Год назад у жены случился инсульт. Я был в Москве — на премьере сериала «Жуки», звоню домой — никто не подходит. Еще звоню — трубку взял крестный отец сына Денис и сообщил, что Полина в больнице, ей делают сложную операцию. С тех пор жизнь моя изменилась.
— Помню, как забирал Полину из больницы на своей машине. Хорошо, что было не до переживаний: надо доставить жену домой максимально комфортным способом. Очень боялся — как посажу ее в машину? Посадил. Потом — как довезу ее до дома? Довез. Потом — как подниму? Поднял. Хотел купить специальную кровать, но Полина запретила: спим на нашей. Положил жену в тот уголок, где раньше спал я, а сам занял ее место.
Не приведи господь испытать то, что мы оба пережили! Я стал спать урывками — научился этому у Евстигнеева на съемках «Собачьего сердца»: перерыв, перестановка, он — раз — и вздремнул десять минут. Ведь батарейку телефона нельзя доводить до нуля, а надо периодически заряжать. Полину нужно разбудить, накормить, потом сына вести в школу, потом хозяйственные дела. Жена может что-то попросить и ночью. Мы гуляем с ней, хотя это сложно: российские реалии не приспособлены под коляску.
Когда с Полиной случилось несчастье, я многое понял. Будто в больнице тогда умирала не жена, а я сам. Все это было в канун моего дня рождения, я пошел в церковь и умолял Бога оставить жену со мной. Наверное, теперь уже израсходовал лимит просьб. Ведь я так же молил Бога, когда умирала мама, просил подарить ей еще время. И Бог надо мной сжалился.
...Моя мама Раиса Андреевна была уникальным человеком: она всегда много работала и не роптала на судьбу, хотя рос я без отца, а бабушка лежала парализованная. На четвертый день после родов мама уже пошла на работу в совхоз «Выборжец», который располагался недалеко от дома, на Кондратьевском проспекте. Занималась она выращиванием огурцов и помидоров, да так успешно, что к ней, женщине с четырьмя классами образования, обращались агрономы. Растения маму любили, она умела с ними разговаривать, этот талант передала и мне.
У мамы всегда был невиданный урожай. С квадратного метра за год на круг собрала сорок четыре кило огурцов. Это при том, что у всех двадцать восемь — тридцать кило с квадратного метра за год. Ее фамилию знали многие, кто занимался сельским хозяйством на закрытом грунте. Тем не менее финансово нам было трудно. Только в 1968 году мама пришла домой счастливая и сказала: «Я расплатилась со всеми долгами!» Когда бабушка болела, она постоянно занимала деньги и смогла отдать их лишь через годы. Это мама учила меня, что долг нужно обязательно вернуть, поднапрячься, иначе потеряешь друзей.
Я тоже с детства работал: колотил ящики, почту разносил. Когда стал постарше, ходил с ней мыть полы. Мама брала дополнительную работу в управлении совхоза — драила кабинеты и коридоры. Я все делал, толком не осознавая зачем... Лишь потом понял — это моя лепта в семейный бюджет.
Ведь из-за меня мама не вышла замуж, хотя на ее руку и сердце были претенденты. Она не хотела, чтобы дома был конфликт, чтоб меня ломали. Жалела меня, и второго брака у нее так и не случилось, а с моим отцом мама рассталась еще будучи беременной.
Мама хорошо пела, была веселой, но скрытной — трепетно хранила и свои, и чужие тайны. До меня доходили только обрывки воспоминаний о ее детстве. Оказывается, у мамы был брат Коля, которого дворник облил зимой из шланга. Мальчик заболел и умер, после этого бабушку и парализовало.
После первого инсульта мама жила на даче, я стал чаще к ней приезжать и много всего привозить, благо уже была возможность. Маме нравилось устраивать чаепития для местных пенсионеров. И чтобы стол был богатым — она любила угощать. Даже если приходили медсестра или люди, которые говорили: «Раиса Андреевна, вам надо проголосовать», она прежде кормила их, а потом уже разговаривала. Соседки прибегали к маме со своими проблемами. Один такой разговор я невольно подслушал: «Рая, что мне делать? Муж говорит — будешь рожать, пока не появится сын. А у нас же дочек одиннадцать!..» Приходили со своим горем, со слезами, прятались от мужей, которые их били.
Слава богу, мама застала мой успех. Когда вышли «Особенности национальной охоты», многие знакомые стали ее просить взять у меня автограф. Маме это льстило, она мною гордилась. Премьеру «Кукушки» уже не застала, но перед уходом успела познакомиться с Полиной, так что фактически передала ей меня с рук на руки.
Мама радовалась моим успехам, при этом очень за меня переживала. Как-то я пригласил ее на спектакль «Смеяться, право, не грешно». Мы показывали его первый раз. Мама пришла с подругой, посмотрела, ей понравилось, что мне аплодируют. А потом говорит: «Ты меня больше не зови, сынок, а то у меня сердце откажет».
Умерла мама в 2002 году. После первого инсульта она быстро пришла в себя, восстановилась и прожила еще три года. Я не был готов к маминому уходу. Хотя все мы в какой-то момент должны понять, что потеря родителей неизбежна. «Куда она уходит? А я?!» — это эгоизм чистой воды. Только мама понимает и принимает эгоизм своего ребенка. Поэтому дает тебе возможность высыпаться, наслаждаться жизнью, отдает лучший кусок. Мама давала мне возможность быть эгоистом и ущемляла себя.
Помню: мне тридцать лет, сидим с мамой на кухне и едим курицу. Я заметил, что она ест крылья и еще что-то очень костистое, а мне положила белое мясо, сердце, потроха — все самое вкусное. В тридцать лет я впервые осознал, как она меня балует. «Мама, давай ешь», — и я переложил все вкусное ей на тарелку, так с тех пор и отдавал. Она обожала мороженое, я часто приносил стаканчики мороженого и шоколадки. Когда ее не стало и Полина помогала собирать мамины вещи, несколько шоколадок мы обнаружили нетронутыми. Она прятала их для меня по старой привычке.
— Как вы познакомились с Полиной?
— В Театре имени Ленсовета. Мы репетировали антрепризный спектакль «Месье Амедей», и вторым режиссером на постановке работала моя будущая жена. Часть репетиций проходила на природе, в пансионате «Дюны» под Питером, там начался наш роман. Приехала однажды светленькая девочка, она в аспирантуре сдала экзамены, получила пятерки, купила две бутылки какого-то молдавского красного вина. И привезла с собой закуски, по-бабски непонятные, чтобы экзамены отметить. Понравилось, что она праздничный человек. Сам такой — мне хочется все отмечать. Она с подругой была, я повел девушек в местное кафе.
Потом мы отделились от компании, спустились к воде, стали разговаривать, и тут пошли флюиды. Жена говорит, я ее в ухо поцеловал в конце вечера. Не помню, если честно. Зато ярко помню, как в период ухаживаний стеснялся зайти к Полине домой, боялся родителей, ведь они мои сверстники, жена младше на двадцать пять лет. Как-то Полина, когда подъехал к ее дому, вынесла мне суп с пятого этажа: «Ты не ел, вот, давай...» Меня это очень тронуло.
Больше шести лет мы прожили в гражданском браке. Я такой пуганый, так боялся всего, что связано со свадьбой, ведь в моей жизни до Полины уже были две фаты и две никому не нужные корочки о браке. Слава богу, что будущая жена на меня не давила. Как только в 2007 году узнали, что у нас будет ребенок, неудобно стало перед людьми, мы и поженились.
Пришли в ЗАГС в десять утра, расписались и дальше побежали в суд: Полина судилась с Театром имени Ленсовета за несправедливое увольнение. У Полины был роскошный букет, до сих пор его вспоминает. В зале суда она отдала его нашему другу, свидетелю. Беременность протекала без осложнений. Сказали, что сын должен родиться двадцать седьмого февраля — ровно в этот день Добрыня появился на свет. Потом сказали, что в год пойдет, а в год и месяц заговорит. И пошел, и заговорил он в срок.
— Какой вы отец?
— Мне кажется, что безалаберный, поскольку поздно начал учиться и понимать себя. Мы с Полиной Добрыню не ломаем, а аккуратно к чему-то подводим. Есть интеллектуальные игры — лаборатории, такие как «Умный Петербург», сын там «играет в ученого». На каникулах Добрыня ходил на цирковые занятия. Правда быстро понял, что цирк — не его, осознал это сам. Сын очень любит театр: отправились туда впервые, когда ему было два года. Недавно Добрыня был на премьере в Малом драматическом, он уже спектаклей пять у них видел, и все понравились. Из-за того что Полина заболела, у сына на какое-то время случился перерыв во встречах с прекрасным. Но сейчас все постепенно образовывается, мы с женой сами недавно вышли в свет: посетили спектакль Льва Борисовича Эренбурга «Король Лир». Сложновато пока передвигаться, конечно. Нужно искать театр, где удобно с коляской.
Театр для нас — это все и даже больше. У человека душа должна быть «натренирована», как у артиста, режиссера, писателя, композитора, или просто он тонкий и натренировался сам, тогда все воспринимается по-другому. Мы Добрыне душу тренируем. Конечно, это и благодаря тому, что жена — ранимая. Она же и режиссер у меня, и актриса. Так что сын наш растет Человеком.
Сейчас сложный период — ему двенадцать лет. К этому времени Добрыня посмотрел много хороших фильмов и спектаклей, и смотрит он все от начала до конца.
— Кто дал сыну такое редкое имя?
— Мы с Полиной искали его долго. Не хотелось давать какое-то стандартное. Ведь когда у меня появился сын Федор, его имя не было модным, так что он был единственным Федором в саду, а потом в классе. И не надо было фамилию уточнять: «Федор» — и все знали, кто это. Согласитесь, редкое имя выделяет ребенка из общей массы и он уже с детства «при погонах». Дочка родилась двадцать первого сентября — это день Пресвятой Богородицы, Девы Марии, но я назвал ее Арсенией. В тот год в Петербурге родилось всего три Арсении, так что девочка была единственной в школе и на курсе в театральном.
Сначала мы выбрали для сына десять имен: Богдан, Гордей, Савва, там еще какие-то были старорусские... Но остановились на Добрыне. Хотелось, чтобы сын стал таким — добрым. Когда мы регистрировали его, услышав «Добрыня», директор ЗАГСа всплеснула руками: «Я лет двадцать такого имени не встречала». Потом оно стало модным, сейчас в городе много Добрынь. А еще мы дали сыну двойную фамилию: Бычков-Белинский.
— Кем стали ваши старшие дети?
— Федор два раза поступал в институт, хотел стать и актером, и журналистом. Не получилось. Потом бросил технический вуз, где осваивал программирование. Сейчас работает в магазине, пишет музыку и играет в группе. У него еще не закончился поиск себя. Он медленно взрослеет.
Дочка Ася стала актрисой, окончила СПбГАТИ. Когда она училась в театральном, то тоже долго искала себя и настораживала педагогов своими нетерпением, прямотой, чрезмерно чистым отношением к театру и к себе в театре. Попав в Театр комедии имени Акимова, дочка повзрослела, у нее изменились взгляды, и у нас есть о чем поговорить. Помню, когда она поступала в институт, Полина ее спросила:
— Кого ты хочешь играть?
— Кормилицу Джульетты, — серьезно ответила Ася.
Я посоветовал ей все же думать о Джульетте.
— Добрыня хорошо учится?
— У него есть ученическое тщеславие, он старается получать хорошие оценки. Правда один раз принес пять двоек. Мы не сильно его ругали, потому что до этого было много пятерок. Сейчас у него есть компьютер, а там — друзья. Из-за того что я укладываю Полину и должен охранять ее покой, сын в своей комнате может сидеть и до двух, и до трех ночи. Я его спрашиваю:
— Теток голых смотришь?
Он пожимает плечами:
— Нет, папа.
Они какие-то другие, они все знают. Правда мы с Полиной и не скрываем ничего. Даже если хотим показать сыну взрослый фильм, с ним его сами смотрим. Он уже не из того поколения подростков, которые стесняются.
Мой сын Федор был другим. Когда мы уже развелись с его мамой, он приезжал ко мне на выходные. Однажды мялся-мялся и долго не мог мне сказать, что хочет посмотреть по телевизору программу «Девушки «Плейбоя». Потом все-таки решился. Я ответил: «Какие будут девушки на этот раз, я не знаю. Незнаком с ними. Но как только будут хорошие, я тебе покажу». И показал. Эта тяга к красоте моего сына не испортила, у него есть единственная возлюбленная.
Если говорить об Асе, я рад, что она научилась разбираться в людях. Театр — это сложный организм, там же огромное количество разбитых сердец, судеб, надежд. Кого-то это приводит в совсем нетворческое состояние. По себе знаю: пришел как-то в Театр Ленсовета, в котором до этого не был семнадцать лет. Увидел, что атмосфера и люди в театре не изменились. Кого я знал раньше, остались такими же. Они там как тараканы в банке...
Пришел в театр и начал умиляться: ой, вот крючочки меня помнят, замочек я ставил... Говорю жене:
— Я деньги получил, может, съездить купить штук триста чашек в буфет? А то там много старых, с трещинами, некрасиво как-то.
Полина спустила меня с небес на землю:
— Вить, ты хочешь, чтобы тебя возненавидели?
— Да за что?
— За твою восторженность, наивность, доброту.
Доброту же часто принимают за слабость, и пока ты не научишься держать баланс, все тебя будут обижать. В общем, чашки так и не купил...
— Когда-то вы ушли из репертуарного театра. Какие отношения с ним сейчас?
— Хожу туда как зритель, много всего смотрю. Мы с Полиной пробовали сделать свой антрепризный спектакль. Использовали тот образ дяди Вити, который мне жена придумала для передачи «Спокойной ночи, малыши!». Назывался он «Телевизионные приключения дяди Вити и его друзей». Полина же ведь и сценарии писала для «Спокойных ночей», когда я там работал. Мы вместе ушли с ТВ, но было жалко терять образ, и авторские права на дядю Витю мы не продали.
Кстати, в «Спокушках» почти пять лет я был на испытательном сроке. Из-за детской передачи часто отказывался от предложений в кино. Как-то было неудобно: днем бандита играешь, а вечером с детворой разговариваешь. Мне хотелось дистанцироваться от Кузьмича и темы спиртного, а то некоторые идиоты глумились: «Сейчас выйдет дядя Витя, достанет водку и пить начнет». Пожив, как в скиту, в детской программе, я очень соскучился по ролям.
Так вот, мы возили спектакль про дядю Витю по городам и весям. Самые замечательные гастроли были у нас в городе Баку, там сыграли шесть спектаклей. А в Петербурге мы арендовали зал в ДК Горького. Несмотря на то что спектакль нравился зрителям, долго он не просуществовал. Личных денег на рекламу у нас было немного, а чтобы пробиться — надо под кого-то «ложиться», ведь весь наш рынок поделен. Не стали этого делать. Мы с Полиной радовались, когда заработали спектаклем хоть что-то. Заплатили всем актерам, а нам самим ничего не осталось, но все равно были счастливы! Меня же столько раз кидали: исчезали администраторы с гонораром. Я так на четыре дня завис в Харькове — не на что было билет купить.
В общем, не складывается у меня сейчас с театром. Единственная антреприза, которую я довел до конца, это тот самый спектакль «Месье Амедей», на котором познакомились с Полиной. Когда мы начали играть его в Театре Ленсовета, у меня умерла мама. Слава богу, что я был загружен этой постановкой, времени жалеть себя и горевать особо не было.
К слову, у меня есть одна хитрость для того, чтобы не браться за неинтересную работу. Если мне предлагают некачественную антрепризу, я называю огромную сумму гонорара в надежде отделаться. Но порой это не помогает: бывает, мне готовы столько заплатить. Стараюсь заработать концертами, творческими встречами. Как ни крути, основной добытчик сейчас я, несу в семью копеечку. Нам непросто: два пенсионера — я и мама Полины, которая живет с нами, жена с инсультом плюс несовершеннолетний ребенок.
— Многие до сих пор воспринимают вас как выпивоху Кузьмича. Не обидно?
— А Тихонова как Штирлица, а Леонова как бандита: «Пасть порву, моргалы выколю!» Но умные-то люди знают, кто такой Тихонов, кто такой Леонов. К тому же меня прославил не Кузьмич, а короткометражка «Экскурсант» 1986 года выпуска — про Бориса с фабрики мягкой игрушки, который с плюшевыми медведями в руках попадает в компанию иностранцев. Эта была моя первая главная роль в кино. Однажды, когда уже ездил с «Особенностями национальной охоты», на вокзале в пять утра ко мне подошла женщина.
— Виктор Николаевич, спасибо вам за Бориса, — сказала она и поклонилась.
И тут молодая актриса вставила:
— А еще он играл Кузьмича...
На что женщина повернулась и раздраженно бросила:
— Я знаю, милочка!
Десять лет я ездил с концертами, и именно Борис приносил мне дивиденды. Меня узнавали, пускали без очереди, улыбались: «О, Борис! Где твои медведи?»
А кто-то любит меня за роль в «Кукушке», в других фильмах. Когда показали «Особенности...», мне на улице прохода не давали. Считаю, что я себя неправильно вел: злился, если на меня пальцем показывали или ловили, чтобы выразить восторг, у писсуара в туалете. На самом деле Кузьмичу я должен быть благодарен: в девяностые он помог мне выжить, после фильма меня стали приглашать в образе егеря Кузьмича в качестве ведущего на элитные частные мероприятия. Это хорошие деньги в семейный бюджет, и можно безболезненно отказываться от недостойных предложений.
— Я помню, и водка с Кузьмичом на этикетке продавалась. Много на этом заработали?
— Как-то году в 1995-м мне позвонил человек: «Давай сделаем водку с твоим изображением. Тогда только появилась фирма «Веда». Уже спустя какое-то время Евгений Леонов-Гладышев попросил меня поехать выступить на ликеро-водочном заводе в Кингисеппе. Руководство пообещало за это материальную помощь для пожилых актеров. Впервые завод встал: все пришли посмотреть на живую этикетку. На водке я много не заработал — они же хитрые люди, умеют составлять договоры. Зато дочка Арсения выдала: «Папа, когда ты долго не приезжаешь, я так скучаю, что плачу, если вижу в магазине водку с твоим изображением. Тетя-продавщица спрашивает, почему я реву. «Папу давно не видела», — и она мне мороженое дает бесплатно».
— Правда ли, что сценарий «Кукушки» писали втроем — вы, Рогожкин и Вилле Хаапасало?
— К сценарию я не был допущен. В 1996—1997 годах работы в Питере вообще не было. Вилле предложил: «Поехали в Финляндию». Мы трудились в багетной мастерской его отца, возили на огромных трейлерах молоко и... играли спектакль. Перевели Гоголя на финский язык, «Записки сумасшедшего». Но этого показалось мало. И я говорю: «Давай, Вилле, придумаем пьесу. Финский солдат и русский солдат прячутся от войны. Такая вот коллизия». Думали-думали, но так это все и заглохло... Через шесть лет идея всплыла. Александр Рогожкин продал сценарий фильма «Дом» Алексею Учителю. Он о Мурманском публичном доме, который открыли коммунисты для наших союзников. Продал и сидел в тоске, что картину не снимет. Мы с Вилле в тот момент пришли к нему в гости и рассказали историю про русского, финна и женщину-карелку. На что он отмахнулся: все это ерунда, однако через три дня написал сценарий «Кукушки». Правда куда бы он ни обращался, все говорили, что Бычкова и Хаапасало снимать не надо, мол, они «пьяницы из «Особенностей...». Но Рогожкин проявил недюжинное упрямство. И последним, к кому он пришел, был Сергей Сельянов с СТВ. Сельянов тоже поначалу не хотел нас брать и назвал очень смешные деньги в качестве гонорара. На что мы посмотрели удивленными глазами и... согласились. Правда запросили 0,01% от западного проката. «Да какой западный прокат?! — рассмеялся Сельянов. — Фильм пойдет только на фестивалях и только у нас». В итоге японцы купили фильм «Кукушка» за астрономическую для себя сумму, а известнейшая компания «Сони Классик» прокатывала фильм в США и была инициатором выдвижения его на «Оскар».
— Ваши коллеги, снимавшиеся в «Охоте», уходят. Какие чувства вы испытали, когда не стало Алексея Булдакова?
— Первым не стало Александра Васильева, очень светлого смешного человека, не имевшего актерского образования. Он пришел на «Ленфильм» в массовку, потом попал в групповку, потом работал в административной группе. Когда Алексей Овчаров не смог поехать в Сочи с фильмом «Барабаниада», Васильева отправили вместо него. Приз вручили Саше.
Васильев был администратором и на площадке «Охоты». С ним вышел анекдотический случай. Рогожкин попросил его отвезти макет обложки для кассеты с фильмом. Потом мы увидели, что на ней напечатано: «Автор сценария Александр Рогожкин, режиссер Александр Васильев». Так и вышла первая кассета на VHS. Мы дико возмутились. Вторая партия вышла уже с обложкой «Автор сценария и режиссер А. Рогожкин, режиссер А. Васильев». Так и осталось на всем тираже, но Саше это простили. Он был незаменимым человеком. Пришел на студию и растворился в кино. Делал все! Не покупал себе дорогих вещей, и не потому что не было денег, а потому что он старался всем помочь, все идеально организовать, а это затраты. Я видел Сашу за полгода до его смерти, он сгорел от рака. Прощание было на «Ленфильме», я пришел домой, собрался помянуть коллегу и тут же узнал, что умер Леша Булдаков. Никто из наших не смог, и я поехал на похороны один. И вот когда его поминали, выпивали, у меня вдруг как отрезало: не хочу алкоголя вообще. Сейчас я даже пиво не пью. Наверное, все эти события были подготовкой к болезни Полины. Когда узнал про несчастье, все мои коллеги на премьере «Жуков» выпивали, а я пил только кофе. Поезд был ночной, я ехал и пил воду. Потом помчался в больницу и начал ездить туда каждый день. Если бы я выпивал, то не справился бы с нагрузкой и ничего не смог.
— Вы же однажды чуть не умерли из-за алкоголя?
— В 1995 году, когда фильм «Особенности национальной охоты» получил главные призы на «Кинотавре», ко мне в течение трех месяцев подходили люди. Среди мрака девяностых появились надежда, свет. Обнимали, поздравляли, и естественно, были возлияния. На «Ленфильме» тогда в ходу была лимонная водка: ядреная — ужас! И этой водкой все чокались, и с каждым надо было выпить, я понимал, что людям нужен кусочек моей удачи, все хотят подержаться за меня, погладить. В общем, в разгар всей этой гонки у меня заболел желудок. Я сказал: ребята, все, я домой. Три дня сидел в квартире, мне было плохо. Встал попить воды, меня стошнило, и я выплюнул на пол кусок печени. По крайней мере, я так подумал. С трудом набрал номер друга, пошел ему открывать — упал. Друг вызвал скорую. Оказалось, что меня рвало не печенью, а была дырка в желудке и три дня там скапливалась кровь, этот сгусток я и выплюнул. Фельдшер, увидев такую картину, закричал, что я умираю. Но в больнице, слава богу, попался врач, который видел Кузьмича, и он решил, что меня не надо резать. Лечили в реанимации новым лекарством. Долго приходил в себя, ел только кашку, но постепенно окреп, захотелось жить. Я стал себя беречь, не доходить до крайностей. С появлением Полины делать это стало проще. Она ездила со мной, и когда все уходили в безграничное веселье, соблюдал рамки приличия — я же был с дамой, которую люблю. Мне кажется, Леша Булдаков так рано ушел из-за того, что был на Байкале один. Некому было его покормить, присмотреть.
— А как вы вообще попали в «Особенности национальной охоты»?
— Я познакомился с Рогожкиным на съемках телефильма «Ради нескольких строчек». Там же — с Володей Ереминым и Лешей Булдаковым, с которыми потом дружил и работал, с Антоном Адасинским — талантливейшим танцором и хореографом и еще с кучей ребят с «Ленфильма». Рогожкин поставил мне задачу: нужно сыграть злое лицо войны. Я прочитал сценарий, где в конце фильма у меня была лишь одна сцена со словами. Мальчишка-фриц говорит: «Дайте мне, пожалуйста, одну сигарету». Я дико удивился:
— А как же я сыграю злое лицо войны?!
На что Рогожкин ответил:
— Марлон Брандо в «Апокалипсисе сегодня» сыграл же!
— Но он там шею парафинил!
— Парафина нет, — отрезал Рогожкин.
Я снялся в картине, прошло время, в 1994 году услышал на «Ленфильме», что Рогожкин написал новый сценарий, где для меня была роль егеря Кузьмича.
— Что, опять практически без слов? — расстроился я.
— Нет, слова есть, — успокоил Рогожкин.
В итоге Кузьмич есть во всех фильмах-продолжениях.
На «Ленфильм» я тогда ходил не «лицом светить», а кино смотреть. В директорском зале много всего показывали — дублированного и нет. Я в зал не входил, стоял с другой стороны, где проекторы. Девушки, крутившие кино, меня туда пускали. Порой на меня даже ориентировались киномеханики: «Смотри, как Витька зашевелился, наверное, интересное кино, надо будет глянуть...»
Кино я любил больше всего на свете. Помню, режиссер Виктор Соколов снимал фильм про блокаду Ленинграда. Я играл предателя, который запускает сигнальную ракету для немцев. Нас вывезли с «Ленфильма», где я благополучно оставил и деньги, и одежду. Средств на такси не было, а идти с набережной Фонтанки на Петроградку неловко: на мне грязная фуфайка. И весь день — с восьми утра до одиннадцати вечера — я смотрел съемки фильма: как стреляли, как бегали, как горело и как работали каскадеры. Мне не надоело. Когда подошел автобус и я погрузился в него, меня увидел Соколов.
— А ты что, до сих пор здесь?
— Да, я смотрел все.
— Зачем?
— Мне очень нравятся фильмы и как кино снимают.
Это было чистой правдой. В детстве я прогуливал школу, чтобы целый день смотреть в кинотеатре старые картины из коллекции «Госфильмофонда». Каждый фильм досматривал до конца. И вот — последний сеанс. Выхожу без копейки денег, транспорт уже не работает, и я пешком добираюсь домой часа полтора, а то и два. Мама знала, что я ничем плохим не занимаюсь, и не ругала меня. Когда у нас ремонтировали кинотеатр, можно было проскочить без билета, я пошел на «Спартака». Сначала неделю показывали первую серию, потом — вторую. Я досмотрелся до того, что ночью стал разговаривать. Мама испугалась и повела меня к врачу.
— Кино, говорят, смотришь? — стал расспрашивать доктор.
— Смотрю.
— А сколько в день?
— Да сеансов десять.
— Что?!
Повисла пауза. В общем, крыша уехала полностью.
Или так было. Мы идем из школы, пацаны в пионерских галстуках, стоит ЗИЛ — привезли пиво. Привезли, а разгружать некому. И я такой:
— Тетенька, а если мы разгрузим, пустите на фильм Куросавы?
— Пущу.
Так мы посмотрели «Гений дзюдо». Когда репетицию в театре отменяли, я тоже шел в кино. Однажды оказался в зале кинотеатра «Титан», где сидели всего четыре человека. Это был фильм «Дона Флор и два ее мужа». Потом я отыграл спектакль, выхожу, а у кинотеатра огромная очередь. Зрители расхватали билеты на несколько дней вперед.
Или я поехал на физкультуру и вдруг узнал, что в кинотеатре сейчас покажут фильм «Сталкер» Андрея Тарковского. Всего один сеанс в «Балтике». Конечно же, бегу туда. Как прошел — сам не помню, и ребят с курса сагитировал, будучи старостой. На четвертом курсе, когда уже и учиться-то никто не хотел, я постоянно покупал билеты на хорошие фильмы. На всех. На свои деньги покупал книги и дарил — чтобы прочитали.
Но вернемся к Рогожкину. К фильму «Операция «С Новым годом!» он написал роль «неизлечимо больного» Саше Половцеву, которого хорошо знал и видел на экране. Но сценарий попал в руки Сергея Маковецкого, и тот загорелся: «Хочу эту роль!» А бизнесмен, которого Сергей должен был играть, повис в воздухе. Тут появился Леня Ярмольник и взял эту роль на себя. Он с таким удовольствием приезжал на съемки! В Москве ведь тогда ничего подобного не было. Леня искренне полюбил «Ленфильм», и Германа потом обаял, и снялся в «Трудно быть богом» вместо Саши Лыкова.
У нас в кадре стояли бесконечные бутылки водки и вина — это продюсеры нашли спонсоров. Генерал Булдаков превратился в генерала Иволгина, потому что прототипом его был генерал Лебедь. А потом на площадке появился Андрей Краско. Всю жизнь он считал, что должен был сыграть Кузьмича, но Андрей ушел в армию и роль поэтому отдали мне. Это неправда. Кузьмича Рогожкин изначально писал на меня. Рогожкин очень любил Андрея, не смог ему отказать и сочинил санитара Эпштейна. Это практически «брат Кузьмича», и если бы Андрея не накрыла русская питейная болезнь, хорошая роль, да еще и с шимпанзе, стала бы выдающейся...
Кстати, съемки сцен Андрея происходили в настоящей больнице. Нам выделили целое крыло с отделением реанимации, и когда мимо нас возили умирающих людей в дальнюю реанимационную, они поневоле слышали игру актеров, их смех. Смертность в том отделении снизилась на восемьдесят процентов. А еще мы снимали в «заразном» отделении, где люди лежат с гепатитом. Главврач испугалась: «Вы куда? Вы все заболеете». Но не заболел ни один человек. Есть поговорка, напрямую относящаяся к Рогожкину: «Желающего Бог ведет, а нежелающего тащит». Нас он вел за руку.
Помню, позднее в «Кукушке» надо было снять снег, костюмы пошиты зимние. И снег выпал, хотя местные говорили: «Такого у нас не бывает». Даже на самых сложных съемках у Рогожкина никто не покалечился и не погиб. Ему всегда везло. После самоубийства жены Юли он засел дома настоящим отшельником. Неоднократно пытались с Полиной вытащить его из самовольного заточения, но пока тщетно...
С Вилле Хаапасало нас познакомил тоже Рогожкин. Мы практически не расставались все съемки. Есть такая песня детская: «И смешинки, и слезинки пополам...» Это про нас. Но в какой-то момент я понял: у него совсем другая психология. Помню, идем после спектакля в Финляндии, оба жутко голодные. Вилле покупает себе картошку и ест, а я стою как дурак.
— Вилле, а я?
— А ты что, тоже хочешь?
Такие вещи время от времени всплывали. Как выяснилось, разнились мы и в вопросах денег, и в принципах. Я считал и считаю, что если любишь — не надо изменять, а если «чистый» — не общайся с наркоманами и алкоголиками. Думал, что он тоже так считает, а он вдруг стал изменять всем этим принципам.
Потом я увидел, что он не очень щепетилен в денежных вопросах. Ну если концы с концами не сходятся — ты приди, поговори! Не надо «химичить». Полина про это сказала:
— Вить, ну что ты страдаешь? Пойми, он же был таким всегда.
— Как всегда?
— Ты в нем любил свои фантазии и вкладывал в Вилле то, чего не было.
Наверное, так. Человек знал еще накануне, что мы не получим Гран-при за «Кукушку», но до последнего изображал неведение. Но если ты друг, не молчи, скажи! Потом вдруг у него вторая семья образовалась: одна в Финляндии, другая в Москве. У нас был с ним обо всем этом разговор. На какой-то фестиваль мы приехали и получали премию за «Кукушку».
Я очень много вкладывал в нашу дружбу. И когда она разладилась, сильно переживал. Но что случилось — то случилось. Я не один, у меня есть Полина, которую я люблю, есть сын, которого я боготворю, есть теща, к которой я отношусь с уважением. Актер — зависимая профессия, по большому счету в ней нет друзей.
— Какие у Полины успехи в реабилитации?
— У нее левая нога и левая рука пока плохо работают. Куска черепа нет. Снимают кусочек для нормализации внутричерепного давления, потом ставят заплатку, из-за коронавируса долго не можем поставить... Она потеряла много крови, поэтому у нас такое долгое восстановление. К жене регулярно ходит массажист, она тренируется и уже самостоятельно стоит и немного ходит с тростью. Но это все не так быстро, как хотелось бы.
Теперь я могу себе позволить с женой поругаться. Изображаю больше, конечно, чтобы она себя не чувствовала ущербной. Я неосознанно не допускаю мысли, что она инвалид. И Полину убеждаю, что она обычный человек. Конечно, у нее иногда сдают нервы, я принимаю и это настроение. И если раньше после ссоры мог дуться день-два, то сейчас через минуту прошу прощения. Когда любишь, неважно, кто прав, кто виноват. Человека всегда нужно тащить и поддерживать.
Понемногу Полина учится ходить. Но делать два дела — например кричать на меня и идти — пока не может. На днях упала пару раз: правда не так больно ударилась, но мы испугались. Рука у нее начинает расслабляться от спастики. К ней ходит хороший специалист, они работают. Мы ездим на площадку, где есть поручни типа балетного станка. На реабилитации после больницы она делала то же. Полина пишет, читает, смотрит фильмы и пытается продать наши тематические программы. Она их много сочинила и срежиссировала. Как только очнулась от операции, продала две дорогие программы, тем самым обеспечила себе комфортное пребывание в больнице и платную реабилитацию. Горжусь своим арт-директором. Занялась фотографиями, аппетит хороший, мы гуляем, ходим в театры, на выставки, в гости, из-за пандемии лишь немного сбавили обороты
— Судя по тому, что вы рассказываете, «кусачести» и цинизма с возрастом вы не приобрели. Почему?
— Актер — профессия циничная, и тебя окружают люди, которые подталкивают к цинизму разными способами: и хваля, и унижая. Быть в ней наивным человеком можно только при внутренней трепетности. Но ведь актер должен оставаться ребенком и открытым человеком. Иначе как он будет играть? Во мне это есть — я как оголенный нерв, бери и коли меня. Но с другой стороны — я могу постоять за себя. В армии чуть не убил парня, который обозвал мою маму «маткой-орденоноской». А вообще, такое «некусачее» состояние мне нравится и я хочу в нем оставаться, хотя Полина надо мной порою подшучивает.
Я не могу изменить себе. Скажем, если в компании дурно говорят о человеке, которого я люблю и уважаю, молчать не буду. Скажу: «Мне это неинтересно. Если не хотите, чтобы я ушел, прекращайте». Вот, казалось бы, что мне Алла Пугачева? Где я и где она... Но я ее знаю, она мне на «Золотом граммофоне» награду вручала и даже поцеловала. Пусть только попробует кто-нибудь плохо о ней отозваться! Изменить себе очень легко — потом трудно найти гармонию с собой. Я тоже могу стать циничным, но тогда это буду вовсе не я.
Возраст — понятие относительное. Снимали недавно второй сезон сериала «Жуки», я был окружен молодыми ребятами, и все ко мне по отчеству обращаются: Виктор Николаевич, а я не чувствую себя Виктором Николаевичем. Книгу Николая Караченцова «Корабль плывет» недавно читал. «Мне шестьдесят три, но это еще не все...» — написал он.
Возраст — это когда у человека наступает остановка в развитии, а я двигаюсь вперед, узнаю новое. На съемках «Жуков» купил двухтомник стихов Варлама Шаламова. Оказывается, он считал себя поэтом и обижался, что знают его только по «Колымским рассказам». Я читал в гостинице, и там такие стихи хорошие, что стал невольно им подражать. Полине эсэмэс в стихах отправлял, жена удивлялась. Так что я молодой человек старой эпохи. Это определение покажется кому-то странным, но мне оно очень подходит.
Подпишись на наш канал в Telegram