В Театре Маяковского Армена называли Джигой. Но только за глаза, никто бы не рискнул сказать ему при встрече: «Добрый день, Джига!» Ну, может, только за игрой в нарды у партнера могло вырваться. Ему нравилось это прозвище — красиво по звучанию, комплиментарно по значению. Зажигать, джигит... Есть такой танец джига — острый, горячий, темпераментный, резкий. Каким Джигарханян и был на сцене.
Сейчас, когда ушел Джигарханян, многие пишут о нем воспоминания. Все они начинаются с фразы: «Когда я в первый раз его увидел...» Я тоже хочу вспомнить об этом великом актере, мне посчастливилось стоять с ним на одной сцене. И хочу начать их так же: «Когда я в первый раз его увидела...»
Это было на сцене Театра Маяковского. Мы, студенты Андрея Гончарова, уже с третьего курса выходили в массовке в спектаклях Маяковки. Я пересмотрела все замечательные роли Армена Борисовича: Стэнли Ковальски в «Трамвае «Желание», Нерона в «Театре времен Нерона и Сенеки», лорда Ботвела в «Да здравствует королева, виват!», Менделя Крика в «Закате». Он был для меня актером планетарного масштаба. Всегда производил впечатление природной глыбы, на которую грозно накатываются огромные волны, но тут же о нее разбиваются.
Когда я впервые переступила порог театра, мне захотелось посмотреть, где гримируется Джигарханян. На служебном входе спрашиваю у вахтера:
— Где гримерка Армена Борисовича?
— На втором этаже. Как зайдешь, его стол направо.
Иду по коридору, вижу на двери — табличка с его фамилией среди шести других. Страшно про себя удивляюсь: «У такого актера даже своей персональной гримерки нет?» Ключ уже торчал в замке — вечером давали спектакль с Джигарханяном. Открываю дверь, поворачиваю направо, как велел вахтер, и останавливаюсь, пораженная увиденным. Простой стол с зеркалом, на нем коробка грима и клочок ваты. И все! Ничто не указывало на то, что здесь готовится выйти на сцену САМ Джигарханян. Я рисовала в воображении, что там, где гримируется знаменитый артист, должно стоять обитое шелком кресло, на зеркале красиво сверкать лампочки, на стене — награды, фотографии, афиши. Но здесь не было даже вешалки для его кожаной куртки.
Только спустя время нашла в его интервью разгадку этого «аскетизма»: «Вот все говорят, что театр — это дом. Так вот Армен Карапетович Гулакян, мой ереванский педагог, мне объяснил: «Театр — это театр, а дом — это дом. И боже упаси тебя после спектакля лишнюю минуту задержаться в театре! Особенно в буфете». Армен Борисович так и жил. Никогда не приходил задолго до начала, чтобы настроиться, подготовиться, «войти в образ». Он и так был готов. Ему хватало времени, чтобы одеться и выкурить сигарету перед выходом на сцену.
Он играл на уровне ядерного реактора. Не тужился, не искал в себе «зерно роли». Настоящий Джига! Заканчивался спектакль, реактор тут же выключался. Он умел укротить эту бешеную энергию. Ему не надо было долго отдыхать в гримерке, отходить от сложной роли. После представления он тут же исчезал. «Где Джига?» — а он уже летит на съемки фильма. Режиссер был в панике:
— Как же вы появитесь перед камерой без репетиции?
Армен в ответ обаятельно улыбался:
— Все будет хорошо!
Восточный Лис умел со всеми договариваться. Он снимался два дня, а потом исчезал бесследно. И уже мчался на съемки другой картины.
После окончания ГИТИСа я пришла в Маяковку уже в штат. Начались репетиции спектакля «Завтра была война». В начале сезона в фойе театра повесили портрет молодой актрисы Елены Мольченко. И вдруг ко мне подходит Армен Борисович. «Здравствуйте, — слышу знакомый голос за спиной. Поворачиваюсь. — Я проходил мимо твоего портрета в фойе... — Пауза. — Простоял у него пять минут». Я была начинающей актрисой, он был уже знаменитым актером. От волнения я сморозила какую-то глупость типа «теперь можно цветочки положить». Он улыбнулся и пошел дальше. Долго потом гадала: что же он имел в виду?
Прошло время. В какой-то передаче о Джигарханяне зашла речь о его матери, показали ее портрет. Меня как кипятком ошпарило. Мы не то чтобы с ней очень похожи, но сходство, безусловно, было: прямой строгий пробор, черные волосы, овал лица. А еще мы обе Елены Васильевны...
Армен Борисович о своей маме говорил только в превосходной степени: «Она великая! Я до сих пор, хотя ее уже нет на свете, с ней разговариваю». Отца своего он не знал — тот ушел из семьи, когда мальчику было месяца три. Он часто в интервью вспоминал, как в детстве в Ереване они с мамой пилили дрова и таскали поленья в дом, который стоял на горке. Елена Васильевна заменила ему целый мир. Армен всегда жил с мамой, очень ее любил и всюду с собой возил, даже на гастроли. Она никогда не жаловалась на судьбу и сына этому учила. Когда он провалился в ГИТИС из-за акцента, сказала: «Все, что ни делается, — все к лучшему». И это стало девизом Армена Борисовича.
Можно ли было в него влюбиться? Сложный вопрос. Ну разве влюбляются в памятники, богов на Олимпе? Или в океан, воздух, свет?! Такого масштаба был этот человек...
Я счастлива, что видела Армена Борисовича на сцене, — это большая актерская школа. На сегодняшний день не могу привести примера, чтобы массовка смотрела, как на сцене играют коллеги. В спектакле «Беседы с Сократом» мы, молодые артистки — Ольга Прокофьева, Ира Розанова, Татьяна Муха и я — были заняты в массовке. Отыграв пролог, наш хор пулей бежал за кулисы, чтобы успеть увидеть выход арменовского Сократа.
Это было гениально! Он появлялся на сцене спиной к публике, якобы с кем-то за кулисами продолжая диалог. В холщовом рубище, на голове вязанная крючком шапочка. Затем его Сократ поворачивался к залу и набирал грудью воздух. Все это время звучали аплодисменты. Но стоило ему произнести первое слово, как воцарялась полная, тотальная тишина. Наш хор, затаив дыхание, сидел внизу, в оркестровой яме, между сценой и зрительным залом. Мы кожей чувствовали, как разряд энергии, пущенный им в зал, проходит сквозь нас. Это было настоящее чудо! Он играл зрителями как волшебник, дергал за ниточки послушный ему зал. Его знаменитый хитрый прищур, интонации, скупые жесты, долгие паузы. Как он это делал? Можно ли этому научиться? Не думаю. Это либо дано, либо нет...
Положа руку на сердце, признаюсь: Армен был отнюдь не Аполлоном. Короткая шея, грубо слепленное лицо, маленький рост. Но на сцене, казалось, он возвышался над всеми. Секрет этого эффекта раскрыл сам Джигарханян: «Как-то я был на чьей-то свадьбе, а после, рассматривая фотографии, заметил с удивлением, что я ниже всех... Надо на сцене очень себя любить. Я выходил туда и чувствовал себя высоким и красивым». Сила его убеждения была такова, что все таким его и видели.
У Армена в театре были великолепные партнерши: Доронина, Гундарева, Немоляева. Но химия между ним и этими очаровательными актрисами происходила исключительно по третьему звонку. Как только закрывался занавес, все тут же испарялось. Он, кстати, считал лучшей своей партнершей Наташу Гундареву. Она отвечала ему «взаимностью»: «Ты как диван — удобный...»
Вот еще одна маленькая зарисовка. Он был неторопливым и сосредоточенным, сильным и сдержанным. Куда он прятал свой горячий армянский темперамент? Это загадка. Но я была свидетелем того, как однажды Армен взорвался. Бык на корриде по сравнению с ним был бы тихим котиком.
Шел спектакль «Кошка на раскаленной крыше» Теннесси Уильямса. У Армена сложнейшая психологическая роль Большого Па. В одной сцене выходил актер в эпизодической роли. Он всегда считал Армена Борисовича своим приятелем, видимо потому, что они в перерыве часто играли в нарды. Называл Армена Джаной, что в переводе с армянского означает «душа моя». Одним словом, был с Джигой на короткой ноге. И вот идет спектакль. Отыграв свое «кушать подано», актер удалился за кулисы и стал там громко с кем-то беседовать. Его не совсем трезвый голос был слышен на сцене. Закрылся занавес. Джигарханян бросился к нему. И тут за кулисами начался мультфильм «Том и Джерри». Увидев разъяренного Армена, испуганный актер пустился наутек. Пулей влетел на второй этаж и заперся в гримерке. «Где эта сволочь?! Я убью тебя!!!» — гремел голос Джигарханяна. Он в ярости пытался выбить дверь, но так и не смог. После этого неделю, пока слесарь не поменял сломанные замки, всех с гордостью водили к этой гримерке на экскурсию: «Смотрите, это наш Армен чуть не вырвал с корнем замок». Вот тебе и Джана...
Вскоре я вышла замуж за актера Маяковки Сашу Фатюшина. Они с Арменом были в хороших отношениях. Фатюшин, даже если обожал человека, никогда не лез в друзья. Были у нас такие, которые хвастались: «Я с Арменом в нарды. Я с Джаной сюда, с Джигой туда». А потом выясняется, что это они считают, что дружат с ним, а он совсем так не думает.
Фатюшина и Джигарханяна объединял футбол: первый был нападающим, второй — болельщиком. Армен обязательно приходил на матчи, болел за театральную команду. Как он сам шутил: «Я старый солдат! И о футболе всегда найду слова любви». По его признанию, никогда не играл. Он болел за «Арарат» и «Спартак». Армен, кстати, считал, что у актеров и футболистов много общего: и тем и другим надо завоевать публику.
А ему удалось завоевать не только публику. Армена любили все: зрители, режиссеры, актеры считали за честь оказаться с ним на сцене. Его обожали критики, армянская диаспора. Армяне буквально носили его на руках. На гастролях за ним обязательно приезжала машина — в честь него устраивали банкеты...
Многие рассказывают о том, как Андрей Гончаров любил кричать на актеров. У него была такая манера. Но не на Армена. Главный режиссер относился с большим уважением к Джигарханяну.
Я застала процесс репетиций спектакля «Театр времен Нерона и Сенеки». Это была какая-то удивительная телепатия. Помню, как они переглядывались, без слов понимая друг друга. Армен выходил на сцену и смотрел на сидящего в партере Гончарова. В его глазах читалось уважение к старшему. Андрея Александровича это, естественно, подкупало. Армену не надо было ничего говорить, делать замечания. Он сам знал, как играть. Гончаров только повторял: «Так, так, так...» Они и думали одинаково. Армен часто повторял слова главного режиссера «Ролью надо забеременеть», он был убежден, что хороший спектакль — это и есть ребенок, которого ты зачал, выносил и родил...
В 1986-м, когда Армен у нас работал, в театр пришла его дочка Лена. Я второй раз обманулась. Как когда-то представляя его роскошную гримерку, думала, что его дочка ходит в шубах и бриллиантах. Однажды столкнулась с Леной Джигарханян в коридоре. Она шла с ведром и тряпкой, настоящая Золушка. Лена подрабатывала в театре уборщицей. Она приветливо улыбнулась, я была поражена, какие у нее добрые и внимательные глаза. Лена была так рада, что попала в театр, где работает ее отец! Высокомерия ни грамма. Очень приветливая. В театре ее приняли в свою семью. Дочь полка. Это произошло как-то незаметно, без официоза. Никто не смотрел на нее как на диковинную зверушку: «Глянь! Дочка Джигарханяна полы моет!» Все произошло естественно. Лена никого не напрягала. Сногсшибательная популярность отца на ней никак не отразилась. Она не хвасталась знаменитой фамилией.
Никто за спиной Джигарханяна не злословил, мол, привел дочку в театр. Он не злоупотреблял такими вещами, сплетен о нем не ходило. Если Армен это делает, значит, так нужно! И это правильно, он же не главную роль для нее выбил. Помню, как Лена радовалась, когда ее взяли в массовку в спектакль «Закат». Ей нравилось, что она играет на сцене рядом с папой. Она примеряла матросский костюмчик и чуть не прыгала от радости, как ребенок на новогоднем утреннике. Так же искренне и с большим удовольствием репетировала. У нас и Шурик Лазарев-младший ездил на гастроли в Одессу и Кишинев. Бродил на сцене в массовке.
Лена поражала своей скромностью: не модничала, ходила в стареньком. Да и внешность не актрисы. Небольшого роста, сбитенькая такая. Но при этом в ней столько было милоты, готовности дружить, любить. К ней невозможно было не привязаться. Лене было с нами, актерами, интересно. Все выпивали в компании, она нет. Ловила кайф от общения, разговоров, анекдотов. Была ласковой со всеми, улыбалась при встрече, тянулась к людям. Разговариваешь с ней, а она тебя по плечу гладит. Обнимет при встрече, в щеку поцелует.
Не знаю, был ли Армен идеальным отцом для Лены? Но он старался сделать так, чтобы у нее жизнь сложилась по-человечески. Пытался дать ей образование, устроил в театр. Он хотел, чтобы она прожила хорошую жизнь.
Мы с Леной Джигарханян сблизились... благодаря видеомагнитофону. Саша Фатюшин привез его из-за границы. Ни у кого в театре такой диковинки еще не было. В нашей однокомнатной квартирке в Останкино день и ночь толпился народ: Виторган с Аллой Балтер, Игорь Охлупин, жена режиссера Анатолия Васильева, Женька Каменькович. Гости приносили кассеты с американскими фильмами, вино, угощение, рассаживались на диване и на полу.
Мы с Леной вместе участвовали в массовке в новом спектакле «Закат». На репетиции было много народу. В перерыве дружно шли вместе в буфет. Как-то разговорились с ней, оказавшись за одним столом. Речь зашла о каком-то фильме.
— А я видела его, — сказала я. — У нас с Фатюшиным видеомагнитофон.
— Здорово! — ответила Лена.
— Ну приезжай к нам, посмотришь.
Она с удовольствием приняла мое приглашение и с тех пор к нам зачастила. Гости расходились по домам, а Лена засиживалась допоздна, часто оставалась на ночь. Лишних спальных мест у нас не было. Мы с Фатюшиным ложились на диван, а она продолжала смотреть фильмы. Подсаживалась на ковре поближе к телевизору и уменьшала звук, чтобы нам не мешать. Однажды я спросила:
— Лен, не поздно? Не пора ли тебе домой?
Она ответила:
— Нет. Я домой не хочу.
Утром заставала ее в кресле, она, свернувшись калачиком, там засыпала. Я никогда не задавала вопросов об Армене Борисовиче, об их отношениях, о ситуации в доме. Проявлять любопытство было бы неприлично. Но как-то за завтраком осторожно спросила:
— А что, у Армена Борисовича нет видеомагнитофона?
— У нас из техники дома — только транзистор.
— Как же так? Ведь папа много снимается...
— А он все деньги тратит на путешествия.
Еще одно мое заблуждение. Я думала, что у Джигарханяна-то должны быть большие хоромы с импортной техникой, а у него была тогда скромная квартира. У Лены вроде бы была отдельная квартира в Беляево. Жила ли она там или у отца — я не знаю. По-моему, там еще мебели не было, Лена только планировала ее обставить. При мне она домой никогда не звонила.
Однажды провожаю ее до двери утром.
— Лен, уже снег выпал, а ты в такой тоненькой курточке...
— А у меня больше ничего нет.
Я отдала ей пальто. Она неделю ходила в нем. Я ничего плохого ни о ком не хочу говорить, но Татьяна Сергеевна Власова, мачеха Лены, очень нарочито подчеркивала, говоря о Лене, ее инфантильность: «ДЕВОЧКА приехала к нам, ДЕВОЧКА жила у нас». А она была уже далеко не девочкой...
Я не могу сказать, что Лена была несчастной. Наоборот, очень солнечной и позитивной. Она всему была рада и благодарна: пальто дали — хорошо, дали кино посмотреть — прекрасно, в массовку взяли — здорово! У нее все время были радостные глаза.
Помню, Лена попала в больницу с гепатитом и я спросила у Армена Борисовича при встрече:
— Можно Лену навестить?
— Туда, в отделение, не пускают, так что не рвись.
— Как она себя чувствует?
— Уже легче.
Лена ничего о себе не рассказывала, но по ней было заметно, что она подранок. В детстве, видимо, была обделена вниманием и поэтому излучала любовь ко всем. Все время искала человеческого тепла. Привязывалась сразу как ребенок, едва услышав доброе слово. К ней все тепло относились. У Татьяны Мухи и Александра Мартынова была хорошая библиотека, они давали ей читать книжки. Мартынов играл вместе с Арменом в спектакле «Кошка на раскаленной крыше». Армен жил неподалеку и часто с женой и дочерью приходил к ним в гости поиграть с Сашей в нарды. Лена с удовольствием потом бывала у Тани и без родителей. Приносила книжки, играла с их маленькой дочкой.
Никто в театре не знал историю ее появления на свет. Армен никогда на этот счет не распространялся. Где ее мать и кто она? Лена ведь не сразу стала жить с отцом. Я знала, что она приехала из Армении, но акцента никакого у нее не было. Армен же, когда принимал участие в актерских посиделках, специально усиливал акцент, вставлял армянские слова.
Лена никогда ни на кого не жаловалась, наоборот, радовалась жизни. Словно чувствовала, что недолго ей осталось.
Однажды, опаздывая на репетицию, она выскочила на улицу и поймала машину. Молодой водитель «москвича» подвез ее к театру. Они познакомились, разговорились. Лена сказала ему, что она дочка Джигарханяна. Потом они встретились еще раз. Это случилось накануне Нового года. В тот роковой декабрьский вечер, как Армен потом рассказывал, они вышли из театра вместе. Лена попрощалась с отцом. Утром ее с парнем нашли в гараже: они надышались угарным газом. Все были потрясены. Весь театр рыдал. Все полюбили ее, а тут такая трагедия. Она никогда не рассказывала о том, что у нее был парень. По ней было незаметно, что она интересует молодых людей...
Когда Лена трагически погибла, в театре все были потрясены. На Армена было больно смотреть.
На следующий день я пришла в Маяковку. Навстречу Леня Трушкин. У него и так грустные глаза, но на этот раз они стали скорбными.
— Здравствуй. Что случилось?
— Лена погибла...
Тут подошел к нам актер Сережа Рубеко.
— Ты знаешь, что Лена погибла?
Он от неожиданности ляпнул:
— Ну вот, получит ли Светочка шерстиночки?
Мы переглянулись с Леней, подумали: что-то с головой у человека. Оказывается, Лена накануне договаривалась с его женой Светой, что та ей свяжет свитер, и она обещала принести Свете образцы шерстяных ниток. И это еще раз свидетельствует о том, что Лена не собиралась накладывать на себя руки.
В этот день должен был быть генеральный прогон. Естественно, его отменили. Потом многие газеты писали, что премьера отменяется.
Лену хоронили на Ваганьковском. Помню, как добирались до могилы по узким тропинкам. Армен стоял один у гроба, застыв как камень от горя. Ни Степана, ни Татьяны Сергеевны не было. И все, естественно, смотрели только на него. Он не шелохнулся, ничем не выдал своих чувств, эмоций. Армен прекрасно понимал, что за ним все наблюдают. Потом в каком-то интервью он сказал, что был в этот день в тонких ботинках, но даже не заметил, как у него ноги замерзли.
Вокруг ухода Лены из жизни ходило много слухов. В театре поговаривали даже о наркотиках, но я в это не верю. Ничего не знала и знать не хочу.
Армен появился в театре спустя время. Все искренне сочувствовали ему, старались не ковырять болячки, говорили, что «будешь работать, и станет легче». Что называется, поехали дальше...
Каково это — потерять единственную дочь? Армен Борисович не любил говорить об этом. Это была его личная трагедия. Однажды только он сказал: «Это моя вина...»
Надо ли говорить, что я не пропустила ни одной передачи об Армене Борисовиче. Всегда внимательно читала интервью, следила за его творчеством.
Все деликатно умалчивают о последних событиях его жизни. Если и говорят, то очень аккуратно. Кто-то назвал его последний брак на молодой женщине «кляксой в конце жизни». Ну какая клякса?! А если это поздняя любовь? Спектакль «Закат» по Бабелю — это про закат Армена. Он точь-в-точь повторяет судьбу биндюжника Менделя Крика. Там есть и старая жена, и молодая возлюбленная, и сын, который возвращает его в семью...
В этом спектакле я играла вместе с Арменом Борисовичем и знаю его наизусть. Даже реплики персонажа словно взяты из жизни Джигарханяна. Когда жена Менделя Крика произносит на сцене: «Ему шестьдесят два года, а он горячий как печка!» — это относится и к Армену...
У Менделя полное благополучие, но на душе сумрачно: сыновья готовы прибрать к рукам дела отца, истеричную дочь никто не берет замуж, жена надоела до смерти, а он влюблен в Маруську. Армен, выходя на сцену, надевал на большие руки-грабли напульсники. Он поднимал их к небу и говорил горькие слова: «Что я сделал со своей жизнью? От обжорки к сортиру...» И только забрезжила какая-то надежда, как ему ее обрубили. Его сын Беня Крик, узнав, что отец влюбился в молодую русскую девушку, вместе с братьями избивают его до полусмерти. Играет музыка Морриконе, вдруг кто-то истошно кричит: «Убили сокола!»
Мендель Крик, сломленный, возвращается к своей старой жене. Извозопромышленное предприятие «Мендель Крик и сыновья» остается в семье. Последняя сцена. Шумит свадьба дочери, его выводят полуживого под руки: лицо как у покойника, руки висят плетьми. На лице Армена белый грим, а по нему кровавые подтеки, как слезы. Кто-то из гостей кричал «Поздравьте молодых!», а он в ответ глухо: «Желаю доброго здоровья...»
Когда я смотрю на кадры, где старый Армен Борисович возвращен в семью, вспоминаю эту сцену из «Заката». Он сидит на диване рядом с Татьяной. Виталина, молодая жена, удалена из его жизни. А лицо его словно измазано белилами с кровавыми подтеками. И вот этот крик «Убили сокола!» звенит у меня в ушах...
Спектакль «Закат» был одним из последних для Армена в Маяковке.
Когда мы узнали, что Джига собирается уходить из театра, заволновались: как наш учитель и художественный руководитель Андрей Александрович Гончаров переживет потерю ведущего актера? Гончаровым была создана в театре надежная пирамида звезд: Немоляева — Лазарев, Самойлов — Гундарева, Симонова — Фатюшин. А наверху «короны с бриллиантами» самый крупный алмаз — Армен. Двадцать семь лет он отдал Маяковке — и вдруг уходит. Вначале театр покинула Татьяна Доронина, не ужившись с Гончаровым. Он ее, говорят, прозвал именем опереточной героини: «Ну как там Сильва Вареску?»
Армен не был привязан ни к кому и ни к чему, даже забирать вещи не пришлось. Он всегда был сам по себе, хотя все в театре говорили о нем: «Наш Армен! Наш Арменчик! Наш Джига!», а он всех ласково называл «сы?ночка». Это уникальное качество, которому научиться невозможно...
Я поражалась, как можно уйти из театра, который так много тебе дал? Но и на этот вопрос нашла ответ. Он как-то сказал: «Самая большая глупость, что я там проработал столько лет. За пять-семь лет актер раскрывает все свои секреты и перестает быть интересным зрителю...»
Удивительно, но он сумел убедить Андрея Александровича, что так будет лучше, что всегда рядом и станет по-прежнему в театре играть. Это редчайшее, между прочим, свойство дипломатии или великодушия огромного масштаба. Так умел только Армен. И Гончаров на удивление легко отпустил его к Марку Анатольевичу Захарову в «Ленком». В Театре Ленинского комсомола Джигарханян играл в спектакле «Город миллионеров» вместе с Инной Чуриковой. Однажды Армену стало плохо прямо на сцене, спектакль остановили, он попал в больницу и после этого много лет не выходил на сцену, боялся, что повторится криз.
Когда его пригласили преподавать во ВГИК, он вдруг понял, что выпускает артистов, а работать им негде. И в 1996-м создал театр, чтобы ребята, которых он вырастил, там играли. Позже прочитала в его интервью: «Я не знаю, почему это сделал. Но говорю ответственно — у меня никогда не было и, к моему счастью, наверное, никогда не будет амбиций художественного руководителя. У меня вообще нет нездоровых амбиций...»
И снова шли годы. Не стало Гончарова. К нам пришел новый главный режиссер Арцибашев. И тут раздается звонок: «Алло, это Армен Борисович. Мне надо с тобой поговорить, приезжай».
Еду в театр, захожу в кабинет Джигарханяна. Волнуюсь как при нашей первой встрече, чувствуя себя начинающей актрисой. Осматриваюсь. Тот же аскетизм, даже вешалки для одежды нет.
— Здравствуйте, Армен Борисович.
— Какие у тебя планы?
— Да вот работаю...
— Переходи ко мне в театр. Я хочу, чтобы у тебя был свой дом.
Прошел год после смерти моего мужа Саши Фатюшина. К тому времени уже смирилась, что я одна, и не была похожа на вдову, путающуюся в слезах и соплях. И все же от его слов у меня земля поплыла под ногами.
Армен Борисович предложил мне сыграть в новом спектакле его театра «Гедда Габлер» вторую женскую роль. Это было неожиданно...
— Почему вы меня приглашаете? — спросила я.
— А потому что я тебя видел на сцене, — ответил он.
И сказал такие слова, что не могу их привести из скромности. Ни в одной статье про Комиссаржевскую я таких слов не читала.
— Мне нужно подумать.
— Я тебя не тороплю.
Помню, что приехала в тот день в театр и всем друзьям-актерам сказала:
— Знаете, Армен так меня похвалил, что теперь вообще могу больше ничего не играть.
Но меня спустили с небес на землю:
— Ой! Все, что Армен говорит, дели на семнадцать.
Все равно до сих пор живу с ощущением, что я гениальна!
Но прочитав пьесу, позвонила Армену, чтобы отказаться:
— Пока дошла до конца, устала от иностранных имен. Мне кажется, эта пьеса не про нас...
— Подожди. Я тебе все потом объясню, очень даже про нас.
Но я побоялась идти к нему в театр. Тем более что во время нашего разговора в его кабинет зашла режиссер этого спектакля и так на меня посмотрела, что я подумала: «Как говорил Костя Райкин, «Не люблю быть там, где меня не надо». И больше не перезванивала ему.
Я очень внимательно читала все его интервью. И если многие не понимали его эзопов язык, мне казалось — он так ясно высказывается! Многие фразы стали моими афоризмами. Последние лет десять он оставлял молодым актерам свое завещание, свое понимание профессии. Однажды сказал поразительную вещь: «Я ничего нового уже не сыграю. Единственное, что я хочу, чтобы мне платили деньги, которых хватит на путешествия». Он сыграл более трехсот ролей, был обласкан премиями и званиями, но о себе говорил просто: «Я — клоун!»
А потом начался этот сериал под названием «Женщины Армена Борисовича». Жены, бывшая и нынешняя, сын Степан — все замелькали на ток-шоу, рассказывая о его жизни. Многие охают: «Каких глупостей на старости лет наделал!» Но он уже давно для себя все решил. Любил ли он? Не любил? Не нам судить. «Когда я засыпаю, мне нужно, чтобы кто-то дышал мне в ухо» — и это важно. Не понимаю, почему люди не услышали это? Он уже все сказал, все объяснил. А когда поставил точку — он появляется с выбеленным лицом с красными подтеками, со словами: «Желаю крепкого здоровья...» Он просто доиграл спектакль под названием «Закат»...
Я на всю жизнь запомнила его слова, ставшие теперь уже цитатами: «Самое главное — это любить людей». А вот еще: «Свое будущее я могу увидеть, стоя на плечах своих учителей».
Несмотря на огромное количество людей, его окружавших, он казался одиноким. Но мне думается, что Армену с Арменом было не скучно. Ему было о чем с собой пообщаться, поспорить, порассуждать. Он редко говорил про мать, своего первого педагога, дочь. Это просто сидело глубоко внутри. Эти темы были для личного пользования.
В одном интервью Армен сказал гениальную фразу: «Жизнь — это вообще чья-то большая шутка! Мы всегда имеем то, чего заслуживаем».
Подпишись на наш канал в Telegram