Еще в студенческие годы цыганка напророчила Ромашину три брака и троих детей — двух девочек и сына. А еще — что он умрет в преклонном возрасте. Она ошиблась только в одном: женился Толя не три, а четыре раза, правда дважды на одной и той же женщине. И этой женщиной была я...
Нас с Ромашиным давно разбросало по разным странам. Я жила с нашей дочкой Машей и внуком Петей в Мадриде, Толя с молодой женой Юлей и сыном Димой в Москве. В последнее лето его жизни мы позвонили Толе. Вначале поговорила я, потом Маша, в конце дали «слово» совсем маленькому Петьке, он лепетал деду что-то нечленораздельное. Толька радостно закричал в трубку: «Ребята, на мой день рождения со бираю всех моих девчонок и Димку!»
Через полгода, первого января, ему исполнилось бы семьдесят. Но восьмого августа позвонила Юля и рыдая сказала, что Толя трагически погиб на даче, срубая дерево. Это был шок. Так нелепо умереть в расцвете сил...
В Москву на похороны полетела Маня. Там эту худенькую, убитую горем девушку в черном костюме остановили на паспортном контроле — в документах не хватало какой-то бумажки. Она кричала, задыхаясь от слез: «Это мой папа! Это мой папа!» И ее, слава богу, пропустили.
Однако начну свою историю с самого начала. Папа мой, Педро Матео Мерино, был командиром 35-й интердивизии в Испании, учился в Москве в Академии Фрунзе. А мама там работала. Когда началась война, академию эвакуировали в Ташкент, в этом городе я и появилась на свет в 1943 году. Ни кроватки, ни коляски было не достать, поэтому родители выдвинули ящик письменного стола и положили туда недоношенную малютку как в люльку.
После войны нам дали жилье на Ленинском проспекте в Москве, в мемориальном доме под номером двадцать пять. В нашей трехкомнатной квартире жили испанцы со своими семьями. В огромной круг лой прихожей мы с подружкой гоняли на велосипедах.
Под нами, в точно такой же квартире, жили Большаковы. Они только что вернулись из США, где глава семьи служил военным атташе. Няня их сына Марфуша ходила в му тоновой шубе, а за Большаковым-старшим приезжала представительская машина. Двумя этажами ниже жила актриса Татьяна Окуневская. Когда та выходила из подъезда, все девчонки во дворе обмирали — она была одета как голливудская звезда. Никогда не забуду ее длинное кожаное пальто в талию! А в соседнем подъезде была квартира Михаила Федоровича Астангова. Однажды огромный черный пес лауреата Сталинской премии свалил меня в сугроб, и его жена приходила к моей бабушке извиняться. Помню, как-то к нему приехала красавица Целиковская и они вместе отправились куда-то давать концерт.
Вскоре мы переехали в дом напротив под номером двенадцать. С нашим двором граничила Академия наук. Девочки обрывали у академиков сирень, а мальчишки, стоя вдоль забора, по рублику ее продавали.
Когда из соседнего подъезда выходил Игорешка Кио, все его тут же окружали. Кио-старший с женой уезжали на машине, а Игорешка дурил нам головы, показывая фокусы.
Вечерами мы, поднявшись на чердак, смотрели фильмы, которые крутили напротив — в летнем Зеленом кинотеатре. А когда утром всей бандой шли в школу, по дороге часто встречали Карандаша со своей собачкой. Забавно, но он с нами, детьми, был одного роста.
Вся мебель в нашей квартире была казенной, простенькой. Только папин письменный стол был дубовым, покрытым зеленым сукном. Мои родители были просто нищими. Ромашин в этом очень похож на папу: тот никогда ничего не умел выбивать. Если бы не мама, настоящий генерал в юбке, не знаю, что бы с нами было.
Папу часто отправляли куда-то далеко с секретным заданием. От него приходили открыточки без обратного адреса, даже почтовая марка была замазана. Однажды за нами заехала машина и нас с мамой отвезли в аэропорт. Самолет крошечный, пассажиров мало. Никто не знал, куда мы летим. На аэродроме нас никто не встретил. Но надо было знать мою мать! Носясь по аэропорту, она вдруг услышала русскую речь. Вцепилась в этого человека мертвой хваткой и сказала:
— Я вас не отпущу! Меня должен был встречать мой муж. Где я нахожусь?
— В Югославии...
В этот момент рядом с нами с диким скрежетом затормозили три черные машины. Из одной выскочил папа и с криком «Катенька, Риточка!» бросился нас обнимать. Отец, как я сейчас понимаю, работал с лидером Югославии. Помню, как на параде в честь Победы я сидела на коленях у Броз Тито. А когда Сталин и Тито рассорились, мы спустя какое-то время, пожив в Чехословакии, вернулись в Москву.
Я оканчивала первый курс ВГИКа, когда отца отправили на Кубу. Они вместе с главнокомандующим кубинской армией Раулем Кастро открыли военную школу под Гаваной. Взяв академический отпуск, на целый год уехала к родителям. Мне выдали в аэропорту Кубы документы, где было написано «Маргарита Марсиас».
Какое-то время мы с мамой жили в гостинице, но однажды приехал молодой человек и крутя на пальце связку ключей, сказал: «Поедем выбирать дом». Мы оказались в фешенебельном районе, где когда-то жили американцы. Все виллы стояли пустыми, только шкафы были набиты невероятными вечерними платьями, туфлями, сумочками и боа с перьями.
Я сказала:
— Мигель, все это надо отдать в театр.
— Да не буду я возиться с этим тряпьем! Мне поручили дом тебе выбрать. Такой устраивает? — а это был огромный домина.
— Мама сказала — только маленький. Убираться она не будет.
— А кто тебе сказал, что ей придется это делать?
В итоге мы нашли очаровательный домик.
В один прекрасный день в столовке для наших коттеджей за соседним столиком вижу русскоязычную компанию. Евтушенко, Калатозов и Урусевский прилетели в Гавану снимать фильм «Я — Куба». Слышу краем уха, как они нас обсуждают: «Хорошенькие блондинки. Откуда, интересно? Немки, наверное». Мы с мамой решили сохранить интригу и промолчали.
Вечером плаваю, как всегда, в бассейне. Вдруг появляется Евтушенко в малиновых плавках и начинает со мной говорить по-английски. «Вы знаете, вообще-то я по-русски могу», — отвечаю. От неожиданности он чуть в бассейн не свалился! Потом быстро пришел в себя и весь вечер читал мне свои стихи...
Вскоре мама уехала к папе в военный городок, а ко мне приставили охранника, который возил меня на джипе. У здоровенного детины на боку висел пистолет — мало ли что. Во-первых, я не говорила по-испански, а во-вторых, на улице мне вслед кричали: «Американо! Американо!»
Я очень скучала по Москве, ВГИКу, так что надо ли говорить, как обрадовалась, услышав, что на Кубу приехал Сергей Герасимов снимать «Люди и звери». Сергей Аполлинариевич же меня во ВГИК принимал! Разве могла я пропустить встречу со своими коллегами?
Съемочная группа остановилась в бывшей американской гостинице «Ривьера» с бассейном на берегу моря. Захожу в вестибюль, вдруг навстречу Ким Арташесович, мой декан из ВГИКа:
— А т-т-ты з-з-здесь?
— К-а-ак? И в-вы з-здесь? — от неожиданности даже оба заикаться начали.
В доме советского посла был дан прием в честь приезда кинематографистов. На нем присутствовало все высшее кубинское руководство: Фидель и Рауль Кастро, Че Гевара. Фиделю Кастро торжественно вручили Ленинскую премию.
Я снялась в фильме «Люди и звери» в эпизоде. Потом, уже вернувшись в Москву, побежала смотреть картину в кинотеатр и страшно расстроилась — сцену со мной вырезали. Как-то спросила об этом Герасимова, он ответил: «Разве может гостья быть одета лучше, чем хозяйка дома?»
Мне всегда, кстати, в кино не везло. Кто-то сказал, что меня разыскивал Станислав Ростоцкий, хотел предложить роль в картине «На семи ветрах». Ассистентки с ног сбились, пока выяснили, что я на Кубе.
Мой профессиональный дебют случился позже, когда я вернулась в Москву. Нас с Олежкой Видовым, моим однокурсником, пригласили сняться в эпизоде в фильме «Я шагаю по Москве». Я иду под дождем, а Видов едет рядом на велосипеде и держит надо мной зонтик. В этой сцене, как оказалось, снимались три девушки. Сам режиссер шутил на эту тему: мол, в эпизоде были заняты «две блондинки и одна журналистка». Вначале была одна светловолосая красавица, но на второй день она не явилась, и ассистентка бросилась искать замену во ВГИК. Нас долго поливали «дождем» на Ленинском проспекте. Мама, благо жили рядом, пришла на съемки с термосом с кофе. Решила угостить Данелию. «С удовольствием!» — сказал режиссер. Хлебнул и чуть не поперхнулся — оказывается, мама щедро плеснула в кофе кубинского рома. Сняли крупный план, но тут начались экзамены и о съемках пришлось забыть. В итоге в кадр попали босые ноги журналистки, которая пришла брать интервью у режиссера...
Однажды звонят из 9-го управления: «Маргарита Петровна, зайдите к нам за паспортом». В огромном кабинете за столом сидел улыбчивый молодой человек. Спросил меня:
— Как настроение?
— Я так рада, что первого сентября снова пойду в институт!
В кабинете повисла пауза.
— Маргарита Петровна, мы тут с товарищами посоветовались и решили: язык вы уже знаете, почему бы вам не вернуться на Кубу и не поработать там?
Хотя мне только исполнилось девятнадцать, я все сразу поняла и ответила:
— Я не смогу без ВГИКа, сойду с ума! — и у меня градом полились слезы, вполне по-актерски.
— Хорошо, хорошо... — испугался этот товарищ.
Одним словом, в итоге благодаря отцу мне выдали советский паспорт.
Была очень рада возвращению в родные стены ВГИКа после академки. Все заметили, как я изменилась. Заряженная солнцем, худая, очень загорелая, я удивляла своими открытыми кубинскими платьями, огромными каблуками и выгоревшими на солнце белыми волосами. Как-то меня вызвал декан на разговор.
— Рит, скажи, ты из этих платьев выросла немножко? — деликатно спросил он.
— Ким Арташесович, да нет у меня других! На Кубе так носят.
— Но, может быть, как-нибудь юбочку расширить?
На курсе я была самой богатой — получала в Красном Кресте девяносто рублей за папу. Мои однокурсники в этот день собирались на пир во вгиковской столовке. «Теть Марусь, — просили они повариху, — нам пива!» Заставляли большой стол бутылками и ждали, довольные, когда придет Ритка и за всех заплатит. Сердобольная соседка вечером говорила мне: «Тридцатку гони! Буду каждый день тебе по рублю выдавать, а то все растратишь». У меня в холодильнике стояла одинокая банка ветчины — вот и все питание будущей актрисы...
Мне так хотелось наверстать упущенное! Я в упоении репетировала, бегала на занятия, ходила в театр. Однажды Володя Граве, мой приятель, пригласил на премьеру фильма «Оптимистическая трагедия», где он играл какого-то анархиста. На банкете я подбежала к актрисе Маргарите Володиной за автографом. «А можно, и я вам что-нибудь напишу?» — раздался голос за спиной. Оборачиваюсь, а это сам Вячеслав Тихонов! И он набросал мне на буклете фильма: «Молодой, красивой и талантливой Маргарите...»
В Тихонова были влюблены все девчонки курса. Да что курса — всей страны! Кумир девичьих грез, как оказалось, жил недалеко от меня. Он снимал комнату у одного испанца в двухкомнатной квартире. Через знакомых испанцев я нашла его телефон. Как-то, набравшись храбрости, звоню:
— Здравствуйте, Вячеслав Васильевич!
— Кто это?
— Молодая, красивая и талантливая...
— А кто вам это сказал?
— Вы!
— И что вы хотите?
— Прийти в гости. Вы живете в двух минутах ходьбы от меня.
Он так обалдел от моей наглости, что не бросил трубку. Сказал только:
— Рита, меня дома не будет, я буду лежать во дворе под «москвичом».
Мчусь туда. И действительно, звезда экрана в тренировочном костюмчике лежит под стареньким «москвичом» и что-то чинит. Выглядывает, а рядом с его машиной стоит девушка на высоких каблуках и звенит браслетами.
— Ну что, новогодняя елка, делать будем? — улыбнулся он.
— Починили? Ну, тогда пошли к вам в гости.
Комната поражала своей холостяцкой аскетичностью. Они с Мордюковой уже разошлись. Тихонов достал из холодильника водочку, на круглом столике у дивана лежали фото из киноэпопеи «Война и мир». Я с восхищением их рассматривала, а потом попросила: «Можно одну на память?» И окончательно обнаглев, сгребла в сумку целую пачку фотографий красавца Болконского!
С тех пор я стала частой гостьей в его комнатке. Он был для меня небожителем. Забегая вперед, скажу, что у нас с Тихоновым отношений не было. Я его обожала как актера и человека. Он был таким мягким, таким добрым! Вячеслав Васильевич быстро ко мне привык, я его успокаивала своей болтовней. Он был очень одинок.
Периодически ему звонила:
— Можно прийти?
— У меня сегодня футбол, имей в виду.
Я накрывала стол, наливала водочку, Тихонов кричал, болея у телевизора.
Однажды пришла, взяв с собой страстно влюбленную в него подружку. Он так разозлился! Сказал: «Не смей никого приводить. Я себе сам найду простую русскую женщину!»
Спустя годы мы встретились на съемках у Марка Захарова, я работала на фильме «Убить дракона» ассистенткой режиссера. Вячеслав Васильевич был уже совсем стареньким. Долго-долго на меня смотрел, тут кто-то сказал:
— Это наша Маргарита Петровна.
— Знаю... — ответил он и улыбнулся.
Прошло время, опять звонит Володька Граве. «Я хочу тебя познакомить с одним человеком», — говорит таинственно. Этим человеком был Иван Переверзев. Вот с ним у нас был серьезный роман.
Вскоре Иван перебрался ко мне из гостиницы, где тогда обитал. Я жила одна, папа с мамой были на Кубе. Страшно говорить, но он ушел ко мне от беременной Аллы Ларионовой. Я ничего не знала об этом, клянусь! История получилась ужасная, но Алла быстро вышла замуж за Николая Рыбникова.
Как-то Переверзев пригласил меня поехать с ним в качестве партнерши с концертами. В программе «Товарищ кино» на стадионах выступали звезды советского экрана. Мы с Иваном разыгрывали сценку из его фильма, за выступления мне даже деньги платили. Вскоре из-за меня у него начались неприятности. Актриса, партнерша Ивана по фильму, которая в «Знакомьтесь, Балуев!» играла с Переверзевым именно эту сцену, так разобиделась, что пошла к Фурцевой жаловаться. Но заступничество министра культуры не помогло, Иван прямо сказал бывшей партнерше при встрече: «Что бы ты ни делала, ничего не изменится. Могу вообще никуда не ездить».
Переверзев прожил у меня год, пока я не объявила, что нам надо расстаться. Разрыв был трудным. Он приходил за вещами, хотел вернуться, но я сказала: «Нет! Давай не будем...» От Ивана с ума сходили все женщины СССР. Мужик был сумасшедший, талант потрясающий! Красивый, большой и очень хороший человек, при мне не пил. И тем не менее я была непреклонна.
Думаю, сказалась большая разница в возрасте — он был лет на тридцать старше. Энергия молодости в ту пору меня буквально захлестывала. Спустя годы я слышала, что Переверзев женился в Одессе на молодой ассистентке Славы Говорухина. Однажды мы случайно встретились в одной компании: я с Толей Ромашиным и Иван с молодой женой. И Толька с Переверзевым подрались из-за меня. Иван был очень несдержан, все время задирал Ромашина, мне пришлось быстро увести Толю домой...
Мне было чуть больше двадцати. В моей короткой жизни уже произошло много невероятно интересных событий и встреч с замечательными людьми. Я всех искренне любила, кого-то боготворила за талант, кого-то уважала, кем-то восхищалась. Низкий всем поклон от всего сердца...
Правда, было у меня два безумных греха. Первый — то, что я не родила второго ребенка Ромашину, он должен был появиться на свет сразу же после Машки. А второй мой грех — рассказала Васе Шукшину про измену его Лидочки.
Чащина, тогда Александрова, была моей однокурсницей по ВГИКу. Они с Васей снимали у бабушки угол, спали за ситцевой занавеской. Однажды Лидочка решила нас познакомить. Я пришла к ним в гости нарядная как елка. На мне было мохеровое платье цвета давленой вишни и точно такого же оттенка туфельки на каблучке. Все это мне прислали родственники из Испании. У Васи брови на лоб полезли — что, мол, за заморское чудо-юдо?
— Это моя подруга, — представила меня Лида.
— Да? Сейчас проверим!
Вася налил мне полный граненый стакан водки. Я решительно взяла его и маленькими глоточками приговорила двести грамм. Шукшин был впечатлен:
— Да-а-а! Хорошая у тебя, Лида, подруга. Настоящая.
В это время мы с мамой собирались улетать к папе на Кубу, и я предложила Васе с Лидой переехать в нашу квартиру на Ленинском проспекте. Они жили у нас около года. А в это время на Кубу прилетел один знакомый и похвастался мне, что встречался с Лидой.
Через год я вернулась в Москву. Вася пришел с тремя бутылками портвейна забрать свои рукописи. Мы надрались, и я ему зачем-то сказала про Лиду. До сих пор не могу себе этого простить — вдруг она была не виновата?
На прощание Вася написал мне потрясающее письмо. Там были такие замечательные слова: «Рита, у тебя даже боль красивая. Не переживай, девчонка, все у тебя будет замечательно!» Жаль, что Ромашин спустя годы его порвал.
Он меня все время ревновал — и к прошлому, и к настоящему. А из-за чего мы с ним два раза разводились?..
Мы с Толей не могли не встретиться, это должно было случиться. Судьба, как говорится, по следу шла за нами. Когда мы с Ромашиным познакомились, я училась на последнем курсе ВГИКа.
Все произошло внезапно. Как-то с друзьями решили отправиться в ВТО. Была зима, тем не менее я пришла в открытом платье: по кубинской моде спина полностью обнажена, а сборки ниже талии подчеркивали попу. Сидим за столиком, вдруг появляется моя однокурсница Танька — та самая, которую я неудачно водила знакомить с Тихоновым. В какой-то момент чувствую на спине чей-то взгляд. Оборачиваюсь и встречаюсь глазами со светловолосым мужчиной.
— Слушай, — говорит Таня, — видишь тех ребят за столиком? Они из Театра Маяковского, один из них буквально пожирает тебя глазами.
— Да это он на мою спину пялится.
Позже Толя перехватил Таню у туалета:
— Нельзя ли с вашей подругой познакомиться?
— Попробуем...
Таня еле уговорила меня пойти «попудрить носик». Стою в узком коридорчике, а там меня уже ждет Толя:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
Хотя он уже снимался в кино, я его не узнала. Толя стал мне рассказывать о съемках, ролях в театре.
— Знаете, вы очень сильно о себе воображаете, — довольно резко оборвала я его и пошла к своему столику.
Вскоре мы уехали домой. Ромашин благородно дал мне выспаться и позвонил днем.
— Простите, вы кто? — спросила я спросонья.
— Это Толя... Мы с вами в ВТО познакомились, помните?
Я сослалась на плохое самочувствие и быстро повесила трубку. Звоню Тане.
— Это ты дала мой телефон?
— Так получилось, я забыла тебе сказать...
— А по морде не хочешь получить?
Ромашин позвонил раз, другой, пока не понял, что девушка идти на свидание не собирается. И тогда он пригласил меня на спектакль «Мамаша Кураж и ее дети» — ему очень хотелось показать себя в танце, похвастаться, что он не просто драматический артист, но и необыкновенно хорошо двигается.
Я сидела под зеркалом на служебном входе и ждала Ромашина. Мимо меня по коридору продефилировали все знаменитости «Маяковки»: Саша Лазарев, Женя Лазарев, Армен Джигарханян. Я заметила, как они меня тайком рассматривают.
Смотрины прошли успешно, а события развивались стремительно. Вскоре Ромашин пришел ко мне и совершенно нахально остался — так же, как нахально появился в моей жизни. Я и охнуть не успела.
Это было перед Новым годом. Помню, проводили мы с ним старый Новый год, и он поехал домой к семье встречать новый. Но кто мог быстро добраться в такой день с Ленинского проспекта в центр Москвы? Короче, Толя не успел. Разразился скандал. Дома его ждали маленькая дочка Таня и жена Галя — они поженились с Толей еще в студенческие годы.
Я никогда не требовала от него жениться на мне, он сам все решил очень быстро. Его уход из семьи стал для меня полным сюрпризом. В один прекрасный день Ромашин, ничего не объясняя, посадил меня в машину и привез в какой-то двор. Он поднялся наверх, потом быстро вышел с вещами. За ним выбежала женщина, увидела меня в машине и закричала:
— Я хочу с ней поговорить!
От ужаса у меня все сжалось внутри.
Толя сказал:
— НЕТ! — сел за руль, бросил: — Все, уезжаем, — и рванул с места.
Можно сказать, что он пришел ко мне жить с одним чемоданом: взял из дома шеститомник Бертольта Брехта, два свитера, костюм и пальто.
Мы жили не расписываясь больше года. Как-то Толя отвез меня в женскую консультацию к врачу с каким-то недомоганием. А я, честно говоря, еще до нашей встречи сделала аборт и безумно боялась, что у меня никогда не будет детей. Когда врач объявил, что я беременна, вылетела из женской консультации как на крыльях.
Ромашин спросил: «Все в порядке? Ну и хорошо».
Он ничего даже не понял. Только когда мы уже сели в метро, я не выдержала и бросилась ему на шею:
— У нас будет ребенок!
От неожиданности он растерялся:
— А? Что? Какой ребенок?!
В это время папа приехал с кубинской делегацией в Москву. Они жили в доме приемов на Мосфильмовской. Рауль Кастро папу от себя не отпускал, сказал ему:
— Будешь моим переводчиком.
— Могу я хоть дочь проведать?
— А что ты нас не приглашаешь к Маргарите?
— Неудобно как-то, она беременна...
— Замечательно! У нас есть для нее подарок.
И нам передали презент от Рауля с женой — огромные глиняные кружки.
Папа с Толей в честь знакомства надрались и быстро нашли общий язык. А вот моя мама Ромашина категорически не приняла, почему-то сразу невзлюбила зятя. Вскоре папа улетел с Раулем на Кубу, а она осталась в квартире, сказав Толе: «До свидания. Я вас здесь видеть не хочу». Повезло, что наш друг Вилечка Горемыкин, оператор на ТВ, купил квартиру над магазином «Людмила» и временно туда нас поселил. Они с женой, актрисой Леной Козельковой, жили на даче.
За Ромашина вступился папа — приказал маме замолчать и детей не трогать, а вскоре забрал ее с собой на Кубу. И что было потом? Они стали самыми близкими друзьями! Мама буквально влюбилась в Толю. Когда мы с Машей напомнили о ее словах, она не поверила: «Я могла такое сказать Толе? Выдумки! Да вы обе и мизинца его не стоите!»
Когда Толя ушел из семьи, Галя тут же разослала исполнительные листы в театр, по всем киностудиям страны и на радио. У меня бы мозгов на это не хватило! Со всех его подработок высчитывались алименты.
Я старалась наладить отношения с его дочкой, посылала его к ней, говорила: «Толечка, надо сходить к Танечке». Она была совершенно очаровательным ребенком, у меня до сих пор хранятся ее фотографии. На выпускной вечер мама с Кубы привезла Тане туфельки и материал на платье. Мы все время общались,Таня ездила с нами на Новый год в Серебряный Бор, к папе на пятидесятилетний юбилей приходила...
Несмотря на беременность, я продолжала ходить на лекции. Это был последний курс, пропускать занятия было нельзя. Однажды поднимаюсь по мраморной лестнице, а однокурсница Олечка кричит мне сверху: «Умоляю, останови Семку, он сейчас его убьет!» Мимо меня вниз промчались двое: однокурсник Сема гнался за каким-то парнем. Оля потом рассказала, что тот громко, чтобы все слышали, сказал: «Ха! Да Рита сама не знает, от кого этот ребенок!» И Семка набил ему морду.
Родила я Машку тринадцатого января 1966 года. Была занята в институте защитой диплома, на руках ребенок. Толя меня отпускал на занятия, сам кормил дочку из бутылочки. Он был необыкновенным, очень заботливым отцом.
Я сцеживала молоко и оставляла Толе в холодильнике. Как-то звоню из института:
— Толька, ну что? Покормил?
А он, расстроенный, докладывает:
— Все сделал как ты: положил подушку на колени, согрел бутылку, засунул Машкину голову под мышку, а она не верит, что я ее мать. Смеется и соску выплевывает!
Он хотел ее обмануть, как будто грудью кормит.
Как-то мы встречались с курсом, я, кормящая мамочка, выпила всего два глотка шампанского, не больше. Прихожу домой, а Ромашин устраивает допрос с пристрастием:
— Пила?
— Толечка, совсем чуть-чуть...
— Значит так! — грозно звенит его голос. — Мы с Машей идем спать, а ты сцеживай все молоко в раковину. До капли!
Нашей дочке исполнилось месяца три, когда Ромашин объявил: «Все! Мы можем расписаться». Оказывается, он наконец-то развелся с женой.
Конечно, обо мне ходили слухи. Я даже слышала фразу «Жгучая испанка увела Толю из семьи». Но сейчас скажу вещь, наверное, удивительную: я не хотела никаких формальностей. Не хотела, не хотела, не хотела... Для меня штамп в паспорте — это катастрофа. А Толя настаивал: «Никаких разговоров!» Он старше меня на двенадцать лет. У него были свои принципы: вначале Машу на себя записал, потом меня потащил в ЗАГС.
Расписывались мы в марте. Оставили Машу с нянькой и побежали жениться. Перед выходом Толя торжественно достал из шкафа мой свадебный костюм: белый пиджак и юбочку. Как он сказал: «Такие ноги скрывать нельзя!»
Самое необыкновенное было в том, что Толяша сделал мне сюрприз — купил выкройку и сшил мне белый свадебный костюм САМ. Без примерки, на глаз. Тайно доставал мамину швейную машинку, пока я гу ляла с Машей, и строчил. Как только мы возвращались, быстро все прятал. Удивительно, но костюм сидел на мне как влитой. Свидетелем у нас был Сашка Лазарев. Они дружили, их объединяло блокадное детство.
Но в одном я взбрыкнула: оставила свою фамилию Мерино, хотя Ромашин и обиделся. После ЗАГСа друзья уехали куда-то пьянствовать, мы с Машей сидели дома. Помню, как пошли на следующий день в «Березку» и купили себе два пальто джерси: у меня было светло-серое, а у Толи темно-серое.
Дочку мы назвали Машей в честь его бабушки, Марии Дмитриевны. В блокаду их с братом Володей разделили — брат остался у родителей, а Толю отдали бабушке с дедушкой. Он всегда с благодарностью говорил: «Бабушка меня спасла, я бы не выжил». Его с братом из Ленинграда вывозили по Дороге жизни.
Толя всегда глубоко прятал боль, которую перенес в детстве. Не любил об этом рассказывать, никто, глядя на него, веселого и внешне благополучного, не подозревал, что он пережил.
Есть удивительная фотография: Манька сидит на коленях у прадедушки. Малышку, названную в честь его жены, бережно держат узловатые, натруженные руки рабочего. Это так трогательно!
Ромашин вспоминал, как бабушка собирала всю семью и устраивала большое застолье, готовила сама. Он от нее все перенял: тоже обожал готовить и принимать гостей.
Толя любил жизнь во всех ее проявлениях. У него с друзьями была традиция — пятничный преферанс. Боря Хмельницкий, Валя Смирнитский и Леша Стычкин по трое-четверо суток не выходили из-за карточного стола. Ромашин играл очень серьезно, словно в последний раз. Однажды Луиза, сестра Хмельницкого, услышала Толин крик: «Я тебя сейчас убью, Боря! Откушу нос!»
Легкий, веселый, невероятно азартный — у него всегда было огромное количество друзей. Вот Леша Стычкин — блистательный переводчик и самый остроумный человек на свете, Толя крестил его сына Женю. А Женя — крестный нашего внука Пети. На этом настояла Юлька Ромашина: «Быстро приезжайте, будем крестить Петю в Москве».
Леша с Толей за рюмочкой обсуждали своих жен, они оба слыли большими донжуанами.
— Моя в Испании месяца на два задержится, — говорил Толя.
Второй отвечал:
— А моя в Италию поехала давать класс.
Леша был женат на Ксении Рябинкиной, балерине.
Толя ездил как-то на гастроли, а мы с Машей возвращались из Испании. И он попросил Лешу нас встретить. Навстречу с маленьким красивым букетом бросился невероятный франт. «Девочек было приказано доставить домой!» — сказал он, распахнув дверцы машины.
Мы с Толей были самыми близкими на свете людьми. Сейчас если вижу на улице старика со старушкой, которые идут взявшись за руки, думаю: «Как было бы здорово, если бы мы с Толей так же шли...» Когда я вспоминаю о нем, возникает картинка безумно доброго, невероятно обаятельного человека. Мы были как брат с сестрой, которые обожают друг друга. И это на всю жизнь...
Мы правда жили душа в душу. Обожали спорить, бывало, и кричали друг на друга, но быстро мирились. На него невозможно было долго обижаться! К Толе все хорошо относились. Он был наивным ребенком. Свой наив пытался спрятать за брутальностью: метал молнии, гремел гром, но за всей этой картиной прятался чистый ребенок.
В детстве Толя мечтал быть керосинщиком, ему очень нравился запах в керосиновой лавке. Позже хотел стать врачом, спасать людей. А потом понял: все эти специальности он может иметь, если будет актером.
Театр дал Ромашину двухкомнатную квартиру на Живописной, напротив Серебряного Бора. Он сам смастерил всю кухню, деревянные подвесные шкафы и ящики. Один только холодильник был куплен в магазине. Толя обожал мастерить. Когда мы однажды уезжали из Риги, где гастролировал театр, он занес в поезд огромный мешок, там были собранные им в лесу коряги. Ромашин покрывал их лаком, приделывал провод, и получались красивые оригинальные светильники.
На первом этаже в однокомнатной квартире жил Вадим Бероев. Я была поклонницей его таланта. Как шутил Толя: «Ну все, у Ритки новая любовь. Она сейчас все спектакли с Бероевым пересмотрит в Театре Моссовета!» Толя знал, что я обожаю артистов, преклоняюсь перед их талантом. Вначале эту мою восторженность он воспринимал ревниво, а потом смирился.
Я действительно бегала на все спектакли Бероева. Когда Вадим выходил на сцену и садился к роялю, у меня перехватывало дыхание от восторга. Он жил отшельником, только что, видимо, разошелся с женой. У него была жуткая депрессия. Когда я однажды зашла к нему в квартиру, обалдела: огромные портреты его актрисы-жены стояли лицом к стене.
Как-то спускаясь вниз с кастрюлькой, столкнулась с его врачом. «Зря стараетесь. Человек, который не хочет жить, жить не будет», — сказал тот. Готовила Бероеву обеды, хотя он сначала отказывался открывать дверь, потом постепенно стал меня впускать. Говорил:
— Рита, понимаю, ты стараешься, но я не могу...
— Давай поговорим, а ты ложечку-другую супа в это время проглотишь. Ну пожалуйста...
Над нами жили Володька Анисько и его жена Тамара, актеры Театра Станиславского. Мы частенько собирались вместе и всегда звали в гости Вадима, но он никогда не приходил.
Володя с Тамарой были моими спасителями. Однажды, когда у меня образовался синяк под глазом, я бросилась к ним наверх, пока Толя не очухался. «Отелло» вскоре затарабанил в дверь: «Вовка, открой! Рита у вас, я знаю». Володя пытался его урезонить, но разъяренный Ромашин выбил дверь ногой. Я лежала с Тамаркой на диване и дрожала от страха.
Анисько сказал: «Ну что ты, дурак, сделал? Ищи у себя инструмент, чинить будем». Пока друзья дверь починяли, у Толяши пыл остыл.
Это был не первый случай вспышки ревности. В семье два Козерога, чего вы хотите? А когда родилась Маша, Козерогов стало три. Это же взрывная, гремучая смесь. Постоянно «сталкивались рогами».
Помню, как первый наш семейный Новый год пошли встречать в театр «Ромэн». К столику подошло юное создание, сын известного мхатовского актера, и пригласило меня на танец. Юноша элегантно попросил разрешения у Толи, и мы азартно стали танцевать ча-ча-ча. А когда пришли домой, у меня опять появился бланш под глазом. Я возмутилась: «Толя, но ты же разрешил мне танцевать?» Видимо, должна была сама отказаться...
Ромашка меня постоянно гнобил. Наряжаюсь перед выходом в гости, он тут же строго выговаривает: «Это что за платье? Почему такое узкое и короткое?» Доведет меня до слез, потом мы миримся и едем уже не на метро, а на Толиных «жигулях». Кстати, первую свою машину Толя купил у моего дяди Коли, шахтера из Богородицка.
Он меня безумно ревновал. Как-то увидел на столе стопку фотографий Тихонова в роли Болконского и сказал с иронией: «Что, ими будем стены оклеивать?» А потом взял их и разорвал. И письмо Васькино порвал. Все приставал:
— Что у тебя было с Шукшиным?
— Да ничего! Он таких, как я, не воспринимал. Ему нужна была простая русская баба.
Или, например, Толя ревниво рассматривал фотографии в альбоме и все допытывался:
— А это кто с тобой?
— Да это роль. Он немец, учился у нас на операторском, видишь, рыжий. Он мне руку и сердце предлагал.
— А-а-а, значит, замуж звал! — тут же хватался за ножницы, и мой рыжий оператор летел в корзину.
Летом, когда Маше было четыре года, меня пригласили на съемки «Короны Российской империи» к Кеосаяну. Снимали в Одессе на теплоходе «Грузия». На этом фешенебельном судне был даже танцевальный зал с роялем. На корабле собрались все звезды: Ивашов, Джигарханян, Стржельчик, Копелян...
Однажды возвращаюсь в каюту спать и застываю от изумления: моя кровать усыпана лепестками роз. Соседка мгновенно разнесла это по всему кораблю. Потом выяснилось, что в меня влюбился Артурчик, который работал на картине «хлопушкой».
В «Короне...» снималась актриса, бывшая однокурсница Владимира Ивашова и его жены Светланы Светличной. Как-то Ивашов попросил об одолжении: «Рит, можно я тебя при всех обниму? Не могу больше, она мне проходу не дает! Подыграй, а?» Положение у него было безвыходное, пришлось выручать.
Тут на съемочной площадке появляется Армен Борисович Джигарханян, коллега Толи по «Маяковке». Смотрит, как мы с Ивашовым нежничаем, и шутливо грозит: «Та-а-ак! Все расскажу, что здесь вижу».
Да еще Кеосаян ко мне воспылал чувствами — все это заметили. По «Мосфильму» поползли слухи о моих невероятных романах. Сказки можно рассказывать любые! Дошло и до Ромашина.
Поняла, что над моей головой сгущаются тучи, когда увидела в аэропорту вместо Толи мужа актрисы Галочки Анисимовой. Он сказал:
— Садись в машину, поедем к Толе.
— Терпеть не могу, когда начинается глупость! Я еду к тете!
Полночи друг Ромашина возил меня по Москве и уговаривал:
— У тебя есть муж, имей совесть, он мучается. Возвращайся!
— Если Толя верит всяким глупостям, не хочу!
— Ну что, ты его не знаешь? Ромашин взрывной, эмоциональный, но он тебя любит!
Подъезжаем к дому, Толя ждет моего возвращения, стоя на балконе. Гром, молнии, а потом мы снова помирились:
— Да я не поверил, Рита, ты с ума сошла!
— Ты поверил бы, даже если бы мне инопланетян приписали!
Когда до меня дошли какие-то слухи о его интрижках, Ромашин быстро успокоил: «Понимаешь, дурища, вы же, бабы, влюбляетесь до безумия, вы же все отдаете — сердце, душу. А мы, мужики, ходим «дурь сбросить». Это были слова Толстого. И если честно, Толю я не ревновала, наверное, у него было много романов, но я о них ничего не знала.
Потом, правда, начались звонки девушек.
— Мы с вами сестры по крови... — говорили они мне.
Я смеялась:
— Это сложно.
Однажды поклонница Ромашина, жена поэта Кирсанова, сказала мне на дне рождения: «Ты думаешь, мы с тобой общаемся? Мы приходим, чтобы Толю видеть». И я ее понимала.
Сама прекрасно могла бы пополнить ряды безумных поклонниц, которые подстерегают своего кумира после спектакля возле служебного входа, просят автограф, часами дышат в трубку. Я была очень увлекающейся!
Как-то мы встречали Новый год в Доме кино. За нашим столом сидели друзья Ромашина Боря Хмельницкий и Леша Стычкин, а за соседним — Олег Янковский. И вот часы пробили двенадцать, Толя берет меня за руку и говорит:
— Пойдем.
— Куда? — удивляюсь я.
— К твоему любимому. Поздравишь его с Новым годом.
Подводит к Олегу Ивановичу и говорит:
— Моя Рита считает, что ты самый гениальный, самый лучший, самый необыкновенный!
Янковский удивился:
— А что же тогда жена тебе говорит?
Мы с Толей пережили очень трудные времена. Дело в том, что на «Мосфильме» его пробовали дикое количество раз. Белогвардейцы, офицеры, великие князья, одним словом, «белая кость» — это были его персонажи. Он ведь сам был бравым морским офицером, ходил в поход на торпедном катере. Но каждый раз вместо Ромашина брали на роль Олега Стриженова! Как Толя это вынес, не знаю, но он был очень стойким.
Я всегда его поддерживала. Ему было важно мое мнение, он чутко прислушивался к моей реакции. Никогда не спрашивал, ждал, когда сама скажу. Знал, что если я ушла со спектакля раньше и жду его у машины, значит, все плохо. «Подожди, ведь можно что-то сделать?» — спрашивал он по дороге домой.
Когда уходил на репетицию, я давала волю слезам. Мне было за него жутко обидно. Сколько раз он собирался уходить из театра! Заметных ролей у него не было. До тех пор пока не пришел режиссер-новатор Андрей Гончаров, репертуар Театра Маяковского оставлял желать лучшего.
Стоило Гончарову поставить «Детей Ванюшина», как вся Москва побежала на этот спектакль. Саша Лазарев, Толя Ромашин, Света Немоляева — они все заблистали. И вот тут Толя начал оживать, он стал наконец получать главные роли.
Ромашин хотел, чтобы я не работала и сидела дома. Но Маша жила с дедушкой и бабушкой на Кубе с полутора лет, ей уже исполнилось четыре годика. Я пилила Толю день и ночь — мне очень хотелось работать. В один прекрасный день он попросил Гончарова взять меня в театр. Я, совершенно счастливая, бегала в массовке с остальными молодыми актрисами.
Через какое-то время Гончаров приступил к работе над «Человеком из Ламанчи». Это был новаторский спектакль, музыкальный. Помню, мы с Наташей Гундаревой пробовали репетировать Дульсинею. Однажды я спела арию на репетиции с оркестром, да так чисто, что дирижер воскликнул:
— Ребята, она спела по нотам!
Гончаров в ответ заорал:
— Кто у меня на Мерино пойдет? А на Доронину повалят!
Доронина, Лазарев и Леонов играли главные роли.
Когда Гончаров смотрел на Наташу, которая, идя по коридору, сильно косолапила, качал головой: «Зачем мы ее взяли?» А спустя совсем немного времени Гундарева стала звездой театра!
Тут в «Маяковке» появляется балетмейстер-постановщик Юра Шерлинг. Массовка в рваных юбках и майках разучивала испанские танцы, и вдруг весь наш театр влюбился в Шерлинга. Двигался он, надо признаться, блистательно.
Юра был настоящим щеголем — ходил в клетчатых пиджаках, бежевых брюках, к розовой рубашке надевал розовый галстук в тон. Смотрю, все наши ведущие актеры сменили свои вытянутые свитерки на яркие костюмы «под Шерлинга».
Однажды на репетиции Юра, сидя сзади, шепнул мне на ухо:
— Скажи, пожалуйста, тебе что больше нравится — «Сейко» или «Омега»?
Я даже не поняла, о чем речь, и ответила наобум:
— «Сейко».
И вот в один прекрасный день звонит Ромашин из театра: «Слушай, Рит, пришла посылка из Испании. На служебном входе пакет кто-то оставил».
Мы вскрыли посылку без обратного адреса, а там лежит рубашка для Толи, а сверху часы... «Сейко». Ни записки, ни письма. В одно мгновение понимаю, кто анонимный даритель. «Надо же, родители позаботились...» — выдавливаю из себя.
С этого все и началось. Белая «Волга» Шерлинга после репетиции ждала меня на Никитской у консерватории. Я сбегала вниз по улице и ныряла в его машину. Наш роман мы тщательно скрывали, но в театре это сделать трудно, и вскоре поползли слухи. Спустя время они дошли и до Ромашина. Театр собирался с гастролями в Киев, перед отъездом мы выяснили отношения. Я во всем призналась и сказала: «Извини, Толя, давай разведемся». В Киеве мы уже жили в разных гостиницах.
Однажды под окнами нашей гостиницы я услышала знакомую мелодию клаксона шерлинговской «Волги»: «Та-та-ти, тата-тата, та-та». Галка, моя соседка по номеру, выглянув в окно, засмеялась: «Твой приехал».
Мы вернулись с гастролей в Москву. Собирались с Кубы приехать родители с Машей, ей пора было готовиться к школе. Мне пришлось объявить Толе окончательное решение: «Давай разъедемся до их приезда, чтобы не было лишних разговоров». Ромашин собрал вещи и ушел. Он не хотел разводиться — три раза не являлся в суд, а на последнее заседание приехал в гриме прямо со съемок.
Выходим из ЗАГСа. Он оборачивается ко мне и говорит, словно ничего не случилось:
— Ты куда, домой? Могу подвезти.
Садимся в мосфильмовскую машину на заднее сиденье, Толя смотрит на меня пристально и спрашивает:
— Ритка, ты довольна?
Я растерянно отвечаю:
— Не знаю...
— Дура ты, ну ладно...
Наш с Шерлингом страстный роман продолжался. Как-то Юра пригласил меня в Театр Станиславского и Немировича-Данченко, где выступала его жена, с которой он давно не жил. Когда я увидела, как она танцует Эсмеральду, у меня градом покатились слезы. «Ну что? — просил он потом иронично. — Ты любишь ее больше, чем меня?»
Это был 1972 год. Мы с Машкой стали готовиться к отъезду из страны, я была уверена, что это навсегда. Толя дал разрешение на выезд дочки в Испанию.
С Юрой Шерлингом мы не теряли друг друга, переписывались, он, зная, как мне туго приходится, присылал через знакомых испанцев деньги. В Барселоне, где жили сестры моего отца, мы с Машей пробыли четыре года. Она ходила в католическую школу, учила каталанский язык. Снимали скромную квартиру, я работала чертежницей. Последний год с ума сходила от тоски по Москве.
Мама очень за меня переживала, нашла телефон Ромашина и тайком от меня позвонила ему. Рассказала, как мы живем, а в конце добавила: «Толя, твоя дочь должна учиться в России». И вдруг совершенно неожиданно для нас от Ромашина приходит телеграмма: «Девочки, приезжайте. Я вас жду». Машка до сих пор хранит ее у себя как драгоценную реликвию...
Когда мы решили вернуться обратно, Толя пошел в домоуправление и сказал:
— Пропишите ко мне жену и дочь.
А ему в ответ:
— Мы не можем этого сделать, вы же разошлись.
В Москву я приехала тощей как селедка. В аэропорту меня встречали Толька с подругой Наташкой. Она несла мою норковую шубу и жалостливо посмотрев на меня, вздохнула: «У меня впечатление, что это я тебя несу. Ты как пушинка легкая». В ОВИРе, куда я пришла за паспортом, мне сразу сказали: «Откажитесь от испанского гражданства». Я легко это сделала.
Так и получилось, что свадьбы у нас было две. Кстати, и во второй раз я совершенно не хотела идти с Толей в ЗАГС, но иначе было невозможно получить прописку. Ждать пришлось бы два месяца. Директор театра позвонил в ЗАГС: «Театр уезжает на гастроли. Войдите в положение, нам нужно срочно расписать заслуженного артиста».
Когда мы женились второй раз, Толя шутливо спросил:
— Ну что? Опять будешь сопротивляться?
— Не буду.
Так я стала Ромашиной. В трудовой книжке отражены все мои метания: фамилия Мерино перечеркнута, сверху написано «Ромашина», потом эта фамилия перечеркнута и снова написано «Мерино».
На этот раз нашим свидетелем в ЗАГСе была... Маша. Никто и не понял, что красивая рыжеволосая юная девушка в платье темно-синего бархата с белым воротничком — наша дочь. А мы с женихом оделись одинаково: пришли в бежевых брюках и белых рубашках. Машка после свадебного торжества фыркнула: «Что это за свадьба? Ты что, не могла себе платье найти?» Толя в тот же день уехал на гастроли.
Естественно, у Ромашина за эти четыре года было много романов, но он ни на ком так и не женился. Я не спрашивала его об этом, он не расспрашивал, кто у меня был в Испании. Я забыла о Шерлинге, Толя распрощался со своими девушками. Кажется, Таня, его дочь от первого брака, где-то говорила, что Ромашин якобы предлагал ее матери вновь соединиться. Я этому не верю. Но Галя быстро вышла замуж за какого-то художника и уехала в Германию...
Когда с документами все стало в порядке, Борис Добродеев устроил меня работать на «Мосфильм» ассистентом режиссера, и я сразу попала на съемки фильма Марка Захарова «Убить дракона». Главную роль играл Олег Янковский. Помню, как ему сделали изумительные пробы: он был в белом костюме и белом парике, с одной стороны короткие волосы, с другой длинные. Я, как всегда, стащила фотографии домой. Толя, как водится, тут же с ними расправился.
Ромашин за это время очень изменился: стал больше уходить в себя, тщательнее выбирал роли. В театре блистательно играл в «Беге» Голубкова, его Клим Самгин потряс московскую публику. Потом он решил попробовать себя в режиссуре.
Толя с Гончаровым в это время ставили пьесу Генриха Боровика «Венсеремос!» про чилийскую революцию. Наступил день премьеры, я ждала мужа дома. Звонит Боровик: «Слушай меня внимательно, буду тебе периодически набирать. Что-то должно произойти, будь в напряжении. Никуда не уходи!» Сижу у телефона, Генрих звонит через каждые полчаса. Наконец таинственно говорит: «Ну все, Рита, как Толя приедет, сразу к нам!»
У Боровиков был торжественно накрыт стол, а на каждой тарелке лежал завтрашний номер «Правды». «Ребята, мы лауреаты Госпремии!» — это был необыкновенный сюрприз.
Пока мы жили в Испании, Ромашин снялся у Элема Климова в «Агонии» в роли царя Николая II. Климов даже фотопроб с Толей не делал — за сходство с последним царем еще в юности Ромашина прозвали Романовым. Съемки фильма начинались и заканчивались дважды, потом три года картина лежала на полке.
Я считаю, это лучшая Толина роль, он создал необычный образ. Его Николай II — не кровавый злодей, а любящий отец и хороший семьянин. Где-то в зарубежной газете написали, что в СССР лежат на полке по крайней мере два «Оскара»: за режиссуру и роль Николая.
С Толей во втором браке мы прожили еще семь лет. А потом случилась одна история...
Как-то позвонил Элем Климов: «Мне нужно доснять Толю, может, «Агония» наконец выйдет». Мы пришли в маленький просмотровый зал, где режиссер пересматривал материал. Когда закончили, Толя толкнул меня в бок:
— Рит, ну что?
Я была потрясена до глубины души:
— Зачем еще после этого какие-то фильмы снимать?!
Однажды Лариса Шепитько, жена Элема, пригласила меня к ним домой на набережную Шевченко. Ей надо было помочь подобрать обивку для мягкой мебели. Лариса ехала в Сан-Себастьян на кинофестиваль и решила со мной посоветоваться, где ее покупать.
«У нас в гостях испанская девушка, будем пить испанское вино», — сказала Лариса Элему, вышедшему из спальни. С маленьким Антошей, их сыном, мы долго ползали с машинками по ковру.
Стемнело. Я одеваюсь, чтобы идти домой, вдруг Лариса говорит: «Темно. Элем, проводи до такси, Рита не найдет дорогу».
Мы вышли с Элемом из подъезда и пошли дворами на Кутузовский, но до такси не дошли. Остановились в кустах сирени и стали целоваться. Это было что-то страшное!
Когда он привез меня домой, я поднялась в квартиру и села не раздеваясь у телефона. Ждала его звонка из Дома творчества, куда он отправился. Только когда позвонил и сказал: «Спи, мой ангел в золотых очках», спокойно заснула...
Самое интересное, что мы с Элемом никогда не спали, только целовались до одури. Порой он довозил меня до дома, и хотя в нашей квартире никого не было, но у нас и в мыслях не было туда подняться. Мы сидели в машине и не могли оторваться друг от друга. Это было сильнейшее платоническое чувство — с Элемом не могло быть ничего банального.
Летом мы с Машей отдыхали в Испании, туда позвонил Толя и сказал, что Лариса Шепитько трагически погибла на съемках. Когда я вернулась, мы с Толей пришли к Элему выразить соболезнования. Климов посмотрел на нас, достал бутылку вина и сказал: «Давайте выпьем... Именно этим вином Лариса угощала Риту в день их знакомства».
Элем очень страдал, вывести его из этого состояния было невозможно. Я звонила, приезжала. К телефону всегда подходил Герман, брат Климова.
В один прекрасный вечер призналась Толе:
— Мы должны разойтись. Я не могу быть с тобой...
— Кто он?
— Не скажу.
Но Ромашин меня в итоге уломал, и я призналась. Толя был согласен оставить все как есть, он не хотел разводиться. Но на это не могла пойти я. Склеивать разбитую чашку нельзя, битую посуду надо выбрасывать...
Я доставила столько боли Толе, постоянно казнила себя за это. А там Элем страдал из-за трагедии, которая случилась с Ларисой. Она буквально стояла между нами. Ее мама Ефросинья Яновна не отпускала меня, когда я приходила их навещать. Она хотела отдать мне все вещи Шепитько.
Элем мог позвонить мне ночью: «Рит, у тебя водки нет? Привези, а?» И я мчалась с початой бутылкой на такси. Он сажал меня в кресло, надевал наушники: «Слушай Шнитке, а я буду пить».
Однажды Ефросинья Яновна шепнула: «Зайди к нему, может, он как-то на тебя прореагирует...» Климов при виде меня сказал: «Я совершенно трезвый». А глаза были как у подбитой птицы со связанными крыльями...
И при этом мы не собирались быть вместе с Элемом. Ни-ког-да! Просто я не умею врать и притворяться, поэтому обо всем и рассказала Толе.
Через много лет, когда прах Климова предали земле, вся душа у меня испепелилась. Это была моя последняя и, пожалуй, самая сильная история в жизни...
Я и не думала уезжать в Испанию, но там у папы случилось два инфаркта. Ситуация была сложной. Когда он лежал в госпитале, мама прислала телеграмму: «Немедленно приезжай. Отец в тяжелом состоянии». Мы снова разошлись с Толей. В Испанию я вернулась на этот раз окончательно, и мне спокойно выдали паспорт.
Толя был удивительным человеком, умеющим объединять. И нас с Юлей, его молодой женой, свел. Мы подружились после ухода Ромашина, она помогла нам с Машей получить двухкомнатную квартиру у станции метро «Улица 1905 года». Когда дочь ее продала, Юля прописала нас к себе. У меня был шок, а она спокойно сказала: «Рита, а как бы на моем месте поступил Толя?»
Столько времени утекло, а как будто все было вчера! Сейчас я живу в Мадриде. Со мной рядом замечательный человек, который мне очень напоминает Ромашку. Петя, наш с Толей внук, работает в аэропорту, зарабатывает деньги себе на университет, в будущем он будет биохимиком. Петя прекрасно говорит по-русски, он очень чуткий и добрый. Любит людей, в нем живет такой же маленький наивный ребенок, какой жил когда-то в Толе. Жаль, что он так и не познакомился со своим дедом...
Маша от нас далеко, в Южной Америке. Она теперь живет в Чили, печет замечательные бублики. Мы не виделись с ней уже шесть лет...
Манька с Юлькой почти ровесницы, они неразлейвода. Маша смеясь называет ее мачехой. Как-то летом у нас гостил Дима, Толин и Юлин сын, он учился в школе испанского языка. Петя таскал его по музеям.
— Знаешь что, — как-то предложила я Диме, — я буду твоей бабушкой.
— Согласен! — засмеялся он.
Однажды Дима задал мне вопрос:
— Скажи, пожалуйста, Рита, а Толя тебя очень любил?
— Очень!
— Я так и думал...
Когда я приезжаю в Москву, первым долгом отправляюсь к трем могилам, где лежат самые дорогие мне мужчины. Сначала иду к Толе Ромашину, потом к Ивану Переверзеву и конечно, всегда навещаю Элема Климова.
Я очень рада, что в один из своих приездов в Москву успела встретиться с Ромашиным. Он был уже счастливо женат на Юле. Мы излили душу и попросили друг у друга прощения. Случился замечательный вечер воспоминаний.
Пожалуй, Толя был единственным человеком, с которым я могла бы встретить старость. До сих пор у меня перед глазами старички, которые идут рядом по аллее с желтыми листьями, бережно поддерживая друг друга...
Подпишись на наш канал в Telegram