За кулисами собрались волновавшиеся за меня артисты. Ноги налились свинцом, говорю: «Не пойду! Не пойду, и все!» Оркестр замер, Рознер тоже заволновался. Вдруг чувствую, как кто-то с силой выпихнул меня вперед, и я внезапно оказалась лицом к лицу с публикой.
— Когда к нам в гости приходили папины друзья и коллеги, я исполняла номер, пользовавшийся неизменным успехом. Сидя на горшке, мурлыкала гимн Советского Союза, причем очень чисто — от первой ноты до последней. Слов, конечно же, не знала, но мотив выпевала точно. Гости чуть в обморок не падали, поскольку было мне тогда года три, а может и меньше.
Жили мы в Марьиной Роще, жили бедно. Мама родилась в семье слепых родителей. Мой дедушка самостоятельно выучился играть на скрипке, ходил по дворам, играл и пел. Пенсия по инвалидности появилась позже и была крошечной, а в семье росло трое детей. Дедушка по папиной линии не вернулся с фронта — пропал без вести, бабушка осталась с четырьмя сыновьями на руках. Как их вырастила, лучше не спрашивать. Но тогда почти все жили небогато.
В тринадцать лет, видя тяжелую обстановку в семье, папа не выдержал и пришел в воинскую часть МВД, где пробился к начальнику и попросил, чтобы его взяли на службу. Начальник усадил его в машину, отвез домой, а когда увидел, что семья буквально нищенствует, отдал распоряжение сшить для папы обмундирование по размеру. Еще помог устроить его в Мерзляковское музыкальное училище по классу барабанов.
Повзрослев и став прекрасным музыкантом, папа нередко получал приглашения играть в известных коллективах страны. Он трудился в МОМА — Московском объединении музыкальных ансамблей. Коллектив под его руководством играл на танцверандах в Измайловском парке, в фойе кинотеатров и концертных залов, в ресторанах. Папа был незаурядной личностью, невероятно музыкальным человеком, обладал хорошим чувством юмора и был прекрасным другом для многих, с кем общался. В 1957 году его пригласили играть в известный в ту пору коллектив популярных эстрадных артистов-куплетистов Шурова и Рыкунина. А еще в оркестр Эдди Рознера.
Мои родители поженились в раннем возрасте и прожили вместе до глубокой старости. Мама влюбилась в отца в тринадцать лет. Позже они сыграли свадьбу, родился мой брат Леонид, а через четыре года на свет появилась я. В нашей комнате стояло старенькое пианино «Красный Октябрь», и первые уроки музыки преподнес мне папа. Еще научил подбирать ноты и петь вторым голосом любую песню.
Когда мне исполнилось семь, родители отвели меня в музыкальную школу. Прослушивание вела комиссия. Педагог брала аккорды, а я, девчушка в коротеньком платьице с огромным белым бантом на голове, с точностью повторяла их голосом, причем выпевая каждую ноту. Потом спросили: «Можешь что-нибудь сыграть?» Я подошла к роялю и гордо заиграла «Чижика-пыжика». Педагоги были сражены и попросили позвать кого-нибудь из родителей.
— Вашей дочери здесь не место, — сказали им. — Она — одаренный ребенок, вы должны отвести ее в ЦМШ.
— Понимаете, я работаю с Шуровым и Рыкуниным, постоянно в разъездах, жена заботится о двоих детях — дочь просто некому будет возить на занятия.
Так я оказалась в районной музыкальной школе. За семь лет обучения сменилось шесть педагогов. В первом классе начинала учиться у потрясающей женщины, которая нашла путь к моему сердцу. Если хорошо играла, давала конфетку, поощряла. Я окончила первый класс с пятеркой по фортепиано. Но моя наставница ушла на пенсию, вместо нее появилась фурия — рыжая, конопатая, злющая. Если неправильно играла, новая учительница била по рукам так, что пальцы распухали и казались красными вареными сосисками. Я постоянно плакала, жаловалась папе. При нем меня, конечно, не били, но голос повышали. Отцу надо было пойти к директору и определить меня к другому педагогу, но он этого не сделал. Сказал: «Нинуля, ты должна слушаться и делать все, что от тебя требуют». В итоге я промучилась несколько лет и возненавидела музыку. Но другого выхода не было — родители не позволяли бросить школу. Все там не заладилось. Когда захотела петь в школьном хоре, мне отказали: «У тебя нет голоса!»
В седьмом классе в очередной раз сменился педагог. Однажды открылась дверь и в класс вошла маленькая невзрачная женщина: «Здравствуйте, Нина! Я ваш новый педагог!» «Ну вот, еще одного изверга прислали!» — с грустью подумала я, но Лидия Анатольевна Давыдова оказалась моей доброй феей. Разговорились, выяснилось, что она — камерная певица. Я попросила что-нибудь спеть, и вдруг аудиторию наполнил льющийся, как у соловья, голос с красивым тембром. Я ахнула и призналась, что тоже мечтаю петь. До этого дома не подходила к пианино, являлась на уроки неподготовленной, а тут заела совесть. Стыдно было разочаровывать эту добрую женщину, прекрасную певицу. Я начала наверстывать упущенное. Мы готовились к выпускным экзаменам, Лидия Анатольевна решила, что должны сыграть концерт Моцарта на двух роялях. Ездили в Союз композиторов, находили комнату с двумя инструментами и репетировали по пять-шесть часов в день. Конечно же небыстро, но я все нагнала. На экзаменах поразили всех! Во время паузы я подняла глаза и бросила взгляд в зал. Педагоги без преувеличения сидели раскрыв рты. По специальности выставили мне твердую пятерку, и я поступила в Музыкальное училище имени Октябрьской революции на дирижерско-хоровое отделение.
— Как же все-таки началась ваша профессиональная певческая карьера?
— Она началась у меня еще в юном возрасте. Музыкантов, с которыми работал мой папа, часто приглашали играть на еврейских свадьбах, где я пела песни. Вспоминаю, как однажды с подружкой отправились в марьинорощинский клуб, по субботам там собиралась молодежь. Концерт самодеятельности, танцы... Когда все уже начали расходиться, мы поднялись на сцену, я заиграла на рояле и запела модную песню из репертуара популярного югославского певца Джордже Марьяновича:
Мальчишка робкий, мой приятель давний,
В глазах ребячьих затаилась грусть.
Я знаю, скрыта в твоем сердце тайна,
Но эту тайну разгадать не берусь.
Смотрим, те, кто уже выходил, застыли в дверях и стали возвращаться. Допела и услышала: «Еще! Еще!» Так состоялся, можно сказать, мой первый концерт на публике.
Каждое лето мы с родителями отдыхали в Сочи. На пляже гостиницы «Приморская» я тоже нередко выступала перед отдыхающими, срывая аплодисменты. Особым успехом пользовалась песня «Тум-балалайка». Петь перед публикой мне доставляло огромное удовольствие.
В гостинице традиционно останавливалось множество артистов. В один из дней баритон из тбилисского оперного театра сообщил:
— Нина, здесь сейчас находится знаменитый музыкант Эдди Рознер. Давай я отведу тебя к нему — споешь. Уверен, ты ему понравишься.
— Не пойду!
Но он схватил меня за руку и потащил под навес, где сидел мужчина в полосатой кепочке и темных очках. Эдди Рознер нам не обрадовался, он пришел на пляж отдохнуть, но баритон проявил настойчивость:
— Девочка хорошо поет, послушайте.
Разговаривал Рознер с польским акцентом:
— Золетко, как тебя зовут, сколько тебье лет, что ты поешь?
— Я — Нина Бродская, мне шестнадцать, а пою я все.
Тут и публика стала подтягиваться. Я пела одну песню за другой, Рознер слушал, сидя на топчане, даже очки снял. Закончила еврейской песней на идише «Немного счастья». Отдыхающие зааплодировали, Рознер спросил:
— С кем ты здесь, с родителями? Приведи кого-нибудь.
Я притащила папу, оказалось, что они знакомы.
— Здравствуйте, Эдди Игнатьевич, вы меня помните?
— Конечно, Саша.
Рознер положил руку на папино плечо, и они отправились нарезать круги по пляжу. Я понимала, что решается моя судьба. Рознер тут же предложил поехать на гастроли с его оркестром в Севастополь и Ялту. Родители не разрешили: «Нина учится в музучилище, мы не хотим срывать ее с занятий. Давайте вернемся к этому вопросу в Москве».
Шло время, но в Москве ничего не происходило, и тогда в дело вмешался папин брат. Дядя Лева слыл человеком пробивным, был профессиональным танцовщиком, бил чечетку и играл на барабанах. Позже этот жанр прославили знаменитые братья Гусаковы, снявшиеся в кинофильме «Карнавальная ночь». Дядино имя Леонард Бродский когда-то тоже красовалось на афишах. Он-то и напомнил обо мне Рознеру, позвонил ему:
— Эдди Игнатьевич! Ну, как вам моя племянница Нина, понравилась?
— Это ваша племянница? Она действительно очень талантливая девочка!
— Эдди Игнатьевич! Ведь я уже давно вам говорил о ней, но вы никак не реагировали!
— Левочка, вы только не обижайтесь! Все еврейские родители считают, что их дети — вундеркинды. Нина действительно талантливая девочка, и мы ее берем.
Через день мы с дядей Левой отправились к Рознеру в Каретный Ряд, в дом, где жили многие известные артисты — Леонид Утесов, Борис Брунов, Марк Фрадкин. Как мы поняли, Рознер устроил прослушивание для музыкантов, среди которых был Луи Маркович, игравший в оркестре на гитаре и исполнявший тирольские йодли. Эдди Игнатьевич аккомпанировал, я пела. Очевидно, Рознеру необходимо было услышать мнение коллег. Сошлись на том, что выпускать меня на сцену можно. Дядя Эдди доверил мне три свои песни и вскоре познакомил с аккомпаниатором, который должен был разучить их со мной. Репетиции проходили в клубе Завода имени Калинина на Озерковской набережной, неподалеку от Радиокомитета. В оркестре тогда работали певица Лариса Мондрус, Володя Макаров, квартет «4 Ю».
— Родители легко отпустили на гастроли?
— Провожали всей семьей: мама, папа, дядя Лева, его жена тетя Маня. Упаковали в дорогу разную еду, растворимый кофе. Еще купили шубку из искусственного меха, чтобы прилично выглядела.
Первая гастрольная поездка — Ереван, Баку, Махачкала, Грозный. Поселили в одном номере с костюмершей тетей Лизой, чтобы та за мной приглядывала. И вот первый концерт в Ереване. Предваряя мой выход, конферансье Гарри Гриневич объявил: «Каждый артист волнуется перед выходом на сцену, ведь преодолевать расстояние от кулис до микрофона совсем непросто. А представляете, что чувствует сейчас самая юная солистка нашего оркестра? Итак, для вас поет...»
За кулисами собрались волновавшиеся за меня артисты. Ноги налились свинцом, говорю: «Не пойду! Не пойду, и все!» Оркестр замер, Рознер тоже заволновался. Вдруг чувствую, как кто-то с силой выпихнул меня вперед, и я внезапно оказалась лицом к лицу с публикой. Тут уж ничего не оставалось, кроме как, преодолевая зажим, идти к микрофону. Первый аккорд — и я запела. А когда запела, почувствовала прилив сил, словно витала в облаках! Три песни, одна из них «Тум-балалайка». На следующий день эту мелодию насвистывали газетчики, развозившие прессу на велосипедах. Значит, случился успех!
Я была оформлена помрежем, платили смешные деньги — сорок рублей, которые уходили родителям.
Рознер волновался:
— Нинуля, ты что-нибудь кушала?
— Нет.
— Холера ясна, пошли в ресторан.
Он обо мне заботился, кормил, относился как к дочери. Родная дочь Эрика от певицы Рут Каминской жила в Польше. Если требовалось поклясться, Эдди Игнатьевич божился ею и мной — так любил.
Но эти чувства разделяли не все. Я с ходу ворвалась на эстраду, журналисты посвящали мне панегирики, что понятно: шестнадцатилетняя певица прекрасно себя проявляет. Но этого не пережила солистка оркестра Лариса Мондрус. Мы делили грим-уборную. Чего только я не наслушалась: уродина, шеи нет, голова вшита в плечи, рот кривой, глазки узкие, толстая, страшная! Издевалась надо мной по полной программе и даже хотела побить. Ответить ей я не могла, уходила в номер и плакала. Пожаловалась Рознеру — не помогло. Он знал о Ларисиных выходках, но не станет же ее увольнять.
Лариса хорошо пела и неплохо смотрелась со сцены. Особенно обожала крутиться перед зеркалом, кокетничать с музыкантами, когда ее муж Эгил Шварц уезжал в Ригу, где он учился в консерватории, сдавать экзамены. Эгил влюбился в Ларису, в тот момент оба работали в рижском оркестре. Его первая жена состояла в труппе оперного театра, родила девочку. Когда дочке исполнилось три месяца, Шварц ее бросил, ушел к Мондрус. Я его недолюбливала, говорила: «У него злое выражение лица». Оно отражало характер.
Рознер рассказывал: «Когда Эгил заходил в гостиничный номер, где работало радио, вещавшее на русском языке, сразу выдергивал вилку из розетки чуть ли не вместе с мясом». Эдди Игнатьевичу об этом докладывали. Рознер, напротив, любил Россию. Он покинул Германию в тридцатые годы, после того как его там сильно избили фашиствующие молодчики.
Забегая вперед, скажу, что Мондрус не пережила, когда я вышла замуж. Тромбонист Володя Богданов был красавчиком. Он однажды признался, что Лариса подбивала к нему клинья, когда приезжал на гастроли в Ригу с оркестром. Пришла в гостиницу, оставила записку, мол, хочу попасть на ваш концерт. Володя достал контрамарку, встретил ее, посадил, потом проводил до дома. Вот и вся любовь! Это было в самом начале нашей семейной жизни. Мы пересеклись с Мондрус в одном концерте на стадионе в Ростове-на-Дону. Лариса на меня буквально напала: «Как ты могла выйти замуж за этого русского лабуха?! Как такое позволили твои еврейские родители?!» Я расстроилась и пожаловалась Володе, тот не сдержался: «Вот мерзавка! А мне сказала «Как ты мог жениться на Бродской?! Ведь ты такой красивый! Она же уродина!»
Но хватит о завистниках! После одного из концертов Эдди Игнатьевич протянул мне записку: «Позвони этому композитору, он даст тебе песню». Поехала на Трубную площадь, вошла в длинный дом, поднялась на второй этаж. Дверь открыл высокий мужчина, сутулый как вопросительный знак, с роскошными черными усами. Это был Ян Абрамович Френкель. Как же обаятельно он улыбался! Позвал к роялю, сыграл «Любовь — кольцо», дал клавир. Дома папа поинтересовался:
— Ну, что там за песня?
— Мне не понравилась, похожа на цыганочку.
— Френкель такого написать не может!
Я стала напевать мелодию, папа сказал:
— Когда ты споешь ее с оркестром, она прозвучит иначе, сейчас рано судить.
Не поверила, но через пару дней записала «Любовь — кольцо» с оркестром кинематографии для фильма «Женщины». В рубке сидели Френкель и Танич. Закончила петь, скрипачи начали стучать смычками по грифу, что является высшей похвалой у музыкантов. Записала и забыла. Была на гастролях в Куйбышеве, шли с тетей Лизой по улице. Весна, текут ручьи, в домах распахнуты форточки. И вдруг из них полилось: «Нагадал мне попугай счастье по билетику...» Пока гуляли, «Любовь — кольцо» звучала из каждого окна.
В отличие от меня певица Раиса Неменова хорошо знала, где находилась фирма грамзаписи «Мелодия», быстро подсуетилась и записала «Любовь — кольцо». Правда продавщицы пластинок из Марьинского универмага жаловались, что ежедневно выслушивают рекламации покупателей: «Безобразие! Приобрели пластинку, а на ней не та певица, которая исполняет песню в фильме, верните деньги».
Мы подружились не только с Френкелем, но и с его семьей. Жена Наталия Михайловна, ожидая моего визита, каждый раз пекла торт и усаживала пить чай. К нам нередко присоединялась их дочка баскетболистка, тоже Нина. Френкель непременно садился за рояль, что-то играл. Как-то сказал: «Одна песня лежит у меня два года. Ее записала филармоническая певица, но неудачно. Может, вам понравится?» И заиграл «Скоро осень, за окнами август...». Я зааплодировала, спела ее на юбилейном вечере комсомола в «Лужниках», куда меня пригласил Ян Абрамович. Зрители долго не отпускали. Медленную лирическую песню принимали на ура, что неудивительно — там вступление как у Бетховена. Френкель стал приглашать меня выступать на своих творческих вечерах.
— Рознер не ревновал?
— Через полтора года мне пришлось от него уйти — хотелось почаще обновлять репертуар, но делать это было сложно. В результате Эдди Игнатьевич обиделся. Он вывел меня на сцену, многому научил, занимался мною, а я... Я его обожала, была безмерно благодарна, но творчество было выше всего, хотелось расти.
Еще работая у Рознера, в самом начале записала «Ты как песня» для журнала «Кругозор». Издание с пластинками пользовалось популярностью, песню услышал папин приятель Борис Савельев, работавший на радио редактором на передаче «С добрым утром!». «Саша, пусть твоя дочь мне позвонит», — сказал он папе.
Так я попала в самую популярную и любимую слушателями программу, которая выводила на орбиту многих певцов. С Оскаром Фельцманом записала симпатичную песенку «Письмо без адреса» на слова Игоря Шаферана, «Одна снежинка еще не снег...» на слова Леонида Дербенева — с Эдуардом Колмановским, стихи Михаила Танича «Ты прости, дорогой человечек, если я тебя вовсе не встречу...» сделали песню хитом передачи «С добрым утром!». Однажды завели в комнату и показали мешок адресованных мне писем. Полюбилась «За что мне это горе дано судьбой? Не ты со мною в ссоре, а я с тобой...» Алексея Мажукова, песня «Разноцветные кибитки».
На ура проходила «Ну неужели в самом деле не хватило им недели, им недели не хватило, чтоб хоть день побыть со мной...». А родилась песня так. Услышала, как Эдита Пьеха поет «Замечательный сосед»: «Пап-пап, паба-дап-дап, пап-пап...» и попросила Бориса Потемкина: «Напиши для меня что-нибудь в таком же духе». Меня стали приглашать на стадионы, я участвовала в авторских концертах композиторов, у меня появилось имя.
Как-то раз в Союзе композиторов встретила Юру Саульского. На экраны только что вышел французский фильм «Шербурские зонтики» с музыкой Мишеля Леграна, и вся Москва была на нем помешана. Юра спросил:
— Смотрела?
— Конечно, потрясающая музыка!
Он тогда создал «ВИО-66» — вокально-инструментальный оркестр. Четыре певца и четыре певицы, среди них Валя Толкунова. Она еще не стала звездой эстрады и его женой, иногда умудрялась петь фальшиво. Саульский останавливал репетицию, поправлял очки: «Валя, вы опять детонируете».
Так вот, Юра предложил:
— Что если нам сделать концертную версию «Зонтиков»?
— Идея неплохая, Норченко создаст, как всегда, гениальную аранжировку. А петь-то кто будет?
— Как кто? Вы.
— А где мы возьмем ноты, текст?
— Я принесу с «Мосфильма» саундтрек, а вы отдадите пленку кому-то, кто знает французский, спишете слова.
И действительно принес катушку. Магнитофона у меня не имелось. Куда бросаться? Вспомнила, что неподалеку, на Бутырской улице, живет знакомая, у нее есть катушечный магнитофон, примчалась к ней. На ходу схватила лейтмотив и русскими буквами на слух записала слова. На репетиции пела по бумажке. Позже, на первом концерте в Театре сатиры — уже наизусть.
На гастролях в Ленинграде за кулисами ко мне подошла женщина, она занималась с артистами иностранными языками, спросила:
— Где вы учили французский?
— Вообще не учила, записала слова на слух.
Ну, думаю, сейчас на меня повалятся все шишки.
— Не может быть, у вас всего одна фонетическая ошибка!
— Это называется абсолютным слухом?
— Нет, абсолютным я не обладала, в отличие от Зои Харабадзе из квартета «Аккорд». Зоя даже жаловалась, как это порой ее мучает: «Начинаешь петь и видишь перед собой ноты, очень мешает». Со мной такого не случалось, хотя на слух я никогда не жаловалась.
У Саульского отработала год, но и от него ушла. Юрий Сергеевич был уникальным человеком, эрудитом, умницей, однако постоянно пропадал на «Мосфильме», кино приносило ему основные заработки. На оркестр оставалось мало времени. К тому же директором у Саульского работал Марк Красовицкий, сын певицы, с которым у меня были проблемы. Приходила за суточными во время гастролей и слышала, что я, оказывается, все уже получила.
Однажды была в Москонцерте, вдруг меня кто-то окликнул. Обернулась — конферансье Борис Брунов.
— Нина, у меня бригада артистов едет в Ленинград, будем выступать в Театре эстрады. Хотите присоединиться?
— Конечно!
Так мы стали постоянно работать вместе на лучших площадках Москвы, а это Колонный зал, Дворец съездов, Кремлевский театр, кроме того подопечные Брунова участвовали в музыкальных фестивалях. Его авторитет был непререкаемым. А еще он был мудрым человеком, предупреждал: «Нина, сегодня в зале сидит комиссия из Министерства культуры. Выходите на сцену, ручки по швам и не дрыгаться!»
Да, были такие абсурдные чиновничьи требования деятелей от культуры. И приходилось подчиняться, чтобы не испортить карьеру.
Как-то раз спела, вышла за кулисы, Борис Сергеевич положил мне руку на плечо, похвалил и пошел провожать до гримерки. Навстречу Кобзон:
— Ну что, ребята, живете?
Этим эвфемизмом обозначались в ту пору интимные отношения. Я залилась краской, Брунов его тут же отчитал:
— Йося, как тебе не стыдно! Она же девочка!
Минут через десять Кобзон постучался в мою гримерную и извинился. Не знаю, почему он считал в порядке вещей, что молодая певица должна соглашаться на все ради карьеры. Я точно не из таких. Уже была замужем, когда однажды во время гастролей на БАМе мы столкнулись с Иосифом. Он сказал: «Нина, директор Росконцерта в честь приезда устраивает небольшой банкет для очень узкого круга, приходи». Про мужа не упомянул.
Володя остался в номере, а я пообещала зайти буквально на минутку, чтобы не обижать Иосифа. Пришла, меня усадили рядом с директором, который, как оказалось, и просил Кобзона пригласить меня, рассчитывая на «продолжение банкета». Через пару рюмок почувствовала, как его рука гладит мое колено. Встала, поблагодарила и попрощалась. Конечно же пожаловалась Володе. Тот был мужчиной горячим, пошел к Кобзону объясняться: «Как ты посмел так обойтись с моей женой?! А если бы я поступил подобным образом с твоей Нелли?» Слава богу, не дошло до драки.
— Где вы встретили свою судьбу?
— Это целая история. Володя играл в оркестре Рознера. Я сразу обратила внимание на этого красавца тромбониста. Спросила тетю Лизу:
— Кто это?
— О, Нина, им многие интересуются, не ты первая!
Но романа с Володей тогда не случилось. Я уже не работала с Рознером, шла по коридорам Росконцерта, и вдруг навстречу дядя Эдди: «Нинуля, как хорошо, что я тебя встретил, есть разговор. У нас намечается поездка в Краснодар и Одессу, хочу, чтобы ты поехала с нами. Помнишь, как Одесса тебя полюбила?»
Когда-то в Одессе я пела еврейские песни в летнем театре, а дядя Эдди аккомпанировал. Имела оглушительный успех, публика буквально забрасывала меня цветами. Однажды поклонники ринулись к сцене, поломав стулья, билетерша пыталась их остановить, так ей выбили зубы. Билеты у спекулянтов шли втридорога. Я на тот момент была единственной исполнительницей песен из репертуара сестер Берри. В Союзе еврейские песни исполняла Нехама Лившицайте, делавшая большие сборы, а в Черновцах жила прекрасная певица Сиди Таль, но они были уже в возрасте. Превосходный певец Эмиль Горовец, работавший в труппе театра незабываемого Соломона Михоэлса, пытался включать в свой репертуар еврейские песни, но Москонцерт запретил это делать: «Вы советский певец».
В конце шестидесятых на эстраде стали появляться вокально-инструментальные ансамбли, они собирали полные залы и обходились филармонии в гораздо меньшие суммы, чем большие оркестры. А сборы решали все. Рознер начал уговаривать:
— Золетко, Нинуля, поедем с нами в Одессу, там тебя любят.
— Не могу, работаю с Бруновым, у нас намечается музыкальный фестиваль народов СССР в Тбилиси. Если удачно выступлю, может, повысят концертную ставку.
Мне платили тогда пять рублей за выступление, позже повысили до шести. Называла это «ставка больше, чем жизнь» — под таким названием по советскому телевидению шел польский шпионский боевик.
Но Рознер не сдавался:
— Решу все твои проблемы. Договорюсь с Бруновым.
— Нет, не надо.
На том и разошлись. Тем не менее через мою голову директор Рознера Сицкер на следующий день явился в Министерство культуры и договорился, что я еду с ними на гастроли. Узнала об этом самым нелепым образом. Ехала с артистами и Бруновым на очередной концерт, в автобусе сидел чиновник из Минкульта, курировавший эстраду. Он и сказал:
— Слышал, что вы едете с Рознером в Одессу.
Я обомлела, Борис Сергеевич напрягся.
— Нет, никуда я не еду.
— А мне доложили, что вы дали согласие.
— Неправда, никакого согласия я не давала!
Но Брунов не поверил, насупился и затаил обиду. Позвонила Рознеру и устроила скандал, что без меня меня женили! Сицкер вынужден был дать телеграмму в Одессу: «Бродская не приедет». Администратор Одесской филармонии Дмитрий Козак, колоссальный мужик, кладезь остроумия, который хорошо ко мне относился, прислал ответ: «Филармония не принимает оркестр без Нины Бродской». Рознер чуть не слег с сердечным приступом, я была в ужасе.
В итоге по приказу Минкульта меня отправили работать с оркестром Рознера. Проплакалась, собрала чемоданчик и прилетела в Краснодар. Концерт уже шел, я стояла за кулисами — обожала смотреть оттуда за выступлениями артистов. И вдруг поймала на себе взгляд того самого красавца тромбониста, который в упор меня до этого не замечал. Он смотрел не отрывая глаз. Что же это значит? Либо он ненавидит меня, либо влюблен. А за что ему меня ненавидеть? Значит...
Володя Богданов и руководитель оркестра Миша Холодный делили на гастролях один номер люкс и оба стали за мной ухаживать. Оба признались в любви.
Тетя Лиза интересовалась:
— А тебе-то самой кто больше нравится?
— Оба.
— Ну и дурочка же ты!
Мало того что Брунов затаил обиду, так еще и Эдди Игнатьевич обозлился, ведь я чуть не сорвала гастроли. Он привел в оркестр эту соплячку, а она оказалась такой неблагодарной! Прилетели в Одессу, едем в автобусе из аэропорта, и вдруг в глаза бросаются афиши. Крупными буквами написано «Нина Бродская» и где-то внизу мелким шрифтом — «Оркестр под управлением Эдди Рознера». Подумала: «Боже, если он это заметит, разразится скандал, Рознер меня сгнобит!» Он увидел.
На концерте выпустил меня первой, я спела три песни, ушла за кулисы. Публика не отпускала, требовала еврейских песен. Раза три выходила на поклоны и снова уходила. Козак сказал Рознеру: «Эдди Игнатьевич, вы ломаете свой успех, вам надо поставить Нину на хорошее место». На другой день меня выпустили в конце первого отделения. Спела, публика не отпускает, из зала раздается: «Тум-балалайка!» Рознер наблюдает за происходящим из кулис. Я протягиваю руку, приглашаю его выйти на сцену. Не выходит. Тогда подхожу к микрофону и вызываю его. Деваться некуда, Рознер садится за рояль.
— Дядя Эдди...
— Я тебе не дядя Эдди.
— Эдди Игнатьевич, сыграйте, пожалуйста, «Тум-балалайку».
— Не знаю, в какой тональности.
— Ля минор.
Мне назло он заиграл в другой. Я его остановила:
— Вы играете не в той тональности.
— Г... — это в мой адрес.
Кое-как допела. Зал устроил овацию, не отпускал. В конце концов на сцену вышел конферансье Володя Гилевич, но ему не дали ничего сказать. И тогда Рознер, сидя за роялем, вынул носовой платок и сделал вид, что вытирает слезы, так его трогает происходящее. Гилевич тоже вытащил платок.
Второго отделения не было, нас выводили черным ходом, чтобы не столкнулись с разъяренной публикой. Один мужчина все же меня догнал со словами: «Бродская, вам еще не надоело петь?!» Я рыдала в номере, и вдруг стук в дверь. Пришли Володя с Мишей: «Нина, успокойся, пойдем погуляем». Было пасмурно, моросил мелкий дождик. Миша ушел вперед, мы с Володей отстали, я предложила: «Давай посидим». Примостились на каких-то ступеньках. Я почему-то спросила:
— Ты бы хотел на мне жениться?
— Да.
Подняла глаза и прочитала надпись на табличке: «Дворец бракосочетаний». Судьба!
— Как отпраздновали свадьбу?
— До нее было еще далеко. Когда вернулась в Москву, узнала, что Брунов работает теперь с Раисой Неменовой. Мне пришлось выступать с разными ансамблями — соглашалась, выхода не было. Но однажды вызвал директор-распорядитель Москонцерта Юрий Львович Домогаров, потрясающий, чудный человек. Не ошибаетесь — это отец Александра Домогарова.
Он сказал: «Нина, у нас организовывается вокально-инструментальный ансамбль «Веселые ребята» под руководством Паши Слободкина. Они в репетиционном периоде, им требуется певица. Скоро гастроли, нужны сборы, но сами они их не сделают. Ребят еще не знают, а тебя знают, поработай с ними».
Тогда в ансамбле еще не пел звездный состав — Буйнов, Малежик, Антонов. Поехала на репетицию в клуб на проспекте Мира, ребята все молодые, талантливые, мне понравились. Исполняли песни Лени Гарина, «Битлз»...
Паша озадачил:
— Нужен классный тромбонист.
— У меня такой есть!
Так я привела Володю в этот коллектив. Работали успешно, правда на афишах по-прежнему крупно писали мое имя, а на кассе концертного зала однажды даже увидела объявление: «Все билеты на Нину Бродскую проданы». Тем не менее получала все те же шесть рублей, еще и подпевала из-за кулис. Бешеная популярность пришла к «Веселым ребятам» позже.
Потрясающий артист и эстрадный режиссер Эмиль Радов пригласил нас в большую программу «Когда улыбаются звезды». Сам он конферировал и исполнял смешные куплеты собственного сочинения под аккомпанемент жены. Мы, что называется, попали в обойму. В программе участвовали оркестр радио и телевидения под руководством талантливейшего аранжировщика, дирижера Вадима Людвиковского, Майя Кристалинская, Гелена Великанова, Люся Гурченко, квартет «Аккорд», квартет «Гая», Вадим Мулерман, Марк Бернес и «Веселые ребята».
В Куйбышеве мы с Володей объявили о помолвке. Квартет «Гая» пришел к нам в номер и пел всю ночь. Через несколько дней решили с Вовкой расписаться. В ЗАГС поддержать нас поехали Радов с женой Лилей, Вадик Мулерман, музыканты Людвиковского Гоша Виноградов, Саша Шульгин. За день до этого нам достали дефицитные золотые кольца. Дама с перевязью на бюсте произнесла речь и пригласила расписываться. Когда ставила свою подпись я, Саша выводил на флейте «Семь сорок», когда к столу подошел Володя — заиграл «Август».
Вечером в ресторане накрыли стол на пятьдесят человек. Роль тамады взял на себя Марк Бернес. Коллеги звали его Марк себе Наумович. Он имел предпринимательскую жилку, всегда хорошо зарабатывал. С ролью тамады справился блестяще, поскольку обладал природным чувством юмора. Жалко, что мы не догадались пригласить на свадьбу фотографа. Вечер получился потрясающим. Так и прожили с тех пор вместе с Володей пятьдесят два года.
— Как решились родить ребенка? Это же прямая угроза карьере.
— Забеременела, когда мы работали у Олега Лундстрема. Родители устроили семейный совет, уговаривали не оставлять. А я хотела этого ребенка. И родила сына. Приходилось нелегко. Помню, взяли маленького Максима на гастроли. В Казани прославленные участники передачи «Радионяня» Александр Лившиц и Алик Левенбук привели в гостиничный номер молодого человека:
— Пусть Гена посидит с ребенком.
— Но я его совсем не знаю...
— Головой за него ручаемся!
— Не волнуйтесь, — заверил меня Гена, — я очень люблю детей.
Теперь Максим может писать мемуары о том, как с ним нянчился сам Геннадий Хазанов. Сын — талантливый парень, музыкант, продюсер, писал музыку техно, выпустил несколько дисков. Женился на Катюше, которая родила внука Сашеньку, у них чудные отношения.
— Вы записали большое количество песен для кино. Какие воспоминания сохранились об этой работе?
— Однажды позвали на «Мосфильм»: «Надо записать песню для картины «Айболит-66». Вместо нот дали в руки текст. Это была не песня, а какой-то рэп, о котором в ту пору слыхом не слыхивали.
Запись все не начиналась, ждали кого-то по имени Ролан. Я еще гадала: кто это — девочка или мальчик, француз или русский? Успела сходить в буфет, присела на лавочку у тон-студии, пила чай с любимым коржиком. Наконец пригласили на запись, погасили свет, я обратила внимание: с левой стороны от меня стоит долговязый высокий мужчина, с правой — маленький плюгавенький, слегка лысоватый человечек. Только произнесла: «Какое солнце!», в студии остановили запись и мужской голос стал что-то объяснять. Еще дубль, краем глаза замечаю, как этот маленький справа глотает мой чай и закусывает коржиком, что меня возмутило:
— Слушай, буфет рядом, сходи купи.
— Нет времени.
— Ну ладно, допивай.
Через некоторое время снова попала на «Мосфильм», иду по коридору и вижу объявление о просмотре «Айболита-66». Рядом с залом толпится народ, я зашла: мне же любопытно, что получилось. Внимательно смотрела на экран, но себя так и не удалось расслышать. Просмотр закончился, раздались аплодисменты, тот самый маленький человечек, но в костюме, поднялся с места и стал принимать поздравления.
Спросила:
— Кто это?
— Это же сам режиссер Ролан Быков!
Честно, мне стало стыдно: пожалела ему коржика. Пригнулась и незаметно выскочила из зала.
Как-то раз летом выступала с «ВИО-66» в Саду имени Баумана, где ко мне подошел мужчина:
— Нина, я — композитор Александр Зацепин, мы снимаем фильм, нужно записать песню. Могли бы?
— Да.
Приехала на «Мосфильм», начали писать, Зацепин зачастил в тон-студию:
— Понимаете, надо спеть это как можно проще. В фильме ее исполняет девочка-студентка, петь не умеет, нужно спеть как «Любовь — кольцо».
А в те годы в моде были джаз и французский шансон. Начинаю петь и снова сваливаюсь в джазовые синкопы. Мучилась-мучилась, Зацепин был недоволен. В конце концов извинилась:
— Я так записывать не буду.
Ушла со студии, «Песню про медведей» спела другая певица. Зацепин обиделся, мы долго не общались. Он писал для Аллы Пугачевой — что ж, как говорится, «каждый выбирает для себя». Прошло несколько лет, снова звонок от Зацепина:
— Мы сняли новый фильм, нужно записать песню.
— А петь опять надо просто?
— Нет, можете петь как захочется.
— Другое дело!
В этот раз записывалась у Александра Сергеевича дома. Он стал состоятельным композитором, оборудовал свою студию с хорошей аппаратурой, вполне мог себе это позволить. Пока пела, за мной наблюдал мужчина в очках, Зацепин представил его: «Леонид Гайдай». Записали три дубля. Подумала: если попросят еще, упаду — песня сильная, с невероятной экспрессией. Если ее не дашь, пропадет, не прозвучит. Вот почему я редко исполняю в концертах «С любовью встретиться — проблема трудная...». А фильм «Иван Васильевич меняет профессию» она украсила. Правда я почему-то не получила ни копейки. Никаких договоров не подписывала, понадеялась, что и так заплатят, но увы!
С Роланом Быковым жизнь свела еще раз, когда записывала песню для «Приключений Буратино». Приехала домой к Леше Рыбникову, получила ноты, затем отправилась в тон-студию, куда и ворвался Ролан, игравший в картине кота Базилио, стал меня учить, как надо петь. Когда просят спеть повыше, а ноты написаны в нижнем регистре, сделать это практически невозможно. Я не стала спорить с Быковым, но спела по-своему.
С Лешей мы больше не встречались. Без обид, но я не являюсь поклонницей «Юноны и Авось». Хотя Коля Караченцов, спевший «Я тебя никогда не забуду», хороший парень. Судьба сводила нас на концертах «Товарищ кино».
Однажды Коля попросил музыкантов из ансамбля «Мелодия» аккомпанировать ему на концерте.
— Мы-то сыграем, но с тебя «прописка».
— Непременно.
И благополучно об этом забыл. Тогда на следующем концерте музыканты его наказали — заиграли на тон выше. Коле пришлось нелегко, чуть не сорвал голос. Осознав свою ошибку, уйдя со сцены, Караченцов тут же побежал в магазин за выпивкой.
Со многими тогда подружилась. Садились в поезд, чтобы ехать на очередной концерт во Дворец спорта или на стадион. Каждый доставал выпивку-закуску: водочку, котлетки, огурчики. Зоя Алексеевна Федорова принимала рюмочку и начинала петь хулиганские частушки. Прелестная женщина! Жаль, что ее жизнь так трагически оборвалась...
А как весело мы парились в баньке со Светой Светличной, Наташей Фатеевой! Очень подружилась с Аллочкой Ларионовой. Тут требуется лирическое отступление.
Мне исполнилось пять, когда тетя Маня с дядей Левой взяли меня с собой в Алупку. Она работала метрдотелем в ресторане, он играл там по вечерам в оркестре на барабанах. Видя, как тяжело им приходится, захотела помочь. Собирала ракушки на пляже, раскладывала их на скамейке и продавала. «Бизнес» не приносил доходов, тогда я стала петь перед отдыхающими. Мне аплодировали, просили повторить на бис, задаривали печеньем, конфетами, черешней. Тетя, видя огромное количество сладостей, решила поинтересоваться репертуаром, и я выдала:
Зоя, Зоя, Зоя, Зоя,
Ты кому давала стоя?
Никому я не давала,
Кроме начальника вокзала.
Помню, получила по заднице по полной программе. Но петь не прекратила, а поменяла репертуар. Теперь он звучал так:
У нас пропал мальчишка, ему сорок лет.
Мама, папа плачут, Карапета нет.
Вай, что мы будем делать? Карапет пропал,
Карапет, наверное, в ресторан попал.
Ай джан, Ереван...
Ну и так далее. Я была неугомонной: то принесу в номер блохастого котенка, то еще что-нибудь отчебучу. Тетя Маня не знала, чем меня занять. К счастью, ресторан граничил с летним кинотеатром. Дядя Лева сажал меня на стену, и я подолгу смотрела фильмы. Неизгладимое впечатление произвела «Анна на шее», особенно финал, когда отца Анны выгнали из дома, а она проезжала мимо с поклонником в санях на тройке и не услышала, как отец ее звал. Я чуть не плакала. Впервые увидела на экране Аллу Ларионову и была потрясена ее красотой.
Не думала, что доведется познакомиться, но судьба свела нас в Минске на представлении «Товарищ кино». Алла вела концерт в красивом, зауженном по фигуре синем платье и паричке, меня объявляла так: «Муза кино».
Мы с Володей зашли в универмаг, где я увидела белую шубку из искусственного меха. Она мне так понравилась, а денег нет. Володя посоветовал: «Попроси в долг у кого-нибудь из актрис, вернемся в Москву и сразу отдадим». Откликнулась лишь Аллочка: «Сколько надо? Пятьдесят рублей? Ради бога, возьми!»
Как приехали, тут же привезли ей деньги. Алла сказала: «Могла бы подождать, я не нуждаюсь». Так шубка нас подружила.
Однажды стояли за кулисами во время очередного концерта, и я набралась смелости:
— Аллочка, вы не обидитесь? Давно хочу спросить — как вы могли бросить на улице родного отца и умчаться с Жаровым на тройке?!
Аллочка не сразу сообразила, о чем речь.
— Нина, ты серьезно? Да ведь это всего-навсего роль! А ты подумала — я такая сволочь, что вот так могу обращаться с родными?
Долгое время мы дружили, постоянно встречались. Аллочка настаивала: «Нин, ну когда же ты перестанешь мне «выкать»?»
Прошли годы, мы провожали Аллочку в последний путь: белый гроб, толпа поклонников и коллег на похоронах. На девятый день сидели на поминках, как же было грустно... Аллочкина дочь Алена попросила: «Нина, расскажите о маме». И я вспомнила тот случай с фильмом «Анна на шее». Мы забыли, где находились, все засмеялись. Аллочка, думаю, на нас не обиделась. Она была хохотушкой, лучезарным человеком, ей бы понравилось, что ее вспоминали радостно.
Мы иногда общались с прекрасным артистом Евгением Моргуновым, которого обожали. Он любил розыгрыши. Иногда они были жесткими, за что его недолюбливали коллеги. Нескольким розыгрышам мы с мужем стали свидетелями.
Поехали на рынок в Минске, подошли к грибникам. Женя, держа руку за спиной, спросил:
— Почем ваши белые?
— Пятнадцать рублей.
— Знаешь, тетка, что у меня за спиной? Я только что освободился.
Бабуся испугалась, смотрит по сторонам, а вокруг народ собрался и смеется:
— Отдай ты ему грибы! Ведь это же Бывалый из «Кавказской пленницы»!
Белые ему отдали почти даром, лишь бы ушел.
Или Женя шел однажды мимо пустого троллейбуса, взял в руки дуги, остановил прохожего: «Мужик, подержи, пока сбегаю в диспетчерскую».
Мужик стоял минут двадцать, еле удерживая в руках дуги, пока не появился настоящий водитель, не понимавший, что тот здесь забыл. Дело чуть не дошло до драки, а Женя хохотал, стоя в сторонке.
Помню, как в Кишиневе судьба свела со Смоктуновским. Иннокентий Михайлович дождался меня после концерта у служебного входа, протянул букетик тюльпанов: «Это вам, Нинонька! — и дал напутствие: — Не выкладывайтесь так сильно с первой песни. Поберегите себя. Иначе вас надолго не хватит». Но я его не послушалась. Никогда не работала вполсилы.
— Как принимали решение эмигрировать в Америку?
— Госконцерт начал посылать меня за рубеж. С большим успехом выступала в Болгарии с оркестром «София», в Венгрии — с рок-группой «Экспресс», участвовала в телепередачах. Платили прилично, но Госконцерт забирал все гонорары, оставляя буквально копейки, которых едва хватало на еду. Приходилось возить с собой кипятильник, кофе, печенье... А если ты оставлял себе денег чуть больше положенного, то потом с тебя взымали в десятикратном размере! Вот такие были правила!
Как-то раз меня послали в Германию выступить в рамках Евровидения. В Берлине я записала на радио четыре песни на немецком языке, которые позже вышли на пластинках. Понравилась, немцы пригласили принять участие в международном фестивале песни в Ростоке. Дала согласие, но вскоре получила телеграмму: «Срочно возвращайтесь в Москву». А я уже настроилась, у меня подготовлен репертуар, пошиты красивые платья. Подошла к нашей переводчице:
— Инна, что делать? Я уверена, что обратно не выпустят.
— Вам лучше вернуться.
Сказать, что была расстроена, значит ничего не сказать. Обегала все кабинеты Госконцерта с вопросом, кто прислал телеграмму. Никто не признавался. В Минкульте работал мой поклонник, который хорошо ко мне относился, позвонила ему:
— Помогите!
— Не могу, это распоряжение ЦК.
Почему там его приняли? Когда выходила пластинка Тухманова «Как прекрасен мир», где я записала три песни, ее демонстрировали иностранцам как большое культурное достижение. До этого я принимала участие во Всероссийском конкурсе артистов эстрады, где меня сняли с первого тура. Кто-то распустил слух, что уезжаю в Израиль. Я не собиралась, хотя многим в ту пору присылали вызовы. С приходом на пост главы Гостелерадио Сергея Лапина начиная с 1971 года для меня закрылись все эфиры радио и телевидения. В общем, накопилось. Сказала Володе: «Передо мной закрылись все двери, а у нас растет сын. Ты можешь оставаться, я заберу Максима и уеду». Муж не мог такого допустить.
Прибыли на пустое место. В Нью-Йорке на тот момент уже жили композитор Анатолий Днепров, концертный администратор Паша Леонидов, Эмиль Горовец. Эмиль уговаривал поселиться на Манхэттене, но школа там была далеко от дома. Днепровы привезли нас в Бруклин, где сняли квартиру. Оказалось, что в их доме имелась еще одна, свободная, в ней мы и живем по сей день.
С работой было тяжело, решили организовать мой сольный концерт. Он прошел удачно. Три года гастролировали по многим штатам, но в зал приходило все меньше людей, несмотря на то что я обновляла репертуар. Зрители говорили: «Мы ее уже слышали». И вот тогда я занялась сочинением своих песен, записала и издала несколько дисков. Володя работал в такси до тех пор, пока ему не приставили к виску пистолет и не отняли выручку. Он потом перешел в лимузинную компанию.
Как-то попали в Линкольн-центр на премьеру фильма «Джазмен из ГУЛАГа». Его сняли французы и посвятили Эдди Рознеру. В какой-то момент на экране возникло фото, где мы сидим с ним, Луи Марковичем, музыкантами в одной редакции. Увидела, и из глаз покатились слезы. Решила организовать вечер памяти Рознера. Кобзон обещал прилететь из Москвы, согласились выступить Боря Сичкин и Эмиль Горовец. Вадик Мулерман потребовал пятьсот долларов за песню, а Муслим Магомаев, который в тот момент отдыхал у друзей в Бруклине, пообещал выйти на сцену бесплатно. Но меня подвели владельцы зала — они запросили за аренду такую сумму, которую я не смогла поднять. Увы, у нас здесь таких немало. Позже я посвятила дяде Эдди книгу «Звенит январская вьюга».
В начале девяностых в Америке побывал Борис Брунов, мы встретились, показала ему свои песни. Он был впечатлен: «Нина, я делаю концерт ко Дню Победы. Вы должны принять в нем участие». Так я стала выступать в Москве. Брунов пригласил участвовать в мероприятиях ко Дню Победы и 850-летию Москвы. Концерты проходили на Красной площади, Поклонной горе, в Театре эстрады, где он занимал должность художественного руководителя.
Однажды прилетела в Москву и пришла в гости к Борису Сергеевичу, который тогда лежал в больнице. Жена Мария Васильевна накрыла стол, и тут он позвонил.
— Боря, знаешь, кто у нас в гостях? Ниночка! — обрадовала Мария Васильевна.
— Поцелуй ее от меня.
На следующий день Брунова не стало...
Вот как складывается жизнь. Ушли и мои родители. Мне удалось перевезти их в Америку, воссоединить семью. Папа умирал трудно, у него обнаружилась болезнь Альцгеймера, мамы не стало четыре года назад...
Родители мне постоянно снятся. Случалось, предупреждали о беде. Три года назад увидела их лица во сне крупным планом, в глазах стояла тревога. Они молчали, а я не понимала, в чем дело. Несколько дней подряд пыталась разгадать сон.
Мы собирались на пару недель во Флориду. Сын повез нас с Володей в аэропорт, шел дождь, на шоссе образовалась жуткая пробка. На рейс опоздали, но все-таки полетели позже. Майами встретил жарой, да еще натаскались чемоданов. Вечером о чем-то спросила мужа, а он в ответ произнес нечто бессвязное. На следующий день у него поднялась температура, дала ему жаропонижающее, посоветовала встать под душ. Но Володя чувствовал себя неважно, к тому же плохо говорил. Я решила немедленно возвращаться в Нью-Йорк и позвонила в аэропорт, чтобы изменить дату вылета. Диспетчер поинтересовалась, что случилось. Я рассказала. Она потребовала: «Срочно вызывайте 911, у вашего мужа все симптомы инсульта». Через пять минут скорая помощь уже везла его в больницу. Володя провел там две недели, у него диагностировали микроинсульт. Его спасли, но речь полностью не восстановилась. И как тут можно не верить в сны? А ведь родители меня предупреждали! Они наблюдают за нами с небес и оберегают. Значит, все будет хорошо!
Подпишись на наш канал в Telegram