Не успела «Кавказская пленница» выйти на экраны, как буквально на второй день многие фразы из полюбившейся комедии стали крылатыми, а песни запела вся страна. Рассказывали даже, что на вступительном экзамене в музыкальных школах на вопрос учителя «Детка, что ты нам споешь?» все дети, словно сговорившись, отвечали: «Песенку про медведей».
— Александр Сергеевич, вы не представляете, но даже здесь, в Париже, на станции метро «Сен-Жермен-де-Пре» уличный музыкант играет на аккордеоне ваше танго «Помоги мне»!
— Да? Очень приятно это слышать. Кстати, в Париже мою песню «Так же, как все, как все, как все...», которую исполняла Пугачева, забавно поет один французский певец: «Такси, такси. Такси, такси...» Однажды мой коллега Евгений Крылатов сказал: «Саша, мои песни поют по радио, но чтобы вот так, как твои, на улицах пели?! Поздравляю! В народ ушли твои песни».
— Почему же тогда вы уехали из России? Писали хиты для эстрадных исполнителей и кино. Наверное, и зарабатывали неплохо?
— Не жалуюсь, в кино действительно хорошо платили. К примеру, я зарабатывал в месяц пять-шесть тысяч рублей, в то время как жена получала в музыкальной школе всего сто двадцать. Выходит, каждый месяц мог купить новые «Жигули»! Большие гонорары я вкладывал в антиквариат, в картины старых мастеров, у меня было даже полотно Айвазовского. Но главное мое богатство — это домашняя профессиональная студия. В то время я, наверное, единственный из советских композиторов мог позволить себе такую роскошь. В этой студии записал большинство своих песен к фильмам, например к «31 июня». Скажу честно: уезжать навсегда я не собирался. Просто так сложились обстоятельства...
Все началось с поездки в Америку, куда меня в 1978 году пригласили вместе с кинематографистами. И там на приеме, который устраивала наша делегация, мой приятель Джон представил меня влиятельному американскому продюсеру (кстати, по фамилии Кэш, что означает «наличные»), и тот изъявил желание прослушать мои записи.
Вначале я ему поставил «Небо мое» в исполнении Валерия Ободзинского, но американцу эта песня не очень понравилась. Зато прослушав «Бубен шамана» Аллы Пугачевой, он моментально оживился и даже стал в такт песне похлопывать ладонью по коленке. Кэш был в восторге и с жаром принялся заверять, что у меня в кармане выгодный контракт на целых пять лет. Для голливудской студии я должен был выпускать в год по два диска и два фильма. Причем мы договорились, что работать я буду в Москве, где у меня студия и талантливые музыканты. Нового партнера все вполне устраивало. Но это, увы, не устроило... ВААП (Всесоюзное агентство по авторским правам. — Прим. ред.). Меня огорошили сообщением, что по советским законам я не имею права подписывать подобные контракты, за меня это должно делать Министерство иностранных дел или другие компетентные органы.
Я пошел к мидовскому советнику по культуре, который доверительно прошептал мне на ухо: «Александр Сергеевич, вам не дадут работать, даже если вы и получите согласие. Допустим, — объяснял он, — напишете вы музыку к фильму, а кассета ваша не дойдет до адресата или дойдет через месяц, а то и два. Да мало ли что еще может случиться?! Не дадут вам работать, вот увидите!» Мне было ужасно обидно: в Америке такого предложения ждут годами, а я, получив его играючи, не смогу воспользоваться.
— В такой момент, наверное, и приходит мысль об эмиграции...
— В то время люди массово покидали Союз — ехали в Израиль, а оттуда дальше — на Запад или в Америку. Мне и в голову не приходило сделать фиктивную справку о том, что я еврей. Да и не хотелось уезжать навсегда, просто было интересно поработать в Америке.
Но тут, как часто это бывает, помог случай. Подруга моей жены Светы, которая жила с нами по соседству, была замужем за французом. Ален преподавал русский язык в Париже, а до этого несколько лет — французский в Одесском университете. Мы познакомились, подружились семьями. К сожалению, Светлана, с которой мы прожили счастливо почти тридцать лет, скоропостижно умерла...
Мы вместе учились в консерватории в Алма-Ате: я — на третьем курсе, она — на первом. Как-то после лекции меня увидела ее подруга и сказала: «Знаешь, Светка мечтает с тобой познакомиться. Приходи завтра на пляж». Мы, студенты, частенько бегали загорать на горную речку Алматинку. Место для знакомства было выбрано очень удачно — я, увидев ее в купальнике, сразу оценил внешние данные Светланы. К счастью, она оказалась не только симпатичной, но и умной, доброй, отзывчивой девушкой. Света, конечно, прекрасно знала о моих бесконечных романах с консерваторскими барышнями, даже как-то заметила: «А ты любвеобильный!» К тому времени я развелся.
Со Светланой мы встречались около года, и я все больше и больше убеждался, что она — полная противоположность моей первой жене. Дело уже шло к свадьбе, но я поставил условие: женюсь только после того, как восстановлюсь в консерватории, откуда меня выгнали из-за Ревмиры. Так как отчим Светланы был проректором консерватории, могли подумать, что я женюсь по расчету.
— А что за история с изгнанием Зацепина из консерватории?
— Дело в том, что на Ревмире я успел жениться еще до поступления в консерваторию. С будущей женой познакомился в одной из гастрольных поездок. Она читала отрывки из «Молодой гвардии» и вела концерты. Имя у нее было довольно редкое — Ревмира, оно означало «революция мира». Девушка была очень красивой, и я не устоял. Правда нашу близость омрачил один факт — оказалось, Ревмира беременна от другого и уже на шестом месяце. А я, дурак, ничего не заметил! Она родила девочку, которую я удочерил, но вскоре ребенок умер.
Став моей женой, Ревмира все так же с упоением читала монологи из «Молодой гвардии», а все остальное время бездельничала. Когда я приходил домой, меня ждал один и тот же обед — хлеб, сыр и лимонад. Мы снимали большую комнату в подвальном помещении, и когда у нас родился сын Женя, Ревмира постоянно оставляла малыша на хозяев квартиры, а сама бегала по магазинам. Она мечтала о красивой жизни, модной одежде и непременно о чернобурке... Вскоре мне надоели постоянные отлучки жены и неустроенный быт. Мы расстались.
Но на этом мои злоключения с первой женой не закончились. Ревмира решила отомстить буквально сразу же. Она разослала письма в «Огонек» и «Комсомольскую правду», обвиняя меня в том, что я злостный неплательщик алиментов, а мой дед — политический преступник. Меня вызвал ректор консерватории: «Мы получили письмо от вашей жены. Вы — преступник и не имеете права учиться в советском вузе!» Так меня исключили из консерватории с третьего курса. Восстановился я только через год: мама прислала справку, что родители моего деда действительно политические преступники, но боролись они против царизма, за что и были сосланы в Сибирь. Когда я предъявил документ в прокуратуре, преследования прекратились.
Только тогда мы со Светланой поженились. Снимали небольшую комнатку недалеко от консерватории, вместе бегали на лекции. Вскоре у нас родилась дочь Лена. Чтобы как-то прокормить семью, я подрабатывал аккомпаниатором в Доме учителя. Светлана иногда приходила туда по вечерам и приносила голодному мужу мисочку жареной картошечки, заботливо завернутую в полотенце. Подрабатывать мне было привычно: отца к тому времени арестовали, мама не работала. Первокурсником на «Казахфильме» я подбирал музыку к документальным фильмам: о тяжелой индустрии — что-нибудь из Бетховена, о чем-то «полегче» — вальс...
Со Светой мы прожили двадцать восемь счастливых лет. Вы спросите: как можно без потрясений прожить так долго вместе? Отвечу: можно! Светлана была идеальной женой. И меня никогда не тянуло к другим женщинам, хотя вокруг постоянно было множество певиц, актрис. Возможно, к тому времени уже нагулялся, а может, очень много работы было. Во всяком случае, жили мы душа в душу. Света была моей первой слушательницей, поклонницей и одновременно строгим критиком.
А Ревмира тем временем то с одним, то с другим театром ездила по стране и читала свои любимые монологи. Бедный наш мальчик вместо того чтобы ходить в школу, скитался с ней по гостиницам и съемным квартирам. Наконец я Женю забрал, и он около года жил с нами. Директор школы без конца вызывал меня на разговор: «Уважаемый Александр Сергеевич! Вся школа стоит из-за вашего сына на ушах! Мы держим его только из-за вас!» Весь год, что Женя жил с нами, Света терпеливо занималась с ним уроками, мы с детьми ездили на море, а Ревмира звонила то из Новосибирска, то из Томска и требовала: «Ты все равно присылай алименты. Я их буду откладывать!» Через много лет у нашего сына обнаружилась редкая болезнь — рассеянный склероз, который не лечится. Он сгорел буквально за полгода. Вначале с трудом ходил, потом перемещался по квартире на табуретке, очень скоро слег и уже не мог пошевелить даже рукой, только вместо приветствия улыбался глазами. Ему было всего двадцать лет...
— Как вы решились после смерти любимой жены Светланы так быстро жениться, да еще и на иностранке? Это был брак по расчету?
— Ну почему... Я подумал: если не получится, разойдемся. А если вдруг сложится, почему бы нет? Я очень тяжело переживал уход жены, прекрасно понимая, что Свету мне никто не заменит. Ален же, который был в курсе моих проблем, знал и о выгодном контракте, и об Америке. Однажды он предложил: «Во Франции живет моя сестра Женевьева. Она не замужем, ты овдовел. Может, вас познакомить?» Я подумал: я одинок, у Женевьевы тоже судьба непростая. И согласился. При первой встрече она мне сразу же понравилась, да и Ален потом передал ее слова: «У тебя очень симпатичный друг».
Ален рассказал, что его сестра раньше была монахиней. Когда-то в молодости она собиралась замуж, но отец не позволил, и Женевьева в знак протеста ушла в монастырь, дала обет безбрачия и прожила там пятнадцать лет. Когда мы поженились, ей было чуть за сорок, мне — за пятьдесят. Скромно расписались в Москве.
— Женитьба на француженке давала свободу — гражданство и европейский паспорт?
— Ни о каком паспорте я, советский человек, даже не думал. Когда пошел в ОВИР оформлять документы, сразу предупредил: уезжать из страны не собираюсь. Визу попросил на три месяца. За это время я предполагал связаться с господином Кэшем. Но в визе мне отказали. Подать новое заявление по закону можно было только через год. Такого удара я не ожидал! Знакомый паспортист «обнадежил»: «Отказывать в визе могут до бесконечности, надо добиваться разрешения на отъезд во Францию на постоянное место жительства. Тут же дадут добро. Гражданство вы не теряете и всегда можете вернуться».
Я так и сделал. Но, к сожалению, контракт с Голливудом все равно потерял.
— Ваша жена не пыталась жить с вами в России?
— Ее первое впечатление от страны было ужасным. Во-первых, когда Женевьева прилетела в Москву, в аэропорту у нее перетрясли все чемоданы. Во-вторых, ей запретили останавливаться у меня, а поселили с туристами в отель.
Не успели мы выйти из аэропорта, как нарвались на очередной неприятный сюрприз: ей, несмотря на мои протесты, не разрешили сесть ко мне в автомобиль и отправили вместе с группой экскурсионным автобусом. Я ехал следом, проклиная все на свете. На этом наши злоключения не закончились. Едва с чемоданами вошли в гостиницу, к Женевьеве тут же ринулись люди в штатском: «Ваши документы, гражданка!» Жена была так напугана «гостеприимством», что у нее даже руки затряслись.
Я же наивно верил: вот узнают, что я известный композитор, и все волшебным образом изменится. И впервые решив воспользоваться «положением», пошел к директору гостиницы. Был предельно вежлив:
— Здравствуйте, я композитор Зацепин. Написал песни к комедиям Гайдая, да и Пугачева мои песни поет. — Он в ответ заулыбался. Я продолжаю: — Тут моя жена из Франции приехала. Можно мне остаться с ней в номере?
Улыбка с его лица мигом исчезла.
— Нет! — отрезал директор. — Не положено!
От Союза композиторов мы поехали в Иваново, в Дом творчества. Жили в отдельном коттедже: три комнаты, рояль. Уборщица топила печку дровами, убирала, кормили нас в столовой. Там и прошел наш медовый месяц, который длился целых двадцать дней. Я писал музыку, жена рисовала мой портрет. Женевьева оказалась натурой творческой — пела в хоре, рисовала, любила и понимала музыку. Нам было интересно друг с другом. Потом она уехала домой во Францию, а я занялся оформлением документов на выезд к жене.
Ехать в Париж решил оригинально — на машине. Тогда у меня были «Жигули». Я подумал: «Что я буду делать там без машины?» В дорогу взял только самое необходимое и ценное — ноты, синтезатор и магнитофон. До слез жалко было расставаться с любимым роялем, его вывезти не разрешили. Он верно ждал моего возвращения на квартире у дочери.
Женевьева сняла нам жилье на последнем этаже старинного дома. Там у меня была своя комната, где разместилась вся привезенная аппаратура. Деньги, слава богу, были: живя в Париже, я написал музыку к фильму «Самоубийца», который снимали в Германии. За это хорошо заплатили.
Через пару недель позвонил человек из министерства безопасности, представился на хорошем русском языке и вежливо пригласил на беседу. Я как законопослушный гражданин заявился к нему, прихватив «доказательства»: пластинки, ноты — дескать, я не шпион, а композитор. Через две недели он снова позвонил и предупредил, что скоро меня навестит. Я человек гостеприимный, купил в ближайшей кондитерской пирожные, конфеты, чай. Французский «комитетчик» был неприметным, в сером костюме и при галстуке. Долго озирался по сторонам, видимо в поисках чего-то подозрительного, и вдруг задал неожиданный вопрос:
— Вы знаете певца Нагатикова?
Я говорю:
— Певца Нагатикова нет. Может, вы хотели сказать Богатикова?
Оказалось, это вопрос-ловушка. Если бы я только выдавал себя за композитора, со страху мог ответить, что слышал о таком певце, и тут же, говоря на шпионском сленге, прокололся бы. Очевидно, проверку я прошел успешно, потому что больше его не видел.
— На каком языке вы общались с женой?
— Вначале, пока не освоил французский, было трудновато, говорили на английском. Причем Женевьева знала его еще хуже, чем я. Но языковой барьер — это цветочки! Оказалось, жена очень вспыльчивая. С утра первые пятнадцать минут ласковая как мед, а потом вдруг становится мегера мегерой и постоянно ворчит. Затем ее настроение резко меняется — и она опять нормальная... Например садимся завтракать (это были самые первые дни моего пребывания в Париже, я еще не успел освоиться как следует). По радио звучит приятная музыка, за окном — чудесная погода, солнце светит. После завтрака предлагаю:
— Пойдем погуляем?
В ответ Женевьева вдруг резко выключает радио и строго чеканит:
— По утрам я привыкла слушать радио, а не разговаривать!
На следующий день решаю исправиться и молча слушаю радио, но Женевьева опять недовольна: «Почему ты со мной не разговариваешь?» Слава богу, мы не дожили до того момента, когда супруги в гневе начинают бить посуду или друг друга. Однако расстались совсем по другому поводу.
— Неужели вы ей изменили?
— Я — нет. Моя монашка меня предала... Когда я был по делам в Москве, к ней из Тулузы приехал гость. Совсем как в анекдоте: муж за порог, а любовник на порог! Может быть, это был тот самый жених, за которого ей в свое время отец не позволил выйти замуж. Он зачастил к Женевьеве, обещая, что ради нее бросит жену и двоих детей. Когда я вернулся, жена ничего не скрывала, сразу во всем призналась и решительно потребовала развода. Представляете, я еще пытался ее вразумить, давал советы, просил не верить любовнику! Но Женевьева ничего не слушала, желая немедленно с ним соединиться. Мне, не скрою, стало очень больно. Конечно, поженились мы без особых чувств, но взаимная симпатия была, что скрывать!
С квартиры пришлось съехать. Как-то прихожу за вещами и вижу: Женевьева явно расстроена. Сидит плачет. Выяснилось, что «жених», испугавшись ее решительного настроя, пошел на попятный. Пожалев жену, я предложил начать все сначала, но она упрямо твердила, что хочет срочно развестись. Для этого нужно было или ехать в Москву, или нанимать парижского адвоката. Мне показалось более разумным не тратить большие деньги на развод, а оформить все в Москве, — вскоре все равно предстояла командировка. Но Женевьева и слышать об этом не хотела! Все расходы, связанные с разводом, взяла на себя, у меня в тот момент денег не было. Позже выяснилось, что любовник ее все-таки обманул, но вернуться ко мне она не захотела.
...Несколько лет назад я узнал, что Женевьева живет где-то в деревне на юге Франции, одинокая и несчастная. Решил вернуть ей долг — послал тысячу пятьсот евро, больше того, что она потратила на наш злополучный развод. Но Женевьева гордо отказалась от денег, передав через своего брата, что ей от меня ничего не нужно.
Я хотел с ней встретиться, но Ален отговорил: «Не надо, она тебя еще любит. Ей будет тяжело видеться с тобой».
— Как же вы устроились в Париже, оставшись один?
— Отец Алена и Женевьевы помог мне найти жилье, и я, почти как Карлсон, жил под самой крышей в десятиметровой комнатке с умывальником. Но для меня и это было дорогим удовольствием, так как работы по-прежнему не было. Вскоре, на свое счастье, я встретил в Париже Андрея Кончаловского, который мне очень помог, предложив написать музыку к рекламному ролику: он снимал сюжет о кофе. За двадцатидевятисекундный ролик я получил три тысячи долларов. К сожалению, больше таких заказов не подворачивалось, и я все чаще задумывался о возвращении на родину.
Два с половиной года в Париже делал аранжировки, и платили мне неплохо. Ездил в Америку, где катался как сыр в масле: наши эмигранты наперебой приглашали к себе в гости. Частенько сиживал за гостеприимным столом своей давней приятельницы Милы Фиготиной. К ней захаживал ухажер-пуэрториканец и очень ревновал ко мне хозяйку. Когда Мила объяснила, что я друг ее отца, латинский любовник успокоился, даже предложил мне работу таксиста.
Тем временем желание вернуться в Россию окрепло. В Париже я отправился в советское посольство и попросился обратно. Служащий посмотрел на меня как на сумасшедшего: «Пишите заявление и подходите через два месяца». Через месяц мне предложили хорошую работу, но я отказался, потому что уже сидел на чемоданах. Когда пришел в назначенный срок, на месте чиновника увидел уже другого человека, который удивленно развел руками: «Какие два месяца?! Разрешения люди годами ждут!» Он оказался прав — возвращения мне пришлось ждать полтора года. Так и жил в подвешенном состоянии. Забавно, но как меня не выпускали во Францию, так не впускали и на родину!
Я, чтобы хоть как-то прокормиться, перебивался случайными заработками. Однажды даже решил устроиться музыкантом в ночной ресторан неподалеку от Елисейских Полей. Купил подержанный аккордеон и пришел наниматься. О том, что пожилой русский аккордеонист — советский композитор, никто, естественно, не подозревал. Больше всего меня поразили шикарно одетые женщины, в одиночестве сидевшие за столиками. Оказалось, это заведение — любимое место русских туристов и... очень дорогих проституток. Посетители знакомились с барышнями и отправлялись с ними в отель неподалеку, заплатив за удовольствие, между прочим, большие деньги — тысячу долларов! Я играл для ресторанной публики французские песни и мелодии из русского репертуара: «Дорогой длинною», «Катюшу», «Амурские волны». Приходил на работу к одиннадцати вечера, а уходил в пять-шесть утра. Возвращался домой и валился спать как подкошенный. Просыпался в двенадцать и больше не мог заснуть.
Однажды в наш ресторан зашел композитор Никита Богословский. К сожалению, я его не заметил. А он меня в центре зала с аккордеоном увидел сразу же. Видимо, эта картина его так потрясла, что он быстренько выбежал из заведения и, как только вернулся на родину, выступил на общем собрании, с возмущением потребовав исключить Зацепина из Союза композиторов: «Товарищи, он играет в парижском ресторане, где бывают проститутки!» Удивительно, что Богословскому никто не догадался задать вопрос, что он сам делал в столь сомнительном заведении. Парадокс, но меня заочно выгнали из российского отделения Союза, оставив при этом в Союзе композиторов СССР!
За работу в ресторане платили довольно прилично. Еще «набегало» с продажи спиртного. Часто растроганные клиенты присылали бутылку водки или виски. Официанты для вида наливали мне в рюмку воду, а настоящую водку продавали в баре. Утром после выступления вырученные деньги отдавали мне. Но в ресторане я продержался всего месяц — хроническое недосыпание сказалось на здоровье, я даже угодил в больницу, заработав малокровие.
После больницы остро нуждался в деньгах. Мне повезло: вскоре я получил авторские за прокат немецкого фильма, кроме того, мне позволили вернуться в Россию. Домой я решил ехать через Германию на «мерседесе», который купил перед отъездом. Старые «Жигули» — на них не польстились даже арабы в гараже — пришлось тайком ночью подбросить на автомобильное кладбище. В общем, уехал в Париж на «Ладе», а вернулся в Москву на «мерседесе». Все-таки прогресс!
— А как вы решили квартирный вопрос, столь острый для москвичей?
— Меня временно прописали к дочери, а через год я получил постоянную прописку и наконец вернулся к любимой работе, к любимому Гайдаю. Написал музыку к его новой комедии «Операция «Кооперация».
Постепенно жизнь налаживалась. Наметились перемены и в личной жизни — я встретил свою последнюю жену, тоже Светлану. Познакомил нас мой внук Саша. В нашей семье все по традиции учились в музыкальной школе, а Саша ленился, постоянно отлынивал от уроков. Тогда моя дочь Лена пригласила пианистку Светлану Григорьевну Морозовскую. Целых семь лет после неудачной женитьбы на Женевьеве я ходил в холостяках, поэтому мы долго присматривались друг к другу и наконец решили пожениться.
— После фантастического успеха комедий Гайдая ваши песни становились хитами и были слышны из каждой подворотни, из каждого окна. Вам это льстило?
— Конечно приятно, когда песня живет тридцать — сорок лет... Я писал балеты и симфоническую музыку, но знаменитым стал именно благодаря кино. Первым моим фильмом стал «Наш милый доктор». В то время я еще жил в Алма-Ате и поехал записывать музыку в Москву к знаменитому дирижеру Виктору Николаевичу Кнушевицкому. Он руководил большим эстрадным оркестром Всесоюзного радио. В музыке это был титан.
Кнушевицкий первым поверил в мой талант. «Ну что ты прозябаешь в Алма-Ате? — сказал он однажды. — Переезжай в Москву. Я тебе помогу». Его слова стали толчком для переезда в столицу.
— Когда состоялась судьбоносная встреча с Гайдаем?
— Ему обо мне рассказал замдиректора «Мосфильма». К тому времени Гайдай поссорился с Никитой Богословским, который написал музыку к его комедиям «Пес Барбос и необычный кросс» и «Самогонщики». Сначала Гайдай принял мою кандидатуру в штыки: «Да, мне нравятся его песни, но сможет ли он написать музыку к эксцентрической комедии?» Однако ничего, сработались...
Помню, когда я сочинил мелодию к «Кавказской пленнице», Леониду Иовичу она сначала не понравилась. Показал ему пять вариантов, но он по-прежнему оставался недоволен. Я обиделся, в сердцах бросил: «Не нравится — приглашай Арно Бабаджаняна!» и ушел. Гайдай послал вдогонку письмо: «Думаю, твою мелодию народ петь не будет! Решил пригласить Бабаджаняна». Я вспылил и отправился к Ивану Пырьеву, руководителю творческого объединения «Луч» на «Мосфильме», с заявлением об уходе из картины. Он внимательно на меня посмотрел и заявление порвал. Затем без долгих разговоров отправил нас с поэтом Дербеневым в Алушту: мол, на месте сами разберетесь.
Помню, заходим мы с Леней Дербеневым в гостиницу и встречаем знаменитую троицу Никулина, Моргунова и Вицина. Ребята, увидев нас, начали хором исполнять мелодию песенки: «Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла!..» Оказывается, они сказали режиссеру:
— Замечательную мелодию Саша написал, мы ее сразу запомнили, все время хочется напевать.
Но Гайдай по-прежнему был непреклонен:
— Главное, чтобы народу понравилось, а вы не народ, вы — артисты!
На следующий день случайно сталкиваемся в дверях с Леонидом Иовичем. Он удивленно спрашивает: «А вы зачем сюда приехали?» Я честно рассказал, что был у Пырьева, который порвал мое заявление. Гайдай засмеялся: «А что мне Пырьев?! Не он же снимает картину. Нечего вам тут делать!» Все решили сценаристы Яков Костюковский и Морис Слободской, которым мелодия очень понравилась, они уговорили режиссера, чтобы Дербенев написал к ней стихи. Тот сочинил к моей мелодии прекрасные слова, и получилась «Песенка о медведях». Гайдай опять возмущался: «У нас в фильме жара, Кавказ, при чем здесь Северный полюс и медведи?..» Прошло время. Как-то встречаемся с Леонидом Иовичем и он замечает: «Да, слышал я на улице твою песню...» С тех пор он мне полностью доверял.
Гайдай хоть и занимался «легким жанром», характер имел очень тяжелый. Ему ничего нельзя было показывать вечером, а я долгое время не знал об этой особенности. Пришел, помню, показать ему темы из «Ивана Васильевича...» в «неурочное время», а он остался очень недоволен: «Все не так! Переделывай!» Я решил перенести обсуждение на утро — результат был прямо противоположным. Пришел в десять утра, он миролюбиво: «Саша, ты меня извини. Я вчера был не в форме. Давай еще раз послушаем». Потом я старался показывать работу только утром...
— С поэтом Дербеневым вы не только сотрудничали, но и дружили...
— Мы встретились в шестидесятых и почти сразу же стали вместе работать. Первая наша песня «Костер на снегу» вмиг стала известной. А потом пошли фильмы Гайдая. Но однажды между нами произошла глупая размолвка. Как-то Дербеневу один общий знакомый пообещал достать старинные иконы. Леня обратился ко мне за советом. Я предупредил, что этого человека знаю плохо и связываться с ним не стал бы. Однако Дербенев меня не послушал, заплатил приличную сумму, а иконы оказались поддельными. После этого Леня перестал со мной общаться. Вернувшись из Франции, я позвонил ему. «Долго, — спрашиваю, — из-за ерунды будем таить обиды?» Мы помирились.
— Исполнительницей многих ваших шлягеров была Алла Пугачева. Как вы познакомились?
— Однажды прекрасный аранжировщик Виталий Клейнот, с которым я работал, посоветовал мне сходить на финал конкурса самодеятельности и послушать молодую певицу Аллу Пугачеву. На этом смотре она пела «Посидим, поокаем» и другие песни. Худенькая, скромно одетая... Девушка мне очень понравилась, голос красивый, эмоциональный, и я предложил ей записать песню «И кто виноват». Работать с Аллой было сплошным удовольствием, она быстро запоминает мелодию. Помню, записывали «Волшебника-недоучку» и Пугачева ошиблась — вступила немного раньше и хихикнула. Я оставил этот милый ляп, будто так и было задумано.
Все песни, в том числе «Куда уходит детство» и «До свидания, лето», мы с Аллой записывали в моей студии. Однажды она звонит после победы в конкурсе «Золотой Орфей» очень расстроенная:
— Со мной хотят интервью делать. Настаивают на домашней съемке. Представляете, это в моей-то квартирке?
Я предлагаю:
— Давай у меня журналистов примем.
И мы разыграли целый спектакль. Алла приехала заранее с пятилетней Кристиной, по дороге объяснив дочке, что будет интересная игра. Быстро надела шелковый халат Светланы, а жена, нацепив фартук, взяла на себя роль домашней прислуги. Журналисты поснимали Пугачеву с дочкой, потом заглянули в мою комнату:
— А там у вас что?
— Там у меня домашняя студия... — небрежно бросила Алла.
К сожалению, во время работы над фильмом «Женщина, которая поет» у нас с Пугачевой произошла размолвка. Меня пригласили писать музыку к картине, в которой Алла играла главную роль. Неожиданно она попросила меня записать ее собственные песни. «Но знаешь, под фамилией Пугачева их никто не возьмет, я же не член Союза композиторов, поэтому придумала псевдоним — Борис Горбонос». Потом она сделала все иначе: сочинила душещипательную историю о том, что автор песен — восемнадцатилетний юноша, прикованный к постели (даже наклеила усы и сделала лжефотографию Горбоноса), и через мою голову договорилась с режиссером, чтобы он вставил эти песни в фильм. Узнав об этом, я заявил, что категорически против. Ведь меня пригласили в картину в качестве композитора, а тут даже разрешения не спросили! По студии быстро поползли слухи, что черствый Зацепин не хочет помочь талантливому инвалиду. Я, конечно, ни словом никому не обмолвился, что песни написала Алла. А позже узнал, что всю эту авантюру придумал ее тогдашний муж Стефанович.
Обижался на Пугачеву я довольно долго. И вот однажды она сама ко мне подходит и предлагает:
— Александр Сергеевич, давайте простим друг друга!
— Ладно, — говорю, — я не злопамятный.
Алла спела на моем юбилейном концерте в «России», я ей за это очень благодарен.
— Вы ведь участвовали и в таком грандиозном советско-итальянском проекте, как фильм «Красная палатка». Там обошлось без обид?
— Когда мне предложили написать музыку к этой картине, я и понятия не имел, что фильм Калатозова будет советско-итальянским.
Продюсером картины с итальянской стороны был Франко Кристальди, муж Клаудии Кардинале. Прочитав сценарий, он воскликнул: «Что написал Нагибин? Где драматургия, где сюжет? Что здесь играть? Убили медведя, съели медведя, потом пошли по льду!» И Франко пригласил Эннио де Кончини. За миллион долларов тот написал новый сценарий, который всем понравился.
В съемках участвовали Шон Коннери, Клаудия Кардинале, Питер Финч, Эдуард Марцевич, Никита Михалков. Итальянцы заявили, что музыку будет писать их композитор, но Михаил Калатозов настоял на том, чтобы композитором был я.
— Вам довелось пообщаться с Клаудией Кардинале?
— Однажды я решил сделать ей приятное — подарить русский сувенир и... опозорился. Купил самую дорогую палехскую шкатулку, красиво упаковал и преподнес Клаудии со словами «Примите скромный дар из России». Синьора Кардинале улыбнулась, развернула шкатулку, заглянула внутрь и слегка удивилась — там было пусто. До меня дошло — негоже дарить звездам шкатулки без драгоценностей!
Картину закончили, итальянцы увезли готовый материал, а через некоторое время потребовали музыку, которую по договору мы обязаны предоставить к определенному сроку. У нас же, как всегда, ничего не готово — что-то не записано, монтаж не закончен. Так и тянули, пока Кристальди не сказал: «Все, больше ждать не можем, берем своего композитора!» Это Был Эннио Морриконе. Так что существуют две версии фильма — итальянская и советская. К сожалению, моя музыка звучит только в нашем варианте.
— Александр Сергеевич, вы вернулись на родину, но ваша семья все равно живет за границей. Почему?
— Несколько лет назад моего зятя Бориса в качестве юриста пригласили работать в Женеву. Дочь Лена работает там же переводчиком. Внук Александр даже отслужил в швейцарской армии.
А я, лет шестнадцать назад получив деньги за музыку, которую мне заказали в Англии, купил в ста километрах от Парижа двухэтажный дом с камином. В Ла Шароньер разводили лошадей-тяжеловозов, неподалеку протекает Луара, по берегам которой высятся древние замки. В Ла Шароньер всего пять домов, и мы живем как старосветские помещики. Светлана Григорьевна прекрасный кулинар, заботливая жена, отличная хозяйка. Если уезжает на два дня, готовит мне много еды. У нас большой участок — тридцать соток — с фруктовым садом: яблони, груши, черешни, сливы, абрикосы. Так что мы с женой живем то во Франции, то в Москве. В Париже я отдыхаю, в Москве работаю...
В нашем французском поселке соседи — все очень милые люди. Мы общаемся с ними, два-три раза в месяц приглашая на кофе. Но не более... На втором этаже у меня холл, спальня и студия, там я работаю и при этом никому не мешаю. Жена раз в год дает бесплатные концерты классической музыки в церкви. Иногда Светлана выступает со своим учеником-французом, раньше с ней выступал и мой внук Саша. Жена сама составляет программу, этот концерт — событие в жизни нашего округа.
— У вас нет ностальгии по прошлому?
— Нет. В прошлом нельзя жить, иначе можно растерять настоящее и будущее. Надо понимать, что как поется в моей песне, этот «миг между прошлым и будущим» прошел не зря, но его не вернуть...
Материал был опубликован в журнале «Караван историй» в октябре 2006 года.
Подпишись на наш канал в Telegram