Снимаясь в фильме «Города и годы», я была беременна Басей. Одна русская художница долго уговаривала меня ей позировать. И только потом я поняла, почему на портрете у меня такие печальные глаза! Должно быть, я предчувствовала судьбу еще не рожденного ребенка...
— Я точно помню, когда зачала дочь. В тот день мы с мужем, возвращаясь из Лодзи в Варшаву, попали в автомобильную аварию. Шел дождь. На скользкой дороге едва удалось избежать лобового столкновения. Машину бросило на обочину, и мы упали в глубокий кювет. Чудом спаслись! Вечером вдвоем с Людвигом отпраздновали свое второе счастливое рождение.
За несколько дней до гибели дочери я видела сон. Мы едем с ней в метро, а вокруг какие-то неживые лица. Мне выходить надо, а я на месте застыла! Бася резко вытолкнула меня из вагона. А накануне трагедии моей дочке приснилось, что у нее выпали два передних зуба. Потом мне сказали, что это плохой сон. Помню еще, она очень переживала из-за короткой линии жизни на руке. Бася мне ладонь показывала, а я отказывалась смотреть...
Однажды дочь сказала мне: «Не понимаю самоубийц! Лично я никогда бы этого не сделала, чтобы не причинить тебе боль». Ровно за год до ее гибели произошел случай, надолго лишивший меня покоя. Возвращаюсь домой со съемок. Во дворе меня обступили взволнованные соседи. Перебивая друг друга, они сообщили мне, что несколько дней назад ночью слышали, как Бася кричала с балкона: «Я не хочу умирать!» Ей, видимо, уже тогда стали сниться страшные сны...
...В 1972 году меня пригласили на главные роли сразу в две зарубежные картины: на киностудию ДЕФА в «Бракоразводный процесс» и на «Мосфильм» в «Города и годы». Режиссер Александр Зархи был очень знаменит, и я во что бы то ни стало решила у него сниматься. Но признаться ему, что нахожусь в интересном положении, побоялась. Несколько месяцев мне пришлось мотаться между Москвой, Варшавой и Берлином. В немецком фильме по роли мне нужно было спрыгнуть с поезда. Несмотря на четвертый месяц беременности, я отважилась. Дубль, потом второй... Как будто все обошлось... А во время обеда в ресторане внезапно открылось кровотечение. Моему отчаянию не было предела! На скорой меня немедленно отправили в больницу. Из Варшавы срочно приехал муж. На консилиуме, где решалась моя судьба, профессор сказал: «Вам могут помочь только западные препараты». И беременность удалось сохранить.
— Как долго вы ее скрывали?
— До пяти месяцев я с помощью различных ухищрений водила всех за нос, а потом, никуда не денешься, пришлось открыть карты. Первой «забила тревогу» русская костюмерша. Однажды, увидев, как я после обеда выпросила у водителя Коли бутерброды и жадно набросилась на огромные ломти хлеба с салом, густо посыпанным красным перцем, она аж вскрикнула:
— Барбара, ты, случайно, не беременна? У тебя такой аппетит!
— Ты что?! — возмутилась я. — Не шути так!
Костюмерша вроде поверила и тем не менее каждую неделю расставляла костюмы, в которых я снималась. От Колькиного сала я быстро набирала вес, и скрывать уже не имело смысла. Наконец призналась своему партнеру Игорю Старыгину: «Слушай, не знаю даже, как сказать... Словом, так получилось... Я стала жертвой внезапной беременности! Клянусь, никого не хотела подвести». Игорь согласился мне помочь и отправился парламентером к Зархи. Того от неожиданного известия чуть кондрашка не хватил! Я ломала ему весь съемочный график. Пришлось срочно переделывать декорации, чтобы весной успеть отснять со мной зимние сцены. Зархи, хотя я его подвела, позаботился о том, чтобы у меня появилась дублерша. Она за меня репетировала, а я работала только на крупных планах. И так продолжалось до конца седьмого месяца моей беременности. Под конец восьмого я весила уже на двадцать килограммов больше!
— Многие актрисы ради карьеры отказываются иметь детей. У вас были сомнения: рожать или не рожать ребенка?
— Для меня главным всегда была семья. С первым мужем у нас не было детей. Я делала карьеру, была еще молода, но и тогда постоянно мечтала о ребенке. Выходя замуж во второй раз, уже была известной актрисой и всерьез готовилась стать матерью. Но каждый раз донашивала ребенка до четвертого месяца и... теряла. Это было для меня большой трагедией. Я мучилась, страдала и доводила врачей расспросами, пытаясь узнать, кто должен был появиться на свет — мальчик или девочка? Врачи молчали. Теперь понимаю: они щадили меня, видя, как я себя терзаю. Ведь от этого можно свихнуться!
Мне был тридцать один год, когда родилась Бася. Я твердила себе, что у меня непременно будет дочка! Хотелось иметь красавицу-куклу, которую можно баловать и наряжать. Я была в этом настолько уверена, что отказалась делать УЗИ. Да и муж, хотя и был гинекологом, на этом не настаивал. Думаю, из суеверия.
В конце февраля вечером накануне Басиного рождения у нас были гости. Возможно, от приступов безудержного смеха в три часа ночи у меня начались схватки. Бужу Людвига, а он, зевая, отворачивается к стенке: «Спи! Утром поеду на работу и тебя отвезу!» И мгновенно заснул. Я тихонько поднялась и стала собираться. Людвиг работал в роддоме, и от него я однажды слышала презрительное, что «во время родов кричат только плебейки и хамки». Про себя-то я знала: ни за что не закричу, не стану его компрометировать. Но не тут-то было! Очутившись в больнице, забыла обо всех приемах, которым учил муж. Сжав зубы, я терпела, потом орала, а когда из последних сил прошептала: «Умираю!», акушерка наотмашь ударила меня по щеке. От обиды слезы брызнули из глаз: «Как она может?! Я умираю, а она меня бьет!»
Неожиданно врач вскрикнул: «У ребенка пропал пульс!» Позже выяснилось, что шея моей девочки была обмотана пуповиной. По тому, как все забегали, я почувствовала что-то неладное: началась борьба за жизнь! Не ощущая ни боли, ни страха, думала об одном — лишь бы спасли ребенка! И вот слышу долгожданное: «Девочка!»
Но с ужасом осознаю, что нет детского крика. Спрашиваю:
— Боже! Что с ней?
— Все в порядке, не волнуйтесь!
Сестра сделала мне укол, и я отключилась. Пришла в себя в палате. Муж, улыбаясь, протягивает сверток:
— На! Получай свою Басю!
— Басю? — спрашиваю удивленно, разглядывая в пеленках личико в запекшейся крови.
— Посмотри, какая красавица! Пусть будет Басей в честь тебя! — сказал он и, заметив мое разочарование, добавил: — Воду отключили. Потом отмоем.
Много лет спустя Людвиг признался, что в критический момент врачи решили спасать мать, уже смирившись с потерей ребенка. Но маленькому сердечку суждено было забиться вновь. И судьба подарила Басе двадцать лет жизни...
Я не знала тогда, что нельзя называть дочь в честь матери. Старики говорят: «Страшная примета — одну Бог приберет!» Честно говоря, мечтала об имени Тамара. «А я хочу, чтобы у меня было две Барбары!» — стоял на своем муж.
Басе было полтора года, когда меня пригласили сниматься в «Иронию судьбы». Оказывается, режиссер Эльдар Рязанов запомнил меня по популярному фильму семидесятых «Анатомия любви» и позвонил в Варшаву. Сказала ему:
— Вы меня не узнаете, теперь я блондинка.
— Ничего страшного. Я в вас верю, мадам Брыльска! Ждем вас в Москве.
И несмотря на сопротивление чиновников, добился моего приезда на пробы.
На роль Нади претендовали все первые и «заслуженные» красавицы СССР. «Надо постараться! Покажите все, на что способны!» — убеждал режиссер. Когда меня утвердили, Рязанов весь светился от счастья: «Мы выиграли! Мадам, вы слышите? Мы выиграли!»
Через неделю я подписала договор на две тысячи рублей. Тогда это были баснословные деньги. Но самое главное, мне суждено было за эту роль получить Госпремию СССР — впервые ее вручили иностранке.
Снимали быстро — всего два месяца. Я часто ездила к дочке, оставленной на попечении бабушки в Варшаве. А вот с мужем, которого по-прежнему любила, стали возникать конфликты. Людвиг очень разочаровывал меня: разлука испортила наши отношения. Я была вроде с ним, а фактически одна! Странно, судьба моей героини Нади счастливо устраивалась, а моя собственная в это же самое время катилась под откос. Вот такая ирония судьбы!
Людвиг был очень современным мужем. В компаниях гордился моей красотой — считал, что у него очень хороший вкус, любил, когда на меня обращали внимание, словом, не заставлял носить паранджу. И что удивляло наших друзей, не запрещал мне сниматься в откровенных сценах. Однажды на встрече со зрителями меня спросили:
— Неужели ваш муж не ревнует, когда вы на экране целуетесь с другим мужчиной?
На что я лукаво ответила:
— А вы знаете, чем он занимается? Мой муж — гинеколог!
Мне приходили тысячи писем, во всех журналах печатали мои фотографии и интервью, я объездила со своими фильмами весь мир. Удивительно, но Людвиг устроил странное соревнование: кто из нас больше зарабатывает, кто знаменитее, у кого больше поклонников. Началась изматывающая борьба за лидерство. Ему казалось, что мне не угнаться за модным и красивым гинекологом, на которого откровенно вешались женщины. А я и не стремилась к этому... Семья для меня всегда оставалась самым главным.
Как-то после очередного «концерта» муж крикнул в сердцах, желая причинить мне боль: «Хватит, надоело! Ищи себе жениха!» У меня опустились руки: бороться за семью больше не было сил. Но разве мог он представить, что предсказывает мне любовный роман?! В тот же вечер я пишу в дневнике: «А что, если воспользуюсь разрешением?»
Вскоре я отправилась на съемки в Болгарию. Моим партнером стал известный актер Стефан Данаилов. Мужественный, высокий, черноволосый, в длинной, до пят, норковой шубе, он поразил меня с первого взгляда. При знакомстве от смущения я опустила глаза. Была настолько им околдована, что потеряла голову. Через две недели предстояло вернуться в Варшаву, а я уже ни о ком другом не думала, кроме Стефана.
Дома муж, едва взглянув на меня, подозрительно спросил:
— Что с тобой случилось?
— Помоги, если не хочешь потерять меня!
— Ты влюбилась?
— Да!
В слезах рассказала о своем увлечении, наивно полагая, что после моей исповеди встречу понимание близкого человека. Но в ответ услышала привычную брань.
Людвиг всю ночь кричал, никак не мог успокоиться. Под утро, пытаясь заснуть, я с горечью вспоминала, каким робким и нежным он был когда-то. Как все, увы, меняется!
— Со Стефаном Данаиловым вы больше не виделись?
— Я вернулась в Болгарию на съемки, встретила заботливого и ласкового Стефана и совершила еще одну глупость:
— Я призналась во всем мужу!
Стефан побледнел:
— Прости, любимая, что стал причиной этого конфликта. Я разведусь, и мы будем жить вместе здесь, в Болгарии.
Я моментально приняла решение уйти от мужа, но Людвиг даже слышать не хотел о разводе. «Любовь и слезы...» — пишу в своем дневнике. Странно, но так и вышло.
Мы со Стефаном не скрывали отношений и всюду появлялись вместе. Ради меня он приехал в Варшаву, согласившись работать в качестве эстрадного конферансье. Сидим как-то вечером в ресторане, и вдруг к нам за столик подсаживается друг Стефана, болгарский режиссер. Поболтали, выпили. Приятели перешли на болгарский язык. По выражению лица любимого я догадалась: у него какие-то неприятности. Только спустя годы узнала, о чем шла речь: «Знаешь, на парткоме обсуждали твой вопрос — развод исключен! Надеюсь, ты не станешь из-за иностранки губить карьеру!»
Вскоре мы со Стефаном, как обычно, нежно прощались на вокзале. Я не могла представить, что вижу его в последний раз...
— А с Людвигом вы помирились, раз родили ему второго ребенка?
— Несмотря ни на что, я продолжала его любить. Непросто ведь вырвать из сердца годы, прожитые вместе. Решила начать все сначала. Муж постоянно твердил: «Один ребенок — это не семья!» Но я ему сразу после рождения Баси поставила ультиматум:
— Больше этот кошмар не повторится! Либо ты мне обеспечишь общий наркоз, либо рожай сам! Я не переживу этого второй раз. А если переживу — разведусь! Клянусь тебе, Людвиг!
Он парировал:
— Хочешь наркоз? Пожалуйста, любой!
После Баси мне пришлось сделать два аборта. Насколько это ужасно, я осознала, когда однажды не пришла медсестра и мне пришлось ассистировать мужу. (Людвиг занимался частной практикой и делал аборты на дому.) «Боюсь, ты не выдержишь!» — предупредил он, когда я предложила свою помощь. Я же была в себе уверена, но когда разглядела в комочке крови малюсенькие пальчики, застыла в ужасе, понимая, что участвую в убийстве. Это же человек! Просто ему не дали родиться. Кстати, муж после смерти нашей дочери никогда больше не делал этой операции. «Это наказание мне...» — сказал он, рыдая. Может, за это мы поплатились...
Но когда я через несколько лет забеременела, Людвиг неожиданно стал меня отговаривать: «Уже хочется пожить для себя. Мы немолоды. Впрочем, если ты так решила, то...» Словом, переложил ответственность на мои плечи, и я отправилась к врачу, мучаясь сомнениями: «Как же малыш будет расти без отца?» До сих пор безумно благодарна той женщине — она спасла моего ребенка. «Как ты себя чувствуешь? — спросила меня в операционной. В ответ я разрыдалась. — Вставай! Иди отсюда. Будем рожать сына!» И я с облегчением побежала домой.
Дуду я родила, можно сказать, моментально. Как назло, в приемной не работал лифт, и я вприпрыжку помчалась в родилку по ступенькам, обеими руками придерживая живот! Бедный Людвиг так испугался моего ультиматума «Смотри, не дашь наркоз — разведусь!», что заранее распорядился меня усыпить. Но не тут-то было! Когда подскочили анестезиологи, мальчик уже родился. Муж, бледный от страха, молился, чтобы врачи успели, он не сомневался, что я сдержу слово. Краем глаза увидела, как Людвиг трусливо убегает из операционной, только полы его белого халата промелькнули, а сестра кричит ему вслед: «Пан доктор, у вас сын!»
Мальчика я назвала в честь мужа — Людвигом. Близкие так же, как и Людвига-старшего, называют его Дудой. Наши приятели шутили: «Зачем вашим детям учиться? У них готовые дипломы родителей».
Как мы любили нашего Дуду! Конечно, не обошлось и без ревности Баси. Я возила детям из-за границы дефицитные в Польше бананы. Бася тут же с жадностью на них набрасывалась. Отец просил: «Оставь Дуде, он же маленький!», а она еще быстрее их уминала. Дуда обожал сестру — ждал ее прихода из школы под дверью. Она входила, брат обхватывал ее ногу и вис на ней. Бася так и ходила по комнате, таская его за собой. Когда дочке исполнилось лет тринадцать, Дуда стал ей мешать. Он до сих пор помнит, как Бася выгоняла его из комнаты.
— Так вы сдержали свою клятву развестись?
— Как сказала, так и случилось. Через полтора года после рождения сына мы разошлись, но еще одиннадцать лет продолжали жить под одной крышей. Наступил самый тяжелый период в моей жизни. Муж поставил условие: уйдет, если отдам дачу. Он прекрасно знал, что я не уступлю ему любимый дом, который сама построила и подарила себе на день рождения. Однако к его удивлению я согласилась. Коварство Людвига не имело границ — он остался и тут и там, насмехаясь: «Только корова не меняет мнения!» Я не знала, что делать! Бася уже все понимала, Дуда был еще маленьким.
Однажды в минуту откровенности пожаловалась двенадцатилетней дочери:
— Не знаю, как мы будем жить одни... Ты понимаешь, с мужчиной всегда легче! Что делать? Я боюсь!
Бася подошла ко мне и обняла.
— Я вижу, как ты страдаешь. Я готова ради тебя на все, мама!
Людвиг вел себя словно собака на сене. «Я не потерплю мужчину в доме!» — кричал он и доставал охотничье ружье, едва на пороге появлялся мой ухажер. Себе же позволял все — к нему то и дело захаживали подружки. Я признала его право на свободу, а он контролировал меня своим присутствием. Его постоянное вмешательство в мою жизнь стало невыносимым. Я поняла: если не покончу с этим — умру!
Однажды, не выдержав, крикнула: «Убью себя или тебя! Выбирай!» На моем лице он прочитал отчаянную решимость — и немедленно собрал вещи.
— Неужели от любви до ненависти один шаг?
— Да, один, только у нас он растянулся на пятнадцать лет. Не думаю, что у всех происходит именно так. Есть примеры любви преданной и жертвенной...
Когда я училась в театральном, каждое утро на своем столе в аудитории находила листочек с посвященными мне стихами. Это было не единственным признанием в любви. За мной ухаживали многие однокурсники, в том числе и будущие знаменитости: красавец Ежи Зельник и яркий и непредсказуемый Даниэль Ольбрыхский. Мне было невдомек, что мой верный друг, следующий за мной тенью, — автор любовных стихов. Хотя я не отвечала ему взаимностью, он преданно продолжал меня опекать. Именно он и познакомил меня со вторым мужем, Людвигом.
Знакомство с интеллигентным, умным врачом мне показалось многообещающим. Кроме того, я была в разводе. А когда Людвиг, смущаясь, признался, что давно мечтал со мной познакомиться, сердце вдруг учащенно забилось. В октябре 1970-го мы поженились.
Мой друг по-прежнему оставался в тени, но тем не менее я постоянно чувствовала его заботу. Он как будто принял ответственность за мое счастье. Как-то на вечеринке, став невольным свидетелем скандала — подвыпивший муж у всех на глазах грубо со мной обошелся, — мой ангел-хранитель, улучив момент, подошел и тихо сказал: «Прости меня, пожалуйста!»
К сожалению, его уже нет в живых. Тонкий и чувствительный, он, наверное, не смог справиться с тяготами жизни и покончил с собой. Как жаль, что по молодости и глупости я не разглядела такое большое чувство!
— Барбара, вы ведь учились на художника. Что вас заставило изменить решение и пойти в театральную школу?
— Я с детства обожала рисовать и без колебаний выбрала художественный лицей. Однажды к нам на урок пришли ассистенты с киностудии. Они искали девочку для эпизода и из всего класса выбрали меня. Я подумала: это мой шанс — стану знаменитой и обязательно богатой. Мне казалось, что фильм с названием «Галоши счастья» обязательно принесет удачу! На съемках я заработала первые в своей жизни деньги. В потной ладони принесла смятые бумажки домой, и мама положила их на буфет под салфетку, в наш семейный банк. Но через три дня сказка закончилась и я вернулась к любимому рисованию, которому чуть не изменила. Больше меня на съемки не вызывали. Моему юному самолюбию был нанесен страшный удар. Зато вскоре меня пригласили в школьный театр. Самое смешное — я играла старуху Ниловну в спектакле «Мать» по Горькому, и видимо, так убедительно, что на педсовете мне дали направление не в Академию художеств, а в театральный вуз.
Честно говоря, после неудачи в «Галошах счастья» я и думать не хотела ни о сцене, ни о кино! Директриса же настаивала. Даже пошла на шантаж и буквально силой заставила меня принять решение: «У тебя явные способности! Ты должна стать актрисой!» В конце концов я сдалась и подала документы в театральный.
— Интересно, как тогда выглядела Барбара Брыльска?
— До шестого класса я жутко комплексовала по поводу своей внешности: худая, бледная, угловатая. Просто вылитый Гадкий Утенок! Как-то случайно услышала, как одна учительница говорит другой: «Эта девочка станет красоткой». Помню, тогда меня это очень удивило.
На экзамен я пришла после операции — незадолго до этого угодила в больницу с аппендицитом. Еле ноги волочила, но услышав в кулуарах разговоры о том, что в актрисы берут только здоровых, решила факт операции скрыть. Мне же, как назло, предложили показать пластический этюд, а я даже руку поднять без боли не могу — весь живот перебинтован. Стиснув зубы, чтобы не застонать, кое-как отыграла сценку.
— Теперь отрывок! — велят члены приемной комиссии. Стихи я читала, как теперь понимаю, совершенно без выражения, монотонно. Поэтому они меня спросили:
— Вы всерьез решили стать актрисой?
— О да!
— А зачем? Вам, Брыльска, стоит подумать о другой профессии.
Может быть, кого-то эта фраза раз и навсегда охладила бы, но меня, наоборот, подстегнула. Такой уж характер — если что-то затеваю, обязательно добьюсь своего!
— Нет, я стану актрисой! — упрямо заявила в ответ и была допущена ко второму туру.
В комиссии сидел студент последнего курса Ежи Камас. Он подошел ко мне и предложил: «Слушай, давай я тебя подготовлю?» Я была в то время необыкновенно тихой, домашней девочкой, но так хотела победить, что согласилась заниматься с незнакомым юношей. Потрясающе, но уроки студента дали мне больше, чем многолетняя учеба в институте!
— Ежи в вас, разумеется, немедленно влюбился!
— У него не было шансов — я уже ходила в невестах. Когда мы познакомились с первым мужем, мне исполнилось семнадцать. Встреча произошла совершенно случайно, в поезде. Наш класс ездил на экскурсию из Лодзи в Краков. Мы с подружками сидели в купе и весело болтали, как вдруг я почувствовала чей-то пристальный взгляд. Молодой человек, стоя у открытого окна в проходе, не сводил с меня глаз. «Вылитый Жан Маре!» — от этой мысли я густо покраснела, но украдкой продолжала посматривать в его сторону. Когда объявили нашу остановку и ребята с учительницей потянулись к выходу, неожиданно в моей ладони оказался листок, который незнакомец, как ему казалось, незаметно вложил мне в руку. Но я даже не успела прочитать: в тот же момент учительница, как тигрица, кинулась ко мне, вырвала бумажку и сунула себе в карман. Я оглянулась: в окне поезда мелькнуло расстроенное лицо незадачливого ухажера.
В классе надо мной долго хихикали. Но каково же было всеобщее удивление, когда «Жан Маре» сумел меня отыскать! Разведав, что школьники ехали из Лодзи, он написал своему кузену, жившему в нашем городе, и поручил выяснить, какая из школ посещала Краков. Представляете, нашел меня в огромном городе, зная только имя! Ян приехал в Лодзь, не дождавшись окончания урока, вызвал через какого-то школьника Барбару. И обалдел, когда к нему вышла совсем другая девушка. Он, одаренный математик, гениально просчитавший ходы, не учел одного: в нашем классе учились две Барбары. Моя одноклассница восхитила его. Позже он меня поддразнивал: «В тот момент я подумал: «Елки-палки! Эта не хуже моей Барбары! Вылитая Брижит Бардо!» Одноклассница была яркой блондинкой и, как французская кинодива, укладывала волосы в высокую бабетту. Мне же родители даже челку не разрешали отрезать. Ян обратился к ней:
— Помоги! Я ищу Барбару, которая ездила на экскурсию в Краков. Длинные ресницы и темные волосы.
— Какая Барбара? А-а-а! Так это же Брыльска!
Подружка возвращается в класс. «Извините, пан профессор! Брыльску вызывает директор», — соврала она не краснея. Я вышла, от страха у меня подкашивались ноги: понятно ведь, зачем вызывают. Стоявший у окна незнакомый парень поманил рукой. И тут я его узнала — это же «Жан Маре»! Откуда он здесь? Я и думать о нем забыла. Позже Ян признался, что увидев меня, испугался до смерти: «Боже, что я делаю? Ну и влип!» Перед ним стояла хрупкая девочка в коричневой форме и белом фартучке, опустив длиннющие ресницы, тень от которых падала до середины щеки. В поезде я показалась ему взрослее...
Хотя Ян был старше на шесть лет, робел не меньше меня. Наконец, собравшись с силами, выпалил: «Пойдем в кино!» В моей голове немедленно, как сигнал тревоги, прозвучало суровое отцовское предупреждение: «Запомни, Бася, мужчинам нужно только одно! Никогда не ходи туда, где тебе может грозить опасность!» «Какое кино? Ведь в кинотеатре гасят свет!» — в панике думала я. По моему взгляду кавалер понял: девушку не уговоришь, и решил действовать дипломатичнее.
Ян жил в Варшаве, работал в Институте математических машин. До этого он как способный математик пять лет учился в Ленинграде. Сразу после его возвращения мы и встретились.
В следующие выходные Ян приехал в Лодзь и попросил представить его моим родителям. Я по дороге пугала: «Ты не знаешь моего отца. Он очень строгий и может вообще запретить мне выходить из дома!» Но к моему удивлению, Ян моим родным понравился, и нам разрешили встречаться: «Этот человек ничего плохого нашей девочке не сделает!» Родители оказались правы.
— Вы хотели выйти замуж за Яна?
— Да, очень! Проучившись в театральном уже полгода, я однажды увидела на столе конверт, адресованный Яну. Из любопытства совершила некрасивый поступок: вскрыла и прочитала письмо. Сестра моего жениха настойчиво отговаривала его: «Янек, поверь, не нужна тебе такая жена! Она не будет о тебе заботиться: вечно съемки, разлуки, измены!» И представляете, ради Яна я немедленно бросила театральную школу. Он очень гордился этим. В феврале состоялась жертва во имя любви, а в апреле — свадьба Барбары Брыльской и Яна Боровца. Я сменила фамилию и стала пани Боровец. Венчались мы в костеле. Моя подруга, которая обещала запечатлеть это событие на фото, засветила всю пленку. Мы были красивой парой. Когда шли по улице, сзади слышался шепот: «Жан Маре! Жан Маре!» Все прохожие обращали внимание не на меня, а на моего Яна.
Через полгода стало скучно оставаться одной дома, и я решила заняться японским и китайским языками. Мне очень нравилось выводить кисточкой сложные иероглифы. Сдала экзамены в университет, но меня, слава богу, не приняли. Так и осталась дома готовить мужу обеды, стремясь доказать его семье, что я хорошая хозяйка, а не какая-нибудь белоручка.
По утрам, как образцовая жена, я вскакивала с постели, пока любимый спит, и стараясь не греметь поварешками, колдовала над очередным блюдом. В специальную тетрадку старательно собирала рецепты своих знакомых. Кстати, и по сей день люблю пробовать новые блюда и обязательно записываю рецепты. Ян ласково звал меня Муравьишкой. Мы были счастливы как дети. В сущности, мы и были еще настоящими детьми! Со временем я поняла, что ради любви принесла слишком большую жертву, и сделала попытку вернуться в институт. Мне позволили посещать лекции в качестве вольнослушателя.
Однажды мы с Яном отправились в театр. В антракте подходит незнакомый мужчина и обращается к мужу: «Позвольте поговорить с вашей спутницей». Помню, я еще про себя возмутилась: «Тоже мне! Мы не арабы, что за восточные церемонии?!» Мужчина, получив разрешение, поклонился: «Пани, вы очаровательны! Сочту за честь, если вы согласитесь мне позировать. Вот моя визитная карточка!» Оказалось, он фотограф. Во время фотосессии мы с ним отправились за костюмами к директору Дома моды. Она тут же оттащила меня в сторону: «Умоляю, вы нам нужны! Пани, вы будете зарабатывать колоссальные деньги за границей!» Но я ответила, что профессию актрисы ни на что не променяю.
— У вас были параметры модели: 90-60-90?
— Лучше! У меня была идеальная фигура! Ко мне постоянно приставали фотографы, предлагая сниматься обнаженной. Но вскоре меня пригласили в кино и я решила не размениваться. Когда пришла первая популярность и в журналах замелькали мои портреты, подписанные «Барбара Боровец», муж из скромности сказал: «Басюлька, твоя девичья фамилия благозвучнее. Оставь ее». К тому же дети во дворе стали его дразнить: «Брыльский идет! Брыльский идет!»
У Яна были свои принципы, и он многому меня научил. Например отказывался от денег, которые я зарабатывала: «Оставь себе или, если хочешь, отправь родителям». Еще, думаю, он как человек необычайно умный предчувствовал, что рано или поздно мы расстанемся. И был прав, говоря: если можешь что-то дать, надо отдавать родителям, а не мужу.
— У него уже был опыт супружеской жизни?
— К сожалению, нет. Возможно, это и стало в итоге причиной нашего развода. Я была его первой женщиной, а он моим первым мужчиной. Счастье и горе одновременно. Правда, можно сказать, я была «опытнее» — до Яна за мной ухаживал парень по имени Тадек. Когда вскоре после нашего разрыва он выпал из окна, у меня не хватило смелости навестить моего ухажера в больнице. Я казнилась, думая, что из-за меня Тадек пытался покончить жизнь самоубийством, и не верила в несчастный случай.
Первые годы мы с Янеком напоминали влюбленных голубков. Но трудно сохранить счастье, если оба неопытны. Вскоре и у меня, и у него стали появляться увлечения на стороне.
Однажды я вернулась со съемок на два дня раньше. Засыпая, вдруг слышу в прихожей шепот. Понимаю, что муж привел домой даму. Всполошившись, они быстро ушли, а я лежала и соображала, как себя вести. Вспомнила свой роман с однокурсником и партнером по фильму «Фараон» Ежи Зельником и поняла, что не могу судить мужа: «Раз я нашла оправдание для себя, значит, нужно найти и для него!» Утром не стала устраивать сцену, а просто сказала: «Мне не следовало приезжать без предупреждения!»
Мы прожили вместе одиннадцать лет и, к счастью, до сих пор очень дружны.
— Почему же все-таки вы разошлись?
— Я встретила мужчину, ради которого бросила мужа... Это случилось на съемках немецко-югославского фильма «Белые волки». Помню, сижу в гримерке со своей переводчицей, как вдруг в комнату входит незнакомец невероятной красоты. Это было как гром среди ясного неба! Я так вцепилась в ногу переводчицы, что у нее долго не сходил синяк.
— Ай! Что? Что? — подскочила она на месте.
— Умоляю, — шепчу ей на ухо. — Узнай, кто он и как его зовут.
Переводчица разведала: этот югославский актер снимается в нашем фильме. Через пару дней сидим в зале, смотрим отснятый материал. Вдруг в темноте замечаю белые джинсы и клетчатую рубашку. Показалось: все слышат, как колотится мое сердце. Он подходит и протягивает руку:
— Слободан Димитриевич.
— Очень приятно! Барбара Брыльска.
Свершилось! Ноги сами несли меня туда, где был Слободан. Захожу в гримерную и вижу своего избранника в парике индейца. Он выглядел ужасно смешно, но мне было не до смеха — я слышала, что он закончил сниматься. Толкаю переводчицу:
— Иди разузнай, как и где его найти!
— Слободан завтра уезжает, но не волнуйся, скоро вернется, — шепчет она.
Все это время мы не сводили друг с друга глаз. Вели совершенно пустой светский разговор, а о чувствах говорили лишь глаза. «Мы обязательно увидимся. Я буду за вами ухаживать», — сказал он на прощание. Хотя мы обмолвились лишь несколькими фразами, я знала: между нами уже существует Тайна. Ожидание было нестерпимым. Когда он наконец вернулся из Югославии и молча взял меня за руку, я уже была готова идти за ним хоть на край света!
Наш роман длился всего год. Но какой роман! Мы жили в Германии уже не в гостинице, а на снятой вилле. Его страсть, открытость в любви и неуемная чувственность ошеломили меня. Ради него я была готова бросить все: работу, мужа, страну! Мне казалось, я не могу без него жить, дышать. От Слободана я не скрывала, что в семье проблемы, что мы с мужем давно живем как брат с сестрой.
— Правда Ян считает, что мы переживаем типичный для супружеских пар кризис, который года через два-три пройдет, — наивно поделилась своими семейными тайнами со Слободаном. Выслушав меня, он засмеялся:
— Дура! Зачем сохранять то, что умерло? Это не имеет смысла!
И я с ним согласилась. Вернувшись в Варшаву, немедленно объявила мужу, что развожусь с ним. Ян был потрясен, пытался меня вразумить, но я упаковала чемоданы и решительно отправилась на вокзал. Села в поезд, но как только он тронулся, трусливо выскочила прямо на ходу. Вернулась домой, ожидая чуда. Но его, увы, не произошло...
Слободан строил планы совместной жизни:
— Во-первых, если хочешь быть моей женой, бросай кино!
— Да, любимый!
— Я много зарабатываю, снимаясь в американских ковбойских фильмах, да и семья у меня богатая. Денег хватит. Наймем трех служанок, они будут убирать и готовить!
— Да, любимый!
— Ты должна рожать детей и быть красивой и верной женой!
— Да, любимый!
Меня сразило, что он сразу захотел иметь от меня детей. Это был коронный аргумент. Мне нравилось, что он такой красивый, ласковый и властный.
Я приехала к нему в Югославию на месяц. Его семья действительно была очень богата. Мать Слободана, итальянка, обожала сына, ревновала и все время привередливо проверяла меня. Вскоре Слободана призвали в армию, а я осталась в его доме. Гарнизон был расквартирован на окраине города, и он в течение месяца убегал ко мне на уик-энды.
Я очень старалась понравиться будущей свекрови: демонстрировала свои кулинарные способности, даже, помню, первый раз в жизни приготовила утку с яблоками. Его бабушка меня очень полюбила, а мать все допрашивала, кто мои родители, чем занимаются. Узнав, что мой отец часовых дел мастер, она повернулась к бабушке и с презрением сказала по-французски: «Ты слышишь, ма шери, кто ее отец? Простой часовщик!»
Как-то Слободан проговорился, что по традиции богатых семей ему нашли невесту-итальянку, племянницу Анны Маньяни. «Я не хочу, чушь какая-то! Я ее даже не видел! Ей нет и шестнадцати», — жаловался он мне.
Когда уезжала домой, Слободан пообещал: «Я пришлю приглашение, и мы будем вместе! Разводись с мужем». Я развелась, но приглашения так и не получила. На день его рождения через авиакомпанию послала букет роз. В ответ — молчание.
Снимаясь в новом немецком фильме, как-то набрала номер его телефона. Трубку взяла мама Слободана: «Знаете, он в больнице... Нет-нет, ничего страшного. Послушайте! Если вы любите моего сына, оставьте его в покое. Жаль, что не сможем вернуть ваш презент». И дальше короткие гудки... В тот же вечер я приняла приглашение Гойко Митича и осталась в его номере. Это не было местью. Однажды в сердцах я пообещала Слободану: «Если изменю тебе, между нами все будет кончено!» Так я поставила точку в финале нашего романа...
Мне рассказывали, что Слободан женился на известной журналистке. Вроде бы все в порядке, а счастья не было... Недавно узнала, что он умер от рака. Подруга не могла поверить: «Неужели когда его не стало, ты ничего не почувствовала? Вы ведь были невероятно близки!» Это правда: я всегда на расстоянии знала, что с ним происходит, но в тот день интуиция ничего мне не подсказала... Теперь я уверена: это была самая большая моя любовь.
— К своей первой профессии художника вы никогда не возвращались?
— Когда была беременна сыном, выткала гобелен: на затянутом ряской болоте в камышах стоят две грустные цапли. Когда его украли, мне было так горько, словно родное существо потеряла. Гобелен был мне очень дорог: сама придумала композицию и долго с любовью работала над ним. И потом, в то время я ждала Дуду...
В интервью для русского издания обмолвилась о потере. Журналистка подробно расспрашивала, как стояли цапли, на каком фоне... В заключение она спросила:
— Пани Барбара, какое ваше самое заветное желание?
— Чтобы гобелен вернулся, — ответила я.
Однако история на этом не закончилась. Прошло два года. Мне звонит подруга из Москвы и говорит:
— Гобелен вернулся!
— Не может быть!
Клянусь, впервые в жизни я разрыдалась в телефонную трубку.
Оказалось, русские ткачихи, прочитав интервью, выткали гобелен мне в подарок. Я была счастлива от такого проявления бескорыстной любви. Мы, славяне, очень романтичны, но вы лучше, чем поляки, сумели в себе это сохранить.
— Пани Барбара, вас в Польше называли Б.Б., как Брижит Бардо. Не тяжело было носить эту корону? Мужчины, поди, проходу не дают!
— Уже дают! Все! Когда не давали, было очень приятно. Хотите правду? Я не скрывала свое тело. Зачем его прятать, если оно красивое? Наоборот, надо показывать! Во время Московского фестиваля ходила по городу в шортиках, а на открытие Недели кино в Египте надела черное облегающее платье без белья. Поверьте, это не было провокацией, просто я не ожидала, что в свете юпитеров платье станет прозрачным. И потом, актрисой нельзя стать, если стесняешься.
В профессии мне помогал мой знак зодиака — Близнецы. В жизни застенчивая, нерешительная, на экране я легко перевоплощалась в другую женщину — раскованную и свободную. Мне приходилось сниматься в эротических сценах. Вы знаете, что в Союзе «Анатомию любви» показывали в сильно урезанном виде? Там были довольно откровенные сцены...
Однако пришло время, когда я стала отказываться от подобных предложений. В одном фильме мне предстояло сниматься в любовном эпизоде, и ради детей я пошла на конфликт: «Не буду! Почему мои дети должны страдать от этого? Сына могут дразнить в школе: «Дуда, а мы вчера по телевизору твою мать видели! Она там такое вытворяла!» Это же шок!»
— А в жизни вам приходилось совершать безумства?
— Их в моей жизни было предостаточно, в том числе и забавных... Как-то в гостях у друзей все с бокалами собрались на лужайке у бассейна. Вечер был прохладным. На мне вечернее платье и золотистые расшитые туфельки. Разговор крутился вокруг одной темы: почему никто не купается. Это был шутливый треп, а я вдруг принимаю вызов:
— Могу искупаться! Но не даром!
Тут же раздался возглас:
— Даю тысячу!
Сумма мне показалась недостаточно большой.
— Идет! Но в таком случае без туфель, а то размокнут, — и в чем была нырнула в бассейн.
Когда я вылезла из него в мокром платье, все гости разделились на восхищенных мужчин и обиженных женщин. Под восторженные аплодисменты сильного пола услышала змеиное шипение их спутниц: «Конечно, она это сделала специально!» — и взяла со столика заработанные деньги.
Я хорошо понимаю женщин — они боялись за своих мужей, которые не скрывали своего восхищения, но мне было на всех наплевать. Никогда не занималась коллекционированием мужчин. Я просто их любила.
— Вам приходилось давать жесткий отпор назойливым приставалам?
— Конечно. Я была очень импульсивной и не терпела никакого насилия, даже будучи юной девушкой. Приставали ко мне постоянно, но я, помня наставление отца «Они все хотят одного, Барбара!», тут же давала резкий отпор. Однажды еду в электричке после школы. Сижу у окна, ем шоколадку. Входит какой-то парень, наклоняется, дышит мне в ухо: «Дорогая, угости шоколадкой, я тоже хочу» — и плотоядно облизывает губы. Я не реагирую — молча продолжаю смотреть в окно. Он не отстает: «Я к тебе, милая, обращаюсь» — и хватает меня за руку. Тут я вскакиваю и с размаха бью его по роже. Он в ответ изо всех сил ударил меня, да так, что я чуть с лавки не свалилась, и выскочил из вагона.
В начале карьеры мне все время приходилось отбиваться от режиссеров. Один хотел меня поцеловать, за что получил звонкую затрещину. Он стерпел, но спустя годы, встретившись со мной, даже не поздоровался.
Бывало, я теряла роль, отказав во взаимности режиссеру. Однако это не останавливало меня, и я не скупясь раздавала пощечины направо и налево. Правда однажды «нарвалась». Знаменитый польский режиссер дал мне урок, который я запомнила на всю жизнь. Он пригласил меня домой обсудить будущую роль. Режиссер был в ударе. Угостил вином, потом между прочим сообщил, что жена в отъезде. Мы сели на диванчик. Во время разговора он как бы ненароком положил руку мне на колено. И тотчас получил по щеке. После паузы, когда перевел дыхание, этот «знаток жизни» уже ледяным тоном прочел лекцию: «Детка, ты удивляешься, что все хотят переспать с тобой? Прекрати себя так вести, и не надо будет драться!» С годами я стала дипломатичнее. Кстати, тогда мою роль сыграла другая актриса...
Иногда встречались и такие мужчины, которых не останавливали пощечины. Я твердила «Нет!», они же думали, что это обычное женское кокетство, за которым скоро последует «Да!» Требовалось немало времени, чтобы самые упорные смирились с мыслью, что осада крепости бесполезна.
Наверное, я много потеряла. Ко мне вечно липли болтуны и развратники. Приличные мужчины робели, обожали на расстоянии. Помню, лечу в самолете в бизнес-классе. В салоне сидят представительные интересные джентльмены. Рядом со мной пустое кресло, и ведь ни один не подсел! Не могут нарушить правила хорошего тона и побеспокоить знаменитую актрису.
До сих пор слышу на светских раутах: «Как я был в вас влюблен!» Невероятно! Многие, как выясняется, готовы были отдать все, лишь бы оказаться со мной, но не осмеливались предложить свою любовь. Спрашивала не раз:
— Но почему же я об этом узнаю только теперь?! Дорогой, где ты раньше был?
— Боялся подойти!
Вот так: имеешь то, что имеешь!
— Ваша дочь Барбара стала манекенщицей в отличие от вас...
— Жена режиссера Махульского Лиза предложила Басе поработать в ее парижском агентстве, и дочь уехала во Францию. Ей обещали выгодные контракты, но вскоре Бася в письме пожаловалась, что ею никто не занимается, она все время сидит дома. Ее пожалели подружки и взяли с собой на кастинг, там Басе сразу же предложили рекламировать очки. Следом посыпались контракты из Германии, Японии и Таиланда. Она выбрала Японию. Проработав в Токио два месяца, получила первое место и титул «Лицо года».
Из Японии Бася возвращалась домой через Москву. Ночь надо было переждать в аэропорту, там ее обокрали. Забрали все заработанные деньги, стянули даже вещи, которые она подложила под голову, примостившись поспать на лавке. Я ее встречала в Варшаве. Увидев бледную заплаканную дочь, обомлела. Самое страшное: она ничего не помнила — видимо, что-то прыснули в лицо. Я, как могла, ее утешила: «Бася, у тебя все впереди. Скоро премьера твоего фильма». Но картину увидеть ей уже было не суждено...
— Как произошла эта трагедия?
— Это случилось во время съемок фильма, где с моей дочерью снимался сын известного режиссера Анджея Жулавского Ксаверий. Прежде Бася была в него влюблена, и вдруг судьба их снова свела. В тот день она возвращалась из Лодзи, где проходили съемки, в Варшаву. У нее был билет на поезд, но Ксаверий уговорил Басю ехать с ним — ему очень хотелось похвастаться дорогим автомобилем, купленным месяц назад. Потом мне рассказывали, что Бася долго-долго стояла у машины Жулавского и все никак не решалась сесть к нему. Как знала...
В то утро было удивительно жарко. Всю дорогу Ксаверий весело шутил. Потом он нагнулся за упавшей зажигалкой. Рука неожиданно соскользнула с руля. Машина резко вильнула. Бася громко вскрикнула: «Смотри!» Но было уже поздно. Их занесло, а потом они на скорости врезались в дерево...
Это случилось на семнадцатом километре. Когда к разбитой машине подбежали случайные очевидцы, то увидели: вокруг нее, обхватив руками голову, ходит молодой человек и в шоке причитает: «Моя бедная машина! Моя бедная машина!» Потом он бросился к Басе. Дочь не двигалась, но казалась невредимой. Вот только капелька крови на виске... «Бася! — схватил он ее за руки. — Не умирай, умоляю! Не умирай! — Она открыла глаза и снова закрыла. — Бася! — кричал Ксаверий в отчаянии. — Не умирай!» Она вновь открыла глаза и закрыла уже навсегда...
Врач скорой помощи рассказал мне, что когда бригада приехала к месту аварии, у Баси еще прощупывался пульс. Потом он пропал: «Впервые в жизни я солгал — не стал констатировать смерть, потому что не смог бросить ее на пыльной дороге в знойный день. Она была так хороша! И мы повезли ее в больницу».
Никакого предчувствия в то утро у меня не было. Вдруг раздался телефонный звонок, и мне сообщили о случившемся. Помню, я бросилась к иконе, упала на колени и стала просить Бога, чтобы моя девочка не мучилась. Я верю, что так и было. А телефонная трубка раскачивалась, как маятник, все время, пока я молилась...
После Басиной гибели я полгода жила словно в забытьи. Мне давали какие-то сильные таблетки, от которых я просто каменела. Потом писала стихи, чего раньше не умела. Ровно два месяца будто кто-то водил моей рукой. Писала дочери письма, которые так и называла — «Письма к тебе». Может, кто-то думал, что я спятила, но я была уверена — Бася рядом. И однажды раздался телефонный звонок. Я взяла трубку и услышала ее голос:
— Как дела?
Я закричала:
— Бася! Это ты?! — на другом конце провода молчание, а потом короткие гудки.
Затем был еще один звонок. Я уже не отходила от телефона, все ждала. Но больше Бася не позвонила...
Родные мне не верили — считали, что я все придумала, но однажды утром на краю бассейна, где на бетоне мои дети оставили отпечатки ладоней, у Басиных отпечатков образовалась глубокая трещина.
Раньше я осуждала родителей, которые продолжают жить после смерти своих детей. Как это возможно?! И первое время после Басиной гибели мне было стыдно выходить на улицу: как объяснить людям, почему продолжаю жить? Я кричала:
— Хочу умереть!
Дуда обнимал меня:
— Мама! Живи для меня!
Мы с мужем простили Жулавского и закрыли судебное разбирательство, но моя мать не подавала ему руки. Я умоляла: «Пойми! Он не виноват!» Ксаверий стал мне вдруг родным человеком, ведь он последний, с кем говорила моя дочь. При встрече я кидалась ему на шею и рыдала, а теперь, когда прошло столько лет, больше не хочу его видеть. Эти воспоминания убивают меня. Я живу, хотя моя жизнь оборвалась вместе с жизнью дочери. Но я уже не такая, как прежде...
— Если бы это было возможно, вы променяли бы свою жизнь на другую?
— Нет. Я прожила богатую, насыщенную, прекрасную жизнь. Была счастлива. Это даже не стакан счастья, а целое ведро. Одному человеку и пятисот лет не хватит выпить его до дна. Но за все надо платить... Потеря дочери перечеркнула мою жизнь. С ее гибелью все закончилось, остановилось, как остановились в эту минуту часы в моем доме. Навсегда. Но Бася за свои двадцать лет дала мне столько счастья, сколько некоторые матери не получают за всю жизнь.
Я думала, моя самая большая ошибка в жизни — брак с Людвигом. Он безумно любил наших детей, но пил, пропадал где-то месяцами... Измены, женщины... Но сказать так означало бы солгать, ведь Людвиг подарил мне Басю и Дуду, а это уже счастье.
Всю жизнь я гонялась за счастьем и любовью. И очень много работала. Но, наверное, нельзя получить все сразу, чем-то приходится жертвовать. Сейчас для меня главное — работа. Ведь у всех женщин, поверьте, одинаковые мечты. Богатый, красивый, добрый... Да я и сейчас, как школьница, мечтаю о таком! Жду не дождусь!
Подпишись на наш канал в Telegram