Видимо, моя внутренняя природа на съемках то и дело брала верх — и тогда режиссер Шота Гамисония напоминал мне: «Лина, верни Валю!» Снова и снова злилась на него, думала про себя: «А вот нет Вали, не пришла она сегодня на съемки, снимайте со мной!»
— На втором курсе на экзамен по сценречи подготовила монолог любовницы Гете. Сама себе придумала костюм — платье черное бархатное с открытой спиной, перчатки, накрасила красной помадой губы. Встаю спиной и начинаю читать: «Я страдаю необычайной стыдливостью...» Вдруг проносится: «Рената Литвинова, смотрите, как похожа...» Вышла с экзамена, спрашиваю однокурсников: простите, а кто такая Рената Литвинова? Ведь понятия не имела, честное слово. Все с тех пор почему-то стали сравнивать меня с ней. Видимо, органика близкая, манера говорить с придыханием, а больше ничего общего, мне кажется. Не знаю, как к этому относиться, мне Рената нравится.
— Расскажите, пожалуйста, о съемках в сериале «Иванько» на ТНТ, где вы сыграли главную роль.
— Этого проекта могло не случиться. Пробы проходили за три года до начала съемок. Кстати, на роль одного из главных героев — историка Кости, в которого влюблена Валя Иванько, тогда утвердили Сашу Яценко. С Сашей мы знакомы лет сто — вместе учились в ГИТИСе на курсе Марка Анатольевича Захарова. Саша уже в студенчестве был свободной личностью и одаренным актером. На занятии по мастерству изображает, допустим, спящего человека, по факту ничего не играет, просто спит — храпит, переворачивается с боку на бок, а Марк Анатольевич говорил: «Саша, вы спите как народный артист!»
Я еще расскажу подробнее про студенческие годы, пока же вернемся к «Иванько». Никто не думал, что сериал получится настолько ярким, а он произвел впечатление. Изначально проект назывался «Дуры!». Это казалось модным и звучным. Продюсеры ТНТ изменили название на «Иванько» — получилось еще лучше в итоге. И слоган отличный: «Все мы немного Иванько».
Моя героиня Валя — обычная женщина, но ее образ комедийно утрирован. Из-за того, что она так сильно похожа на всех нас, многие смеются над ней как над дурочкой. Она пребывает в своих иллюзиях и мечтах. Будучи психологом, учит всех — притом что у нее самой нет личной жизни, только общественная, а еще Валя постоянно попадает в нелепые ситуации.
Прочитав сценарий, помню, с удивлением подумала: неужели такие девушки существуют? После проб последовала длительная пауза: непонятно, будут съемки или нет. Когда же наконец они начались, оказалось, что Саша Яценко уже занят на другом проекте, так что Костю сыграл Алексей Вертков. Костя в его изображении получился творческим концентрированным дуралеем со своей правдой. Гуляка и ходок по стриптиз-клубам, но порядочный, просто... увлекающийся. Романтик, поэт, музыкант.
Автор идеи и сценария — Ксения Воронина. На съемках она не скрывала, что история для нее биографическая и почти у всех героев есть реальные прототипы, а Валя Иванько — это сама Ксения. Естественно, здесь все утрировано по законам комедийного жанра. Одно из главных качеств Вали при всей ее дурости, как решили мы с Ксенией, это отсутствие «гена злости». Валентина всему только удивляется. Как ребенок. В этом смысле я, Лина, своей героине полная противоположность. Когда злюсь, становлюсь фурией, могу убить, мне кажется, в порыве гнева, конечно же, не специально. И у меня все эмоции на лице. Видимо, моя внутренняя природа на съемках то и дело брала верх — и тогда режиссер Шота Гамисония напоминал мне: «Лина, верни Валю!» Снова и снова злилась на него, думала про себя: «А вот нет Вали, не пришла она сегодня на съемки, снимайте со мной!»
Уже в середине, а может быть, даже к концу съемочного периода я вдруг стала улавливать у нас с моей героиней даже некоторые схожести. Вспоминала ситуации, которые раньше почему-то не приходили мне в голову. Например Валины отношения с Макаром. У меня в юности была похожая история: за мной тоже стал ухаживать очень достойный человек, а я тогда считала себя не слишком красивой. Никак не могла поверить, что такой мужчина может меня полюбить по-настоящему. И что же я сделала? Прогнала его, обозвала гусем — при том что была безумно в него влюблена. Этот поступок был продиктован не отсутствием чувств, а моей собственной неуверенностью в себе.
Мне кажется, неуверенность многим свойственна, особенно в нашей стране, это наша общая российская драма, что уж тут кокетничать. Каждый, думаю, без труда вспомнит ситуации, когда сам поступал как Иванько. Макар — герой Дениса Шведова — не классический принц из сказки, а работяга, владелец строительной фирмы. Обеспеченный, изображает из себя мачо, вместе с тем простой мужик-строитель со своими внутренними противоречиями, нерешенными вопросами.
Довольно непросто мне дались постельные сцены в силу того, что я стеснительный человек. Однако Денис очень чуткий партнер, он меня поддерживал, успокаивал. После премьеры мне пишут девушки в соцсетях: «Спасибо вам, я увидела себя в Валентине, вы мне помогли решить мои внутренние проблемы, закрыть детские травмы. Спасибо, что сделали этот образ не пошлым». Считаю, это спасибо Ксении Ворониной — сценаристу и автору идеи — она постоянно присутствовала на съемках и контролировала эту грань.
Комментируя отношения Вали и Макара, зрители пишут: мол, они, конечно, две разные планеты, но неплохо смотрятся вместе, а фильм получился все же про любовь. И это несмотря на множество постельных сцен. Давно у нас не появлялось на экране народных героев. Считается, что «народный» обязан быть страдальцем. Но и Валентина Иванько тоже народная, раз в ней очень многие девушки узнают себя. Хотя образ страдалицы, но все же комедийный.
— В неуверенности Вали Иванько ее мама виновата — подавляла. А как у вас складывались в детстве и юности отношения с вашей?
— Моя мама, наоборот, взращивала во мне личность, лидера, никогда не подавляла, всегда выручала, она была и остается моим другом.
— Внесем ясность для читателей: ваша мама — известная театральная актриса, народная артистка Ольга Блок-Миримская. Она окончила ГИТИС, затем служила в Крымском театре драмы и комедии. В начале девяностых вернулась в Москву по приглашению Олега Табакова — работать в его театре...
— Я переехала в Москву вместе с родителями. Не сразу привыкла к большому городу, очень скучала по Симферополю, по морю и солнцу, так что при первой возможности каждые школьные каникулы меня отправляли в Крым к оставшимся там родственникам и друзьям — это было счастьем.
Московская страница жизни нашей семьи началась с общежития на улице Макаренко рядом с Театром Табакова. Позже здание снесли и построили там школу-колледж. Нашими соседями по общежитию были Андрей Смоляков, Владимир Машков, Евгений Миронов... Все молодые, невероятно увлеченные профессией. К Миронову в общежитие приходили девушки — нереальные красотки, от которых невозможно было оторвать взгляд. Пили чай на общей кухне, болтали-смеялись, потом Женя провожал очередных гостий. Все его разговоры были только о театре, о ролях, он мог двадцать четыре часа в сутки репетировать, не спать, не есть — все остальное мало его интересовало.
Машков носил темное пальто, ботинки, солнечные очки... Длинные волосы, огромная окладистая борода. Он был веселым, всех провоцировал, мог насмешить до печеночных колик! Еще любил пугать. Причем это были не детские пугания, а такие, чтобы у второй стороны от страха прямо инфаркт случился! Маму мою однажды разыграл. Надел на голову черный капроновый чулок, спрятался в ванной, прижался к стене. Кого-то заранее подговорил, чтобы позвали Олю Блок-Миримскую: мол, посмотри, там что-то под ванной. Мама заходит и в полумраке видит фигуру с черным лицом. Как же она орала! А потом сама его разыграла.
Несколькими годами раньше, в 1985-м, Олег Павлович Табаков играл Кощея в сказке «После дождичка в четверг». Если помните, слуги Кощея носили страшные маски. Одна из них после съемок оказалась почему-то у нас в общежитии, лежала на каком-то видном месте. Мама надела маску, встала на колени перед дверью комнаты Машкова, постучалась. Володя открывает и видит перед собой... карлика в золотой маске. Теперь уже он заорал и убежал, а мама смеялась: отомщена!
Была история — он уезжал на какие-то съемки за границу. Вернулся в Москву поздно ночью. Я лежала с ангиной — температура сорок и я буквально умираю. 1993 год, в России ничего не достать, в том числе лекарств. Володя привез с собой какие-то французские. Дал мне таблетку, всю ночь сидел у моей постели. Машков очень добрый.
Приходили в гости Валера Тодоровский, Денис Евстигнеев и другие творческие личности — все тусили у нас. Гитара, разговоры за полночь... Случалось, спать ложились лишь к утру. Никакого «Тихо, ребенку завтра рано вставать в школу». Совершенно безалаберные взрослые! Школьные занятия я не пропускала, но уроки напролет клевала носом. В двенадцать лет дебютировала на театральной сцене. Ставили спектакль «Матросская Тишина». Володя Машков выловил меня в общежитском коридоре и сказал:
— Хотим ввести в спектакль детей — давай попробуем тебя?
Говорю:
— Ну давай.
Помню, впервые зашла в его гримерку и обомлела. Буквально вся была заставлена куклами Барби, игрушечной мебелью — кроватками, столиками... Почти как в магазине. Володя объяснил, что все это для дочки Машеньки. Он жил отдельно от семьи, но оставался прекрасным папой. Помню, даже позавидовала: вот бы и мне такую кучу игрушек!
Спустя много лет мама Маши Машковой Лена Шевченко (первая жена Владимира, актриса и режиссер. — Прим. ред.) в «Иванько» играет мою маму. Все говорят о нашем с Леной невероятном внешнем сходстве. Что, мол, я на нее похожу больше, чем на родную маму. Удивительно. Притом что я и на маму очень похожа.
— Вы уже в подростковом возрасте приняли решение стать актрисой?
— Нет. Несмотря на житье-бытье среди больших артистов, на то, что играла спектакли, долго не относилась всерьез к актерской профессии. Оканчивая школу, понятия не имела вообще, куда поступать. Я очень плохо училась. Еще бы хорошо — с таким-то образом жизни и бессонными ночами! Куда пойду с нулевыми знаниями, в какой институт? А надо же поступить хоть куда-то! Размышляла: а что я умею? Танцевать и читать стихи — это единственное, что любила делать в школе. Что за институт такой, где можно танцевать и читать стихи, чтобы там не было математики, геометрии? О, театральный!
За несколько лет до этого мы с мамой отдыхали в пансионате в Ялте. Там познакомились с семьей Морозовых. Борис Афанасьевич Морозов тогда был главным режиссером Театра Армии. У него две дочери, Катя и Таня, одна моя ровесница, вторая чуть старше. Мы замечательно проводили время. Борис Афанасьевич играл на пианино, все вместе пели «Бескозырка белая, в полоску воротник!», плавали в море... И вот теперь узнаю, уже не помню каким образом: Борис Морозов набирает курс в ГИТИСе на актерском факультете. Думаю: какая замечательная новость, пойду поступать, напомню ему, как мы пели «Бескозырку». Он меня, разумеется, тут же примет, так что институт, можно сказать, у меня в кармане!
— Родители-артисты часто бывают против того, чтобы дети шли по их стопам, советуют поискать более стабильную профессию.
— Я бы тоже не хотела. Все очень непредсказуемо, ты постоянно находишься в зависимой ситуации, ходишь на пробы, с другими артистами вечно соревнуешься. Если ты, конечно, сам себе не режиссер и не драматург, не продюсер... Хотя, чувствую, мои сын и дочь тоже к актерству тяготеют, у них актерские организмы. Уже пусть будет как будет.
Мама меня не отговаривала. Она всегда давала мне свободу, никогда ничего не навязывала. Ни в отношениях с мальчиками, ни в плане выбора профессии. Хочешь — иди. Какие-то стихи с ней вместе почитали — поготовились. Притом что в школе я ведь не любила читать, не знала художественную литературу. Я была как ванька-дурак. Абсолютно белый лист! Из больших произведений прочла разве что «Евгения Онегина», и то с легкой руки мамы. Она просто сама очень любит «Онегина» и читала его мне вслух как сказку. И еще «Мастера и Маргариту» я прочитала, но это уже сама — услышала где-то об этом романе, открыла книгу и буквально проглотила за ночь. Не могла уснуть, пока не перевернула последнюю страницу. Все остальное прошло мимо меня. Не прочла даже ни одной книги о театре, понятия не имела, кто такой Станиславский. И со всем этим «багажом знаний», представляете, сдав документы, прихожу в ГИТИС на экзамены. Прочитала стихотворение приемной комиссии, потом басню.
Педагоги спрашивают:
— А проза у вас есть?
— Конечно, — отвечаю невозмутимо. — Правда в стихах.
И начала читать им «Онегина». Была совершенно, на полном серьезе и абсолютно убеждена в своей правоте. Ведь не могут быть стихи такими большими, значит, что это за жанр? Разумеется проза. Педагоги почему-то хихикают, смешно им. Потом говорят:
— Ну так и быть, приходите на второй тур.
Среди этой развеселой компании почему-то не было Бориса Морозова.
Вышла в коридор, спрашиваю у кого-то:
— А Морозов-то где? Мне нужен Борис Афанасьевич Морозов, но его почему-то тут нет.
И этот кто-то мне отвечает:
— Морозов — это вообще-то актерский факультет, они в другой день сдают, а сейчас экзамены у режиссерского — на актерское искусство к Марку Захарову.
Кто такой Захаров, я тоже не знала. Морозов для меня был важнее, я с ним пела «Бескозырку»!
Документы подала, как все абитуриенты, параллельно в несколько театральных вузов. В Школе-студии МХАТ — на курс Аллы Покровской. На первом туре я читала самой Покровской, а на втором, когда пришла, в одном кабинете слушала она, а в другом преподававшие у нее Роман Козак и Дмитрий Брусникин. Я подумала: «У Покровской я уже была, теперь пойду к Козаку и Брусникину». Они меня «скинули», не взяли.
Через несколько дней моя мама уезжает на гастроли с Театром Табакова. Вместе с ними была и Алла Покровская, она играла в одном из спектаклей. Я в Москве жду результатов экзаменов в ГИТИСе. Конкурс — больше ста человек на место! Люди в обморок падали от напряжения! Стали читать списки поступивших, среди прочих фамилий оказалась и моя. Я больше удивилась, нежели обрадовалась. Возвращаюсь домой, звонит мама:
— Ну что, доченька?
Слышу — на заднем фоне у нее куча народу, что-то кричат.
Говорю ей:
— Я поступила!
Мама кричит кому-то:
— Она поступила!!!
Снова крики:
— Ура! Поздравляем!
Вдруг раздается голос Покровской:
— Лина что-то перепутала, результаты объявят только через два дня!
Мама, слышу, ей объясняет:
— Она поступила к Захарову в ГИТИС!
— Как к Захарову, я же хотела забрать ее к себе?! — говорит Алла Борисовна.
Было приятно, конечно, узнать, что сама Покровская хотела меня взять учиться, но судьба распорядилась направить меня к Марку Анатольевичу.
— Каким преподавателем был Захаров?
— «Внешнее отражает внутреннее» — так он считал. Одевался с иголочки. Как денди, очень стильно: молочно-кремовый костюм, флер дорогих духов. Всегда держал дистанцию, никакого панибратства не допускал, со студентами общался исключительно на «вы»: «Ангелина Владимировна...» А мне было всего семнадцать лет. До сих пор, встречаясь с однокурсниками, по старой студенческой привычке можем называть друг друга по имени-отчеству.
Самое главное — Марк Анатольевич взращивал в нас лидеров. Никакого «студенчества», когда дети с открытым ртом взирают на мастера-магистра. Захаров, напротив, внушал, что каждый из нас с первого курса должен чувствовать себя большим серьезным артистом. Быть уникальным. «Энергоемким», как он выражался. Уметь произвести впечатление. Причем, мне кажется, неважно какое — хорошее или плохое, главное произвести. Марк Анатольевич — он же фокусник, цирковой режиссер, любил «пугануть». Часто повторял: «Зрителя надо в какой-то момент пугануть. Чтобы встрясочка была».
Нам этих его «встрясочек» тоже доставалось. Когда кто-то из нас вдруг набезобразничал, а бывало всякое, или же случались проблемы с успеваемостью и ему приходилось краснеть за нас в деканате, он не ругал, не кричал, не злился. Вообще не слышала, чтобы когда-то на кого-то повысил голос. Но одной фразой мог буквально размазать так, что хотелось умереть. К примеру я никак не могла сдать ритмику. Поссорилась с преподавательницей. Какая-то мистика: мы просто невзлюбили друг друга — она меня, а я, как следствие, ее. От нелюбви, от испуга, от зажима никак не могла сдать ей зачет по этой несчастной ритмике, в которой всего-то два притопа и три прихлопа.
Марк Анатольевич задумчиво сказал мне после очередного моего ритмического провала: «Ангелина Владимировна, подумайте, может быть, вам пересмотреть свою жизнь? Чем еще вы любили в детстве заниматься? Может быть, есть у вас какое-то хобби? — Я не понимала — вроде бы обсуждаем мою неуспеваемость, при чем здесь мое хобби? — Может, актерская профессия — это не ваше все-таки, поэтому так халатно к учебе относитесь? Подумайте об этом дома на досуге. Может быть, вы готовить любите, может быть, выберете профессию повара?» — припечатал наконец. Очень цинично. Нечто подобное он говорил каждому неуспевающему.
Я не была его любимицей. Меня любили педагоги курса — Виктор Шамиров, Роман Самгин, Татьяна Витольдовна Ахрамкова. Захаров относился ровно. Остальные однокурсники были заражены актерской профессией, многие мечтали о ней с детства, я довольно долго продолжала быть ванькой и играла как пойдет. И как актриса я была не в его вкусе. Я мягкая, женственная. Обычная, а Марк Анатольевич любил необычных. Рыжих например. «Его актрисы», если посмотреть, они все этакие роковухи: крупные черты лица, огромные, немного демонические, ведьминские глаза. На нашем курсе он заметно выделял Свету Ходакову. Не знаю, как сложилась ее творческая судьба, по-моему, актрисой в итоге она не стала. Но у нее природный талант, необузданный. Мы называли ее Бабановой.
Марк Анатольевич не любил непунктуальных людей, никто не имел права опаздывать. Он и себе этого не позволял, а Света могла опоздать на сорок минут, войти, громко шурша пакетами и сумками, шумно плюхнуться на свое место. Мастер замечал: «Вы знаете, Светлана, я вас сейчас даже еще больше зауважал». Он был совершенно непредсказуемым, никто не мог предугадать, за что он отругает, а за что похвалит. И очень любил нестандартных людей, чудиков.
На актерских факультетах играли любовные отрывки, Вампилова, Арбузова, называлось это все почему-то «современной прозой». У нас же, на режиссерском, уже на первом курсе Достоевский, Шекспир, а современная драматургия — братья Пресняковы. Имела честь общаться даже с Петром Наумовичем Фоменко и с Андреем Александровичем Гончаровым — они приходили к нам на экзамены, оценивали. Довольно часто мы ходили в «Ленком», где Марк Анатольевич был главным режиссером и художественным руководителем, по несколько раз смотрели спектакли с участием всех больших артистов.
В какой-то момент мне вдруг начал сниться Евгений Павлович Леонов. Его уже не было в живых, и мы никогда не виделись. Он просто приходил ко мне во снах. Даже советы давал. Был для меня актерским наставником. И даже один раз я его видела как призрак. В моей жизни случился переломный момент, я не знала как поступить. Сажусь в такси, смотрю на другую сторону дороги — вдруг вижу на обочине Евгения Павловича. Хотите верьте, хотите нет. Такси отъезжает — я снова выглядываю в окно, а он все еще стоит и с улыбкой на меня смотрит. Словно внушил уверенность, я поняла, что проблема моя решится и все будет хорошо. И действительно ведь все решилось.
Прошло еще несколько лет. Однажды меня пригласили на пробы в «Утомленные солнцем 2: Предстояние» к Никите Михалкову. Точнее это были фотопробы. Накануне я еще удачно постриглась, выглядела прямо революционеркой. Фотосессия в костюмах, в студии, фотограф выставил свет — все как нужно. Ночью мне снова снится Евгений Леонов. Почему-то в бане: бедра обмотаны полотенцем, в руках веники и мочалка, моет меня и приговаривает «Все хорошо, все отлично... Молодец, я тебя поздравляю!» С чем поздравляет — не поняла. Проснулась, думаю: какой интересный сон, а в обед мне позвонили и сказали, что утвердили к Никите Михалкову. Мистика да и только.
На третьем курсе я уже стала репетировать в театре. Миндаугас Карбаускис — ученик Петра Наумовича Фоменко — ставил спектакль «Лицедей» в Театре Табакова и пригласил меня на одну из ролей. Через некоторое время Олег Павлович предложил играть и в других спектаклях театра.
— Вероятно, все-таки ваша мама, работавшая у Табакова, замолвила за вас словечко перед ним?
— Мама здесь вообще ни при чем. В театре рассказывали, что она увидела меня, пробежавшую мимо, и удивилась:
— А что она тут делает?
Более осведомленные коллеги ей ответили:
— Оля, вообще-то она репетирует в нашем театре.
Я была настолько занята учебой и репетициями, что как-то упустила момент ей об этом сообщить. Олег Павлович был совершенной противоположностью Захарову. Открытый, все эмоции написаны на лице. Если ему нравится человек, он это будет всячески показывать. Если не любит — актер также сразу это поймет. Если ему хочется что-то приятное сказать, он скажет.
Меня Олег Павлович полюбил. За что — понятия не имею. Я была, можно сказать, одной из любимых его актрис. Никаких мужских симпатий в мою сторону не было. При этом главные роли, все самое лучшее доставалось мне. Олег Павлович мне позволял все. Разбаловал, если честно. Что хотела — играла, не хотела — не играла. Я вообще не соблюдала правил.
Была такая история. Один режиссер, довольно известный, ставил спектакль в Театре Табакова. Я тоже была в нем задействована. Попросила его помочь мне разобрать роль, но получила почему-то отказ: «Давай сама». И вдобавок еще несколько довольно хамских выпадов. После этого пропало всяческое к нему уважение и совершенно расхотелось с ним работать.
Марк Анатольевич и все наши педагоги научили нас относиться к профессии серьезно, максимально уважительно — к партнерам, к материалу. Но такого же отношения требовать и к себе. Я это хорошо усвоила к концу четвертого курса, пришла в театр уже с серьезными намерениями. У меня был свой подход к ролям, грамотный, по мнению Олега Павловича, и я, как настоящая звезда театра, стала позволять себе опаздывать. Нечасто, но бывало. Например на сорок минут. Чтобы вы понимали — в спектакле кроме меня играли народная артистка Ольга Яковлева, сам Табаков, еще много известных, состоявшихся актеров. Они все приходили вовремя, а я — с опозданием на сорок минут. Прихожу — навстречу запыхавшийся помощник режиссера:
— Лина! Тебя все ждут!
Я могла ответить:
— А без меня что, репетировать нечего? У остальных роли готовы, на мне что, весь спектакль держится? Нет? Вот и репетируйте.
Я не могла заставить себя уважать того режиссера, потому так себя вела.
Тут же доносили Табакову:
— Олег Павлович, что она себе позволяет? Это возмутительно!
Он неизменно отвечал:
— Она может себе такое позволить.
Или директор театра мне, к примеру, говорил: «Раз ты опоздала, нужно написать объяснительную записку». И я писала: «Я опоздала, так как у меня случился... гипертонический криз (понятия не имела, что это). — А в конце добавляла: — Справка действительна во всех бассейнах города». Саркастические записки в духе Захарова. Олег Павлович вывешивал их на всеобщее обозрение, смеялся. Ему нравились и такие мои выходки.
Безусловно, он мог в рабочем порядке сделать замечание. Играла, например, девяностолетнюю старуху, которая во сне превращалась в красавицу, а потом обратно в старуху. Она как бы становится молодой и занимается сексом с красивым мужчиной. Мужчина был метафорическим, я летала под потолком — и это означало любовную страсть.
Олег Павлович говорил: «Здесь надо больше чувств, надо тебе любить партнера... Представь, что рядом Брэд Питт, а в кого бы ты еще могла, такая раскрасавица, влюбиться?!» Он был мною как будто творчески очарован, а я этого не ценила, принимала все как должное и очень горько плакала на его похоронах. Стояла у гроба и за все покаялась, все объяснила, за все его поблагодарила. Я все поняла и оценила — как сильно он меня любил, доверял, надеялся на меня, а я как будто подвела учителя. Тем, что взяла и ушла из театра! Как бы предала Табакова. Так я оценила свой поступок спустя десять лет.
До этого очень много работала: кино, съемки, репетиции, спектакль, спектакль, съемка... Случалось, спала только в самолетах или на репетиции во время обеденного перерыва. Я заработала тогда много денег, но устала физически. Настолько, что внутри образовалась пустота. Вдруг поняла, что я перестала давать качество профессии, брала количеством ролей.
Даже как-то случился момент: сидела на спектакле на авансцене лицом к зрителям, должна была подать реплику — но физически не смогла открыть рот! Мои партнеры уже начали заново говорить свой текст, ждали, когда подхвачу, а я смотрела на зрителей и думала: почему вы сюда пришли? Идите домой, зачем вы здесь?
Хотелось встать и уйти со сцены. Потом подумала: люди-то ведь хотят смотреть спектакль и они ни в чем не виноваты. Буквально заставила себя доиграть и тут поняла, что надо уходить. Я очень люблю театр и ушла именно из-за любви к нему. Мне казалось, что я не развиваюсь, не тому училась у Захарова. Планка была высокой. На мой, исключительно на мой субъективный взгляд, как театральная актриса я стала страдать в Театре Табакова. Пришел внутренний кризис. Это похоже на остановку. Считала, что играть надо на разрыв, умирать на сцене, рождаться и умирать... Но «умирать» ежедневно невозможно. А «играть, не умирая» — это уже не искусство. Так я тогда думала. И написала заявление об уходе.
— Олег Павлович разве не уговаривал остаться?
— У него был свой собственный стиль. Он мог вот так любить, быть растворенным в человеке, но если к нему приходит самый-самый любимый артист, кто бы это ни был, и говорит, что он уходит, уговоров не будет. Это уже проверено временем. Многие приходили, думая, что они особенные и сейчас их будут уговаривать. Этого не происходило.
Кроме того, увольнялась я через директора. Уже железобетонно приняла для себя решение, меня не нужно было уговаривать, я не для этого уходила. И ни разу об этом не пожалела. Началась совсем другая жизнь. Тоже очень интересная. Взяла небольшой отпуск. Потом у меня дети стали рождаться — дочь, затем сын.
— Оба — долгожданные?
— И дочь, и сын — спонтанные дети любви. Я легко перенесла обе беременности, такими же стали роды. И младенцы оба раза получились спокойными. Все вокруг пугали меня какими-то детскими коликами, которые, по мнению окружающих, должны были вот-вот начаться и тогда нам всем конец. Но не было даже колик.
Видимо, как раз из-за отсутствия у меня ожиданий. Я ничего не ждала — ни плохого, ни хорошего. Родился новый человек: ну здравствуй, значит, теперь станем жить вместе. И мы живем, узнаем друг друга, какие-то во мне появляются новые ощущения. Кроме того, у меня всегда была и остается сильная связь с обоими моими детьми, я их знаю очень хорошо — что они любят, чего боятся... У нас нет секретов друг от друга. Это очень важно. Ведь по сокровенным тайнам можно узнать, что человека беспокоит, и при необходимости помочь. Надо адекватно оценивать детей, не питать иллюзий, не идеализировать. Ребенок — такой же человек, как и все остальные, со своими достоинствами и недостатками. Недостатки нужно помогать ему исправлять, а достоинства всячески подчеркивать и развивать.
— У вашей дочери необычное имя — Алеша-Каприна.
— Было множество вариантов имени, но никакие женственные, эмоциональные, как мне казалось, не подходили. Примерно через месяц после ее рождения я вдруг произнесла: «А назову-ка ее Алешей!» В этот момент поняла, что это ее имя. Мне так нравится сочетание звуков в этом слове! Дочь выросла очень разной — и нежной, и сильной как я, в том числе физически. Очень похожа на меня, такая же импульсивная, еще и поэтому мне легко с ней общаться — когда капризничает или взрывается, я знаю, что надо делать.
Сын мне приснился примерно на третьем или четвертом месяце беременности. В этом сне маленький мальчик принес ящики с апельсинами, заставил ими всю комнату и произнес: «Ты должна это есть для меня!» Он и сейчас обожает свежевыжатый апельсиновый сок. Так же во сне сказал, что никакой он не Герман, и не Гордей, и не Андроник: «Мама, я Север!» Так и назвала. Родился вылитым моим папой. Папа — он воин по натуре, и Север такой же. Через какое-то время, чуть больше недели после рождения, стал вылитый мой муж — одно лицо.
Когда родила, позвонила своим родителям. Папа первым делом спросил об имени. В прошлый раз, услышав имя внучки, он долго находился в шоке. Для многих это шок, никто почему-то не может расслабиться и забыть все, что он знал раньше про это имя, что якобы оно мужское, выкинуть все из головы, просто слышать сочетание звуков — Алеша.
Так вот, когда родился Север, сказала своему папе:
— У меня сын.
Он в ответ спрашивает с напряжением в голосе:
— Как назвали?
Я даже немного боялась, помня его реакцию на «Алешу». Говорю:
— Север.
Возникла пауза, потом папа произносит:
— Какое красивое имя!
— Возможно, опасался услышать Машенька или Аленка...
— Вероятно. Дочери почти одиннадцать, сыну семь. У обоих сильные характеры, они вспыльчивые, могут конфликтовать, а потом делать что-то вместе, забыв про непонимание. И учатся вместе, и творчеством занимаются. Север поступил в музыкальную школу, играет, очень красиво у него получается. Алеша прекрасно рисует, она прирожденный художник, это прямо с первых ее детских рисунков стало понятно. Однажды она увидела выступление девочек — цирковых гимнасток, после представления буквально заболела цирком, и мы нашли очень хорошую цирковую студию. Север тоже захотел. Теперь вместе ходят на занятия. Это очень сложно и вместе с тем интересно, развивает всесторонне. Там ведь учат и жонглировать, и показывать фокусы, плюс воздушная гимнастика, акробатика.
Занимаясь детьми, я полностью отошла от театральной жизни. Не то чтобы сделала это нарочно — просто не было приглашений. И я совершенно не страдала. Наверное, дело в том, что и мама моя, и я не совсем типичные представители нашей профессии. Обычно артисты ужасно страдают от отсутствия ролей, прямо умирают. Мы с мамой не такие. Есть работа — работаем, нет — всегда найдем, чем еще заняться. К примеру мама сейчас ни в кино не снимается, ни в театре не играет. И не рвется. Устала, говорит: «Переиграла все роли мирового репертуара... Жду не менее достойного материала».
И я прекрасно жила. Поселилась за городом, у нас там большой дом. Наша семья очень много лет ездила по разным странам, мы учились кататься на лыжах и коньках, футбол и волейбол освоили, я рисовала — такой затянувшийся отпуск и семейный проект. Собираю в очередной раз огурцы в теплице, вдруг раздается звонок, меня пригласили на пробы. Утвердили — стала сниматься. Мне одинаково нравится играть в театре и в кино — но и огурцы собирать нравится не меньше. Видимо, такой характер. В принципе особой разницы между этими занятиями не вижу. Главное, чтобы от души шло.
В прошлом году случилось мое возвращение и на театральную сцену после долгого перерыва — в спектакле «Бэтмен против Брежнева» Театра на Малой Бронной. Режиссер Александра Денисова, она же автор. Денисова, на мой взгляд, одна из лучших среди современных драматургов. Великолепный текст — смесь Довлатова, Булгакова и ее собственного неповторимого стиля, всем советую посмотреть.
Жанр нашего спектакля — «советский триллер». Семидесятые, брежневский застой. Главный герой Бэтмен — писатель, который по ночам борется с несправедливостью. Я играю диктора советского телевидения, а по ночам моя героиня перевоплощается в Женщину-кошку. Красотка, роковая женщина...
У нас получилась прекрасная история, ироничная, трогательная, очень смешная и в то же время грустная. Брежнев — великолепная актриса Ольга Лапшина, генсек в ее исполнении получился очень милым. Зрители воспринимают спектакль как дети, с широко распахнутыми глазами. У кого-то не сходящая улыбка восторга, у кого-то слезы. Каждый спектакль — как будто новогодний утренник в детском саду, разве что елки нет.
На первом прогоне, сыграв начальную сцену, ушла за кулисы и стала плакать. Больше от избытка чувств, чем от волнения и напряжения. Отношение мое к профессии в какой-то степени изменилось, появилось больше осознанности, а уважение и любовь никуда не исчезли, даже приумножились. И вроде как я не растеряла профессиональных навыков за эти годы, еще и какие-то новые получила.
Кстати, в этом спектакле на сцену выходят и мои дети, мы вместе играем. В общем, история повторяется. Это и испытание для них, и опыт. И мама рядом. Семейный подряд!
— Неужели ваш муж тоже играет в этом спектакле?
— Нет, муж не играет. И он попросил ничего о нем в интервью не рассказывать. Пусть останется инкогнито, Мистер Икс.
Если вернуться к профессиональной теме: на экраны федерального канала должен выйти «Цыпленок жареный». Это шестнадцатисерийная драма режиссера Елены Николаевой. Двадцатые годы, НЭП... Моим партнером стал Саша Яценко, наконец удалось посниматься вместе. Смотрю на него и каждый раз удивляюсь: вообще не работает, как мне кажется, над ролью, во всяком случае на площадке. Может хохотать, с кем-то разговаривать — но как только звучит «Мотор! Камера!», Саша с одного щелчка перевоплощается.
Марк Анатольевич говорил: «Актер должен быть универсален и уметь играть все. Быть лицедеем и клоуном. Иначе все не имеет смысла». Не существует никаких амплуа и типажей, ты должен играть все. Я люблю все свои роли — и Валентину Иванько, и мою Марину в «Бедных людях», и Зиночку в «Цыпленке жареном», и аферистку Риту в полнометражной комедии «Джигалоу» Руслана Бальтцера, и Людочку из кинофильма «Южный календарь» режиссера Дениса Карро. Мечтаю хотя бы разок сыграть отвратительного персонажа: шпионку или беспощадную бессердечную убийцу, и чтобы было непонятно, что убийца — она. Милая, с моей органикой, голосочком — а окажется страшной тварью, ничего святого. Что-то совершенно противоположное мне. Недавно, кстати, пригласили попробоваться и на такую. Но подробностей не могу разглашать, контракт.
— Мама вас критикует?
— Нет, я ей нравлюсь. Смотрела «Иванько» — смеялась до слез.
Подпишись на наш канал в Telegram