Это был человек редкой породы и верности. Всю жизнь Ваня провел в обнимку с частицей «не»: не предавал друзей, не менял жен, не щадил себя, не уходил из театра. Я бы еще добавила: недополучал, не выпрашивал, не требовал...
Когда мы с Ваней познакомились, я была очень юной. Лет на семь его моложе, совсем девчонка, хотя и очень умная. Мой брат окончил МИФИ и меня всегда подталкивал шевелить мозгами: «Ты сейчас чем думаешь? Соображалку включай!» Я оканчивала вечернюю школу, рано стала подрабатывать. Мама по знакомству устроила меня в технический цех Театра Гоголя помощником осветителя. Через месяц я уже самостоятельно управлялась с осветительными приборами. В этом театре мы и встретились...
После окончания «Щуки» у начинающего артиста Вани Бортника был большой выбор — его звали шесть столичных театров. Но он по совету отца пошел в Театр Гоголя, который располагался в здании железнодорожного депо у Курского вокзала, его в народе прозвали «театром для командированных». Зато там достаточно хорошо платили. Директор театра ходил в форме железнодорожника, ничего не понимал в искусстве, хотя очень любил это дело. Актеров почему-то называл игроками. Кстати, Ваня у него числился непоследним игроком.
Бортник, по его меткому выражению, переиграл в Театре Гоголя всех «дебилов молодого возраста». Иной раз ему приходилось выходить на сцену в трех спектаклях за день. Как характерный актер он мог перевоплотиться в кого угодно! Когда мы давали выездные спектакли в других театрах, местные актеры специально приходили посмотреть на молодой талант.
Все вокруг пели дифирамбы — вот Ваня нос и задрал, ходил по театру гоголем. Еще он с успехом примерил на себя роль донжуана, на него буквально все вешались. А тут ходит новенькая и не обращает на звезду внимания. Недотрога семнадцатилетняя! Вот он и решил лихо за мной приударить. Почему бы и нет? Молодой, красивый, обаятельный — никто не отказывает. Однажды во время спектакля в тишине зрительского зала раздался звук звонкой пощечины. Все повернулись в сторону яркого прожектора. Это Ваня хотел меня поцеловать, а я дала ему по морде.
Может быть, из-за того что я ему тогда вмазала, он и обратил на меня серьезное внимание. Никогда его не спрашивала, почему да как. А Ваня в одном из интервью похвастался: «Я понимал, что ей нравлюсь, — ведущий артист, морда смазливая».
Не скажу, что это была любовь с первого взгляда. Хотя... Однажды, еще до моего прихода в Театр Гоголя, по телевизору показывали картину «Исповедь». Мне надо куда-то бежать, а я от экрана не могу оторваться — так мне молодой актер, который играл художника Василия, понравился. Только потом, когда у нас вовсю уже роман закрутился, вдруг вспомнила об этом фильме.
Ваня звонил мне, мы договаривались, где встретимся. Мой голос был очень похож на мамин. Однажды звонит и с места в карьер начинает что-то говорить. Мама слушала-слушала, а потом засмеялась: «Вы, наверное, не мне звоните, а моей дочери». Он тут же, сконфуженный, бросил трубку.
Ваня — книжный человек, я тоже читала запоем. В этом мы были схожи. Его мама — доктор филологических наук, папа был заместителем главного редактора Гослитиздата. Когда сдавал экзамены по литературе, шпаргалками ему служили труды родителей.
Он родился в интеллигентной семье, но не в интеллигентном районе — у трех вокзалов. У них полдвора сидело по тюрьмам. А куда деваться? Так и вырос среди уголовников и мелкой шпаны.
У мальчика с детства был прекрасный музыкальный слух, и родители отдали его в класс виолончели. Когда Ваня выходил во двор с огромным кофром, ребята начинали его «щелкать». Помню, он рассказывал: «Они меня все задирали-задирали, а в какой-то момент вдруг перестали». Видно, что-то в нем почувствовали...
В пятнадцать лет Ваня стоял на шухере, когда ребята обчищали ларек. Всех наказали, а его, мне кажется, элементарно пожалели. Пить, курить и материться у трех вокзалов учились одновременно.
Матерным языком владел в совершенстве. Мы по Маяковскому были классические «барышня и хулиган». Я страшно злилась, когда он кому-то хамил, был наглым, дерзким. Для него эти слова ничего не значили, а я сразу же представляла, как ЭТО выглядит. Не делала ему замечаний, просто начинала таращить глаза, он тут же замолкал. Ваня быстро все понял: если в компании кто-то начинал при мне материться, тут же его обрывал.
Никогда не расспрашивала о его романах. Думаю, до меня он никого не пропускал. В Театре Гоголя на нем девушки постоянно висели гроздьями. Ваня разводил руками: «Ну что мне делать? У меня специальность такая! Не могу же я всех посылать?!»
Он и не скрывал, что в студенческие годы у него была возлюбленная — Инна Гулая. Они вместе учились в школе, она и в артистки пошла из-за Вани. Это был роман будь здоров! Она ненормальная, и он ненормальный. Если б поженились, друг друга быстро поубивали бы. Ваня рассказывал, что Инна могла подойти при всей дворовой компании и влепить ему пощечину. Они дружили с Сашей Збруевым и Валей Малявиной. Валя даже написала об этом в своей книге: «Мы с Сашей поженились, а Ваня с Инной нет». У Инны несчастная судьба. Ее муж, сценарист Геннадий Шпаликов, покончил с собой. Инна звонила Ване, жаловалась на жизнь. Чаще к телефону подходила я. Она не была моей подругой, но я часами говорила с ней, успокаивала. Мне было ее жалко. Последний год жизни Инна звонила и рассказывала о каких-то таблетках, которые копит. Все это казалось больным бредом. А потом она их приняла...
Года три мы женихались. Ваня три раза делал мне предложение, но я сомневалась и все никак не соглашалась выйти за него замуж. Первый раз было сказано вроде бы в шутку:
— Давай... поженимся, чего мы тут дурака валяем?
Это было вечером.
— Уже поздно, — отшутилась я.
Помню, летом мама сняла жилье у моря. Вдруг Ваня приезжает в Феодосию и совершенно нагло вселяется в мою комнату. Мама только недовольно бровью повела.
Я долго не была уверена, не знала: выходить за него или нет? Слишком много баб на нем висело. Я же Телец. Если решусь, то это на всю жизнь! От меня уже не отвертеться. Согласилась, когда Ваня уже стал работать в Театре на Таганке.
Так получилось, что через год его из Театра Гоголя уволили. Как-то четверо актеров кутили в ВТО на «Пушкинской». Друзья вышли поздно вечером из ресторана, все подшофе, остановили машину. «Шеф, отвези, мы заплатим!» — сказал один из них, открыв дверцу, а это оказалось не такси, а инкассаторская. Один из сотрудников решил, что это ограбление, и выстрелил. Тому, кто лез в машину, пуля попала в живот. Ванька в это время стоял обнявшись с фонарем. На следующее утро в театре разразился дикий скандал: в стране очередной съезд Коммунистической партии, а тут на улице Горького стреляют. Ваня год ходил безработным, пока не попросился к Юрию Любимову в его театр. Юрий Петрович преподавал ему в «Щуке» актерское мастерство и всегда его очень ценил.
1967-й стал годом перемен. Ваня пришел в Театр на Таганке, я учусь в Институте связи. В этом же году мы отправились в ЗАГС...
Поженились в каком-то угаре. Все очень быстро завертелось. Утром побежала в парикмахерскую красоту наводить, а у меня волосы непослушные, как и я сама. Их долго завивали, начесывали, лака вылили тонну. По дороге попала под дождь, пока добралась до дому — на голове вместо локонов сосульки. Нацепила кое-как на голову бантик — вот и все приготовления. Обручальное кольцо мне досталось от бабушки. Платье молочного цвета сшила сама. Сплошная экономия! Ванина мама выдала ему деньги на костюм, но так впритык, что мне пришлось добавлять.
Фамилию я все же оставила свою — вдруг разойдемся, опять потом менять все документы? Ваня только рассмеялся: «Да что тут менять-то? Бор — Бор! Бортник — Борзых». Но наш сын Федор Бортник. Тут уже я заткнулась...
Свадьбу справляли у нас дома. Целый день приходили друзья поздравлять: кто после репетиции, кто после спектакля. Пришли и Ванины родители. До этого Ваня нас не знакомил. Его мама потом призналась: «Он мне строго-настрого наказал — не показывайся Тане на глаза!» Боялся, что его шебутная мама меня спугнет и как только я ее увижу, опять передумаю. Он же знал, какая у нас дома спокойная обстановка в отличие от их «итальянской» семьи...
Однажды я стала невольной свидетельницей их с матерью ссоры. Гремел гром и сверкали молнии! Я ошалела. Тяну его за рукав и тихо:
— Вань, это же твоя мама...
Вдруг они оба повернулись ко мне:
— А ты-то чего лезешь?!
Я оказалась под перекрестным огнем и тут же ретировалась:
— Мне Федьку надо забрать...
Была бы счастлива, если бы Ваня пошел в отца. Это был уникальный человек! Но, к сожалению, ему досталось очень много материнских черт характера, а она все на своем пути сметет и всех заставит делать то, что ей надо. Кроме меня. Я умела в критический момент просто исчезать...
Слава богу, мы с самого начала жили отдельно от его родителей. Он сам понял, что если окажемся под одной крышей, разведемся через неделю. Первое время его мама была против нашего брака, объясняла Ване, что я ему не пара. Со временем ее мнение изменилось.
Моя мама тоже, кстати, была против. Папа в бабские дела не лез. Но она никогда против мужа меня не настраивала. Знала, со мной это бесполезно — можно получить обратный результат. Я же упрямая. Меня очень трудно было что-нибудь заставить делать. Еще с детства ставить в угол было бесполезно: буду там неделю стоять, а прощения не попрошу.
Мама всегда говорила так: «За кого хотела, за того и вышла. Вот и кушай!» Да я ей и не жаловалась. Сама влипла, сама и расхлебываю. Только через десять лет мама призналась: «Все эти годы надеялась, что вы разведетесь... И ты нормально выйдешь замуж. А потом поняла, что ждать этого без толку».
Кто из нас был лидером в семье? Я люблю на этот вопрос отвечать мамиными словами: «Голова семьи — муж, а жена — шея. Куда шея повернет, туда голова и смотрит». Но это не значит, что я им командовала. Поскольку меня трудно заставить что-либо сделать, то и я ни на кого не давила. Мы дополняли друг друга. Лед и пламень. Может, поэтому так долго и прожили.
И астрологически подошли: он — Овен, а я — Телец. Как-то прочитала о нашем союзе и удивилась, насколько точно сказано: «Неразлучная пара с противоположными характерами». Овен — воинственный нрав, ему нужна спутница, которая отвечает за домашний очаг и его опекает. А это Телец. Мне один раз сказать достаточно. На ус быстро мотаю...
Мы всю жизнь были вместе, хотя совершенно разные. Ему со мной, считай, повезло. Никогда не скандалю. В семье на меня голоса не поднимали. За всю жизнь один раз мама ударила ремнем. Весь день я бегала в школьной форме и запачкала ее, вот мама в сердцах и стеганула. Стою, застыв как каменная. Она посмотрела на меня и заплакала. Тут и у меня слезы потекли: «Мам, больше этого никогда не будет». Я запомнила это на всю жизнь...
Никогда Ване не предъявляла претензий, быстро привыкла к его слабостям, принципиальности и безденежью. Актеры очень мало получали. Он только пришел на Таганку, у него еще не было ставки. Помню, на ТВ снимали какую-то постановку по Гоголю. Все актеры получили около ста рублей, а Бортник двадцать.
Когда родился Федя, Ваня очень хотел, чтобы я сидела дома. Стоило мне договориться о выходе на работу, как сын заболевал на полтора месяца. И так было раза четыре. Наконец помог Володя Высоцкий и устроил меня в «ящик». Наша лаборатория занималась космической связью. Сначала я была техником, потом инженером.
Каким Ваня был отцом? Он сам на этот вопрос честно отвечал: «Из меня Макаренко как из говна пуля». Да и некогда ему было — по тридцать-сорок спектаклей в месяц. На мне все: дом, ребенок, муж, работа. Ремонтами, продуктами, уроками занималась тоже я.
Смешно сказать, но Ваня ревновал меня к маленькому сыну: «Вечно ты с Федькой возишься!», а тот ревновал к отцу — «Ты только папочку любишь!» Я все время старалась между ними лавировать.
Ваня вообще был страшно ревнивым. Очень не любил богему, не был тусовщиком. Редко кого пускал к себе домой — меня оберегал.
Канун Нового года. К нам в гости пришла пара, муж с женой, им очень хотелось, чтобы мы у них встретили праздник. Я готовлю что-то на кухне, ко мне подходит этот человек. Решив, что надо действовать через жену, начинает тихо уговаривать. Как я не успела удрать?! Вдруг на кухню врывается Ваня и кричит: «Ты что здесь делаешь? А ну вон отсюда!» В приступе ревности он вышвыривает гостя вместе с его супругой из квартиры. Если бы тот к нему обратился, Ваня, может, и пошел бы. А он, дурак, решил передать приглашение через меня, да еще и наедине.
Муж всегда был просто Отелло: «Мое! Мое!» Я знала об этом и старалась не попадать в такие ситуации. Не давать повода. Хотя это было тяжело. Помню смешной случай. Телефонный звонок. Беру трубку.
— Таня, привет! Это Мережко.
— Здравствуй, Витя...
А за спиной уже Бортник орет. Быстро передаю ему трубку.
— Ты чего бушуешь? — спрашивает Мережко.
— Ну и что? Не могу жену на место поставить? — кипятится Ваня.
Не дай бог, кто-то в компании сделает мне комплимент! Надо либо быстро удирать от греха подальше, либо оборвать «комплиментщика». Поэтому на всех посиделках я всегда была как мышка скромная.
Я не любитель выпендриваться, всем объявлять, что, мол, жена Бортника. Однажды в театре на каком-то вечере Ваня о чем-то разговаривал с Любимовым. Я стояла в стороне. Вдруг подходит какой-то мужчина и спрашивает: «Слушайте, а с кем вы пришли? Столько раз вас видел, все никак не пойму...» Это было чистое любопытство, но я быстро отошла на безопасное растояние.
Мы с Ванькой были очень похожи внешне: одинакового цвета волосы, почти одного роста, он худой — и я не толстая. Помню, еще в самом начале его работы на Таганке пришла в театр. Только что закончился спектакль. Жду внизу в фойе, в его гримерку никогда не лезла. Вдруг выходит Володя Высоцкий, остановился, смотрит на меня внимательно.
— А вы, наверное, сестра Вани Бортника?
— Нет. Жена.
Он как заржет...
Ваня меня ревновал, а я-то нет. Помню, смеясь, говорила ему: «Вот, Ванечка, тебя Бог на старости лет наказал за твою любвеобильность». Он очень хотел, чтобы я его ревновала. Специально при мне начинал с кем-нибудь разговаривать, любезничать. Вижу, у его соседки при этом возникает ложное чувство: «Еще чуть-чуть и он пойдет за мной!» А я сижу молча, улыбаюсь, и только умные женщины сразу понимают, что все без толку...
Домой часто звонили Ванины поклонницы. Я не обращала на них внимания. Кто-то из девчонок сказал, что он всем в театре, оказывается, объяснил: «Таня — это святое!»
Чтобы понять, каким на самом деле был Бортник, надо знать его корни. Ваня родился до войны. До шестого класса с сестрой Леной жил у бабушки и дедушки в Кратове. Он любил приговаривать, словно сказку читает: «Сестрица Аленушка и братец Иванушка». Земля там очень хорошая, сажали картошку, огурцы. Да и мама приезжала на выходные, привозила продукты. Дед по маме, кстати, был полным георгиевским кавалером, а бабушка — неграмотная, из Рязанской области. В Кремле в Георгиевском зале имя Сергея Горячкина выбито на стене золотыми буквами. Когда Ване вручали в Кремле награду, он нашел деда среди других славных героев.
Прапрапрадедушка с отцовской стороны имел фамилию Лютый. Ваня смеялся: «Ну у меня и взрывная смесь получилась — Лютого с Горячкиным!» У него «все нервы поверху»! Заводился молниеносно, с полоборота, ему было все равно, кто перед ним. Он говорил все что думает, невзирая на личности и при всех. Мало кто такое выдержит. Все знали: Бортник за словом в карман не полезет! Но проходило время, он остывал, и ему становилось стыдно: зачем?
По этой причине и машины у нас не было. Я в жизни не разрешила бы сесть ему за руль. Он в такси, пока ехал, все ногти нервно обгрызал. Вечно на взводе, аж подпрыгивал на месте. Конечно, бывал недоволен, что не дают что-то там сыграть в театре. «Жизнь такая! А чего ты хотел?» — говорила я.
От того и наша семейная жизнь была как на вулкане. Я была его громоотводом. Я человек выдержанный, вывести из себя меня трудно. Никогда не выясняю отношения, молча поворачиваюсь и ухожу. Однажды, правда, он меня довел до ручки, мне все надоело до такой степени, что я устроила скандал с битьем посуды. И это после двадцати лет совместной жизни!
С моей стороны то был театр, показуха чистой воды. Я выбрала чашку, которую не жалко — у нее блюдца не было, и со всей силы шваркнула ее об пол. До сих пор след на линолеуме остался. Ваня явно этого не ожидал: столько лет спокойствия, а тут такой взрыв. По его озадаченному лицу бродила мысль: «А вдруг так теперь будет всегда?» Еще для эффекта я дверью хлопнула, да так, что даже стекла задребезжали. И оставила его в одиночестве обдумывать мой поступок.
Чаще, если я обижалась на него, молча уходила к маме. Какую-нибудь гадость сделает мне, я и смотаюсь. Утром уйду на работу и не возвращаюсь домой. Он знал, где я. Звонил: «Таня, я так переживал!» Тогда я стала выключать телефон. Он просил свою сестру, чтобы она нас помирила. Ленка выступала его адвокатом: «Таня, ну ты его не знаешь, что ли?!»
Следом все приятели начинали названивать и уговаривать простить его. Прощала через какое-то время. Все зависело от того, насколько я обиделась. Один раз он даже за мной приехал: «Собирай вещи, пойдем!» Я поняла, что лучше маму не нервировать. Не люблю ругаться, выяснять отношения, а он-то как раз это любит, просто со мной не получалось. Обидно, конечно...
Володя Высоцкий однажды сказал Ване: «Да Таньке при жизни нужно памятник поставить за то, что она с тобой живет!» Он имел в виду, что Танечка откуда только мужа не вытаскивала. Как-то разбудил ночью звонком: «Забери меня отсюда!» Я остановила поливальную машину и поехала за ним через весь город на Большую Грузинскую. Они с Володей Высоцким засиделись за разговорами. Пришлось остаться там ночевать, потому что его было не забрать, а утром мне на работу.
За ним все время нужно было следить как за дитем малым. Наверное, для этого меня сверху к нему и приставили. Ване все вокруг говорили:
— Таня — твой ангел-хранитель!
Он соглашался:
— Да. Мне повезло.
Удивительно, сколько раз Ваня стоял перед выбором. Шаг — и полетишь в пропасть! Но он всегда интуитивно делал правильный выбор. Счастливчик? Может быть... А потом... не мы решаем, за нас все уже ТАМ расписано.
Ему все можно было простить за талант. Актером он был прекрасным. Сам Смоктуновский называл его гением, он мог сыграть все — от фарса до трагедии. Эмоциональный, мощный артист, в каждой роли выкладывался на полную катушку, выворачивал душу наизнанку.
Его очень ценили в театре. На Таганке прошла почти вся его жизнь, там были сыграны роли в спектаклях, о которых до сих пор пишут.
С главным режиссером Юрием Любимовым у Вани были очень близкие отношения. Столько лет вместе — это не шутка. Юрий Петрович его воспитывал. Там был очень высокий градус: от любви до ненависти один шаг. Помню, в театре начались репетиции «В круге первом» Солженицына. Ваня должен был играть роль Нержина. Три месяца каждая репетиция начиналась со скандала. Режиссер был недоволен, все время шли разборки с актерами. Когда Ваня попадал под горячую руку, Любимов говорил: «Вы — злой мальчик!» Тот все время в ответ огрызался. Однажды на очередной репетиции Ваня громко сказал: «Скучно?», повернулся и ушел. Любимов потом месяц с ним не разговаривал.
В театре считали, что у Бортника сложный, взрывной характер. Но он никогда не плел интриг, не было в нем подлости.
Как-то Любимову надоело, что Высоцкий часто пропускает спектакли. Он вызвал к себе Ваню и сказал: «Репетируй Гамлета! Будешь выходить вместо Высоцкого. Вы примерно одного темперамента. У тебя получится». Но Ваня отказался. Ну как это? Человек живой. В конце концов Володя его друг.
Юрий Петрович меня вызывал к себе, сетовал на Ваню. Жаловался, что не в меру дерзок. Я сказала: «А чего вы хотите? Вы же все время его дергаете!» Любимов боролся с актерским пьянством в театре.
Ваня и не скрывал, что есть проблемы: «Я как русский человек меры не знаю». О себе говорил: «Я не алкоголик, я воздержант» — имея в виду, что часто приходится уходить, буквально выдираться, чтобы его не заставили пить. Сколько актеров спилось благодаря горячей зрительской любви!..
Помню, его мама замечала: «У тебя нет врагов, ты сам себе враг!» А Любимов где-то ему написал: «Эх, Ваня, Ваня, злодей себе!» Но Бортник, между прочим, не сорвал ни одного спектакля. Он ответственно относился к своей профессии. Один раз только отменили спектакль — у него температура поднялась выше сорока. К нему домой приехали из театра, чтобы «разоблачить» ложь. Когда же увидели, как он идет по стенке с белыми глазами, успокоились.
Ваня уважительно называл Любимова Шефом. Он любил рассказывать одну историю, как звонил Юрию Петровичу днем в его кабинет. Даже мне потом сказал: «Тань, мы так с Шефом замечательно поговорили!» Продолжение истории потом узнали от Золотухина: «Приходит Любимов на следующий день на репетицию мрачный и громко говорит «Вчера звонил Бортник. Ночью. Пьяный. И требовал главные роли».
Я часто ездила с ним на гастроли. Как-то Таганка была в Греции. Жду Ваню, тут Любимов ко мне подходит:
— Как у вас с парнем?
— Нормально.
— А у меня с Петей проблема. Он учится за границей, над ним все смеются, что он что-то там придумывает...
— А зачем он оправдывается? Не надо этого никогда делать.
Мы давали друг другу советы...
Через много лет на гастролях Таганки Юрий Любимов, живший в эмиграции, пришел к актерам за кулисы. Он был в черных очках, как всегда элегантный, красивый. Подошел к Бортнику: «Ой, Ваня, совсем седой стал!» — а по щеке слеза. Муж в рыданиях убежал...
Таганка для Вани — это не только роли, актеры, режиссер, успех и аплодисменты, но и встреча с Высоцким. Они с Володей подружились сразу и были неразлейвода. Одинаковое послевоенное детство, дворовые ребята, любовь к поэзии. Ваня хорошо пел, играл на гитаре. Стихи прекрасно читал.
Володя брал с собой Ваню на свои сольные концерты. Бортник читал стихи, Володя пел песни. Они дополняли друг друга. Между прочим, Высоцкий только Ване разрешал править свои стихи. А сколько строк, посвященных другу, он написал: «А в общем, Ваня, мы с тобой в Париже нужны — как в русской бане лыжи». Или еще: «Ах, Ваня, Ваня Бортник, тихий сапа. Как я горжусь, что я с тобой на ты». Удивительно, они никогда не ссорились, хотя оба были темпераментными.
Однажды звонит Володя: «Танечка, Ваня сегодня у меня останется». За разговорами рассвет встречали, вместе потом ехали на репетицию. Они знали друг о друге все. Друг друга оберегали. Бывало, что Володя звонил Ване и предупреждал: «Сегодня ко мне не приезжай, я буду пить»
Была одна история. Ваня гостил у Высоцкого на Большой Грузинской. Назавтра спектакль, и он ни за что не давал бутылку Володе, несмотря на его мольбы. Он же ответственный товарищ. Тогда Высоцкий бросился к балкону — а там восьмой этаж, Ваня чудом успел оттащить его от перил. Можно сказать, что спас ему жизнь...
«По пальцам одной руки можно сосчитать, сколько раз мы с ним выпивали. Все время были в завязке. Марина привозила нам «эспераль», — рассказывал Ваня. Они вместе подшивались. Любимов «эспераль» называл по-простому «пружиной». Володя по этому поводу прислал Бортнику открытку: «Скучаю, Ваня, я, кругом Испания. Они пьют горькую, лакают джин. Без разумения и опасения. Они же, Ванечка, все без пружин. Обнимаю, Володя».
Однажды Высоцкий пришел к нам в гости. В вельветовом костюме, с ключами от «мерседеса» и бутылкой. Сидим общаемся. Я разговорами мужиков от выпивки отвлекаю. Сразу спрятала ключи от машины, чтобы, не дай бог, не сел пьяным за руль. Домой Володя уехал на такси. На следующий день вернулся за ключами, машина всю ночь стояла у нашего дома.
В телефильм «Место встречи изменить нельзя» привел Ваню Володя. Он поставил условие режиссеру, что Шарапова будет играть Бортник. Это была бы совсем другая картина. Невероятный тандем! Но киноначальство захотело видеть в этой роли Владимира Конкина, который незадолго до того сыграл Павку Корчагина. Тогда Говорухин предложил Ване выбрать любую роль. Он остановился на Промокашке. Самое интересное, что роль была бессловесной. Весь текст придумал для своего бандита Ваня. Его роль пострадала при монтаже. Высокий милицейский чин сказал: «Вы что, хотите, чтобы после выхода фильма в каждой подворотне такой, как Промокашка, стоял?» Все равно Ваня проснулся после премьеры знаменитым. И это в сорок лет!
Однажды их с Высоцким забрали в милицию. Это случилось после выхода «Место встречи изменить нельзя». Начальство милицейское расплылось в улыбке: «О, Жеглов и Промокашка!» И друзей с почетом довезли до дому...
Двадцать пятого июля 1980 года я вернулась домой раньше времени. У нас был выключен телефон, Ване пытались позвонить, дозвонились мне на работу. Из «ящика» меня тут же отпустили. Открываю дверь, на пороге стоит Ваня и спрашивает: «Володя?..»
Мы тут же помчались на Большую Грузинскую. Володя лежал во всем черном в спальне. Ваня зарыдал. К нему подошла Нина Максимовна, Володина мама, и обняла: «Поплачь, Ванечка, поплачь». Вечером мы уехали и стали монтировать Володины последние песни для Марины Влади. Три ночи он провел в квартире Высоцкого. «Я долго не мог прийти в себя...» — сказал Ваня. И это чистая правда.
Они могли еще и раньше сняться вместе в одном фильме. Но Володя отказался, а я упросила Ваню сыграть роль Ивана в сказке «Иван да Марья».
После «Место встречи...» Ваню стали активно приглашать в кино, предлагая играть всяких уголовников. На улице не давали проходу. Он взрывался, когда его называли Промокашкой. Терпеть не мог, если в него тыкали пальцем, панибратски предлагали выпить. Я все время была настороже, чтобы вовремя его увести. Когда просили с ним сфотографироваться, предлагали выпить — сразу же посылал.
Самые главные роли в своей жизни он сыграл в театре. Ваню во многие театры приглашали, и при Любимове, и после него, но он остался верен Таганке. Через десять лет после Промокашки Ваня сыграет Моцарта в спектакле «Пир во время чумы». Это была одна из последних его вершин в театре. Моцарт — символ гения и невероятной легкости игры. Это была его роль. Ваня просил режиссера:
— Дайте мне Сальери сыграть.
Любимов ответил:
— Сальери любой сможет, а ты Моцарта сыграй!
Когда он играл в «Ревизской сказке» Акакия Акакиевича, маленький Федя рванул было с места бить морду тому, кто отца обидел. Я вовремя его схватила за рукав. А мама его не узнала: «Я думала, что Ваня только Коробочку играет...»
Уехал из страны Юрий Любимов, в театр пришел режиссер Анатолий Эфрос. Ваня при нем сыграл гениально Сатина в спектакле «На дне». Последние годы Ваня выходил только в спектакле «Владимир Высоцкий», посвященном другу...
Поскольку я в театре постоянно варилась: ходила на спектакли, была там на практике — многое знала и понимала. Он заставлял меня читать сценарии, спрашивал мое мнение. «Родня», например, мне не понравилась, а он сказал: «Но там же Михалков. Он сделает гениально и мне даст сделать то, чего хочу». Ване казалось, что Михалков врет, когда хвалит его. Он был собой недоволен: не то, все не то. И вдруг под душем родилось это: «Марррусь! Ты меня вообще, Маруся, не узнаешь...» Слова у его героя в «Родне» были совсем другими. Мордюкова на съемках обалдела от импровизации Бортника. Снимали эту сцену одним кадром полчаса. У оператора потом спрашивают:
— Ну как?
— Не знаю. Я на Ваню смотрел...
Он был исследователем. Ему все было интересно: наблюдать за людьми, складывать их мимику, жесты, поступки, слова в свою актерскую копилку.
Он знал себе цену. Ему было достаточно, что я его ценила. «Ну как?» — спрашивал. А у меня на лице блаженная улыбка. И все сразу понятно...
От театра Ване дали скромную двухкомнатную квартиру с пятиметровой кухней где-то в начале нулевых годов. Кто-то из гостей сказал с иронией: «Вот так и должен жить великий русский артист».
Вся бытовая техника для него была полной загадкой. Электронный кретинизм. Я купила ему телефон, где была одна кнопка и мое имя — нажал и позвонил. Чтобы телевизор включить, нажимал на пульте все кнопки — глядишь и попадет на ту, что нужно.
Мы ездили вместе отдыхать. Больше десяти дней он не мог нигде находиться. Заграница ли, отпуск ли у моря: «Хочу домой!»
Как-то недавно приехала в Сочи в санаторий. Одна физкультурница меня увидела, заулыбалась: «Помню, как вы с Иваном Сергеевичем приезжали. Он еще так ласково вас представил «Моя Танюша!» Было это лет восемь назад, и мало того что узнали, вспомнили, как меня зовут...
Ваня очень любил своих внуков Катюху и Алешу. Всегда мечтал о доченьке, а тут девочка. Она перед ним часто танцевала, включив музыку, а он сидел и таял.
В конце жизни Ваня стал плохо видеть, различал только черное и белое. Я стала его глазами. Слушал радио, с друзьями не встречался. Не хотел, чтобы его видели в беспомощном состоянии. Не мог слушать аудиокниги — как актер не воспринимал чужую интонацию. Потом новая беда: упал, сломал шейку бедра, после операции передвигался на ходунках.
Наступил последний Новый год. Он был так счастлив, что я не иду на работу.
— Давай живую елку поставим?
— А потом эти иголки повсюду...
— Ну очень хочется.
Я нарядила маленькую елочку, поставила на столе рядом с его стулом на кухне, развесила на окне огонечки.
— Давай не будем шампанское покупать, ну его.
— Тань, это же Новый год!
Я купила две маленькие бутылочки: на Новый год и на старый. Он сидит, радостно вдыхает запах елки и любуется белыми сверкающими лампочками, снежинками. Пьем шампанское. Так и встретили наш последний Новый год.
А четвертого января Ваня умер у меня на руках. Выпил воды, вдруг закашлялся. Я подскочила, стала его переворачивать, а он уже перестал дышать...
Мы прожили вместе больше пятидесяти лет, встретили золотую свадьбу. Все было — и обиды, и ссоры. Но самое главное, что он был моей судьбой, а я стала для него ангелом-хранителем.
Как читал Маяковского! Эти строчки были написаны словно про него:
Я родился, рос, кормили соскою, —
жил, работал, стал староват...
Вот и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова.
Подпишись на наш канал в Telegram