С мамой я прожила всю жизнь, с папой сблизилась только после окончания училища. Внешне больше была похожа на папу. Помню, как Ольга Александровна Аросева удивлялась: «Странно, ты же с ним не жила, но у тебя его манеры, жесты, интонации, даже походка — все абсолютно отцовское...»
Меня с детства окружали яркие, неординарные женщины с необыкновенной судьбой и богатой личной историей. Мы были очень близки: бабушка, мама и я. Три женщины, три судьбы...
Говорят, дочери часто повторяют судьбу своих матерей. Я об этом не задумывалась — где-то повторяется, где-то расходится.
Мы с мамой абсолютно разные: и по характеру, и по темпераменту. Я скорее в бабушку. Меня в честь нее и Еленой назвали. Долгое время я была легкомысленной, можно сказать, раздолбайкой, но с возрастом многое стала брать от матери. Какая-то рациональность появилась, мудрость, стала чаще включаться голова.
Бабушка, Елена Михайловна Чернышева, была полной противоположностью педантичной и сдержанной маме. Она любила погулять, выпить в компании шампанского. Свою бесшабашность, видимо, унаследовала от отца. Она родилась в семье дворянки и купца с цыганскими корнями. Да и профессия актрисы сыграла немаловажную роль. Бабушка училась в ГИТИСе с Еленой Гоголевой и Николаем Рыжовым. Из-за маленького роста ей не суждено было играть роли героинь. У нее была смешная присказка: «Я была травести, не с кем время провести». Поэтому она уехала на периферию — Улан-Удэ, Томск, Омск — и там переиграла всех героинь. Была у нее и своя версия несложившейся актерской карьеры: «Ленка Гоголева стала тесно общаться с Колькой Рыжовым. Вот их и взяли в Малый театр. А я была девушкой честной и туда не попала». Тут она явно скромничала. Бабушка была весьма любвеобильной девицей. Раза три побывала замужем, что, собственно, для нас троих совсем неудивительно...
У нее было «легкое дыхание». По-бунински — это едва ли не самая главная загадка девичьей прелести. В первый раз бабушка вышла замуж в восемнадцать лет. Она любила рассказывать о своем венчании:
— Представляешь, мой шафер, друг жениха, стоя сзади, бил меня всю службу короной по голове.
— Зачем?!
— Как зачем? Ревновал конечно.
Мой дедушка — третий муж бабушки. Андрей Алексеевич Мачульский был математиком. С польской кровью, сдержанный, рассудительный, спокойный. Все его братья были капитанами дальнего плавания. Видимо, в него и пошла мама характером.
Бабушка была настоящей женщиной и до самого конца не старела душой. В свои восемьдесят лет собралась замуж за одного красивого вдовца, с которым познакомилась в гастрономе в здании гостиницы «Украина». Жених, естественно, об этом не догадывался. А в девяносто четыре года каждый четверг азартно играла в карты с сестрой и двумя сверстницами — подружками еще с института благородных девиц. Они приезжали на другой конец города. Однажды я невольно подслушала разговоры «девочек» о мужчинах и покраснела от пикантных подробностей...
Не могу сказать, что я с пеленок мечтала стать актрисой. Об этом скорее мечтала бабушка. Из-за нее я в артистки и пошла. В Красково, где мы жили на даче, бабушка как-то устроила концерт. Я играла любознательную Бесси из Марка Твена. Это был мой первый сценический опыт. А еще она тайком от родителей таскала меня на «Мосфильм» на кастинги в фильмы «Ох уж эта Настя!» и «Приключения желтого чемоданчика».
Когда я сыграла первую роль на сцене в спектакле Андрея Миронова «Тени», бабушке было уже под девяносто. В антракте администратор подошел ко мне и попросил ее унять: пока я на сцене успешно демонстрировала голые плечи, бабушка ходила по фойе и показывала зрителям мои детские фотографии, в том числе и ту, где я сижу на горшке.
История нашей семьи — это настоящая «Санта-Барбара»! Все переплетается: династии, жены, мужья, дети, внуки. Михаил Державин, с которым мы работали в Театре сатиры, однажды задал каверзный вопрос ведущему передачи: «А вы знаете, в каком родстве находятся Михаил Козаков и Михаил Державин? — и сам же ответил: — Мишкина внучка — это дочка первой дочери второго мужа первой жены Михаила Державина». Он имел в виду мою дочь — Марию Козакову. Это, конечно, шутка, но в каждой шутке есть доля правды.
Мама, как и бабушка, тоже была трижды замужем. Эта цифра у нас семейная. Так получилось, что два ее первых мужа были Юрами. Двадцатипятилетний преподаватель Второго медицинского института влюбился с первого взгляда в юную тоненькую абитуриентку с двумя косичками. Маме едва исполнилось восемнадцать. Будущего академика Юрия Лопухина пригласили в Болгарию на бальзамирование тела Георгия Димитрова. Мама последовала за мужем. Там за красавицей Кирой стал ухаживать какой-то высокопоставленный чиновник. В Москве она получала каждый день букет черных роз. Их привозили самолетом из Софии.
Они с Юрой довольно быстро разошлись. Вскоре в ее жизни появился кавалер «с серьезными намерениями» — режиссер Владимир Венгеров. Он сделал маме предложение, собирался снимать ее в роли Кати в фильме «Два капитана». Но одна нечаянная встреча все эти планы смешала...
Как-то они сидели большой компанией в ресторане ВТО. Венгеров всем представил Киру как свою невесту. Вдруг мама заметила, что с нее не сводит глаз молодой человек, сидевший за соседним столиком. Это был Юрий Яковлев. Она с ним стала откровенно переглядываться, но тогда они так и не познакомились.
Оказывается, после того вечера в ВТО папа долго пытался найти Киру, наводил о ней справки. А тем временем Венгеров уехал в Ленинград решать вопрос о переезде в Москву. Он буквально висел на телефоне, строя планы, как они будут прекрасно жить вместе...
Как-то мама с бабушкой пошли на концерт в Зал Чайковского. В толпе зрителей она неожиданно столкнулась с Юрой Яковлевым. Кира заметила, как он, сидя в ложе, все время ищет ее глазами. После концерта у гардероба к ним подошел папин приятель. Юра был безумно робким молодым человеком и не решился сам познакомиться. «Простите, вами интересуется мой друг», — он подвел Юру и представил их. С этого момента все и началось. Папа вдруг осмелел и буквально выхватил у гардеробщика мамино пальто.
Они отправились гулять. Всю ночь бродили по бульварам Москвы. Это было так романтично, им совсем не хотелось расставаться. Он рассказывал маме о своей любимой работе. Папа второй сезон работал в Театре Вахтангова. У него была всего одна маленькая роль — Заморский Принц с парой фраз, в основном он участвовал в массовках. Высокий, худой юноша с длинными руками и ногами обладал необыкновенными глазами и бархатным баритоном. Маме он сразу очень понравился. «Юра, — как образно выражалась она, — за мной даже не ухаживал, а как прилип намертво, так и не отлип».
Официально мои родители поженились не сразу. Их отношения с самого первого дня были настолько серьезны, что все, что с ними происходило, и было женитьбой. В Юрин день рождения, двадцать пятого апреля, собрались его друзья, коллеги по театру: Михаил Ульянов, Анатолий Кацынский, Евгений Симонов. Мама с папой объявили всем, что женятся. Гости подняли первый тост за именинника, второй — за свадьбу. Так и совместили два радостных события. Поженились буднично: зашли как-то по дороге в ЗАГС и расписались.
Вскоре они стали жить у маминых родителей. Можно сказать, жених достался маме «без приданого». У него даже чемодана с личными вещами не было. Не скажу, что папа улучшил свои жилищные условия. В войну его родители потеряли комнату в большой коммуналке. Его маме «отрезали» какой-то кусок, и они жили в кладовке. Юра спал на сундуке в углу без окна. Над «ложем» висела полочка с его любимыми книжками.
Так вот, папа поменял свою кладовку на крошечную квартирку на низком первом этаже, правда в окне были видны не только ноги прохожих, но и часть туловища. Двенадцатиметровую комнату перегородили шкафом, но как говорила мама: «Это был рай в шалаше». В их первую брачную ночь бабушка причитала: «Боже, что он делает с нашей девочкой? Я так и знала, что этим кончится!» Она, видимо, забыла, что мама была замужем не первый раз...
Жили они душа в душу. Мама вспоминала: «Я знала Юру в самый прекрасный период его жизни, когда он был еще не испорчен славой, вниманием женщин. Когда он был «девушкой»: чистый, светлый, добрый. Роскошный восторженный щенок!»
Папа пропадал в театре, жил ролями, очень скоро стал востребован в кино. Как-то его пригласил в картину «Необыкновенное лето» Владимир Басов. Папа поставил условие, что на съемки в Саратов приедет с женой. Он играл там офицера, которого в конце фильма убивают. Это была одна из самых, на мой взгляд, замечательных его ролей. Съемки мама вспоминала как счастливое время. Она и Басов оказались страстными грибниками и часто сбегали со съемочной площадки в лес по грибы. «Добычу» потом жарила на огромной сковороде жена режиссера Роза Макагонова...
Дедушка не сразу принял нового Юру — все-таки ученый, профессор был ему понятнее! Бабушка, наоборот, встретила его с восторгом: она сама актриса, обожала театр, и конечно, папа вскоре стал ее любимчиком. Они как творческие люди были на одной волне. Папа о себе говорил так: «Я живу в другом измерении». Бабушка это с восторгом принимала. Когда зять поздно возвращался после спектакля, она ждала его с ужином. Они часами на кухне говорили о театре, а мама мирно спала за шкафом — ей надо было рано вставать на лекции.
Жилось им трудно, но так жили все. На двоих было шестьдесят рублей — мамина стипендия и папина крошечная зарплата в театре. Отсутствие денег никак не отражалось на их отношениях. Ковров не покупали, в очереди на мебельные гарнитуры не записывались.
Начало их любви было почти сразу омрачено серьезной болезнью мамы. Как выяснилось, она уже давно болела туберкулезом. Этот страшный отпечаток оставила война. После каждого спектакля папа приходил домой и по совету иранского врача натирал на терке овощи. Свекла, морковка и репа жутко пахли, но мама послушно пила из его рук сок. Утром, перед мамиными лекциями, папа заботливо прибинтовывал к ее спине, туда, где был очаг, капустный лист. К вечеру он становился тонким, как пергаментная бумага. Когда маму отправили в санаторий, папа поехал с ней и спал рядом на тахте, не боясь заразиться.
Вместе родители прожили шесть с половиной лет. За всю совместную жизнь ни одного скандала — поводов не было. Папа никогда не капризничал из-за неприготовленного обеда, ел то, что давали. Был человеком неизбалованным и неприхотливым, без особых претензий в смысле быта. Он беспрекословно подчинялся маме, можно сказать, с восторгом вручил себя в ее руки. Не был при этом подкаблучником, она никогда на него не давила. Единственное, что себе позволял, — мог с друзьями зайти в кафе-мороженое напротив Вахтанговского театра и выпить чуть-чуть коньяку. Как он объяснял, рюмочка снимала стресс после спектакля. За эту дурную актерскую привычку ему потом влетало от мамы. Она как будущий медик прекрасно знала, чем эта «рюмочка» заканчивается, переставала с папой разговаривать. На него молчание жены действовало страшно!
«Мася, не сердись! Ну выпил тридцать грамм коньячку, подумаешь!» — начинал клясться и божиться, что это в последний раз, просил прощения. Весь «скандал» длился минут двадцать — по дороге от театра к дому. На него невозможно было долго обижаться, он был трепетным, нежным, легкоранимым. Мудрая мама в итоге прощала его, зная, что свое обещание он все равно нарушит.
Они были очень красивой парой. Мама всегда была щеголихой, привезла кучу нарядов из Болгарии, а папа терпеть не мог наряжаться. Когда они познакомились, ходил в перелицованной генеральской шинели с дядькиного плеча и в смешной шапочке. На шинель почему-то был пришит цигейковый воротник. Незадолго до его ухода из жизни я определила папу в санаторий. Естественно, он взял с собой пижаму. Не удивлюсь, если это была пижама еще «досвадебного периода».
Только когда фильм «Идиот» принес ему бешеную популярность, он стал хорошо одеваться, даже сшил у портного два костюма, светлый и темный. Что поделаешь — мировая известность пришла.
Папа получил приглашение сниматься в «Идиоте», когда мама готовилась к госэкзаменам. Говорят, что Иван Пырьев увидел Яковлева в фильме «Необыкновенное лето» и сразу же решил, что именно он — будущий князь Мышкин. Мама рассказывала, как Юра расстроился, узнав, что придется уехать от жены на съемки на десять дней: «Как же я там буду один? Я же не могу ни дышать, ни есть, ни пить без тебя!»
Интересно, что съемки в «Идиоте» совпали с маминой практикой в психушке. Папа ездил с мамой на занятия в Соловьевку, с большим интересом слушал лекции. Режиссера Ивана Пырьева и исполнителей главных ролей Юлию Борисову и Юрия Яковлева пригласили в Америку на премьеру фильма. «Идиот» очень понравился американцам. Владелец студии 20th Century Fox Спирос Скурас хотел снять папу в роли Христа, но Пырьев отговорил его.
Папа обожал делать маме подарки. После «Идиота» на гонорар купил себе машину, а маме шубу. Мама была такой тоненькой, что заворачивалась в нее как в манто. Она уже окончила институт и работала участковым врачом. Ходила по больным, в одной руке держа чемоданчик, а другой придерживая полы шубы...
Куда бы папа ни уезжал, отовсюду присылал маме открытки. В письмах, перечисляя покупки, всегда просил: «Пожалуйста, напиши, что тебе еще купить». А писал он маме, кстати, каждый день по четыре письма! Его в театре за это даже прозвали Львом Николаевичем, посмеивались: мол, Лев Николаевич опять строчит письмо своей Лапе. Его друг, актер Владимир Шлезингер, потом маме рассказывал, что «Юрка везде ходит с карандашом или ручкой».
В письмах папа подробно описывал города, в которых они гастролировали, рассказывал, какая стоит погода, как принимал зал, как он скучает по маме. При этом еще и звонил без конца. У меня хранятся эти листочки с аккуратно подписанными в уголке датами: 12 мая, 13 мая, 14 мая, 15 мая... «Счастье мое, родная, любимая, хорошая моя! Только отправил тебе вчера письмо, смотрю почту и вижу «Яковлеву Ю.В.» Ура!!! А сегодня получил еще одно. Спасибо, счастье мое!» Или вот: «Тысячу раз тебя целую!»
В Театре Вахтангова маму сразу полюбили и называли ее с легкой руки Яковлева Лапой. Мне кажется, никто даже не знал, как на самом деле зовут Юрину жену. Владимир Шлезингер, покоренный маминой красотой, предлагал ей поступить в «Щуку», но она отказалась.
Окружающие видели, как папа любит маму. Заботливый, безумно ласковый, безумно преданный. Он буквально носил свою Лапу на руках. В одном из документальных фильмов папа рассказывал о своих чувствах к Кире. «Я говорил ей:
— Хочешь, из любви к тебе я засуну голову в мусорную урну, которая стоит на улице?
Она отвечала:
— Ни за что на свете!
А я уже снимаю крышку и засовываю туда голову...»
Помню, уже будучи взрослой, я как-то спросила маму:
— А папа заглядывался на женщин?
Она ответила:
— Ты знаешь, никогда его не ревновала. Наверное, слишком была в нем уверена. Ни разу в жизни не видела, чтобы он посмотрел куда-то в сторону или обратил на кого-нибудь внимание. Он смотрел только на меня. В этом я могу поклясться.
Если у нее с подругами заходил разговор о вероломстве мужчин, она говорила: «Все что угодно у нас с Юрой может случиться, только не женщина!» Его измену она не предполагала даже гипотетически.
Самое интересное, что они умудрились не поссориться, даже когда расходились. Вернее, пока мама не поставила его перед выбором...
Знаменитый красивый актер — приманка для женского пола. Папа, будучи человеком мягким, слабовольным, легко поддавался чужому влиянию. Женщины, если ставили цель его завоевать, всегда своего добивались. Инициатива шла только от них, не от него...
Родители были женаты шесть с половиной лет. Когда мама забеременела мною, папа начал репетировать спектакль «Дамы и гусары» с молоденькой актрисой Катей Райкиной, незадолго до того пришедшей в Театр Вахтангова. О них заговорили с восторгом, вначале как об удачном актерском дуэте, потом как о красивой паре. Когда маме кто-то из «добрых людей» сообщил о романе ее мужа с Катей, она, не желая мириться с предательством, предложила отцу собрать чемодан. Не в мамином характере было терпеть измену, даже несмотря на беременность.
Папа ушел. Вскоре выяснилось, что Катя тоже ждет ребенка. Мама была максималисткой во всем. Недаром имя Кира в переводе с греческого означает госпожа — она такой и была. Поступить иначе не могла. Многие ей говорили, мол, когда любишь, надо прощать, терпеть. Мама отвечала: «Только потому что я его продолжала любить, смогла расстаться с ним...» Простить? А как потом с этим жить?! Возможно, если бы мама тогда не была столь категорична, он никуда не ушел бы...
Мама оказалась в очень сложном положении: остаться одной, без денег, впереди роды. А родится ребенок или нет — как Бог даст... У мамы был отрицательный резус-фактор, двоих детей уже потеряла.
Она шла на кесарево сечение, но гарантий не было никаких. Ей как никогда нужна была моральная поддержка. Надо было как-то существовать, на что-то жить. Спасало то, что вокруг всегда было море друзей, родители, но никто деньгами особо не помогал, рассчитывать приходилось только на себя. Мама ходила на работу до последнего дня. Все восхищались: «Кира, как ты прекрасно выглядишь! Какая ты счастливая!» И никто не догадывался, что она совсем перестала спать.
Наверное, многие мои комплексы именно из-за этой ситуации. Все мамины переживания, стрессы отразились на моем здоровье. Ведь то, что происходит в детстве, накладывает отпечаток на всю жизнь. Это боль, которая всегда с тобой...
Я родилась в начале июня. Через четыре с половиной месяца у папы и Кати Райкиной появился на свет мой брат Лешка. Года через три папа, уйдя от Кати, вновь женился — на Ирине Леонидовне Сергеевой, заведующей музеем Театра Вахтангова. В этой новой семье родился Антошка. У нас разница в восемь лет. Так случилось, что долгое время я и мои братья практически не встречались друг с другом.
Мама осталась одна, будучи еще очень молодой. За Кирой всегда многие ухаживали, она не страдала от отсутствия поклонников. Помню одного финна, который обожал Киру до шестидесяти пяти лет. Еще был Георгий Александрович — высокопоставленный чиновник, потрясающий красавец, просто молодой Марчелло Мастроянни. А один ее ухажер, болгарин, помню, привез мне, шестилетней девочке, белые сапожки немыслимой красоты.
Когда мне исполнилось восемь, мама вышла замуж за прекрасного человека, известного журналиста-международника Николая Иванова. Он и стал моим фактическим отцом.
Помню, как Коля приехал в первый раз к нам на дачу и подарил мне желтый велосипед «Школьник». И этим меня сразу же покорил. Даже не самим фактом дорогого подарка, а тем, что угадал мое желание. Вниманием. Это была моя заветная мечта — я росла настоящим сорванцом, а возможности купить мне велосипед у мамы не было. У Коли росла дочь Оля примерно моего возраста, с женой они развелись. Но мама не была причиной их развода.
Коля был очень харизматичным мужчиной с невероятным чувством юмора. Недавно я нашла его письма мне, маленькой девочке. Он писал про нашу собаку, про бабушку. В конце обязательно рисовал смешные картинки.
Коля приехал в Москву из Магадана. Он сам всего добился, был невероятно работоспособным, сделал феноменальную карьеру. Кстати, моя работоспособность — это от него. Он вложил в меня любовь к труду. Родители меня довольно строго воспитывали. Я бы сказала, что порой папа Коля был чуть мягче, чем мама.
Некоторое время он возглавлял в «Известиях» отдел рекламы, который сотрудничал с издательством Burda. Мы с мамой после его смерти на неделю поехали в Германию по личному приглашению Энне Бурды...
Мама ни разу в жизни не сказала плохо об отце, но так сложилось, что я выросла без его внимания. Он заезжал к нам нечасто, наверное потому, что у него была вначале одна семья, потом другая. А самое главное — очень много работы. Кроме того, в двенадцать лет я уехала с родителями в Германию. Не думаю, что он не хотел меня видеть, просто есть отцы, а есть сумасшедшие отцы... Но у меня хранится фотография, на которой папа кормит меня из бутылочки. Нельзя сказать, что папа совсем уж ничего для меня не сделал, — он устроил меня в школу на Кутузовском проспекте.
Мама много работала, по полторы-две смены, сначала участковым врачом, потом перешла в Институт акушерства и гинекологии. У нас в доме царил порядок, все должно было лежать на своих местах. В этом мама и отчим были очень похожи — он по менталитету был абсолютным немцем, как, впрочем, и мама. Меня кормили по расписанию, отводили в школу, на занятия в кружки. Этим занималась бабушка, она меня растила до двенадцати лет. Смешно сказать, но женщина с дворянскими корнями заставляла меня зачем-то посещать Мавзолей Ленина. Я ненавидела все это: и длинную скорбную очередь, и голову вождя, на которую старалась не смотреть.
— Не хочу! — каждый раз упиралась я.
Бабушка брала меня за руку и твердо говорила:
— Надо!
Почему-то этот поход на Красную площадь происходил после занятий спортом. Бабушка водила меня в школу фигурного катания «Метеор» в конце Кутузовского проспекта. Забирала после катка, и мы ехали на Красную площадь к Мавзолею.
Когда я училась в шестом классе, отчима послали работать в Германию. Родители много потом поколесили по всему свету: жили в Финляндии, Дании, Швеции.
Я очень не хотела уезжать — мне двенадцать, в школе начались какие-то уже сердечные привязанности. В художественной самодеятельности играла Констанцию Бонасье, в меня все мальчишки были влюблены. Мне было так тяжело расставаться с бабушкой, друзьями...
Корпункт размещался в Восточном Берлине, в бывшем доме немецкого генерала. Я даже находила во дворе осколки тарелок со свастикой. К сожалению, там все было страшно загажено предыдущими советскими обитателями.
Коля сразу же принялся наводить порядок, что вызвало огромное уважение у немецких соседей. Он купил ризеншнауцера Шека, посадил у дома сто двадцать кустов роз, даже я поучаствовала в озеленении: побросала в почву семена петрушки, лука и укропа. У нас росли абрикосы, ежевика, сливы. Родители делились с соседкой урожаем, а она пекла пироги со сливами и угощала нас. Выйдет на порог своего дома, кричит: «Фрау Иванофф! Фрау Иванофф!» — и вручает маме половину румяного пирога.
В Берлине я стала еще более закомплексованной. Как-то произошел забавный случай. Мне было лет шестнадцать. Стою у витрины — длинный тощий очкарик в школьной форме с болтающимися ниже колен руками — и рассматриваю мечту свою, куклу Барби. Мимо на машине в это время проехали мама с отчимом. Мама меня не узнала, вздохнула от жалости и произнесла:
— Несчастные родители! Боже мой, какая страшненькая...
На что отчим ответил:
— Кира, это же твоя дочь!
Для мамы всегда были важны забота и уход за ребенком, главное: накормить, одеть, научить, остальное — лирика. А для меня, наоборот, всегда важна эмоциональная сторона. Близость. Душевные разговоры. Я не говорю, что мама с отчимом меня не любили. Мы просто были очень разными. Они немцы, а я больше с русской душой.
До сих пор помню одну историю. В Берлине я очень тосковала по Москве, даже по нашей грязи. Нашла как-то интуристовские календари с картинками природы. Там были зимние, осенние, весенние, летние пейзажи, мне казалось, что это наша русская природа. Как говорится, тоска по березкам одолела. Скотчем прикрепила эти картинки к стене у себя в комнате. Как-то прихожу из школы — стенка пустая. Все мои картинки родители выбросили. На меня это произвело дикое впечатление. Я понимала, что они не любили беспорядка, что стены только что покрасили. Вроде ничего страшного, но все же...
Только теперь я понимаю, насколько глубоко в маме все было скрыто. Она страдала, что живет соответствуя статусу мужа, страдала от вынужденного безделья. Ей пришлось уйти с работы. Она, правда, не так уж и любила свою работу, хотя была талантливым врачом. Помогала в корпункте разбирать какие-то бумаги, но была создана для большего.
Мама достойно всюду сопровождала мужа. Он обожал экскурсии, был очень пытлив. Например по газетам выучил шведский язык — ему это было нужно по работе. У мамы, пока она жила в Германии, была возможность выучить немецкий, но она не стала, ленилась водить машину. Ее миссия заключалась в одном — украшать собой мир! Она была невероятно умной, красивой, уникальной. Эстетика всегда важна: не любила халдейства, бардака, всего некрасивого.
Мы пять лет жили за границей. Связь с родным отцом практически прервалась. Я не была обижена на него и не росла с комплексами сироты. У меня был чудесный Коля. Я называла его Малышонком.
Долгое время стеснялась звонить родному отцу: не могла его назвать папой, а по имени-отчеству обращаться как-то было неловко. Летом я приезжала в Москву. Однажды папа привез меня к себе на дачу. С маленьким Антошкой у меня состоялся смешной диалог:
— Скажи, Алена, твой папа воевал?
— Не знаю...
— А вот мой воевал.
— Ну, если твой воевал, значит, и мой воевал!
— И у него нет ноги!
— Если у твоего нет ноги, то и у моего нет!
В скором времени выяснилось, что папа у нас один и с ногой у него, слава богу, все в порядке.
Антон был совершенно очаровательным ребенком. Я ему из Германии привезла петарды. Как-то он пришел к нам на Кутузовский и занялся делом: отковыривал на балконе плиточку и бросал кусочки с балкона десятого этажа.
Когда за моей спиной шептались: «Смотри, вон дочка Яковлева!», мне всегда было неловко перед отчимом, который меня очень любил и, наверное, даже ревновал. Он меня растил, его можно было понять.
У нас был закрытый дом. Коля был патологически непьющим человеком, мама рядом с ним ничего себе не позволяла. Праздники у нас не отмечались, компаний не звали. Если я, будучи уже взрослой, выпивала вина, это у них вызывало оторопь: «Вот! Это у тебя плохая наследственность!»
Коля вел абсолютно правильный образ жизни: не пил, не курил, занимался спортом, по утрам делал зарядку с гантелями. После первого инфаркта я ему сказала: «Ты же совсем не расслабляешься!» И он стал позволять себе двадцать грамм коньяку.
Мой отчим умер незадолго до рождения Маши, в 1991-м, в пятьдесят пять лет от второго инфаркта. Несмотря на его жесткий характер, я была очень к нему привязана. Через год ушла за ним и любимая бабушка. Это были для меня тяжелые потери...
Никогда не забуду слова бабушки: «Я всегда говорила матери «Наша Аленка обязательно будет артисткой!» Она все-таки этого добилась.
Я ведь долго не могла выбрать профессию. В глубоком детстве хотела, как мама, пойти в медицинский, потом мечтала стать следователем. В Германии наконец определилась — хочу стать актрисой. Читала самой себе стихи Есенина и записывала их на магнитофон. Однако на семейном совете мама с отчимом решили, что мне надо поступать в МГУ на журфак. Я не сильно сопротивлялась. Меня успокоило то, что в проспекте было сказано: в МГУ есть студенческий театр. Я сразу же, седьмого сентября, туда записалась. Театр был легендарным, им руководил Роман Виктюк, на его спектакли ходила вся Москва. А после третьего курса окончательно объявила дома, что пойду в театральный. Мама не стала поднимать скандал. Случайно столкнувшись в кулинарии с Владимиром Георгиевичем Шлезингером, заведующим кафедрой актерского мастерства, она попросила, чтобы он меня прослушал.
Одним словом, я поступила в Щукинское училище. Конечно, фамилия сработала, но дальше надо было доказывать свое право на существование в профессии. Меня всегда раздражало, когда услышав, чья я дочь, говорили: «Ну, понятно!» А что понятно? Я никогда не старалась приблизиться к гениальности папы. Всю жизнь просто честно занималась своим делом...
Так получилось, что мы с Лешей Яковлевым встретились в Щукинском училище. Леша учился на третьем курсе, я поступала на актерское отделение. О том, что мы брат и сестра, я узнала чуть раньше Леши. Мы никогда до этого не встречались, хотя жили рядом на Кутузовском проспекте, правда в школы ходили разные. Первый раз я увидела брата, когда он пробегал мимо меня к входу в Щукинское училище. Как сейчас помню: он был в рыжей куртке и голубых джинсах. Шапка черных кудрявых волос и улыбка до ушей. И кто-то мне сказал: «Это твой брат».
Оказывается, он, ни о чем не подозревая, подошел к приятелю, который обо всех поступающих был в курсе, и попросил:
— Слушай, тут одна абитуриентка поступает. Она мне нравится. Можешь с ней познакомить?
— Дурак, это же твоя сестра!
Леша обалдел. Он был так поражен этой новостью, что стал меня сторониться и даже избегать.
Я сама к нему подошла и сказала: «Леша, мы ведь с тобой не виноваты в том, что случилось. Родители родителями, а мы тут при чем?» И с тех пор мы подружились. Гуляли в одних компаниях, ходили друг к другу смотреть отрывки. Но, как однажды признался Леша, один случай сделал нас по-настоящему родными людьми. Это было зимой 1981 года. Он жил тогда один в квартире своего дяди Кости Райкина. Все домочадцы разъехались по гастролям. Я позвонила брату просто поболтать. Леша лежал с высокой температурой и еле говорил. Я тут же примчалась с кастрюлей свежего бульона и стала кормить его с ложки. На него мой «подвиг» произвел неизгладимое впечатление: «Я эту курицу не забуду никогда!»
О том, что Леша младше меня на четыре с половиной месяца, я не задумывалась, в цифры особо не вникала. Это же настоящее индийское кино: брат влюбляется в единокровную сестру, вокруг семейные тайны, страсти и трагические развязки.
У меня с братьями много общего, несмотря на то что характеры абсолютно разные. Я — старшая сестра. Экстраверт, как мне кажется, а они оба интроверты. Мы с Антоном в последнее время очень сблизились — и человечески, и творчески. Он очень талантливый режиссер, в МХТ, в Малом театре и на Малой Бронной его спектакли идут с успехом. В нашем Театре сатиры он поставил недавно к моему юбилею замечательный спектакль «Лес» по Островскому. Кроме прекрасных актеров — Максима Аверина, Юрия Васильева — в нем играем мы с дочкой Машей. Я — Гурмыжскую, а Маша Аксинью. Ваня Замотаев, мой зять, написал к спектаклю музыку. Это так прекрасно, что на одной сцене собрались папины дети и внуки.
Мы все очень любим театр. Леша снимался в фильме «Миллион в брачной корзине», работал какое-то время в Театре Ермоловой. Потом ушел в бизнес, сейчас с удовольствием сотрудничает с Домом актера. Вернулся в театр спустя двадцать лет. С Лешей мы общаемся меньше в силу жизненных обстоятельств, но он всегда приходит на премьеры ко мне и к Антону.
Всех вместе нас когда-то собрала Ирина Леонидовна. Она прожила с папой больше пятидесяти лет. Была ему и женой, и другом, и творческим соратником. Еще чаще мы стали приходить к папе, когда появились внуки. Он очень переживал, что в жизни мало видел детей: меня и Лешу. Да и Антон, младший брат, этим не мог похвастаться: «Ты знаешь, мы хоть и жили вместе, но я очень редко видел папу — вечно занят». Когда появились внуки, папа был счастлив. Маша говорит, что дед ее обнимал каждый раз так сильно, как будто в последний...
Мне кажется, всю свою любовь, которую я недополучила, папа отдал маленькой Маше. Я ему часто ее привозила. Конечно, он любил меня, но близких отношений у нас не было. Единственное, о чем я горюю, что не смогла узнать отца по-настоящему.
После смерти папы семья объединилась. Мы все еще больше сблизились. Как сказал Антон: «У нас теперь нет оправданий, чтобы не общаться...» В день рождения папы, двадцать пятого апреля, мы всегда по традиции встречаемся. Папина жена Ирина Леонидовна нас по-прежнему собирает за общим столом. Братья с женами, я, внуки — моя Маша, Лешина дочка Лиза, сыновья Антона и маленькая Варя...
С годами к нам приходит мудрость и уходят обиды. Я многому научилась у мамы. Жизнь далеко не всегда бывает легкой, скорее наоборот. Разводы — это всегда драматические моменты. Со всеми бывшими мужьями осталась в хороших отношениях. Я в жизни неисправимый оптимист и давно знаю одну истину: надо радоваться простым вещам. Например я обожаю сажать огурцы...
Ни в коем случае не осуждаю ни отца, ни маму. Не держу обиды. Папа — гений, он жил ради искусства. Помню, как я сидела на спектакле «Пристань», где папа сыграл свою последнюю роль. В конце он уходит в глубь сцены, оборачивается, машет тростью, как бы прощаясь, под гром аплодисментов.
В свой последний юбилей папа подарил маме автобиографическую книгу с автографом: «Моей любимой первой женщине, жене и самому родному человечку. Твой до самой могилки. Ю. Яковлев». Это трогательно, ведь прошло пятьдесят лет с тех пор как они объявили на его дне рождения о своей свадьбе...
У меня дома висит большая папина фотография, где он такой молодой... Очень трепетный, нежный, легкоранимый и невероятно красивый.
Мы с Кирой прожили вместе всю жизнь. К старости мамина скрытая эмоциональность вдруг прорвалась. За последние пару лет она смягчилась, ее немецкий педантизм улетучился. Мне кажется, она почувствовала всю мою любовь и заботу — и ее чувства вырвались наружу. Кира вдруг стала называть меня мамой, говорить каждый день, как понимает и ценит меня. Я за всю жизнь не услышала от нее столько слов любви, как за последние годы. Когда она ушла, словно оборвалось то, что нас — меня, маму и бабушку — всю жизнь держало вместе. Моя дочка Маша написала об уходе нашей прекрасной Киры такие строчки: «Она была настоящей аристократкой, обладала невероятным чувством стиля и красоты. Прошла огонь, воду и медные трубы. И не сломалась, выдержала. Настоящая Королева...» Кстати, Маша вся в бабушку: спокойная и сдержанная. Но она актриса, и эмоции чаще вырываются наружу. Маша — моя опора в жизни. Возможно, к старости я тоже когда-нибудь назову ее мамой...
Подпишись на наш канал в Telegram