорар как одолжение мне уже не требовалось, я официально получала зарплату в кассе Москонцерта — дважды в месяц.
Спустя время, когда Москонцерту закрутили гайки и стало слишком много проверок, Векштейн сказал, что мне придется ездить с группой на гастроли и даже выходить на сцену. Если, конечно, я хочу продолжать работать в штате популярного ВИА.
— Выходить, чтобы что? Петь?!
— Он сказал, что я сама должна придумать себе номер:
— Ты же пишешь стишки? Ну так читай их со сцены.
— Но Виктор Яковлевич! Я же лирический поэт...
— Ой, не надо нам лирики! Все в зале уснут. Народ надо развлекать! Пиши веселенькое.
Делать нечего. Я составила себе программу с иронической поэзией, со временем даже став автором «Клуба 12 стульев» в «Литературке». Каждое стихотворение буквально выхватывали из рук, разодрали всю мою программу, печатали все, что я писала.
Несколько лет назад в Сети на своей страничке опубликовала те веселые стихи. И френдесса мне тут же написала, что одно из них — о женском одиночестве — она вставила в свой институтский диплом и блестяще защитилась.
— Люба, скажите, тексты песен — это не шаг назад от поэзии?
— К поэзии тексты песен вообще не имеют никакого отношения. Поэт — это национальность, то, с чем ты появился на свет. Песенные тексты — очень тяжелая работа, где требуется знать и разбираться в звукоизвлечении, в ритме и еще во многих вещах, из которых состоит песня и ее исполнение.
Хороший скульптор не всегда может изготовить красивые горшки как гончар. Так и не каждый поэт в состоянии писать тексты песен. У меня получилось.
Есть в шоу-бизнесе те, кто роет и роет — упорно, в выбранном направлении. У меня все иначе, я просто несусь, куда дует ветер. Внимательно присматриваюсь к знакам, которые мне подают свыше. Рассматриваю каждую встречу, знакомство. Считаю, что если Небеса и Господь впускают в мою судьбу кого-то или что-то, следует прислушаться. Даже если в итоге ничего особенного не произойдет, я точно знаю: ТАК было надо. Это моя жизненная философия.
— Материально писать песни выгоднее, чем стихи?
— Конечно! С песней я начала хорошо зарабатывать. Помню, как мы с «Поющими сердцами» ездили по Казахстану. За месяц дали порядка сорока концертов. Когда вернулась в Москву, купила мягкую мебель и стенку — самые дефицитные и дорогостоящие вещи советской эпохи. С тех пор как я постигла азы написания песенных текстов, начала полностью обеспечивать саму себя.
Но вернусь в семидесятые. Неожиданно для меня самой ироническая поэзия пришлась зрителям по душе, я выходила между отделениями и читала, пока ребята переодевались. Минут десять-пятнадцать развлекала публику и уходила каждый раз под овации. Первое время коленки тряслись, голос срывался. Чтобы перестать бояться, стала по совету музыкантов выпивать по пятьдесят или сто граммов коньяка. Так впервые попробовала спиртное.
Где-то на гастролях я познакомилась с Александром Броневицким, руководителем популярного ансамбля «Дружба», и даже написала для него пару песен. Правда спела их не Пьеха, а музыканты группы.
Затем судьба свела меня с Паулсом. Я перевела несколько текстов поэта Яниса Петерса, который сотрудничал с Раймондом. Это было в начале семидесятых.
— Каким вам запомнился Маэстро?
— Как простой, в хорошем смысле слова, человек. Милый, хотя «застегнутый на все пуговицы», интеллигентный, с внимательным взглядом, зацикленный на музыке. Пару раз я была у него дома, в рижской квартире. Угостил кофе с печеньем, что-то мне сыграл на рояле, о чем-то поговорили. Было видно: я его интересую по единственной причине — что мы можем вместе сделать в профессиональном плане, а не как яркая молодая женщина.
Года через два после моих «латвийских университетов» Раймонд приехал с концертом в Москву, который я, конечно же, не пропустила. Потом прошла за кулисы с букетом фиалок, мы мило поболтали. С тех пор больше не пересекались.
— Многие уже состоявшиеся люди, когда началась перестройка, не смогли найти место под солнцем. Как получилось у вас? Ведь вам тогда было уже почти тридцать пять.
— Поскольку я была серьезным поэтом, начала вдруг писать стихи на тему перемен в стране — меня прорвало, что называется. Благодаря помощи все той же Риммы Казаковой стала выступать на больших площадках, в том числе и на Красной площади, во время государственных праздников, участвовала несколько раз в прямой трансляции — на всю страну.
Одну из поэм — «О моем деде» — даже напечатала газета «Правда». В те годы это означало признание как поэта и давало серьезные блага, например можно было печатать свои книги вне очереди. После публикации мне позвонил Андрей Вознесенский, с которым мы не были знакомы, и сказал: «Решил узнать, кто такая эта Воропаева». Но вскоре я все же вернулась к песням.
— Удивляет, что благоволившая вам Казакова не предложила писать песни. Ведь у нее самой был удачный опыт сотрудничества с композиторами. Она известна как автор стихов к песням «Ариадна», «Ты меня любишь», «Мадонна».
— Началось с того, что Пахмутова взяла стихотворение Риммы «Я тобой переболею, ненаглядный мой» из сборника и сочинила музыку.
Сама Казакова была очень далека от эстрады. И когда началось ее сотрудничество с Игорем Крутым, мы с Дорохиным уже заняли прочное место в шоу-бизнесе и были ее главными советчиками и консультантами. За добро я ей отплатила добром.
— Кого вы считаете главными фигурами в своей жизни кроме Дорохина и Казаковой?
— Уже упомянутых Векштейна и Слободкина.
Павел был моим самым строгим учителем. Не жалел! Заставлял по многу раз переделывать тексты, оттачивая каждое слово. Он очень строго относился к их качеству. Учил понимать и чувствовать жанр.
В советские времена, не то что сейчас, в сочинении песен были определенные правила. Допустим, нельзя заканчивать строку на глухие согласные, чтобы вокалисту на открытых гласных было удобно петь. Работа интересная, лингвистического толка. Но я до сих пор в этом смысле не позволяю себе расслабляться.
— Очень хочется узнать, как и когда вы встретили своего нынешнего мужа, композитора Николая Архипова. Читаю ваши посты о нем и понимаю, что между вами трогательные отношения.
— Мы вместе уже шестнадцать лет. Познакомились случайно. Ему тогда было всего двадцать восемь, мне значительно больше. Коля практически ровесник моего сына.
Оказались за одним столом в развлекательном комплексе, где шло мое шоу. На сцену вышла певица и спела песню «Девочка-лето». Я офигела — потрясающе, настоящий хит! Повернулась к незнакомцу:
— Вы не знаете, кто это написал?
— Я... — тихо отозвался он.
Отношения начались месяца через три-четыре. Как я уже сказала, Коля был рядом и в самый сложный период, когда уходил Витя. Долгое время я никак не могла осознать, что меня по-настоящему любят. Не получалось понять, принять, поверить. Когда он хватал меня на улице за руку, чтобы перевести, как ребенка, через дорогу или начинал целовать у кассы в магазине, я была готова сквозь землю провалиться. У меня были жуткие комплексы. Такая разница в возрасте! Я уже взрослая женщина, как поверить в любовь мальчишки? При этом на чужое мнение мне было плевать. Волновали собственные ощущения.
И все же я решилась. Поняла: если сам Архипов не замечает разницы в возрасте, то какого художника мне следует помнить?! Комплексы давно прошли, перестала рефлексировать. Я не ощущаю своих лет, не распускаюсь. Бывает, что плохо себя чувствую, тогда говорю себе: «Воропаева, чего ты хочешь — годы берут свое».
Коля по-прежнему окружает меня вниманием и заботой. Если, допустим, идем вместе к моему стилисту, муж стоит рядом и подсказывает, как мне будет лучше. Ему всегда есть дело до того, что со мной происходит.
По утрам кофе мне делает, в первое время даже готовил для меня потрясающие яичницы с фруктами. Сейчас избаловался, конечно, с моими-то кулинарными способностями!
И все время забывает о том, что между нами — время. Спрашивает:
— Ну помнишь, в детстве игрушка такая была?
Я отвечаю:
— Мы не ровесники, Архипов! У меня были совсем другие игрушки.
Как-то меня позвали на одно популярное ток-шоу, но редакторы поставили условие: обыграть в первую очередь нашу с Архиповым разницу в возрасте. За большой гонорар. Когда я передала ему это предложение телевизионщиков, он жестко сказал: «Нам с тобой ЭТО не нужно».
Коля — колоссальных вершин музыкант. Это отмечают все наши коллеги. Ему не нужны ни пиар, ни хайп. Иногда советую выложить то, что он делает в профессии, на «Ютуб». Пусть люди видят! Нет, его счастье в другом, в самой музыке! Очень уважаю в нем эти качества.
Карантин нас сблизил. Мы ведь привыкли находиться вдвоем, просто гостей стало меньше — и все. Ни разу не поругались за эти полгода, наоборот — в отношениях появилось больше нежности и заботы. Недавно мы с ним написали потрясающую песню, шедевр! Не знаю еще, кому предложим. Если с Дорохиным мы работали так: он сочинял на мои тексты музыку, то с Колей наоборот — я пишу текст на его мелодию.
Бывает, мы ругаемся, часто — дико. Особенно когда пишем песни. Коля — Телец, упрямец, но к моему мнению все же прислушивается. Сначала спорит, позже иногда соглашается с моей точкой зрения.
За все эти годы у нас сложились определенные отношения: Коля полностью занят музыкой. Я — собой и своим творчеством. Мы — друг другом. У нас общие друзья, дела, интересы. Долгие годы потребовались для того, чтобы закончилось наваждение по имени Виктор Дорохин и я обрела саму себя, ощутила уверенность в себе как в женщине. Мне давно не требуется алкоголь, чтобы почувствовать себя немного счастливее. Все это случилось благодаря Коле.
— Из разговора складывается впечатление, что вы, Люба, живете в полной гармонии с самой собой.
— Верно! Живу с удовольствием, без стрессов и рефлексии. Планов не строю и по-прежнему читаю знаки судьбы.
Подпишись на наш канал в Telegram